Глава первая. Зарубинецкая культура.
ИсториографияАрхеологическая культура, названная зарубинецкой, была открыта киевским археологом В. В. Хвойкой, который в 1899 г. обнаружил и раскопал у с. Зарубинцы Киевской губернии (теперь Переяслав-Хмельницкий р-н Киевской обл.) остатки могильника с трупосожжениями и характерным погребальным инвентарем [Хвойка В. В., 1901. С. 172—190]. В последующие годы подобные материалы были им же зафиксированы еще в ряде пунктов Среднего Поднепровья (Вита-Литовская, Ржищев, Пищальники, Пуховка, Койлов), но раскопки на них не производились [Хвойка В. В., 1913. С. 43; Петров В. П., 1959. С. 32-60]. В 20-е годы подобные материалы были найдены далеко на западе, в Подлясье, в могильнике Гриневичи Вельки [Schmit Z., 1922. S. 111—120], а также на территории Полесья — Иванчицы на Стыри и Казаргать под Туровом, где были произведены небольшие раскопки [Аntoniewicz W., 1928. S. 173; Каваленя А. 3., Шутау С. С., 1930. С. 351-356]. Первым широко раскопанным зарубинецким памятником явился могильник у с. Корчеватое возле Киева, на котором в 1937 — 1941 гг. провел раскопки И. М. Самойловский. К сожалению, часть документации и большинство находок, полученных здесь, погибли во время войны, и сведения об этом памятнике удалось опубликовать на основании немногих сохранившихся архивных материалов [Самойловский И. М., 1959. С. 61-93]. Интенсивное изучение памятников зарубинецкой культуры началось в послевоенное время. В 1945 г. Т. С. Пассек в Среднем Поднепровье открыла несколько поселений и могильников. В последующие годы были проведены раскопки на поселениях Пирогов, Великие Дмитровичи, Ходосовка [Махно Е. В., 1959. С. 94—101], Сахновка [Довженок В. И., Лин-ка Н. В., 1959. С. 102—113], Московка, Пилипенкова Гора [Богусевич В. А., Линка Н. В., 1959. С. 114—118], Таценки, Зарубинцы, Юрковица, Пилипенкова Гора, Бабина Гора, Монастырек, Ходосовка [Максимов Е. В., 1969а. С. 39-50; 1972. С. 17-59], Оболонь [Шовкопляс А. М., 1975]. Широкой площадью исследован могильник Пирогов, где вскрыто более 200 погребений [Кубышев А. И., Максимов Е. В., 1969. С. 25-38; Кубишев А. И., 1976. С. 23-41], раскапывались также могильники Хотяновка, Дедов Шпиль (Е. В. Максимов), Вишенки (С. П. Пачкова). В 50-е годы начались исследования памятников зарубинецкой культуры в Верхнем Поднепровье и на территории Припятского Полесья. Вдоль правого берега Днепра экспедицией, возглавляемой П. Н. Третьяковым, были открыты и исследованы поселения Чаплин, Мохов, Горошков. На могильнике Чаплин в течение многих лет проводились раскопки разными исследователями. В результате была вскрыта вся его площадь и выявлено 282 погребения — трупосожжения в ямах [Третьяков П. Н., 1959. С. 119-153; С. 43-48; Кухаренко Ю. В., 19596. С. 154-180; Поболь Л Д., 1971; 1973; 1974]. Несколько новых могильников и поселений были открыты и частично раскопаны Ю. В. Кухаренко в Припятском Полесье (Велемичи, Отвержичи, Ремель, Воронино, Рубель, Черск). На некоторых из них исследования продолжила К. В. Каспарова [Кухаренко Ю. В., 1961; 1964; Каспарова К. В., 1969. С. 131-168; 1972а. С. 53-111; 1976а. С. 35-66]. В эти же годы были открыты так называемые позднезарубинецкие памятники на Десне, прежде всего поселение Почеп, исследования которого продолжались и в последующие годы [Заверняев Ф. М., 1954; 1974; Амброз А. К., 1964а]. Такого типа памятники раскапывались в Среднем Поднепровье [Бидзиля В. И., Пачкова С. П., 1969; Максимов Е. В., 1969а] и верховьях Южного Буга [Хавлюк П. И., 1971]. В настоящее время в основных районах распространения памятников зарубинецкого типа — в Среднем и Верхнем Поднепровье, бассейнах Припяти и Десны — насчитывается около 500 поселений и могильников зарубинецкого типа, из которых раскапывалось более 70, в том числе около 20 крупных могильников и поселений. Всего исследовано более 1 тыс. погребений и 150 жилищ, однако не все эти материалы полностью опубликованы (карты 8; 9). Карта 8. Распространение зарубинецких памятников раннего периода а — поселения; 14 — Мохов; б— городища; 15 — Чаплин; могильники; 1 — Субботов; 16 — Колочин; 2 — Сахновка; 17 — Горошков; 3 — Пилипенкова Гора; 18 — Милограды, 4 — Московка; 19 — Воронино; 5 — Селище; 20 — Ремель; 6 — Зарубинцы; 21 — Велемичи; 7 - Монастырек; 22 — Отвержичи; 8 — Новые Безрадичи; 23 — Черск; 9 — Великие Дмитровичи; 24 — Пархомовка; 10 — Пирогов, могильник;25 — Погребы; 11 — Пирогов, городище; 26 — Пуховка; 12 — Корчеватое; 27 — Басовка; 13 — Юрковица; 28 — Харьевка. Составитель Е. В. Максимов 
Карта 9. Распространение эарубинецких памятников среднего периода а — поселения; 20 - Койлов; 42 - Шестовица; б — городища; 21 - Волчков; 43 - Табаевка; в — могильники; 22 - Барышевка; 44 - Мохов; 1 — Пеньковка; 23 - Селище; 45 - Чаплин; 2 — Субботов; 24 - Таценки; 46 - Колочин; 3 — Шаботин; 25 - Новые Безрадичи; 47 - Горошков; 4 — Орловец; 26 - Великие Дмитровичи; 48 - Милограды; 5 — Сахновка; 27 - Гвоздов; 49 - Щатково; 6 — Деренковец; 28 - Ходосовка; 50 - Погост; 7 — Хмельна; 29 - Вишенки; 51 - Семурадцы; 8 — Пилипенкова Гора; 30 - Новоселки; 52 — Воронино; 9 — Московка; 31 - Гореничи; 53 - Ремель; 10 — Селище; 32 - Пирогов, могильник; 54 - Буйразь; 11 — Бабина Горн; 33 - Пирогов, городище; 55 - Рубель; 12 — Зарубинцы; 34 - Корчеватое; 56 - Велемичи; 13 — Монастырей; 35 - Юрковица; 57 - Отвержичи; 14 — Ходоров; 36 - Оболонь; 58 - Иванчицы; 15 — Щучий на; 37 - Лютеж; 59 - Могиляны; 16 — Гребери; 38 - Назаровичи; 60 - Носовцы; 17 — Витачев; 39 - Мартыновичи; 61 - Рахны; 18 - Обухов; 40 - Тетеревка; 62 - Марьяновка. 19 — Трицолье; 41 - Хотяновка; Составитель Е. В. Максимов 
Зарубинецкая культура с момента своего открытия привлекала внимание ученых различных областей гуманитарного знания - историков, археологов, языковедов. На зарубинецкую тему написано множество работ, часть которых приходится на долю западных авторов, но, естественно, основное количество принадлежит перу отечественных ученых. Подробная история изучения зарубинецкой культуры изложена в обобщающих работах, посвященных этой культуре [Кухаренко Ю. В., 1964; Максимов Е. В., 1972; 1982]. В данном разделе рассмотрены взгляды тех исследователей, которые специально занимались изучением зарубинецкой культуры и связанной с ней проблемой этногенеза славян. В настоящее время среди специалистов существует множество различных, порой исключающих друг друга точек зрения по основным проблемам этой культуры — по вопросам ее происхождения, этнической принадлежности и дальнейшей судьбе ее носителей и даже по таким сугубо археологическим вопросам, как датировка и территория распространения. Решения всех этих вопросов теснейшим образом связаны между собой. По мнению В. В. Хвойки, зарубинецкие памятники датируются II в. до н. э.— II в. н. э. и составляют промежуточное звено между более ранними памятниками скифской эпохи и Черняховской культурой. Их постепенное и непрерывное развитие, как считал он, можно наблюдать вплоть до славянского средневековъя. Из этого следовал вывод, что зарубинецкое население было славянским. Идея В. В. Хвойки имела много последователей, и до последнего времени сторонниками непосредственной связи зарубинецкой и Черняховской культур оставались Е. В. Махно [1955. С. 99] и Э. А. Сымонович [1959а. С. 55-58]. В начале XX в. немецкие исследователи высказали точку зрения о германском происхождении зарубинецких памятников, основываясь на некотором сходстве с синхронными «полями погребений» в Повисленье и бассейне Одера, которые приписывались германским племенам [Вешеске Р., 1906. 8. 42—50]. Такое предположение могло иметь основания, когда зарубинецкая культура была только открыта и представлялась лишь узколокальным явлением. В настоящее время, когда зарубинецкие памятники известны по всему Среднему и Верхнему Поднепровью, по Припяти, Сейму и Десне, аргументация этой точки зрения основательно подорвана [Третьяков П. Н., 1966. С. 220]. Противоположную всем прежним мнениям точку зрения выдвинул В. Н. Даниленко. Он отрицал генетическую связь зарубинецкой и скифской культур и основу зарубинецких памятников видел в подгорцевской культуре раннего железного века [Даниленко В. Н„ 1953. С. 197-208]. Как поздний этап зарубинецкой культуры он рассматривал открытые им памятники киевского типа. Дальнейшее развитие зарубинецкой культуры, по мнению В. Н. Даниленко, привело через колочинский этап V в. н. э. к созданию пеньковской культуры, принадлежавшей славянам-антам. Позднезарубинецкие памятники, по концепции В. Н. Даниленко, имели влияние и на пражскую раннесредневековую культуру, что он видел в материалах Верхнего Поднестровья (Рипнев II) и в группе памятников у Сахновки [Даниленко В. М., 1976. С. 65—92]. Близкой точки зрения придерживается Л. Д. Поболь. Он пытается связать происхождение зарубинецкой культуры с милоградскими памятниками и для этого относит сложение зарубинецкой культуры к III в. до н. э. По находкам отдельных вещей и фрагментов посуды зарубинецкого типа он расширяет территорию культуры далеко на север, вплоть до водораздела Припяти и Немана [Поболь Л. Д., 1970. С. 151; 1971. С. 4; 1974. С. 25. Рис. 1]. Ю. В. Кухаренко, обобщивший материалы, известные к началу 60-х годов, исключил из числа зарубинецких ряд памятников, культурная принадлежность которых, по его мнению, была иной или во всяком случае не совсем ясной [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 8]. Памятники Подолии, в том числе и распространенные по Южному Бугу и относимые многими исследователями к зарубинецким, Ю. В. Кухаренко считал принадлежащими к культуре Поянешти—Лукашевка [Кухаренко Ю. В., 1978в. С. 142—146]. В целом, по его мнению, территория зарубинецкой культуры была ограничена на западе Бугом, на востоке Днепром, на севере Припятью, на юге она доходила до южной границы Полесья и до Роси. В ареале культуры, по Ю. В. Кухаренко, выделяются три основные группы — полесская, верхнеднепровская и среднеднепровская. Группы различаются между собой рядом характерных особенностей (типы жилищ, детали погребального обряда, особенности посуды и набор украшений), но в то же время объединяющих элементов во всех группах настолько много, что это свидетельствует об их культурно-историческом единстве. Все группы зарубинецкой культуры одновременны и относятся к периоду примерно с конца II в. до н. э. до начала II в. н. э. и делятся на два этапа [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 43—57]. По мнению Ю. В. Кухаренко, зарубинецкая культура, несмотря на некоторые заимствованные элементы, генетически не связана ни с одной из местных культур предшествовавшего ей времени (скифская, подгорцевско-милоградская, юхновская), но явилась непосредственным продолжением позднелужицких и поморско-подклешевых памятников, распространенных на территории Польши и в западных районах Припятского Полесья [Кухаренко Ю. В., 1960. С. 289-300]. Вопрос об этнической принадлежности зарубинецкого населения Ю. В. Кухаренко оставлял открытым, так как, по его данным, зарубинецкая культура как появилась, так исчезла внезапно, не оставив после себя сколько-нибудь заметных следов, причем между этой культурой и пражской существовал хронологический разрыв в несколько веков, который пока заполнить не удается [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 5 -8]. Положения Ю. В. Кухаренко были в основном поддержаны Д. А. Мачинским. Он считал, что все группы зарубинецкой культуры, к которым он причислял я памятники типа Поянешти—Лукашевка, распространенные в бассейнах Днестра и Прута, генетически восходят к разным группам поморской культуры бассейнов Вислы и Одера. Зарубинецкая культура, по мнению Д. А. Мачинского, сложилась в результате единовременного и стремительного продвижения с запада в конце II в. до н. э. значительных масс населения, а группы культуры складывались под различными влияниями и при контактах с разными местными культурами [Мачинский Д. А., 1966а. С. 3—8]. По представлениям Д. А. Мачинского, зарубинецкую культуру вряд ли можно отождествлять с венетами и безоговорочно считать славянской, возможно, эта культура, как и ее прутско-днестровская группа (типа Поянешти—Лукашевка), принадлежала бастарнам [Мачинский Д. А., 1976. С. 92— 94]. Разрабатывая положения, высказанные Ю. В. Кухаренко и Д. А. Мачинским, К. В. Каспарова прежде всего занялась уточнением датировки зарубинецкой культуры (табл. I). Привлекая новейшие в европейской науке разработки хронологии латенского периода, она пришла к выводу, что наиболее ранние фибулы в могильниках («расчлененные» и «зарубинецкого типа») могли появиться во второй четверти II в. до н. з., тогда как самые поздние фибулы позднелатcнекой схемы бытовали не позже середины 1 в. н. э., что подтверждается и отсутствием в зарубинецких комплексах материалов, характерных для римского времени (римское влияние в восточных районах Польши распространилось, по данным польских исследователей, после 40-х годов нашей эры) [Каспарова К. В., 19766. С. 139; 1981. С. 63]. Рассматривая процессы формирования зарубинецкой культуры, К. В. Каспарова видит, помимо явной поморско-подклешевой ее основы, несомненные этнокультурные контакты зарубинецкого населения с Балкано Карпатским регионом и жившими там кельто-иллирийскими и кельто-дакийскими племенами, что придало зарубинецкой культуре ярко выраженный латенизированный облик. Юго-западными связями она объясняет и распространение фибул с треугольным шитком «зарубинецкого типа», прототипами которых, но ее мнению, были балканские копьевидные фибулы. Наибольшее число связующих черт К. В. Каспарова отмечает между зарубинецкой культурой и культурой Поянешти—Лукашевка, что проявляется в типах керамики, распространении некоторых вариантов фибул («расчлененных» с двумя шариками на конце), поясных крючков, псалий. Формирование культуры Поянешти Лукашевка она связывает с миграцией в гето-дакийскую среду различных групп населения ясторфской культуры и прежде всего населения ясторфско-поморско-пшеворской губинской группы, что произошло где-то в первой половине II в. до н. э. Данные письменных источников, по мнению К. В. Каспаровой, позволяют относить население, оставившее культуру Поянешти—Лукашевка, к бастарнам — союзу племен со смешанным этническим составом. В свою очередь зару бинецкое население, родственное