Глава вторая. Черняховская культура

Черняховская культура, занимавшая огромную территорию восточноевропейской лесостепи и степи от левобережья Днепра до Нижнего Подунавья, представляла собой одну из самых ярких культур второй четверти I тысячелетия н. э. Ее интенсивное изучение на протяжении более 80 лет привело к накоплению богатого и разнообразного материала, доскональное исследование которого требует колоссальных усилий многих исследователей. Всестороннее обобщение материалов черняховских памятников имеет первостепенное значение, тем более что население, оставившее их, играло важную роль в истории славянских народов.

История изучения

В изучении черняховской культуры выделяется несколько периодов, каждый из которых отличается особенностями в накоплении материалов и их интерпретации. Культура была открыта В. В. Хвойкой. В 1899—1900 гг. им были предприняты раскопки могильников у сел Ромашки и Черняхов в Среднем Поднепровье. Второй могильник и дал название всей культуре. В. В. Хвойка отметил отличительные черты открытых им памятников: биритуализм, гончарная серолощеная посуда тонкой выработки, западная, северо-западная, юго-западная ориентировка костяков, и предложил их датировку — II —V вв. [Хвойка В. В., 1901]. В этот период памятники первой половины I тысячелетия н. э., аналогичные Черняхову и Ромашкам, стали известны и в других регионах. На территории Верхнего Поднестровья профессором Львовского университета К. Гада чеком были Исследованы многослойное поселение у с. Неслухов и могильник у с. Псары [Hadaczek К., 1900. S. 48 78; Баран В. Д., 1981. С. 6, 7]. В Подолии С. С. Гамченко проводил работы на поселении Кри-нички и в могильнике Данилова Балка [Сымонович Э. А., 1952б. С. 62-70; 19606. С. 239-252]. Отдельные памятники черняховского типа (Сынтана де Муреш) были открыты и в Подунавье [Kovaćs J., 1912; Reinecke P., 1906].
Однако малочисленность этих разрозненных и разбросанных на значительной территории находок исключала в то время возможность их научного осмысления л даже отнесения их к единой культуре. Впервые попытка исторической интерпретации черняховских памятников была предпринята В.В. Хвойкой. Исследователь отнес открытые им могильники ко второму этапу эволюции единой, по его мнению, культуры «полей погребений» в Среднем Поднепровье, первый этап которой был представлен зарубинецкими памятниками. Как полагал В. В. Хвойка, «поля погребений» зарубинецкого и черняховского типов принадлежали славянским племенам [Хвойка В. В., 1901 ]. В те же годы была высказана и другая точка зрения относительно происхождения черняховской культуры. Немецкий исследователь П. Райнеке выдвинул концепцию ее готской принадлежности [Reinecke Р., 1906. S. 42-50]. В дальнейшем эта концепция получила название «готской теории» и была поддержана многими немецкими и польскими учеными. Вместе с тем у авторов этого направления имелось довольно много существенных расхождений в оценке конкретных фактов. Так, Е. Блюме отмечал, что время возникновения черняховской культуры и появления готов в Северном Причерноморье не совпадает и, следовательно, черняховские памятники вряд ли могли быть оставлены готами. По мнению Е. Блюме, могильники в Черняхове и Ромашках принадлежали другой группе германских племен — гепидам [Blüme E., 1912. S. 197].

B 20-30-е годы XX в. был открыт целый ряд новых памятников, причем находки охватывали огромную территорию и вносили существенные поправки в представление об истинном ареале культуры, первоначально связываемом в основном со Средним Поднепровьем. Наибольшее значение имели раскопки, проведенные С. С. Гамченко и П. И. Смоличевым в могильнике у с. Жаслово в междуречье Днепра и Южного Буга. В ходе работ было исследовано более 120 захоронений [Смолiчев П. I., 1927. С. 154-166; Петров В. П., 1964а. С. 118-167]. В могильнике Дедовщина в Среднем Поднепровье было вскрыто 19 погребений, здесь же впервые обнаружено место кремации трупов [Козловська В. Е., 1930. С. 45-47; Сымонович Э. А., 1964в. С. 38-39]. Новые памятники и отдельные материалы черняховской культуры стали известны и на левобережье Днепра: могильник Гурбинцы, поселение в Пересечном [Макаренко М. О., 1927; Сымонович Э. А., 1964в. С. 27, 28; Луцкевич I. Н., 1948. С. 165-168]. У с. Кантемировка были открыты подкурганные захоронения, совершенные по сарматскому ритуалу с типичным черняховским инвентарем [Рудинський М. Я., 1930. С. 127-158].

В дальнейшем при проверочных раскопках Е. В. Махно обнаружила здесь обычный грунтовый могильник и черняховское поселение [Махно Е. В., 1952а. С. 231-241].

Значительный интерес представляли работы в зоне затопления Днепровской ГЭС, позволившие наметить по существу новый регион черняховской культуры, представленный такими памятниками, как Привольное, Августиновка, Ново-Александровка, Волошское, Никольское, раскопки которых проводились в последующие годы [Кухаренко Ю. В., 1955; Брайчевская Ą. Т., 1960; Сымонович Э. А., 1975]. На черноморском побережье раскапывались так называемые поселения с каменным домостроительством (Киселово, Снегиревка, Ново-Кондаково) римского времени, культурная принадлежность которых Длительное время оставалась весьма сомнительной. Их топографическое положение, вещевой комплекс, гончарная посуда и ведущие типы лепной керамики живо напоминали аналогичные черняховские элементы, однако исследователей смущали постройки из камня, которые традиционно связывались с эллино-скифским миром.

В 40-х — начале 50-х годов большинство исследователей по-прежнему придерживалось мнения о славянской (антской) принадлежности черняховской культуры. Однако конкретные пути ее формирования были далеко не ясны. Концепция В. В. Хвойки, рассматривавшего зарубинецкие и черняховские памятники как два этапа развития единой культуры «полей погребений» в Среднем Поднепровье, не утратила своего значения и легла в основу многих новых работ [Кухаренко Ю. В., 1951; Третьяков П. Н., 1953. С. 156-160]. В этот период появился и несколько иной взгляд на проблему. А. А. Спицын еще раньше высказал мнение о том, что черняховская культура, «столкнувшаяся на Днепре с местной скифской уже в I в. н. э., основавшаяся здесь прочно во II —III вв., начавшая оказывать влияние на сарматский мир и отрезанная на некоторое время от Черного моря и Востока иранцами», имела западные, среднеевропейские корни [Спицын А. А., 1948. С. 69].

Подлинный информационный взрыв произошел в 50—60-е годы. В этот период проводились широко масштабные разведки и раскопки крупных черняховских памятников, быстро увеличившие объем материала. Особо следует отметить полевые исследования Э. А. Сымоновичем у с. Журавка в Среднем Поднепровье: здесь были полностью вскрыты сохранившаяся часть могильника, поселение, гончарный комплекс и святилище. Результаты работ пока не опубликованы. В этот же период подвергались исследованиям такие крупные памятники, как Компанийцы, Косаново, Рыжевка, Викторовка, Ранжевое, Коблево, Лепесовка, Гавриловка (овчарня совхоза «Приднепровский») [Сымонович Э. А., 1955; 1960в]. Большой научный интерес представляли открытия культовых и общественных сооружений, каменных идолов, связанных с черняховскими поселениями [Винокур И. С., 1967б. С. 136-143; Брайчевский М. Ю., Довженок В. И., 1967. С. 238-262]. В 1950 г. в результате работ Прутско-Днестровской экспедиции под руководством Г. Б. Федорова были открыты черняховские памятники в Молдове. В дальнейшем здесь раскапывались поселение Лопатна, могильники Малаешты, Балцаты I и II [Федоров Г. Б., 1960а; 1960б]. Итоги работ изложены в монографии Г. Б. Федорова [19606], посвященной населению Прутско-Днестровского междуречья в первой половине I тысячелетия н. э. Широкие археологические.исследования черняховских памятников в Молдове проводились под руководством Э. А. Рикмана. В 50-е годы им были раскопаны такие поселения, как Солончены, Лукашевка, Будешты, Делакеу, Загайканы и один из крупнейших по числу открытых погребений могильник Будешты [Рикман Э. А., 1957; 1960б; 1967а; 1967б]. Таким образом, в этот период территория, отводимая черняховской культуре, заметно расширилась. Она включала всю лесостепь: Среднее Поднепровье, Волынь, Верхнее Поднестровье, Днестровско-Прутское междуречье, Надпорожье. Отдельные черняховские памятники стали известны в Румынии. Самым сложным черняховским памятником в Нижнем Поднепровье оказался могильник Гавриловна (овчарня совхоза « Приднепровский»).

Обилие новых материалов позволило сделать очередной шаг в интерпретации черняховской культуры, рассмотреть и наметить основные варианты решения важных вопросов о ее ареале, хронологических рамках, происхождении, этнической принадлежности. На совещании 1957 г., посвященном проблемам черняховской культуры и ее роли в ранней истории славян, довольно четко обозначились три основных направления в изучении культуры, существующие и по сей день. В основе первого направления лежала мысль о славянской принадлежности черняховской культуры. Однако по вопросам ее хронологии и генетических истоков существовали серьезные расхождения. М. Ю. Брайчевский и Е. В. Махно отрицали правомерность ограничения верхней даты культуры IV или V в. н. э., утверждая, что она просуществовала до конца VII в. н. э. и непосредственно связана с культурой Киевской Руси [Голубева Л. А., 1957. С. 276]. А. Т. Брайчевская более осторожно определяла верхнюю хронологическую границу черняховской культуры, относя ее к VI в. н. э., и не отрицала существования хронологического разрыва между черняховскими памятниками и памятниками Киевской Руси. В то же время исследовательница отмечала ряд общих элементов в этих культурных группах и указывала на возможность преемственности традиций в области домостроительства, погребального обряда, земледельческих орудий [ Голубева Л. А., 1957. С. 276]. Э. А. Сымонович предполагал, что зарождение черняховской культуры происходило на Волыни, «где встречаются поселения I—III вв. н. э. и где в это время сильны влияния пшеворской культуры (Пряжев, Викнины Великие)» [Голубева Л. А., 1957. С. 275]. Именно отсюда, с северо-запада, и началось, по мнению исследователя, распространение черняховской культуры на юг. Верхнюю хронологическую границу он отнес к V в. н. э.

Второе направление было связано с представлением о готском происхождении черняховской культуры. Основные положения этого направления развивал в эти годы М. И. Артамонов. Исследователь отмечал, что население на обширной территории, охваченной черняховской культурой, было разноэтничным (славянские племена зарубинецко-корчеватовского типа, дако-фракийские племена липицкой культуры, сарматы и др.). Общность культуры этого населения возникла в результате миграции германских племен и создания державы Германариха. По мнению М. И. Артамонова, черняховская культура погибла под ударами гуннов в конце IV в. н. э. [Артамонов М. И., 1956; Голубева Л. А., 1957].

Третье направление, в отличие от первых двух, в основных чертах сформированных еще в начале XX в., было принципиально новым. Основополагающая идея его заключалась в возможности сложения культуры в разноэтничной, гетерогенной, среде. Предполагалось, что многочисленные племена Среднего и Нижнего Поднепровья, Волыни, Днестровско-Прутского междуречья являлись непосредственными участниками создания черняховской культуры, а не просто восприняли ее у какой-либо отдельной этнической группы (славяне, германцы) в результате тех или иных исторических событий. Этой точки зрения придерживались Г. Б. Федоров и Э. А. Рикман. И. И. Ляпушкин подчеркивал провинциальноримский характер черняховской культуры, полагая, что она являлась своеобразной оболочкой для местных разноэтничных культур [Голубева Л. А., 1957. С. 274-277]. Закономерной предпосылкой возникновения подобного направления было не только открытие все новых и новых памятников черняховской культуры, за счет чего постепенно складывалось представление о колоссальных масштабах ее ареала, но и выявление достаточно ярких региональных особенностей. Первая попытка выделения локальных вариантов была предпринята М. А. Тихановой [1957]. Исследовательница наметила пять областей — Среднее Поднепровье, Порожистый Днепр, Волынь, Поднестровье, Молдова и Румыния, в которых наблюдались, по ее мнению, различия в погребальном обряде, традициях домостроительства, типах керамики и инвентаря.

Формирование черняховской культуры в каждом из этих локальных вариантов было связано, по мнению М. А. Тихановой, с определенными этническими группами — скифо-сарматскими племенами на востоке, гето-фракийскими на западе, в Поднестровье, и славянскими на северо-западе. Этой концепции была близка точка зрения Г. Б. Федорова, который полагал, что «черняховская культура — культура оседлых земледельческих племен Северного Причерноморья (гето-даков, сармат, славян), имевших сходный тип хозяйства, находившихся в тесном общении друг с другом и испытывавших сильное влияние античной культуры». По мнению Г. Б. Федорова, готы не могли быть создателями черняховской культуры ввиду своей малочисленности и поэтому не могли ассимилировать местные племена. Кроме того, сами готы стояли на относительно более низком уровне культурного развития [Голубева Л. А., 1957. С. 277]. К концу 50-х годов от своей прежней позиции, признававшей славянскую принадлежность черняховской культуры, отошел и Ю. В. Кухаренко. В этот период исследователь придерживался мнения о том, что «черняховская культура по своей основе является культурой скифского населения» [Кухаренко Ю. В., 1968б. С. 64]. Известная роль в сложении культуры отводилась также славянам, готам и сарматам.

Проведение в 60-х годах сквозных разведок по обширным регионам, приведших к открытию огромного количества новых черняховских памятников, вызвало необходимость их картографирования. Первой крупной публикацией такого рода стала карта черняховских памятников, составленная Е. В. Махно и охватившая территорию Украины [Махно Е. В., 1960а]. Памятники северо-восточных областей черняховской культуры были картографированы Э. А. Сымоновичем [1964в]; памятники левобережного Днепра представлены в работах И. И. Ляпушкина [1950; 1961]; материалы Курской обл.— на картах-схемах Ю. А. Липкинга и Э. А. Сымоновича [Липкинг Ю. А., 1963; Сымонович Э. А., Кравченко Н. М., 1983. С 127]. Г. Е. Храбан провел археологическое обследование в районе Умани и составил карту выявленных здесь черняховских памятников [Храбан Г. Е., 1964]; памятники Молдовы, низовьев Днестра и Дуная картографированы Г. Б. Федоровым, Э. А. Рикманом, И. Т. Черняковым [Федоров Г. Б., 1960б; Рикман Э. А., 1975б; Черняков И. Т., 1967]. Основные результаты картографирования черняховских памятников на территории СССР и Румынии сведены на карте О. А. Гей [1980б]. В максимальных границах культура охватывает огромную территорию — от Северского Донца на северо-востоке до Дуная на юго-западе, от верховьев Буга и притоков Припяти на северо-западе до нижнего Днепра на юго-востоке (карты 23; 24). Наиболее насыщенные памятниками области — Среднее Поднепровье, верхнее и среднее течение Южного Буга, междуречье Днестра и Прута, Северное Причерноморье, Надпорожье. Относительно редки памятники на левобережье Днепра, а также в степной полосе, разделяющей Среднее Поднепровье и Северное Причерноморье. Возможно, такое соотношение областей, густо насыщенных черняховскими памятниками, и регионов, в которых они встречаются значительно реже, отражает реальные закономерности, а не является простым следствием разной степени их изученности.

Карта 23. Распространение памятников черняховской культуры
а — черняховские памятники

Карта 23. Распространение памятников черняховской культуры

Карта 24. Распространение могильников черняховской культуры (по Г. Ф. Никитиной)
а — 100 и более погребений;
б — 50 и более погребений;
в — 20 и более погребений;
г — 10 и более погребений;
д — единичные погребения;
е — памятники, отношение которых к черняховской культуре ставилось под сомнение.

Распространение памятников черняховского типа на столь широкой территории, трудности в их интерпретации привели к некоторым разногласиям в представлениях об истинном ареале черняховской культуры. Так, еще в 1957 г. А. Т. Смиленко (Брайчевская) рассмотрела вопрос о южной границе черняховской культуры и пришла к выводу, что основной территорией культуры была украинская лесостепь, граница культуры на нижнем Днепре проходила в районе Никополя, а памятники, расположенные южнее, принадлежат другой археологической культуре, имеющей лишь отдельные черты сходства с черняховской [Брайчевська А. Т., 1957. С. 12, 13]. А. Т. Смиленко полагает, что Волынь, Прутско-Днестровское междуречье, Северное Причерноморье, Посеймье являлись зонами смешанного в этнокультурном отношении населения. По мнению автора, эти зоны следует рассматривать «не как локальные варианты черняховской культуры, а как соседние области, где черняховские памятники и элементы черняховской культуры существуют, но не составляют основного культурного типа» [Смiленко А. Т., 1975. С. 45-48. Рис. 12].

С совершенно иных позиций рассматривал периферийные области распространения черняховской культуры Э. А. Сымонович. В работах исследователя получили дальнейшее развитие идеи В. В. Хвойки о формировании черняховской культуры в Среднем Поднепровье и о генетических связях ее с предшествующей зарубинецкой культурой [Сымонович Э. А., 1967а. С. 235; 1970а. С. 22]. Распространение черняховских памятников в других регионах Э. А. Сымонович считал следствием миграции племен из лесостепной зоны. Однако, в отличие от А. Т. Смиленко, он не исключал периферийные области из черняховского ареала. Так, по его мнению, северочерноморские памятники (Коблево, Ранжевое, Викторовка) нельзя рассматривать изолированно как какую-то своеобразную культурную группу, по всем основным деталям их следует относить к черняховской культуре и считать «оставленными мигрировавшим с севера населением» [Сымонович Э. А., 1967а. С. 235].

По мнению И. С. Винокура, ареал черняховской культуры включает в себя Волынь, Верхнее и Среднее Поднестровье, Днестровско-Прутское междуречье, Южное Побужье, Среднее Поднепровье. Такие зоны, как верховья Сейма, Буга, Стыри, Нижнее Поднепровье, остаются вне этого ареала [Винокур I. С., 1972. С. 35. Рис. 10].

М. Б. Щукин исключает из ареала черняховской культуры только узкую полосу северопричерноморского побережья, полагая, что позднеримские памятники этого региона следует выделить в особую культуру. Эта культура (исследователь предлагает именовать ее «киселовской»), по его мнению, генетически связана с предшествующей позднескифской: инновации отмечаются только в гончарной керамике и инвентаре, тогда как основные элементы погребального обряда и домостроительства остаются прежними [Щукин М. Б., 19706; 1979а. С. 71-74].

Материалы, полученные в ходе полевых работ последних лет, позволили еще раз обратиться к вопросу о северопричерноморской зоне и по-новому осветить многие ключевые моменты. Не только была показана специфика причерноморских памятников, но и выявлены истоки их своеобразия, вопросы механизма наследования разнородных традиций. Сделан вывод об отсутствии преемственности между позднескифским и черняховским погребальным обрядом; подчеркнуты другие яркие отличия памятников позднеримского времени Северного Причерноморья от позднескифских и сарматских; дано обоснование выделения северопричерноморской зоны в особую локальную группу черняховской культуры [Магомедов Б. В., 19796; 1981; Гей О. А., 1980а; 1980б; 1985].

Одним из важных направлений в изучении черняховской культуры в 60-е годы были исследования в области хронологии. Становилось все более очевидным, что без точного определения времени существования культуры невозможно и разрешение этнических проблем. В этот период выделилось три основных варианта датировки черняховской культуры. Первый (II—V вв.), предложенный еще В. В. Хвойкой, был принят многими исследователями [Березовец Д. Т., 1963; Сымонович Э. А., 1971г. С. 31]. Второго варианта придерживалась группа украинских ученых (М. Ю. Смишко, М. Ю. Брайчевский, Е. В. Махно), которая полагала, что верхнюю дату черняховской культуры следует отнести к VII в. н. э. Таким образом, хронологические границы ее значительно расширялись [Смiшко М. Ю., 1947. С. 121; Махно Е. В., 1949. С. 163; Брайчевський М. Ю., 1950. С. 51-55]. Подобные попытки «омолодить» черняховскую культуру подверглись серьезной критике [Березовец Д. Т., 1963. С. 97-110; Щукин М. Б., 1967. С. 8], и в настоящее время это хронологическое определение фактически не имеет сторонников. Наконец, третий вариант — «узкая датировка» черняховской культуры в пределах, III — IV вв.— был наиболее развернуто и убедительно-аргументирован в работах М. Б. Щукина. Исследователь отмечал, что «на настоящем уровне наших знаний "узкая" хронология представляется, если не более верной, то более строгой, поскольку она учитывает не только время бытования инвентаря, но и частоту его встречаемости, его характерность для культуры» [Щукин М. Б, 1967. С. 13; 1968].

В 60-е годы появились и крупные обобщающие труды, посвященные социально-экономическим отношениям племен черняховской культуры. В. В. Кропоткин составил своды кладов римских монет и римских импортных изделий в Восточной Европе и на этой основе проследил направление экономических связей населения данной территории в первой половине I тысячелетия н. э. [Кропоткин В. В., 1961; 1967; 1970б]. Фундаментальное исследование М. Ю. Брайчевского затронуло широкий круг социально-экономических вопросов: производство и ремесло черняховской культуры, демография, строительное дело, монетное обращение, вооружение, степень социального расслоения [Брайчевський М. Ю., 1964]. Однако выводы автора часто строились на явно ошибочных или слабо аргументированных положениях. Неоправданно была расширена территория черняховской культуры за счет отнесения к ней южной Польши и Словакии, отсутствовало серьезное обоснование ее датировки II—VII вв. и славянской принадлежности, допущено много фактических ошибок. Все это обусловило весьма противоречивые оценки книги [Сымонович Э. А, 1968; Березовец Д. Т., 1968].

С 60-х годов планомерно издавались материалы раскопок черняховских памятников. В этот же период была осуществлена целая программа исследований, у базирующихся на применении естественнонаучных методов: изделия из железа и стали изучались с помощью металлографии; украшения из цветных металлов — путем спектрального анализа; керамика подвергалась петрографической и физико-технологической обработке; древние печи и горны датировались археомагнитным способом [Барцева Т. Б., Вознесенская Г. А., Черных Е. Н., 1972; Бобринский А. А., 1970; 1978].

В 1967 г. состоялось совещание по проблемам черняховской культуры, которое подвело основные итоги работ за истекшее десятилетие и выявило новые направления и пути в решении вопросов датировки, происхождения культуры, социально-экономических отношений ее населения. Тематика докладов на совещании была чрезвычайно разнообразна. Одной из самых острых, и волнующих проблем по-прежнему оставалась проблема происхождения черняховской культуры, ее связи со славянским миром VI—VIII вв.

В. Д. Баран, основываясь главным образом на материалах своих раскопок в Верхнем Поднестровье, подразделил поселения черняховской культуры на две группы. Для первой группы, по его мнению, характерны полуземляночные жилища с очагами или печами, сложенными из глины или камня.»В керамическом комплексе лепные сосуды преобладают либо составляют равную долю с гончарными. Вторая группа характеризуется наземными жилищами и Отчетливым преобладанием гончарной посуды. Исследователь пришел к выводу, что памятники С обилием лепной керамики и полуземляночными постройками генетически связаны с раннесредневековыми славянскими древностями Поднестровья [Варан В. Д., 1970. С. 7—12]. И. С. Винокур высказал предположение, что одним из районов формирования черняховской культуры было Волы но-Подольское пограничье. В этом регионе, по его мнению, в материалах черняховской культуры «присутствуют элементы зарубинецкой и пшеворской культур, которые составляли генетическую основу формирования черняховских племен» [Винокур И. С. 1970. С. 31]. При этом исследователь полагал, что миграция гото-гепидов не проявляется ощутимо в археологических материалах Волыни.

Ряд ученых выступил по вопросу о происхождении и этнической принадлежности черняховской культуры с совершенно иных позиций. Так, Д. Т. Березовец, сравнивая черняховские и раннеславянские памятники, утверждал, что между ними фактически нет ничего общего. Если какая-то часть черняховского населения и осталась на прежних местах обитания после бурных событий середины I тысячелетия н. э., она не могла сохранить традиций своей культуры [Березовец Д. Т., 1970. С. 17].

Новое обоснование в материалах совещания 1967 г. получила и концепция германского происхождения черняховской культуры. Ю. В. Кухаренко рассмотрел памятники II—IV вв. Волыни и выделил их особенности: преобладание наземных жилищ, среди которых имеются большие двучастные постройки, широкое распространение ямных трупосожжений и вещей нижневисленских типов. Подобные памятники хорошо известны также в Молдове. По мнению ученого, «мазовецко-волынская группа памятников и территориально, хронологически, и по всей сумме археологических признаков является промежуточным звеном между двумя культурами: нижневисленской, или так называемой гото-гепидской, и черняховской» [Кухаренко Ю. В., 1970а. С. 58]. Таким образом, Ю. В. Кухаренко полагал, что сложение черняховской культуры происходило на основе мазовецко-волынской группы, которая в свою очередь генетически восходит к памятникам нижней Вислы.

Исследования М. А. Тихановой были также посвящены результатам раскопок памятников на Волыни. Спецификой поселений этого региона, таких как Лепесовка, Викнины Великие, Костянец, Маркуши, являются большие наземные постройки, часто двукамерные, совмещенные под одной крышей жилые помещения и хлев для скота, лепные сосуды яйцевидной формы с загнутым внутрь краем и ошершавленной поверхностью тулова. Эти выразительные элементы находят соответствие в археологических материалах Нижнего Повисленья, Мазовии, на северо-западе Европы, т. е. в культурах, принадлежавших германским племенам. Подобные факты позволили М. А. Тихановой признать германское (а не только исключительно готское) происхождение черняховской культуры, к которой исследовательница относила, в отличие от Ю. В. Кухаренко, и волынскую группу [Тиханова М. А., 1970].

Некоторые аспекты проблемы происхождения черняховской культуры были затронуты и в других докладах. Э. А. Рикман проследил черты сходства между карпо-дакийскими памятниками типа Поянешти— Виртешкой и черняховскими в топографии поселений, характере культурного слоя, погребальном ритуале, ряде категорий вещей. По мнению исследователя, эти факты свидетельствуют о том, что северные фракийцы входили в состав носителей черняховской культуры в междуречье нижнего Дуная и Днестра. Н. М. Кравченко рассмотрела вопрос о происхождении различных типов обряда трупосожжения черняховской культуры. Особенности погребений с сожжениями позволили говорить об их различных этнокультурных корнях: зарубинецком, пшеворском, гето-дакийском. Распространение зарубинецких и гето-дакийских признаков связывается в основном с территорией, на которой они известны в предшествующий период, тогда как пшеворские типы распространены по всему ареалу и не представляют собой локального явления [Кравченко Н. М., 1970. С. 50, 51].

Ряд выступлений на совещании 1967 г. был посвящен проблемам хронологии черняховской культуры. Так, В. В. Кропоткин уточнил датировки некоторых импортных римско-византийских вещей [Кропоткин В. В., 1970б]. А. Т. Смиленко сделала попытку проследить хронологию и эволюцию четырех типов гончарной черняховской керамики [Смиленко А. Т., 1970]. М. Б. Щукин рассмотрел вопрос о хронологии черняховских памятников Среднего Поднепровья. Он затронул важные методические вопросы, отметив, что в большинстве случаев датировка культуры в целом определялась по вещам, дающим крайние — верхнюю и нижнюю даты. Такой подход затруднял разработку относительной хронологии, выделение ранних и поздних памятников, оставлял в стороне вопрос о соотношении особенностей разных регионов. Иными словами, исключалась возможность создания динамической картины исторических событий. М. Б. Щукин предложил разработку хронологии отдельных памятников на основе определения «узкой» даты каждого закрытого комплекса (погребения) — промежутка времени, в котором совпадает бытование всех его вещей. Он пришел к выводу, что «черняховская культура в том виде, как она представлена на могильниках в Черняхове и Маслове, оформилась не ранее, чем в середине — конце III в. н. э., и существовала до конца IV в.» [Щукин М. Б., 1970а. С. 104-110].

На совещании были также представлены итоги изучения черняховского металла и керамики с помощью естественнонаучных методов. А. А. Бобринский коснулся некоторых особенностей формовочной технологии сосудов [Бобринский А. А., 1970]. Г. А. Вознесенская провела металлографическую обработку железных изделий с памятников Среднего и Нижнего Поднепровья, Побужья, Молдовы. Эта работа позволила сделать несколько важных, хотя и предварительных, наблюдений. Стало ясно, что определяющим в развитии черняховского кузнечного ремесла было скифо-сарматское влияние, прослеживаются и кельтские традиции [Вознесенская Г. А., 1970. С. 38]. Спектроаналитические исследования черняховских изделий из цветного металла также дали интересные результаты. По-видимому, население черняховской культуры восприняло и развило местную северопричерноморскую (поздиесармат-скую, позд не скифскую, а для Подолии — липицкую) традицию металлообработки. Другой источник формирования черняховских металлургических схем находился на северо-западе, в прибалтийских областях [Черных Е. Н., Барцева Т. Б., 1970. С. 102, 103].

В 70-80-е годы появились новые исследования, посвященные проблемам интерпретации, хронологии, происхождения, этнической принадлежности черняховской культуры. В работах Б. А Рыбакова развивается идея, что более или менее однородная черняховская культура, сильно нивелированная римским воздействием, рождается из недр днепровской зарубинецкой культуры и позднескифской культуры нижнего Днепра. Область черняховской культуры делится на две части незаселенной степной полосой, где находились сарматские кочевья и южнее которой жили разные земледельческие племена, среди которых могли быть и готы. Северная, лесостепная, часть территории черняховской культуры, совпадая с древней прародиной славян и с землями «скифов»-пахарей, древним праславянским сколотским царством, по мысли автора, была заселена славянскими племенами [Рыбаков Б. А., 1982. С. 38]. Славяне во времена черняховской культуры (II — IV вв.) находились в благоприятных условиях, вели оживленную торговлю с Римской империей, что способствовало развитию у них хозяйства и социальных отношений, и этот счастливый период «трояновых веков» надолго сохранился в народной памяти [Рыбаков Б. А., 1979. С. 228].

В. В. Седов в серии статей, а затем в монографии обратил внимание на сложную картину расселения различных племен и миграционные процессы в Юго-Восточной Европе в первые века нашей эры. Большую часть будущего черняховского ареала заселяли ираноязычные скифо-сарматские племена; отдельную этническую группу составляли остатки зарубинецкого населения в Полесье и Среднем Поднепровье; в Верхнее Поднестровье в этот период проникали носители пшеворской культуры. Выделив различные субстратные элементы в черняховской культуре (скифо-сарматские, пшеворо-зарубинецкие), картографировав их и статистически обработав, В. В. Седов показал многокомпонентность и полиэтничность черняховского населения, основную массу которого составляли потомки местных ираноязычных племен и славяне, заселявшие Днепровско-Подольский регион черняховского ареала [Седов В. В., 1976. С. 93-99: 1978. С. 99-107; 1979. С. 78-98].

