Глава ХІ. Крестьянство в Европе в XVI—XVIII вв.

Сеньориальный и крепостной строй в Европе в XVI—XVIII вв. Франция. Англия. Юго-Западная Германия. Северо-Западная Германия. Бавария. Северо-Восточная Германия. Несколько слов о Польше и России.

Обозреватель сельскохозяйственной Европы XVII и XVIII вв. прежде всего заметит резкую разницу в аграрном строе востока и запада. На карте Европы легко провести линию, ясно отделяющую один от другого два мира аграрных отношений; эта граница — река Эльба. К востоку от нее (Пруссия, Мекленбург, Шлезвиг-Гольштейн, Померания, Чехия, Венгрия, Польша) мы почти всюду встречаем крупное барское хозяйство, организованное в расчете на экспорт сельскохозяйственных продуктов и в первую очередь на вывоз зерна на заморские рынки: в Голландию, Англию, Францию, Швецию и т. д. Вполне определенно такое хозяйство начинает складываться с XVI в., но отдельные черты его можно проследите и во второй половине XV в. (Польша). Чем дальше, тем больше это хозяйство пользуется барщинным трудом крестьян, постепенно прикрепляемых к поместью. В XVII в. и особенно в XVIII в. здесь в полном расцвете тот строй аграрных отношений, который немецкие ученые называют обыкновенно термином Gutsherrschaft - господство барского хозяйства, дворянского по происхождению, предпринимательского по своей экономической сущности, феодально-крепостнического по способу эксплуатации. Русскому читателю станет понятным, о чем идет речь, если ему напомнить, что этот аграрный строй иногда, как, например, в Померании, Мекленбурге или Польше, почти ничем не отличался от известного нам крепостного права, господствовавшего в России в XVII—XVIII и первой половине XIX в. Само собой разумеется, что это лишь самая общая характеристика, не исключающая разнообразных отклонений и конкретных особенностей.

Совершенно иным был аграрный строй Европы к западу от Эльбы. Опять-таки, беря его в крайнем выражении, не останавливаясь на подробностях и оставляя пока в стороне переходные формы, можно охарактеризовать аграрный строй Франции, Италии и Англии (в последней — до промышленного переворота) как варианты того типа, который по немецкой терминологии называется Grundherrschaft, т. е. господством земельного верховенства, или строем сеньориальных отношений, если брать термин, который принят для наименования аграрного строя Франции до буржуазной революции. Наиболее важным хозяйственным признаком этого строя является то обстоятельство, что здесь лицо, называемое сеньором, или грундхерром (по немецкой терминологии), и являющееся феодальным (но не буржуазным!) собственником крестьянской земли, или вовсе не имеет собственной запашки, или эта запашка близка по своим размерам к обычному крестьянскому держанию. Основной доход сеньора составляют денежные и натуральные платежи земледельцев, живущих на территории его сеньории, а не доход от его собственного хозяйства, от его собственной запашки. Барщина обыкновенно невелика — всего несколько дней в году, и это утверждение верно даже для таких мест, где сеньор по закону имеет право на значительную барщину, например в Северо-Западной (Нижнесаксонской) Германии или в Баварии. Хозяйственное значение барщины ничтожно, так как лицо, правомочное требовать барщину, или вовсе в ней не нуждается (если он не имеет собственной запашки), или пользуется ею в весьма ограниченных размерах. Поэтому в области распространения сеньориального строя барщина нередко — и чем ближе к XIV в., тем чаще — заменяется определенным денежным, реже натуральным взносом.

Очерченная выше разница между аграрным строем востока и запада Европы, между строем поместья и сеньории тесно связана с социальной и политической структурой общества и в дальнейшем мы постараемся показать, что эта связь закономерна и естественна.

Прежде всего следует отметить различие в происхождении аграрного строя запада и востока. Последнее поможет нам понять, как складывались взаимоотношения двух классов, связанных с землей, — крестьянства и дворянства, и ту роль, которую в этих отношениях играла буржуазия. Только на основе этих отношений и связанной с ними классовой борьбы мы сможем уяснить эволюцию того и другого строя и различные их индивидуальные особенности.

Первым и главным отличием сеньориального строя в Западной Европе является то обстоятельство, что он сложился и уцелел вплоть до времени его замены капиталистическими отношениями на основной территории старой западноевропейской культуры (Англия, Франция, Испания, Италия и Западная Германия). Экономическое развитие ее было естественным внутренним развитием производительных сил, не осложненным никакими привходящими моментами, которые, ворвавшись так сказать извне, исказили бы линию поступательного движения. Именно так случилось позже на колонизационной почве Восточной Европы, сначала экономически отсталой, но затем сразу в короткий срок включившейся в хозяйственную связь с развивавшейся в это время капиталистической Западной Европой.