поянешти-лукашевскому, сформировалось при продвижении кельто-иллирийских и бастарнских племен, смешавшихся с местным населением, сохранявшим традиции лесостепных скифских культур и подгорцевско-милоградское наследие. Немалую роль в этом сложном этническом процессе сыграли, по данным К. В. Каспаровой [1981. С. 57 — 78], и поморско-подклешевые племена Волыни и Полесья. К. В. Каспарова разработала на основе корреляции фибул и керамики из закрытых комплексов схему периодизации полесской группы зарубинецкой культуры, выделив четыре периода ее существования (табл. I) [Каспарова К. В., 1984. С. 112-116]. Своеобразную точку зрения о создателях зарубинецкой культуры высказал В. В. Седов. Он считает наиболее аргументированной гипотезу о происхождении зарубинецкой культуры от поморской. Затем зарубинецкое население, продвинувшись к северу и востоку по Днепру и Десне, оставило на верхней Оке мощинскую культуру, которая по археологическим особенностям и по распространенной в ее ареале гидронимике принадлежала западнобалтекому населению — голяди [Седов В. В., 1970. С. 40—48]. В более поздних работах В. В. Седов несколько изменил свои положения и подчеркнул непосредственное отношение зарубинецкой культуры к славянскому этногенезу и роль местных (милоградских и скифских) традиций в ее формировании. В языковом отношении зарубинецкие племена, по его мнению, принадлежали отдельному диалекту, занимавшему промежуточное положение между славянским языком и очень близкими к нему западнобалтекими говорами. В зависимости от обстоятельств эти племена могли стать и балтами, и славянами. Южная часть зарубинецких племен попала в ареал Черняховской культуры и приняла участие в генезисе славянского ядра Черняховского населения. В то же время, расселившись по верхнему Днепру и Десне, потомки «зарубинцев» при взаимодействии с местными балтскими племенами создали мощинскую и позднезарубинецкую культуры, а затем памятники типа Тушемли—Банцеровщины—Колочина, не связанные со славянскими культурами VIII —X вв. и принадлежавшие дославянскому, а согласно материалам гидронимики, балтскому населению [Седов В. В., 1979. С. 74-78]. Зарубинецкая культура в представлениях П. Н. Третьякова играла ключевую роль в ранней истории славян. По его мнению, ни «западная» теория происхождения этой культуры, ни гипотеза о ее появлении на местной основе скифообразиых или тем более подгорцевско-милоградских древностей не объясняют возникновения всех особенностей зарубинецкой культуры, и ее скорее всего следует рассматривать как своего рода синтез местных среднеднепровских и западных элементов, как результат культурно-этнической интеграции. Зарубинецкая культура, по П. Н. Третьякову, сложилась на территории между средним Днепром и верх ним Днестром, где в бронзовом веке обитали праславянские и тшинецко-комаровские племена, а позднее были распространены белогрудовская и чернолесская культуры, традиции которых прослеживаются в зарубинецких памятниках. В скифское время население этих земель было неоднородным, перемежалось с милоградским и контактировало с родственными лужицко-поморскими племенами [Третьяков П. Н., 1966. С. 213—219]. Во II — I вв. до н. э. зарубинецкие племена занимали лесостепную и частично лесную полосы западной и центральной Украины, а в дальнейшем происходило их продвижение дальше на север и северо-восток, в поречье Десны и Сожа, где открыты поселения I—II вв. Это движение было связано с отливом населения из Среднего Поднепровья, вызванным нападениями сармат, и из Припятского Полесья, причиной чего послужило вторжение готов [Третьяков П. Н., 1982. С. 47, 48]. Открытие позднезарубинецких (или, как их иногда называют, постзарубинецких) памятников имеет существенное значение для определения этнического лица зарубинецкого населения. По мнению П. Н. Третьякова, эти памятники явились прямым продолжением за рубинецких, а некоторые их новые особенности представляют собой хронологические изменения или отражают сохранение традиций субстратного в Верхнем Поднепровье балтского населения [Третьяков П. Н., 1982. С. 58, 59]. К позднезарубинецким памятникам. по П. Н. Третьякову, непосредственно примыкают киевские, являвшиеся в свою очередь генетическими предшественниками славянской культуры типа Пеньковки. На севере, в Верхнем Поднепровье, потомкам зарубинецкого населения принадлежали памятники типа Колочина [Третьяков И. Н., 1982. С. 62—69]. По представлениям Е. В. Максимова, много лет занимавшегося проблемами зарубинецкой культуры и исследовавшего многие ее памятники, эту культуру следует рассматривать как историческое новообразование, возникшее в результате интеграции различных локальных вариантов позднепоморской культуры и культуры подклешевых погребений, носители которых продвинулись на территорию Поднепровья, с местными племенами: позднелужицкими, жившими в междуречье Буга и Припяти, милоградскими и подгорцевскими Верхнего Поднепровья и сколотскими Среднего Поднепровья. Зарубинецкая культура, по Е. В. Максимову, занимала обширную территорию, на которой выделяется пять регионов: Среднее Поднепровье, Припятское Полесье, Верхнее Поднепровье, верхнее течение Десны и Южное Побужье. Каждый регион, несмотря на наличие многих связующих черт, обладает своими особенностями в керамике, домостроительстве и погребальном обряде, что обусловлено различными субстратными культурами, влияниями и связями и, кроме того, что особенно важно, разным временем функционирования. Основываясь на находках обломков античных амфор на поселениях Среднего Поднепровья и считая возможным «удревнить» время появления некоторых типов фибул, Е. В. Максимов относит сложение зарубинецкой культуры к концу III в. до н. э. Поздней датой существования классической зарубинецкой культуры по находкам фибул и античной керамики он считает середину или конец I в. н. э. после чего жизнь прослеживается лишь в отдельных окраинных районах, где продолжали существовать так называемые позднезарубинецкие памятники типа Лютежа, Таценок и Девич-Горы. Эти памятники, относящиеся в основном ко II в. н. э., представлены главным образом на верхнем Днепре и Десне и отчасти в Среднем Поднепровье, где в то время наблюдается некоторая пестрота в распространении археологических культур — появляются сарматские памятники, заметно влияние пшеворских племен. Основные элементы позднезарубинедких памятников, по мнению Е. В. Максимова, являются бесспорно зарубинецкими. На их базе возникла киевская культура, ставшая соединительным звеном с раннеславянскими культурами [Максимов Е. В., 1982]. Материалы верхнеднепровского варианта зарубинецкой культуры рассмотрены А. М. Обломским. Он выделил среди них две территориально-типологические группы: первая — типа Горошков—Чаплин, сформировавшаяся на основе традиций подклешево-поморской и отчасти милоградской культур и существовавшая во II в. до н. э.— конце I в. н. э., и вторая — типа Чечерск—Кистени, возникшая в I в. н. э. на основе первой группы и при воздействии традиций культуры штрихованной керамики. В раскопанном полностью и считающемся эталоном для этой территории могильнике Чаплин А. М. Обломский на основе типологии и корреляции фибул и керамики выделил три последовательных хронологических периода: II — первая и вторая четверти I в. до н. э.; вторая — третья четверти I в. до н. э.; конец I в. до н. э. - I в. н. э. (табл. II), существование которых подтверждается постепенным разрастанием могильника от центра к краям [Обломский А. М., 1983а; 19836; 1985]. Позднезарубинецкие памятники II в. н. э., по мнению А. М. Обломского, в какой-то мере продолжают традиции зарубинецкой культуры, но в их формировании приняли участие и традиции других культур — юхновской, штрихованной керамики и пшеворской [Обломский А. М., 1987]. Позднезарубинецкие (или постзарубинецкие) памятники по-разному расцениваются исследователями: как непосредственное продолжение зарубинецкой культуры или как новые культурные общности, происхождение которых более сложно. В данной главе излагается точка зрения Е. В. Максимова, который рассматривает эти памятники как заключительный этап классической зарубинецкой культуры и описывает их материалы наряду с зарубинецкими. Позднезарубинецкие памятники, пристальное изучение которых только начинается, имеют важное историческое значение, так как от их оценки зависит выяснение дальнейшей судьбы зарубинецкого населения. Поэтому рассмотрению территориальных групп этих памятников специально посвящена вторая глава настоящего тома. ПоселенияИзвестны две группы поселений. Поселения первой группы располагались на краю высокого плато, на речных и овражных мысах и обычно были укреплены. Поселения второй группы находились в низких местах, на останцах поймы или на невысоких надпойменных террасах. Мысовые поселения встречены на территории Среднего и Верхнего Поднепровья и характерны для раннего периода. В I в. н. э. здесь появились пойменные поселения, которые для района Припяти были единственной формой заселения. Размеры поселений невелики, но колеблются в довольно широких пределах, которые определяются географическими особенностями района, топографией местности и другими обстоятельствами. Так, городище Пилипенкова Гора в Среднем Поднепровье имело размеры около 1,5 га. И на нем одновременно размещалось до 80 жилищ [Максимов Е. В., 1972. С. 69], а на находящемся неподалеку городище Бабина Гора (площадь около 1000 кв. м) насчитывалось всего 10 — 12 жилищ (табл. III, 1). Приднепровские мысовые поселения в середине — второй половине I в. до н. э. были укреплены земляными валами, рвами и эскарпами (табл. III, 4). Таких укрепленных поселений-городищ известно более 30. Обычно укрепления окружали вершину холма, те находилась площадка, занятая поселением, а по краю, у склонов холма, сооружался земляной вал высотой 2—3 м с крутой наружной стороной, переходящей в ров такой же глубины. На валу ставили частокол, основой которого были бревна толщиной 10—20 см, вбитые на расстоянии около 0,5 м друг от друга и поддерживавшие плетень, обмазанный толстым слоем глины. Многие среднеднепровские городища (Пилипенкова Гора, Бабина Гора, Ходосовка и др.) имели по нескольку рядов таких укреплений. На городище Чаплин вал был насыпан во время существования милоградской культуры и, по-видимому, досыпался «зарубинцами» [Третьяков П. Н., 1959. С. 122, 123]. Внутри укреплений размещались жилые и хозяйственные постройки. Наблюдения, сделанные при раскопках городища Пилипенкова Гора и поселения Оболонь (Среднее Поднепровье), показывают определенную систему застройки: жилища здесь располагались по всей площади группами по пять восемь сооружений (табл. III, 5, 6) [Максимов Е. В., 1972. С. 62]. В Верхнем Поднепровье отмечена другая система застройки: жилища концентрировались в одной части поселения, тогда как другая отводилась для хозяйственных сооружений (Чаплин). Для каждого района зарубинецкой культуры — Средненепровского, Верхнеднепровского и Припятского — характерны жилища особой конструкции, но у всех жилищ есть общие черты: малые размеры (в среднем 4х4 м) и наличие очага. В Среднем Подне провье жилища обычно имели не совсем правильную квадратную или прямоугольную форму (табл. IV, 7 — 9). Их пол углублен до материкового грунта, что составляет 0,3—0,8 м от современной поверхности. Пол был ровным и хорошо утрамбованными. Очаг находился в центральной части жилища и представлял собой небольшой округлый и сильно прожженный участок пола, огражденный невысокой каменной или глиняной стенкой. Диаметр очагов 0,5—0,8 м. Рядом сооружалась небольшая предтопочная яма. В летнее время огонь разводили на каменных вымостках, остатки которых встречаются возле жилищ. Стены жилищ в Среднем Поднепровье делались каркасно-плетневыми. Их основой служили столбы диаметром 10—15 см, вбитые в грунт на расстоянии 0,8—1,0 м друг от друга, между ними укреплялся плетень, который обмазывался с двух сторон толстым слоем глины и белился. О такой конструкции жилищ свидетельствуют найденные при раскопках куски глиняной обмазки с отпечатками столбов, прутьев и следами побелки. В Верхнем Поднепровье сооружались наземные или слегка углубленные жилища [Третьяков П. Н., 1959. С. 124-126]. Основой стен были толстые столбы, вкопанные по углам и вдоль стен жилища (табл. IV, 1—3). Сами стены сооружались из бревен, затесанные концы которых входили в вертикальные пазы столбов-стояков. Глиняной обмазки стены не имели. В области Припятского Полесья известны остатки полуземлянок прямоугольной или неправильной формы, углубленных в грунт не менее чем на 1 м. Поскольку ямы от столбов здесь не найдены, следует предполагать, что стены имели вид бревенчатых срубов (табл. IV, 4, 5). Жилища Верхнего Подесенья хорошо известны по раскопкам поселений Почеп и Синьково. Здесь, кроме сходных со среднеднепровскими углубленных помещений и длинных жилищ, похожих на дома юхновской культуры, известны для позднезарубинецкого времени полуземлянки с бревенчатыми стенами и толстым центральным столбом, державшим кровлю. Крыши зарубинецких жилищ, как полагают, были двускатными [Третьяков П. Н., 1959. С. 128]. Кровлей служили солома или камыш, положенные на основу из жердей, возможно грунтовое покрытие. Кроме жилищ, на зарубинецких поселениях известны многочисленные хозяйственные ямы. Отверстие у них было круглое (диаметр 0,8 1,2 м) и закрывалось плетневой, обмазанной глиной крышкой. Глубина ям редко превышала 1 м, форма была цилиндрической или колоколовидной (табл. IV, 6). Размещались такие ямы-погреба возле жилищ, иногда внутри них, поскольку служили индивидуальными семейными хранилищами. Известны хозяйственные ямы коллективного назначения — например, на Пилипенковой Горе, где проживало несколько больших семей [Максимов Е. В., 1971. С. 19]. Иногда ими пользовались жители всего поселка, как на Чаплинском городище, где ямы были сконцентрированы на одном участке [Третьяков П. Н., 1959. С. 130]. МогильникиСейчас зарубинецкие могильники не имеют внешних признаков, оправдывая данное им когда-то наименование «полей погребений». Однако при раскопках удалось установить, что в древности здесь были надмогильные знаки, остатки которых в виде столбовых ям замечены над некоторыми погре бениями Пироговского могильника [Максимов Е. В., 1972. С. 99], а также в Велемичах и Отвержичах. Могильники размещались