Дом, обстановка и сады

Небо над вулканами бледнеет. Утренняя звезда сияет с яркостью драгоценного камня, и, чтобы приветствовать ее, на вершинах храмов звучат деревянные гонги и завывают морские раковины. На такой высоте над водой в ледяном воздухе еще стелется туман, но он рассеивается с первыми лучами солнца. День начался. Люди просыпаются во всех домах, больших и маленьких, от одной окраины города и до другой, в приозерных деревнях и одиноких хижинах.

При помощи плетеных опахал женщины раздувают огонь, который теплится между камнями очага, а затем, встав на колени перед метлалем из вулканического камня, женщины начинают молоть кукурузу. Дневная работа начинается этим монотонным шумом жерновов; так она начиналась в течение тысячелетий. Чуть позже доносится ритмичное похлопывание женских рук, мягко выравнивающих кукурузное тесто, чтобы сделать похожие на блины лепешки, или тлашкалли.

В садах и дворах слышно, как бормочут суетливо клюющие индюки, босые или обутые в сандалии ноги шлепают по грунтовым дорогам, весла разгоняют воду в каналах. Всяк спешит на работу. Вскоре все мужчины уже в городе или на полях, часто взяв с собой свой обед в узелке, а женщины остаются дома.

В городе, подобном Мехико, естественно, существовали большие различия между разными домами в зависимости от ранга, богатства или профессии людей, которые в них жили. На одном полюсе находились дворцы императора и сановников, огромные конструкции как общественного, так и частного характера со множеством комнат, а на другом – крестьянские хижины в пригороде, сделанные из глины и переплетенных прутьев, крытые травой.

Большинство домов были сделаны из высушенных на солнце кирпичей. В более скромных строениях была только одна комната, кухня помещалась в небольшой отдельной постройке во дворе. Число комнат увеличивалось с ростом благосостояния семьи. В среднем в доме была кухня, комната, где вся семья спала, и маленькая домашняя святыня; ванная комната (темаскалли) всегда строилась отдельно. Если было возможно, число комнат увеличивали, и была тенденция сохранять одну или две комнаты для женщин.

У ремесленников были свои мастерские, а у торговцев – свои склады. То место, на котором строился каждый дом, редко было полностью застроено: там был внутренний дворик, сад, где могли играть дети в любую погоду, которая в Теночтитлане всегда была весенней, а женщины могли ткать и прясть. Большинство этих участков, по крайней мере с одной стороны, были ограничены каналом, и у каждой семьи был свой причал: таким образом, купцы могли приплыть ночью, чтобы положить на хранение свои товары, не будучи никем увиденными.

Дома, грандиозные или простые, едва ли отличались меблировкой; она была сокращена, как это принято на Востоке, до такой степени, что для нас это означало бы дискомфорт. Кровати представляли собой не более чем циновки, будь их много или несколько, более тонкой или более грубой работы. Поверх них могло быть постелено нечто вроде покрывала. Такие постели были предоставлены испанцам во дворце Ашайакатля. «Каким бы великим правителем он ни был, ни один человек не имел какой-либо другой постели», – пишет Берналь Диас. И это было в королевском дворце. У простых людей этой цели отвечала одна циновка, которая в течение дня была сиденьем.

На самом деле это была циновка (петлатль), положенная на небольшое возвышение, сделанное из земли или, для более торжественных случаев, из дерева. Таково было сиденье не только в частных домах, но и везде: в судах, например. Слово петлатль даже использовалось для обозначения суда или правительственного здания. Однако существовал стул и более совершенной конструкции, икпалли, сделанный из дерева или плетеный и имеющий спинку. В рукописях императоры и сановники часто изображаются сидящими на них.

Это были низкие стулья без ножек. Подушка, на которой можно было сидеть скрестив ноги, лежала прямо на земле. Спинка, которая была слегка откинута назад, поднималась немного выше, чем голова сидящего. Эти икпалли делали исключительно в Куаутитлане, который в качестве налога должен был поставлять их в количестве четырех тысяч штук в год и столько же циновок. Мебель, предназначенная для императора, покрывалась тканями или шкурами и украшалась золотом.