Процесс образования сеньориальных отношений уводит нас далеко в глубь средних веков. Вплоть до XIX в. сеньориальный строй несет на себе следы своего раннефеодального происхождения. Право, регулирующее эти отношения, есть феодальное право, и оно не укладывается в рамки знакомого нам буржуазного права, построенного на принципе частной собственности. Конечно, устойчивости правовой оболочки этих отношений не должна скрывать от нас факта развития самих правоотношений. А они проделали большой и длительный путь развития от собственности феодальной к собственности буржуазной. Само содержание аграрной эволюции очень долго могло совершаться под старой феодальной оболочкой, которая окончательно исчезла повсюду лишь при переходе к эпохе промышленного капитала. Сеньориальный строй во Франции был ликвидирован буржуазной революцией; старый же уклад английского манора и связанных с ним отношений фактически исчез, не будучи никогда отменен юридически, во время промышленного переворота и в десятилетия, непосредственно последовавшие за ним, хотя остатки его, например копигольд, в виде курьеза дожили до нашего времени. В Западной Германии германская форма сеньориального строя, Grundherrschaft, в основном была уничтожена революцией 1848 г., но окончательная ликвидация ее затянулась еще на несколько десятилетий.

Смена сеньориальных отношений и регулировавшего их феодального права отношениями буржуазной частной собственности была связана, однако, с различным ходом развивавшегося под их оболочкой социально-экономического процесса. В Англии, как известно, переход к капиталистическим отношениям повлек за собой экспроприацию английского крестьянства и его быстрое исчезновение как класса. Собственником земли оказались крупные землевладельцы — лорды. Вместо крестьян, владевших землей согласно старинным формам держания, появились капиталистические арендаторы — фермеры.

Совсем иным, как будто, был ход развития во Франции. Крестьянство уже до революции сумело закрепить за собой значительную долю земельных богатств. Революция смела последние остатки сеньориального режима и способствовала дальнейшему укреплению крестьянской собственности. А если так, то спрашивается, что же общего между этими двумя процессами, оказавшимися столь различными для судеб крестьянства?

Несмотря на это бросающееся в глаза различие между аграрным строем Англии и Франции в XVI в., мы все же должны рассматривать английский и французский процесс развития скорее как варианты одного и того же типа, чем совершенно различные процессы. Та близость правовых обычаев, которую мы отметили для всей области сеньориальных отношений, не была случайным совпадением внешних признаков, а результатом органического сходства самой аграрной эволюции. То обстоятельство, что с XVI в. судьба крестьянства в Англии оказалась совершенно иной, чем во Франции, что в Англии еще с XVI в. началась экспроприация крестьянской земли, нисколько этому не противоречит. В самом деле, два крупных события, стоящие на грани современной истории — Великая буржуазная революция во Франции и промышленный переворот в Англии, почти совпавшие хронологически, в действительности представляют разные ступени в исторической эволюции каждой из этих двух стран. Революция во Франции и переход власти к буржуазии лишь подготовили почву для развития крупной индустрии и машинной промышленности во Франции. Сам промышленный переворот совершился здесь гораздо позже, в 30—40-х годах XIX в. Размеры его в сравнении с английским были значительно скромнее. В течение всего XIX в. Франция оставалась по преимуществу аграрной страной с большим удельным весом мелкого производства. Моментом, когда линии экономического развития этих двух государств начинают явно расходиться, был конец XVIII в. Неудачный для Франции исход англо-французского соперничества из-за колоний в XVIII в. и за промышленное господство (континентальная блокада) был симптомом экономической слабости Франции, предопределившей ее более скромное, сравнительно с Англией, место в европейском хозяйстве XIX в. Размеры и формы, какие принял промышленный переворот в Англии, были тесно связаны с той ролью, которую английская промышленность стала играть в общеевропейском и внеевропейском хозяйстве нового времени. Именно в этом следует искать отличие аграрной эволюции Англии в конце XVIII и начале XIX в. от аграрной эволюции Франции. Экономические успехи Англии, сила ее привилегированных сословий и создали то неблагоприятное для крестьянства соотношение борющихся общественных сил, в результате которого ликвидация сеньориальных порядков в Англии приняла особый характер. Сеньориальный строй исчез здесь не потому, что он был отменен официально, а потому, что исчез один из его элементов, исчез сам английский крестьянин. Английский лорд из феодального собственника, каким он был в средневековом маноре, стал буржуазным частным собственником. Английский крестьянин, который уже в XV в. был таким же «феодальным собственником», либо пролетаризировался, либо сделался фермером. Английское хозяйство стало на чисто капиталистические основания.