недалеко от поселений, обычно сразу за их естественной границей (овраг или лощина), примером чему могут служить верхнеднепровский Чаплинский могильник (табл. V, 6) или могильник Дедов Шпиль. Однако известны случаи, когда могильники удалены от поселений на 1 км и более (например, Пироговский). Видимо, размещению могильников придавалось ритуальное значение, и для них выбиралась местность, похожая по своим особенностям на место расположения поселений. Обряд трупосожжения был главным ритуальным обрядом у населения зарубинецкой культуры. Кремация производилась на стороне, вне пределов могильной ямы. Погребения совершались в неглубоких ямах, дно которых находилось обычно в верхней части материкового грунта. Поскольку материк в различных местностях располагается на неодинаковом уровне, то и погребения обнаруживаются на глубине от 0,20 до 1,2 м от современной поверхности. Так, в среднеднепровском Пироговском могильнике дно могильных ям фиксировалось на глубине 0,2 1 м, на верхнем Днепре — 0,4—0,6 м. Расстояние между могилами составляет от 0,5 до 15 м. Форма и размеры погребальных ям отмечаются редко, в тех случаях, когда заполнение могилы можно отличить от цвета материкового грунта. Большинство ям на территории Поднепровья имеет удлиненную, прямоугольную или овальную форму. Длина таких ям составляет 1,2—1,6 м, иногда до 2 м, ширина — 0,6—1,0 м. Кроме удлиненных, известны ямы округлой формы (преобладают в Полесье), реже — квадратной, длиной 0,5—1,0 м, которые предназначались обычно для урновых трупосожжений (табл. VI). Дно ям ровное, на нем иногда делали одно или несколько углублений для пережженных костей погребенного. Ориентировка удлиненных могил обычно связана с направлением русла реки: в Среднем Поднепровье эти могилы перпендикулярны руслу, в Верхнем Поднепровье и на Припяти — параллельны. Особенности захоронений позволяют выделить пять типов погребений: 1) трупосожжения в ямах без урн с захоронением чистых пережженных костей (без угля, золы и вещей, побывавших в огне) на дне ямы; 2) трупосожжения урновые с захоронением остатков кремации в сосудах, поставленных на дно ямы; 3) трупосожжения смешанного типа, когда кости помещались в урне и рядом с ней на дне ямы; 4) трупоположения; 5) кенотафы, т. е. могилы без остатков погребения (табл. VI). В количественном отношении преобладают трупосожжения, составляющие более 90% всех известных зарубинецких погребений. Соотношения типов захоронений различны в каждом зарубинецком регионе. Так, в Верхнем Поднепровье известны только безурновые трупосожжения (табл. VI, 1, 5, 6), в Припятском Полесье и Среднем Подне провье встречаются урновые трупосожжения, составляющие, однако, не больше 10%, безурновые и здесь остаются основным типом погребения (табл. VI, 2, 4, 10-12). Количество костей, помещенных в погребениях, различно — от единичных косточек до десятков, изредка встречаются погребения со множеством (более сотни) костных остатков. В урнах кости иногда помещались в определенном порядке, при котором кости черепа были положены поверх других. Обычно кости чистые, без золы и угля погребального костра. Однако известны и исключения — например, в Пироговском могильнике встречены два погребения, в которых вместе с костями обнаружены куски обгорелых поленьев (табл. VI, 11). В Полесье и Верхнем Поднепровье встречены также погребения, в которых остатки костра перемешаны на дне ямы с пережженными костями и инвентарем. В безурновых захоронениях погребальный инвентарь и кальцинированные кости часто находятся в противоположных частях могилы. В Среднем Поднепровье инвентарю в таких случаях отводилась западная часть ямы, костям — восточная, ближайшая к реке. На Припяти и верхнем Днепре ямы расположены параллельно реке, но и здесь кости и инвентарь лежат в противоположных частях могилы. Такая традиция свидетельствует о важности этой детали погребально го обряда и указывает на этнографические различия в разных районах распространения зарубинецкой культуры. Погребальный инвентарь однообразен и небогат. В состав инвентаря обычно входит бытовая посуда — горшок, миска и кружка, реже встречаются предметы личного убора и украшения, орудия труда (фибулы, браслеты, булавки, кольца, бусины, ножи). В Среднем Поднепровье в половине погребений найдены кости домашних животных, представляющие собой остатки положенной в могилу ритуальной пищи. В других областях зарубинецкой культуры этот обычай менее распространен. Безурновые погребения обычно размещены по площади могильников равномерно. Это обстоятельст во указывает на применение такого обряда на протяжении всего времени существования некрополей. Многие погребения содержат датирующие материалы, главным образом фибулы, что позволяет говорить о хронологических особенностях той или иной детали погребального обряда. Так, в Пироговском могильнике наиболее ранние безурновые погребения локализуются в южной его части, а поздние — в северной. Здесь же в двух могилах, одна из которых (26) ранняя, выявлены остатки погребального костра в виде обгоревших поленьев, что может быть связано со среднеднепровскими трупосожжения ми скифского времени. Однако в Полесье в могильнике Велемичи II остатки обгоревшего дерева встречены в позднем погребении (70). Урновые погребения, изредка встречающиеся в могильниках Среднего Поднепровья и Припятского Полесья, состоят из сосуда с пережженными костями умершего и погребального инвентаря. Для урны ис пользовались бытовые сосуды, преимущественно горшки, как тонкие (лощеные), так и грубые (кухонные) — таких урн в Корчеватовском могильнике, например, оказалось большинство (26 из 33), причем это были главным образом крупные сосуды. Урны в Среднем Поднепровье обычно ничем не закрывались, на Припяти же известны покрытые урны. Так, в могильнике Отвержичи таких урн обнаружено пять из 23. В качестве крышек использовалась керамика других типов (миски). Кальцинированные, сильно пережженные кости урновых погребений, как правило, очищались от остатков погребального костра, как и кости безурновых захоронений. Погребальный инвентарь урновых могил Среднего Поднепровья выглядит беднее, чем безурновых, а на Припяти количество инвентаря одинаково в захоронениях обоих типов. Иногда урновые погребения содержат керамику, типологически близкую средне-днепровской позднескифской (Среднее Поднепровье, могильник Пирогов, погребения 6, 13) или позднепоморской (Припятское Полесье, могильник Отвержичи, погребения 36, 82, 94 и др.). Трупоположения в Среднем Поднепровье встречаются редко. В Пироговском могильнике они представлены тремя погребениями; в Корчеватском открыты семь полных трупоположений и шесть неполных (только черепа); в могильнике Дедов Шпиль из 44 погребений пять представляли собой погребения черепов и 19 — полные трупоположения, однако не местного зарубинецкого населения, а людей, переселившихся сюда в I в. н. э. из Нижнего Поднепровья. Среди погребений черепов преобладают детские, поэтому их следует считать остатками полных трупоположений, скелеты которых не сохранились. Кроме Среднего Поднепровья, захоронения черепов известны (три случая) в могильнике Велемичи II на Припяти (табл. VI, 3). По составу интентаря эти могилы богаче среднеднепровских, здесь, кроме керамики, найдены фибула, нож, кольца, бусы и наконечник копья [Кухаренко Ю. В., 1961. С. 33—42]. Изредка встречаются могилы, не содержащие останков погребенного (табл. VI, 9). По устройству и размерам могильной ямы, составу инвентаря и размещению на площади могильников они не отличаются от обычных зарубинецких захоронений и считаются могилами мемориального характера — кемотафами. КерамикаНаиболее многочисленную группу находок на поселениях и в могильниках зарубинецкой жультуры составляют целые и фрагментированные сосуды. В большинстве своем это лепные сосуды, лишь чернолощеные подправлялись на ручном гончарном круге. Глина содержит примесь песка, шамота, реже — мелкотолченого камня. Обжиг костровый, иногда слабый или неравномерный. По способу обработки наружной поверхности зарубинецкая керамика делится на лощеную (или тщательно выглаженную), встречаемую преимущественно в могильниках, и не лощеную, шершавую, обломки которой найдены главным образом на поселениях. Иногда встречаются сосуды с нарочито ошершавленной («хроповатой») поверхностью. Поверхность лощеных сосудов обычно черная или темно-коричневая, а простых — светло-коричневая. Посуда грубой выделки предназначалась для приготовления пищи, хранения продуктов и воды, лощеная выполняла функции столовой посуды, использовалась в ритуальных целях. Орнаментация керамики скромная: ямки и насечки по краю венчика у кухонных горшков и корчаг; невысокий, расчлененный пальцевыми вдавлениями валик, проходящий по плечу; круговой уступ у основания шейки; рельефные псевдоушки — «подковки»; изредка ногтевые вдавления по всей поверхности; зоны расчесов, проведенных зубчатым штампом. Часть горшков имеет лощеное горло и «хроповатое» тулово. Кроме посуды местного изготовления, на зарубинецких поселениях Среднего Поднепровья встречаются многочисленные (до 5—15%) обломки привозной гончарной посуды — эллинистических и раннеримских амфор, известны здесь также редкие находки столовой античной керамики — мисок и кувшинов. В Полесье в могильнике Велемичи I найден обломок кельтского графитированного сосуда. Лощеная и простая посуда различается между собой не только способом обработки поверхности, составом керамического теста, но и пропорциями, профилировкой корпуса, а также орнаментацией. В целом керамика на основании ее форм может быть разделена на девять категорий. Это горшки и корчаги, конические крышки, сковородки, миски, кувшины, вазы, кружки, стопки. Типологическое разделение зарубинецкой керамики, особенно горшков и мисок, вызывает определенные трудности, обусловленные ее технологией, а именно, ручным способом изготовления посуды. Древний мастер при формовке изделия мог придавать лепному сосуду традиционную форму лишь в общих чертах, тогда как детали (форма и размеры венчика, шейки и дна) получались каждый раз несколько другими. Поэтому даже в одном комплексе не бывает сосудов совсем одинаковых. Неудивительно, что исследователи, занимавшиеся типологическим изучением зарубинецкой керамики, решали этот вопрос каждый раз заново. В основе принятой типологизации лежит выделение главной черты каждого из видов сосудов. Горшки и корчаги — наиболее многочисленный вид зарубинецкой керамики. Для них характерны профилированный корпус и четко выделенное плечо. По форме и расположению плеча относительно высоты сосуда горшки разделяются на три типа: 1) округлобокие с плечом, расположенным в средней части сосуда; 2) ребристые со средним положением плеча; 3) вытянутые с высоко расположенным плечом, которое бывает более или менее выражено. В зависимости от формы и размеров венчика среди горшков выделяется несколько вариантов: с плавноотогнутым венчиком; с небольшим маловыразительным венчиком; группа вариантов, у которых верхняя часть сосуда отделена от тулова уступом или бороздкой, высокое горло бывает цилиндрическим, сужающимся вверх или отогнутым (табл. VII). В распространении горшков разных типов заметны локальные различия. Так, горшки третьего типа с хорошо выраженными округлыми плечиками встречены преимущественно на памятниках Припятского Полесья (табл. VIII, 21 24, 30, 31, 37, 39), здесь же значительно чаще, чем в Среднем Поднепровье, попадаются горшки с уступом на плечиках и высоким горлом (табл. VIII, 42, 49). Биконические горшки с резким переломом тулова более характерны для Верхнего Поднепровья [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 24—26], хотя встречаются и на территории других вариантов культуры. Корчаги предназначались для хранения продуктов (зерна, рыбы, молока, меда и т. д.) и воды. Их вместимость значительна — до 25—30 литров (высота сосуда и диаметр венчика до 50 см, диаметр дна 10—15 см), стенки толстые (8—12 мм), на стенках нет следов копоти от огня, которая присутствует обычно на стенках кухонных горшков. Форма корчаг близка горшкам, многие из них орнаментированы пальцевыми вдавлениями или насечками по краю венчика или же рельефными валиками у основания шейки (Среднее Поднепровье); у других корпус делался «хроповатым», в то время как шейка и придонная часть лощеными (Припятское Полесье). Крышки, называемые еще иногда плошками, вазочками или мисками, предназначались для покрытия кухонных горшков. Обычно их обломки встречаются на поселениях Среднего Поднепровья. Крышки изготовлялись из такого же керамического теста, что и кухонные горшки и корчаги, поэтому они имеют шершавую поверхность красноватого или серого цвета. Форма корпуса коническая, диаметр венчика соответствует диаметру отверстия горшков, т. е. 12—18 см. Корпус оканчивается ручкой-отростком конической или цилиндрической формы, внутри полым. Венчик иногда орнаментирован ямками. Крышки получили широкое распространение с конца IV в. до н. э. в степных и лесостепных культурах скифского ареала [Мелюкова А. И., 19626. С. 158]. Сковородки представляют собой круглые диски диаметром 14—26 см при толщине около 1 см. Обычно одна сторона делалась лощеной, причем иногда украшалась ногтевыми вдавлениями, другая оставаясь шершавой. По данным этнографии, подобные диски предназначались для выпечки лепешек из муки. Миски по количеству находок занимают второе после горшков место. По особенностям профилировки выделяются три типа: 1) полусферические; 2) с округлым плечом; 3) с острым плечом (табл. VII; VIII). Миски первого типа немногочисленны. Для них характерен плавный изгиб стенок, вертикальный или слегка загнутый внутрь венчик. Миски второго типа имеют отогнутый наружу венчик. В зависимости от его формы выделяются четыре варианта мисок этого типа. У мисок первого варианта — плавно изогнутый наружу венчик, который мягко переходит в плечо. Встречены во всех районах зарубинецкой культуры. Миски второго варианта характеризует прямой небольшой массивный венчик, с внутренней стороны имеющий несколько (две-три) граней. Плечо выпуклое, валиковидное, формовка и лощение высокого качества, дно небольшое. Такие миски встречаются в Среднем Поднепровье. У мисок третьего варианта венчик прямой и крупный (до 5 см), но без граней. Он резко отогнут и иногда отделен от плеча неглубокой круговой бороздкой. Такие