Меря

Миграционные волны периода великого переселения народов, исходившие из Средней Европы, затронули также междуречье Волги и Оки, о чем свидетельствуют прежде всего вещевые находки провинциально-римских типов. До этого западные районы междуречья были заселены балтами, родственными племенам днепро-двинской культуры (позднедьяковские древности Москворечья и Верхневолжья), восточная часть принадлежала поволжским финнам.^[668]

Появление среднеевропейского населения полностью нарушило жизнь и быт местного населения. Ещё в 40-х гг. XX в. исследователи обратили внимание на то, что поселения дьяковской культуры прекращают функционировать в V–VI вв. П. Н. Третьяков и О. Н. Бадер попытались объяснить это изменениями социально-экономического уклада, в результате чего население покинуло прежние укрепленные поселения и стало осваивать селища.^[669] К. А. Смирнов, проанализировавший вещевые коллекции дьяковских городищ, показал, что дьяковская культура действительно прекращает свое развитие в V–VI вв. Встречаемые на городищах единичные более поздние вещи исследователь справедливо объяснял посещением этих мест уже после их запустения.^[670]

Этот вывод подтверждается и региональными изысканиями. Так, Н. А. Кренке в развитии культуры раннего железного века бассейна верхнего и среднего течения р. Москвы выделил четвертый и пятый этапы, составляющие позднедьяковскую культуру. Четвертый период, датируемый III–V вв. н. э., был временем расцвета этой культуры. Население проживало на городищах и селищах. В пятом периоде (VI–VII вв.) наблюдается культурный и экономический упадок жизни, это был конец развития дьяковской культуры. Памятников этой культуры позднее VII в. в Москворечье, заключает исследователь, нет вовсе.^[671]

В Верхневолжье расцвет дьяковской культуры В. И. Вишневским определяется V в. до н. э. — III в. н. э. Позднее имела место существенная трансформация культурного развития — очень быстро исчезает сетчатая керамика, ее вытесняет гладкостенная посуда без орнамента или с орнаментом лишь по краю венчиков, появляется лощеная керамика. Исследователь не определяет причины таких изменений, но, по-видимому, они обусловлены инфильтрацией в среду поволжских финнов балтского населения. Далее В. И. Вишневский выделяет своеобразный вещевой комплекс, датирующийся V–VI вв. и включающий серпы с петлей, ножи с уступом на горбинке, пластинчатые кресала, костяные гребни и др. Региональный характер работы не дал возможности для объяснения появления новых предметов. Теперь же очевидно, что это было результатом миграции среднеевропейского населения. Именно в это время на ряде поселений (Березняки, Попадьинское, Устье) появляются и первые наземные сруб-ные постройки. Этим периодом завершается история местного населения.^[672] Встречаемые на некоторых поселениях предметы VIII–IX вв. уже никак не связаны со слоями позднедьяковской культуры.

Поселения VII–IX вв. Москворечья и Верхневолжья остаются слабо-изученными. Поэтому многое в истории этих регионов пока кажется туманным. В частности, не удается детально проследить ход этногенетиче-ских процессов. Верхневолжский регион пополнялся небольшими группами кривичей, о чем свидетельствует появление здесь единичных длинных курганов. В XI–XII вв. в Тверское Поволжье и левобережную часть бассейна верхнего течения р. Москвы имела место значительная инфильтрация смоленско-полоцких кривичей, наиболее ярким показателем чего является распространение в этих областях браслетообразных завязанных височных колец.