Совершенно иной была ликвидация сеньориального режима во Франции. В результате ее собственником стал французский крестьянин и окончательно исчез сеньор, как лицо правомочное получать платежи и повинности с территории своей сеньории. Но техника хозяйства и общий хозяйственный уклад деревни были сравнительно мало затронуты Французской революцией. Мелкое хозяйство и в XIX в. еще сохранило свои докапиталистические черты. Во всяком случае никаких коренных перемен, подобно изменениям в английской деревне, здесь не произошло, да и не могло произойти, поскольку промышленное развитие Франции протекало несравненно медленнее английского, а удельный вес промышленности в экономике страны был несравненно ниже в течение всего XIX в.

Итак, принципиальная разница в аграрном строе Англии и Франции в период ликвидации сеньориального строя и после него, в особенности же различие в судьбе крестьянства той и другой страны, связаны уже с эпохой промышленного капитализма и находятся в тесной связи с той разницей, которая обнаружилась уже в эту эпоху в промышленной эволюции этих двух стран. Направление, по которому развивалась Англия, показывает, какая судьба ожидала французского крестьянина, если бы темп и размеры промышленного развития Франции были те же, что и в Англии. Судьба английского крестьянина представляет собой законченную эволюцию развития аграрных отношений в условиях особенно успешного капиталистического развития страны. Во Франции в силу ее более медленного промышленной развития аграрная эволюция оставалась незавершенной. Но намеки на те опасности, которыми французскому мужику угрожали успехи промышленности, имеются налицо. Вместе с общим экономическим подъемом и расцветом французской промышленности с 60-х годов XVIII в. во Франции замечается усиленный интерес к агрономической литературе и восхваление фермерского хозяйства на английский образец. С другой стороны, сеньоры стремились восстановить давно забытые «феодальные права», т. е. всевозможные сеньориальные платежи и повинности, лежавшие на крестьянской земле, но давно уже переставшие взиматься («феодальная реакция»). Оба эти явления вовсе не противоречат друг другу, как можно было бы на первый взгляд заключить из их сопоставления. Наоборот, это были две стороны одного и того же явления. То, о чем мечтали физиократы, бессознательно пытались осуществить сеньоры. Сеньориальные права на крестьянскую землю могли бы сгуститься в право буржуазной собственности сеньора на землю, и тогда крестьянин, держатель на феодальном праве либо превратился бы в простого адендатора, либо пролетаризировался. «Феодальная реакция» при благоприятных условиях могла стать орудием обезземеления французского крестьянства, если бы промышленное развитие Франции пошло теми же путями, что и в Англии.

Итак, коренное различие в судьбах крестьянства по ту и другую сторону Ламанша в период развитого капитализма вовсе не должно закрывать перед нами сходства того процесса, который лежит в основе аграрной эволюции Западной Европы. Если эти линии развития сильно разошлись в тот момент, когда Англия и Франция заняли различное место в мировом хозяйстве, то в более ранний период, когда хозяйственные связи между отдельными странами Европы были гораздо слабее и международный обмен оказывал меньшее влияние на внутренние хозяйственные отношения каждой страны, аграрное развитие обеих стран было близко друг к другу.

Появление городов, торговли, ремесла и промышленности, образование местного внутреннего рынка еще в средние века привело к разложению средневековой вотчины, т. е. либо к постепенному уменьшению, а иногда к полному исчезновению господской запашки, либо к переходу к ее обработке вольнонаемным трудом; и то, и другое вело к коммутации барщины и к личному освобождению крепостных — основной массы крестьянского населения. Но личное освобождение крестьян вовсе не означало освобождения крестьянской земли. На ней и после «освобождения» ее держателя обычно оставались лежать феодальные платежи и повинности. Из личных они лишь превращались в «реальные», т. е. поземельные. Существование наряду с крепостными значительных кадров свободного или относительно слабо зависимого крестьянства, закрепление обычным правом размеров повинностей и платежей, лежавших на земле и постепенное падение их реальной ценности с падением цены денег в XVI в., — общее явление для всех стран, где мы находим сеньориальные отношения.