миски характерны для всей зарубинецкой территории. Миски четвертого варианта в верхней части близки мискам первого варианта, но имеют кольцевидные ножки, так называемые поддоны. Среди мисок третьего типа по характеру профилировки венчика различаются четыре варианта. Для мисок первого варианта характерен небольшой дуговидный венчик. В раннее время они были распространены в Верхнем Поднепровье. У мисок второго варианта венчик прямой, резко отогнутый наружу, излом плеча резкий. Миски третьего варианта имеют прямой вертикальный или загнутый внутрь венчик, который от острого плеча часто отделяется круговым уступом. Такие миски известны лишь в поздних памятниках. Миски четвертого варианта имеют кольцевую ножку-поддон, в I в. н. э. распространены в Среднем Поднепровье. Вазы редки и известны по находкам на нескольких памятниках Среднего Поднепровья. Они представляют собой высокие вместительные сосуды хорошей работы с лощеной поверхностью, имеющие несколько (три-четыре) ручек и кольцевое дно. Именно такой является уникальная ваза из Субботова, корпус которой украшен 36 вертикальными канавка миканнелюрами — этим обычным украшением греческих ваз эллинистического времени (табл. VII, 20). Кружки в количественном отношении занимают третье место после горшков и мисок. Как правило, их высота составляет около 10 см, форма и пропорции корпуса напоминают горшки со средним и высоким плечом (табл. VII, 15; VIII, 41). Непременная принадлежность кружек — петельчатая или иксовидная ручка, соединяющая венчик с плечом. Наружная поверхность кружек лощеная, иногда выглаженная, цвет черный или коричневый. Однако в погребениях изредка встречаются кружки с шершавой поверхностью, изготовленные из грубого керамического теста, применяемого для простой кухонной посуды. Стопки представляют собой конусообразные сосудики или повторяют форму горшков. Их высота достигает 6—7 см. Поверхность лощеная, выглаженная или шершавая. Встречаются такие сосудики реже, чем горшки, миски и кружки. Кувшины попадаются редко, в основном на памятниках Среднего Поднепровья. Они имеют высокую цилиндрическую шейку, часто опоясанную валиками, и округлое или ребристое тулово (табл. VII, 77). Известны также горшки с ручками, иногда с двумя. На горшках и кружках, найденных в погребениях, ручки часто бывают нарочно отбиты. Вещевые находкиБольшая часть железных орудий труда встречена на поселениях. Из них первое место занимают ножи, размеры которых невелики: длина лезвия не превышает 10—12 см, ширина — 1 — 1,5 см. Известны ножи двух типов: с горбатой и прямой спинками, первые — более ранние. Рукоятки ножей (деревянные или костяные) набивались на конический черенок (табл. IX, 28, 29). Серны были малоизогнутыми и по форме напоминали ножи с горбатой спинкой. Длина их лезвия составляет 12—15 см, ширина — до 2,5 см. Конец черенка серпа загнут вверх в виде небольшого шипа, который наглухо держал деревянную рукоятку, находившуюся в плоскости лезвия (табл. IX, 11—13). Серпы такой архаической конструкции, известной еще с эпохи бронзы, были маловыразительными орудиями, предназначавшимися для срезания колосков злаковых культур (просо, пшеница, ячмень). Для покоса трав употреблялись короткие косы типа позднелатенских. Находки их чрезвычайно редки (Бабина Гора у Канева; табл. IX, 10). Единичыми экземплярами представлены также топоры позднелатенского типа с вертикальной втулкой для рукоятки (табл. IX, 1, 2), коэффициент полезного действия которых был намного ниже, чем у проушных топоров (0,71 против 0,96). Известны долота и зубила небольших размеров, массивные рыболовные крючки (табл. IX, 4—7, 9), однотипные остроги, мелкие хозяйственные предметы: иглы с ушками, шилья, луновидные бритвы с петлеобразной ручкой, ложкарь. На всех поселениях и изредка в погребениях найдены глиняные пряслица. Количественно преобладают пряслица биконической формы, известны также уплощенные усеченноконические. В Верхнем Поднепровье на поселении и в могильнике Чаплин некоторые пряслица имели форму круглодонных сосудов милоградского типа (табл. IX, 14). На поселениях встречаются конической или пирамидальна формы грузила с отверстием для подвешивания. Грузила сделаны из глины и слабо обожжены, использовались скорее всего при работе на ткацком станке (табл. IX, 22). Обычными находками являются точильные бруски, сделанные из песчаника или сланца, и каменные зернотерки. В могильнике Велемичи I, но вне погребений, найдена целая зернотерка, состоящая из двух камней. Предметов вооружения найдено немного. Это небольших размеров железные наконечники копий листовидной и ромбической формы без резко выраженных осевых ребер (Корчеватое, Басовка, Харьевка, Верхняя Мануйловка, Велемичи, Горошков). Лишь в Чаплине найдено 10 таких наконечников (табл. IX, 23—27). Редкость этих находок объясняется особенностями зарубинецкого погребального обряда, по которому оружие не входило в состав погребального инвентаря. Отсутствие железного оружия на поселениях следует отнести за счет большой ценности — его, вероятно, тщательно берегли. На ценность железного оружия у соседних германских племен Средней Европы того времени, находившихся на таком же уровне социально-экономического развития, указывают следующие сообщения Тацита (6): «Даже железа у них нет в изобилии... Редкие из них употребляют мечи или длинные пики; копья они носят с узким и коротким железным наконечником и смотря по надобности сражаются этим оружием, то врукопашную, то как метательным». Известны двушипные наконечники дротиков — четыре из них найдены в Чаплине, один в Велемичах I. Наконечники стрел единичны. Один из них, железный плоскоромбический, происходит из погребения могильника Чаплин и еще два встречены на площади этого могильника вне погребений (табл. IX, 20, 21), правда, принадлежность их к зарубинецкой культуре сомнительна. На поселениях Среднего Поднепровья изредка встречаются бронзовые и железные наконечники стрел. Железные (Ходосовка, Монастырек, Бабина Гора) относятся к сарматским типам рубежа — I в. н. э. По-видимому, зарубинецкое население этим оружием не пользовалось, а найденные наконечники стрел — это следы набегов сарматских кочевников в I в. н. э. При раскопках многих зарубинецких городищ Среднего Поднепровья (Ходосовка, Юрковица, Селище, Бабина Гора и др.) были найдены каменные и глиняные шары диаметром 3—4 см. Их размеры, а также отсутствие следов от работы на поверхности указывают, что использовались они не как орудия труда, а как метательное оружие. К снаряжению всадника относятся удила, найденные на окраине могильника Велемичи II вместе с черепом лошади. Удила снабжены крупными подвижными кольцами и двудырчатыми псалиями с эсовидными изогнутыми концами. Аналогичные псалии известны в латенских памятниках и поянешти-лукашевских [Каспарова К. В., 1981. С. 73. Рис. 9]. Две шпоры позднелатенского типа с шишечками на концах найдены на поселении Оболонь, одна шпора раннеримского времени, концы которой имеют крючки, происходит с позднезарубинецкого поселения Марьяновка (табл. IX, 18, 19). Из предметов личного убора наиболее часто встречаются бронзовые, реже — железные фибулы, большая часть которых найдена в могильниках, примерно в каждом третьем погребении. Всего в области зарубинецкой культуры число найденных фибул достигает 660, из них на долю припятских и среднеднепровских памятников приходится по 250, верхний Днепр дал около 140. Фибулы являются основными датирующими предметами на памятниках зарубинецкой культуры. При классификации фибул обычно учитываются их схема, форма спинки и ножки, орнаментация, а также форма приемника, длина пружины и размеры. Большинство фибул, найденных в зарубинецких комплексах, относится к средне- и позднелатенской схеме. В меньшем числе и лишь на позднезарубинецких памятниках встречаются про винциальноримские фибулы. Фибулы этих конструкций имели широкое распространение в Северной и Средней Европе, где под кельтским воздействием возникли «латенизированные» культуры. Исследователями создано много типологических схем фибул, отражающих их своеобразие на разных землях. В западноевропейской археологической литературе приняты буквенные обозначения вариантов фибул, предложенные Й. Костшевским. Классификация фибул юга европейской части СССР с учетом всех их признаков и своеобразия разработана А. К. Амброзом [1966]. Типология собственно зарубинецких фибул, имеющих свои особенности, наиболее последовательно выработана Ю. В. Кухаренко, который дал вариантам фибул свои буквенные обозначения [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 30—35]. В последние годы эта типология была несколько уточнена А. М. Обломским [19836. С. 106, 107]. Сопоставление принятых разными авторами обозначений фибул представлено на таблице X. К раннелатенской схеме относится лишь один обломок железной фибулы с загнутым кверху расчлененным концом (вариант А по Ю. В. Кухаренко), найденный вне погребений в могильнике Черск в Полесье. Большинство фибул, составляющих варианты от Б до Л, принадлежат к среднелатенской схеме. Часть этих фибул сделана из бронзовой или железной проволоки, пружины у них небольшие с верхней тетивой, конец ножки загнут вверх и скреплен со спинкой. Своеобразны фибулы варианта Б, на конец ножки и спинку которых одеты шарики (табл. X, 25), и фибулы варианты В, спинка которых изогнута в виде восьмерки, а конец ножки соединен со спинкой несколькими спиральными оборотами (табл. X, 19, 24). Аналогичные фибулы с восьмеркообразной ножкой известны на территории Югославии, Румынии, Венгрии и Словакии. Здесь же и в области ясторфской культуры и на землях Польши были распространены фибулы с двумя шариками. Датируются варианты Б и В по аналогиям и с учетом взаимовстречаемости в зарубинецких комплексах периодами латен, т. е. с начала II до последней четверти I в. до н. э. [Каспарова К. В., 1981. С. 76; Обломский А. М., 19836. С. 114-116]. Фибулы вариантов Е — К повторяют среднелатенскую схему, но конец ножки у них расплющен в виде треугольной пластинки. Эти фибулы типично зарубинецкие и помимо ареала зарубинецкой культуры, встречаются редко (они найдены еще в Неаполе скифском, в Беляусском могильнике в Крыму, на поселении Лукашевка, в сарматском погребении у совхоза Аккермень и в некоторых других пунктах). Аналогичные или близкие фибулы широко представлены только у кельто-иллирийского населения на территории Югославии, и именно с этой территорией связывает происхождение зарубинецких фибул К. В. Каспарова [1977. С. 71-75; 1981. С. 62, 63]. Зарубинецкие фибулы сделаны из бронзы, иногда из железа, что особенно характерно для Верхнего Поднепровья, имеют длину от 6 до 13 см, пружина у них обычно многовитковая, тетива верхняя. Щиток фибул часто орнаментирован поперечными бороздами, косыми насечками по краю или продавленным изнутри узором в виде выступов и пунктирной насечки. Варианты среди этих фибул выделяются по форме конца ножки (она бывает уплощенной), по величине щитка и пропорциональному соотношению его с ножкой. Варианты фибул показывают и их относительную последовательность. У более поздних богатая орнаментация и сравнительно большой щиток, у завершающих типологическое развитие фибул варианта К, найденных в могильнике Гриневичи Вельки, щиток полностью перекрывает не только спинку, но и ножку. Фибулы вариантов от М до Р по конструктивным особенностям относятся к позднелатенской схеме. Они изготовлены также иэ бронзы или железа, в отличие от предшествующих конец ножки у них расклепан в пластину-приемник, который бывает сплошным или рамчатым. Варианты различаются по изогнутости спинки, иногда она бывает пластинчатой. Своеобразна фибула из Чаплина, у которой приемник рамчатый, но головка вместо пружины заканчивается двумя захватами в виде клещей («щипцовая»; табл. X, 7). К провинциальноримским типам принадлежат фибулы варианта Т и У, происходящие из рейнских и дунайских провинций. Фибулы варианта Т (типа «бойев») бронзовые литые, очень небольшие (длина 5—7 см). Приемники фибул пластинчатые, иногда снабжены отверстиями. У фибул варианта Т (Велемичи I и II) спинка сильно изогнутая ребристая. Их дата — рубеж и начало нашей эры. Фибулы варианта У (типа Альмгрен 68), найденные вне погребений в могильниках Отвержичи и Гришенцы, имеют на спинке характерные утолщения в виде диска и укороченный приемник с дырочкой, датируются серединой I в. н. э. [Амброз А. К., 4966. С. 36]. В Чаплине встречены железные фибулы варианта Ф — «подвязные», сделанные из проволоки, конец ножки у них загнут вниз и подвязан к спинке, датируются I в. н. э. [Амброз А. К., 1966. С. 48]. Глазчатые фибулы варианта X (типа Альмгрен 59 и 62) находят лишь на позднезарубинецких памятниках, в том числе и в могильнике Гриневичи Вельки. Они относятся к последней четверти I в. н. э. согласно разработкам хронологии вельбарской культуры, где подобные фибулы типичны для фазы В2. Эти фибулы бронзовые литые, с широкой ножкой, орнаментированной «глазками», и широкой спинкой, украшенной бороздками. Остальные предметы личного убора и украшения представлены в значительно меньшем количестве. Это булавки, браслеты, кольца, подвески, серьги, поясные пряжки и крючки, бусы. Наиболее распространеиы, особенно на памятниках Припятского Полесья, бронзовые, реже — железные булавки. Они имеют длинный (10-25 см) проволочный стержень, заостренный на конце, и разного вида головки. Иногда головки изогнуты в виде небольшого ушка или уплощены, как у гвоздя. Известны булавки такого типа по всей территории культуры (табл. XI, 1, 14). В Припятском Полесье распространены булавки с кольцевой или свернутой в спираль головкой с числом витков от пяти до 10 (табл. XI, 6, 9). Попадаются булавки и более сложного вида — например, в могильнике Велемичи I найдена булавка с двумя спиралями на головке (табл. XI, 2). Иногда булавки бывают соединены между собой тонкой цепочкой. Браслеты по всему ареалу культуры встречаются редко, большая их часть найдена в Чаплине (Верхнее Поднепровье). Они изготовлены из бронзы или железа и по внешнему виду делятся на два основных типа: 1) одновитковые с концами различной формы (заостренные, расширяющиеся, фигурные), иногда сомкнутыми, заходящими друг за друга или прикрепленными к корпусу несколькими спиральными оборотами; корпус таких браслетов, как правило, сделан из гладкого дрота, но встречаются экземпляры с корпусом из перевитой проволоки или из спирально закрученной пластины (табл. XI, 20, 25); 2) спиральные многовитковые браслеты с концами прямыми или в виде ушек и крючков; сделаны из круглой или полукруглой проволоки, иногда расплющенной в виде овальной пластинки, украшенной пунктирным узором (табл. XI, 21, 27). Кольца из бронзы и железа также чаще встречаются в Верхнем Поднепровье (Чаплин). Кольца разных типов имели диаметр от 1,5 до 4 см, и назначение их не вполне ясно, возможно, некоторые из них употреблялись в качестве височных украшений (табл. XI, 3, 4). Они, как и браслеты, бывают однобитовыми с соединенными или заходящими друг за друга концами, иногда они сделаны из ложновитой проволоки или пластинки. Наиболее распространены спиральные кольца, также изготовленные из круглой проволоки или пластины. Изредка кольца бывают соединены вместе или на них надето еще одно маленькое колечко (табл. XI, 11). Особняком стоят редко встречаемые бронзовые литые кольца, на наружной стороне которых есть выступы или культовые украшения, причем шишечки имели не орнаментальное, а магическое значение. Такие предметы известны в синхронных сарматских могильниках Приазовья и в латенских древностях. Преимущественно из Припятского Полесья происходят бронзовые привески трапециевидной формы. Их делали из тонких бронзовых пластинок (длина 2—6 см), с небольшой дырочкой для подвешивания в верхней части. Обычно привески орнаментиро ваны линиями или фигурами из линий и точками, выдавленными с внутренней стороны (табл. XI, 7, 8,. 