Несколько отчетливее этническая ситуация третьей четверти I тыс. н. э. вырисовывается в более восточных землях — в междуречье Волги и Клязьмы. Работами А. Е. Леонтьева установлено, что между местными дьяковскими древностями раннего железного века и культурой второй половины I тыс. н. э. прямой преемственности не выявляется. В третьей четверти этого тысячелетия здесь формируется совершенно новое культурное образование, что могло быть обусловлено только появлением нового населения. Миграционный процесс привел к коренной перестройке системы расселения. Прежние небольшие поселения, приуроченные к пойменным лугам, в основной массе забрасываются. Получают распространение поселения более крупных размеров, которые тяготели уже к участкам с наиболее плодородными почвами. Ведущую роль в экономике населения теперь стало играть земледелие. Более того, материалы археологии дают основание говорить о развитии пашенного земледелия при возможной специализации отдельных поселений на животноводстве, охоте и рыболовстве. Существенно увеличивается при этом численность населения.^[673]

А. Е. Леонтьев полагает, что пришлым населением, создавшим новую культуру в междуречье Волги и Клязьмы, была финноязычная меря, и именует эту культуру мерянской. Вопрос о происхождении пришлого населения остается в работе А. Е. Леонтьева нерешенным. Лишь мимоходом он высказывает мысль о возможном переселении пришельцев из региона рязанско-окских могильников. Однако подтвердить эту догадку какими-либо фактическими данными исследователь даже не пытался. Между тем сопоставительный анализ особенностей культуры рязанско-окских могильников и древностей второй половины I тыс. н. э. Волго-Клязьминского междуречья достаточно определённо демонстрирует невозможность генезиса последних из рязанско-окских. Совершенно различны и погребальная обрядность, и комплексы женских украшений, и керамические материалы. Имеются, правда, отдельные однотипные украшения, предметы труда и быта, встречаемые и на Средней Оке, и в междуречье Волги и Клязьмы. Однако все эти находки не составляют специфики ни культуры рязанско-окских могильников, ни мерянской культуры — они широко распространены в материалах нескольких культур Волжского региона, не являясь культурно определяющими.

Вопрос о сложении новой (мерянской) культуры в Волго-Клязьминском междуречье невозможно решать без учета распространения в этом регионе предметов провинциальноримских типов. Их появление здесь, как и в других землях Восточно-Европейской равнины, безусловно, отражает прилив населения из Среднеевропейского ареала. Каких-либо следов иных миграций в археологических материалах при этом никак не обнаруживается. Следовательно, становление мерянской культуры может быть только результатом взаимодействия среднеевропейских переселенцев с финноязычными аборигенами. Эта культура в некоторой степени родственна культурам тушемлинской и псковских длинных курганов, сформировавшимся в то же время.

Большинство селищ второй половины I тыс. н. э. в Волго-Клязьминском междуречье занимают пологие склоны возвышенностей коренных берегов рек и озер. Площади их — от 1 до 6 га. Жилищами служили преимущественно наземные срубные постройки с печами-каменками. На некоторых поселениях выявлены и полуземляночные строения.

Известны и немногочисленные укрепленные поселения, среди которых выделяется Сарское городище на берегу оз. Неро, которое, по-видимому, было административным (племенным) центром. Оно устроено на всхолмлении среди заливных лугов. Его срединная часть площадью свыше 8000 кв. м, обнесенная валами, была древнейшим селением, к которому со временем прирастали неукрепленные участки. Общая застроенная площадь поселения к X в. достигла 2,7 га.

Около Сарского городища исследован грунтовой могильник, в котором открыты захоронения по обрядам кремации и ингумации. Наиболее ранние погребения датируются VI–VII вв. Подобные могильники известны и в других местностях Волго-Клязьминского междуречья.

Керамические материалы рассматриваемой культуры неоднородны. Вся глиняная посуда изготавливалась без гончарного круга. По характеру обработки поверхности она членится на две группы: 1) с шероховатой и бугристой поверхностью; 2) лощеная и с заглаженной поверхностью. Довольно много горшкообразных сосудов с максимальным расширением в верхней половине, несколько напоминающих синхронную славянскую керамику других регионов. Но нередки и приземистые «кубовастые» сосуды, которые исследователи обычно связывают с местным финским этносом. Реже встречаются банковидные сосуды. На Сарском городище обнаружены и глиняные сковородки.

Вещевой материал, полученный при обследовании поселений и могильников Волго-Клязьминского междуречья, включает железные орудия труда, предметы вооружения, бытовые находки, различные украшения из цветных металлов, изделия из кости и глины и свидетельствует о поступательном развитии материальной культуры вплоть до древнерусского периода.