Сторонником полиэтничности черняховского населения выступал П. Н. Третьяков. По его представлениям, в состав этого населения входили различные местные племена, этнические особенности культуры , которых были утрачены под нивелирующим влиянием позднеантичного Причерноморья. Он охарактеризовал черняховское население как «несложившуюся народность», процесс консолидации которой из разноэтничных элементов был прерван вторжением гуннов. Но все же он считал возможным дифференциацию черняховских древностей и выделение среди них специфических особенностей отдельных этнических групп. К восточнославянскому этногенезу, по его мнению, черняховская культура не имела прямого отношения, так как носила совершенно иной характер, чем раннесредневековая славянская культура [Третьяков П. Н., 1966. С.203; 1982. С. 13-17].

М. Б. Щукин попытался представить археологические объекты первой половины I тысячелетия н. э. Северного Причерноморья в динамике и взаимосвязи. Исследователь создал своего рода «хронологический каркас» для культур этой эпохи. В результате был выделен пласт археологических объектов, непосредственно предшествовавших черняховской культуре: пшеворские памятники Верхнего Поднестровья; сарматские впускные погребения, курганные и бескурганные некрополи, распространенные на широкой территории западнее Дона; позднезарубинецкие памятники Среднего Поднепровья и Южного Побужья; позднескифские городища, неукрепленные поселения и грунтовые некрополи в низовьях Днепра, Южного Буга и Днестра; памятники культур Поянешти—Виртешской и Килия [Щукин М. Б., 1971. С. 14].

Племена, оставившие эти разнообразные и многочисленные объекты, можно считать потенциальными участниками формирования черняховской культуры. Динамичная картина археологических явлений, нарисованная М. Б. Щукиным, выявила своеобразие ситуаций, возникших в разных регионах накануне образования черняховской культуры. Так, в Среднем и Нижнем Поднепровье для II—III вв. отмечается хиатус, «отсутствие сколько-нибудь выраженного пласта памятников». В Верхнем Поднестровье и на Волыни не наблюдается хронологического разрыва, здесь в этот период были распространены пшеворские и вельбарско-цецельские памятники, частично синхронные черняховским и несколько более ранние, тогда как черняховские существовали и дольше [Щукин М. Б., 1979б. С. 81]. Подобную «хронологическую лесенку» М. Б. Щукин считает симптомом генетической преемственности. Таким образом, формирование черняховской культуры происходило на Волыни ж в Верхнем Поднестровье на вельбарской и пшеворской основе [Щукин М. Б., 1979б. С. 81-84].

В монографии Э. А. Рикмана, посвященной этнической истории населения Поднестровья и Нижнего Подунавья в первых веках нашей эры, рассмотрены вопросы черняховской культуры данного региона: погребальный обряд, социально-экономические отношения, влияние античного мира, этнический состав. Автор полагает, что основным населением Поднестровья и Нижнего Подунавья в предчерняховское время были сарматы. Продвижение оседло-земледельческих фракийских племен из Верхнего Поднестровья и восточного Прикарпатья и смешение их с местными сарматскими племенами и вызвали, по мнению Э. А. Рикмана, зарождение черняховской культуры. Таким образом, «в формировании черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья и прилегающих районов Нижнего Подунавья решающую роль сыграли сарматы и гето-дакийцы [Рикман Э. А., 1975в. С. 331, 332].

В монографии, посвященной черняховской культуре на верхнем Днестре и Буге, В. Д. Баран, осветив разные стороны материальной культуры, пришел к выводу, что черняховские памятники существовали в конце II — V в., и попытался выделить разновременные комплексы, относящиеся к трем этапам — III, III — IV и IV вв. черняховская культура возникла, по мнению автора, путем интеграции всех местных культур предшествующего времени — липицкой, пшеворской, зарубинецкой, позднескифской, сарматской — и при взаимодействии с киевской и вельбарской культурами, при этом важную роль имело провинциальноримское влияние. Элементы субстратных культур по-разному проявлялись в отдельных областях, что привело к некоторому локальному своеобразию единой в социально-экономическом отношении и синкретичной в этническом плане черняховской культуры. Особое значение В. Д. Баран придает черняховским памятникам в верховьях Днестра и Буга, имеющих свои локальные особенности (распространение углубленных жилищ и преобладание лепной керамики) и возникших, по его мнению, на основе пшеворских, зарубинецких и киевских древностей. Локальные особенности черняховской культуры этой территории близки чертам раннесредневековой славянской культуры пражского типа, а связующим звеном между этими культурами являются открытые в последние годы поселения V в. н. э., которым уделено особое внимание [Баран В. Д., 1981. С. 130-177].

Серьезная работа по систематике черняховского погребального обряда была проделана в последние годы Г. Ф. Никитиной [1985]. Скрупулезному анализу были подвергнуты материалы 207 некрополей. Исследовательница составила подробный список четко сформулированных признаков, характеризующих погребальный обряд черняховской культуры, и провела их сравнительный анализ на основе статистической обработки данных. Это позволило ей смоделировать некоторые звенья погребального цикла, воссоздать отдельные черты ритуальных действий, костюма умерших, выделить разнообразные проявления социальной дифференциации населения, оставившего черняховские могильники [Никитина Г. Ф., 1985. С. 79-90].
Немаловажное значение для решения вопроса о происхождении черняховской культуры имеют данные антропологии. Т. И. Алексеева развивает положение о генетических связях черняховского населения с местным иранизированным населением лесостепной полосы, которое входило в состав скифского царства [Алексеева Т. И., 1973. С. 263; 1974. С. 65].

Исследовательница отмечает, что на юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) — скифы лесостепной полосы — население черняховской культуры — поляне [Алексеева Т. И., 1973. С. 256]. Т. С. Кондукторова, изучившая большие краниологические серии из могильников Черняхов, Деревянное, Ромашки, Телешовка, Журавка, Ранжевое, Коблево, Викторовка, также пришла к выводу о значительном сходстве черняховских черепов с объединенной скифской серией. В то же время исследовательница отметила четкие различия между населением черняховской культуры и сарматами [Кондукторова Т. С., 1972. С. 111; 1979а]. М. С. Великанова обработала остеологические материалы черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья из могильников Будешты, Малаешты, Балцаты и показала, что молдавские серии выделяются среди остальных черняховских групп. Этот вывод оспаривает Т. И. Алексеева, которая полагает, что на общем фоне вариантности краниологического материала железного века Восточной Европы различия антропологических типов отдельных регионов черняховской культуры не выглядят значительными [Алексеева Т. И., 1973. С. 156—263]. В целом основную массу черняховского населения Днестровско-Прутского междуречья М. С. Великанова относит к средиземноморскому типу и по многим особенностям сближает с объединенными фракийскими сериями [Великанова М. С., 1975. С. 71, 74, 87]. Вместе с тем в будештской мезо-долихокранной серии обнаружено несколько брахикранных черепов, ближайшие аналогии которым прослеживаются у астраханской группы сармат. Этот факт позволил М. С. Великановой сделать вывод о смешанном характере будештской серии, о незначительной механической примеси сармат в составе населения, оставившего этот могильник [Великанова М. С. 1961. С. 30-33, 51; 1975. С. 82].

Историографический обзор дает представление о чрезвычайной сложности и многогранности проблемы интерпретации черняховской культуры. Основные вопросы, связанные с ее происхождением, этнической принадлежностью, хронологией, социально-экономической структурой общества, еще далеки от исчерпывающего разрешения.

Поселения и жилища

Основную массу поселений представляют неукрепленные селища, среди которых выделяются лишь три известных к настоящему времени городища. Селища обычно располагаются на склонах первых надпойменных террас, вблизи воды. Иногда территория селищ бывает ограничена впадающим в пойму ручьем или оврагом. Размеры селищ различны: крупнейшие из них достигают в длину 2 км и более при ширине 150-200 м, но большинство имеет длину около 1 км и ширину 80-100 м. Известны и совсем небольшие поселки — например, около с. Лески Черкасской обл., где три селища, имевшие в длину не более 250 м, расположены на близком расстоянии друг от друга [Смиленко А. Т., Брайчевский М. Ю., 1967. С. 35-61]. Размещение селищ группами наблюдается во многих местах, но не всегда входившие в группу селища были вполне синхронными [Сымонович Э. А., 19696. С. 137-148].

Городища — Башмачка на Днепре, Городок на Южном Буге и Александровна на Ингульце — расположены в южной части черняховского ареала [Смшенко А. Т., 1975. С. 51-57; Смиленко А. Т., Мизин В. А., 1979. С. 402-403; Магомедов Б. В., 1980. С. 133—134]. Небольшое (40х60 м) городище Башмачка находится на мысу и ограничено с напольной стороны рвами и валом, основу которого составляют две стены, сложенные из камней, и глиняная забутовка между ними. На концах вала сохранились каменные фундаменты, возможно, от двух прямоугольных башен. Оборонительные стены проходили и кругом мыса, и по его склону. На площадке городища находились наземные постройки, стены которых имели каменную конструкцию. Большая (6х4 м) постройка в центре площадки, возможно, имела общественное назначение. Рядом с городищем расположены поселение и два могильника, где были две курганные насыпи. Такой же характер имело городище Александровка. Оно также расположено на мысу, ограничено рвом и валом с каменной стеной и, возможно, башнями, на его площадке также располагались большие наземные постройки с каменными стенами. Оба городища относятся к IV в. н. э., и в конструкции их оборонительных стен прослеживаются позднескифские и античные традиции [Магомедов Б. В., 1987а].

Внутренняя планировка черняховских селищ не может быть освещена достаточно подробно. Как уже говорилось, не так много поселений раскопано широкими площадями. Вытянутая форма селищ, расположение вдоль рек и ручьев обусловливают размещение домов параллельно береговой линии. На свежевспаханных склонах берегов прекрасно бывают видны тянущиеся вдоль них развалы глиняной обмазки на тех местах, где когда-то стояли дома. Известны случаи размещения таких развалов в один, два и три ряда. В Ромашках на почве были отмечены овальные или прямоугольные пятна — следы жилищ (длина до 7 м, промежутки между домами 10-15 м). Однако но мере исследований стало ясно, что столь строгая уличная планировка для поселений отнюдь не обязательна. Большие площади, вскрытые в Лесках, Журавке, Черепине, Рипневе, на ряде поселений в Молдове, помогли установить кучное расположение построек жилого и хозяйственного типов. Группы строений, сосредоточиваясь в разных местах вдоль берега, образовывали только некоторое подобие улиц. Размещавшиеся на разных расстояниях друг от друга скопления домов, надо думать, принадлежали лицам, связанным кровным родством. Э. А. Рикман связывает планировку в виде параллельных рядов, вытянутых вдоль склона берега, с определенными потребностями общины в землепользовании. Подобная планировка поселений типична для Карпато-Дунайского и Поднестровского регионов [Рикман Э. А., 1975в. С. 53].

На отдельных поселениях применялась более или менее одинаковая ориентировка построек — чаще всего стены жилищ направлены по сторонам света (Рипнев II, Черепин, Чижиков), реже дома по сторо нам света ориентированы углами (Бовшев). Хозяйственные и производственные постройки обычно расположены поблизости от жилищ. Особенно широко использовались хозяйственные ямы-хранилища, над которыми в некоторых случаях прослеживаются остатки деревянного навеса (например, в Рипневе) [Баран В. Д., 1959. С. 218]. Для хозяйственных нужд служили также очаги, расположенные вне жилищ. Жилые и хозяйственные помещения часто объединены под одной, крышей, благодаря чему возникали большие многокамерные дома [Раевский К. А., 1955. С. 253; Сымонович Э. А., 1956б. С. 131-135].

Особенности конструкции жилищ позволяют выделить несколько их основных видов: жилища, углубленные в землю; наземные деревянные дома; наземные каменные дома. Доминировали полуземлянки (табл. XLIV) [Смiленко А. Т., 1975. С. 35]. Нижняя часть этих жилищ бывает впущена в землю в среднем на 0,6-1,5 м [Рикман Э. А., 1975а. С. 52; Баран В. Д., 1981. С. 24]. Наиболее характерны для них квадратно-прямоугольные помещения, но встречаются и округло-овальные, и неправильные в плане, с неровными стенами и выступами. Кроме того, среди полуземлянок могут быть отмечены одно- и двукамерные постройки [Баран В. Д., 1981. С. 24, 25]. Обычные размеры полуземлянок 10-20 кв. м, хотя известны и достигающие по площади 40-50 кв. м [Винокур I. С., 1972. С. 56]. Столбовые ямы, распо ложенные по углам и посредине стен полуземлянок, помогают реконструировать наземную, возвышавшуюся над поверхностью часть жилища. Их стены, как и у наземных построек, опирались на вертикальные столбы и были сплетены из прутьев, обмазанных затем глиной. Крыша домов, очевидно, делалась двускатной. Пол был земляным, плотно утрамбованным. Вход часто никак не выделялся, иногда же выступал за основной контур постройки. Нередко он имел вид ступенек, вырезанных в материке. Прослежены выступы за пределы стен жилища, предназначенные для устройства ям погребов, или, что является весьма своеобразной деталью домостроительства, печей. В таких случаях (Грушевка, Журавка, Бургунка, Букреевка и др.) в материковой стене полуземлянки выкапывали подбой с ровным подом и полусферическим сводом, обмазанными глиной [Брайчевська А. Т., 1955. С. 89. Рис. 2]. Две печи в Журавке с уцелевшим сводом позволили представить их внутреннее пространство, где на под можно было установить только средней величины горшок. Следы дымохода в таких печах не отмечены. Кроме таких печей, пользовались подковообразными печами, свод которых был выложен из глиняных вальков (Лука-Врублевецкая, Журавка). Но чаще всего жилища отапливались простыми очагами, помещенными в центральной части помещения или в его углу. Поды очагов были обмазаны глиной или выложены черепками, иногда небольшими камнями. Диаметры очагов и печей редко превышали 1 м. В некоторых случаях отмечены сочетания печей и очагов в одном жилище. В последний период существования черняховской культуры в западных областях Украины и на памятниках Поднестровья в полуземляночных жилищах появились печи, сложенные из камней [Баран В. Д., 1981. С. 31].

Сведения о меблировке черняховских построек крайне ограничены. Это следы земляных лежанок и скамеек вдоль стен, укрепленных на тонких столбиках, забитых в пол. Надо думать, что при двух уровнях пола в двукамерных постройках более углубленное помещение служило спальней как самая утепленная часть жилища. Неотапливаемые углубленные в землю постройки использовались в хозяйственных целях, в качестве погребов и сараев, или служили летними жилищами. Есть углубления довольно правильной, квадратной, формы (например, в Колесовке), которые были подполом-погребом наземных сооружений.

В отличие от углубленных в землю, наземные постройки нередко имели большие размеры, о чем можно судить по развалам обожженной глиняной обмазки на местах домов и по расположению столбовых ям вдоль их стен (табл. XLV, 2). Средняя величина наземных построек бывает около 30-40 кв. м (Черепин, Ружичанка, Пряжев, Маркуши, Слободище и др.). Известны совсем небольшие постройки, площадью 10-25 кв. м (Боровце, Иванковцы, Пряжев, Черепин, у овчарни совхоза «Приднепровский» и т. д.). В особый тип обычно выделяют так называемые большие дома, занимавшие площадь 65-120 кв. м [Рикман Э. А., 1975в. С. 88-105], разделенную на жилую часть с одним или несколькими очагами и неотапливаемую хозяйственную (табл. XLV, 4). В таких домах могли жить большие патриархальные семьи, а некоторые из них предназначались для общественных собраний и церемоний. По планировке, размерам и конструкции «большие дома» на черняховских поселениях сходны с древнегерманскими жилищами, распространенными в Северной и Северо-Западной Европе [Рикман Э. А., 1975а. С. 104, 105]. По подсчетам В. Д. Барана, всего на территории черняховской культуры известно девять «больших домов», расположенных по одному на поселениях в окружении небольших наземных построек (Ягнятин, Сухоставы, Лески, Будешты, Загайканы, Делакеу, Собарь, Комрат, Руеяны) [Баран В. Д., 1981. С. 59].

Конструктивные особенности наземных домов разных размеров в основном однотипны [Рикман Э. А., 1975в. С. 108, 113]. Земляной утрамбованный пол обыкновенно залегает под развалом обмазки стен на глубине 0,3-0,6 м ниже современной поверхности. Не исключено, что в древности он был немного углублен в землю, выровненную на месте строительства. Пол неоднократно подновляли, что было замечено в Жуковицах и Ягнятине [Махно Є. В., 1949. С. 154-164; 1952б. С. 154-165]. Отпечатки на обожженных кусках глиняной обмазки плетня и следы нетолстых столбов свидетельствуют о конструктивных особенностях стен и соломенных крыш построек, таких же, как у углубленных в землю строений. Столбы для поддержки стен, имевшие малый (7-10 см) диаметр, приходилось ставить довольно часто, на расстоянии 0,7-0,8 м. Угловые опорные столбы были массивными (диаметр 15-20 см). Наземные жилища бывают одно-, двух- и многокамерными (с сенями или каморой-хранилищем), с соответствующим количеством очагов (Максимовка, Островец и др.). В отдельных постройках замечены следы сводчатых печей (Ягнятин, Новоселка-Костюкова, Костянец, Будешты; табл. XLVI; XLVII) [Махно Э. В. 19526. С. 155; Рикман Э. А. 1960а. С. 321].

Наряду с жилыми наземными домами зафиксированы прилегающие к ним или отдельно расположенные наземные постройки хозяйственного назначения, как в Лесках; мастерские, как в Ягнятине; общественные большие дома для собраний или молений, как в Иванковцах [Смиленко А. Т., Брайчевский М. Ю., 1967. С. 39-41; Махно Э. В., 1952б. С. 155; Брайчевский М. Ю., Довженок В. И., 1967. С. 261]. В двух случаях открыты мельницы, занимавшие наземные помещения (Синицивка-Сабатиновка, Иванковцы). Здесь на специальных площадках или вымостках были расположены ручные ротационные жернова. Э. А. Сымоновичем и И. С. Винокуром были сделаны попытки реконструировать мельничные сооружения [Сымонович Э. А., 1952а. С. 97-108; 1960б. С. 151-157; Винокур И. С., 1964. С. 181, 182; 1970. С. 238-244].

Каменные строения черняховской культуры представлены двумя типами: во-первых, жилищами малых и больших размеров со многими камерами; во-вторых, большими сараеобразными постройками-хранилищами (табл. XLVIII). Те и другие были достаточно четко прямоугольными. Пол построек земляной, ровный. Крыша, укрепленная на деревянных балках, очевидно, была покрыта смесью глины с половой, а столь характерная для близлежащих античных поселений и городов черепица употреблялась крайне редко. В основании стен построек укладывали большие камни без следов обработки, служившие своего рода фундаментом, чуть погруженным в землю. Стены аккуратно складывали из камней средних размеров (в поперечнике 0,25-0,40 м), образующих два панциря, между которыми находилась забутовка из более мелких камней. Кладка сделана всухую, без каких-либо следов раствора. Толщина основных стен построек 0,35-0,50 м, тогда как перегородки между помещениями делали более тонкими. Высота стен строений, судя по развалам камней, не превышала человеческий рост, вряд ли достигая 2 м. Кроме стен, из камня строили заборы (Ранжевое, Киселово). К заборам примыкали постройки — например, в Ранжевом подобный забор образовывал одну из стен сеней жилища [Сымонович Э. А., 1967а. С. 225, 226. Рис. 12; 13, 1].

Хотя на южных черняховских поселениях остатки древних построек часто повреждены выборками камня (Викторовка II, Коблево, Бургунка, Ингулецкие поселения и т. д.), все же некоторые сооружения удается восстановить полностью. Наиболее яркие примеры жилищ и хозяйственных построек типа сараев дали работы в селах Ранжевое и Капустине, расположенных на разных берегах Тилигульского лимана (табл. XLVIII). Ранжевское жилище, примыкавшее к каменному забору, состояло из двух помещений — узких сеней, выход из которых был обращен на юг, и жилой камеры, отделенной перегородкой с сохранившимся входом и каменным порогом (4,5х3,5 м). На утрамбованном земляном полу справа от входа помещалась печь, сложенная из больших каменных плит и топившаяся по-черному. Возле узкой стороны печи выкопана предпечная яма, наполненная золой и обломками лепных и круговых сероглиняных сосудов. К внутреннему убранству помещения относится четырехгранный столпообразный жертвенник с чашеобразным углублением сверху и с прикипевшей к камню скорлупой яиц. Рядом с жилищем вдоль берега лимана была расположена большая хозяйственная постройка, состоявшая из трех смыкавшихся узкими сторонами помещений. Вход находился со стороны, противоположной лиману, и место его обозначал специально подтесанный камень порога [Сымонович Э. Д., 1967а. С. 224, 225. Рис. 12].

В Капустине был расчищен дом из камней такой же кладки, как в Ранжевом. Он сохранился частично и представлял собой прямоугольную жилую постройку (длина 7 м), ориентированную вдоль лимана. В северном углу комнаты помещалась печь с подом, обмазанным глиной и выложенным по периметру черепками и плитчатыми небольшими камнями. Перегородка внутри дома отделяла еще два помещения: квадратную каморку, служившую кладовой, и длинную камеру производственного назначения, посредине которой лежала каменная плита [Сымонович Э. А., 1956б. С. 132, 133].

В Киселове над самым морем были вскрыты остатки шести каменных прямоугольных наземных построек (табл. XLVIII, 2). Они были двукамерными, и в их длинных стенах находились входы, порогами которых служили подтесанные камни. Жилые помещения отапливались печами из плит, поставленных на ребро, или глинобитными очагами. Внутри домов располагались хозяйственные ямы, погреба, места для хранения сосудов. Одна из построек, возможно, использовалась в качестве производственной мастерской [Раевский К. А., 1955. С. 250-267]. Три постройки были соединены заборами из камней и самана, по-видимому, ограничивавшими дворы усадеб и загоны для кота. В более удаленных от моря районах, у с. Отбедо-Васильевка на правом берегу р. Йнгулец, раскопаны остатки каменных строений, расположенных группами. В группе, ближайшей к реке, пять построек были вытянуты вдоль берега и еще четыре расположены под углом к ним. Вторая группа, состоявшая из 17 строений, находилась на возвышенной части мыса [Добровольский А. В., 1950. С. 167-175; Махно Є. В., 1960а. С. 69]. Каменные постройки использовались и в западных районах, в областях Придунавья и Буджакской степи, где есть и селища, лишенные каменного домостроительства [Кравченко Н. М., 1967а. С. 224-227; 1971. С. 63, 64].

В Среднем Поднестровье уникальные каменные домостроения обнаружены в с. Собарь. Здесь, кроме семи легких наземных построек и гончарного горна, были открыты следы огромного П-образного каменного ограждения, ориентированного по линии север-юг (около 90х45 м). Развалы камней от стены имели ширину около 0,5 м. Кладка состояла из известняковых и гранитных камней, не имевших следов обработки. Внутри ограждения стояло каменное здание с мощными (толщина до 1 м) стенами из камней и кирпича, фундаменты их были впущены в землю на 0,5 м. Размеры дома 18х10 м. Возле самого здания сохранились базы колонн и лежал прямоугольный плитчатый камень. Это сооружение было воздвигнуто на культурном слое черняховского селища. Э. А. Рикман, раскопавший сооружение, относит его к позднейшим этапам существования культуры полей погребений и предлагает связывать с проникновением римлян [Рикман Э. А., 1972. С. 192, 193].

Другое необычное для черняховской культуры сооружение, кое в чем близкое постройке в с. Собарь,— комплекс построек в с. Комаров, связанный со стеклоделием. На территории уже существовавшего черняховского поселения с наземными и углубленными в землю сооружениями было выстроено здание со стенами, сложенными из камня. Оно было в плане почти точно квадратным и ориентировано с северо-запада на юго-восток. Толщина стен, сложенных в технике панцирной кладки с забутовкой в середине более мелкими камнями, была около 0,75 м. Фундамент их слегка вкопан в культурный слой селища. Пол местами был выложен плитчатыми камнями, их подстилала щебенка, ниже которой находился слой больших камней. Обломки обмазки с отпечатками дерева свидетельствуют о наличии потолка и перекрытий. Возможно, что крыша была черепичной. В каменном доме найдена большая амфора конца IV — начала V в. [Смiшко М. Ю., 1964. С. 71-73]. Рядом с каменной постройкой было обнаружено углубленное в землю сооружение, где занимались стеклоделием. Хотя римский Лимес находился от этих мест в 200- 250 км, имеются доказательства того, что постройка была сооружена иноземным провинциальноримским населением, которое, видимо, и наладило тут производство стекла, впрочем, очень ненадолго, может быть, из-за недостатка производственного сырья [Щапова Ю. Л., 1978. С. 241, 242].

В распространении жилых сооружений различных видов по черняховской территории заметны некоторые, хотя и не совсем четкие, закономерности. Наиболее определенно выделяется ареал каменного домостроительства, который охватывал земли Северного Причерноморья между низовьями Днепра и Днестра, хотя и здесь в небольшом количестве известны полуземлянки (Бургунка, Тилигуло-Березанка, Викторовна, Приморское) [Сымонович Э. А., 1967а. С. 205-237; 1979б. С. 106-111; Сымонович Э. А., Яровой А. 3., 1968. С. 169-183]. В верховьях Днестра и Буга преобладают полуземляночные жилища, тогда как севернее, по притокам Припяти, между Бугом и Днепром, а также южнее, между средним Днестром и Прутом, господствуют наземные глинобитные постройки. Сочетание наземных и углубленных построек наблюдается на среднем Днепре, левобережье Днестра и в междуречье Прута и Дуная [Баран В. Д., 1981. С. 58-59]. Основная масса полуземляночных и наземных жилищ с глинобитными стенами на деревянном каркасе находит прототипы в местных более ранних культурах — зарубинецкой, липицкой, пшеворской, Поянешти—Лукашевка, тогда как каменное домостроительство имеет истоки в античном строительстве на юге Причерноморья, а распространение больших многокамерных домов скорее всего связано с проникновением населения с северо-запада [Бак. ран В. Д., 1981. С. 59-61].

Могильники

Наибольшее число могильников исследовано в бассейнах среднего Днепра и Южного Буга и на периферии культуры — в Причерноморье и Молдове. Самые восточные погребения найдены на Харьковщине (Пересечное и Павлюковка), в Курской и Сумской областях (Замощанская Дюна, Сумы, Успенка). На севере они открыты в Черниговской обл. (Гурбинцы) и Киеве. Для северо-западных областей Волыни характерны Баевский могильник под г. Луцк, Бережанка в Тернопольской обл. и Островец в Ивано-Франковской обл. На границе с зоной распространения культуры карпатских курганов черняховские могильники исследованы в Неполоковцах и Оселивке Черновицкой обл. На юго-западе, в Молдове, известны могильники Малаешты, Будешты, Балцаты, Фурмановка в Придунавье и др. На юге, в Причерноморье, раскапывались могильники Викторовка II, Ранжевое, Коблево. Таким образом, расстояние между крайними памятниками, наиболее ярко характеризующими культуру, до 800 км с запада на восток (не считая румынских памятников) и около 500 км с севера на юг (карта 24). Наиболее полно раскопаны могильники у с. Черняхов (273 погребения), в Данченах (338 погребений), в Косанове (121 погребение), в Журавке (124 погребения), в Будештах (360 погребений). Всего имеются сведения более чем о 3500 погребениях [Никитина Г. Ф., 1985. С. 15].

Могильники, как правило, располагались на более высоких местах, чем поселения, и не у самой кромки берега. Большие кладбища занимали 5000-7000 кв. м (Компанийцы, Журавка, Маслово, Будешты). Обыч но же площадь могильников не превышала 1000-1500 кв. м. Внешние признаки у черняховских могил отсутствуют, возможно, они не сохранились до настоящего времени. Предположение о том, что в древности погребения имели наземные признаки в виде небольших насыпей или каких-то деревянных легких сооружений, потом бесследно истлевших и разрушившихся, подкрепляется наблюдениями над стратиграфией могильников. Обычно в могильниках очень ограниченное количество могил перекрыто или разрушено другими могилами. Наибольшее число таких случаев оказалось в Ружичанском могильнике (четыре погребения из 73 вскрытых) и в Косанове (шесть перекрытых другими могилами погребений из 121) [Винокур И. С., 1979. С. 132, 133; Кравченко Н. М., 1967б. С. 80. Рис. 3]. В том и другом могильнике эти нарушения составляют не более 5%, обычно таких случаев гораздо меньше. При разрушениях или ограблениях могил современниками умерших или другим хронологически близким населением обращает на себя внимание прекрасное знание гробокопателями расположения и устройства могил. Как правило, яма перекопа лежит в пределах более ранней погребальной ямы, что свидетельствует о наличии в то время каких-то ориентировочных признаков — насыпей или деревянных обозначений. Возможно, делались ограждения какого-либо участка древнего кладбища или отдельных захоронений, о чем свидетельствуют следы древних канав, открытых в Ромашках и Коблеве. Одно из детских погребений в Журавке было окопано квадратной канавой.

Погребения в могильниках обычно располагаются довольно свободно, в 1-3 м друг от друга. Представление о строгой рядности захоронений, основанное на работах В. В. Хвойки в Черняхове, потребовало существенных корректив. Современные работы показали кучно-рядное расположение могил. Отмеченные скопления могильных ям, видимо, отражают кровнородственную близость умерших, похороненных поблизости друг от друга. Такая планировка «поселка мертвых» соответствует тому, что наблюдается на селищах в расположении построек. Кроме того, замечена обособленная концентрация захоронений некоторых типов, особенно заметная на лесостепных памятниках. Это касается прежде всего отдельного размещения трупоположений двух основных типов (Гавриловка, Журавка, Будешты, Косаново), о кото рых речь пойдет ниже, а также обособления погребений с кремацией (Будешты, Косаново, Ружичанка и др.) [Кравченко Н. М., 1967б. С. 81, 82; Сымонович Э. А., 1960в. С. 197; Винокур И. С., 1979].

Помимо погребений, в могильниках раскопаны культовые ямы и найдены следы тризн, от которых сохранились черепки посуды и другие вещи. В некоторых могильниках отмечены места сожжения умерших, своего рода крематории, представлявшие собой участки обожженной глины или каменные сооружения в виде печи. Они исследованы в Дедовщине, Пересечном и возле с. Окно [Козловська В. Е., 1930. С. 39-48; Луцкевич I. Н., 1948. С. 168; Тимощук Б. А., Винокур И. С., 1964. С. 192. Рис. 6].

Характерной особенностью черняховских могильников является биритуальносгь, т. е. сочетание не сожженных и сожженных погребений на одном памятнике. Известны, правда, и могильники только с ингумацией, но такие объекты в каждом случае требуют пристального рассмотрения: не имело ли здесь место разрушение неглубоко закопанных трупосожжений вспашкой, размывом и т. д. (Журавка и др.).