Одежда всей семьи, ткани и драгоценности хранили в плетеных сундуках, петлакалли. Это слово также обозначает государственную казну и входит в состав слова петлакатль, означающее чиновника, который отвечает за финансы империи. Эти хрупкие ящики, которые были всего-навсего крытыми тканью корзинами, не были реальной защитой от воров. Не были ею и двери, не имевшие запоров, и отсюда возникла чрезвычайная суровость законов, связанных с кражами. Если было желательно обеспечить хорошую сохранность каким-то вещам, их скрывали за ложной стеной в доме. Так поступил Монтесума, чтобы спрятать сокровища Ашайакатля. Циновки, сундуки и несколько сидений – все это, сплетенное из тростника и камыша, было меблировкой ацтекского дома, богатого или бедного. В императорском дворце и, без сомнения, у чиновников были также низенькие столы и богато украшенные деревянные ширмы, которые служили для защиты от чрезмерного жара огня или для того, чтобы отгородить на время часть помещения. «Было холодно, – пишет Диас, – и они разожгли (для Монтесумы) большой костер из углей и коры, которая не давала дыма и источала приятный запах; а чтобы эти угли не давали больше жара, чем он хотел, они поставили перед огнем нечто вроде перегородки, украшенной золотом, с изображениями идолов на ней… И когда он начал есть, перед ним поставили деревянную дверцу, всю украшенную золотом, чтобы его не видели принимающим пищу».

Попутно здесь можно заметить затруднение почтенного Диаса, так как он, очевидно, никогда не видел ширмы у себя дома, в Испании. Из этого описания также видно, что даже у сильных мира сего не было столовой и пищу они принимали в любом помещении.

Таким образом, меблированные или, скорее, лишенные мебели, дома, должно быть, выглядели голыми и холодными с их земляными или дерновыми полами и побеленными стенами. Однако, вероятно, стены более богатых домов украшались фресками или увешивались разноцветными тканями или шкурами. Когда приглашали гостей, дом украшали изнутри цветами и ветками. Для отопления служили дровяные костры – значение древесины как топлива часто подчеркивается в литературе – или жаровни, которые не были действительно эффективным способом отопления. И хотя климат в Мексике не бывает экстремально холодным, ацтеки, должно быть, дрожали от холода на своих циновках зимними ночами, когда температура неожиданно падала. И все же ацтеки были счастливее римлян, чей способ отопления был не многим лучше, так как, по крайней мере, у них была возможность вновь согреться на солнце с наступлением дня, ведь зима – это сухое и жаркое время года в Мексике. Что же касается освещения, то оно было не менее примитивным: в помещениях использовались смолистые сосновые (окотль) факелы, а на улице освещением служили факелы и огромные жаровни с грудами смолистой древесины, когда этого требовали обстоятельства, например религиозные церемонии.

Посреди каждого дома, особенно самого скромного, находился очаг, образ и воплощение «старого бога», бога огня. Между тремя камнями горели дрова, иногда на них стояли горшки, поэтому камни считались священными: в них скрывалась таинственная власть бога, и всякого, кто оскорблял огонь, пройдя по камням очага, непременно ждала скорая смерть. Огонь особенно почитали купцы: в течение ночи перед отправлением каравана они собирались в доме одного из них и, стоя перед его очагом, приносили в жертву птиц, курили ладан и бросали в огонь магические цифры, вырезанные из бумаги. По возвращении они отдавали огню его долю праздничного угощения, отмечая им счастливое завершение своего путешествия.

Роскошь больших домов состояла не в их обстановке, чья незамысловатость была только что описана, и не в их удобствах – они едва ли были лучше тех, что имелись в самых простых жилищах, – а в размере и количестве комнат и, возможно, более того – в разнообразии и великолепии их садов.

