XXV. Уход из университета

В 1841 г. исполнилось двадцать пять лет со дня утверждения Н. И. Лобачевского экстраординарным профессором. Согласно уставу, это давало ему право на пенсию с сохранением возможности оставаться на службе. Пенсия ему действительно была предоставлена; он сохранил кафедру и получил звание заслуженного профессора. В 1845 г. Лобачевского вновь избирают ректором, на этот раз единогласно — явление очень редкое в истории университетов.

В апреле того же 1845 г. Мусин-Пушкин был назначен попечителем Петербургского учебного округа. Он оставил Казань; управление округом было временно поручено Лобачевскому. Это было в обычае того времени: исполнение обязанностей попечителя до назначения нового лица поручалось ректору университета. Но 7 (19) июля 1846 г. исполнилось тридцатилетие его службы; согласно уставу занимаемая им кафедра должна была с этого дня считаться свободной. Однако тот же параграф устава не исключал возможности вновь продлить полномочия профессора; он содержал следующую оговорку: по прошествии (этого срока) «министр, принимая в уважение мнение попечителя и свидетельство Совета, определяет: имеет ли заслуженный, вторично избранный профессор, продолжать еще преподавание и на сколько лет, или следует, по преклонности лет и другим обстоятельствам освободить его от сего занятия и приступить к новому выбору». В одинаковом с Лобачевским положении находился и И. М. Симонов. Постановление совета от 11-го июня гласило: «По сему случаю Советом университета вследствие единогласного желания членов оного определено: 1) Донести его высокопревосходительству г-ну министру народного просвещения, через Ваше превосходительство как управляющего Казанским учебным округом, что Совет не только не находит никаких причин освободить от преподавания гг. заслуженных профессоров Лобачевского и Симонова и приступить к избранию нового профессора, но, напротив, почитает за особенную честь иметь в числе профессоров Казанского университета столь отличных ученых и опытных преподавателей, потому и просит его высокопревосходительство утвердить вновь гг. заслуженных профессоров Лобачевского и Симонова на столько лет, сколько силы и желание их позволяют. 2) Гг. заслуженных профессоров Лобачевского и Симонова просить от имени Совета не оставлять свое полезное и ученое служение при Казанском университете». В отношении Лобачевского это, конечно, были не только слова восхваления, обычные в юбилейные даты ученого. В научной среде чувствуют силу таланта. Каковы бы ни были препятствия, которые возникали при печатании работ Лобачевского, каковы бы ни были отзывы о них,— в Казани, в профессорской среде хорошо сознавали, что в лице Лобачевского университет имеет выдающегося ученого. Еще не было оценено его творчество, в нем еще не чувствовали гения, еще были глубоки сомнения, связанные с его творчеством, но все сознавали, что Лобачевский человек высокого научного значения.

Однако это ходатайство было удовлетворено только в отношении Симонова: он был снова утвержден профессором и вскоре после этого избран ректором университета и на этом посту оставался до своей смерти (1855 г.). Лобачевскому же было сообщено, что по указанию правительствующего сената от 16 августа 1846 г. он по высочайшему повелению вследствие представления министра народного просвещения назначается помощником попечителя Казанского учебного округа с увольнением от должностей профессора и ректора.

Чем было вызвано это постановление? Согласно документам, обнаруженным Л. Б. Модзалевским и опубликованным в его книге «Лобачевский», дело представляется в следующем виде. Постановление совета с ходатайством об оставлении Лобачевского и Симонова в занимаемых ими должностях поступило к Лобачевскому, исполнявшему тогда обязанности попечителя округа. Он препроводил его министру со следующим заключением:

«В отношении к г-ну заслуженному профессору астрономии действительному статскому советнику Симонову, со своей стороны подтверждая во всей силе заключение Совета, честь имею покорнейше просить разрешения В-го в-ва оставить г. Симонова еще пять лет на службе в званпи заслуженного профессора...

Что же касается до меня, то со всей признательностью к заключению университетского Совета об оставлении меня на службе в должности преподавателя, честь имею представить на благоусмотрение В-го В-ва, что кафедру чистой математики более с пользой, вероятно, может занять учитель 1-й Казанской гимназии Попов, получивший степень доктора в прошедшем году и для которого такое повышение не только будет совершенно заслуженное, но даже должное, с тою целью, чтобы поощрить далее к занятиям при несомненных его хороших способностях. В силах еще первой молодости, неотвлекаемый, подобно мне, другого рода занятиями по службе и обязанностями семейственными, он не замедлит показать себя достойным профессором и встать в кругу самых известных европейских ученых.

При таких обстоятельствах желание с моей стороны оставаться в должности профессора не могло бы почитаться справедливым...»

Что это заключение полно редкого благородства,— совершенно ясно. Но стимулы, которые скрываются за документами, часто бывают ими замаскированы. Считаем, что взгляды на это беспристрастных современников, - сослуживцев Лобачевского по Казанскому университету — имеют под собой веские основания.