113,16). Представлены привески в виде круглых блях диаметром 8 см (Горошков, Чаплин, Велемичи I). Бляхи имеют в центре отверстие и орнамент из точек и линий, выдавленных изнутри (табл. XI, 23). Серьги встречены в Среднем Поднепровье (Корчеватое, Субботов и Дедов Шпиль). Они имели вид округлых дужек из бронзовой проволоки {Корчеватое), обмотанной бронзовой спиралью (Субботов, Дедов Шпиль; табл. XI, 12). Концы соединялись простым замком. Такие серьги известны на территории Нижнего Поднепровья, входящего в область периферии античного мира [Вязьмiна М. I., 1962. Рис. 82, 4], откуда они, вероятно, и попали к «зарубинцам». Подковообразные застежки (сюльгамы) найдены в Верхнем Поднепровье, реже они встречаются на Припяти. Пряжки имеют вид круглого кольца, обычно сделанного из железной проволоки с несоединяющимися уплощенными концами, согнутыми в трубочки. На корпус застежки надет проволочный подвижной язычок. Бронзовые застежки редки — известна одна из Чаплина (табл. XI, 22). Бронзовые бусины, так называемые пронизи, входили наряду с привозными стеклянными бусинами и местными глиняными в состав ожерелий. Пронизи сделаны из тонких пластинок, свернутых в трубочку, различной (до 4 см) длины. Известны бронзовые спирали, свернутые из круглой или граненой проволоки. Иногда в центре спирали прикреплялись бусина или трапециевидная бронзовая пластинка (Пирогов), (табл. XI, 5, 10, 17). Стеклянные бусы являются в зарубинецких памятниках наиболее массовыми предметами античного импорта. Они обычно мелкие, синего, зеленого, желтого цветов или позолоченные, по форме — круглые (единичные и сдвоенные), цилиндрические, дисковидные и др. (табл. XI, 18, 19). Пастовые бусины обычно крупные круглые, синие или желтые, с цветными «глазками» или различными цветными пятнами и полосками. По мнению специалистов, стеклянные малые и бисерные бусы относятся в основном к I в. н. э. [Безбородое М. А., Поболь Л. Д., 1957], тогда как пастовые глазчатые — к III —II вв. до н. э. [Алексеева Е. М., 1975. С. 60— 71]. Поясные наборы представлены оковками и поясными скрепами-крючками. Бронзовый крючок из Субботова по форме обычен для поясов латенского типа второй половины I в. до н. э.— начала I в. н. э.; поясные скрепы из Чаплина имели вид овальных железных пластинок с загнутыми друг к другу концами (табл. XI, 15). Поясная оковка из Велемичей I состоит из бронзового граненого кольца, на которое надеты два железных пластинчатых зажима (табл. XI, 26). Интерес представляет находка фрагмента пояса с поясным крючком из Отвержичей, украшенного бронзовыми пластинками и бляшками [Каспарова К. В., 1969. С. 156]. Пояс был кожаным, и для закрепления пластинок и бляшек кожа пояса прорезана насквозь, в отверстие продеты их шпеньки, загнутые с внутренней стороны. Поясной крючок имел вид железной пластины, покрытой бронзовым орнаментированным листом (табл. XI, 28). Подобный крючок, но не орнаментированный, происходит из погребения 10 Лукашевского могильника. Аналогии ему известны в ясторфских древностях, а орнаментальный мотив — выпуклые подковки на концах — распространен на широкой территории Средней Европы в кельтских и иллирийских древностях II-I вв. до н. э. Пояс из Отвержичей найден с фибулами, которые датируют его I в. до н. э. Среди импортных предметов наиболее многочисленную группу составляют греческие амфоры, фрагменты которых встречаются на поселениях Среднего Поднепровья в довольно большом числе,— они составляют 5—15% всех керамических находок [Максимов Е. В., 1972, С. 92]. Из Ольвии привезены стеклянные бусы, находки которых известны почти на всех поселениях и изредка встречаются в погребениях. Исключение составляет Чаплинский могильник, где бусы обнаружены в 37 захоронениях, а всего здесь насчитывается около 1200 таких бусин. В Субботове найден скарабей из египетского фаянса, привезенный из Северного Причерноморья. Хозяйство и общественный стройОседлое население зарубинецкой культуры, проживавшее на плодородных землях Поднепровья, занималось земледелием, которое составляло одну из основ его экономики. Объективными данными, указывающими на наличие земледелия у зарубинецких племен, являются находки некоторых орудий земледельческого труда (серпы, косы, зернотерки) и отпечатки зерен культурных растений и сорняков на днищах и в изломах сосудов. Серны и их обломки известны во всех районах распространения зарубинецких памятников. Количество находок невелико (девять — Среднее Поднепровье, семь — Верхнее Поднепровье, пять — Верхнее Подесенье). Сами серпы по устройству были довольно примитивными орудиями, которыми можно было срезать колоски таких злаковых, как просо, ячмень или полба. Косы и кольца к ним встречаются еще реже (три — Среднее Поднепровье). По внешнему виду косы похожи на средневековые косы-горбуши. Длина косы небольшая, до 35 см. Известны железные полуовальные кольца (Зарубинцы, Ходосовка), которыми косы прикреплялись к деревянной рукоятке. Каменными круглыми терочниками (диаметр до 10 см) растирали на плоских камнях-зернотерках зерно. Терочники встречаются довольно часто (в Среднем Поднепровье, например, более 10), в то время как находки зернотерок редки. На зарубинецких поселениях орудия для обработки почвы не найдены. По-видимому, зарубинецкое население обрабатывало почву деревянными, очень простыми по устройству ралами, которые у населения Восточной Европы известны с эпохи бронзы [Шрамко Б. А., 1964]. Такие рала хорошо приспособлены для вспашки легких грунтов поймы и надпойменных террас. В Восточной Европе найдены четыре рала, и все они происходят из торфяников Полесья (Минская, Черниговская, Сумская и Брянская области). Системой землепользования был перелог, при котором восстановление плодородия почвы происходило без участия человека. Что касается пойменных участков, затопляемых в половодье, то ими можно было пользоваться ежегодно [Краснов Ю. А., 1967. С. 20]. О перелоге свидетельствует также состав злаковых растений, выращиваемых на зарубинецких полях. Это видно по отпечаткам на глине зерен проса, ячменя, мягкой и карликовой пшеницы и специфических для этой системы землепользования сорняков [Пачкова С. П., Янушевич 3. В., 1969. С. 3—13]. Рожь, распространение которой способствовало возникновению парового земледелия, не была известна зарубинецким земледельцам. Перелоговая система земледелия была и у соседей зарубинецких племен, в том числе у древних германцев, на что указывает в своем сочинении Тацит (26): «Они [германцы] ежегодно меняют пашню ... и не прилагают усилий, чтобы умножить трудом плодородие почвы». При такой системе землепользования поля давали небольшие урожаи, в пределах 3 — 5 центнеров с гектара [Максимов Е. В., 1972. С. 72]. Следовательно, зарубинецкое земледелие с его ограниченными размерами пахотной земли, доступной для обработки деревянными ралами, не могло давать значительного количества продукции и занимать ведущее место в хозяйственной системе зарубинецкого общества. Особенности злаков и их количественное соотношение, установленное по отпечаткам зерен на керамике, наличие терочников указывают на то, что зерно прежде всего шло на изготовление крупы. Основной пищей была, следовательно, каша. Не исключается также выпечка лепешек, для чего использовались глиняные диски-сковородки. Из огородных культур наиболее распространенной была репа, известная в Центральной Европе со времен раннего железного века (Бискупин). Отпечатки семян репы обнаружены в большом количестве на обломках зарубинецкой по суды. О выращивании конопли и льна говорят отпечатки семян на керамике [Пачкова С. П., Янушевич З.В., 1969], а также другие данные о глубокой древности льна в Восточной Европе. Население занималось разведением различного рода домашних животных, на что указывают обломки их костей, находимые в большом количестве в каждом зарубинецком жилище. Кроме того, кости домашних животных как остатки ритуальной пищи, встречаются в каждом втором зарубинецком погребениии Среднего Поднепровья. Природные условия зарубинецкой территории были вполне благоприятны для разведения животных: мягкий климат, обширные луга поймы, лесные массивы. Животноводство было приселищным, что соответствовало оседлому образу жизни самого зарубинецкого населения и наличию богатой природной кормовой базы, доступной почти в течении всего года, поскольку тогда в Восточной Еввропе существовал более влажный и теплый, чем теперь, климат. Изучение остеологического материала, проведенное специалистами, показало, что стадо состояло из свиней, крупного и мелкого рогатого скота и лошадей. На поселениях встречаются не разбитые кости собаки, что указывает на то, что мясо этого животного в пищу не употреблялось. Собаки, как обычно, осуществляли сторожевые и охотничьи функции. Охотились, как показывают костные остатки, на лося, оленя, дикого кабана, зубра, реже - медведя и косулю. Важное место занимала охота на пушного зверя, прежде всего бобра, куницу. Пушнина играла ведущую роль в обменной торговле с античным миром. Рыболовство занимало далеко не последнее место в хозяйстве зарубинецких племен, чему немало способствовала топография населений, расположенных на берегах рек. Во время раскопок встречаются и орудия рыболовства - большие железные крючки и изредка наконечныки одношипных острог. Чрезвычайно редки находки лодок, которые имели вид узких (0,7 м.) и длинных (8 м.) челнов, выдолбленных из ствола ивы. Такой челн был найден близ устья Десны возле с. Хатяновка, рядом с могильником зарубинецкой культуры. На поселениях, в жилищах и погребах отмечены находки чешуи и костей рыб крупных размеров - судака, сома и др. Приведенные выше данные о состоянии земледелия и животноводства в зарубинецком обществе показывают, что животноводство давало большой экономический эффект. У населения зарубинецкой культуры было мало зерна, но много мяса и кож, а также мехов. Такая картина полностью подтверждается и сообщением Полибия - историков II в. до н.э., который писал, что в Грецию из глубин Причерноморья поступают в первую очередь продукты животноводства и охоты [Полибий, IV, 38]. Главенствующая роль животноводства в хозяйстве зарубинецкого общества закономерно вытекала из особенностей его общественного и экономического развития, при котором важную роль играли природное окружение, географическая среда, в значительной мере диктовавшая основное направление хозяйственной деятельности. Только позднее, на следующем этапе исторического развития, с распространением пашенных орудий с железными наральниками и более совершенной системы землепользования, земледелие становится более продуктивной отраслью хозяйства, которая "подчинила себе скотоводство и отодвинула на второй план другие промыслы славянских племен, такие как охота, рыбная ловля и традиционное бортничество" [Третьяков П.Н., 1953. С. 271]. В зарубинецком обществе получили распространение различные ремесла - железоделательное, кузнечное, бронзообрабатывающее, керамическое и др. Время существования зарубинецкой культуры относится ко второму периоду раннего железного века, когда выплавка железа сыродутным способом и приемы изготовления из этого металла различных предметов стали достоянием всех племен первобытной Европы. Носители зарубинецкой культуры получали железо путем плавки малонасыщенных болотных (озерных) руд, широко распостраненных в лесной и лесостепной зонах. Плавка производилась в глинобитных горнах, куда непрерывно нагнетался воздух. Топливом служил древесный уголь. В результате многочасовой плавки получали крицу - слиток губчатого железа весом до 3 кг, который надо было затем проковать для удаления шлаков. Получение железа было делом сложным и трудоемким. Железо изготовляли на каждом поселении, при раскопках здесь повсеместно встречаются шлаки и крицы. В позднезарубинецкое время появляются поселки, специализовавшиеся на добыче железа, примером чему может служить поселение Лютеж, где осуществлялся весь цикл работ, связанный с получением металла: добывалась и обрабатывалась железная руда, выжигался древесный уголь, выплавлялся металл. В Лютеже обнаружены остатки 15 горнов, из которых несколько, вероятно три-пять, могли работать одновременно, изготовляя за сезон 75-100 кг металла. Наибольшие объемы выхода конечного продукта говорят о том, что зарубинецкое население не располагало сколько-нибудь значительным количеством черного металла. На это указывают и немногочисленность находок из железа, и небольшие размеры этих предметов. Металл был невысокого качества, он представлял собой крупнозернистое железо со значительной примесью шлака. В южных районах среднего Поднепровья употреблялась углеродистая сталь, которую получали посредством цементации готовых железных предметов, что, по мнению специалистов, указывает на местную традицию, идущую от предшествующей скифской эпохи [Гопак В.