В основу классификации несожженных погребений положена совокупность присущих им признаков. Взаимовстречаемость этих признаков показывает правильность выделения двух основных групп трупоположений в зависимости от ориентировки головами на север или запад. Кроме этих основных групп, известны трупоположения, ориентированные на юг и восток, но они очень редки. Основные группы трупоположений с северной и западной ориентировкой отличаются друг от друга рядом особенностей: разной глубиной захоронений («северные» менее глубоко захоронены, чем «западные»), количеством инвентаря (погребения первой группы, как правило, более богаты сопровождающим инвентарем, в частности глиняными сосудами, число которых превышает в отдельных случаях полтора десятка, тогда как костяки, обращенные черепами на запад, или вовсе лишены инвентаря или сопровождаются единичными вещами). Погребения каждой группы сосредоточены в отдельных местах могильников, при этом «северные» иногда встречаются на территории, где превалируют «западные», но не наоборот. В ряде случаев очевидны рост и развитие могильников с тех площадей, где преобладают костяки, обращенные черепами на север. Они обычно располагаются ближе к древнему поселению. Ориентированные в северную сторону костяки чаще, чем «западные», подвергались преднамеренному разрушению (табл. XLIX, 5, 6; L, 8, 9).

Погребения обеих групп с теми же сочетаниями признаков встречены на обширных пространствах черняховской культуры, подтверждая культурное единообразие памятников (карта 25). Например, несмотря на некоторые локальные особенности, указанные закономерности одинаковы на широко раскопанных могильниках, расположенных в разных районах: в Среднем Поднепровье (Журавка, 125 погребений), на нижнем Днепре (Гавриловка, 96 погребений), в Северном Причерноморье (Коблево, 58 погребений) [Симонович 6. О., 1973б. С. 9-23]. Но погребения с костяками, ориентированными на запад, составляют около 20% и значительно уступают в этом отношении погребениям с северной ориентировкой (около 80%). Однако в некоторых могильниках отмечается большой диапазон колебаний в соотношениях захоронений первой и второй групп. Так, погребения, ориентированные на запад, составляли около половины из всех раскопанных в могильниках Данилова Балка, Ранжевое, Романковцы и т. д. [Никитина Г. Ф., 1985. С. 163]. Э. А. Сымонович предполагал зависимость количества по-разному ориентированных погребений от времени использования могильников, поскольку считал более поздним появление могил с западной ориентировкой погребенных [Симонович Э. О., 1973б. С. 9-23].

Карта 25. Распространение черняховских трупоположений различной ориентировки (по Г. Ф. Никитиной)
а — ориентировка на север; б — ориентировка на северо-запад: в — ориентировка на северо-восток; г — ориентировка на запад; д — ориентировка на юго-запад; е — ориентировка на восток

Карта 25. Распространение черняховских трупоположений различной ориентировки

Трупоположения совершались в могильных ямах, для рытья которых употреблялись небольшие железные мотыжки, их следы иногда видны на земляных стенах ям (Кантемировка) [Рудинський М. Я., 1930. С. 127-158. Рис. И; Федоров Г. Б., 1960б. С. 286]. По форме среди могильных ям выделяется несколько типов. Ямы при глубине 1-2 м были прямоугольными, овальными и эллипсовидными, более широкими у головы погребенного. Нередко погребения с северной ориентировкой помещены в более широкие ямы, что связано с обилием в них инвентаря и сосудов. Захоронения, ориентированные на запад, иногда положены в продольные углубления (глубина 20-40 см), вырытые на дпе могильной ямы по росту умершего и образующие своего рода земляной гроб. Сходство с гробовищем тем больше, что такие углубления иногда перекрыты деревом (Гавриловка; табл. XLIX, 1), а в Причерноморье — каменными плитами (Коблево, Ранжевое). Отмечаемые в некоторых могильниках ямы с заплечиками, возможно, связаны со вторичным раскрытием ямы и разрушением скелета [Никитина Г. Ф., 1985. С. 48].

На южных степных черняховских памятниках распространены подбойные могилы, а также встречаются склепы-катакомбы, которых насчитывается не более 10 (Коблево, Фурмановка; табл. XLIX, 6). Погребенные в этих могилах обычно ориентированы на север. Мало типичны для основных областей черняховской культуры погребения с применением камней в виде закладов и перекрытий, отмеченные на нижнем Днепре (овчарня совхоза «Приднепровский»), Днестре (Оселивка) и в Молдове (Будешты и др.), всего в 15 могильниках. Погребения в каменных ящиках вообще являются исключением (Глещева, Городница). Более широко известны случаи применения камня не в качестве конструктивной детали, а скорее символически, в засыпке могильной ямы. Обыкновенно костяк умершего лежал на земляном дне могильной ямы. Очевидно, перед погребением его завертывали в материю — специальный саван или плащ. Об этом свидетельствуют частые находки фибул с отпечатками тонкой ткани. Отмечены случаи, когда дно могильной ямы подмазано зеленоватой глиной. Это чаще встречается на южных памятниках Причерноморья, хотя наблюдается и в степном и лесостепном районах (овчарня совхоза «Приднепровский», Журавка). По отношению ко всем захороненным такие погребения составляют около 8—10%. Подобная подмазка дна ямы отмечена у погребений с северной и западной ориентировками, а также у погребений в подбоях и склепах-катакомбах в Коблеве [Сымонович Э. А., 1971а. С. 66. Рис. 1].

Особый тип могильных сооружений представляют захоронения знати. Их отличают необычная (до 3-3,5 м) глубина погребальных камер, обширные (около 2x3 м) размеры, тщательная отделка камеры деревом, а также обилие и богатство инвентаря, среди которого встречаются импортные предметы, прежде всего стеклянные кубки. В могильниках такие захоронения находятся в центре йли расположены обособленно, в стороне от рядовых общинных погребений [Сымонович Э. А., Кравченко Н. М., 1983. С. 18]. К сожалению, большинство богатых, так называемых княжеских, погребений было разрушено и ограблено еще в древности, на что обратил внимание В. В. Хвойка при исследованиях могильника в Черняхове [Хвойка В. В., 1901. С. 181]. Почти каждая могила такого рода являлась особым сооружением, отличавшимся величиной, конструктивными деталями, спецификой и количеством инвентаря. Известны попытки выделения захоронений такого рода из числа черняховских [Тиханова М. А., 1957. С. 191, 192. Рис. 17; Брайчевський М. Ю., 1964. С. 297; Кухаренко Ю. В., 1980. С. 83-86]. Кроме того, встречаются необычайно богатые погребения, положенные на сосудах и, может быть, принадлежавшие представителям жреческого сословия. Они обнаружены в двух местах — в могильнике у овчарни совхоза «Приднепровский» и в Журавке. Оба захоронения относились к IV в. н. э. и были ориентированы головами на север [Сымонович Э. А., 1955. С. 304. Рис. 16].

Большинство черняховских погребений индивидуальные. Однако еще В. В. Хвойка привел на одном из рисунков три положенных в ряд костяка из Черняхова [Петров В. П., 1964б. С. 66. Рис. 2], а С. С. Гамченко проследил у с. Данилова Балка погребение женщины с ребенком [Сымонович Э. А., 19526. С. 66]. Новейшие раскопки подтвердили существование в могильниках культуры полей погребений коллективных, прежде всего парных, захоронений. В Журавке оказалось два женских погребения, положенных одно поверх другого, и разделенных лишь земляной подсыпкой. Г. Ф. Никитиной описано разрушенное погребение с тремя черепами в Романковцах [Никитина Г. Ф., 1975. С. 331]. В таких коллективных захоронениях находят, по-видимому, отражение кровнородственные связи погребенных. Известны в черняховской культуре погребальные сооружения, лишенные костяков,— кенотафы, которые сооружались в память умерших на стороне взрослых и детей, о чем можно судить по размерам могильных ям.
Во всех черняховских могильниках и в обеих группах погребений с трупоположениями решительный перевес имеют погребения, уложенные на спине в вытянутом положении. Из поддающихся учету трупоположений (включая частично поврежденные, но позу которых можно установить) больше 60% лежало с вытянутыми ногами и положенными вдоль тела руками. Отклонения относятся к погребениям с северной ориентировкой — не более 1% костяков было повернуто на живот и около 9% положено на боку. Нельзя признать характерными трупоположения со скрещенными в голенях и согнутыми в коленях ногами. При учете даже слегка согнутой в колене одной из ног и костяков в «скорченном» положении таких захоронений насчитывается всего 66 (12%). Изредка наблюдаются некоторые отклонения от обычного в положении рук — они бывают сложены на груди и животе.

Определения первоначального положения костяков затруднены не только из-за смещения костей под давлением земли, но и из-за значительной доли специально поврежденных в верхней части скелетов, в частности обезглавленных, или совершенно разрушенных в древности погребений. Среди первой группы погребений с трупоположениями, ориентированными на север, разрушенные захоронения в разных могильниках (Ранжевое, Романковцы, Коблево) составляют от 25 до 100%. Во второй группе погребений, обращенных головами на запад, число разрушенных костяков гораздо меньше — от полного их отсутствия (овчарня совхоза «Приднепровский») до небольшой части всех вскрытых могил [Сымонович Э. А., 1960в. С. 207, 1963в. С. 41-60], хотя в целом среди этой группы разрушенных захоронений тоже довольно много — больше 30% [Никитина Г. Ф., 1985. С. 40]. В этой связи коснемся так называемых захоронений черепов. О них первым сообщил В. В. Хвойка, и они были выделены в специальную группу Э. А. Рикманом после раскопок Будештского могильника [Рикман Э. А., 1967а. С. 82]. Кроме того, на поселениях по крайней мере трижды были вскрыты ямы с человеческими черепами, скорее всего связанные с культовыми обрядами (Викторовка II, Отбедо-Васильевка, Ломоватое 2) [Сымонович Э. А., 1960а. С. 21-26]. И тем не менее, вопрос о существовании специального обряда погребения отсеченных голов нельзя считать решенным. Так, среди 16 захоронений человеческих черепов Будештского могильника большая часть принадлежала детям [Рикман Э. А., 1967а. С. 82, 83]. Между тем, хорошо известно по массовым раскопкам полное истлевание в лёссовых почвах младенческих и детских костяков, от которых нередко сохраняются лишь тончайшие кости черепа или коронки молочных зубов.

Как уже отмечалось, в группе погребений, ориентированных на север, инвентарь — сосуды, украшения, предметы личного обихода, орудия повседневного труда (ножи, пряслица, иглы, шилья и т. п.) — обнаружен в большинстве (до 80%) захоронений, тогда как среди погребений с западной ориентировкой почти половину составляют безынвентарные. Наиболее часто встречаемая категория погребального инвентаря — керамика. Как показало сопоставление далеко расположенных друг от друга памятников, наблюдается удивительная стабильность предметов, в том числе и керамики, сопровождавших умерших. Но в расположении погребального инвентаря в могилах четкого стандарта нет. Можно только заметить, что при трупоположениях с северной ориентировкой глиняные сосуды расположены по нескольку штук в головах, в ногах или с одного из боков покойника. В ямах с уступами сосуды бывают именно на этих уступах (Данилова Балка, Могиляны-Хмельник) [Каспарова К. В., Щукин М. Б., 1979. С. 153. Рис. 6]. На юге выкапывали специальную нишу с узкой стороны могилы, возле головы погребенного, куда ставили сосуды (Викторовка, Фурмановка). Существенное различие между могилами с северной и западной ориентировками наблюдается в количестве и категориях сосудов. Первую группу погребений сопровождали почти все употребляемые черняховскими племенами категории сосудов (горшки для варки пищи, миски открытого и закрытого типов, кувшины и кружки, миски-вазы и часто положенные в них кубки, как сделанные из глины, так и привозные, изготовленные из стекла). Редко, преимущественно на юге и в Молдове, встречаются в погребениях амфоры и светильники, повторяющие античные образцы, а также другие сосуды античного происхождения, сделанные из красной глины или покрытые лаком. В противоположность этой группе лишь отдельные захоронения с костяками, ориентированными на запад, имеют в заполнении ям сосуды. При этом все сосуды предназначались в основном для жидкости — вина или масла. Среди многочисленных безынвентарных погребений этой группы изредка встречаются костяки, сопровождаемые глиняным или стеклянным кубком, поставленным в головах (например, Ранжевое). Очень редко в эти могилы ставили два сосуда: один — для питья, другой — обычно кувшин или амфора (Косаново, Викторовка, Каборга IV) [Кравченко Н. М., 1967б. С. 94, 95; Сымонович Э. А., 1967а. С. 105-109. Рис. 29; Магомедов Б. В., 1979а. С. 34. 35. Табл. VII, 11]. В двух случаях известно приношение умершему светильников (Коблево, Каменка-Анчокрак) [Сымонович Э. А., 1979а. С. 68. Рис. 46; Магомедов Б. В., 1978. С. 90]. Некоторые сосуды (например, большие пифосообразные зерновики — хранилища запасов) совсем не было принято ставить в могилы).

Детали одежды и украшения — такие, как бусы, ведеркообразные подвески, фибулы, пряжки — обыч но находятся на тех местах, где их носили при жизни, т. е. на шее, плечах и поясе, а туалетные принадлежности, прежде всего гребни, лежат поблизости от головы. Магические предметы — морские раковины, подвески или костяные «палицы Геракла» видимо, носили на концах поясов: их находят между бедренными костями. Железные ножи часто клали на землю возле костей животных — остатков жертвенной пищи. В редких случаях украшения и магический инвентарь, раковины или мелкие камушки были положены в шкатулки или накрыты черепком (Коблево, Ромашки) [Сымонович Э. А., 1979а. С. 67, 81; 1979в. С. 161, 162]. Наибольшую группу вещей в могилах составляют фибулы, бусы, пряжки, костяные многочастные гребни, глиняные пряслица и ножи. В составе украшений почти полностью отсутствуют браслеты. Они найдены только в Криничках, Косанове и Чернелове-Русском. Почти нет височных колец и перстней. Даже простые проволочные сережки встречаются довольно редко, а небольшое количество бус не идет ни в какое сравнение с находками в сарматских и позднескифских могилах. Если не считать повсеместно употребляемых в быту железных ножей, брусков для их затачивания и глиняных пряслиц (иногда по два-три в одной могиле), а также железных и бронзовых игл, в могилы с трупоположениями класть орудия труда фактически было не принято, как не помещали обыкновенно в могилы с несожженпыми костями и оружие.

Помимо деталей одежды и немногих украшений, вместе со скелетами находят вещи ритуального назначения разного рода подвески. В их числе просверленные кости животных и птиц или зубы животных со сверлинами, набор раковин (Ранжевое) и пр. [Сымонович Э. А., 1979а. С. 103, 108. Рис. 7]. Астрагалы мелкого рогатого скота в женском погребении из Малаешт скорее всего могли служить для игры [Федоров Г. Б., 1960а. С. 283, 290. Рис. 16, 4]. В отдельных случаях в могилы клали явно излюбленные вещи умершего, о чем можно судить, например, по погребениям «игроков». Так, в одном из погребений могильника Переяслава-Хмельницкого найден набор белых и черных стеклянных фишек-жетонов [Гончаров В. К., Махно Є. В., 1957. С. 133-136. Табл. II, 1; Сымонович Э. А., 1964а. С. 307-312]. Для игры использовали и костяные кубики (Кантемировка, Кабарга IV) [Рудинский М. Я., 1930. С. 145. Табл. II, 11; Магомедов Б. В., 1979а. С. 52. Табл. XVIII, 4]. Встречаются женские погребения с пинцетами [Винокур И. С., 1979. С. 119-0122. Рис. 16, 5]. Миниатюрные сосудики и вещи находят в погребениях младенцев. В мужских погребениях встречаются роскошно орнаментированные кубки.

Профессиональными признаками захороненных можно считать несколько сот черепков и кремневые лощила для придания блеска глиняным сосудам, обнаруженные в могиле «гончара» в Косанове [Кравченко Н. М., 1967б. С. 89-92. Рис. 10]. Воин со шпорами был положен в могиле в Рудке [Тиханова М. А., 1957. С. 191]. Земледелец был, вероятно, похоронеп в Чернелове-Русском, где в могилу были положены четыре железные косы и девять серпов [Герета И. П., 1979. С. 90]. Бронзовый ланцетовидный нож в погребении «хирурга» в Коблеве и бронзовый медицинский пинцет из Ружичанки свидетельствуют о зачатках медицинских навыков в черняховском обществе [Сымонович Э. А., 1971в. С. 83—87; Винокур И. С., 1967а. С. 229, 230]. Иногда в могилу клали ключи и замки, служившие признаком развития частнособственнических представлений (Ружичанка, Каборга и др.) [Винокур И. С., 1979. С. 117; Магомедов Б. В., 1979а. С. 45. Табл. XIII, 7].

В черняховских могилах крайне редки предметы из драгоценных металлов, в особенности из золота. Среди этих предметов — золотая монета из черняховского могильника, случайная находка золотой ведеркообразной подвески, украшенной зернью, из Рыжевского могильника, такие же подвески из могильников Грушевцы и Данчены [Хвойка В. В., 1901. С. 147. Рис. 27; Кропоткин В. В., 1967. С. 228; 1972а. С. 264-269]. Иногда встречаются предметы, изготовленные из сплава металла, биллона. Биллоновые изделия весьма широко распространены в областях Северного Причерноморья. По утверждениям специалистов, серебро, олово, цинк и свинец в черняховских сплавах меди принадлежат к категории искусственных примесей [Барцева Т. Б., Вознесенская Г. А., Черных Е. Н., 1972. С. 55]. Несмотря на тесные связи с античным миром, в черняховские могилы очень редко попадали серебряные денарии II—III вв., и то превращенные нередко в предмет украшения благодаря просверленной в них дырочке и найденные среди бус на шее [Сымонович Э. А., 19526. С. 66].

Вместе с погребенными в могилу часто помещали жертвенную пищу. Обычно сохраняются кости домашних, изредка диких (косуля, кабан, олень), животных, а также кости птиц и яичная скорлупа. Иногда в сосудах заметны следы органических остатков, возможно, от мучной или крупяной пищи [Сымонович Э. А., 1952б. С. 86].

Захоронения с сожжениями, хорошо исследованные и надежно зафиксированные, по количеству уступают трупоположениям (карта 26; табл. LI; LII), хотя по наблюдениям В. П. Петрова около половины умерших подвергалось кремации [Петров В. П., 1964б. С. 69]. Очень часто трупосожжения бывают потревожены или совершенно уничтожены в результате глубокой вспашки или при смыве верхних слоев распахиваемой почвы. Глубина залегания кремированных остатков редко достигает 0,8-1 м, обычно их находят на глубине 0,3-0,5 м. Вдобавок неглубокие могильные ямы, содержавшие трупосожжения, плохо прослеживаются в черноземе, а при сильном огне костра от умершего остается лишь ничтожная горсть косточек. Для черняховской культуры типичны «чистые» погребения, т. е. такие, где кальцинированные кости очищены от остатков кострища, углей, золы. Погребения этого рода как мало эффектные при прежних раскопках фиксировались без учета деталей, как было, например, в начале раскопок Масловского могильника П. И. Смоличевым, который первоначально вообще пренебрег захоронениями с сожженными костями [Смолiчев П. I., 1927. С. 154-166; Петров В. П., 1964а. С. 119]. Другая крайность состоит в том, что в двух-трех случайно попавших в слой могильника косточках видят следы захоронений, и тогда оказывается, что некоторые могильники Поднепровья (Новоселка, Писаревка, Переяслав-Хмельницкий 2, Стецовка, Ступки, Сверликово, Компанийцы, Успенка) содержат тысячи трупосожжепий [Махно Е. В., 1978. С. 94].

Карта 26. Распространение различных типов захоронений черняховской культуры (по Г. Ф. Никитиной)
а — безурновые захоронения; 6 — урновые погребения; в — трупоположения; г — памятники с большим количеством погребений; д — памятники с небольшим количеством погребений; е — одиночные погребения

Карта 26. Распространение различных типов захоронений черняховской культуры

Трупосожжения производились на стороне, и в могильники приносили лишь их остатки в виде большего или меньшего количества пережженных косточек, обожженных вещей и иногда угля и золы. Остатки сожжения помещали обычно в небольшие округлые ямки, но их очертания плохо прослеживаются в темном почвенном слое, и о форме и размерах ям можно судить лишь по расположению костей и сопровождающего инвентаря. Иногда ямы перекрывались каменной плитой (Привольное, Августиновка) или вымосткой из камней (Косаново). В Завадовке над одним из сожжений отмечены следы шатрового перекрытия. Содержащаяся в трупосожжениях археологическая информация, естественно, уступает той, которую дают группы погребений с трупоположениями: уничтожение огнем останков умершего не дает возможности подробно охарактеризовать физический тип, пол и юзраст человека, а остатки побывавшего в огне инвентаря иногда позволяют только догадываться о категориях и типах вещей, положенных в могилу. В особенности огонь поражал столь важные для датировок стеклянные изделия, как кубки и бусы. От них в могилах сохраняются лишь оплавленные капли стекла. Сгорали дотла костяные гребни и раковины, остаются от них лишь металлические скрепы или колечки для подвешивания.

Среди погребений с сожженными скелетами B. В. Хвойка предложил выделить два типа урновых и два типа безурновых погребений: кальцинированные кости и вещи в урне; кости в урне, инвентарь возле нее; кости в ямке, обставленные сосудами; кости в ямке без сосудов [Петров В. П., 1964б. С. 570].

Н. М. Кравченко наметила более дробное членение погребений с сожжением. В первом варианте своей типологии она выделила два отдела — урновых и безурновых погребений; затем в каждом из них в зависимости от положения урны (на боку, вверх дном) и наличия у нее крышки, а также по величине погребальных ям, расположению в них костей, наличию каменных вымосток и глиняных площадок выявила группы; окончательное определение типов она поставила в зависимость от наличия и характера инвентаря и керамики [Кравченко Н. М., 1970. C. 44-51]. Позднее Н. М. Кравченко в основу деления на группы положила отсутствие обрядового инвентаря (т. е. вещей, не связанных с одеждой покойного), наличие «приношений» и «тризн» и в каждой из групп выделила открытые и закрытые урны и ямы [Сымонович Э. А., Кравченко Н. М., 1983. С. 47-50]. На типологию Н. М. Кравченко как единственную специальную разработку по этому вопросу часто ссылаются другие исследователи, и на ее основе иногда строятся далеко идущие выводы. Однако, если первый вариант типологии трупосожжений не был достаточно четким, и признаки, входящие в один типологический ряд, не были последовательными и взаимоисключающими (например, каменная вымостка может встречаться в урновых сожжениях, в ямах разной величины и т. п.), то в основу второго варианта были положены не совсем определенные признаки: очень трудно отличить личные вещи покойного от «приношений», а тем более выделить погребения с тризнами, наличие которых вообще пока не доказано. Кроме того, совсем не ясно, имели ли отличия в инвентаре то существенное значение, которое им придает исследовательница, делая на их основании выводы о происхождении типов погребального обряда черняховской культуры на основе зарубинецких, гето-дакийских и пшеворских традиций. Едва ли без учета других особенностей обряда, типов вещей и керамики можно судить о зарубинецкой традиции для погребений в открытых урнах и ямах с «приношениями» или о пшеворских связях таких же погребений (в открытых урнах и ямах), но с «тризнами».

Наиболее детально и последовательно типология трупосожжений, подкрепленная статистическими данными, разработана Г. Ф. Никитиной. Она рассмотрела захоронения по двум основным группам — урновые и безурновые, и для каждой из них учитывала наличие или отсутствие остатков костра, каменных конструкций, местонахождение и состояние инвентаря (побывал в огне или нет), сопровождающих сосудов и черепков. Среди урновых трупосожжений выделены три типа: собственно урновые, в которых остатки кремации помещены в урну, урново-безурновые, когда остатки кремации находятся в урне и вне ее, и погребения во фрагменте сосуда. Учтены также положение урны, ее состояние и закрыта ли она крышкой. Для безурновых трупосожжений выделено два типа: помещение кальцинированных костей компактной кучкой или рассредоточено по относительно большой площади [Никитина Г. Ф„ 1985. С. 60-77].
В черняховских могильниках иногда оказывается поровну урновых и безурновых захоропений, или одна из этих групп преобладает, но при общих подсчетах по всем могильникам, по данным Г. Ф. Никитиной, урновые погребения составляют 41,6% и безурновые — 58,4%. Большинство урновых и безурновых трупосожжений были без остатков костра и редко сопровождались камнями (камень использован лишь в 5,3% захоронений), чаще в тех районах, где располагались большие запасы природного камня,— в Надпорожье и Причерноморье. Лишь в Оселивке камни довольно часты в погребениях — 48,5% [Никитина Г. Ф., 1985. С. 63].
В погребениях иногда помещались кости животных — мелкого рогатого скота и птицы, реже — крупного рогатого скота и рыбы. Кости бывают кальцинированы.

Урнами в большинстве погребений служили горшки и миски, в единичных случаях — деревянные шкатулки и ларцы (Косаново, Оселивка). В подавляющем большинстве случаев (около 80%) урны ставились на дно могильной ямы, изредка были перевернуты вверх дном или положены на боку. Урны обычно бывают раздавлены и часто собираются не полностью, что, возможно, связано с определенным ритуалом. Часть урн (43,1%) была накрыта черепком, целым сосудом, камнем или (в двух захоронениях могильника Малаешты) умбоном щита. Урны, как правило, не сопровождались другими сосудами, но около них часто находят фрагменты разбитой посуды. Среди захоронений много (61,1%) безынвентарных, остальные сопровождаются предметами одежды и туалета (часто побывавшими в огне или сломанными), положенными внутрь урны или около нее. Только в урновых захоронениях встречается не типичное для черняховских могил оружие (наконечники копий и стрел, умбоны от щитов, ножи-кинжалы), иногда воткнутое в землю острым концом (Завадовка, Компанийцы, Косаново, Малаешты, Оселивка, Романковцы и др.).

В безурновых погребениях кальцинированные кости наиболее часто (92,3%) помещены компактной кучкой на дне ямы. Вопрос о послойных или рассредоточенных по большой площади погребений, отмеченных в некоторых могильниках, пока неясен и требует дальнейших обоснований [Никитина Г. Ф., 1985. С. 72, 73]. Кости обычно ничем не покрыты, но иногда на них лежат черепки или перевернутые вверх дном миски и горшки. Сопровождающих сосудов чаще (88,7%) не бывает, хотя черепки разбитой посуды встречаются в 63,6% захоронений, нолэтот процент существенно колеблется в разных могильниках. Большинство погребений этой группы не сопровождается инвентарем (62,9%), если же вещи присутствуют, то чаще всего они бывают поломаны и лежат среди кальцинированных костей.

Оба типа погребений — трупосожжения и ингумации — распространены по всей территории черняховской культуры и сопровождаются в основном одинаковыми формами посуды и однотипным набором вещей.

Керамика

Создавшееся у первых исследователей представление о черняховской посуде как о сделанной исключительно с помощью гончарного круга, лощеной и богато орнаментированной, в настоящее время должно быть отвергнуто — на большинстве памятников встречаются как гончарные, так и лепные сосуды. Количественное соотношение той и другой керамики на поселениях различно, тогда как в могильниках обычно преобладает посуда, сделанная на круге. Разный процент лепной керамики на поселениях обусловлен рядом факторов, в числе которых имели значение близость к гончарным центрам и географическое расположение памятников, а также их хронология и, возможно, социально-политическая принадлежность жителей. По мнению В. Д. Барана, преобладание лепной посуды на поселениях, сочетающееся с полуземляночными жилищами, отражает этническую обособленность группы населения. Имеются селища, где лепная посуда составляет ничтожный процент, и такие, где ее насчитывается 30—50%. По подсчетам В. Д. Барана, в западных областях Украины на некоторых поселениях (Черепин, Бовшев II, Ракобуты, Рипнев II) было около 50% лепной посуды [Баран В. Д., 1969. С. 41, 42], а на поселении Демьянов II ее доля доходила до 65% [Баран В. Д., 1981. С. 75]. Материалы из Поднепровья показывают, что даже близко расположенные памятники имеют одни до 50% лепной посуды (Ломоватое), другие — около 20% (Лески), а третьи — не более 5% (Червона Слобода); южнее, в Запорожской обл., в Грушевке, было 52% лепной керамики, а на поселении Кут, расположенном на расстоянии до 2 км — около 9% [Сымонович Э. А., 1967. С. 62-76; Симонович Є. О., 1969б. С. 137-148].

Как предполагают, происхождение гончарного круга следует связывать или с областями Причерноморья (М. А. Тиханова) или с землями, занятыми липицкой культурой (Г. Диакону). Вполне возможно, что в изготовлении гончарной посуды использовались навыки, заимствованные еще от кельтов и проявившиеся в позднеантичный период в результате своего рода «кельтского ренессанса» (М. Б. Щукин). В областях распространения культуры полей погребений на Украине и в Молдове насчитывается более 30 пунктов с гончарными печами, в которых обжигалась сделанная на круге посуда. Изучение гончарных черняховских мастерских, связанных с горнами, было проведено при раскопках в Журавке [Сымонович Э. А., 1966а. С. 117-121]. Найденные там заготовки глиняного сырья и следы производства (табл. LIII) подверглись всестороннему изучению специалистов [Бобринский А. А., 1978. С. 35; Круг О. Ю., 1965. С. 269-277]. Открытие гончарных мастерских и горнов для обжига посуды несомненно указывает на ее местное производство.

Помимо техники изготовления, посуда подразделяется по внешним особенностям. Так, по характеру обработки поверхности среди лепной посуды выделяется несколько групп: посуда с шероховатой поверхностью и выступающими на ней примесями: с нарочито ошершавленной поверхностью тулова и заглаженной верхней и нижней частями сосуда; с заглаженной поверхностью; менее многочисленна посуда с лощеной поверхностью. Для гончарных сосудов типичны незаглаженность круговых штрихов и щербин, образовавшихся при работе на гончарном круге в нижних частях сосудов, а также лощение поверхности.

Обе группы керамики — лепная и круговая — взаимосвязаны. Есть явные подражания и случаи воспроизводства в лепке посуды, сделанной на гончарном круге. В то же время гончары неизбежно должны были следовать традиционным формам лепной посуды. Вследствие этого многие формы лепной и круговой посуды оказываются близкими между собой, и некоторые исследователи считают возможным объединить в одной типологической схеме и лепную, и круговую керамику [Симонович Б. О., 1981; 1983а. С. 39]. Предприняты попытки классификации отдельно лепной [Никитина Г. Ф., 1966] и гончарной [Магомедов Б. В., 1973; 1977] керамики. Все же приходится признать, что единой, детально разработанной типологии черняховской посуды пока нет, и это препятствует определению хронологии и выяснению локальных особенностей керамики.

Вся посуда по функциональным признакам делится на категории: горшки, корчаги и пифосообразные сосуды, миски, кувшины, кружки, кубки и отдельные редкие формы. Самостоятельные категории составляют импортные светло- и красноглиняные сосуды и амфоры. Горшки — наиболее распространенная категория посуды. Они применялись как для приготовления пищи, так и в качестве урн или сопровождающих погребенного сосудов. Горшки лепились повсеместно вручную и в массовом количестве производились гончарами на круге. Наиболее характерной и широко распространенной формой лепных и круговых горшков можно считать сравнительно невысокие сосуды с округлым туловом, имеющим более или менее выделенные плечики и расширение в верхней трети или посредине высоты (табл. LIV; LV). Венчики у таких горшков бывают невыделенными и загнутыми внутрь сосуда, иногда почти вертикальными, а чаще отогнутыми наружу или раструбовидными. Орнаментированы горшки довольно бедно: горизонтальными линиями или валиками. Лепные горшки изредка покрыты защипами по всему тулову. Менее распространены низкие горшки с более или менее выраженным переломом тулова, называемые биконическими (табл. LV, 7). Наибольшее расширение тулова этих сосудов чаще приходится на середину высоты и реже бывает расположено в верхней части сосуда. Венчики, как правило, отогнуты наружу. Обобщенная характеристика этих двух ведущих форм горшков, конечно, не охватывает всего их разнообразия и массы разновидностей и деталей, выделение которых необходимо для решения многих вопросов, связанных с происхождением и датировкой черняховской культуры.