В нашу задачу здесь не входит подробное изложение тех процессов и изменений, которые произошли с крестьянством после его освобождения и до XVIII в. Но все же едва ли можно сомневаться в том, что известная устойчивость этих отношений — отличительная черта этого периода. Немецкие исследователи прямо говорят об окостенении сеньориального строя Юго-Западной Германии после Великой крестьянской войны 1525 г. В меньшей степени это приложимо также ко всем странам сеньориальных отношений. Аграрный строй, который после разложения средневековой вотчины можно было бы назвать в его предельном выражении строем «чистой сеньории» (die peine Grundherrschaft), был в основном господством традиционного мелкого производства с его постоянно повторяющимся на том же уровне воспроизводством.
Как конкретно складывались отношения между сеньором и его держателями и каков был строй сеньории нового времени — об этом мы скажем впоследствии, когда перейдем к характеристике сеньориальных отношений в XVI—XVIII вв. в их четырех важнейших вариантах: английском, французском и двух германских — юго-западном и северо-западном. Сейчас же обратимся к суммарной характеристике аграрного строя Восточной Европы, строя крепостного помещичьего хозяйства.

Эта область лежит к востоку от Эльбы. Сюда с XII в. течет, уходя все дальше на восток, в глубь славянской и литовской оседлости, немецкая колонизация. Развитие аграрных отношений. Здесь радикально отличается от запада. Крепостной строй барского поместья и закрепощение крестьян не начальная стадия развития, как на западе, а завершение длительной эволюции и явление сравнительно позднего времени. Эпоха, когда складываются эти отношения — XVI в.; их расцвет приходится на XVII и XVIII вв., но уже конец XVIII в. знаменует собой начало их упадка и первые попытки раскрепощения. До XVI же века повсюду мы встречаем уже знакомый нам по западу Европы строй сеньориальных отношений. Мало этого, начиная с XIII в. агенты колонизации, рыцари и их шульцы-локаторы стараются привлечь крестьян из (Западной Германии особо выгодными условиями, и поэтому сеньориальное право, определяющее отношение крестьянина к рыцарю-сеньору, здесь часто даже более благоприятно для крестьян, чем в старой Германии.

Само крепостное право нового времени на востоке Европы представляет собой явление, подобного которому мы не находим в Западной Европе. Последнее утверждение следует особенно подчеркнуть, ибо очень часто развитие новоевропейского крепостного права склонны были рассматривать как простое возвращение назад, к феодальным порядкам. Это неверно. Крепостное право XVII и XVIII вв. на востоке Европы сложилось на основе экономических отношений, неизвестных средним векам, ибо здесь барское хозяйство нового времени было прежде всего предприятием, работавшим на рынок, тогда как в средневековом поместье на первом плане стояло удовлетворение потребностей барского двора и его обитателей. Даже в тех случаях (в раннее средневековье), когда излишки продуктов с феодального поместья попадали на рынок, последний был совершенно иным, чем рынок, на который вывозили свои продукты прусские, мекленбургские, померанские и польские помещики. Это был рынок местного небольшого городка с его ограниченными потребностями. С XVI в. для Восточной Европы рынком становятся торговые и промышленные страны капиталистически развивающегося запада.

Самое направление, в котором развивались на западе и на востоке аграрные отношения, были диаметрально противоположны. Экономический подъем на западе, появление городов, ремесел и торговли было причиной раскрепощения. От серва к виллану, от виллана к обычному держателю — лично свободному цензитарию, копигольдеру и их разновидностям, — таков был процесс, параллельный экономическому подъему. На востоке хозяйственный подъем, совершившийся очень односторонне, как подъем исключительно сельского хозяйства и притом лишь в форме барщинного помещичьего хозяйства, был причиной появления нового крепостного права. Ибо не барщинный труд возникал из крепостного состояния, а крепостное состояние возникало из барщинного труда. Таким образом, с течением времени крестьянин из обычного держателя — чиншевика, каким он был в период колонизации, превратился в человека, прикрепленного к земле поместья, а затем, правда, не везде, почти в раба, продававшегося и покупавшегося без земли.