Дворец царя Несауалькойотля в Тецкоко представлял собой прямоугольник более чем тысячу ярдов в длину и около восьмисот ярдов в ширину. Часть этого пространства была занята общественными зданиями – палатами совета, судами, конторами, арсеналами – и частными: апартаментами царя, гаремом, апартаментами для владык Мехико и Тлакопана. Всего было более трехсот помещений. Остальная часть была отведена под сады «со множеством фонтанов, прудов, каналов, рыб и птиц; и здесь росли более чем две тысячи сосен… и здесь было несколько лабиринтов, в которых царь принимал ванны; и, когда человек попадал туда, он не мог найти выход оттуда… а далее, неподалеку от храмов, находился зверинец, где царь содержал всевозможные виды птиц, животных и рептилий, которых ему привозили со всех уголков Новой Испании; а те, что нельзя было привезти, были представлены изображениями из золота и драгоценных камней, это же касалось и рыб – морских, речных и озерных. Так что не было ни одной птицы, рыбы или зверя этой страны, которого здесь недоставало бы: все они были представлены живьем или в виде золотых фигурок, украшенных драгоценными камнями».

Не только возле своего дворца в Тецкоко, но и в других местах повелел тот же самый царь насадить сады, а особенно в Тецкоцинко. «Эти парки и сады были украшены богатыми и превосходно отделанными alcazars^[8] с фонтанами, оросительными каналами, протоками, озерами и купальнями и удивительными лабиринтами, где были посажены разнообразные цветы и всевозможные деревья, привезенные из далеких краев… и вода, предназначенная для фонтанов, бассейнов и каналов для поливки цветов и деревьев этого парка, текла из источника. Чтобы подвести воду, было необходимо построить крепкие, высокие цементные стены невероятных размеров, ведя от одной горы к другой акведук, который заканчивался в самой высокой точке парка». Вода накапливалась сначала в резервуаре, украшенном барельефами на исторические темы; «эти барельефы разбил первый епископ Мехико брат Хуан де Сумаррага, потому что он считал, что они имеют отношение к идолопоклонству». И оттуда вода вытекала по двум главным каналам, один из которых тянулся на север, а второй – на юг; она текла через территорию садов и заполняла бассейны; около них стояли скульптурные стелы, отражаясь в их поверхности. Вытекая из бассейна, вода «прыгала и разбивалась о скалы, попадая в сад, засаженный всеми душистыми цветами «жарких стран»; в этом саду, казалось, идет дождь – на такие мелкие брызги разбивалась вода об эти камни. За этим садом находились купальни, вырезанные прямо в скале… а за ними располагался царский дворец, в котором было видно много других помещений и залов; один зал был очень большой с двориком перед ним, и именно в нем царь принимал правителей Мехико и Тлакопана и других великих людей, когда они приходили развлечься вместе с ним: в этом дворике устраивались танцы и другие зрелища и развлечения… Вся остальная территория парка была засажена, как я уже сказал, всевозможными деревьями и душистыми цветами, и там жили разнообразные птицы, помимо тех, которых царь привез из различных краев в клетках. Все эти птицы мелодично пели, да так, что невозможно было расслышать свои собственные слова. За пределами стены, окружавшей сады, начиналась сельская местность, полная оленей, кроликов и зайцев».

Был ли сам индейский летописец Иштлильшочитль, перенявший испанский язык, потомком Несауалькойотля, что позволил себе так гордиться королевской династией? Все, что осталось от садов Тецкоцинко, увы, дает лишь слабое представление об их былом великолепии, но подтверждает слова Иштлильшочитля в главном. Водопады, водоемы и клумбы исчезли, но пустые резервуары все еще можно увидеть в скалах; сохранился акведук, ступени и террасы.

Помимо этого, с момента, когда завоеватели впервые попали в долину Мехико, они видели и другие, сопоставимые с этим, чудеса. Они провели ночь, прежде чем вошли в столицу в Ицтапалапане: Диаса привел в восторг дворец, в котором они остановились, – «такой большой и прекрасно выстроенный из самого лучшего камня с колоннами из кедра и других приятно пахнущих пород дерева, поддерживающими крышу; комнаты были очень большие, и, что особенно заслуживало внимания, дворики, затененные хлопчатобумажными навесами. Когда мы осмотрели все это, мы пошли в сад; в нем было приятно гулять, и я не уставал замечать разнообразие растений и их запахов, любовался клумбами, множеством плодовых деревьев и роз, а также бассейном с пресной водой. Там была еще одна диковинка: большие лодки могли приплывать в этот сад прямо с озера». А много лет спустя старый испанский солдат в своих воспоминаниях грустно добавит: «Ahora todo esta por el suelo, perdido, que no hay cosa».^[9]