Корчаги и пифосообразные сосуды типичны только для селищ. Они предназначались для хранения запасов, почему такого рода сосуды иногда назы вают «зерновиками». Назначение обусловливало большие размеры, и высота этих сосудов достигает иногда 1 м. Пифосообразные сосуды обычно имеют широкий горизонтальный край, эллипсоидное тулово большей или меньшей объемности, сужающееся книзу (табл. LVI). Они были сделаны па круге из грубой глины и иногда украшены по плечикам или по краю валика вдавлениями, врезанными волнистыми линиями. Известны также обломки больших лепных слабопрофилированных сосудов, по-видимому, изготовленных для тех же целей. Это обломки горшков-хранилищ с валиком под слегка отогнутым краем или же типа находок из Бовшева II (табл. LVI, 5), явно подражающих сделанным на круге сосудам [Баран В. Д., 1981. С. 186]. Орнаментация и формы круговых пифосообразных сосудов, одинаковые в ряде случаев на больших территориях бассейнов Южного Буга, Днестра и Днепра, заставляют предполагать существование определенных гончарных центров, специализировавшихся на их изготовлении [Сымонович Э. А., 1956а. С. 262-270].
На втором месте по распространенности в черняховских комплексах стоят миски. Иногда они лепились от руки, но чаще изготовлялись на гончарном круге. Миски были не только принадлежностью домашнего хозяйства, но и сопровождающим умерших инвентарем. В могилах миски использовались в качестве урн, их покрышек и просто столовой посуды, возможно, поставленной с пищей. Обычны миски средних размеров — диаметр края 15-25 см, высота 7-15 см. В серии не столь многочисленных лепных мисок, пе являющихся простым повторением гончарных форм, есть усеченноконические миски с полого расширяющимися стенками и выделенным поддоном, среди которых бывают глубокие и мелкие, служившие, возможно, крышками. Немногочисленны глубокие биконические слабопрофилированные миски и широко открытые, тоже слабопрофилированные, тарелкообразные миски с округлыми или угловатыми плечиками. Иногда миски снабжены выступами-шишечками и ручками-ушками (табл. LVII, 6—8). Основная масса сделанных на круге мисок разделяется на открытые, закрытые, глубокие и низкие. По форме выделяются миски полусферические и тарелкообразные открытого типа, другую группу составляют биконические острореберные более или менее глубокие и приземистые (табл. LVII, LVIII). Миски, как правило, имеют выделенные или кольцевые поддоны. Гладкостенные и лощеные сосуды этого рода, в особенности биконической формы, бывают разнообразно и богато орнаментированы. Верхнюю часть тулова часто украшают горизонтальные валики, желобки, пунктирные и штампованные узоры, заштрихованные треугольники, зигзаги. По грани перегиба тулова — овальные срезы и косые каннелюры.
Особое место в описываемой категории посуды занимают миски-вазы больших размеров, чаще всего сделанные на гончарном круге. Они снабжены тремя ручками или псевдоушками X-образной формы. Тулово их биконическое, с острым или сглаженным ребром и обычно широким горизонтальным венчиком, Т-образным в сечении. Вазы имели кольцевые поддоны (табл. LIX; LX, 8). В некоторых случаях такие сосуды близки обыкновенным мискам, лишенным ручек. Может быть, миски-вазы играли роль кратеров, предназначенных для смешения воды и вина по античным рецептам. Орнаментация ваз имеет сложный символический характер. Их находят в могилах, при этом внутри миски-вазы довольно часто лежит тоже сложно орнаментированный кубок, явно ритуального назначения. На Лепесовском поселении уникальные по форме и орнаментации миски-вазы были найдены в основании очага-жертвенника [Тиханова М. А., 1960. С. 94, 95. Рис. 40]. Вазам и гончарным мискам подражали в технике ручной лепки по форме и орнаментации.

Наряду с общеупотребительными в черняховской культуре мисками встречаются редкие формы сосудов — например, миски-цедилки со сквозными отверстиями в дне, предназначенные для приготовления творога. Выделяется своеобразная разновидность гончарных сосудов, близких по форме к глубоким мискам. Для них характерны максимальное расширение и биконический перегиб в нижней части тулова. Сосуды обычно лощеные, покрыты горизонтальными валиками или рифлением и украшены зигзаговидными или волнистыми пролощенными линиями.

Серия кувшинов, предназначенных для жидкостей, по численности уступает мискам, а вылепленные от руки кувшины вообще представлены единичными экземплярами. Последние обычно подражают сосудам, сделанным на круге. Встречаются кувшины и на поселениях, и в могильниках. Почти каждый сосуд имеет специфические черты. Я. Тейрал и Б. В. Магомедов попытались определить истоки и выяснить происхождение некоторых типов этой посуды [Teiral J., 1972. S. 87-102; Магомедов Б. В., 1973. С. 80—87]. В типологическом отношении выделяются кувшины, лишенные ручек, одноручные (численно преобладают) и двуручные. Кроме ручек, при подразделении кувшинов учитывается высота горла, от почти невыделенного иногда до весьма длинного и узкого, а также объем и форма тулова — от шаровидного до резко биконического (табл. LXI). Согласно типологии кувшинов, разработанной Б. В. Магомедовым, выделяются типы, характерные для двух больших зон: в первой из них, охватываю щей Среднее Поднепровье, Надпорожье и Подолию, распространены преимущественно биконические формы кувшинов; во-второй, занимающей земли Западной Украины и Молдовы, преобладают кувшины с округлым туловом [Магомедов Б. В., 1973. С. 84]. Удивительна изобретательность гончаров, варьировавших формы кувшинов и наносивших на них узоры (табл. LXI). Лощеная и пластичная орнаментация, применение штампа и зубчатого колесика создавали нарядный декор.

Установлено символическое значение некоторых орнаментальных сюжетов. Б. А. Рыбаков выявил календарные знаки на кувшине из Ромашек и кувшине из Малаешт [Рыбаков Б. А., 1962. С. 72-74].

Приземистые одноручные кувшины были переходной формой к кружкообразным сосудам, которые представлены двумя основными разновидностями, очевидно, имевшими разные истоки. Одни, преимущественно вылепленные от руки, часто с сильно выступающей ручкой, имеют северное происхождение; другие, как правило гончарные, встречаются на южных черняховских памятниках и восходят к сарматской керамике, но без зооморфных мотивов в деталях оформления [Скалон К. М., 1941. С. 173-218; Виноградов В. Б., 1961. С. 36-46]. Не исключено, что некоторые лепные кружкообразные сосуды воспроизводят в глине ковши, вырезанные из дерева. Гончарные кружки находят истоки в областях сармато меотского Кавказа [Сымонович Э. А., 1955. С. 312; Корпусова В. М.. 1973. С. 35-37. Рис. 57]. Известны большие сосуды этого рода, например, урна одного из погребений могильника у овчарни совхоза «Приднепровский» диаметр ее края 27 см [Сымонович Э. А., 1955. С. 297. Рис. 12, 11].

Кубки, очевидно, были гордостью их владельца, о чем свидетельствуют разнообразие их типов и изощренность орнамента. По форме они в основном следовали античным глиняным и стеклянным сосудам, напоминая то мегарские чаши, то стаканообразные или приземистые полусферические чаши (табл. LXIII). Их использовали не только для питья, но с ними были сопряжены и какие-то магические действия. Об этом можно судить по частым находкам их в сакральных мисках-вазах и по солярной орнаментации. Кубки лепили от руки и делали на гончарном круге. Иногда не только воспроизводили формы античных сосудов, но и подражали их орнаментации шлифованными плоскостями, делали налепы, как на стеклянных сосудах с синими «глазками», наносили рифление и т. п. [Сымонович Э. А., 1978б. С. 180-182. Рис. 2; 3, 7]. Кубки изготовляли из особо тонкой глины, цвет их чаще всего был черным или серым, реже коричневатым. У некоторых экземпляров толщина стенок достигала 2-3 мм. Маленькое донце подобных неустойчивых сосудов свидетельствует о хранении их на столах или полках в перевернутом виде, что делало доступными для обозрения покрывавшие их узоры.

Известен еще целый ряд редких сосудов. Их формы разнообразны: сковородки из грубой глины, фляги, прихотливые столовые сосуды — например, сделанная на круге биконическая миска, установленная на высоком полом коническом поддоне, найденная в Заячивке [Хавлюк П. I., 1974а. С. 63. Рис. 1, 7]; зооморфный наконечник глиняного водолея в виде головы барана с инкрустацией на месте глаз, происходящий из Лепесовки [Тиханова М. А., 1964. С. 53. Рис. 19, 9]; лепные подражания античным светильникам, как в Гурбинцах [Сымонович Э. А., 19796. С. 68] и Каменке-Анчокрак [Магомедов Б. В., 1978. С. 89, 90]. Можно отметить такие уникальные сосуды, как кубки в виде сапожков из могильника Каборга IV (табл. LX, 2) [Магомедов Б. В., 1979а. Табл. III, 12].

Многие категории черняховской посуды, особенно круговой, богато и разнообразно орнаментированы, что в древности имело не только декоративное, но и смысловое значение [Сымонович Э. А., 1964б. С. 270, 271]. Наиболее часто орнаментировались миски различных типов, почти все кувшины и кубки, значительно реже — горшки. В целом оказывается, что орнаментированная посуда составляет около четвертой части всей найденной. По технике выполнения выделяется несколько групп орнамента. Орнаменты часто состоят из вдавленных и прочерченных линий, в том числе и желобков, идущих горизонтально по тулову сосудов, чаще всего серых гончарных горшков. Горизонтальные линии обычно сочетаются с волнистыми, иногда те и другие прсъ ведены многорядной гребенкой, что особенно характерно для зерновиков. Вдавления и насечки были излюбленным способом орнаментации, особенно лепных горшков, у которых все тулово бывает покрыто беспорядочными вдавлениями пальцев или ногтей. К пластичным орнаментам относятся выпуклые узоры. Это всевозможные уступы, валики, рифление, идущие часто несколькими параллельными рядами кругом тулова сосуда и ограничивающие зоны орнамента других видов. Валики бывают покрыты наколами, вдавлениями, срезами. Поверхность кубков и кувшинов иногда расчленена вертикальными валиками, что напоминает напаянные нити на стеклянных сосудах.

Особую группу составляют пролощенные орнаменты. Сплошное лощение всей поверхности сосудов довольно редко и характерно только для некоторых кубков, богато орнаментированных штампованными узорами. Чаще встречаются залощенные полосы, покрывающие весь сосуд или чередующиеся с матовыми участками. Лощеные линии бывают расположены зигзагом, в один или несколько рядов опоясывающим сосуд, или заполняют площадь прочерченных треугольников, что обычно наблюдается на поверхности мисок и кувшинов. Широко распространен сетчатый орнамент из пролощенных линий, а также узор из наклонных параллельных линий, иногда образующих елочку. Встречаются залощенные круги и овалы, образующие вмятины на поверхности мисок, кувшинов и кубков, что, возможно, воспроизводит орнаментацию стеклянных сосудов.

Следующую группу составляют чеканно-штампованные орнаменты, встречающиеся на мисках, кувшинах и кубках. В эту группу входят чеканные орнаменты, сделанные наколами гребенки и зубчатого колесика и обычно сочетающиеся с другими видами орнаментации. Штампованные углубленные орнаменты имеют вид розеток или концентрических кружков, иногда треугольную и полулунную формы. Встречается обработка поверхности сосудов в виде каннелюр, овальных срезов по изгибу тулова. Следует обратить внимание на очень редкие способы оформления, когда в дно лепных сосудов были вмазаны стеклышки (Рыжевка) [Сымонович Э. А., 1962а. С. 69-72. Рис. 15, I, 2], или немногочисленные примеры изображений животных и птиц (Ромашки, Каборга IV, Ромаш, Черепин и др.) [Симонович 6. О., 1983а].

Основные группы орнаментации распространены по всей черняховской территории. Можно отметить, что для западных областей более характерен узор многорядной волны и овальных углублений на кубках, тогда как в Надпорожье и на степных памятниках чаще встречается зигзаг из гирлянд [Сымонович Э. А., 1964б. С. 336].

Вещевые находки

Категории вещей, найденных на памятниках черняховской культуры, многочисленны и разнообразны. Они представлены металлическими, костяными, глиняными, деревянными, каменными предметами и изделиями из некоторых других материалов. Многие вещи производились на месте, но такие предметы, как бусы, морские раковины-подвески, стеклянные игрально-счетные жетоны, монеты и пр., попадали на черняховскую территорию в результате торговли.

В черняховской культуре довольно широко распространены застежки-фибулы. Обычно их находят в могилах, на плечах погребенного. Две фибулы, скреплявшие плащ, по-видимому, можно считать этнографической особенностью костюма черняховского населения. Фибулы изготовлялись главным образом из бронзы, в некоторых случаях — из серебра и железа.
Наиболее часто встречаются прогнутые подвязные фибулы двучленной конструкции (табл. LXIV). Они составляют одну из наиболее массовых категорий инвентаря и весьма характерны для черняховской культуры. Эти фибулы имеют коленчато или дуговидно изогнутый корпус, длинную или короткую пружину, которая иногда бывает надставлена, нижнюю или верхнюю тетиву. Корпус прогнутых подвязных фибул изготовляли из массивного, иногда уплощенного стержня, либо из пластины. В большинстве случаев корпус бывает фацетирован. Другие декоративные детали (наборы зерненых колец, кнопка на головке) встречаются значительно реже. Разные варианты прогнутых подвязных фибул бытовали практически на всем протяжении черняховской культуры — от конца II или начала III до первой половины V в. [Амброз А. К., 1966. С. 61, 62].

Довольно часто на памятниках черняховской культуры встречаются и двучленные «воинские» фибулы. По большинству элементов конструкции они подобны прогнутым подвязным. Отличие заключается лишь в форме приемника у «воинских» он сплошной, а не подвязной. Датируются эти фибулы в черняховской культуре в основном IV в. н. э.

Остальные типы фибул, представленных па памятниках черняховской культуры, значительно - более редки и распространены, как правило, в пределах отдельных регионов. Это относится прежде всего к так называемым Bügelknopffibeln (с кнопкой на дужке или Т-образные) с массивной дуговидной спинкой, сплошным приемником, кнопкой на головке. Варианты, распространенные в черняховской культуре, снабжены двучленной пружиной. Датируются они в основном ноздним временем — IV — началом V в.

К этому же периоду принадлежат двупластинчатые фибулы, основными признаками которых являются два плоских щитка, соединенных массивной дуговидной спинкой, и сплошной приемник. Головка часто украшена кнопкой (табл. LXV). Двупластинчатые фибулы изготовлялись в основном из серебра. На черняховских памятниках Поднепровья встречаются двучленные фибулы с очень высоким приемником. Они довольно разнообразны но деталям декора, часто бывают украшены проволочными кольцами, как одинарными, так и целым их набором. Известны и другие декоративные детали (например, накладные диски), которыми снабжены фибулы так называемого чудовищного варианта (Монструозо), бытовавшие со второй половины II в. н. э. до середины III в. н. э.

Пряжки — довольно частая находка в черняховских захоронениях. В большинстве своем они изготовлены из бронзы, реже — из железа. Конструкция их проста: они состоят из литой рамки и язычка, иногда снабжены обоймой из кованой пластины (табл. LXVI). К одному из наиболее распространенных типов относятся пряжки с округлой тонкой рамкой. Язычки этих пряжек пластинчатые. Часто встречаются пряжки с удлиненно-овальной рамкой и калачиковидные с хоботовидным язычком. Последние характеризуются массивной, сильно утолщенной передней частью рамки. К редким типам принадлежат железные квадратные пряжки, пряжки в виде буквы D, в виде спаренных овалов, типа Омега. Уникальной находкой остается восьмерковидная железная пряжка из Данчен.

Бусы изготовлялись из разных материалов, но находки бус на черняховских памятниках не столь обильны, как у античного, позднескифского и сарматского населения. Нет такого великого разнообразия типов бус и нет соответствующего набора камней и минералов, из которых их делали. Нехарактерно использование для изготовления черняховских бус халцедона, гагата, кораллов и прочего подобного сырья, употреблявшегося у других племен Причерноморья. По материалу бусы делятся на несколько групп. В большом количестве встречаются бусы, сделанные из стеклянной пасты, стекла, глины и мергеля, кости и бронзы. Сюда входят сложно орнаментированные мозаичные, глазчатые, пятнистые, полосчатые и другие бусы, среди них есть рельефно украшенные огранкой, рифлением и насечками рубчатые бусы и пронизки (табл. LXVII). Излюбленными цветами бус были зеленоватый, синий, хотя попадаются также бусины черные, красные, белые и золотистые. На темные бусы-пронизки наносили белые и желтые спиральные и зигзагообразные полосы. Кроме округло-уплощенных и шарообразных бус из цветного стекла делали небольшие кубические 14-гранные бусины. К редким бусам, изготовленным из египетского фаянса, относятся находки изделий с рубчатой поверхностью из Ружичанки, уникальная находка обломка биноклевидной бусы-подвески из Косанова. В исключительных случаях встречается соединение стеклянной бусы-подвески с металлическим стержнем для подвешивания (Журавка).

Можно отметить несколько случаев воспроизведения в стекле изображений когтя или зуба животного (Черняхово, Коблево). Амулеты-подвески из костей и зубов животных служили в черняховской культуре весьма популярными оберегами. Из кости вытачивали неправильно округло-уплощенные бусины (Лохвицкий могильник). В составе некоторых ожерелий были, как это практиковалось и у поздних скифов, миниатюрные бронзовые колечки из проволоки с неспаянными концами. Среди бус встречаются изготовленные из цветных металлов лунницы-подвески, монеты с просверленным отверстием (Данилова Балка) или припаянным ушком, а также воспроизводящие их кружочки (Журавка).

Серия янтарных изделий не особенно велика, и формы бус довольно примитивны. Бусины редко достигали больших размеров, и ни разу пока не была найдена целая низка янтарных бус. Некоторые бусы близки по размерам и форме стеклянным игрально-счетным жетонам — округлым, с одной стороны плоским и слегка выпуклым — с другой, которые много раз встречены на черняховских памятниках. Известны янтарные «грибообразные» бусы-подвески. Для изготовления бус использовали полудрагоценные камни. Из коричневого сердолика сделаны прямоугольные уплощенные, иногда граненые бусы, чаще всего попадаются призматические 14-гранные, квадратные и вытянутые. Были в употреблении и неправильно шарообразные бусы, и имеющие форму дыни. Кроме женских погребений с трупоположениями, сердоликовые бусы обнаруживают и среди остатков трупосожжений, где бусы приобретают от дополнительного обжига белый или чуть розовый цвет, становятся хрупкими, и их поверхность часто покрыта трещинками. Ожерелье, целиком состоящее из сердоликовых бус, было редкостью. Низка сердоликовых бус в случайно открытой могиле из Самородни остается уникальной. Бусы из горного хрусталя, небольшие неровно округлые, редко встречаются в могилах культуры полей погребений. Появившаяся в начале эпохи Великого переселения народов мода на использование красных камней (гранаты, рубины), связываемая с распространением алано-готского стиля, на памятниках черняховской культуры не прослеживается.

Особую серию составляют находки предметов, служивших магическим целям или использовавшихся для игры. Так, для игр употреблялись вырезанные из кости кубики (Кантемировка, Каборга IV, Данчены) [Рудинський М. Я., 1930. С. 145. Табл. II. 5; Магомедов Б. В., 1979а. С. 52. Табл. XVIII, 4: Рафалович И. А., 1986. Табл. XLVI, 5]. Бесспорно связана с магией серия костяных подвесок. Среди них наиболее часты четырехгранные удлиненно-пи-рамидальпые поделки, украшенные по граням циркульными кружочками, так называемые палицы Геракла. Подвески-обереги вместе с просверленными для подвешивания морскими раковинами часто находятся в погребениях около бедренных костей: по-видимому, их прикрепляли к свисающим концам пояса. Широко представлена группа подвесок из клыков животных или просверленных костей лисиц, куниц, бобров. В одном случае подвеской-амулетом служила петушиная нога со шпорой (Журавка). В Привольном найден оберег или талисман из клыка дикого животного, заключенный в бронзовую оправу [Кухаренко Ю. В., 1955. С. 137. Табл. II, 20]. Заслуживают внимания кольца из Журавского, Коблевского и Данченского могильников, выпиленные из оснований рогов оленей и, по всей видимости, входившие в состав магического инвентаря [Сымонович Э. А., 1979а. С. 80. Рис. 12; 14; Рафалович И. А., 1986. Табл. XXXIX, 3]. Найдена пластинка из кости в виде птицы (Слободище) [Винокур I. С., 19606. С. 86. Табл. XI, 1].

Игрушками, а может быть, предметами для гадания служили астрагалы мелкого и крупного рогатого скота. Их находят часто в детских и женских (Малаешты) могилах и на поселениях. Большое скопление астрагалов оказалось в одной из ям причерноморского поселения в с. Тилигуло-Березанка, Там находилась 21 «бабка» крупного рогатого скота и 11 лошадиных. Зафиксировано использование в магических целях небольших камешков неправильной формы. Впервые они были замечены в Масловском могильнике, а затем подобные наборы камней встретились в погребениях в Ромашках и Коблеве [Петров В. П., 1964а. С. 142-144; Сымонович Э. А., 1979а. С. 162, 163. Рис. 6, 15, 16; 1979в. С. 67. Рис, 3, 23, 24]. На поселениях попадаются глиняные кружки, выточенные из черепков разбитых сосудов, с краями, заглаженными и сточенными не всегда ровно по кругу [Сымонович Э. А., 1964а. С. 310. Рис. 2, 1-4]. Их обычно считают заготовками для пряслиц, но не исключено, что их использовали в качестве фишек для настольных игр, распространенных в римское время у многих периферийных народов Империи.

Непонятыми остаются изделия из глины в виде призматических или цилиндрических предметов, лишенных отверстий (Кут, Журавка) [Сымонович Э. А., 1967г. С. 63. Рис, 1, 9, 10]. С каким-то ритуалом земледельцев были связаны найденные на волынских поселениях глиняные «хлебцы», иногда украшенные по выпуклой стороне перекрещивающимися линиями [Винокур И. С., 1960а. С. 109, 110]. Упомянем также глиняную схематически трактованную антропоморфную статуэтку из причерноморского могильника Фрунзовка [Кравченко А.А., 1967. С. 161. Рис, 1, 1], глиняные погремушки биконической формы, одна из которых (Рыжевка) покрыта орнаментом [Кропоткин В. В., 1966. С. 138].

К бытовым предметам относятся односторонние многочастные гребни — одна из самых распространенных и характерных находок черняховского времени (табл. LXVIII). Гребни сделаны из тончайших (около 1 мм) пластинок-пакладок, соединенных бронзовыми и железными закрепками или миниатюрными трубочками. Гребни различают и классифицируют по формам их спинок, которые бывают полукруглыми, треугольными с одним или двумя выступами. Иногда наружные пластинки гребешков украшает орнамент в виде простых циркульных концентрических кружков и их сочетаний или сложных композиций, выполненных зубчатым колесиком, как, например, на гребне из могильника у овчарни совхоза «Приднепровский» [Сымонович Э. А., 1955. С. 300. Рис. 16, 7А, Б], или зооморфных сюжетов, как на поселении в Ромаше [Кропоткин В. В., 1974а. С. 295]. Только на ранних черняховских памятниках, наподобие Ружичанки и Лeпесовки, встречены одночастные костяные гребни [Винокур И. С., 1979. С. 117. Рис. 6, 5; Тиханова М. А., 1963. С. 188. Рис. 7]. Типология костяных гребней разработана С. Томас [Thomas S., 1960. S. 54-216] и Г. Ф. Никитиной [Никитина Г. Ф., 1969. С. 152].

Орудия труда представлены прежде всего довольно разнообразным сельскохозяйственным инвентарем. В 10 пунктах найдены железные узколезвийные наральники, у которых ширина втулки и лопасти одинакова (табл. LXIX). Железное чересло происходит из поселения Рипнев II и является пока единственной документированной находкой, так как наральники из с. Коровинцы Сумской обл. и с. Грынивцы Тернопольской обл. недостаточно надежно связаны с черняховским слоем. Сравнительно многочисленны находки серпов, имеющих слабоизогнутое лезвие, крючок или черешок для прикрепления рукоятки (табл. LXIX).

Орудиями для обработки дерева служили топоры, найденные всего в трех пунктах (Будешты, Сахновка, Бовшев II); долота с четырехугольным обушком и клиновидным острием, известные также из трех пунктов; тесло с клиновидным лезвием и четырехугольной втулкой из поселения Рипнев II; сверла, обнаруженные на шести поселениях; скобели с дуговидным лезвием и отогнутыми черешками, происходящие из нескольких поселений; уникальный железный резец от токарного станка (Бовшев II). На поселении Лука-Врублевецкая найден обломок пилы (об использовании пил свидетельствуют следы спилов на костях и рогах). Универсальным орудием служили широко представленные почти на всех памятниках железные ножи. Они имели дуговидную спинку и плавный или (чаще) сделанный в виде уступов переход к черенку. Средние размеры ножей 5-7 см, но иногда их длина достигает 12-14 см. В домашнем быту широко применялись железные шилья и иглы, иногда сделанные из бронзы, пружинные ножницы, ключи, кресала, замки, металлические гребни (табл. LXX). Для специальных, возможно медицинских, целей служили миниатюрные бронзовые ножи и пинцеты.

Широко применялись орудия труда, изготовленные из кости. Наиболее распространенными были предметы типа «тупиков», сделанные из ребер крупного рогатого скота и предназначавшиеся для соскабливания мездры при обработке шкур. Из таранных костей лошадей делали заполированные с одной стороны орудия, служившие лощилами для кож и разглаживания тканей и называемые «коньками» [Сымонович Э. А., 1971а. С. 85. Рис, 1, 2, 5, 8; Винокур И. С., 1967а. С. 229]. Возможно применение «коньков» и для катания по льду, так как часть из них имеет заостренный и загнутый вверх конец (Лески) [Смиленко А. Т., Брайчевский М. Ю., 1967. С. 57]. Костяные иглы и проколки также обычны на черняховских поселениях. Повсеместно находят на поселениях обоюдоострые веретенообразные, хорошо заполирован ные стержни длиной 10-12 см. На поселениях и в могильниках встречаются полые костяные трубочки — игольники (длина от 3-4 до 15 см). Иногда в них сохраняются остатки железных и бронзовых шилец и иголок. В погребении «вождя» (5) у овчарни совхоза «Приднепровский» такой футляр с шильцем обнаружили на груди умершего, где он скорее всего был пришит к одежде [Сымонович Э. А., 1955. С. 300. Рис, 14, 5].

Подавляющее большинство глиняных предметов в черняховской культуре, исключая посуду, связано с прядением и ткачеством. Из глины лепили многообразные пряслица для веретен (табл. LXXI) и формовали разного размера грузила конической и пирамидальной формы, снабженные сквозными отверстиями для подвешивания. Последние предназначались для вертикальных ткацких станков. Высота грузил обычно около 15 см, но есть и более крупные. Такие грузила находят на поселениях нередко в скоплениях, по нескольку штук. Кроме того, известны грузила в виде бублика или овальные в плане, с перехватом посредине [Сымонович Э. А., 19676. С. 9. Рис. 3,5,6]. Глиняные пряслица были по преимуществу биконическими и округло биконическими. Иногда их делали из стенок сосудов. Поразительно разнообразна их орнаментация [Рикман Э. А., 19716. С. 12-14]. Она в значительной степени идентична узорам на гончарной посуде. На пряслицах применялись дополнительная профилировка в виде овальных срезов по грани или косое рифление, врезанные зигзаги, в том числе выполненные отпечатками палочки, обернутой шнурком (гусеничный орнамент), наносились циркульные кружки и т. д.

На поселениях обычны находки точильных брусков из песчаника. Бруски, как правило, четырехгранной формы, на их поверхности иногда видны штрихи и желобки — следы затачивания острых предметов. В Викторовке обнаружены каменные грузила для рыболовных сетей. Применялись якоря из камня, сделанные по античным образцам, о чем можно судить по находкам на Киселевском поселении и в могиле моряка или рыбака, открытой в Ранжевом [Раевский К. А., 1955. С. 251. Рис. 1, 9; Сымонович Э. А., 1967а. С. 227. Рис. 14].

Известны орудия труда гончаров — камень для дробления и растирания породы и кремневые лощила. Они происходят из гончарной мастерской в Журавке, из культурного слоя в Тилигуло-Березанке и из погребения древнего горшечника в могильнике Косаново [Сымонович Э. А., 1966а. С. 119, 120. Рис, 48, 1,2,4, 5; 1967а. С. 230,231; Кравченко Н. М., 19676. С. 92. Рис. 10]. На Тилигуло-Березанском поселении найден овальный каменный предмет, треугольный в сечении, с одной стороны гладкий, с другой — снабженный выступом в виде угловатого ребра. Он, по-видимому, служил утюгом (табл. LXVIII).

Широкое распространение получили вращающиеся жернова, изготовленные из крепкого известняка, гранита, сланца или вулканического туфа. Ротационные жернова появляются уже в эпоху Латена [Godłowski К. 1981. S. 73, 74], а в римское время создаются первые водяные мельницы. Естественно, что народы, жившие по соседству с Империей, перенимали достижения античной цивилизации, создавая ручные мельницы по имеющимся уже образцам. Выделяются два основных типа ручных мельниц. Ротационная мельница состоит из двух типов жерновов: нижнего (постав, или нижник) и верхнего (верховод, бегун, или вышник). В отверстии нижнего жернова клиньями наглухо закрепляется стержень, называемый веретеном, острие которого упирается в поперечину, вставленную в отверстие верхника. В качестве примера мельниц такого рода на черняховских поселениях может быть приведена находка в Журавке двух мельничных камней, лежавших один на другом. Оба жернова имели диаметр чуть более 0,45 м и круглые сквозные отверстия диаметром около 6 см. Нижний жернов был более массивным. По-видимому, близким Журавскому было устройство ручной мельницы в одном из жилищ Будештского селища, где найден нижний жернов со «штырем», на котором крепился верхний камень [Рикман Э. А., 1975в. С. 139]. При другом устройстве ручной мельницы стержень-веретено закреплялся в верхнем жернове и вращался вместе с ним. Соответственно нижний жернов не имел сквозного отверстия, а только ямку, в которую упирался конец веретена. Так были устроены жернова в Синицивке-Сабатиновке, Иванковцах и т. д. Последняя конструкция связана с кельтской традицией, а первая восходит к позднеримским устройствам.