Иным было и хозяйственное содержание этой эволюции на востоке. Имеем ли мы в Западной Европе раннего средневековья дело с рабом, посаженным на землю, с сервом или вилланом, или, наконец, с зависимым от сеньора человеком, — во всех этих случаях на первый план выступают личные отношения между господином и его крепостным, сеньором и его подданным. Из этой личной зависимости вытекают и имущественные обязанности зависимых людей. Коммендировавшийся, становясь «человеком» сеньора, ставил в зависимость от него основу своего имущества — землю и обязывался уплачивать с нее определенный взнос. Но установление этих отношений нисколько не изменяло характера самого хозяйства. Крепостной вел такое же хозяйство, что и свободный; коммендировавшийся как был, так и оставался самостоятельным мелким производителем. Вследствие этого крупное землевладение в раннее средневековье вовсе не было равнозначащим с крупным хозяйством, а само крупное хозяйство, как мы видели, было связано с мелким производством. Там, где у сеньора была своя запашка, существовала и барщина, но величина и первой, и последней находила предел в потребностях самого сеньора, его семьи и двора, его дружины. Земля, находившаяся в ведении сеньора, домен, в большинстве случаев не представляла компактной массы, а была распылена вперемежку с крестьянской землей. Чересполосица с крестьянской землей и принудительный севооборот были характерны для барской запашки вплоть до ликвидации сеньориальных отношений. Мало этого, характерным явлением для XVI—XVIII вв. было то, что сами сеньории лежали чересполосно с другими сеньориями и часто были разбросаны по большой территории.

Появление барского хозяйства на востоке в новое время произошло при совершенно иных условиях. Прежде всего рыцарское имение создалось здесь (каким путем, мы скажем ниже) как компактная группа земель. Стимулом к заведению собственного хозяйства у остэльбского рыцаря было не личное потребление (по крайней мере, оно не было на первом плане), а массовый сбыт хлеба на заграничные рынки. Таким образом, в основе эволюции аграрных отношений к востоку от Эльбы лежит организация барского предпринимательского хозяйства. В связи с этим изменяется роль крестьянского хозяйства и социальное положение самого крестьянства. Во-первых, в своем стремлении расширить и округлить свое хозяйство рыцарь стал покушаться на крестьянскую землю там, где свободной земли не было или где ее распашка требовала больших затрат труда и капитала. Во-вторых, хозяйство рыцаря требовало рабочих рук, которые были вовсе не так доступны в колонизованных странах с их сравнительно редким населением. В результате — колоссальный рост барщины, прикрепление крестьян к земле и превращение их мало-помалу в неразрывную часть, в инвентарь поместья.
Именно в этом и заключалось хозяйственное значение нового крепостного права.

Это происхождение крепостного права на востоке Европы позволяет нам понять причины неожиданной близости некоторых процессов в аграрном строе Англии и заэльбской Германии. Я имею в виду процесс обезземеления крестьянства. И там и здесь этот процесс связан с общеэкономическим подъемом и с переходом к более развитым формам сельскохозяйственного производства. Но если в Англии он завершается одновременно с ликвидацией сеньориальных отношений, с технической интенсификацией хозяйства и с переходом к частной собственности, в заэльбской Германии он осуществляется в недрах крепостного поместья и в некоторых случаях в результате его безземельные крестьяне превращаются в батраков, продолжая оставаться прикрепленными к поместью. Даже там, где такого обезземеления не происходит и крестьянин обрабатывает фактически свою землю, земля считается собственностью помещика и последний имеет право перемещать крестьян с одного участка на другой, сообразуясь только со своими хозяйственными расчетами. Обезземеление крестьянства, начавшееся еще в пору развития барщины и усилившееся в такие особо благоприятные для помещика моменты, как разорения Тридцатилетней войны в Мекленбурге, Померании и Бранденбурге или опустошения польских и шведских войн в Восточной Пруссии, не было остановлено законодательством начала XIX в., направленным к освобождению крестьян. Наоборот, в некоторых случаях законодательство даже оказало помощь помещику в его стремлении завладеть крестьянской землей. На этом мы остановимся подробно при характеристике аграрного строя Мекленбурга, Померании и Пруссии в XVIII столетии. Здесь важно лишь отметить, что интенсивное юнкерское хозяйство остэльбской Германии XIX в. (прусский путь развития по В.И. Ленину) развилось непосредственно из крепостного хозяйства XVI—XVIII вв., которое уже с того времени оказалось связанным с капиталистическим хозяйством Европы. «Капиталистический период, — говорит Энгельс, имея в виду как раз развитие аграрного строя в остэльбской Германии, — возвестил в деревне о своем пришествии как период крупного сельскохозяйственного производства на основе барщинного труда крепостных крестьян»¹.