Д., 1976. С. 7]. Некоторые технологические особенности, отмеченные на изделиях среднеднепровской группы зарубинецкой культуры (цементация лезвий инструментов с последующей их местной закалкой, пакстирование сырья), позволяют сближать их с устойчивыми традициями латенской металлообработки [Вознесенская Г.А., 1984. С. 171]. Изготовление предметов из цветных металлов, известное издревле в среднем Поднепровье, в зарубинецкое время сохранило свое значение в ювелирном ремесле, сырьем для которого служила привозная дорогая бронза. Поэтому изделия из бронзы, например, фибулы, в зарубинецком обществе должны были цениться выше однотипных железных. Бронза поступала с юга, из области античной периферии. мастера-ювелиры работали в своих жилищах, бронзу плавили в тиглях, на огне домашнего очага. На многих зарубинецких поселениях были найдены целые и фрагментированные тигли, представляющие собой небольшие цилиндрические или конические круглодонные глиняные сосуды с оплавленными толстыми стенками. На Пилипенковой Горе таких предметов оказалось более 40, и все они встретились в жилищах или рядом с ними. Обрабатывали бронзу в два приема. Сначала ее плавили в тиглях, используя как сырье также старые, пришедшие в негодность бронзовые вещи, содержащие различное количество примесей. Сами изделия изготовлялись способом холодной обработки металла, путем проковки, протяжки, чеканки металла, что указывает на достаточно высокий уровень квалификации местных мастеров. Сравнительно высокого уровня развития достигало керамическое производство. Вся зарубинецкая керамика по технологическим особенностям делится на лощеную и шершавую. Керамическое тесто для чернолощеной посуды готовили весьма тщательно, хорошо его вымешивая. В качестве примесей к глине использовали мелкий песок, шамот, растительные остатки, изредка — толченый камень, а также полову, на что указывают отпечатки зерен культурных растений в тесте сосудов. Обращают на себя внимание симметричность корпуса и четкость формовки отдельных деталей чернолощеных сосудов, например граненого венчика. Эти особенности говорят о том, что зарубинецкие гончары пользовались приспособлением с центрованным вращением, т. е. гончарным кругом ручного типа [Рыбаков Б. А., 1948б. С. 146. Рис. 31]. После формовки поверхность сосудов тщательно выглаживалась и полировалась костяными, глиняными, кожаными лощилами, приобретая блестящий или бархатный вид. Обжиг высушенных сосудов производился на костре. Здесь нельзя было получить спекшегося крепкого черепка. Нагрев столовой посуды черного цвета был еще более низким, поскольку необходимо было сохранить добавленный к глине углерод (уголь). Чтобы увеличить прочность этой чернолощеной посуды, зарубинецкие мастера пользовались способом «обварки», известным впоследствии гончарам древней Руси, когда нагретый сосуд погружали в теплый мучной раствор [Рыбаков Б. А., 19486. С. 172]. Несмотря на довольно сложную технологию, изготовление зарубинецкой посуды не вышло за пределы домашнего промысла. Судя по всему, им занимались женщины. Данные этнографии также говорят о том, что посуду в условиях домашнего производства делали женщины. Важной отраслью хозяйства было изготовление тканей. Объективными свидетельствами существования ткачества у населения зарубинецкой культуры служат находки глиняных грузил для ткацкого станка и пряслиц. Конструкция ткацкого станка не вполне ясна. Можно предполагать, что зарубинецкий ткацкий станок не отличался от древнейшего славянского ткацкого станка, был предельно простым по устройству, и грузила оттягивали нити основы вниз. Четыре таких глиняных массивных грузила пирамидальной формы были найдены в одном из жилищ поселения Пилипенкова Гора [Максимов Е. В., 1972. Табл. 27]. Сырьем для тканей служили лен, конопля, овечья и козья шерсть. Все эти виды текстильного сырья были известны в Восточной Европе с глубокой древности. Приемы обработки льна и конопли, видимо, ничем принципиально не отличались от позднейших, хорошо известных по древним обрядовым песням [Рыбаков Б. А., 1948б. С. 185] и этнографическим материалам: лен дергали, мочили, трепали, превращая его в кудель, из которой изготовляли пряжу. Дерево широко применялось в строительном деле и для бытовых нужд, о чем свидетельствует, в частности, находка скобеля в Ходосовке. Обрабатывали также кость и рог, кожу и мех. Привозные предметы попадали в область зарубинецкой культуры в результате торгового обмена, имевшего безденежный характер. Наибольший объем занимал обмен между зарубинецким населением Среднего Поднепровья и античной периферией Северного Причерноморья, а именно, нижнеднепровскими поселениями позднескифского времени, известными как часть Малой Скифии. В меньшем количестве поступали с Запада изделия из бронзы кельтских (латенских) образцов, и совсем мало обнаружено предметов сарматской культуры. Поскольку торговля с античным Югом была обменной (хотя в античных государствах издавна существовало денежное обращение), в области зарубинецкой культуры зафиксировано лишь несколько случайных находок античных монет [Карышковский П. О., 1965а]. Наиболее интересен бронзовый южнопричерноморский тетрахалк 105—90 гг. до н. э., обнаруженный в хозяйственном сооружении на Пилипенковой Горе [Максимов Е. В., 1972. С. 96]. Несколько греческих монет, встреченных в белорусском Поднепровье, не связываются с зарубинецкими памятниками [Поболь Л. Д., 1974. С.36—38]. Предметы античного импорта в Среднем Поднепровье впервые и в большом количестве появляются в скифское время [Онайко Н. А., 1962. С. 25—41; 1970]. В последующую эпоху объем импорта сократился, но тем не менее среднеднепровские племена получали с берегов Черного моря довольно много греческого вина в амфорах, некоторое количество столовой посуды. В других районах распространения зарубинецкой культуры античная керамика известна по единичным находкам [Кухаренко Ю. В., 1964. С. 29]. Важной статьей импорта были украшения из стекла — бусы разных расцветок и формы. С юга поступала бронза, как в слитках, так и в изделиях. Некоторые поздние фибулы раннеримского времени (типа найденных в Субботове и Таценках) являются предметами античного импорта. Торговый путь шел по Днепру на юг, оканчиваясь в области нижнеднепровских поселений позднескифского времени, где в жилищах и погребениях найдена зарубинецкая чернолощеная посуда — свидетельство пребывания здесь среднедненровского населения. С севера на юг шли зарубинецкие товары — меха, шкуры, мед, воск, скот. Эти товары издревле вывозились из Северной и Средней Европы [Анохин Г. И., 1967. С. 7—67], а торговля пушниной считалась традиционной для Среднего Поднепровья [Цалкин В. И., 1966]. Помимо торговли с античным Югом, существовали торговые связи с областями латенской культуры. Среди вещей латенского облика первое место занимают фибулы, главным образом проволочные среднелатенского типа. Во многих местах найдены кольца с шишечками, подвески-амулеты, перстни, шпоры, детали поясного набора, бронзовые сосуды, ситулы [Максимов Е, В., 1960]. Обломок кельтского сосуда, покрытого графитом, найден в одном из погребений могильника Велемичи I на Полесье. В погребении Субботова на р. Тясмин найдены бронзовый сосуд-ситула I в. до н. э.—I в. н. э. и бронзовый поясной крючок I в. н. э. Из Среднего Поднепровья происходит также большая часть известных в области зарубинецкой культуры бронзовых украшений и амулетов латенских типов [Кухаренко Ю. В., 1959а. С. 31]. Уступая в количественном отношении античному импорту, предметы латенского типа оказали существенное влияние на зарубинецкие вещи личного убора и украшения, а возможно, и на керамику. Время и обстоятельства появления латенского импорта на территории зарубинецкой культуры объясняются исторической обстановкой. Появившись в середине III в. до н. э. в Закарпатье и верховьях Вислы, а в III в. до н. э. — в Нижнем Подунавье, кельты установили контакты с соседними местными племенами, откуда предметы кельтского ремесла попадали в Поднепровье и Полесье. В конце III в. до н. э. кельтские племена продвинулись в Северное Причерноморье, и население степи, а затем и лесостепи познакомилось с их вооружением и предметами обихода. Эта вторая волна распространения кельтских вещей в Восточной Европе способствовала выработке в ареале зарубинецкой культуры фибул местного стиля, отмеченного латенским влиянием. ХронологияОпределение времени появления зарубинецкой культуры до сих пор не получило общепризнанного решения. Причину такого положения следует искать в расхождениях между датировками фибул и античной амфорной тары; первые являются обычным хронологическим эталоном для зарубинецких могильников, в то время как обломки амфор используются при датировках поселений Среднего Поднепровья, где они встречаются повсеместно. Датирующие возможности античных амфор, особенно если на них встречаются клейма, не ниже, чем фибул, поскольку хронология клейменых позднеэллинистических амфор разработана с большой точностью. Что касается фибул ранне- и среднелатенской схемы, то их датировку вместе с периодизацией самого латенского периода европейские исследователи пересматривали несколько раз, то «омолаживая», то «удревняя» их в пределах 25 — 75 лет. Эта нестабильность европейских датировок фибул нашла свое отражение и в нашей специальной литературе [Мачинский Д. А., 1963; Кухаренко Ю. В., 1964; Амброз А. К., 1966], не способствуя объективному решению вопросов зарубинецкой хронологии. В настоящее время положение изменяется к лучшему. Ряд европейских исследователей (Й. Тодорович, 3. Возняк, В..3ирра и др.) «удревнили» границы между отдельными хронологическими фазами латена на 25 — 50 лет по сравнению с принятой раньше схемой Я. Филипа. Следующий шаг в нашей литературе был сделан К. В. Каспаровой, которая отнесла ранние фибулы зарубинецких могильников ко второй четверти II в. до н. э. [Каспарова К. В., 1981. С. 63]. Эта дата уже близка к последней трети III в. до н. э., т. е. к периоду, который устанавливается для ранних зарубинецких поселений на основании амфорного материала. Рассмотрение различных элементов зарубинецкой культуры топографии и планировки поселений, наличия и конструкции оборонительных сооружений, типологии местной керамики, предметов импорта — позволяет разделить время существования зарубинецких памятников на три периода, границы между которыми имели определенную протяженность. Эти периоды следующие: 1) ранний — от последней трети III — начала II в. до н. э. по середину I в. до н. э.; 2) средний — от середины I в. до н. э. по середину I в. н. э.; 3) поздний — от середины I до конца II в. н. э., к которому относятся так называемые позднезарубинецкие памятники. Предложенные хронология и периодизация зарубинецких памятников имеют характерные особенности в каждом регионе. Так, в Припятском Полесье неизвестны памятники третьего, самого позднего, периода, и, наоборот, все памятники Деснинского региона датируются временем не ранее I в. н. э. Хронологические границы между отдельными периодами достаточно широки, они отражают постепенную эволюционную смену форм отдельных элементов культуры, что соответствует внутренней динамике развития общества. Однако там, где в действие вступали внешние обстоятельства, границы периодов очерчиваются достаточно определенно, примером чего могут служить начало среднего периода в Среднем Поднепровье, синхронное гетской и сарматской экспансии середины I в. до н. э. в Северном Причерноморье, а также конец среднего периода в Припятском Полесье, определяемый серединой (40—70-е годы) I в. н. э. Ранний период — это прежде всего процесс становления зарубинецкой культуры на территории Среднего и Верхнего Поднепровья и Припятского Полесья. Продолжительность этого процесса определить пока невозможно, но, по-видимому, он длился несколько десятилетий — в течение жизни одного-двух поколений создателей зарубинецкой культуры. Датирующими материалами для начала этого периода являются в первую очередь единичные фрагменты клейменых амфор из Коса, Пароса и Родоса, найденные на поселении Пилипенкова Гора возле г. Канев и относящиеся к 30 — 20-м годам III в. до н. э.; они свидетельствуют, что на среднем Днепре зарубинецкие поселения в это время уже функционировали. Менее выразительные фрагменты ранних амфор из этих цетров, аналогичные по технологическим характеристикам (цвет глины в изломе, характер природных включений в глину, обработка и цвет поверхности сосуда), встречены во время раскопок на поселениях Юрковица (Киев), Пирогов, Великие Дмитровичи, Шучинка, Монастырек, Селище, Московка, Сахновка, Субботов, Харьевка, Завадовка, Басовка. Кроме амфор, следует указать на находки чернолаковой и краснолаковой столовой античной посуды этого времени, обнаруженной на памятниках Среднего Поднепровья в Трахгемирове, Пруссах, Басовке, а также бус (Сахновка, Басовка). Все эти факты говорят, что на рубеже III—II вв. до н. э. Среднее Поднестровье уже являлось обжитой зарубинецкой территорией (карта 8). Наиболее ранние фибулы — «расчлененные» с восьмеркообразной спинкой и «расчлененная» с двумя шариками на конце ножки — найдены в Пироговском (погребение 26), Воронинском (погребение 25) и Велемичском II (погребение 108) могильниках. Типологически близкие фибулы известны в юго-восточных областях латенской культуры, среди материалов ясторфской и пшеворской культур, где они датируются концом фазы латена, т. е. началом II в. до н. э. [Каспарова К. В., 1978. С. 82; 1981. С. 63; 1984. С. 115. Рис. 5]. Среди материалов третьего зарубинецкого региона — Верхнеднепровского — предметов, столь определенно относящихся к раннему времени, пока известно немного. Можно указать на обломки эллинистических амфор, встреченные при раскопках городищ Чаплин и Горошков, и бус этого времени (Горошков, Милоград, Мохов, Чаплин) [Мельниковская О. Н., 1967. С. 94, 155], нож кельтского типа с бронзовой рукояткой и кольцом (Чаплин, погребение 184), возможно, свидетельствующие о ранней дате. Некоторые типы посуды ранних зарубинецких памятников имеют архаические черты, ведущие происхождение от культур предшествующего времени. К ним относятся: на Среднем Поднепровье — низкие чернолощеные миски с загнутым внутрь венчиком, горшки и миски поморско-подклешевых