Имеется много вариантов ручных мельниц с вогнуто-выпуклыми жерновами и различным способом прикрепления ручки. Так, в одной из построек молдавского селища Кобуска-Веке нашли массивный верхний жернов с двумя врезами на противоположных сторонах и с выступом для закрепления деревянной ручки на третьей стороне [Рикман Э. А., Сергеев Г. П., 1964. С. 229, 230. Рис. 1; Рикман Э. А., 1975в. С. 137-139]. На некоторых селищах продолжали использовать зернотерки, как это отмечают Ю. В. Кухаренко для Привольного и В. Д. Баран для западноукраинских черняховских селищ [Баран В. Д., 1981. С. 123]. В Молдове употребление зернотерки, видимо, было уже полностью изжито [Рикман Э. А., 1975в. С. 137].
Предметы из дерева, как правило, не сохраняются на черняховских памятниках.

Прослеживаются лишь угли и, как исключение, остатки обгорелых изделий, прикипевшие остатки дерева на железных предметах, металлические обкладки деревянных ларцов. Для устройства могильных камер использовались грубые доски и плахи. Изготовляли средней толщины доски для деревянных ведер, бочек, судя по их остаткам в Компанийцах, Пряжеве, Куте и Ранжевом и т. п., и тончайшие дощечки для деревянных шкатулок. В Лесках найдено долбленое деревянное корыто [Брайчевская А. Т., Брайчевский М. Ю., 1959. С. 52].

Вытачивали тонкие веретена, на которые надевались глиняные пряслица. Многочисленны были разного рода рукояти ножей, инструментов, топоров и предметов вооружения. Отмечены следы корзин в гончарной мастерской в Журавке, там же, кроме того, прослежены детали деревянного станка для формовки глиняных сосудов [Бобринский А. А., Гусаков М. Г., 1973. С. 152].

Предметы вооружения и снаряжения воинов составляют группу редких находок. Согласно черняховскому погребальному ритуалу в могилы не полагалось помещать оружие в качестве сопровождающего инвентаря. Лишь в виде исключения встречается оружие и на поселениях. Предметы вооружения и воинского снаряжения представлены наконечниками стрел (втульчатых и черешковых) и дротиков, имевшими листовидную форму, длинными мечами без наверший и перекрестий, сфероконическими умбонами, шпорами, топорами (табл. LXXII; LXXIII). Все эти предметы изготовлены из железа. Находки шпор известны из «княжеского» погребения возле с. Рудка [Тиханова М. А., 1957. С. 191. Рис. 17, 4], а также из Переяслава-Хмельницкого, Гавриловки и западноукраинских селищ [Баран В. Д., 1981. С. 214]. Оружие черняховских памятников имеет прямые аналогии в пшеворской культуре. Вполне закономерно поэтому, что предметы вооружения происходят в основном из погребений с яркими пшеворскими чертами (Компанийцы).

Хронология

Проблема точного определения времени существования черняховской культуры и разработка ее периодизации относятся к числу наиболее актуальных и вместе с тем наиболее сложных.

Исчерпывающее разрешение этих вопросов является необходимым условием правильной исторической интерпретации черняховской культуры. Эпоха Великого переселения народов создавала необычайно динамичную и пеструю картину размещения и передвижения разнообразных в этническом и культурном отношении племенных групп. В этой ситуации даже незначительное, на первый взгляд, искажение последовательности археологических явлений может привести к неправильному их толкованию. Однако в определении хронологических границ различных регионов черняховской культуры и даже отдельных памятников до сих пор существуют значительные расхождения. Подобная ситуация в значительной мере объясняется характером самого археологического материала, привлекаемого в качестве основного источника при хронологических исследованиях, и возможностью различной его интерпретации. Для большинства категорий датирующих вещей — фибул, гребней, бус, стеклянных сосудов — в настоящее время определяется довольно длительный период бытования. Хронология этих находок разработана еще недостаточно подробно, возможны также существенные изменения в современных представлениях об их датировках. Кроме того, имеются и другие объективные обстоятельства, которые затрудняют хронологические изыскания и порождают массу разногласий. На них следует кратко остановиться.

В результате все усиливающегося стремления к более осторожному, критическому подходу к археологическим источникам в числе материалов, пригодных для датирования, остаются в основном погребальные памятники. Находки в закрытых комплексах на большинстве поселений позднеримского времени малочисленны и невыразительны, к тому же, результаты раскопок часто недостаточно полно освещены в полевых отчетах и публикациях, что создает дополнительные сложности в построении хронологии памятника. Датирование по находкам из слоя, не связанным с постройками или другими сооружениями, которые могут считаться закрытыми комплексами, часто бывает весьма рискованным. Так, например, единичные фрагменты амфор с двуствольными ручками, бытовавших в I в. до н. э. — I в. н. э., иногда служат доказательством возникновения поселения во II в. н. э., но безусловно, подобные случайные материалы нельзя привлекать для разработки хронологии. То же самое можно сказать и о находках монет в слое. Они могли находиться в обращении длительный период, и поэтому для черняховской культуры практически исключаются из круга датирующих вещей. В погребальных памятниках монеты определяют лишь terminus post quem, т. е. время, раньше которого захоронение не могло быть совершено. Некоторые исследователи полагают, что использование любых материалов поселений в качестве основы хронологических построений методически неправомерно [Щукин М. Б., 1970а. С. 105]. Однако такое ограничение источниковедческой базы имеет свои отрицательные стороны.

При работе над хронологией следует учитывать ряд обстоятельств. Прежде всего не стоит забывать о самом характере погребальных памятников. Могильник, как правило, начинал функционировать несколько позднее и прекращал существовать раньше, чем соответствующее ему поселение. Это чисто теоретическое положение находит подтверждение и на практике. Так, археологические источники фиксируют некоторую асинхронность поселения и могильника у сел Журавка и Викторовка. Видимо, дискретность исторического процесса проявляется в материалах могильников сильнее, чем в материалах поселений. Некоторая асинхронность поселений и могильников может быть связана с тем, что набор инвентаря, который попадал в погребения, не соответствует в полной мере тем вещам, которые использовались жителями черняховских поселений в быту. Некоторые разновидности утвари, орудий труда по обычаю не полагалось помещать в могилу рядом с усопшим. На поселениях также представлены не все вещи, известные из погребений. Кроме того, датирующие вещи в большинстве случаев происходят из трупоположений с северной ориентировкой. Трупоположения с западной ориентировкой, как правило, содержат незначительное число вещей, часто безынвентарны. Инвентарь трупосожжений нередко испорчен огнем и поломан, что ограничивает возможность привлечения его в качестве источника для датирования. В то же время закономерности в расположении погребений, совершенных но обряду ингумации и кремации, прослеженные в отдельных могильниках, свидетельствуют о возможности некоторой хронологической разницы между этими двумя обрядами погребений. Так, в Маслове трупосожжения сосредоточены в центре, а трупоположения — на периферии. Вероятность возникновения обряда ингумации в ряде случаев на более позднем этапе давно отмечалась исследователями. Таким образом, не исключена возможность, что именно в наиболее ранних комплексах в могильниках и на поселениях отсутствуют датирующие материалы. Это также относится к числу причин, обусловливающих сложность установления нижней хронологической границы черняховских памятников.

Положение вещей осложняется отсутствием целостной системы хронологии Восточной Европы. Это обстоятельство заставляет исследователей опираться в основном на абсолютные даты ступеней европейской хронологии, разработанной Эггерсом и уточненной К. Годловским (рис. 5) [Eggers Н. J., 1955; Godłowski К., 1970].

Рис. 5. Относительная и абсолютная хронология черняховской культуры в соотношении
c европейской хронологической системой
РВ — римское время;
ПРВ — позднее римское время;
ЭПН — эпоха переселения народов. Составитель М. Б. Щукин

В настоящее время усилия разных исследователей, как советских, так и зарубежных, искавших свои пути разработки хронологии черняховской культуры, привели к существованию нескольких направлений в этой области. Наиболее ощутимые результаты были достигнуты при анализе материалов погребальных памятников. Изучение сочетаний различных хронологически показательных вещей в закрытых комплексах позволило отказаться от определения времени функционирования могильников по всему диапазону бытования датирующих вещей и добиться максимального «сужения» дат захоронений. Этот метод «узких датировок», достоинства которого были всесторонне продемонстрированы М. Б. Щукиным, дал возможность наметить хронологический диапазон черняховских памятников в отдельных регионах, а также, хотя и схематично, предположительную картину постепенного распространения культуры [Щукин М. Б., 1979].

Территория, на которой происходил процесс кристаллизации черняховской культуры, определяется пока недостаточно четко. Вероятно, она охватывает Подолию, Днестровско-Прутское междуречье, может быть, включает также Волынь и Верхнее Поднестровье. Некоторые захоронения могильников этого региона относятся к ранним стадиям позднеримского периода C₁—началу C₂, конец II—III в. При этом с наибольшей вероятностью исследователи относят их к ступени С_1b (230-260 гг.) [Szczukin М., 1981; Гороховский Е. Л., 1987].

Время возникновения могильника Данчены (Днестровско-Прутское междуречье) определяет группа захоронений с интересным вещевым комплексом. Погребение 122 содержало набор керамики, которая представлена ранними формами, имеющими вельбарско-пшеворское происхождение. Кроме того, в комплексе находилась железная прямоугольная пряжка. Подобные изделия на территории Средней Европы появляются еще в раннеримское время, в вельбарской культуре существуют до начала позднеримского периода [Рафалович И. А., 1986. С. 53. Табл. XXVI, 11-14; Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 202-209]. Погребение 326 также содержало фрагменты керамики вельбарско-пшеворского происхождения и, кроме того, бронзовую пряжку с рамкой в виде буквы D [Рафалович И. А., 1986. С. 93. Рис. 3]. В Средней Европе эта категория пряжек, в отличие от предыдущей, распространена очень широко и бытовала на протяжении длительного времени — от финальной стадии раннеримского и почти до конца позднеримского периодов. В могильнике Брест-Тришин, эталонном памятнике вельбарской культуры для Восточной Европы, подобная пряжка встречена в комплексе начала III в. н.э. [Бажан И. А., Гей О. А., 1987. С. 16]. Еще один достаточно своеобразный предмет, диагностирующий ступень С_1a (180-220 гг.), был найден в погребении 254. Это наконечник пояса J-IV-I по классификации К. Раддатца [Рафалович И. А., 1986. С. 82. Табл. XLII, 2; Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 186]. В погребении 203 (табл. LXXIV) были обнаружены фрагмент бронзовой ручки, украшенной головками птиц, и не орнаментированное атташе с петлей. Эти находки М. Б. Щукин интерпретирует как детали бронзового сосуда типа Стара Загора, датирующегося концом II — началом III в. [Рафалович И. А., 1986. С. 72; Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 194, 195, 209]. Комплекс погребения содержит также многогранную бронзовую втулку с диском на конце, которая могла служить наконечником рога для питья. Наконечники ритонов с многогранной втулкой характерны для III в. н.э. [Рафалович И. А., 1986. С. 203. Табл. XXXVII, 3, 4; Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 195, 209]. В Данченах к ступени С_1b —С₂ относится значительная серия захоронений. К числу наиболее выразительных принадлежит комплекс трупосожжений 371. В его состав входят две парные серебряные фибулы типа Монструозо, которые являются диагностирующими для данного периода, а также богатый набор керамики, украшений и предметов быта (табл. LXXV) [Рафалович И. А., 1986. С. 109—111]. Близким по времени, вероятно, было и захоронение 10 с сочетанием прогнутых подвязных фибул вариантов 1 и 2, а также костяного гребня с трапециевидной спинкой (табл. LXXIV, 5—19) [Рафалович И. А., 1986. С. 29; Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 206].
Ранние материалы представлены также в могильнике Ханска-Лутэрия II. Здесь в погребениях 12 и 14 обнаружены обломки бронзовых сосудов с орнаментом в виде «ов», которые могут относиться еще к ступени C_1a [Никулицэ И. Т., Рикман Э. А., 1973. С. 116, 117, 123]. В Подолии в могильнике Ружичанка открыто несколько комплексов с уникальными импортными вещами. К ним относятся фрагментированный стеклянный кубок, орнаментированный стеклянными нитями того же цвета, что и сам сосуд, бронзовая чернильница типа Интерциза, бусы из египетского фаянса [Винокур И. С., 1979. С. 114, 118-120. Рис. 7,16].

Исследователи единодушно включают эти материалы в самую раннюю фазу эволюции черняховской культуры, датируя их ступенями C_1b-C₂ (конец II — первая треть III в). [Szczukin М., 1981; Гороховский Е. Л., 1987. С. 62, 63]. Выразительное сочетание хронологических индикаторов зафиксировано в погребении 1 Ружичанки. Здесь вместе с двумя гончарными мисками (воронковидной и цилиндро-конической формы) найдены бронзовая двучастная пряжка типа Омега и редкая бронзовая подвязная фибула с кнопкой на головке [Винокур И. С., 1979. С. 113. Ряс. 114]. Комплекс датируется второй третью III— началом IV в. [Гороховский Е. Л., 1987. С. 64. Рис. 1,5; 2,5]. В комплексах могильника Ружичанка широко представлены прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А. К. Амброза [1966. С. 61-63]. Суммарная их датировка охватывает довольно длительный временной интервал — конец II и большую часть III в. Однако вопрос о времени их появления на нашей территории еще неясен [Амброз А. К., 1966. С. 61, 62]. Очевидно лишь, что они встречаются в комплексах с монетами 30- 40-х годов III в. н. э. [Амброз А. К., 1966. С. 61; Гороховский Е. Л., 1987. С. 63]. В Ружичанском могильнике эти фибулы сочетаются, как правило, с выразительными категориями инвентаря, диагностирующими ступень С₂ в европейской системе хронологии,— ведерковидными подвесками, янтарными грушевидными бусами, костяными многочастными гребнями с полукруглой низкой спинкой [Godłowski К., 1970. PI. II; III; VII; Thomas S. 1960. S. 120], а также с прогнутыми подвязными фибулами варианта 2, которые появляются, вероятно, уже в конце III в. н.э. [Амброз А. К., 1966. С. 61].

Характерны захоронении 30 и 50 Ружичанского могильника. Оба они совершены в. простых грунтовых могилах по обряду трупоположения. В первом, кроме фибул, обнаружены янтарные бусина и грушевидная подвеска, а также две гончарные миски: одна — открытого типа с плавным профилем и плоским донцем, другая — цилиндро-коническая на скрытом кольцевом поддоне [Винокур И. С., 1979. С. 121. Рис. 17, 12-16]. Погребение 50 содержало, помимо фибулы, богатый набор керамики: две гончарные миски открытого типа, с плавным профилем, на скрытых кольцевых поддонах, гончарные и лепные горшки приземистых пропорций с выпуклым бочком, сосуд тюльпановидной формы [Винокур И. С., 1979. С. 123. Рис. 19]. Кроме того, в погребении находились бронзовая ведеркообразная подвеска и янтарная бусина. Поднестровье и Волыно-Подольское пограничье — единственные регионы черняховской культуры, где распространены разновидности фибул с очень высоким приемником, диагностирующие ступени С_1b—С₂ [Godłowski К., 1970. PI. II; Гороховский Е. Л., 1987. С. 62, 63. Рис. 2, 1, 2]. В погребении 24 Ружичанского могильника подобная фибула, украшенная набором зерненых проволочных колец, находилась в сочетании с костяным многочастным гребнем, имеющим полукруглую спинку [Винокур И. С., 1979. С. 118. Рис. 15].

Для установления нижней хронологической границы в таких регионах, как левобережье Днепра и Надпорожье, пока слишком мало надежных сведений [Щукин М. Б., 1979а. С. 70, 71]. Определение времени возникновения черняховской культуры в Среднем Поднепровье также относится к кругу самых сложных и спорных вопросов. Этот регион наиболее густо насыщен памятниками, именно здесь расположены классические, эталонные, могильники — Черняхов и Ромашки. К сожалению, раскопки этих объектов проводились еще в начале века и далеко не на самом высоком методическом уровне. В документации по Ромашкам сохранилось очень мало сведений о вещевых комплексах погребений, многие находки утрачены, некоторые имеют сомнительное происхождение [Брайчевский М. Ю., 1960. С. 102]. Погребения, раскопанные В. В. Хвойкой в Черняхове, также документированы довольно скудно, многие комплексы полностью не восстановлены [Петров В. П., 1964б. С. 117]. Однако исследования, проводившиеся в могильнике Э. А. Сымоновичем, дополняют эти материалы. Достаточно достоверным источником для датировки могут служить материалы Масловского могильника, раскопанного только частично, так как значительная его часть разрушена. Наиболее полно раскопанным черняховским памятником в Среднем Поднепровье в настоящее время остается Журавка.

Особенно ценно, что здесь исследованы и поселение, и соответствующий ему могильник. К сожалению, все, за исключением одного, трупосожжения на этом памятнике подверглись позднейшим разрушениям. Кроме того, значительную часть составляют погребения с западной ориентировкой, в большинстве случаев безынвентарные. Определить дату этой группы захоронений не представляется возможным.

Все же некоторые данные для датировки памятников Среднего Поднепровья есть. Комплексы с прогнутыми подвязными фибулами варианта 1, которые диагностируют ступень С_1b—C₂, в черняховских могильниках Среднего Поднепровья крайне немногочисленны. В материалах раскопок Э. А. Сымоновича к ним относятся несколько погребений Журавки, погребение 25 Черняхова и погребение 41 Ромашек [Сымонович Э. А., 1967в. С. 18. Рис. 7, 14, 15; 1979в. С. 162,163. Рис. 6,3, 4]. Последнее содержало выразительный набор керамики: две лепные миски-чаши с биконическим и округлобоким туловом, разнообразные гончарные миски — биконические и открытого типа. Кроме того, две такие же фибулы имеются в материалах черняховского могильника из раскопок B. В. Хвойки [Петров В. П., 1964,. Рис. 11; 12]. Сейчас уже невозможно установить, с какими погребениями они были связаны. Так как подавляющее большинство материалов Черняхова, Ромашек, Маслова относится к IV в. н. э., то на этом фоне единичные комплексы с прогнутыми подвязными фибулами варианта 1 не являются убедительным доказательством существования в Среднем Поднепровье раннего горизонта. Отдельные экземпляры подобных фибул вполне могли несколько запаздывать по отношению к основному периоду их бытования и удерживаться до начала IV в. н. а Эти данные позволили М. Б. Щукину сделать вывод, что «черняховская культура в том виде, как она представлена на могильниках в Черняхове и Маслове, оформилась не ранее, чем в середине — конце III в. н. э.» [Щукин М. Б., 1970а. C. 110, 111].

Для Северного Причерноморья уже сейчас вырисовывается довольно ясная картина. В последние годы здесь проводились широкие раскопки черняховских могильников, давшие выразительные материалы. Захоронения с относительно ранним набором вещей открыты в Каборге (табл. LXXVII). Погребение 21 содержало бронзовую прогнутую подвязную фибулу варианта 1 и костяной многочастный гребень с полукруглой спинкой [Магомедов Б. В., 1979а. С. 46]. В состав инвентаря входили также разнообразные стеклянные бусы, причем некоторые из них были особенно популярны во II—первой половине III в. [Гей О. А., 1986. С. 81, 82]. Исходя из этих данных, можно полагать, что наиболее вероятная дата погребения — середина III в. н. э. В погребении 9 Каборги обнаружена двучленная лучковая фибула с фацетиро-ванной спинкой, которая также указывает на III в. н. э., причем скорее на его середину или вторую половину [Амброз А. К., 1966. С. 49-52]. Кроме того, в могиле находилось несколько бусин: стеклянная призматическая (14-гранная) со срезанными углами, прозрачная, желто-зеленого цвета II — IV вв.; стеклянная плоская круглая биусеченная, прозрачная, бирюзового цвета II — III вв.; стеклянная биконическая непрозрачная красно-коричневая I — III вв.; две сердоликовые бочковидные второй половины II — III в.; хрустальная шаровидная округлая II в. до н. э.— III в. н. э. [Магомедов Б. В., 1979а. С. 39; Алексеева Е. М., 1978. С. 68, 70; 1982. С. 7, 16]. Можно заключить, что погребение было совершено в III в. н. э., но сузить эту дату пока не, удается.

Следовательно, в Северном Причерноморье отсутствуют черняховские комплексы, которые можно было бы датировать суммарно концом II — III в. Неизвестны и достоверные материалы первой половины III в. н. э. Следует отметить также, что для этого периода не обнаружено никаких следов контакта с черняховской культурой на позднескифских и сарматских памятниках Северного Причерноморья (Молога I, Красный Маяк, Усть-Каменка) [Гей О. А., 1986]. В качестве доказательства раннего возникновения черняховской культуры этого региона иногда привлекаются материалы погребения 21 Ранжевого [Баран В. Д., 1981. С. 148; Магомедов Б. В., 1983. С. 145]. Оно находилось несколько в стороне от остальных захоронений могильника, и инвентарь его составляли лепные сосуды, в том числе горшок с краем в виде раструба, аналогичный керамике позднескифского поселения Молога II, обломки красноглиняного гончарного кувшина, две бусины. В могиле не обнаружено ни одной вещи, которую можно было бы связать именно с черняховской культурой, отсутствует характерная гончарная керамика. Дату определяют две бронзовые фибулы: лучковая серия I, варианта 2 по классификации А. К. Амброза и варианта 2 «лебяжьинской» серии [Сымонович Э. А., 1979а. С. 110; Амброз А. К., 1966. С. 48, 49, 56]. Обе они бытовали в основном в I в. н. э. Ясно, что к этому времени невозможно относить период возникновения черняховской культуры ни в одном из регионов. Тем более нелогично привлекать материалы погребения 21 Ранжевого для обоснования гипотезы о начальной фазе формирования культуры во II в. н. э. По всей вероятности, у с. Ранжевое существовали два некрополя — черняховский и скифо-сарматский более раннего периода. Этой точки зрения придерживался и руководитель раскопок Э. А. Сымонович [1979а. С. 110].

Имеются также некоторые косвенные данные, которые помогают установить время возникновения черняховской культуры в Северном Причерноморье. В этом регионе известен целый ряд памятников, прекративших свое существование в начале III в. н. э. Это позднескифские некрополи и поселения Красный Маяк, Молога II, Волчья Балка, Холмское II, сарматские курганные могильники Маяки, Огородное, Усть-Каменка, Кислица, Приморское [Гудкова А. В., Фокеев М. М., 1982. С. 103; Паламарчук С. В., 1982. С. 122; Фокеев М. М., 1982. С. 122; Патокова Э. Ф., Дзиговский А. Н., Зиньковский К. В., 1982. С. 134-136; Дзиговський О. М., 1980. С. 92; Гей О. А., 1985. С. 10; 1986. С. 83-85].

Разрушение большинства античных центров Северного Причерноморья также происходило в этот период [Ременников А. М., 1954; Шелов Д. Б., 1972. С. 304; Кругликова И. Т., 1966. С. 12-16]. В последнее время получены новые данные о поздней дате некоторых городищ Ольвийской хоры. В Широкой Балке, на территории, примыкающей к северной части городища Золотой Мыс, в заброшенной хозяйственной яме было открыто захоронение «варвара», совершенное, как полагают исследователи, в финальной стадии «готских» войн в Северном Причерноморье, а может быть, несколько раньше [Гороховський Є. Л., Зубар В. М., Гаврилюк Н. О., 1985. С. 31-37]. Дата этого захоронения определяет верхнюю хронологическую границу городища. Примерно в это время (в середине или второй половине III в. н. э.) в приольвийской зоне появляется черняховский могильник Каборга, представляющий собой уже новое культурное явление. Картина довольно четко вырисовывается по археологическим данным, прекрасно совпадает со сведениями письменных источников. Именно в этот период происходило продвижение остготских племен к Меотиде [Ременников А. М., 1954; Буданова В. П., 1984. С. 167, 168] и совершались военные акции варваров, направленные против Рима. По-видимому, с этими событиями и была связана резкая смена культуры в Северном Причерноморье в середине III в. н. э.

Значительное число погребений в большинстве могильников черняховской культуры принадлежит к IV в. н. э., и установить более дробные хронологические диапазоны на основе «узкого» датирования далеко не всегда удается. Приведем отдельные примеры наиболее выразительных погребений этого времени.

Интересный вещевой комплекс был открыт в погребении 3 могильника Городок, которое представляло собой трупоположение с северной ориентировкой, помещенное в простой прямоугольной яме. Его дату — IV в. н. э. — определяют три одинаковые «воинские» фибулы с треугольной ножкой. У западной стенки могилы были поставлены шесть сосудов: лепной двуручный кувшин желто-серого цвета, легшая чернолощеная трехручная ваза, лепная полусферическая миска, лепной горшок желто-серого цвета, гончарная серолощеная миска открытого типа, такая же миска закрытого типа, орнаментированная но плечикам пролощенным зигзагом. Кроме того, в состав инвентаря входили бронзовая булавка, костяной трехчастный гребень с полукруглой спинкой, янтарные и стеклянные бусы, пряслице, изготовленное из стенки амфоры [Магомедов Б. В., 1979,. С. 108, 109. Рис. 2]. В могильнике Косаново открыто множество выразительных комплексов IV в. н. э., содержавших разнообразный и выразительный материал. К их числу относится погребение 3, совершенное в простой грунтовой яме с остатками обугленной деревянной плахи и ориентированное на север с небольшим отклонением к западу.

В составе инвентаря — набор гончарной и лепной посуды, две бронзовые «воинские» фибулы с ромбической орнаментированной ножкой с короткой пружиной, бронзовая двучастная калачиковидная пряжка, а также железная с округлой рамкой, серебряная проволочная гривна, кольцо из двух бронзовых пластинок, бисер синего стекла, янтарная четырехгранная бусина, костяной многочастный гребень с полукруглой высокой спинкой [Кравченко И. М., 19676. С. 85, 86].

Вопрос о верхней хронологической границе черняховской культуры пока остается дискуссионным. Наиболее поздние ее материалы относятся к ступени D европейской системы хронологии (середина IV — середина V в.). Однако вещи этого времени немногочисленны, памятники, относящиеся только к этому времени, неизвестны. Комплексы, включающие категории инвентаря, диагностирующие ступень D в сочетании с другими находками, часто укладываются в рамки только IV в. н. э.

Погребальные памятники Поднестровья и Волыни пока не дают полноценных материалов для установления их верхней хронологической границы. Наиболее поздние погребения зафиксированы в Увисле и Островце. Такие находки, как гребни с полукруглым выступом на спинке, Т-образная фибула с фигурным щитком, указывают на вторую половину IV — начало V в. [Баран В. Д., 1981. С. 146, 147]. На территории Днестровско-Прутского междуречья выразительные материалы позднего горизонта представлены в могильнике Малаешты. Именно отсюда, из погребения Б, совершенного по обряду трупоположения, происходит знаменитый стеклянный конический кубок с прошлифованными овалами и греческой надписью [Федоров Г. Б., 1960а. С. 260-262. Рис. 11]. Как уже отмечалось, суммарная датировка подобных сосудов очень широка — конец IV и V в. Известны комплексы с кубками такого типа, достоверно датированные второй половиной V в. н.э. [Щукин М. Б., 1979а. С. 20]. К сожалению, в малаештском захоронении не обнаружены какие-либо вещи, которые могли бы уточнить и сузить датировку. Погребения 3 и 20 с трупосожжениями Малаештского могильника содержали очень редкие для черняховской культуры сфероконические умбоны щитов [Федоров Г. Б., 1960а. С. 258, 270. Рис. 13, 1, 2]. Предполагается, что они могли иметь позднюю дату — самый конец IV— начало V в. Известно изображение сфероконического канне лированного умбона на диптихе из собора в Монце, созданного не ранее 385 г. и не позднее 30-х годов V в. [Godłowski К., 1970. Р. 110; Щукин М. Б., 1979а. С. 19]. К находкам, диагностирующим поздний горизонт в Малаештах, относятся также остроконический гладкий стеклянный кубок (погребение 33), бронзовая дву пластинчатая фибула с ножкой, расширенной в нижней части (погребение 22), Т-образная фибула с пружиной (погребение 15) [Федоров Г. Б., 1960а. С. 268, 272, 278].
В Среднем Поднепровье ряд захоронений, относящихся к концу IV — началу V в., представлен в могильнике Журавка. Так, например, в погребении 4 полусферический кубок, украшенный напаянными стеклянными глазками, сочетался с двупластинчатой фибулой, имевшей укороченную массивную ножку, расширявшуюся посредине. Обе вещи бытовали в IV — начале V в. [Сорокина Н. П., 1971. С. 90; Амброз А. К., 1966. С. 83]. В Северном Причерноморье наиболее яркие и выразительные материалы позднего горизонта происходят из могильников Гавриловка и Ранжевое. Здесь они представлены коническими кубками, гладкими и фасетированными, а также гребнями с полукруглым выступом на спинке, двупластинчатыми фибулами [Сымонович Э. А., 1960в; 1979а]. В погребении 14 Ранжевого находился кубок типа Косино с греческой надписью, аналогичный сосуду из Малаешт. В состав инвентаря входили также две одинаковые двупластинчатые фибулы с продолговатой ножкой, расширенной посредине (табл. LXXVIII).

Датировку этого варианта двупластинчатых фибул А. К. Амброз ограничивает лишь IV в. н. э., без выхода в V в. [Амброз А. К., 1966. С. 83], хотя их орнаментация характерна для более позднего времени [Щукин М. Б., 1979а. С. 19].

Существование черняховской культуры в V в. н. э. для любого ее региона весьма проблематично. Отдельные находки или комплексы, достоверно датирующиеся этим временем, всегда имеют сомнительную культурную атрибуцию. Так, ранневизантийская фибула, которая происходит из слоя поселения Рипнев II (Верхнее Поднестровье), может быть связана с раннеславянскими постройками, открытыми на этом памятнике [Баран В. Д., 1981. С. 142, 143. Рис. 47,7]. Не вполне ясен вопрос о культурной принадлежности поселения Теремцы, где была найдена трехпальчатая фибула конца IV—V в. [Баран В. Д., 1981. С. 148. Рис. 48]. Известен, однако, ряд поселений, на которых нет черняховского слоя, но в жилищах с раннесредневековой славянской посудой найдены, иногда в довольно значительном количестве, обломки черняховских сосудов. Таковы Рашков II и III, Лука-Каветчинская, в одном из жилищ которой обнаружена железная двучленная фибула с узкой подвязной ножкой, датирующаяся V в. [Приход-нюк О. М., 1983. С.20— 22]. Такие памятники подтверждают доживание черняховских материалов по крайней мере до середины V в. н. э.