Экономический строй заэльбской Европы лежит в основе ее социальных и политических порядков. Остэльбский дворянин и прежде всего прусский юнкер выступают в двояком образе: помещика и представителя самого могущественного сословия в государстве. В качестве последнего они наделили себя административной и судебной властью. Прусский помещик как будто похож на средневекового сеньора, который был государем в своей вотчине — сеньории, где еще не дифференцировались частноправовые и публичноправовые отношения. Однако между средневековым сеньором и юнкером нового времени есть существенная разница. Сеньор выполнял некоторые публично-правовые функции потому, что централизованное государство фактически отсутствовало. Эти функции были для него источником дохода. Юнкер добивается их от существующего уже государства, которое само является централизованной формой его классового господства, потому что они ему нужны, как орудие принуждения. Благодаря этому юнкер становится между государством и крестьянином и старается не допускать вмешательства государства в его отношения с мужиком. Но и там, где власть государства была достаточно сильной, чтобы заявить претензии на часть дохода от мужика, это ей не всегда удавалось. Зато в таких монархиях — республиках, как Мекленбург, Шведская Померания или Польша, где классовое господство юнкеров-помещиков выступало в совершенно неприкрытом виде и не ограничивалось государством, притязания дворянства не знали преград.

Если, таким образом, юнкера трудно сравнить со средневековым сеньором-государем, то в еще меньшей степени он был похож на западноевропейского сеньора XVI—XVIII вв., потерявшего прежнюю политическую самостоятельность. Сеньория XVII и XVIII вв. во всех ее разновидностях — английской, французской или западногерманской давно утратила свое политическое значение. Над ней надстроилось новое государство со своими административными, судебными и финансово-податными учреждениями. Господствуя политически как класс, индивидуально сеньор со своими привилегиями оказался в известном смысле таким же подданным, как и крестьянин.

В дворянских государствах Восточной Европы государственная земля сама была частным королевским поместьем. Власть государственных чиновников не распространялась непосредственно на обитателей дворянского поместья, которое являлось особым округом во главе с помещиком, выполнявшим государственные функции, а самое слово «подданный» с прибавлением «наследственный» превратилось в специальный термин, обозначавший наследственное крепостное состояние.

Совершенно иным, чем на западе, на востоке было и положение буржуазии. Отличительной чертой Восточной Европы нового времени оказалась слабость города, как центра ремесла, торговли и промышленности и полное ничтожество буржуазии. Буржуазия здесь влачит жалкое существование. Она играет некоторую роль только в прибрежных торговых городах, построенных у устьев больших рек, по которым из глубины страны текут за границу массы хлебных грузов и сельскохозяйственного сырья. Дворянство добивается того, что самая торговля хлебом оказывается в его руках. Дворяне становятся здесь не только производителями хлеба, но и крупными торговцами, сбывающими как свой, так и крестьянский хлеб.

Каковы же были причины, в результате которых оказалась столь различной эволюция аграрного строя запада и востока? На этот вопрос можно ответить лишь после того, как мы перейдем к конкретным примерам этой эволюции как на западе, так и на востоке и рассмотрим, как процесс, который мы здесь разбирали общетеоретически, совершался конкретно-исторически.

Разновидностью сеньориального строя (Grudherrschaft) следует считать прежде всего английский тип развития. Основная его особенность заключается в том, что в Англии параллельно с изменениями, происходившими в структуре манориального строя, почти непрерывно подготовлялась и осуществлялась, начиная с конца XV в., экспроприация мелкого земледельца. На континенте отношения были обратные: в недрах сеньориального строя зарождалась и укреплялась крестьянская собственность. Но и на континенте конкретно-историческое развитие в странах сеньориального строя было весьма разнообразно. С одной стороны, тип французский и близкий к нему тип Юго-Западной Германии (чиншевое держание), с другой — тип Северо-Западной Германии (мейерское держание). Само собой разумеется, что в этих пределах было много разнообразных отклонений, связанных с конкретной обстановкой, в которой происходило развитие аграрных отношений.

Начнем с описания того типа аграрных отношений, который в Западной Европе территориально являлся наиболее распространенным — французского, и посмотрим, в какой связи эта форма аграрных отношений стояла с с распределением земельных благ среди различных классов общества.

Своеобразие сеньориальных отношений, делающее их часто непонятным для тех, кто впервые с ним сталкивается, заключается в том, что в них отсутствует понятие собственности на землю, то простое и юридически определенное понятие собственности, которое свойственно римскому праву или европейскому буржуазному праву XIX в. Сам по себе этот факт свидетельствует о том, что сеньориальный строй складывался в очень отдаленные времена и в сфере таких отношений, для которых это понятие по некоторым причинам оказалось чуждым. Мы не хотим этим сказать, однако, что объективное право и практика государственных учреждений не применяли к этим отношениям понятия собственности. Французские февдисты XVIII в., занимавшиеся толкованием феодального права, английские юристы, старавшиеся истолковать правовой строй английского манора в терминах общего права, отражая в своих теориях капиталистическое развитие общества, всегда стремились выразить сеньориальные отношения в терминах буржуазного права, и прежде всего задавали вопрос, кто является собственником земли в сеньории. Ответ был вовсе не прост и не всегда одинаков; почему — мы увидим вспоследствии.