Вот что об этом пишет профессор Вагнер в своих Воспоминаниях»¹: «В настоящее время еще рано рассказывать все дело о замене Лобачевского новым ректором; нужно указать только, что, может быть, некоторой, вовсе не главной причиной этой замены были неудовольствия нескольких членов совета на Лобачевского, возникшие за последние годы». Но в чем же заключалась главная причина? Назначение Лобачевского помощником попечителя, сказано в тех же воспоминаниях Вагнера, «было неожиданным для всех тех, кому была не известна закулисная сторона этого дела»; дело в том, что «это место было необходимо другому, и вследствие этого была начата интрига, которая разыгралась за пределами Казанского университета». Если детали этой «интриги» остаются невыясненными, то существо дела очень прозрачно вырисовывается как в «Воспоминаниях» Вагнера и сына Лобачевского, так и в «Записке» Янишевского. Последний пишет: «Такое назначение, помимо желания и воли Лобачевского, можно было почесть немилостью к нему, не говоря уже о том, что сверх получаемого им пенсиона ему было, по новой его должности, назначено только по 800 руб. сер. столовых; но Лобачевскому в это время было только 53 года, и он как в должности преподавателя еще много мог бы принести пользы университету. За это ручается его последующая ученая деятельность. Так, уже много времени спустя после этого он читал, для избранной аудитории, в которой присутствовали профессоры физико-математического факультета и многие из учителей гимназии, поистине глубокомысленные лекции, в которых развивал с необыкновенным искусством свои новые начала геометрии; а между тем назначение его помощником попечителя отнимало у него всякую возможность деятельности на пользу любимого им университета. Хотя Лобачевский передал лекции достойному преемнику и ученику своему профессору А. Ф. Попову, но ему все-таки тяжело было расставаться со своей аудиторией».

Письмо жены Лобачевского к своему единоутробному брату И. Я. Великопольскому от 18 июня 1844 г., на которое ссылается Л. Б. Модзалевский, на наш взгляд не опровергает, а только подтверждает эту точку зрения. Вот что она пишет еще за два года до описываемого события: «Он готовится службу оставить. Сами обстоятельства к тому ведут. Пушкин из Петербурга воротился, чтобы только проститься с университетом. Кто на месте его будет, еще не известно². При новом порядке дел муж не может оставаться и перейти таким образом в другой период службы, с которым Университет скорее может идти назад, нежели вперед. Вот наши помышления, которые нас теперь занимают и которые по родству и дружбе тебе только сообщаем. В этом перевороте, конечно, деньги нам будут очень нужны, но, полагаясь на бога, хочу надеяться, что всесильный нам поможет, так же как и тебе, из затруднительного положения наконец выведет».

Лобачевский действительно думал, что ему придется службу в университете оставить, но не потому, что он был склонен отдать предпочтение сельскому хозяйству, как считает Л. Б. Модзалевский, а потому, что в университете наступили другие времена. Мусин-Пушкин ушел за два года до этого. Прямой и самостоятельный Лобачевский был уже мало угоден министерству. Гораздо более подходящим казался покладистый профессор И. М. Симонов, избрание которого, нужно думать, было предрешено. Он был действительно избран незначительным большинством. Вагнер говорит о нем весьма, быть может, даже слишком пренебрежительно.

Симонову вскоре после его назначения было назначено за исполнение обязанностей ректора дополнительно к его окладу 1000 рублей. Лобачевскому же за исполнение обязанностей помощника попечителя было назначено только 800 рублей (столовых).

Но не в этом, конечно, была суть дела. Лобачевский, с одной стороны, должен был покинуть университет, преподавательскую деятельность, которой он очень дорожил; а с другой стороны, он был назначен не попечителем, а только помощником попечителя, что не давало ему достаточного веса в управлении университетом и округом. Это и не замедлило сказаться. Интересно, что очень скоро после его вступления в исполнение новых обязанностей у него стали возникать трения с советом университета; вряд ли может подлежать сомнению, что в этом сказалось влияние Симонова. Три ректора последовательно сменили друг друга в Казанском университете — К. Ф. Фукс, Н. И. Лобачевский и И. М. Симонов. Как различны были эти три руководителя университета! К. Ф. Фукс, живой, очень культурный человек с высокими научными интересами, но безвольный исполнитель распоряжений Магницкого; деятельный, самостоятельный, беззаветно преданный университету Лобачевский, человек огромного научного творчества; и, наконец, угодливый и далеко не столь одаренный Симонов.

Опасения, которые несомненно испытывал Лобачевский, что ему недолго предстоит фактически руководить делом просвещения в Казанском округе, действительно очень скоро оправдались. Через год попечителем был назначен старый казанский помещик генерал В. П. Молоствов. Почему же округ не доверили Лобачевскому, почему этот высокопросвещенный человек, с таким успехом, с такой продуктивностью и с таким признанием управлявший университетом в течение двадцати лет, был подчинен казанскому генералу? Это объясняется очень просто. На Западе уже вновь нарастали революционные настроения, даже в Германии подготовлялась революция 1848 г. А вместе с этим у нас крепла реакция, особенно усилившаяся в последние годы царствования Николая I. Министром народного просвещения вместо Уварова, считавшегося теперь уже слишком либеральным, был назначен Ширинский-Шихматов³. В сущности, правление Шихматова немногим отличалось от деятельности Магницкого; возможно, при нем было меньше ханжества, но значительно больше общих репрессий. Снова очень остро встал вопрос о закрытии всех русских университетов.