Разнохарактерность керамики и вещевых коллекций указывает на некоторую неоднородность этнического состава населения культуры второй половины I тыс. н. э. На присутствие финского этнического компонента среди жителей Сарского поселения указывают и приземистые сосуды, и украшения финно-угорского облика. Да и пласт древней финской гидронимии Волго-Клязьминского междуречья достаточно определенно свидетельствует об участии финноязычных аборигенов в генезисе раннесредневекового населения этого края. Вместе с тем несомненно, что культуру Сарского поселения, как и подобных ему памятников, никак нельзя относить целиком к финскому этносу.

Основными создателями мерянской культуры все же были не местные финны, а среднеевропейские переселенцы. Только в этом случае могла сложиться новая поселенческая структура, которая оставалась неизменной и в древнерусское время, и мог возобладать земледельческий облик экономики. Нельзя не обратить внимание и на то, что тип расселения, сформировавшийся в третьей четверти I тыс. н. э., оставался в этом регионе неизменным позднее, в том числе в период Древнерусского государства. Каких-либо трансформаций в эволюции культуры, быта и экономики при перерастании мерянской культуры в древнерусскую здесь не наблюдается. Достаточно очевидно, что основы так называемой мерянской культуры и быта были заложены во второй половине I тыс. н. э. населением, пришедшим из Средней Европы.

Как и в других регионах лесной полосы Восточно-Европейской равнины, затронутых среднеевропейской миграцией в Волго-Клязьминском междуречье, в составе переселенцев доминировал славянский этнический компонент. Об этом наиболее ярко свидетельствует распространение в местах оседания нового населения браслетообразных височных колец с сомкнутыми или заходящими концами (рис. 80 и 83). Они появляются в рассматриваемой области в V–VI вв. и идентичны тушемлинским. В Москворечье такие украшения найдены на поселениях Боршева, Дьяково, Луковня, Троицкое, Щербинка, на верхней Волге — в Отмичах и Топорке, в междуречье Волги и Клязьмы — на Сарском городище и в ранних захоронениях Сарского могильника, на городищах Выжегша и Мало-Давыдовское, на селищах Пеньково, Попадьинское, Шурскол-III и Новотроицкое. На Троицком городище браслетообразные кольца обнаружены в верхних культурных напластованиях, определяемых не позднее V — начала VI в.^[674] Находка подобного украшения на Попальинском селище позволяет говорить, что они бытовали в Ярославском Поволжье уже в VI столетии.^[675]

Рис. 83. Распространение браслетообразных незавязанных височных колец в XI–XIII вв.

а — памятники с находками этих украшений.

Ареалы:

6 — ильменских словен;

в — смоленско-полоцких кривичей;

г — дреговичей;

д — радимичей;

е — вятичей.

Носители браслетообразных височных колец с сомкнутыми или заходящими концами, осевшие в западных районах Волго-Окского региона и в междуречье Волги и Клязьмы, занятых балтскими и поволжско-финскими племенами, включили аборигенов в единый этногенетический процесс, и это новообразование стало ядром-основой древнерусского населения Северо-Восточной Руси.

Браслетообразные височные кольца с сомкнутыми или заходящими концами бытовали в рассматриваемом ареале беспрерывно до XIII вв. включительно и стали одним из важнейших этнографических признаков племенной группировки Ростово-Суздальской земли. В IX–X вв. носители этих украшений распространились на север, достигнув Белозерья.

Согласно акцентологическим изысканиям, восточно-великорусские говоры междуречья Волги и Оки составляют особую (четвертую) группу. «Диалекты этой группы ввиду сугубой архаичности их акцентной системы не могут быть объяснены как результат вторичного развития какой-либо из известных акцентологических систем, а должны рассматриваться как наиболее раннее ответвление от праславянского; этнос носителей этого диалекта представляет, по-видимому, наиболее ранний восточный колонизационный поток славян».^[676] Достаточно ранняя изоляция этого диалекта, отмечают исследователи, препятствовала распространению «долготной» и «краткостной» оттяжек, свойственных другим первоначальным диалектным группам праславянского языка.