Сейчас же мы постараемся дать точное описание, чем были сеньориальные отношения в действительности.

Во Франции вплоть до буржуазной революции, в Англии — до промышленного переворота, в Западной Германии — до реформы XIX в., уничтоживших последние остатки феодальной зависимости, большая часть той земли, которая входила в состав сеньории и регулировалась обычным правом, не имела собственника в буржуазном смысле. И римскому, и буржуазному праву свойственно такое понятие собственности, при котором все права распоряжения принадлежат одному и тому же лицу. Сеньориальному строю такое понятие собственности чуждо. Феодальный собственник-сеньор здесь — верховный распорядитель земли в тех пределах, которые предоставлялись ему правами феода, имеющий обычно право суда и управления населением своей сеньории и одновременно обладающий правом получать определенные платежи и повинности, которые и составляют феодальную ренту. И функционально, и исторически эта феодальная собственность (dominium directum) не имеет ничего общего с собственностью по римскому праву или с собственностью буржуазной (ius utendi et abutendi quatenus juris ratio patitur). Права феодала ограничиваются правами вышестоящего сеньора, от которого он как вассал держит эту землю в качестве феода, и особыми правами его держателей, закрепленными обычаем, сложившимся в результате классовой борьбы и традиций. Господствующий класс, нуждающийся в рабочей силе, стремится привязать непосредственного производителя к земле и сделать его крепостным, что и осуществляется в процессе феодализации, но в дальнейшем, в особенности с развитием товарно-денежных отношений, сам господствующий класс оказывается заинтересованным в том, чтобы, его держателям была представлена большая свобода хозяйственной деятельности и непосредственный производитель, отвоевывает в процессе классовой борьбы широкие права распоряжения своим держанием. Можно сказать, что прикрепление непосредственного производителя к земле (glebae adscriptitio) превращается в свою противоположность: не крестьянин прикреплен к земле наследственно, а земля превращается в наследственное достояние непосредственного производителя, а сам непосредственный производитель начинает считать себя собственником своей земли. С течением времени сеньория постепенно превращается в государство, а держатель земли — в простого подданного. Ни о каком поэтому «разделении права собственности» между сеньором и крестьянином не может идти речи, ибо феодальная собственность на землю есть категория, качественно отличная от буржуазной собственности, как и феодальный строй качественно отличен от буржуазного.

Обратимся к французским примерам. Сеньориальное право, сохранившееся во Франции до буржуазной революции, знало несколько видов земельного держания. Оно выделяло, во-первых, группу несеньориальных держаний в собственном смысле слова, так называемые аллодиальные земли. Аллод — безусловная собственность, почти совпадающая со знакомой нам собственностью буржуазного права. Аллод поэтому стоит вне сеньории и не имеет сеньора. Обычное право, в записях которого (кутюмах) был зафиксирован сеньориальный строй, различным образом относилось к аллоду. Некоторые кутюмы, в особенности на севере, не признавали аллода. Здесь действовал принцип, согласно которому «каждая земля должна иметь своего сеньора». Это, конечно, не значило, что на севере Франции не было островков аллодиальной собственности. Но, как мы уже говорили, в случае, если сеньор предъявлял владельцу аллода иск об уплате ценза на том основании, что ответчик держит не аллод, а лишь простую цензиву, то тяжесть доказательства противного падала на собственника аллодиальной земли. Но были и такие кутюмы, особенно на юге Франции, которые смотрели на аллод как на нормальное явление, а не как на изьятие из общего правила. Здесь действовал другой принцип: право сеньора должно иметь достаточное основание и в случае, если сеньор хотел заставить собственника аллода платить ценз, не владелец аллода, а он, сеньор должен был судебным порядком доказать, что данная земля цензива, а не аллод.