И это был всего лишь дворец текутли. Что же тогда представляли собой загородные резиденции императора? Кортес писал Карлу V: «У него (Монтесумы) много резиденций как в городе, так и за городом… В одной из них был великолепный сад, в котором возвышались мраморные дворцы, полы были сделаны из искусно обработанной яшмы…Там было десять озер, где содержались разнообразные виды водоплавающих птиц, которые обитают в этих краях… И были соленые озера для птиц с морского побережья, и пресные – для речных птиц. Время от времени в этих озерах спускали воду, чтобы почистить их, а затем вновь наполняли водой при помощи каналов. У каждого вида птиц была пища, какой они питаются в естественных условиях. Так, те птицы, которые питались рыбой, получали рыбу; те, которые питались червями, получали червей, а те, что ели кукурузу, получали ее… И я уверяю Ваше Величество, что одни только птицы, питающиеся рыбой, получали ее в количестве 10 арроба в день (около 264 фунтов). Триста человек ухаживали за этими птицами и больше ничего не делали; другие были заняты исключительно уходом за больными птицами. Над каждым из этих озер были устроены проходы и площадки для наблюдения, где любил стоять Монтесума, развлекаясь, глядя на них». Но это было еще не все, так как, продолжает конкистадор, у мексиканского императора также находились на содержании уродцы, особенно альбиносы, «белые от рождения лицом, телом, волосами и ресницами», а также карлики, горбуны и люди с другими уродствами; хищные птицы в клетках, частично защищенных от дождя крышей и частично открытых для доступа солнца и воздуха; пумы, ягуары, койоты, лисы и дикие кошки. Сотни служителей присматривали за каждой группой людей или животных, составлявших музей этого сада».

Если рассказа Кортеса недостаточно, то подтвердить его могут свидетельства его товарищей по экспедиции. Андрес де Тапиа почти теми же самыми словами перечисляет разнообразие птиц, диких зверей и уродцев, которых содержал Монтесума для развлечения. «В очень больших сосудах и горшках этого дома, – добавляет он, – жило довольно большое количество змей. И все это только ради демонстрации великолепия». Берналь Диас подтверждает эту подробность, упоминая «множество змей и ядовитых гадов, у которых было подобие погремушки на хвосте: и это самые опасные ядовитые змеи из всех. Их содержат в сосудах и больших горшках со множеством перьев, там они откладывают свои яйца и выводят свое потомство… И когда был слышен рык львов и тигров, вой волков и лис и шипение змей – это было ужасно, и можно было подумать, что находишься в преисподней».

Но мы не будем подробно останавливаться на реакции нашего автора хроник, так как это, в конце концов, всего-навсего реакция провинциала, впервые в жизни попавшего в зоопарк, характерный элемент цивилизованного города. Несомненным фактом является тщательность, с которой правители древнего Мехико собирали вокруг себя всех животных и растения своей страны. Ацтеки испытывали явную страсть к цветам: вся их лирическая поэзия – это гимн цветам, «которые одурманивают» своим очарованием и запахом.

Когда первый Монтесума завоевал Оаштепек в «жарких странах» на западе, он решил разбить там сад, в котором выращивались бы все виды тропических растений. Имперские гонцы исколесили провинции вдоль и поперек в поисках цветущих кустарников, которые осторожно выкапывали, чтобы сохранить корни в целости, и заворачивали в циновки. Сорок индейских семей родом из тех краев, где были найдены эти растения, переселили в Оаштепек, и сам император торжественно открыл эти сады.

Все мексиканцы, хотя, конечно, не с таким размахом, разделяли его любовь к садам. Жители Мехико выращивали цветы в своих дворах и на крышах домов, а в пригороде на озере Шочимилько («место полей и цветов») в те времена, как и в наши дни, располагался сад, который снабжал всю долину. В каждой семье были также свои домашние животные: индюшка – птица, которую Мехико подарил всему миру, ручные кролики, собаки (часть из них была предназначена на съедение, и их откармливали с этой целью), иногда пчелы и очень часто попугаи. Жизнь большей частью протекала на улице, нежели в доме, под самым солнечным небом в мире. И город, по-прежнему изначально близкий к земле, смешивал бесчисленные пятна зелени и изысканную мозаику цветов с ослепительной белизной храмов.