Б. М. Ляпунов и Ф. П. Филин, разрабатывая вопросы диалектного членения славян Восточно-Европейской равнины, высказали мысль о том, что Ростово-Суздальская земля была заселена особым восточнославянским племенем, название которого не дошло до нас, и владимиро-суздальские говоры ведут свое начало от диалекта этого племени.^[677]

Таким образом, результаты, полученные на археологических материалах, о раннем освоении славянами междуречья Волги и Клязьмы подкрепляются лингвистическими данными. При этом нельзя не обратить внимания и на то, что распространение браслетообразных височных колец с сомкнутыми и заходящими концами в XI–XIII вв. в значительной степени соответствует и региону говоров четвертой акцентологической группы^[678] и владимирско-поволжской группе северновеликорусского наречия.^[679]

Судьба племен дьяковской культуры в условиях расселения среднеевропейского населения была неодинаковой. Какая-то часть финноязычного населения, по-видимому, не была затронута влиянием культуры пришлого населения и продолжала обитать в мелких неукрепленных селениях, сохраняя свой быт и прежний хозяйственный уклад. Археологически такие поселения трудноуловимы, поэтому пока остаются неизученными. По всей вероятности, они имели тот же облик, что известные по историческим материалам «мерские станы». Они сохранялись преимущественно в отдаленных залесенных микрорегионах, в местностях, непригодных или малопригодных для пашенного земледелия.

Среднеевропейские переселенцы очень скоро, если не сразу, вступили в контакты с финскими аборигенами. Это, в частности, наблюдается в округе оз. Неро, в регионе концентрации пришлого населения. Здесь образовались единые поселения и могильники с общей «мерянской» культурой второй половины I тыс. н. э. Постепенно единая культура распространяется по всему междуречью Волги и Клязьмы. Финноязычная меря, по-видимому, все более и более втягивалась в единый этногенетический процесс, который вел к формированию древнерусского населения Ростово-Суздальской земли.

На территории финской мери, наряду с характеризуемыми браслетообразными височными кольцами, появились и специфические — браслетообразные втульчатые. Один конец их завершался втулкой, другой, несколько заостренный, вставлялся в неё (рис. 84). Такие украшения в сравнительно небольшом количестве разбросанно встречены по всему ареалу мери.^[680] Скорее всего, они носились местным населением, включившимся в процесс славянизации.

Рис. 84. Височные кольца финноязычных мери и муромы, производные от славянских браслетообразных украшений

1 — втульчатое височное кольцо;

2, 4 — подвески;

3 — щитковое височное кольцо.

1, 2 — Сарский могильник;

3, 4 — Максимовский могильник.

Начавшийся во второй половине I тыс н. э. ассимиляционный процесс завершился лишь в первых веках II тыс. н. э. Финские культурные элементы в сравнительно небольшом числе отчетливо проявляются еще в курганах XI–XIII вв.^[681] О длительном сожительстве местного финноя-зычного и пришлого населения в рассматриваемом регионе говорят и данные ойконимии.^[682]

Очевидно, в условиях славяно-финского симбиоза этноним местного населения — меря — был перенесен, как это нередко было в древней истории Европы, на все население междуречья Волги и Клязьмы. Накануне и в период становления Древнерусского государства все жители Ростовского края назывались мерей. В Повести временных лет сообщается, что первыми жителями были «в Ростове меря», «на Ростовском озере меря, а на Клещине озере меря же».^[683]

В середине IX в. словене ильменские, кривичи и меря образовали конфедерацию трех племен — раннее военно-политическое образование с общим войском, сумевшим отразить набеги дружин норманнов.^[684] Согласно летописному Сказанию о призвании варягов, в 60-х гг. этого столетия эти племена приглашают на княжение трех братьев из Скандинавии.

Меря упоминается в летописях среди участников похода Олега 882 г. на Киев и похода Руси 907 г. на Константинополь. Это было уже не поволжско-финское племя, а воины из среды населения Ростовской земли, сформировавшегося в условиях славяно-мерянского симбиоза.