Наблюдения над закономерностями в сочетании вещей в закрытых комплексах дали материал для разработки относительной хронологии и периодизации культуры. Й. Тейрал выделил несколько последовательных фаз [Tejral J., 1986]. Первая — период кристаллизации культуры — характеризуется, по мнению ученого, вещами, которые, как правило, относятся к ступени C_1b или, в большей степени, к С₂ Это прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А. К. Амброза, фибулы с зернеными кольцами и типа Монструозо, костяные трехчастные гребни с полукруглой спинкой, пряжки типа Омега. В дальнейшем эти вещи встречаются в комплексах с новыми формами, выпадающими из шкалы типов ступени C₂, — прогнутыми подвязными фибулами варианта 2 по А. К. Амброзу, трехчастными гребнями с трапециевидной спинкой, полусферическими стеклянными кубками, бронзовыми пряжками с овальной рамкой. Границу между периодом кристаллизации и развитой фазой черняховской культуры Й. Тейрал проводит по линии разделения ступеней С₂ и С₃ европейской системы относительной хронологии, что соответствует в абсо лютных датах первой трети IV в. н. э. Время наивысшего расцвета черняховской культуры Й. Тейрал сопоставляет со ступенью С₃ (вторая треть IV в. н. э.). Эта фаза представлена ярким монолитным метакомплексом, детальное изучение которого, однако, выявляет его сложность. Наряду с продолжающими существовать архаичными формами появляются новые, определяющие черняховскую специфику,— двупластинчатые фибулы небольших размеров с короткой ножкой, трехчастные костяные гребни со спинкой колоколовидной формы, стеклянные кубки типа Ковалк. Набор вещей, характеризующий финальную фазу черняховской культуры, составляют конические стеклянные кубки, трехчастные костяные гребни с полукруглым выступом на спинке, различные варианты «воинских» фибул со сплошным приемником и короткой пружиной. Двупластинчатые фибулы имеют более крупные, чем раньше, размеры, удлиненную ножку с наибольшим расширением посредине или в нижней трети. Часто они снабжены двойной пружиной, орнаментированы. Среди прогнутых подвязных преобладают фибулы варианта 3 по классификации А. К. Амброза. Встречаются очень крупные (до 9 см) образцы, выделенные в вариант 4. Такой набор вещей характерен для шкалы типов начала ступени D (вторая половина IV в. н. э. [Tejral J., 1986. S. 179-195. Abb. 1-3].

На основе изучения взаимовстречаемости вещей в погребальных комплексах — импортных римских и северопричерноморских изделий (фибул, пряжек, гребней, некоторых типов бус) — Е. Л. Гороховский выделил шесть хронологических групп захоронений (рис. 5). Эта работа носит лишь предварительный характер и опубликована в краткой, тезисной, форме [Гороховский Е. Л., 1985. С. 21, 22]. Более подробно остановился Е. Л. Гороховский на характеристике ранней фазы черняховской культуры, которая, по его мнению, представлена комплексами с римскими импортными изделиями из металла и стекла эпохи позднего Лимеса. Наряду с фибулами типа Монструозо исследователь включает в раннюю фазу и другие типы фибул с высоким приемником, а также некоторые выделенные им разновидности прогнутых подвязных фибул и, кроме пряжек типа Омега, пряжки с овальными рамками [Гороховский Е. Л., 1987].

Изучение характера взаимовстречаемости отдельных вещей в комплексах, рассеянных по всему ареалу черняховской культуры и рассматриваемых в целом, неизбежно приводит к некоторой упрощенности и излишней жесткости полученной схемы. При таком подходе не учитывается возможность «скольжения» дат, т. е. неодновременность бытования в разных регионах одних и тех же категорий инвентаря. Кроме того, из поля зрения исследователей выпадает значительный по объему материал — массовые находки, не имеющие дат. В первую очередь это относится к гончарной сероглиняной керамике, которая представлена большим количеством разнообразных форм и является одной из самых распространенных категорий погребального инвентаря, что открывает возможности для разработки относительной хронологии. В последние годы обозначилось стремление к более детальному и всестороннему изучению могильника как целостной системы закрытых комплексов, которая отражает закономерности его развития во времени. Выстраивая цепочки комбинаций различных категорий инвентаря, исследователь выявляет группы погребений, наиболее близких по набору хронологически показательных вещей. Абсолютные даты, которые определены для некоторых находок, позволяют установить временную последовательность этих групп. Таким образом, при выделении фаз функционирования могильника достигается возможность максимально дробного членения материала. Идеальное завершение картины могут дать наблюдения над размещением на территории могильника разновременных групп погребений. Выявление определенных закономерностей в планиграфии позволяет датировать практически каждую могилу.
Сопоставление результатов изучения основных, наиболее представительных погребальных памятников по описанному методу, синхронизация фаз разных некрополей создают необходимую основу для разработки периодизации культуры. Но исследования в этом направлении еще только начаты. Примером может служить корреляционный анализ материалов одного из крупнейших могильников на территории Румынии Тыргшор [Ionita I., 1986]. Подобные хронологические исследования проведены и для отдельных памятников черняховской культуры на территории СССР. В могильнике Данчены М. Б. Щукин и Т. А. Шербакова выделили три основные группы погребений, каждая из которых в свою очередь подразделяется на две подгруппы, соответствующие фазам эволюции могильника [Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986]. Фаза 1а характеризуется сочетанием в комплексах вещей западного происхождения, которые выпадают из шкалы типов, составляющих специфику развитой черняховской культуры. Это пряжки квадратные, в форме буквы D, восьмерковидная, наконечник пояса типа IV-1 по Яну, обломки бронзового сосуда типа Стара Затора, наконечник рога, лепная керамика пшеворско-вельбарских форм. Находки обломков сосуда типа Стара Загора в Данченах, бронзовой чернильницы в Ружичанке, кувшина в Раковце, античных ключей М. Б. Щукин рассматривает как результат контактов с провинциальноримским миром, указывая на возможность участия носителей формировавшейся черняховской культуры в балканских войнах 230-270 гг. Время возникновения могильника исследователи относят к концу ступени С_1a [Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 209, 210]. Комплексы фазы 1b включают такие хронологические индикаторы, как прогнутые подвязные фибулы варианта 1 по классификации А. К. Амброза, фибулы Монструозо и ранний вариант фибулы с кнопкой на дужке (Bügelknopffibeln), гребни с полукруглой и трапециевидной спинкой, керамика вельбарского происхождения. Погребения этой группы датируются авторами ступенью С_1b (230-260 гг.). Период наиболее интенсивного функционирования могильника падает на вторую фазу. В это время наблюдается заметная трансформация культуры, происходит смена многих типов вещей, что соответствует общему процессу сложения развитого черняховского комплекса. Появляются прогнутые подвязные фибулы вариантов 2 и 3 по классификации А. К. Амброза, пряжки с удлиненноовальной рамкой, а затем и калачиковидные, гребни с выступом на спинке, кубки с профилированными овалами. Эту фазу Данченского могильника исследователи соотносят со ступенями С₂ — С₃ (середина III — середина IV в.) европейской хронологической системы. Достаточно условно выделена фаза III, представленная погребениями с незначительным числом взаимовстречающихся вещей, причем большинство их появилось еще в предыдущей фазе. Вопрос об абсолютной датировке этой фазы пока неясен — могильник мог прекратить функционирование в любой момент ступени D (350 — 450 гг.) [Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 211, 212].
К сожалению, изучение планиграфии Данченского могильника не дало определенных результатов. Выяснилось, что некрополь состоял из нескольких небольших кладбищ, которые развивались самостоятельно и, возможно, принадлежали родовым группам населения [Щукин М. Б., Щербакова Т. М., 1986. С. 207, 208].

Более выразительная картина получилась по могильнику Ружичанка. Здесь четко выявляются три участка концентрации могил. Й. Ионица предпринял попытку проследить, как размещаются различные датированные вещи на плане некрополя, и пришел к заключению, что все три группы разновременны [Ionița I., 1986]. Однако он оперирует лишь отдельными категориями находок, что снижает убедительность полученных выводов. Результаты этого исследования вступают в некоторое противоречие с данными, полученными И. А. Бажаном и М. Б. Щукиным при разработке относительной хронологии могильника Ружичанка. Корреляционный анализ хронологических индикаторов позволил выделить три фазы эволюции могильника, которые соотносятся со ступенями С_1b —C₂ (табл. LXXIX)¹. При этом погребения разных фаз располагаются равномерно по двум участкам могильника (на третьем участке представлены лишь безынвентарные трупосожжения). Относительная хронология разработана также для могильников Косаново и Журавка (табл. LXXX; LXXXI).

Попытки хронологических исследований на материалах черняховских поселений пока не дали существенных результатов. Разнообразный набор индивидуальных находок представлен на некоторых поселениях Среднего Поднепровья, Верхнего Поднестровья и Волыни (Журавка, Лепесовка, Черепин, Ракобуты). Это позволяет определить приблизительную датировку памятника, однако хронологические границы его существования остаются размытыми из-за отсутствия в большинстве случаев закрытых комплексов и невозможности изучения взаимовстречаемости вещей. На некоторых поселениях можно предполагать разнокультурные горизонты (Лепесовка), и не всегда удается установить, к какому из них относится та или иная датирующая вещь. Большое значение для хронологии черняховской культуры поселений в юго-западных регионах имеют амфорные материалы. На большинстве памятников здесь широко представлены обломки узкогорлых светлоглиняных амфор — «неапольских» и «танаисских» (группы Балцаты и Олонешты по терминологии Э. А. Рикмана), которые датируются II и первой половиной III в. [Рикман Э. А., 1972. С. 87-90]. Интересно, что на селище Балцаты амфоры группы 1, целая и в обломках, происходили из ям-хранилищ [Рикман Э. А., 1972. С. 87]. Эти находки послужили основанием для вывода о возникновении черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья уже во II в. э. [Рикман Э. А., 1975в. с. 238]. Однако в настоящее время происходит корректировка существующих классификаций амфор, а также изменение представлений о датировке различных их типов на основе анализа разных источников [Сазанов А. В., 1989; Kazanski М., Legoux R., 1988].

Объективные сложности, связанные с интерпретацией материалов, которые служат источником для хронологических изысканий, привели к тому, что основные усилия специалистов были направлены на разрешение проблем абсолютного датирования черняховских памятников. Вопросам эволюции отдельных элементов культуры уделялось меньше внимания. Хронологические горизонты, выделяемые на основании наблюдений над характером взаимовстречаемости различных категорий инвентаря, отражают объективную картину развития культуры, однако все же их нельзя считать этапами. Пока еще не вполне ясно, насколько каждому из этих горизонтов присуща определенная специфика в традициях погребального обряда, домостроительства, керамике.

Некоторые попытки проследить закономерности изменения во времени отдельных черт культуры все же предпринимались, но они корректируются новыми материалами. Э. А. Сымонович предложил следующую схему эволюции погребального обряда: для II-III вв. характерны урновые трупосожжения и трупоположения с северной ориентировкой; в более позднее время намечается тенденция к пребладанию обряда ингумации, причем превалируют погребения с западной ориентировкой. В III-IV вв., по мнению исследователя, происходят изменения и в обряде трупосожжения: урновые погребения постепенно сменяются ямными [Сымонович Э. А., 1958. С. 248]. Все эти наблюдения были сделаны на ограниченном материале, и поэтому с большой вероятностью отражают локальные различия. За последние годы накопилось значительное количество фактов, противоречащих предложенной схеме. Так, в ранних могильниках Ружичанка и Ханска-Лутэрия II явственно преобладают безурновые трупосожжения. По этому же обряду совершена большая часть захоронений самой ранней фазы могильника Данчены [Винокур И. С., 1979; Никулицэ И. Т., Рикман Э. А., Рафалович И. А., 1986. С. 72, 82]. Во многих могилах зафиксированы трупосожжения, вполне достоверно датирующиеся IV в. н. э. (Гавриловка, Малаешты), и вряд ли поэтому можно с уверенностью говорить о тенденции к преобладанию обряда ингумации на поздней стадии черняховской культуры для всех ее регионов. Тезис о поздних погребениях с западной ориентировкой основан на материалах раскопок могильника Гавриловна, которые показали, что в древности здесь подвергались разрушениям исключительно захоронения, ориентированные на север. Среди трупоположений с западной ориентировкой повреждений не было зафиксировано. Этот факт давал косвенное указание на некоторую асинхронность обеих групп погребений — разрушения скорее всего производились «близким по времени, но все же позднее жившим населением» [Сымонович Э. А., 1960в. С. 238]. Дальнейшие исследования внесли некоторые коррективы в эти данные.

Оказалось, что в группе трупоположений с северной ориентировкой доля разрушенных погребений в Среднем Поднепровье составляет 50%, а в группе с западной ориентировкой — 20% [Гей О. А., 1980б. С. 47]. Кроме того, известны погребения с западной ориентировкой, достоверно относящиеся к раннему горизонту. В настоящее время можно говорить лишь о том, что довольно определенно выделяется группа захоронений, обладающих некоторыми общими признаками: глубокие могилы (в большинстве случаев с заплечиками), западная ориентировка, отсутствие или немногочисленность инвентаря, которые диагностируют обычно поздний горизонт.

Э. А. Сымонович сделал также попытку выделить признаки ранних черняховских поселений II—III вв. По его мнению, для этого времени характерны распространение земляночных построек и заметное преобладание лепной посуды. К поселениям такого типа исследователь отнес Грушевку, Никольское, Привольное в Нижнем Поднепровье, Ломоватое II в Среднем Поднепровье. Однако основанием для их датировки служат лишь немногочисленные фрагменты светлоглиняных узкогорлых амфор, найденных в культурном слое [Сымонович Э. А., 1958. С. 249]. Напротив, В. Д. Баран поселения с преобладанием лепной посуды, известные в западной Волыни, относит к IV-V вв. [Баран В.Д., 1981. С. 147, 148].

Некоторые наблюдения сделаны и относительно эволюции форм гончарной керамики. Э. А. Сымонович отметил, что для ранней стадии черняховской культуры типичны полусферические кубки, кувшины с цилиндрическим горлом и округлобоким туловом, «миски и горшки без изощренности в профилировке». В более позднее время происходит заметное усложнение форм, появляются «кубки удлиненной формы, художественно украшенные кувшины и миски с развитым орнаментом и дополнительной профилировкой тулова» [Сымонович Э. А., 1958. С. 250]. Однако эта схема лишь в самых общих чертах намечает направление развития гончарной черняховской керамики. Предстоит еще детальная систематизация всей посуды по хронологическому принципу, с привязками к абсолютным датам. Разработка подобного рода была проделана пока лишь для могильника Журавка, где удалось проследить изменение форм сосудов по четырем фазам (табл. LXXXI).

В заключение следует более четко вычленить некоторые актуальные проблемы черняховской хронологии. Установлению точных границ времени существования культуры препятствует ряд обстоятельств — прежде всего необходимость опираться на абсолютные даты ступеней хронологии Центральной Европы или на данные античной археологии. Экстраполяция выводов, возникающая из-за отсутствия целостной хронологической системы, привязка к разным точкам отсчета, естественно, могут привести к искажениям реальности. Кроме того, недостаточно даже таких условных выходов на абсолютные даты. Несомненно, на черняховских памятниках существуют материалы горизонтов, сопоставимых со ступенью С₂ (260-330 гг.). Но абсолютная дата ранних захоронений, известных в таких некрополях, как Данчены, Ружичанка, Ханска-Лутэрия, устанавливается пока весьма условно. Они могли быть совершены на любом отрезке времени ступеней С_1a, C_1b и начала ступени C₂. Иногда их выделяют в особую раннюю фазу и датируют рубежом ступеней C_1a и C_1b [Щукин М. Б., Щербакова Т. А., 1986. С. 209]. Однако немногочисленность этих погребений указывает на то, что они могли и не составлять единого горизонта и примыкали непосредственно к последующему периоду, датирующемуся ступенью C₂, который характеризуется целым рядом выразительных хронологических индикаторов (ранняя фаза Е. Л. Гороховского и Й. Тейрала) и датируется ступенями C_1b – C₂.

Положение осложняется также недостаточной расчлененностью материалов этих ступеней европейской хронологии. В то же время нельзя окончательно исключать возможность возникновения отдельных черняховских могильников еще на ступени C_1a. Находки в комплексах выразительных вещей, которые диагностируют эту ступень и выпадают из шкалы типов развитой черняховской культуры,— факт достаточно показательный и требующий своего объяснения. Таким образом, вопрос о нижней хронологической границе черняховской культуры не имеет однозначного решения, и, следовательно, ее возникновение нельзя связывать с конкретными историческими событиями. Это могло происходить накануне «готских войн» или в их процессе (230-270 гг.). В конце этого периода (259-274 гг.) была предпринята попытка создания в Галлии самостоятельного государства. В этом эпизоде участвовала и часть германских племен, оставивших, как полагает И. Вернер, горизонт «княжеских погребений» Лейна-Хаслебен [Werner J., 1973. S. 130]. Эти события имели широкий резонанс и могли отразиться на формировании и развитии черняховской культуры.

Краткий обзор главных аспектов изучения черняховской хронологии показывает, как много еще нерешенных проблем. Одной из самых актуальных задач является создание единой хронологической шкалы, которая включала бы все хорошо раскопанные и достаточно представительные черняховские памятники. Такой путь позволил бы синхронизировать отдельные комплексы и хронологические горизонты разных регионов, что необходимо для создания научной периодизации культуры.

Хозяйство, торговые связи и общественный строй

Основой хозяйства черняховского населения являлось земледелие. Употребление пашенных орудий подтверждается находками железных наральников и чересла, т. е. использовались легкие и тяжелые плуги, способные не только разрыхлять, но и переворачивать верхние пласты почвы [Краснов Ю. А., 1971. С. 3-11]. На сосудах имеются изображения коня и вола, запряженных в плуги (Черепин, Ромашки) [Брайчевський М. Ю., 1961. С. 183, 184]. Уборка урожая производилась железными серпами, разными по форме и происхождению, что, возможно, связано со специализированным назначением орудий. Есть находки кос, мотыжек. Отмечены во многих случаях отпечатки половы и зерен злаков на глине. Сеяли, по данным, собранным Э. А. Рикманом, преимущественно пшеницу, ячмень и просо. Реже встречаются следы зерен овса, гороха, чины. Для хранения урожая использовались ямы-погреба и сосуды-хранилища. Одна из ям на поселении во Флорештах могла вмещать до 12 центнеров пшеницы. Таким образом, она одна могла содержать запас, которого было довольно для пропитания шести человек в течение года, исходя из нормы потребления 200 кг в год на человека. Другие памятники Молдовы также подтверждают изобилие зерна на черняховских поселениях [Рикман Э. А., 1975в. С. 126-136]. Распространение огородных культур, посевы льна и конопли, известные еще зарубинецкому населению, имели место и в черняховскую эпоху.

Для помола зерна использовались ротационные жернова. Наряду с применением ручных жерновов одной семьей создавались сооружения, использовавшиеся целым коллективом. Об этом свидетельствуют два мельничных сооружения, обнаруженных и исследованных в Синицивке-Сабатиновке и Иванковцах. В специально построенных наземных сооружениях устраивались общественные мельницы. На поселении Синицивка-Сабатиновка в наземном помещении была обнаружена округлая площадка, выложенная камнями и фрагментами толстостенных черепков от сосудов-хранилищ (диаметр площадки около 1,5 м), в центре которой находился жернов-лежняк [Симонович Є. О., 1952а. С. 97-107; Сымонович Э. А., 1960а. С. 151-157]. На поселении Иванковцы в двукамерном наземном помещении с глинобитной печью мельничное сооружение было более сложной конструкции. В неотапливаемой камере на двух возвышениях, обмазанных глиной, помещались в древности два жернова. Возвышения располагались в 0,7 м друг от друга с углублением между ними. От жерновов к углублению шли две канавки с бортиками, куда ссыпалось молотое зерно. Рядом с углублением находилась яма овальной формы, выложенная в основании камнями и обмазанная глиной, служившая хранилищем [Винокур И. С., 1964. С. 180-182; 1970. С. 238-244].

Приселищное , разведение скота и, по-видимому, его бесстойловое содержание зафиксированы в черняховской культуре неоднократно. На черняховских поселениях и в могильниках найдены кости домашних и диких животных (до 90% всех находок). Характерно безусловное преобладание домашних животных. В. И. Цалкин отмечал господствующую роль в хозяйстве крупного рогатого скота (35-40%), кроме того, разводили мелкий рогатый скот (25-30%), свиней (15-20%) и лошадей (10%) [Цалкин В. И., 1962. С. 70, 71; 1964. С. 25-29].

Небольшой процент костей лошади не противоречит заключению о развитом хлебопашестве, так как при вспашке основную роль играли волы [Цалкин В. И., 1962. С. 92; 1964. С. 97].

Степные просторы должны были способствовать разведению мелкого рогатого скота и уменьшению числа свиней, но где бы ни селилось черняховское земледельческо-скотоводческое население, там сказывались прочные, сложившиеся традиции в ведении скотоводческого хозяйства: в частности, свиней продолжали разводить даже на самых южных памятниках.
К числу домашних животных относится также повсеместно использовавшаяся собака. Она не только охраняла стада и жилища, но имела значение в некоторых ритуальных действиях. Зафиксированы также кости осла и кошки [Брайчевський М. Ю., 1964. С. 62-64]. Часто попадаются кости птиц, среди которых были куры, судя по находке в Малаештах,— гуси, а в Балцатах,— утки [Федоров Г. Б., 1960а. С. 302. Рис. 17, 2]. Находят также яичную скорлупу [Рикман Э. А., 1975в. С. 143].

Породы крупного рогатого скота и свиньи были другими, чем в лесной полосе, и отличались от пород скота скифских племен, тогда как лошади из культурных слоев черняховских памятников Северного Причерноморья и скифов по размерам и строению скелета обнаруживают определенное сходство [Цалкин В. И., 1964. С. 89].

Характерен очень низкий (не выше 5-10%) процент костей диких животных среди всей массы остеологического материала — один из самых небольших, если сравнивать с прочими культурами эпохи железа Восточной Европы. Находят кости и рога оленей, косуль и лосей, кости и клыки диких кабанов. Имеются остатки костей зайца, хорька, бобра, медведя и волка. Охотились также на дикую птицу [Брайчевський М.Ю., 1964. С. 72-74; Рикман Э. А., 1975в. С. 144, 145].

В земле плохо сохраняются остатки ихтиологической фауны. Обыкновенно отмечают кости крупных рыб — сома, осетра, судака, щуки. Иногда встречается рыбья чешуя. На поселениях вблизи больших водоемов находят глиняные и каменные грузила для сетей. Возможны использование удочек и ловля с помощью острог. Яркий пример успешного рыболовного промысла дают находки на поселении Осокоровка. Там в ямах были обнаружены кости рыб, причем в яме 2 выявлено 12 рыбьих черепов, принадлежавших сомам и щукам (сомы — по 20-80 кг) [Пешанов В. Ф., Сымонович Э. А., 1964. С. 170].

Вопрос о специализации ремесла и отделения его в той или иной степени от земледелия чрезвычайно важен для социально-экономической характеристики местного общества. Как уже отмечалось, не вызывает сомнений переход ряда производств в руки соответствующих специалистов, снабжавших более или менее широкий круг заказчиков и, очень вероятно, работавших на рынок. Такие заключения, сделанные М. Ю. Брайчевским и А. Т. Смиленко, правда, вызвали возражения у В. В. Кропоткина, который настаивал на земледельческом характере черняховской культуры и считал возможным говорить лишь об общинном ремесле, т. е. о «первых этапах отделения ремесла от земледелия» [Кропоткин В. В., 1970а. С. 146-154].

Вещевые находки на черняховских памятниках и в особенности орудия труда, происходящие с поселений, свидетельствуют о широком развитии домашних ремесел, производивших множество изделий, необходимых в повседневном быту. Применение дерева при жилищном строительстве и для изготовления бытовых предметов, многочисленные орудия для его обработки указывают на широкое распространение навыков деревообработки. М. А.Тиханова считала, что одно из жилищ на поселении Лука-Врублевецкая, в котором были найдены пилка-ножевка, тесло и долото, принадлежало древоделу [Тиханова М. А., 1977. С. 69-76]. Несомненно местным было производство разнообразных изделий из камня, кожи, кости. Очевидно, одежду изготовляли из льняных и шерстяных тканей, отпечатки которых сохранили окислы, покрывавшие металлические предметы. Но несомненно использование в одежде также кожи. Мужчины и женщины обычно носили поясные ремни, свидетельством чего служат многочисленные поясные металлические пряжки и редкие наконечники ремней. Мягкую кожаную обувь в отдельных случаях (погребение 5 могильника у овчарни совхоза «Приднепровский», Чернелов-Русский) удерживали на ногах ремешки с пряжками. Умение обрабатывать шкуры подтверждают орудия труда из кости типа упомянутых «тупиков», металлических и костяных шильев, игл и проколок, костяных предметов для заглаживания швов и пр. Вероятно предположение об использовании мешочков из кожи, прикрепляемых к поясам и употребляемых для ношения и хранения в них пряслиц и других вещей. Для изготовления некоторых бытовых предметов использовался токарный станок, что подтверждают находки токарного резца в Бовшеве II и выточенных на станке пряслиц из мергеля в Рипневе II и Ракобутах [Баран В. Д., 1981. С. 102].

Чуть ли не на каждом черняховском поселении отмечаются находки шлаков, свидетельствующих о выплавке или кузнечной обработке черных металлов. В с. Непоротово была открыта железоплавильная печь — круглое в плане сооружение с продухами в нижней части, кусками железного шлака в заполнении [Крушельницкая Л. И., Мовша Т. Г., Павлив Д. Ю. 1977. С. 317]. Технологически установлено применение разнообразных приемов обработки железа и переработки его в сталь [Вознесенская Г. А., 4970. С. 34-38; 1972. С. 8-32]. По-видимому, производство было достаточно специализировано, но не выходило за рамки общины, находясь в руках деревенского кузнеца [Брайчевський М. Ю., 1964. С. 100- 102]. Железо выплавляли из болотных руд в сравнительно небольших количествах. Это обусловило относительную редкость находок железных изделий, обычно маломерных по сравнению с последующим раннесредневековым периодом [Довженок В. И., 1970. С. 41].

Шлаки, льячки, тигли на черняховских памятниках служат доказательством умения обработки цветных металлов [Петров В.П., Кравченко Н. М., 1961. С. 87, 88], хотя местное производство большинства категорий вещей все еще не доказано. Намечаются следы концентрации ювелирного производства, которое, по предположениям А. Т. Смиленко, явилось одной из первых специализированных ремесленных отраслей [Брайчевская А. Т., 1953. С. 21, 22; 1962. С. 82-85]. Состав сплавов, применявшихся мастерами, прежде всего свидетельствует о связях с причерноморскими центрами производства. Это не исключает использования северных рецептов приготовления сплавов для некоторых вещей [Черных Е. Н., Барцева Т. Б., 1972. С. 50-71; Барцева Т. Б., Черных Е. Н., 1968. С. 93-102]. Естественно, что сырье для производства вещей из цветных металлов было привозным.

Подавляющая часть предметов изготовлена из бронзы и белого металла типа биллона. Редкостью являлись вещи из свинца или олова, изделия из драгоценных металлов, украшения из серебра. Монета из Черняхова, ведеркообразная подвеска из Рыжевки и находки в Данченах, по сути дела, исчерпывают черняховские находки из золота. Некоторые фибулы и пряжки, покрытые зеленоватыми окислами, такими же, как на бронзовых изделиях, после очищения оказываются серебристого цвета. Однако сходство состава их металла и металла римских серебряных монет, во множестве проникавших на территорию черняховской культуры, не доказывает использования монет главным образом в качестве сырья.

Высокого совершенства и специализации достигло гончарное ремесло. Пока не прослежена концентрация ремесленного производства, даже гончарного, в той мере, в какой это было достигнуто, например, в Малопольше (Иголомия, Зофиополь и пр.). На черняховских селищах выявлены сравнительно небольшие гончарные мастерские, зафиксированные более чем в30 местах [Брайчевська А. Т., 1956. С. 143-150]. Так, на поселении Журавка обнаружены две гончарные печи и рядом с ними мастерская гончара, представлявшая собой довольно большое углубленное в материк помещение, внутри которого находились запасы глины, а в полу сохранились ямы от ножек мебели и, возможно, от оси гончарного круга. В мастерской найдены орудия труда гончара — лощило из камня, камень для растирания и дробления примесей к глине, ребро животного, по-видимому, употреблявшееся при формовке сосудов на гончарном круге. В мастерской изготовлялись только гончарные сосуды, обломки которых в большом количестве найдены в мастерской, и среди них часть была уже сформована, но еще не обожжена [Сымонович Э. А., 1966а. С. 117-121]. Сельские гончары обладали выработанными приемами производства, отбора сырья и т.д. Тем не менее они обслуживали лишь поблизости расположенные пункты, работая главным образом на односельчан. Только в некоторых случаях фиксируются признаки транспортирования и продажи определенных видов керамики, а может быть, и ювелирных изделий, в удаленные районы [Сымонович Э. А., 1956а. С. 268-270].
Характеристика торговых связей черняховского населения важна прежде всего для понимания уровня экономического развития общества. Не исключено зарождение внутриплеменной торговли и обмена среди черняховского населения. Об этом свидетельствует широкое распространение гончарной посуды, производство которой было сосредоточено в руках специалистов-ремесленников и было обусловлено покупательной способностью населения, т. е. наличием у него какого-то прибавочного продукта. Местный рынок сбыта имели, вероятно, и другие изделия общинных ремесленников.

Среди черняховского инвентаря большое место занимают предметы, привезенные с других территорий. Особенно быстро перешагивают культурные и этнические границы предметы вооружения, сельскохозяйственный инвентарь, модные украшения, не противоречившие традиционному костюму, предметы роскоши.

Особое значение имели сношения с позднеантичной цивилизацией. Не только носители черняховской культуры, но и многие другие народы Европы, торгуя и нападая на дряхлеющую рабовладельческую Римскую империю, перенимали ее технические и военные достижения, а знать варваров стремилась быть похожей на патрициев.

В черняховской культуре имеются категории находок, обязанные своим происхождением позднеантичной цивилизации. Это римские монеты, амфоры, краснолаковая и красноглиняная столовая посуда, стекло, металлическая посуда и др. (табл. LXXXII).

Давно уже было отмечено изобилие монет римского времени, преимущественно серебряных или биллоновых, и совпадение их распространения с зоной, занятой памятниками черняховской культуры (карта 27) [Брайчевський М. Ю., 1959; Кропоткин В. В., 1961; 1967]. Это важное свидетельство развития связей с Империей в тот период, когда римляне преодолели Дунай и, освоив Дакию, вплотную приблизились к землям нынешних Молдовы и Украины [Кропоткин В. В., 1954. С. 156 и след.]. Особая концентрация римских денариев характерна для лесостепной полосы, т. е. для территории основного распространения черняховской культуры [Брайчевський М. Ю., 1959. С. 8]. В степи монет меньше, и только область Надпорожья отличается обилием монетных находок. Левобережье Днепра дает в четыре раза меньше монет, чем правобережье. Общее число пунктов, в котрых были найдены монеты на Украине и в Молдове, превышает 1100, при этом преобладают отдельные находки монет, а кладов с монетами насчитывается до 140.

Карта 27. Распространение отдельных монет и кладов, датированных временем не позже II в. н. э. (по М. Ю. Брайчевскому, В. В. Кропоткину и А. А. Нудельману)
а — места находок отдельных монет; б — места находок кладов. Составитель Э. А. Сымонович

Карта 27. Распространение отдельных монет и кладов, датированных временем не позже II в. н. э.