типов, встреченные на Припятском Полесье [Каспарова К. В., 1976а. Рис. 15; 16], керамика милоградских форм в Верхнем Поднепровье [Поболь Л. Д.,1971. С. 167]. Средний период в истории зарубинецкой культуры — это время коренных изменений в жизни населения, связанных главным образом с внешними событиями, вызванными активностью соседних образований гетского царства Буребисты в середине I в. до н. э. и сарматской группировки, появившейся в конце I в. до н. э. на правобережье Днепра. Начало этого периода наиболее отчетливо наблюдается на памятниках Среднего Поднепровья, поскольку здесь в середине I в. до н. э. повсеместно возводятся оборонительные сооружения. Их строят не только на ранних поселениях типа Пилипенковой Горы, но и на вновь создаваемых городищах типа Ходосовки или Бабиной Горы. Аналогичный процесс имел место, по-видимому, и в Верхнем Поднепровье. Время постройки этих городищ (их насчитывается более 30) определяет стратиграфия Пилипенковой Горы. Здесь были обнаружены построенные на одном и том же месте укрепления двух строительных периодов, один из которых относится к 1 в. до н. э., а второй — к I в. н. э. На датировку раннего вала указывают обнаруженное под ним жилище и культурный слой II в. до н. э. Поздние укрепления были датированы предметами, найденными в засыпи раннего рва и в насыпи позднего вала, они синхронны и относятся к I в. н. э. (обломки ранне-римских амфор). Эта дата поздних укреплений подтверждается наконечниками сарматских стрел, найденными при раскопках в Ходосовке, Монастырьке, Бабиной Горе, Ходорове. С конца I в. до н. э. и в I в. н. э. территория зарубинецкой культуры в Среднем Поднепровье расширяется и ее памятники появляются в Южном Побужье. Небольшие открытые поселения и могильники с керамикой этого времени возникают по берегам Днепра и его притоков. Это Гвоздов и Койлов на Днепре, Тетеревка и Райки на Тетереве, Новоселка на Ирпене, Бородянка на Здвиже, Мартыновичи на Уже, Таценки и Триполье (Девич-Гора) на Стугне, Орловец на Олынанке, Марьяновка и Носовка на Побужье (карта 9). Вероятно, к ним относятся и такие пункты, как Гришенцы, Ржищев, Пастырское и Кононча, где были найдены фибулы первой половины I в. н. э. В Таценках встретились фибула «воинского» типа (вариант II), две фибулы причерноморского типа I в. н. э. и одна зарубинецкого типа [Максимов Е. В., 1969а. С. 43]; в погребениях Девич-Горы (Триполье) — пять фибул зарубинецкого типа I в. до н. э. — I в. н. э. [Куза А. В., Кубишев А. I., 1971. С. 87]; в Марьяновке — фибула Западного типа с сильнопрофилированным корпусом и высоким прорезным приемником (типа Альмгрен 236). Здесь же найдены фрагменты раннеримских светлоглиняных амфор с одноствольными желобчатыми и круглыми двуствольными ручками I в. до н. э. — I в. н. э. [Хавлюк П. I., 1975. С. 12]. Аналогичные по типу (и времени) обломки амфор попадаются в Орловце, Райках на Тетереве, Койлове на Днепре, а также на всех приднепровских городищах этого времени. Кроме небольших поселений, в Поднепровье существовали крупные селища, расположенные обычно в безопасных, труднодоступных местах, примером чего является Оболонь в Киеве. Здесь открыто более 60 зарубинецких жилищ конца I в. до н. э. — I в. н. э., время которых определяется обломками амфор, аналогичных упомянутым выше, шпорой и «воинскими» фибулами [Шовкопляс А. М., 1972. С. 206-210]. Верхняя дата этого периода зарубинецкой культуры — середина I в. н. э. — наиболее четко определяется на основании материалов могильников Полесья [Каспарова К. В., 1976а, С. 139]. Датирующими материалами являются фибулы позднелатенской схемы, которых в закрытых комплексах найдено здесь 53, т. е. значительно больше, чем в Среднем Поднепровье. Это фибулы позднелатенекой схемы — «рамчатые» и «воинские» по А. К. Амброзу (варианты Н, О, П, Р по Ю. В. Кухаренко). На основании последних разработок К. Мотыковой, Р. Волангевича, Т. Лианы и других можно считать установленным, что в Чехии нет таких фибул, датируемых временем после рубежа нашей эры, в западном Поморье это явление определяется временем около 10 г. н. э., а в области пшеворской культуры — 20—40 гг. н. э. Известно, что между областью зарубинецкой культуры и западными латенизированными культурами — пшеворской и оксывской — существовали опосредованные, а может быть, и прямые контакты. Это дает основание сопоставить в плане абсолютной хронологии наиболее поздние проявления латена в пшеворской и оксывской культурах с памятниками Припятского Полесья, определив их дату временем не позднее середины I в. н. э. [Каспарова К. В., 19766. С. 139]. Позднезарубинецкий период охватывает середину I—II в. н. э. В Верхнем Подесенье в это время набирает силу новый регион, памятники которого наиболее рельефно представлены материалами Почепского поселения. В Среднем Поднепровье это время является заключительным этапом в развитии зарубинецкой культуры, которая затем сменяется здесь двумя новыми культурами — Черняховской и киевской. Сложные процессы новообразований нашли свое отражение в пестроте археологической карты Среднего Поднепровья этой поры. Центральную часть занимают погребальные памятники сармат. В настоящее время на Роси, Росаве, Тясмине и Выси их насчитывается около 20. Время функционирования этих могильников определяется достаточно точно на основании античных импортов — от второй половины I до середины II в. н. э. [Щукин М. Б., 1972а. С. 43—48]. Освоение сарматами территории в центре Среднего Поднепровья явилось одной из главных причин ухода отсюда части зарубинецкого населения и запустения памятников. Оставшаяся в Поднепровье часть населения, культура которого сохранила зарубинецкие черты, расселяется на периферии среднеднепровской области, занятой сарматами. Такие памятники известны к северу от этой области — на Ирпене (Лютеж), Стугне (Таценки — Довжик, Триполье — Девич-Гора, погребение 12). Имеются они к востоку от нее, на берегах Днепра (Вишенки, Рудяки, Зарубинцы), Трубеже (Коржи, Пасечна), к юго-западу (Рахны) и юго-востоку (Йосиповка, Мерефа). На этих памятниках сохранились некоторые элементы зарубинецкой культуры, о чем свидетельствуют типы керамики, украшения и предметы личного убора. Вместе с тем здесь видны черты других культур Средней Европы. Так, в керамике поселений Вишенки, Таценки — Довжик фиксируются пшеворские элементы [Петров В. П., 1959. Рис. 7, 1; Максимов Е. В., 1969а. Рис. 5, 27], а в Лютеже, Рудяках, Пасечной, Рахнах обнаружены европейские фибулы северного и западного типов — глазчатые и сильнопрофилированные с высоким приемником (паннонские). О связях Среднего Поднепровья с этими регионами говорят случайные находки сильнопрофилированных (паннонских) фибул в Адамовке, Кононче, Большой Андрусовке и Степанцах, а также глазчатых фибул в Зарубинцах, Таценках, Кононче. Хронология этих памятников определяется на основании фибул, античного импорта и монетных находок. К наиболее ранним относятся фибула с подвязным приемником из погребения 12 на Девич-Горе, датированная I в. н. э. [Амброз А. К., 1966. С. 57, 58], а также фибула почепского типа из Коржей, дата которой приходится на вторую половину I—II в. н. э. [Амброз А. К., 1966. С. 24]. Глазчатые фибулы из Лютежа и Рахнов относятся ко второй половине I—II в. н. э. [Godłowski К., 1981. S. 51], а сильпопрофилированные с высоким приемником фибулы, найденные в Пасечной и Рудяках,— ко второй половине II—началу III в. н. э. [Гороховский Е. Л., 19826. С. 133]. Что касается монет, то одна из них найдена в Таценках—Довжике — это дирхем Антонина Пия хорошей сохранности, другие монеты (около 30) [Максимов Е. В., 1963. С. 115—120], обычно не связываемые с позднезарубинецкими памятниками несомненно имеют прямое отношение к этим памятникам и этой эпохе. Обломки амфор I—II вв. н. э. найдены в Зарубинцах (Малая Горка) и Йосиповке на Орели. Хронология позднезарубинецких памятников Верхнеднепровского региона в общем не выходит за рамки среднеднепровских датировок. Так, наиболее поздние чаплинские погребения 25 и 58 могут быть отнесены к I в. н. э., поскольку в их инвентаре найдены фибула прогнутая подвязная в сочетании с фибулой варианта О по Ю. В. Кухаренко и лучевая подвязная [Кухаренко Ю. В., 1959б. Табл. VI, II; Поболь Л. Д., 1971. Рис. 61, 13; Каспарова К. В., 1987б]. Если принять во внимание отличительную особенность зарубинецкой культуры этого региона, развитие которой происходило без заметного внешнего давления, то можно предположить, что зарубинецкие памятники в это время здесь постепенно трансформируются в киевскую культуру, представленную поселениями и могильниками типа Абидни рубежа II—III вв. н. э. О хронологии Деснянского региона можно судить по материалам поселений Киселевка 3, Чулатово, Змеевка и, особенно, Почеп. Здесь ранней датой является I в. н. э., что подтверждается формами столовой керамики (мисок) и обломком краснолакового кувшинчика из Почепа. Верхняя хронологическая граница не выходит за пределы II в. н. э., поскольку именно этим временем датируется античный гончарный лощеный кувшин серо-бурого цвета с желобчатой ручкой и орнаментом по плечу из волнистых линий [Кропоткин В. В, 19706. С. 17]. Происхождение и этническая принадлежностьПроисхождение зарубинецкой культуры в настоящее время представляет собой дискуссионную проблему, положительное решение которой, по-видимому, еще не назрело в связи с отсутствием необходимого количества фактического материала. Сейчас не вызывает особых возражений мнение, что генезис этой культуры был процессом многогранным и сложным, отразившим особенности внутреннего развития местного населения и внешние обстоятельства, проявившиеся в движении центральноевропейских племен, которые в конце III в. до н. э. достигли берегов Вислы, Днестра и Днепра и способствовали образованию здесь внешне похожих — латенизированных, но внутренне различных, не схожих по своему этническому содержанию культур,— оксывской, пшеворской, поянешти-лукашевской и зарубинецкой. Поэтому представляется перспективным при постановке вопроса о генезисе зарубинецкой культуры непременно учитывать два главных фактора этого процесса — роль культур местного населения и вклад пришлых элементов. Для правильного понимания особенностей зарубинецкой культуры большое значение имеют реальные данные о размерах и заселенности ее территории. Территория распространения зарубинецких памятников иногда представляется в виде обширного и сплошь заселенного пространства, занимавшего Полесье и лесостепи от Западного Буга до верховьев Десны и по Днепру от устья Березины до Тясмина, общей площадью около 450 тыс. кв. км. В действительности указанные границы зарубинецкой территории фиксировали лишь крайние точки распространения зарубинецких памятников, причем разновременных. Синхронные и топологически близкие памятники занимали сравнительно небольшие по площади (до 10 тыс. кв. км каждый) районы (карты 8; 9), где поселения и могильники располагались компактными группами («гнездами»), которые, вероятно, структурно соответствовали древним племенам. Между регионами, как показывают данные многолетних археологических наблюдений, находились слабозаселенные обширные пространства, которые представляли собой межплеменные земли, вероятно, использовавшиеся в качестве охотничьих угодий. Во всех регионах зарубинецкой культуры есть общие черты, отражающие процесс появления культуры. Они видны прежде всего в элементах центрально-европейского латена — в чернолощеной керамике, широком распространении фибул как специфического элемента одежды, в деталях погребального обряда, ведущее место в котором принадлежало кремации на стороне и грунтовым могилам безурнового типа с небогатым инвентарем. В то же время для каждого региона характерны специфические черты. Так, например, не вызывают сомнений различия в принципах домостроительства, которое на Припяти характеризуется полуземлянками, на верхнем Днепре — наземными столбовыми домами, а в Среднем Поднепровье — углубленными сооружениями каркасно-глинобитной конструкции [Максимов Е. В., 1972. С. 118—120]. Кухонная посуда припятских памятников по профилировке, пропорциям, орнаментации совершенно иная, чем керамика этого класса в Среднем Поднепровье. Казалось бы, внешне близкая лощеная столовая посуда везде имеет свои характерные черты, которые четко указывают на ее региональную принадлежность. Известны также определенные отличия в деталях погребального обряда, в распространении некоторых украшений. Наличие локальных особенностей дает веские основания для разделения области зарубинецкой культуры на пять регионов: Среднеднепровский, Припятско-Полесский, Верхнеднепровский, Деснинский и Южнобугский. Среднеднепровский регион занимал берега Днепра от устья Десны до Тясмина. Здесь были исследованы широко известные теперь Зарубинецкий, Пироговский, Корчеватовский, Вишенский и Субботовский могильники, а из поселений — Пилипенкова Гора, Оболонь, Бабина Гора, которые по праву считаются эталонами зарубинецкой культуры. Припятско-Полесский регион занимал правобережье среднего течения Припяти и берега правых ее притоков Горыни и Стыри. Здесь раскопаны могильники Велемичи I и II, Отвержичи, Воронино, Ремель, Семурадцы и др., материалы которых с достаточной полнотой характеризуют особенности местной зарубинецкой культуры. Верхнеднепровский регион расположен в пределах Белорусского Поднепровья между устьями Березины и Припяти и на берегах левых притоков Днепра, Сожа и Ипути. Наиболее известный памятник этого региона — городище и могильник Чаплин, раскопки производились также на городищах Мохов, Горошков, Милограды и некоторых других. Деснянский регион занимал течение Десны и берега ее притоков Судости, Неруссы и Навли. Наиболее известными памятниками этого региона являются поселения Почеп и Синьково на р. Судость, которые относятся к I—II вв. По-видимому, все зарубинецкие памятники этого региона также принадлежат к числу поздних. Южнобугский регион располагался в бассейне верхнего течения Южного Буга. Здесь наиболее исследованы поселения Марьяновка и Носовцы, а также поселение и могильник Рахны на р. Собь, датируемые I — II вв., хотя на территории Южного Побужья как будто имеются и более ранние памятники зарубинецкого типа (Пархомовка), пока не опубликованные. В поисках истоков тех особенностей, которые были присущи каждому региону, приходится обращаться в первую очередь к выяснению роли культур-предшественниц. Известно, что в дозарубинецкое время западная часть территории Припятского региона представляла собой окраину лужицкой и подклешевой культур, занимавших в основном земли Центральной Европы. Судя по небольшому количеству известных на Волыни памятников этих культур, заселение территории было в то время очень редким: кроме пяти подклешевых могильников на Буге, здесь известны следы трех позднелужицких поселений и одного могильника [Кухаренко Ю. В., 1961. Рис. 4; 5]. В восточной части региона известно 12 милоградских памятников, а также три курганных могильника типа Дубой [Мельниковская О. Н., 1967. Рис. 67], имеющих отношение к милоградской культуре. Возможно, однако, что милоградского населения здесь было много, поскольку многие городища этого региона, которых здесь насчитывается около 50 [Поболь Л. Д., 1974. Рис. 1],— обычные места для поселений милоградской культуры — остаются поныне не исследованными. Рассмотрев все элементы культуры, следует прийти к заключению, что местный субстрат — памятники милоградской культуры — играл незначительную роль при формировании Припятского региона зарубинецкой культуры. Напротив, в раннезарубинецких погребениях всех больших припятских могильников — Отвержичи, Велемичи, Воронино и др.