Таким образом, между двумя эпохами тяжелой реакции — Голицына (Магницкого) и Шихматова — в 20-летний период сравнительно более спокойной жизни университета, когда была некоторая возможность сделать из него настоящий рассадник просвещения, университетом управлял Лобачевский. С именем Лобачевского связано внешнее и внутреннее благосостояние университета в период его подъема, создание этого подъема. Очень характерно, что это время было также периодом расцвета самой Казани. В эти годы особенно окрепла роль Казани как центра, соединявшего Европу и Азию, как главного города восточной России. Но это благосостояние к концу 40-х годов стало падать, ухудшилось и состояние университета. Быстро развернувшееся на Волге и Каме пароходство привело к тому, что небольшие прежде города Самара и Саратов стали приобретать большое значение, успешно конкурировали с Казанью и вскоре даже ее опередили. Былое значение Казани уже больше к ней не возвращалось⁴.

Лобачевский скоро убедился, что с Молоствовым у него не могут установиться такие отношения, какие связывали его с Мусиным-Пушкиным. Подчиненное положение при глубоких расхождениях во взглядах было для него невыносимо. По-видимому, не слишком дорожил его участием в управлении округом и Молоствов. Лобачевский постепенно стал уклоняться от ответственной работы; оставаясь, правда, на службе, он стал играть роль скорее консультанта, нежели действительного помощника попечителя, который с этим охотно мирился. Это, конечно, снижало авторитет Лобачевского. Только небольшое число товарищей и главным образом студенты поддерживали т0Т авторитет, которым он пользовался в годы своего управления университетом. Ярким примером влияния, которым Лобачевский пользовался у студентов даже после своего ухода из университета, служит следующий инцидент. Вскоре после того, как Молоствов завел в университете свои порядки, возникли первые в Казани студенческие волнения: Студенты собрались в рекреационном зале и, осуждая в резких выражениях Молоствова, требовали изменения его распоряжений. Ни Молоствов, ни Симонов, прибывшие на эту сходку, не были в состоянии успокоить студентов. Пригласили Лобачевского; в виц-мундире, со шляпой в руках, Николай Иванович спокойно вошел в аудиторию; самое его появление внесло успокоение, он очень быстро урезонил студентов⁵. По-видимому, снисходительное отношение Лобачевского к участникам беспорядков вызвало неудовольствие начальства. Особенно отчетливо это сказалось в 1849 г. при другом инциденте, имевшем место 9 ноября. Во время происходившего в церкви венчания присутствовавшие студенты грубо обошлись с дьяконицей, которая расталкивала их, пробираясь в первые ряды. В дело вмешалась полиция, задержавшая одного из студентов; возникли беспорядки, вследствие которых задержанные студенты были заключены в карцер. Доводя об этом до сведения управляющего министерством народного просвещения, Н. И. Лобачевский (в качестве помощника попечителя) ходатайствовал о снисходительном отношении к провинившимся студентам, о прощении их, так как их поведение раньше не заслуживало порицания. Однако товарищ министра Ширинский-Шихматов не только не простил озорных студентов, но значительно усилил наказание — распорядился исключить их из университета. В предписании попечителю Казанского учебного округа Ширинский-Шихматов при этом прибавляет: «Нередко повторяющиеся в Казанском университете разного рода неприятные происшествия убеждают меня вообще в слабом надзоре за студентами»⁶.

К моменту отхода Лобачевского от учебной и административной работы ему было всего 53 года, но тяжелые переживания сильно отразились на его здоровье, очень его состарили. Лобачевский не порвал связи с университетом, он участвовал в диспутах, приезжал на важные заседания, читал публичные лекции. Но он все больше уходил в интересы семьи и быта.

¹Н. П. Вагнер. Назв. соч., стp. 28.
²М. Н. Мусин-Пушкин находился в родстве с семьей Моисеевых, и женитьба Лобачевского на Варваре Алексеевне поставила его в родственные отношения с Мусиным-Душкиным.
³О Ширинском-Шихматове говорили, что его вступление в управление министерством означало шах и мат русскому просвещению.
⁴Н. П. Загоскин. Казанское захудание. Волжский вестник, № 211, 1895.
⁵Воспоминания сына Н. И. Лобачевского, стр. 166.
⁶Рапорт пристава о беспорядке, произведенном студентами в церкви, а также представление Н. И. Лобачевского управляющему министерстгом народного просвещения и ответ последнего сообщены Госархигом МВД Татарской АССР.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3134

загрузка...

Другие книги по данной тематике