Монеты происходят, как правило, с поселений, так как у черняховского населения не было обычая класть в могилы «оболы Харона», хотя все же отдельные случаи находок монет в захоронениях отмечены (Черняхов). Встречаются в черняховской культуре и просверленные монеты, использовавшиеся в качестве украшений-подвесок. Среди монет наибольшее количество составляют чеканенные в период с I — II до первой половины III в. н. э. Монет III в. н. э. гораздо меньше [Кропоткин В. В., 1970б. С. 32]. Причина уменьшения количества монет связана с их порчей; в результате ряда реформ императоров позднеримского времени в денариях оставалось все меньше и меньше серебра, и они теряли свою ценность. Аналогичное отношение к монетам у германцев описывает Тацит [С. 355, 5]: «Они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение», «они больше всего одобряют старинные и давно известные — серраты и бигаты», т. е. добротные серебряные монеты. Золотые монеты на черняховской территории крайне редки и встречаются преимущественно на землях Украины и Молдовы на памятниках конца IV в. н. э. Клады монет состоят обычно из серебряных денариев. Для юго-западных областей Э. А. Рикман отмечает некоторый подъем денежного обращения в середине IV в. н. э. Монеты IV в. н. э. в Молдове составили 44% всех находок [Рикман Э. А., 1971а. С. 101, 102]. Наряду с серебряной иногда употребляли и медную монету. Интересен Борочицкий клад, содержавший до 9 кг монет I —III вв. и наградной медальон с изображением императора Иовиана (363-364) [Тиханова М. А., 1956. С. 301-307; Пастернак Я., 1931. С. 11-17]. Имеются сведения о находках двух медальонов на Волыни и одного — в Киеве [Брайчевський М. Ю., 1964. С. 301, 302].

О значении монетных находок на землях Украины и Молдовы высказаны разные мнения. В противоположность М. Ю. Брайчевскому и Э. А. Рикману, В. В. Кропоткин предположил, что монеты распространялись по лесостепи не в порядке внутреннего обращения, но лишь выполняя функцию сокровища. Допускалась возможность использования монет в качестве денег лишь во внешней торговле, в основном в западных пограничных областях [Кропоткин В. В., 1954. С. 156]. По В. В. Кропоткину, в обмен на монеты и предметы роскоши от местных племен поступали рабы, скот, шкуры, кожи, меха, продукты лесных промыслов. М. Ю. Брайчевский указывал на развитую торговлю хлебом [Брайчевський М. Ю., 1959. С. 27-37; Рикман Э. А., 1975в. С. 230, 237]. Важными доводами в пользу внутреннего денежного обращения в среде черняховского общества служат «варварские подражания», встречающиеся среди прочих монет. Изготовление фальшивых денег, очевидно, было нужно для того, чтобы использовать именно покупательную способность монеты. Однако В. В. Кропоткин считал, что фальшивомонетчики были не из местной среды, а «подражания» проникли извне, с потоком других монет [Кропоткин В. В., 1961. С. 17]. Неправдоподобно большим выглядит поток серебра, если предположить, что в нем нуждались лишь как в металле для изготовления ювелирных украшений. Масса монет, попавших в клады или найденных порознь, отличается сильной потертостью. Это доказывает, что они прошли через множество рук [Рикман Э. А., 1975в. С. 237]. Трудно представить, что усилия для добычи монет предпринимались лишь для укрепления престижа, для далеко не всегда возможной внешней торговли, или чтобы закопать сотни денариев в землю в качестве сокровищ. Во всей Восточной Европе монеты обращались задолго до создания ранних государственных образований. Привозные монеты создали основу местной весовой и денежной систем. Распространение римских монет в варварской среде — это показатель глубоко зашедшей дифференциации черняховского общества.

Почти нет черняховских поселений, на которых бы не находили обломков глиняной тары античных городов — амфор (табл. LXXXII; карта 28). В них привозили вино и масло. Не исключено, что из лесостепи и степи в них же в обмен вывозили зерно, мед и т. д. Доля обломков амфор по отношению к местной лепной и круговой посуде, как правило, только в отдельных случаях составляет 20—30%. Они никогда не превалируют. Обычно лишь в могильниках, ближайших к берегам Черного моря, находят целые амфоры, хотя и на поселениях есть целые сосуды (Кринички, Киселово и др.) [Сымонович Э. А., 1960б. С. 247. Рис. 6, 10]. Вероятно, из-за трудностей транспортировки на черняховские земли привозили обычно амфоры средних размеров (светло- и красноглиняные). Они попадали и далеко на север, как свидетельствуют раскопки на поселениях Курской обл., в Посеймье. Хронологический диапазон привезенных амфор I — II — IV — V вв. Чаще всего использовали амфоры типа танаисских второй половины II—III в., инкерманские, типичные для IV в. н. э. на поздних этапах — амфоры типа Делакеу, которые выходят за рамки IV в. н. э., встречаясь на памятниках первой половины V в. н. э. К раннему времени относятся обломки двуствольных амфор из Луки-Врублевецкой, Лесок и амфоры типа Балцаты с высоким, почти цилиндрическим горлом [Рикман Э. А., 1972. С. 88. Рис. 1, 2, 3]. Интерес представляют разновидности амфор с левобережья, датируемые III — IV вв. [Сымонович Э. А., 1964а. С. 28. Рис. 3] и более западные находки из Поднестровья [Кропоткин В. В., 1970б. С. 45-47]. На многих амфорах имеются граффити, знаки или греческие буквы, нанесенные красной краской до их продажи северным «варварам» [Рикман Э. А., 1972. С. 89. Рис. 2].

Карта 28. Распространение важнейших мест находок амфор на территории черняховской культуры
Составитель Э. А. Сымонович

Карта 28. Распространение важнейших мест находок амфор на территории черняховской культуры

По численности и по частоте встречаемости на черняховских селищах красноглиняная и краснолаковая посуда намного уступает амфорам (табл. LXXXII). Этой античной, в основном столовой, посудой пользовались мало, так как мастерство местных гончаров делало в общем ненужным привоз издалека кувшинов, мисок, употребляемых в повседневном быту. Самый большой набор красноглиняной античной керамики из Ромашек и Звенигорода вызвал у В. В. Кропоткина сомнения в их черняховской принадлежности [Брайчевський М. Ю., 1960. С. 115. Табл. III; Смiленко А. Т., 1952. С. 59. Табл. И; Кропоткин В. В., 1967. С. 71].

Естественно, что античная посуда чаще всего встречается на черняховских памятниках степи и Причерноморья (Викторовка II, Каменка-Днепровская, Каборга IV, Коблево, Ранжевое, Михайловка и др.). Однако известна привозная столовая посуда и в более северных областях распространения культуры: фрагмент краснолакового сосуда из Кантемировки, кувшин из Раковца, кувшин из Черняхова. В могильниках целиком сохранившиеся сосуды редки, но в заполнении могил и культурных слоях поселений встречается значительное количество мелких фрагментов красноглиняной и краснолаковой керамики. Только для Молдовы В. В. Кропоткин приводит до десятка пунктов с материалами такого рода [Кропоткин В. В., 1970б. С. 84] . Глиняные античные изделия типа Terra sigillJata найдены в четырех черняховских жилищах Черепинского поселения [Баран В. Д., 1981. С. 100, 101]. Небезынтересно, что на черняховских памятниках Юга иногда встречаются не только круговые, но и вылепленные от руки античные сосуды. Сюда можно отнести светильники из Коблева и Гурбинцев [Сымонович Э. А., 1964в. С. 25, 26; 1979а. С. 68. Рис. 4, 6, 7].

В первые века нашей эры в Римской империи широкое распространение получила стеклянная посуда. Известны многие провинциальноримские стеклоделательные мастерские и центры производства, из которых шел поток импорта. Для населения вне границ Империи сосуды такого рода представляли большую ценность и не являлись предметом массового употребления. Очевидно, черняховской знатью особо ценились кубки для питья (табл. LXXXII), о чем можно судить и по попыткам воссоздать их в глине [Сымонович Э. А., 1978б. С. 179-186]. Известны остатки стеклоделательных мастерских в античных городах Северного Причерноморья. По-видимому, были сделаны попытки перенести производство стекла на земли, занятые черняховскими племенами. Свидетельство тому — открытие остатков стеклоделательного производства в с. Комаров. Однако там после непродолжительного периода производства стекла его пришлось прекратить. По предположению Ю. Л. Щаповой, это произошло из-за отсутствия соответствующего специального сырья и трудностей его доставки [Cмiшко М. Ю., 1964. С. 67-80; Шапова Ю. Л., 1978. С. 242]. Об ограниченном количестве стекла, поступавшего на черняховские селища, выразительно говорят материалы Журавки. На поселении на тысячи фрагментов керамики насчитывается 17 фрагментов стеклянных сосудов и пять стеклянных кубков [Сымонович Э. А., 1964г. С. 8-12]. Даже на причерноморских памятниках черняховской культуры стеклянных сосудов ненамного больше. Так, в Коблеве в 58 исследованных погребениях найдено два фрагмента таких сосудов, а в наиболее богатом стеклом Ранжевском могильнике в 20 могилах было три кубка. В удаленном от морской береговой полосы могильнике у овчарни совхоза «Приднепровский» на 96 захоронений пришлось три реконструированных стеклянных сосуда. Стеклянные кубки лучшего качества происходили из богатых могил. Есть случаи находок кубков в детских погребениях. Могила 35 у овчарни совхоза «Приднепровский», хотя и принадлежала младенцу, но отличалась большой величиной и глубиной и брошенными в нее в ритуальных целях панцирями черепах [Сымонович Э. А, 1960в. С. 204. Рис. 12. Табл. 14]. Стеклянные сосуды обычно изготовлены из желтоватого или зеленоватого полупрозрачного стекла, иногда (как в Фурмановке) насыщенного пузырьками воздуха.

Как исключение отмечено цветное стекло — например, кубок с греческой надписью под венчиком из погребения 14 Ранжевского могильника. Сосуд был сделан из почти непрозрачного стекла вишневого цвета [Сымонович Э. А., 1966в. С. 105-109]. Полосатоволнистую структуру стекла имел кубок из Переяслава-Хмельницкого, а другой оттуда же был полихромным [Гончаров В. К., Махно Е. В., 1957. С. 133-136. Табл. II, 10, 15]. Неоднократно встречены кубки, украшенные синими непаянными «глазками» (табл. LXXXIII, 1, Журавка, Будешты. Данилова Балка, Тилигуло-Березанка), характерные в основном для IV в. н. э. и последующих десятилетий [Сорокина Н. П., 1971. С. 101]. Известны кубки, украшенные напаянными нитями, иногда полихромные, как в Журавке [Сымонович Э. А., 1977. С. 77. Рис. 1,14; Кропоткин В. В., 1970б. С. 235. Рис. 78, 3]. Одноцветные кубки украшали также вертикальными напаянными ребрами я каннелюрами (Косаново, Черняхов). Особую группу составляют толстостенные массивные кубки, украшенные врезанными линиями, овальными и ромбообразными шлифованными плоскостями [Rau G., 1972. S. 171-214]. Им сопутствуют удлиненноконические кубки, более тонкостенные, украшенные горизонтальным линейным орнаментом (Данилова Балка) [Сымонович Э. А., 19526]. Представление о стеклянных сосудах в черняховской культуре далеко не полно из-за плохой сохранности тонкостенных кубков. Вследствие недостаточно хорошего качества стекла тонкостенные кубки часто встречаются рассыпавшимися на мельчайшие кусочки и не поддаются реконструкции.

Знакомство черняховского населения с сосудами из цветных металлов подтверждают не только сами вещи, но и подражания им в глине. черняховские гончары в ряде случаев явно воспроизводили формы металлических мисок и кувшинов. Блестящая поверхность таких сосудов с серым или черным отливом должна была напоминать металлическую. О подражании свидетельствуют такие детали, как глиня ные кольца, вдетые в ушки лепесовских сакральных мисок-ваз [Тиханова М. А., 1960. С. 94, 95. Рис. 40. 1, 2], или прикрепление ручек сосудов к фигурному горизонтальному краю так же, как это делалось в металле [Сымонович Э. А., 1964б. С. 324. Рис. 25, 1, 4]. С полным основанием сравнивает В. В. Кропоткин глиняный кувшин из Чистиловского могильника (погребение 3) с серебряными кувшинами провинциальноримской работы [Кропоткин И. В., 1972. С. 240, 241. Рис. 2, 1]. Находки самих металлических сосудов на черняховских памятниках крайне редки. В этом отношении выделяется погребение в Рудке с бронзовым котлом и миской табл. LXXXII, 32) [Кропоткин В. В., 1970б. Рис. 55, 5, 6; Кухаренко Ю. В., 1980. Табл. II]. В Чернищах на Житомирщине при случайных обстоятельствах был обнаружен примитивный бронзовый котел, содержавший клад римских монет I — II вв. [Кропоткин В. В., 1961. С. 56. Рис. 13]. Борочицкий клад дал два серебряных сосуда [Тиханова М. А.. 1956. С. 302, 224. Рис. 7, 1]. Уникальна бронзовая цилиндрическая туалетная коробочка из Ружичанского могильника со сложно закрывающейся при помощи поворота крышкой [Винокур И. О., <неразборчиво>] Из погребений Черняховского могильника было извлечено бронзовое ситечко, видимо, укрепленное на какой-то деревянной основе (Петров В. П., 1964б. С. 115, 116. Рис. 15, 9].

К черняховскому населению попадали не только металлические импортные сосуды. Примечательна находка миниатюрной бронзовой скульптуры коня из с. Кринички, датированной началом или серединой III в. н. э. [Сымонович Э. А., 1958. С. 23-25. Рис. 1]. Фигурку-подвеску в виде льва из Черепинского поселения В. В. Кропоткин вслед за В. Д. Бараном считает римским привозным изделием [Баран В. Д., 1956. С. 136, 137; Кропоткин В. В., 19706. С. 130. Рис. 40, 4]. Вполне вероятна связь бронзового изображения руки из Мышкова, фаллических подвесок и других случайных находок из западных областей Украины с черняховской культурой [Кропоткин В. В., 1970б. С. 257. Рис. 80, 5; Smiszko М., 1936. S. 130].

Достоянием черняховского общества явились три наиболее важных производственных достижения: плуг с железным наральником, ротационные жернова и гончарный круг. Они показывают существенный прогресс в развитии хозяйства местных племен, приведший к повышению производительности земледелия и к выделению некоторых ремесел, прежде всего гончарного, в специализированную отрасль производства. Отмечается совершенствование приемов и технических навыков в обработке металлов, кости, камня. Успехи земледелия, скотоводства, появление ремесел создали материальную базу для расцвета экономики черняховской культуры. Выделение гончарного ремесла, распространение дорогих импортных изделий и монет свидетельствуют о развитии местного обмена и внешней торговли. Предметом экспорта из Причерноморья, по мнению Б. А. Рыбакова, был прежде всего хлеб [Рыбаков Б. А., 1948б. С. 42, 43].

Исследованию экономического и социального развития черняховских и соседних с ними племен посвящен ряд работ, авторы которых пришли к выводу, что общество в первой половине I тысячелетия н. э. стояло на грани появления классов и принадлежало к этапу военной демократии [Брайчевський М. Ю., 1964; Wielowiejski J., 1960; Godłowski К., 1960]. Имеются основания говорить о социальном расслоении, происходившем в среде черняховского общества. На материалах могильников уже были отмечены захоронения вождей и жрецов, вооруженных дружинников, гончаров-ремесленников, возможно, кузнеца с кладом серпов и кос [Герета И. П., 1978. С. 310, 311. Рис. на с. 311]. В то же время имеются погребения беднейшего населения, почти лишенные всякого инвентаря.

Черняховские материалы и прежде всего богатая и разнообразная орнаментация на посуде, имевшая безусловно сложную семантику, дают ценные сведения для реконструкции языческого мировоззрения населения. Б. А. Рыбаков, изучив знаки на трехручпых вазах-чашах, найденных на жертвеннике, помещенном в центре специального сооружения-святилища на поселении Лепесовка, и сопоставив их с изображением на кувшинах, происходящих из могильников Малаешты и Ромашки, пришел к выводу, что эти сосуды несомненно служили ритуальным целям (рис. 6). Лепесовская чаша, изображения на которой разделены на 12 секций с неповторяющимися рисунками, отражающими специфику сельскохозяйственных работ и промыслов каждого из 12 месяцев в году, использовалась, вероятно, для священной воды при новогодних обрядах и гаданиях. Изображения на кувшине из Ромашек, расположенные двумя горизонтальными поясами, образуют определенную систему и представляют собой календарь, в котором отмечены дни языческих праздников, связанных с аграрной магией, фазы развития хлебов и наиболее благоприятные для их развития периоды дождей и солнечных дней. Календарь отражает довольно высокий уровень агротехнических знаний того времени и подтверждает деление года на 12 месяцев по 30 дней в каждом из них [Рыбаков Б. А., 1962. С. 66-82].

Рис. 6. Сосуды-календари IV в. в. э.
Наверху — кувшин из Ромашков;
внизу — сводная схема календарей из Ромашков и Лепесовки

Рассмотрев погребальные обычаи, Э. А. Сымонович пришел к выводу, что погребения с северной ориентировкой разрушались специально из страха перед мертвыми и для их обезвреживания. Этот обычай, по его мнению, был вызван изменением идеологических представлений населения, что привело к появлению новой ориентировки погребенных — головой к западу. Исследователь предположил, что появление погребений, ориентированных к западу и лишенных инвентаря, было связано с принятием христианства некоторыми племенами, находившимися под влиянием провинциальноримских центров, хотя прямых данных для доказательства распространения христианства у черняховских племен нет [Сымонович Э. А., 1963в. С. 49-60].

На некоторых черняховских поселениях открыты каменные изваяния-идолы. Около с. Иванковцы Хмельницкой обл. найдены три изваяния. Одно из них представляло собой четырехгранный столб, на трех сторонах которого грубо высечены человеческие лица. Другое изваяние, также в виде четырехгранного уплощенного столба, было снабжено грубо сделанной головой с бородой и усами, двумя руками, сложенными на груди и держащими меч. Небольшие раскопки в Иванковцах не выявили определенных сооружений, связанных с изваяниями, и не доказали принадлежность идолов к собственно черняховскому слою — помимо находок черняховской керамики, на поселении встречалась посуда второй половины I тысячелетия н. э. и времени Киевской Руси [Брайчевский М. Ю., Довженок В. И., 1967. С. 238-262]. Каменное изваяние из с. Ставчаны представляло собой фигуру бородатого мужчины в коническом головном уборе, держащую в руках рог для питья. На тыльной стороне изваяния выбито изображение коня [Винокур И. С., 1967б. С. 136-143]. Имеются сведения о многих находках антропоморфных идолов, сделанных из местного песчаника и обнаруженных в Поднестровье. Но места их обнаружения до сих пор не обследованы в должной мере, и нет достаточных оснований для связи их именно с племенами черняховской культуры.

Происхождение и этнический состав

Вопросы о том, с какими конкретными историческими событиями связано возникновение черняховской культуры, чем объясняются ее монолитность и единообразие на гигантской территории, какие племена входили в состав носителей черняховской культуры, какова была ее роль в сложении раннесредневековых славянских культур, пока не имеют достаточно ясного и однозначного ответа. Практически все возможные варианты решения этих вопросов в общей форме были предложены еще на начальном этапе изучения черняховской культуры, однако они и сейчас остаются лишь гипотезами, почти в равной степени подкрепленными научной аргументацией. Сложность и неоднородность этноструктуры населения, оставившего черняховскую культуру, сейчас серьезно не оспариваются никем. Разногласия касаются в основном вопроса о том, каким племенам принадлежала доминирующая роль в процессе сложения черняховской культуры. Не исключается и возможность ее формирования в гетерогенной среде.
До последнего времени ученые различных направлений применяли практически одни и те же методы исследования и схемы доказательств. На начальной ступени проводилось выделение тех или иных этнических элементов в метакомплекс черняховской культуры, затем следовал выбод о ее этнической принадлежности, что и служило основой для привязки к определенным историческим событиям, известным по письменным источникам. Однако вопросы сложения и этнической принадлежности черняховской культуры много сложнее, чем выяснение происхождения ее отдельных признаков. Поэтому сама правомерность подобного подхода во многих случаях вызывает сомнение. Кроме того, отсутствие строгой периодизации, а также точного определения хронологических границ черняховской культуры, опирающихся на надежные абсолютные даты, исключало возможность зафиксировать время появления, период развития и момент исчезновения того или иного признака. В целом картина складывалась чересчур упрощенная и статичная. Несовершенство методики приводило к тому, что ни одна из гипотез не могла быть исчерпывающе доказана или полностью опровергнута. Дискуссия зашла в тупик, и это вызвало необходимость переосмысления уже известных фактов, поисков новых путей исследования. В последние годы наметилось несколько перспективных направлений, сфокусированных на разных сторонах многогранной проблемы исторической интерпретации черняховской культуры и базирующихся на определенном круге материалов и приемах работы с источниками. По-прежнему основное внимание уделяется вопросам происхождения черняховской культуры, выявлению ее истоков, а также ее позднейшим судьбам и связям с раннесредневековым миром. Но при этом исследования последних лет основаны на гораздо большем количестве материалов, которые беспрерывно пополняются, и это в ряде случаев коренным образом меняет старые устоявшиеся положения. Более строгие критерии и требования, применяемые при сопоставлении культур для выявления генетических связей между ними, предполагают не сравнение отдельных разрозненных признаков культур, а их комплексов в целом. И самое главное, в современных работах выдвигается требование по возможности установить наиболее точные датировки, которые должны выделить достоверно синхронные комплексы или хронологически последовательные, что делает правомерным их сравнение.

* * *

Этническая ситуация в Юго-Восточной Европе накануне возникновения черняховской культуры была крайне сложной. Значительную территорию — от Поднепровья до Дуная — занимали сарматы. Археологические объекты, оставленные сарматским населением, весьма многочисленны и разнообразны. К ним принадлежат отдельные впускные погребения в курганах, курганные и грунтовые могильники (Усть-Каменка, Дзинилор, Маяки), своеобразный некрополь Калантаево в Среднем Поднепровье. Эти памятники не представляют собой единой монолитной группы, они принадлежали разным племенам, продвигавшимся несколькими миграционными потоками с востока на запад [Махно Е. В., 1960б; Щукин М. Б., 1976а; 1979б; Дзиговський О. М., 1980]. На северочерноморском побережье сохранились небольшие островки позднескифского населения.

Вдоль нижнего Днепра тянулась цепочка так называемых малых городищ, здесь же располагались три больших грунтовых некрополя: Николаевка, Золотая Балка, Красный Маяк (б. Бизюков монастырь). Известны позднескифские поселения и могильник в Нижнем Поднестровье — Холмское, Волчья Балка, Молога II [Гудкова А. В., Фокеев М. М., 1982; Фокеев М. М., 1982; Паламарчук С. В., 1982].

В первые века нашей эры происходит активное продвижение пшеворских и вельбарских племен в районы Верхнего Поднестровья и Волыни. На этой территории в период, непосредственно предшествовавший образованию черняховской культуры, складывается очень пестрая и во многом далеко еще не ясная картина. Прежде всего следует подчеркнуть, что весьма далек от исчерпывающего разрешения вопрос об этнической принадлежности пшеворской культуры.

Большинство исследователей в последних работах подчеркивает многокомпонентность, неоднородность этой культуры, связанную, по-видимому, со сложностью ее происхождения и этнического состава. К. Годловский выдвинул тезис о различных германских племенах, создавших эту культуру [Godłowski К., 1985]. В. В. Седов выделяет в ареале пшеворской культуры два региона — восточный и западный, в которых преобладали славянские или германские племена [Седов В. В., 1979. С. 60-70]. И. П. Русанова выделяет различные компоненты — славянский, кельтский и германский, расположенные чересполосно на территории пшеворской культуры [Русанова И. П., 1988]. В Верхнем Поднестровье и западном Побужье, т. е. на территории, где пшеворские памятники непосредственно соприкасались с черняховскими и предшествовали последним по времени, распространены пшеворские захоронения с оружием, которые можно связывать с германскими воинскими отрядами. Но здесь же, по данным Д. Н. Козака, известно множество поселений, среди населения которых, судя по особенностям керамического материала и деталям домостроительства, существенное место могли занимать славяне [Козак Д. Н., 1984а]. Вельбарские племена, скорее всего в своей основе германские, постепенно продвигались вдоль Вислы на Волынь и на своем пути, по-видимому, впитали в себя часть пшеворского населения и поэтому также не были однородны в этническом отношении. Ситуация осложнялась присутствием на территории Верхнего Поднестровья еще одной культурной группы — липицкой, памятники которой располагались в значительной мере чересполосно с пшеворскими. Липицкая культура представляет собой, по мнению большинства исследователей, «северное ответвление большого дако-гетского... массива» [Этнокультурная карта..., 1985. С. 40]. По современным данным, основная масса липицких поселений и могильников прекращает существование уже в начале II в. н. э. Вероятно, к этому времени немногочисленное дакийское население было в значительной мере ассимилировано или вытеснено пшеворскими племенами. Однако липицкие элементы сохраняются в культуре этого региона и позднее. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы поселения Ремезовцы, верхняя дата которого — конец II — начало III в. н. э.

Наиболее сложен вопрос о населении лесостепной полосы в междуречье Днестра и Днепра в предчерняховское время. До сих пор не вполне ясно, когда прекращает свое существование классическая зарубинецкая культура, однако вполне очевидно, что это происходит не позднее середины I в. н. э. [Щукин М. Б., 1979б. С. 68; Каспарова К. В., 1976б].

Таким образом, между классической зарубинецкой и черняховской культурами существует значительный хронологический разрыв (не менее 100 лет), что и ставит вопрос о правомерности их прямого сопоставления. Этот разрыв в некоторой степени заполняется так называемыми позднезарубинецкими (или постзарубинецкими) памятниками, Пока неясно, являются ли они завершающие этапом собственно зарубинецкой культуры, образуют самостоятельную культуру или составляют хронологический горизонт относительно близких между собой памятников. Изучены позднезарубинецкие памятники еще крайне слабо, в основном по материалам поселений. Большинство исследователей проводит линию генетической связи между позднезаруоинецкими памятниками и культурой киевского типа Этнокультурная карта..., 1985. С. 58, 59], при этом вопрос о роли позднезарубинецкой группы в формировании черняховской культуры ставился в литературе лишь в самой общей форме [Баран В. Д., 1980. С, 158].

Черняховскую культуру невозможно рассматривать как результат простой эволюции ни одной из предшествующих культур, хотя ее комплекс и включает скифо-сарматские, пшеворо-зарубинецкие, вельбарские и фракийские элементы. Выделение этих элементов, определение их значимости, удельного веса, районов концентрации дает возможность в самых общих чертах наметить картину расселения различных этнокультурных групп, входивших в состав черняховского населения. Ясно, что объективная картина может получиться лишь в том случае, если группы общих элементов выделены верно. Любая ошибка в этом вопросе неизбежно приводит к серьезным искажениям исторической действительности. Каждый из выделенных признаков должен обладать обязательно двумя качествами: определенностью происхождения и достаточно высокой степенью информативности. В большинстве работ по черняховской культуре в той или иной степени затрагивается вопрос о ее соотношении с памятниками предшествующего времени, так как обойти эту тему невозможно. Однако чаще всего дело ограничивается лишь проведением довольно поверхностных параллелей без глубокого и всестороннего анализа. В литературе рассеяно множество слабо обоснованных суждений по этому поводу, которые принимаются на веру, постепенно вырастая в традицию, и служат основанием для различных, весьма ответственных выводов. Специальные исследования по этому вопросу крайне немногочисленны и, как правило, невелики по объему [Сымонович Э. А., 1970а; Федоров Г. Б., 1957; Кравченко Н. М., 1970; Рикман Э. А., 1970б; Кухаренко Ю. В., 1954; Седов В. В., 1978]. Целенаправленное и развернутое исследование было предпринято лишь в отношении одного круга проблем, связанных с выявлением роли скифо-сарматского населения в сложении черняховской культуры [Гей О. А., 1985].

К настоящему времени сложилось достаточно устойчивое представление о группе скифо-сарматских признаков в черняховской культуре. К ним обычно относят: 1) подкурганные захоронения: 2) обряд трупоположения; 3) северная ориентировка погребенных; 4) положения костяка — скорченное на боку, с перекрещенными ногами, руками, уложенными на бедра или живот; 5) захоронения в подбоях, катакомбах, ямах с заплечиками; 6) обычай ставить вокруг погребенного множество сосудов; 7) куски туш мелкого и крупного скота в могилах; 8) куски мела и уголь в захоронениях с рупоположениями; 9) деформация черепов; 10) отдельные формы лепной и овчарней посуды; 11) каменное домостроительство: 12) некоторые разновидности инвентаря — костяные пирамидальные подвески, чечевицеобразные бусы (табл. LXXXIV) [Кухаренко Ю. В., 1954; Рикман Э. А., 1975в. С. 319, 320; Седов В. В., 1972. С. 121, 122; 1978; 1979. С 81-84; Федоров Г. Б., 1957. С. 234-243; Diaconu G., 1966. S. 444-446].

Между тем происхождение многих из этих признаков еще не до конца выяснено, во всяком случае не все из чих можно связывать именно со скифосарматскими племенами. Некоторые признаки не характерны для самой черняховской культуры и поэтому обладают минимальной информацией, другие могут свидетельствовать лишь о культурных связях и не представляют собой надежный источник для решения этногенетических проблем. Так, например, подкурганные захоронения встречаются в черняховской культуре чрезвычайно редко, и во всех случаях их культурная принадлежность сомнительна. Подкурганные сожжения у с. Войсковое принадлежат скорее всего к кругу памятников, имеющих северо-западное (пшеворское или вельбарское) происхождение. То же самое можно сказать и о погребениях у с. Башмачка [Смиленко А. Г., Мизин В. А.. 1979]. Надо отметить также, что в первые века нашей эры скифы уже утратили обычай сооружать курган над погребенным и хоронили умерших в простых грунтовых могилах.

Вопрос о происхождении северной ориентировки погребенных в черняховской культуре представляется довольно сложным и пока, вероятно, не имеет однозначного решения. Обычай укладывать мертвых головой на север характерен для позднесарматского населения На территории Северного Причерноморья весьма ощутимо возрастает с конца I в. н. э. число сарматских захоронений, ориентированных в северном полукруге, – с 28,5 до 72,6% [Костенко В. И., 1980. С. 12-14]. Однако северная ориентировка погребенных была широко распространена и у других народов в этот период на территории Восточной и Средней Европы. Она зафиксирована у поздних скифов, у населения античных городов [Арсеньева Т. М., 1977. Табл. 2], в культурах западной части Балтийского региона. В пшеворской культуре именно в позднеримское время наблюдается тенденция к преобладанию северной ориентировки [Никитина Г. Ф.. 1974. С. 71]. Обычно неверную ориентировку погребенных в позднеокифских и античных некрополях объясняют (и не без основания) сарматским влиянием [Абрамова М.П., 1962. С. 280; Шелов Д. Б., 1972. С.<цифра нечитаема>49]. Но вряд ли подобным образом можно объяснить наличие этого признака в пшеворской и вербальской культуpax. В. В. Седов полагает, что «сарматские погребальные особенности свойственны прежде всего черняховским трупоположениям с северной ориентировкой» [Седов В. В., 1979. С. 83]. Однако в приведенной им корреляционной таблице лишь двa признака — подбойные могилы и катакомбы — можно считать неоспоримо скифо-сарматскими. Кроме того, трупоположения с северной ориентировкой доминируют в черняховских могильниках — их почти в три раза больше, чем погребений с западной ориентировкой. Поэтому абсолютные цифры, приведенные в таблице, не всегда дают реальное представление о соотношении количества скифо-сарматских признаков, свойственных погребениям с северной и западной ориентировкой. Все это приводит к выводу, что вопрос о происхождении обычая укладывать умерших головой на север в черняховской культуре не находит однозначного решения. Видимо, мы здесь имеем дело со сложным синтезом разнородных традиций: южной (скифо-сарматской) и северо-западной (вельбарской, пшеворской).