— выступают совершенно отчетливо черты позднепоморской и подклешевой культур. Последнее обстоятельство послужило базой для создания теории о происхождении всей зарубинецкой культуры или припятской ее части в результате миграции сюда носителей позднепоморской и подклешевой культур [Кухаренко Ю. В., 1960; Мачинский Д. А., 1966б; Каспарова К. В., 1976а. С. 56—59], что, вероятно, соответствует действительности для Припяти, но не подтверждается материалами других раннезарубинецких регионов — Верхнеднепровского и Среднеднепровского. Верхнеднепровский регион в предшествующую эпоху был занят милоградской культурой, многочисленные памятники которой, обнаруженные почти в 200 пунктах, говорят о достаточно плотном заселении [Мельниковская О. Н., 1967. Рис. 67]. Исследователи, работавшие над изучением культур на территории Белоруссии (П. Н. Третьяков, О. Н. Мельниковская, Л. Д. Поболь и др.), неоднократно отмечали территориальное совпадение милоградских и зарубинецких памятников, а также наличие между ними хронологического стыка. Эти данные при условии существования определенной близости некоторых элементов культур того и другого населения, в частности в погребальном обряде [Мельниковская О. Н., 1967. С. 45—47], объективно указывают на возможность контактов между милоградским и зарубинецким населением юго-восточной Белоруссии, но возникновение зарубинецкой культуры не может быть связано только с местной основой [Третьяков П. Н., 1966. С. 213—219]. Что касается привнесенных, центральноевропейских элементов в зарубинецкой культуре этого региона, то их идентификация с какой-либо конкретной группой памятников в настоящее время невозможна. По-видимому, на рубеже III—II вв. до н. э. происходило не постепенное расселение, а единовременное выселение племен из различных регионов поморской и подклешевой культуры [Мачинский Д. А., 1966б. С. 3—8], отличительные особенности которых нам в полной мере неизвестны. Поэтому, если в припятских памятниках элементы подклешевой культуры можно уловить более или менее определенно, то на верхнем Днепре в зарубинецкой культуре их связи с Западом видны в самых общих чертах — в применении технологии изготовления чернолощеной посуды, обычае пользоваться фибулами, некоторых деталях погребального обряда. Возможно, где-то в глубине подклешевых земель имелись формы мисок или детали конструкций домов, ставшие затем образцами для зарубинецкой культуры в Верхнем Поднепровье, но они пока неизвестны. Для Среднего Поднепровья проблема генезиса зарубинецкой культуры также сложна, поскольку здесь участие пришлых элементов не прослеживается столь очевидно, как на Припяти. Известно, что в V—III вв. до н э. в южной (большей) части этой территории существовала местная, идущая еще от белогрудовской и чернолесской эпохи начала I тысячелетия до н. э., оседлая земледельческо-скотоводческая культура, глубокие корни которой предполагают ее аборигенное праславянское происхождение [Тереножкин А. И., 1962. С. 244]. К настоящему времени здесь в двух близких между собой в территориальном и культурном отношении группах — тясминской и поросской — насчитывается более 130 памятников — поселений, городищ и курганов этой культуры [Петренко В. Г., 1967. Рис. 1], в которой можно видеть культуру скифов-пахарей (или сколотов) Геродота. Северную часть Среднего Поднепровья — Киевщину — занимало тогда население двух культур — сколотской и подгорцевской, представленных открытыми поселениями и могильниками, количество которых превышает 40 [Петровська Э. О., 1971. Рис. 1]. Керамика и погребальный обряд этих двух групп населения имеют много общего между собой и с культурой Поросья—Тясмина. Исследователи, изучавшие эти памятники (А. И. Тереножкин, П. Д. Либеров, В. Г. Петренко и др.) отмечали несомненную близость в формах, орнаментации и технологии кухонной керамики — горшков, крышек, сковородок, корчаг, а также орудий труда — ножей, зернотерок, серпов, пряслиц, в конструкции жилых и хозяйственных сооружений и некоторых других элементах культуры с соответствующими материалами раннезарубинецких памятников Среднего Поднепровья. Эти факты имеют первостепенное значение для констатации значительной роли местного населения позднескифского времени в формировании многих элементов зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья [Максимов Е. В., 1972. С. 116 — 129]. Что касается новых, привносных, центральноевропейских черт, то, помимо элементов латенской культуры, общих для всей зарубинецкой области, следует указать на находки кельтских бронзовых украшений и предметов личного убора, встреченных в наибольшем числе именно в Среднем Поднепровье [Кухаренко Ю. В., 1959а]. Этот импорт следует принимать во внимание при поисках исходного района миграции западных этнокультурных элементов. Среди этих кельтских вещей одно из главных мест занимают фибулы, из которых отметим экземпляры с восьмеркообразной ножкой, обязанные своим происхождением кельто-иллирийской Адриатике. Возможно, связями с этим юго-западным Балканским регионом можно объяснять и распространение на зарубинецкой территории фибул с треугольной ножкой [Каспарова К. В., 1978; 1981], представляющих собой одну из самых заметных местных особенностей раннезарубинецких памятников. Контакт с юго-западной балканской областью прослеживается в наличии на зарубинецкой керамике характерных фракийских орнаментальных украшений-налепов. Можно думать, следовательно, что район миграции был достаточно широк и включал в себя не только позднепоморскую культуру и культуру подклешевых погребений, элементы которых (например, «хроповатая» поверхность тулова у корчаг) известны среди ранних материалов Среднего Поднепровья. Наличие таких деталей в чернолощеной керамике, как часто встречаемый граненый венчик, небольшие иксовидные ручки мисок (Юрковица—Киев, Басовка на Суле), обработанный расчесами или наколами корпус в сочетании с лощеным горлом и дном (Харьевка), говорят об элементах ясторфской культуры, достигших, как известно, в южном направлении междуречья Днестра и Прута, а в Поднепровье — глубинных районов левобережья, не оставив здесь, однако, сколько-нибудь заметного наследия. Исходя из изложенного можно констатировать, что генезис зарубинецкой культуры имел для каждого из ее трех регионов свои, далеко не совпадающие особенности. Они были обусловлены культурным наследием жившего здесь ранее, в V—III вв. до н. э., населения и различными проникшими сюда элементами позднепоморской, подклешевой, кельто-иллирийской, ясторфской и, возможно, других культур, выступавших в различных сочетаниях и проявивших себя с разной силой в зависимости от конкретных условий, присущих каждому региону. Поэтому не представляются убедительными предположения о том, что зарубинецкую культуру следует рассматривать как дальнейший этап исторического развития местных сколотской или милоградской культур, или пришедших на эту землю западных групп, связанных с позднепоморской, подклешевой или ясторфской культурами. Зарубинецкая культура представляет собой новообразование, этап в развитии местного и пришлого населения, отразивший историческую обстановку, сложившуюся в конце III в. до н. э. в Центральной и Восточной Европе и, в частности, в Поднепровье. Достоверное определение этноса носителей зарубинецкой культуры было бы возможно при наличии письменных источников, какими являются сообщения эллинских и римских историков о племенах, живших к северу от них около рубежа нашей эры. Однако таких источников не существует, племена лесостепного и лесного Поднепровья не упоминаются в сочинениях древних авторов. Эти племена находились вне сферы внимания античных писателей и были им неизвестны. Упоминания о венедах в работах Плиния Старшего, Птолемея и Тацита очень кратки и неопределённы и не могут быть с уверенностью отнесены к носителям зарубинецкой культуры, хотя в более позднюю эпоху этноним «венеды» уже обозначал какое-то славянское население. Другие возможности решения этого вопроса, предоставляемые археологией и языкознанием, дают пока лишь проблематичное решение, которое тем не менее имеет свое значение. Археологический путь решения этнического вопроса известен — это ретроспективный метод, суть которого состоит в том, что если генетическое родство двух культур не вызывает сомнений, то их этническая взаимосвязь считается возможной. При такой постановке вопроса исследователи зарубинецкой культуры не могут получить удовлетворительного ответа, потому что эта культура не явилась модификацией какой-то одной культуры, напротив, у ее истоков находилось несколько различных или даже чуждых друг другу культур, этнос которых, к тому же, далеко не ясен. Так, если рассмотреть в этом плане субстратные культуры, то окажется, что «милоградцев» одни исследователи считают славянами [Мельниковская О. Н., 1967], а другие относят к балтам [Седов В. В., 1979]. Правда, правобережную лесостепную культуру V—III вв. до н. э. многие археологи считают праславянской (Б. А. Рыбаков, А. И. Тереножкин, П. Д. Либеров, В. Г. Петренко и др.). Это мнение разделяют также языковеды Б. В. Горнунг и Ф. П. Филин. Но имеются и другие точки зрения (М. И. Артамонов), в том числе об иранской принадлежности этого населения (В. В. Седов). Значительная неясность остается в определении этноса пришлых культур — позднепоморской и подклешевой, а также ясторфской; впрочем, роль последней в зарубинецком этногенезе следует считать крайне незначительной. Такая сложная этнокультурная обстановка отражала реальную историческую ситуацию конца I тысячелетия до н. э., в которой главную роль играли процессы культурной и этнической интеграции, когда во взаимодействие вступало несколько родственных или чуждых культурно-этнических компонентов, создавая близкое одному из них или новое образование. Если обратиться к данным языкознания, то ценные сведения содержат материалы гидронимии [Топоров В. Н., Трубачев О. Н., 1962; Трубачев О. Н., 1968]. Эти данные нельзя не учитывать, поскольку они, несомненно, отражают реально существовавшую этноисторическую ситуацию, которая может найти подтверждение в археологическом материале. При сопоставлении карт гидронимов и ареалов археологических культур напрашивается вывод о бытовании или преобладании древ неславянского населения на территории лесостепного Среднего Поднепровья, особенно в междуречье Тетерев — Припять [Трубачев О. Н., 1968. С. 270]. О многом говорят отсутствие в широкой зоне Поднепровья-Поднестровья иранских и германских гидронимов [Трубачев О. Н., 1968. С. 276, 288] и, наоборот, концентрация кельто-иллирийских (западнобалканских) названий рек в Среднем Поднестровье и продвижение их оттуда в район верховьев Тетерева, что подтверждает древние контакты правобережья с областью Адриатики. Немногочисленные, но выразительные восточнобалканские (фракийские) гидронимы в центре Среднего Поднепровья, возможно, следует приписывать появлению гетов. Высказанные предположения нуждаются, естественно, в дополнительной аргументации, поскольку гидронимы не имеют надежного хронологического определения, и, разумеется, вопрос об этносе зарубинецкого населения эти источники самостоятельно решить не могут. В значительной степени эта проблема освещается материалами ранних памятников киевской культуры типа Гриней, Абидни, Колодезного Бугра. Их материалы достаточно определенно увязываются с позднезарубинецким горизонтом памятников типа Лютеж, Коржи, Пасечная, Почеп и др. Типологическое сходство проявляется здесь во многих элементах культур — в формах и пропорциях кухонных горшков, чернолощеных мисок, бронзовых украшений, конструкций жилищ, деталях погребального обряда. Однако с течением времени позднезарубинецкие элементы в киевской культуре выступают все менее и менее отчетливо, что соответствует тенденции развития этой культуры, как, впрочем, и других культур Центральной и Восточной Европы с пережиточными чертами Латена. Вместо этого набирают силу те особенности киевской культуры, которые приближают ее к кругу ранних памятников типа пеньковской и колочинской культур. В керамике это проявляется в исчезновении чернолощеной посуды, преобладании биконических форм горшков с расположенным посредине тулова плечом, в появлении цилиндроконических сосудов; в жилищах господствующей становится конструкция с центральным опорным столбом; в могильниках распространяются погребения с немногочисленным сопровождающим инвентарем или вовсе без него. Очевидно, в процессе развития элементы киевской культуры отходят от позднезарубинецких и приближаются к раннеславянским. Этим подтверждается тезис о срединном положении киевской культуры, находившейся в хронологическом и генетическом плане между позднезарубинецкими и раннеславянскими древностями. Говоря об этносе носителей зарубинецкой культуры, можно предполагать их близость к праславянам. И как бы дальше не уточнялись и не совершенствовались наши знания о происхождении славян, роль зарубинецкой культуры в этом процессе всегда будет оставаться значительной. |
загрузка...