Подробный анализ всех приведенных выше элементов черняховской культуры, предположительно имеющих скифо-сарматское происхождение, позволил разбить их на три группы. Первая группа включает в себя элементы бесспорно скифо-сарматского происхождения. К ним относятся прежде всего типы камерных погребальных сооружений могилы с подбоями и катакомбы. В литературе вопрос об обычае совершать захоронения в подбоях всегда решался вполне однозначно — было совершенно очевидно, что он имеет к черняховской культуре сарматские истоки [Кухаренко Ю. В., 1954; Седов В. В., 1976. С. 95; Рикман Э. А., 1975в. С. 318]. Напротив, интерпретация черняховских катакомб вызывала серьезные сомнения. Наиболее естественным представлялось в первую очередь привести позднескифские аналогии [Сымонович Э. А., 1971а. С. 66-69]. Действительно, спецификой позднескифского погребального обряда являются именно катакомбные захоронения. Позднескифские катакомбы представляют собой весьма устойчивую разновидность погребального сооружения, их отличительная особенность состоит в том, что камера расположена перпендикулярно входной яме [Вязьмитина М. И., 1972. С. 158-160]. Конструкция черняховских катакомб принципиально иная. Камера этих сооружений представляет собой как бы непосредственное продолжение входной ямы — их длинные оси лежат на одной прямой. Бросается в глаза еще одно существенное отличие: позднескифские катакомбы предназначены для многократных захоронений, тогда как черняховские — исключительно для одиночных. По всем основным элементам катакомбы, открытые на черняховских памятниках, очень близки аналогичным сарматским могилам, которые распространены в Поволжье, Подонье, Крыму, на Северном Кавказе и фиксируют пути сарматской экспансии с востока на запад.

К первой группе скифо-сарматских признаков в черняховской культуре относятся также отдельные формы лепной керамики. Они представлены четырьмя основными типами. В первый тип объединены горшки с низким сферическим туловом, высоким горлом и широким дном (табл. LXXXV). Они имеют многочисленные аналогии в сарматских погребениях первых веков нашей эры на территории Северного Причерноморья. Ко второму типу принадлежат сосуды вытянутых пропорций с краем в виде раструба, пологими, плавно изогнутыми плечиками. Наибольший диаметр у них находится на середине высоты. Такие сосуды также широко распространены у сарматских племен Северного Причерноморья в первые века нашей эры. Третий тип включает сосуды вытянутых пропорций с краем в виде раструба. Наибольший диаметр находится в верхней части сосуда. Подобные сосуды являются специфической особенностью позднескифских памятников. Четвертый тип охватывает горшки с очень высоким, почти прямым венчиком и наибольшим диаметром, расположенным на середине высоты сосуда. Подобные горшки зафиксированы у сармат Среднего Поднепровья и Днестровско-Прутского междуречья.

К первой группе скифо-сарматских элементов черняховской культуры следует отнести и некоторые виды построек из камня — многокамерные дома и строительные комплексы (усадьбы), состоящие из большого числа помещений, сгруппированных вокруг обширного внутреннего двора и объединенных каменной стеной. Такие постройки по всем признакам (типы кладок, планировка, устройство отопительных сооружений, внутреннее оформление помещений) очень близки к каменному домостроительству позднескифских городищ и поселений [Смiленко А. Т., 1975. С. 47; Магомедов Б. В., 1980. С. 133].

Изучение признаков первой группы и подсчет их процентного соотношения по отдельным памятникам показали, что они сосредоточены главным образом в Северном Причерноморье (карта 29). Именно здесь локализуется ряд могильников (Викторовна II, Коблево, Ранжевое, Фурмановка) с устойчивым набором выразительных черт: резким преобладанием обряда ингумации, высоким процентом таких типов погребальных сооружений, как могилы с подбоями, катакомбы. Для этой зоны весьма характерна также лепная керамика сарматских форм. Каменное домостроительство, зафиксированное на некоторых памятниках (Борислав, Александровна, Городок), восходит к позднескифским архитектурным традициям. Элементы первой группы, имеющие бесспорно скифо-сарматское происхождение, отражают идеологические представления, традиции домашнего производства, домостроительства. Их концентрация в северопричерноморской зоне черняховской культуры свидетельствует о присутствии в этноструктуре населения именно этого региона скифо-сарматского компонента. Следует отметить, что преобладают именно сарматские черты. По-видимому, к середине III в. н. э., после бурных событий периода «готских» войн, позднескифская культура в Нижнем Поднепровье угасала, и черняховское население не унаследовало ни специфику позднескифского погребального ритуала, ни форм лепной скифской посуды, восприняв лишь некоторые традиции местного домостроительства.

Карта 29. Скифо-сарматские элементы в памятниках черняховской культуры
а — трупоположения в простых ямах;
б - трупоположение в ямах с уступами;
в — трупоположения в подбоях;
г — трупосожжения;
д — одиночные ямы с уступами;
е — одиночное подбои;
1 — Каменка-Днестровская;
2 — Гавриловна;
3 — Городок;
4 — Каменка-Анчекрак;
5 — Каборга;
6 — Викторовка II;
7 — Коблево;
8 — Ранжевое;
9 — Фурмановка;
10 — Кантемировка;
11 — Переяслав-Хмельничкий;
12 — Черняхов;
13 — Будешты;
14 — Журавка.
Составитель О. А. Гей

Карта 29. Скифо-сарматские элементы в памятниках черняховской культуры

Вторая группа включает элементы, которые также имеют скифо-сарматское происхождение, однако встречаются в черняховской культуре лишь как исключение: 1) выразительные проявления культа огня в могилах с трупоположениями (обожженные части деревянных конструкций и скелета, остатки кострищ; Раковец); 2) деревянные сооружения в могилах (гробы, колоды; Черняхов); 3) кости барана с ножом в могилах; 4) деформированные черепа (Черняхов, Спанцов); 5) кусочки мела в могилах (Будешты, Маслово).

Третья группа содержит элементы, вопрос о происхождении которых не имеет однозначного решения: 1) обряд трупоположения (в некоторых случаях показателем присутствия в составе населения скифо-сарматского компонента может быть преобладание этого обряда); 2) северная ориентировка погребенных; 3) обычай обставлять погребенного многочисленными сосудами; 4) невыразительные скопления угольков рядом со скелетом и в заполнениях могил; 5) положение костяка — скорченное на боку, с согнутыми и перекрещенными ногами;
6) некоторые типы гончарной посуды; 7) обилие бус в погребении, некоторые виды украшений. Первые пять элементов третьей группы не являются спецификой позднескифской и сарматской культур, они распространены очень широко и встречаются у разных этносов. Отдельные разновидности инвентаря и гончарной керамики, вероятнее всего, были привнесены в черняховскую культуру путем многоступенчатых заимствований. Так, например, ведеркообразные подвески появляются сначала у позднескифского и сарматского населения, затем вместе с сарматами попадают в Подунавье и Среднюю Европу, Затем, в связи с миграциями шеворских и вельбарских племен на юго-восток, ведеркообразные подвески распространяются на территории черняховской культуры [Бажан И. А., Каргапольцев С. Ю., 1989]. Довольно сложная цепочка заимствований предшествовала и появлению в черняховской культуре многих характерных типов гончарной посуды. Наиболее близкие аналогии открытым острореберным мискам обнаружены в комплексе меотской серолощеной керамики. Продукция меотских гончарных мастерских распространялась широко в степных регионах в сарматской среде. В сарматских захоронениях встречаются серолощеные острореберные миски с отогнутым венчиком на кольцевом поддоне, аналогичные меотским. По-видимому, под влиянием процесса сарматизации массовое изготовление серолощеной керамики начинается на рубеже нашей эры в античных городах северо-западного Причерноморья, на Боспоре [Кравченко Н. М., Корпусова В. М., 1975. С. 40-42; Магомедов Б. В., 1977]. Не исключено, что гончарное производство было воспринято черняховским населением из ремесленных центров северопонтийских городов, причем вместе с общими навыками к нему проникли и отдельные формы сосудов, в частности острореберные миски. Не вполне определенные по происхождению элементы третьей группы рассеяны равномерно по всему ареалу черняховской культуры.

Основным источником для выделения в черняховской культуре зарубинецких, пшеворских, вельбарских и фракийских элементов служат материалы обряда трупосожжения и лепная керамика. Н. М. Кравченко провела классификацию черняховских трупосожжений, подразделив их на 28 типов; некоторые из них, по ее мнению, имеют выразительные черты, указывающие на их происхождение. Так, захоронения в урнах и ямках, сопровождаемые сосудами-приношениями, она связывает вслед за Э. А. Сымоновичем с зарубинецким обрядом [Кравченко Н. М., 1970. С. 47; Сымонович Э. А., 1959а. С. 88; 1970а]. Пшеворскими по происхождению считаются сожжения, сопровождающиеся фрагментами вторично обожженной, ритуально разбитой посуды, а также погребения в обширных ямах, где остатки кремации лежат рассредоточенно, вперемешку с землей. Отсутствие обрядового инвентаря, ямы и урны под крышками выделяются как гето-дакийские признаки [Кравченко Н. М., 1970. С. 49]. Эта схема различных по происхождению элементов обряда трупосожжения в черняховской культуре принимается (или во всяком случае не оспаривается) большинством исследователей и используется во многих работах [Седов В. В., 1979. С. 89, 90].

Прежде всего надо отметить, что до сих пор методика изучения обряда кремации разработана крайне слабо. Погребение представляет собой систему взаимосвязанных элементов, каждый из которых отражает конкретные действия, совершаемые в общем процессе погребального ритуала. Для трупосожжений характер связей в целой системе еще совершенно не ясен, не определена значимость признаков. Поэтому, оперируя отдельными признаками, вне системы, исследователь ступает на скользкую почву. Сосуды-приставки и разбитая керамика в сожжениях распространены на очень широкой территории, буквально во всех латинизированных культурах Восточной и Центральной Европы. Вряд ли правомерно связывать эти элементы с определенным этносом. Для классической зарубинецкой культуры характерны безурновые захоронения с целыми сосудами. Однако такой тип сожжения — обычное явление и для вельбарских, и для пшеворских могильников [Кухаренко Ю. В., 1980], тогда как в черняховской культуре он зафиксирован в единичных случаях [Никитина Г. Ф., 1985. С. 73, 74]. Как уже отмечалось, более корректно в методическом отношении проведение параллелей с памятниками позднезарубинецкими. Однако здесь сразу же возникает ряд сложностей. К настоящему времени раскопкам подвергался лишь один позднезарубинецкий могильник — Рахны, расположенный в верховьях Южного Буга. Датируется он концом I — началом II в. и, следовательно, не относится к периоду, непосредственно предшествующему возникновению черняховской культуры. Однако в материалах этого памятника хорошо прослеживается перерождение основных характерных черт зарубинецкого обряда и возникновение новых признаков. В частности, появляются сожжения с фрагментами обожженной посуды. Типы сожжений пшеворской и вельбарской культур по сути дела идентичны. Однако распространены разные типы внутри ареалов этих культур отнюдь не равномерно, значительны видоизменения обряда погребений и во времени. Так, на разных стадиях развития пшеворской культуры соотношение урновых и безурновых захоронений сильно варьировало: со II в. н. э. прослеживается явная тенденция к преобладанию урновых сожжений, которая продолжается и в III в. н. э., с конца III в. н. э. возрастает доля безурновых погребений [Никитина Г. Ф., 1974. С. 64]. Подсчеты, проведенные суммарно по большим регионам и довольно длительным отрезкам времени, выявляют лишь самые общие закономерности. Очень важно проследить колебания элементов обряда по отдельным могильникам в течение коротких периодов, соответствовавших смене поколений. Такое исследование позволило бы определить изменчивость различных признаков, а следовательно, и их значение для определения специфики обряда.

Такая работа проделана пока только по материалам одного памятника — могильника Брест-Тришин, который может считаться эталонным для ранней стадии вельбарской культуры на территории Восточной Европы. Ю. В. Кухаренко предложил общую датировку всего могильника — 170-270 гг., которая до сих пор принимается без изменений. Исследование взаимовстречаемости хронологически показательных вещей в погребениях позволило выделить три горизонта в могильнике, приблизительно равных по продолжительности. Сопоставление типов сожжений внутри этих горизонтов дало весьма любопытные результаты. В могильнике выделяется четыре основных типа сожжений:

1. Урновое чистое. Захоронение совершается в толще чистого песка. Обломки костей сложены в урну и тщательно очищены от остатков погребального костра. Довольно часто внутри сосуда, сверху на костях, находится миниатюрный сосудик (миска, кубок).
2. Урна с остатками костра. Захоронение совершается в яме, заполненной золой. Обломки костей, заполняющие урну, тщательно очищаются от остатков погребального костра. Поверхность сосуда-урны не носит следов вторичной обожженности.
3. Безурновое чистое. В яме нет следов погребального костра. Кости тщательно очищены. Довольно часты в яме (на костях, под костями, среди костей) фрагменты керамики и целые сосуды.
4. Безурновое с остатками костра. Яма заполнена золой, перемешанной с обломками человеческих костей. Среди золы и костей — фрагменты поврежденной огнем керамики, ритуально разбитые и целые сосуды, поверхность которых также носит явные следы вторичной обожженности.

В целом по могильнику значительно преобладают безурновые погребения [Кухаренко Ю. В., 1980. С. 25], но удельный вес разных типов трупосожжений меняется со временем. На начальной стадии функционирования могильника представлены все выделенные типы, которые довольно полно отражают разнообразие форм обряда кремации вельбарской культуры. Интересно, что урновые сожжения составляют здесь 50%. На второй стадии господствуют чистые безурновые погребения, которые вообще в могильнике составляют лишь незначительную часть [Кухаренко Ю. В., 1980. С. 25]. И наконец, на третьей стадии происходит новое видоизменение обряда: совершенно исчезают чистые безурновые сожжения, подавляющее число погребений совершается в ямах с остатками костра. Этот факт весьма показателен и при сравнении с черняховским обрядом позволяет сделать интересные выводы.

Существует несколько черняховских (или проточерняховских) могильников, ранние горизонты которых могут быть синхронизированы с комплексами Брест-Тришина. Прежде всего это относится к могильнику Ружичанка, начальная фаза которого относится ко времени ступени С_1b . Основная часть материалов Ружичанки укладывается в пределы периода С₂, т. е. синхронна и несколько моложе финальной стадии Брест-Тришина. В обоих могильниках совпадают некоторые категории довольно характерных вещей, широко представлены фибулы с зернью, диагностирующие период С₂. Третий горизонт Брест-Тришина характеризуется, кроме того, исчезновением старых, типично вельбарских форм керамики и появлением новых. В первую очередь это высокие открытые миски с наметившимся ребром, широко представленные и в погребениях первого горизонта Ружичанки. Единственный тип сожжений в Ружичанке — безурновые погребения с остатками костра, что характерно и для третьего периода могильника Брест-Тришин. Этот тип погребений не типичен для черняховской культуры в целом и численно преобладает лишь на самых ранних памятниках (Ханска-Лутэрия). Подобное совпадение — общность погребального обряда, многих категорий вещей и керамики в позднем горизонте Брест-Тришина и ранней фазе Ружичанки — безусловно, не может быть случайным. Вероятно, сожжения в ямах с остатками костра, по крайней мере для раннего этапа западных регионов черняховской культуры, следует выделить как вельбарскую черту.

Необходимо отметить еще несколько важных моментов. Для пшеворской культуры Волыни и западного Побужья характерны захоронения в урнах с остатками костра, при этом часто их сопровождает оружие. Трупосожжения с оружием не составляют большого числа в черняховской культуре. Они зафиксированы в таких могильниках, как Малаешты, Компанийцы, Ханска-Лутэрия. По-видимому, истоки этой специфической черты обряда в черняховской культуре следует связывать именно с пшеворской культурой, причем, вероятнее всего, с германским ее компонентом. Каменные конструкции в трупосожжениях также явно имеют северо-западное происхождение, хотя пока неясно, какой группой племен они привнесены в черняховскую культуру.

Использование гончарной посуды в качестве источника для изучения этноструктуры населения черняховской культуры еще не дает ощутимых результатов. Главным препятствием для этого является отсутствие детальных типологических разработок, а также неясность вопроса о происхождении гончарной керамики. Безусловно, некоторые выразительные типы сосудов имеют аналогии в соседних и предшествующих культурах. Это относится прежде всего к трехручным вазам. В первых веках нашей эры подобные вазы, но лепные, а не гончарные, были широко распространены на территории Польши и восточной Германии [Магомедов Б. В., 1977. С. 113, 114]. Узкогорлые кувшины с биконическим туловом, близкие по форме черняховским, известны в Дакии [Магомедов Б. В., 1977. С. 115. Табл. I]. Перечень аналогий можно было бы продолжить, однако, по-видимому, создание разнообразных форм в каждом отдельном случае имело длительную и сложную предысторию, как это было показано выше на примере острореберных открытых мисок.

Значительно более широкие возможности уже в настоящее время открываются при изучении лепной керамики черняховской культуры Можно выделить несколько хорошо отличимых форм, которые генетически восходят к пшеворским, вельбарским и гето-дакийским прототипам. На большинстве памятников представлена группа сосудов, имеющих пшеворское или вельбарское происхождение. К ним относятся:
1) яйцевидные горшки с загнутым внутрь краем;
2) разнообразные биконические миски закрытой формы; 3) биконические приземистые кружки; 4) воронковидные миски и некоторые другие типы (табл. LXXXVI). Достаточно четко выделяется также группа сосудов баночной формы, имеющих гето-дакийское происхождение. Эти сосуды встречаются в основном на памятниках юго-западного региона черняховской культуры (Фурмановка).

По-видимому, следы проникновения населения с северо-запада все же не ограничиваются лишь кругом вельбарских и пшеворских древностей. К настоящему времени накопились сведения о своеобразных, стоящих особняком погребениях, принадлежащих воинам или всадникам и разбросанных на очень широкой территории. К ним относится захоронение под каменным закладом, совершенное в слое одного из приольвийских городищ. К счастью, оно достаточно надежно датируется третьей четвертью III в. н. э. [ Гороховський Є. Л., Зубар В. М., Гаврилюк Н. О., 1985]. Вероятно, к этой же группе следует отнести и известное богатое погребение в Рудке, которое по набору содержавшегося в нем инвентаря ближе всего стоит к вельбарской культуре [Кухаренко Ю. В., 1980. С. 83-86]. Однако оно совершено по обряду ингумации, что сразу выделяет его из круга вельбарских памятников Волыни. Эти разрозненные данные пока не укладываются в единую картину. Возможно, они как-то связаны с горизонтом княжеских захоронений Средней Европы (Лейна-Хаслебен), относящимся к началу фазы С₂ (третья четверть III в. н. э.), но какова их роль в сложении черняховской культуры, — пока остается загадкой.

Очень интересные находки, во многом меняющие современные представления, сделаны в Нижнем Поднепровье (раскопки О. А. Гей 1986 г.). В позднескифском могильнике Красный Маяк открыт целый ряд захоронений, совершенных по обряду северо-западных культур (безурновое трупосожжение, могилы со стелами, черепа под каменными закладами). В одном из них (парное детское захоронение) обнаружен богатый набор прибалтийских бронзовых украшений, включавший налобный венчик с подвесками, составленными из колечек и пронизок, кольца, браслеты, колокольчики. Комплекс датируется второй половиной II — началом III в. н. э. Новые находки в Красном Маяке не могут быть соотнесены ни с одной из культур северо-западного круга (вельбарская, пшеворская, черняховская), памятники или элементы которых до сих пор были известны в Северном Причерноморье. Это совершенно новое явление, достоверно фиксирующее миграции из Прибалтики на рубеже II и III вв. В дальнейшем предстоит выяснить, какую роль сыграло это население в событиях середины III в. н. э. или их предыстории.

Одной из самых настоятельных задач остается определение зон, где, вероятнее всего, могло происходить формирование черняховской культуры. В самом подходе к решению этого вопроса наблюдаются резкие разногласия. Группа киевских ученых (В. Д. Баран, Б. В. Магомедов) полагает, что территория, на которой локализуются наиболее ранние черняховские памятники, включает Поднестровье, Среднее и Нижнее Поднепровье, Молдову, и относит процесс сложения черняховской культуры к рубежу II — III вв. [Баран В. Д., 1981. С. 153, 154; Этнокультурная карта..., 1985. С. 47]. В границах этого широкого ареала расположены разнородные памятники предшествующего времени. Часть их относится к кругу культур лесостепной зоны (позднезарубинецкие, пшеворские). К этому же кругу принадлежат поселения, материалы которых имеют смешанный характер,— Ремезовцы, Подберезцы. Другие памятники — позднескифские и сарматские — представляют собой совершенно иной мир степного Причерноморья, находившийся под интенсивным воздействием античной цивилизации. По представлениям В. Д. Барана, все эти памятники доживают до черняховской культуры, а некоторые существуют и позднее, являясь не только ее предшественниками, но и соседями. Эта посылка позволяет нарисовать картину интеграции разнородных этнокультурных групп, которая и привела к сложению черняховской общности. Киевские специалисты предполагают участие в этом процессе германских племен, представленных археологически вельбарскими памятниками, однако лишь на более позднем этапе [Баран В. Д., 1981. С. 159-161; Магомедов Б. В., 1979а. С. 62; Этнокультурная карта.., 1985. С. 50]. По мнению В. Д. Барана, памятники типа Дитиничей появились на Волыни не раньше начала второй четверти I тысячелетия н. э., т. е. они в основном синхронны черняховским древностям [Баран В. Д., 1981. С. 159]. Таким образом, на Волыни наблюдается типичная картина стыка и взаимодействия двух этнокультурных групп. Иллюстрацией к подобному выводу служат факты чересполосного расположения хорошо отличимых по характеру инвентаря и погребального обряда могильников — черняховских (Бережанка, Чернелов-Русский) и вельбарских (Дитиничи, Машев, Любомль). Все это, по мнению В. Д. Барана, заставляет считать неудачными попытки связать возникновение черняховской культуры с распространением вельбарских древностей [Баран В. Д., 1981. С. 160, 161].

Особое место в исторической интерпретации черняховской культуры украинские исследователи уделяют заключительному этапу ее развития. Широкие полевые работы в Поднестровье привели к интересным открытиям. Прежде всего было выявлено много общих черт раннеславянских и черняховских памятников этого региона — в лепной керамике и домостроительстве. Выяснилось также, что на этой территории между теми и другими памятниками не существует хронологического разрыва. На некоторых поселениях найдены вещи, датирующиеся IV—V вв.,— железная фибула со сплошным приемником из Черепина, обломок стеклянного сосуда и фрагмент узкогорлой светлоглиняной амфоры из Сокола, бронзовая трехпальчатая фибула из Теремцов [Вакуленко Л. В., 1983. С 169, 170; Баран В. Д., 1981. С. 148] Наряду с обычной лепной керамикой здесь обнаружена и гончарная посуда, аналогичная черняховской. Отмечены и другие важные обстоятельства. Одной из выразитель ных черт культуры ранних славян, неизвестном за пределами славянского мира, является печь-каменка. Подобные печи обнаружены на многих поселениях со смешанным — черняховским и раннесредневековым славянским — материалом на Днестре и Пруте (Черепин, Теремцы, Сокол, Бакота) [Баран В. Д., 1981. С. 172]. Все эти факты, по мнению В. Д. Барана, свидетельствуют о том, что раннеславянская культура с керамикой пражского типа унаследовала традиции той части черняховской общности, которая сложилась на позднезарубинецкой и пшеворской основе [Баран В. Д., 1981. С. 173-175].

Однако в этой схеме предыстории, происхождения, развития и позднейшей судьбы черняховской куль туры далеко не все звенья оказываются достаточно надежными. Прежде всего из ареала наиболее ранних черняховских памятников, очерченного B. Д. Бараном, должны быть исключены Северное Причерноморье и Среднее Поднепровье. Как было показано в последних работах, самые ранние северопричерноморские комплексы можно отнести лишь к середине или второй половине III в. н. э. [Гороховський Є. Л., Зубар В. М., Гаврилюк Н. О., 1985. C. 37; Гей О. А., 1986]. Предположение о возможности возникновения черняховской культуры в Среднем Поднепровье на рубеже II – III вв. базируется главным образом на материалах отдельных поселений (Ломоватое). Однако убедительных фактов для обоснования этой датировки пока не существует.

Хронология большинства культурных групп, существовавших накануне сложения черняховской общности, разработана еще крайне слабо. Разногласия по поводу датирования конкретных памятников препятствуют созданию единой и непротиворечивой в целом картины расселения и миграций племен — носителей культур I —III вв. В последних работах М. Б. Щукина все настойчивее звучит мысль о том, что горизонт Рахны — Почеп (позднезарубинецкие памятники) относится ко времени не позднее первой половины II в. н. э. [Щукин М. Б., 1979б. С. 69]. Если это так, то между черняховской и позднезарубинецкой культурами существует незначительный хронологический разрыв, который, однако, пока нечем заполнить. Во всяком случае на территории Волыни, Подолии, Поднестровья в настоящее время неизвестны памятники горизонта Рахны — Почеп, которые могли бы стать связующим звеном этой цепи.

Недостаточно убедительно обоснована и идея о прямой генетической преемственности между черняховскими и раннеславянскими памятниками в верховьях Днестра и Буга. Поселения со смешанными материалами интерпретируются как переходные. Однако многие из них (Черепин, Сокол, Бакота, Теремцы, Рипнев II) содержат и более ранние, чисто черняховские слои, поэтому вполне возможно, что при постройке на месте черняховского поселения раннесредневековых полуземлянок с печами-каменками в них оказался смешанный материал, относящийся к разным культурам. Такое смешение прослеживается на поселении Бакота, где черняховская керамика найдена даже в древнерусских жилищах, и хорошо видно на поселении Черновка I, где черняховские материалы встречены во всех жилищах VII — VIII вв. [Русанова И. П., Тимощук Б. А., 1984б. С. 19]. В то же время открытие на некоторых поселениях хорошо датированных комплексов V в. н. э., содержащих черняховские и раннесредневековые славянские материалы, еще не доказывает генетическую преемственность между этими группами памятников, а может свидетельствовать лишь о каком-то периоде их синхронного существования.

Ленинградская группа ученых продолжает развивать идею о том, что проникновение вельбарских племен на юго-восток явилось причиной сложения черняховской культуры. М. Б. Щукин на основе детального хронологического анализа памятников Волыни выделил в процессе миграции гото-гепидского населения два потока. Первый из них представлен такими памятниками, как Брест-Тришин, Пересыпки, Величковичи, Могиляны-Хмельник, Любомль, Городок, и фиксируется в археологических материалах со стадии C_1a (около 200 г. н. э.) до второй половины III в. н. э. По мнению М. Б. Щукина, в формировании черняховской культуры принимало участие германское население, пришедшее на Волынь именно с этим потоком, и фиксируется это на стадии С_1b — С₂ (220-330 гг.). В это время происходило проникновение второй волны вельбарских племен, оставивших такие памятники, как могильник у с. Дитиничи и поселение Ромаш [Szczukin М., 1981].

Обоснованность датировок и логичность построения придают концепции М. Б. Щукина стройную доказательность. Однако и эта схема не решает всех вопросов и не снимает всех противоречий. Разница во времени возникновения могильников Брест-Тришин и Дитиничи по сути дела очень невелика — на протяжении всего периода С (230-260 гг.) они сосуществуют. Не совсем понятно, почему новые пришельцы с северо-запада не включились в процесс формирования черняховской культуры. Не вскрыт механизм наследования вельбарских элементов и зарождения новых, чисто черняховских. Удалось проследить эволюцию погребального обряда могильника Брест-Тришин, выявить периоды бытования отдельных категорий инвентаря. Выяснилось, что на протяжении столетия облик культуры населения, оставившего могильник, претерпевает значительные изменения. На заключительном этапе преобладает тип погребений, который на ранней стадии встречался лишь как исключение, появляются новые формы керамики [Бажан И. А., Гей О. А., 1987]. Однако все это отнюдь не позволяет говорить о качественном скачке, о формировании здесь новой культуры. Характерно отсутствие гончарной посуды, обряда ингумации, которые присущи раннечерняховским памятникам типа Ружичанка, Оселивка, Чернелов-Русский. Если современные датировки точны, то для начала фазы С₂ (третья четверть III в. н. э.) на Волыни и в Подоли и наблюдается довольно сложная картина: еще функционируют могильники, оставленные первым потоком вельбарской миграции; памятники, принадлежащие ко второму потоку, находятся в состоянии расцвета, сохраняя самобытную культуру; возникают черняховские некрополи и поселения. Все эти факты еще ждут своего истолкования.

Черняховская культура занимает значительную территорию. Вполне естественно поэтому, что, несмотря на удивительную ее монолитность, отдельные памятники обладают и некоторым своеобразием. Так, например, бросаются в глаза яркие отличительные черты могильника Компанийцы на левобережье Днепра — обилие сожжений, захоронения с оружием, керамика вельбарских и пшеворских форм. Весьма специфичны материалы Ружичанки, Чернелова-Русского и других некрополей. Однако попытки выделить локальные варианты черняховской культуры пока не увенчались успехом. Исследователи очень условно и в значительной мере интуитивно намечают большие зоны, имеющие разные подосновы.

В. Д. Баран разбивает черняховский ареал на три крупных региона — Среднее Поднепровье, Северное Причерноморье, Днестровско-Прутское междуречье [Баран В. Д., 1981]. В. В. Седов выделяет Подольско-Днепровскую группу памятников [Седов В. В., 1979. С. 95. Рис. 17]. Однако на сегодняшний день достаточно убедительно выделяется лишь северопричерноморская зона, где сконцентрированы основные скифо-сарматские элементы.

Главная причина спорности и незавершенности решений многих вопросов, касающихся происхождения черняховской культуры, этнического состава ее носителей, заключается в том, что черняховская культура отражает чрезвычайно сложные исторические явления. В ней удивительно переплелись разнородные черты, смешались разнообразные традиции, что проявилось в распространении различных типов построек, форм посуды, и в то же время происходила широкая унификация погребальных обрядов, особенностей костюма — все это создало весьма своеобразную, с трудом поддающуюся осмыслению картину. Лишь накопление новых материалов и применение строго разработанной методики приведут к достоверному решению этих вопросов.

¹В таблицах LXXIX и LXXX показаны данные корреляции материалов могильников Ружичанка и Косаново, которые дают возможность выделить хронологические фазы существования этих памятником. Такого рода работа над черняховскими могильниками проводится И. А. Бажаном и О. А. Гей, и ими выделены хронологические индикаторы, которым даны общие для всего материала номера. Работа только начата и пока не опубликована, но уже дала ощутимые результаты.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 69222

загрузка...

Другие книги по данной тематике