Аллод все же был исключением; правилом были различные формы сеньориальных держаний — свободные и крепостные. Последние в XVI—XVIII вв. тоже редки (так называемые держания «мертвой руки»). В XVIII в. мэнмортабли — лично свободные крестьяне, держащие землю на старинном вилланском праве, несколько смягченном временем и падением ценности денег. Крепостной была лишь земля. Тот, кто ее держал и пока ее держал, обязан был нести повинности и платежи, свойственные крепостному держанию. Владелец такой земли не имел права передавать ее по наследству. Его «рука» была «мертва» в тот момент, когда, по средневековой терминологии, «мертвый хватал живого», т. е. когда наследник вступал во владение доставшимся ему имуществом. Фактически, однако, мэнмортные участки передавались по наследству, но сеньор взыскивал с наследника довольно большую сумму за допуск к наследованию, и этот допуск и был отличительной чертой держания.

Существовало два вида свободного держания: феод и цензива, держание «благородное» и держание «ротюрное» (неблагородное, разночинное, т. е. крестьянское). Впрочем, различие это уже потеряло свой личный характер и было чисто реальным: «благородной» или «неблагородной» была земля, независимо от того, кто ее держал. Феод отличался от цензивы тем, что с первым были связаны особо торжественные формы феодальной присяги держателя этой земли (вассала) своему сеньору, тогда как владелец цензивы (цензитарий) обязан был время от времени особым актом признания (reconaissanсе) подтверждать зависимость своей земли от сеньории. В остальном эти два вида мало чем отличались друг от друга.

Цензива была обычной формой крестьянского державия во Франции XVII в. Что такое цензива? Прежде всего это часть некоторого целого, называемого сеньорией. Она входила в ту ее часть, которая обозначалась как земля, которая тянет к сеньории (mouvance) в отличие от домена, т. е. земли, принадлежавшей сеньору (domaine proche). Существование домена, впрочем, не было обязательным для сеньории; в XVIII в. было сколько угодно сеньорий, в которых отсутствует домениальная земля (воздушные фьефы). Цензитарий, кто бы он ни был, обязан был периодически, по требованию сеньора, признавать особым актом связь своей земли с сеньорией, вносить определенные, с незапамятных времен установленные обычаем платежи и нести повинности. Основным платежом являлся ценз, откуда и само название цензивы. Ценз мог быть денежным или натуральным; в последнем случае он назывался шампаром или терражем и обыкновенно был более тяжел, чем денежный. С цензом обыкновенно были связаны и другие повинности, как регулярные, так и случайные (casuels). К первым принадлежала барщина. Она существовала не везде и была обычно сравнительно незначительной, от 3 до 12 дней в году (в редких случаях больше). Из случайных взносов наиболее тяжелой была сеньориальная пошлина при продаже цензивы (lods et ventes), доходившая иногда до 1/6 покупной цены земли. Цензитарий в большинстве случаев мог распоряжаться своей цензивой так, как если бы она была его собственностью, но при всех сделках, при всех переменах владельца ценз должен был неукоснительно уплачиваться сеньору. На ценз не существовало права давности и недоимки по цензу могли взыскиваться сразу не более как за 30 лет.

Значение ценза хорошо иллюстрируется таким казусом. Если цензива продавалась за долги, то из вырученной суммы сначала покрывались недоимки по цензу и лишь остальная сумма распределялась среди кредиторов в обычном порядке. То обстоятельство, что ценз, особенно в натуре (шампар), был иногда довольно высок, позволило в свое время М.М. Ковалевскому утверждать, что цензитарий был наследственным арендатором и что собственность на цензиву принадлежала сеньору. Другой исследователь, Вольтере, обратил внимание на то, что ценз, как бы ни был он мал, не был единственным платежом, следуемым с цензивы, а мог сопровождаться вторым цензом (surcens). Вольтере полагал, что в этом факте следует видеть перерождение сеньориальной ренты в обычную арендную плату. И то и другое мнение построено на решительном недоразумении. Конечно, были различные формы цензивы. Высота следуемого с них ценза колебалась от совершенно незначительной суммы, имевшей не столько реальное, сколько декларативное значение, до значительной части продуктов, получаемых с цензивы (последнее бывало особенно часто при уплате ценза натурой). Но все же ценз никогда не достигал обычной в данное время и в данном месте арендной платы. Вообще понятие аренды не следует применять к держателям на сеньориальном праве. Экономическим содержанием аренды в обычном смысле слова является поземельная рента, как определенная экономическая категория. Отличительной чертой арендной платы является колебание ее высоты в зависимости от общих хозяйственных условий. Сеньориальные ренты и среди них в первую очередь ценз, наоборот, были фиксированы обычаем в абсолютном размере и не изменялись иногда в течение нескольких столетий. Следовательно, даже в том случае, когда ценз был сравнительно высок, он как феодальная рента по самой своей экономической природе ничего общего не имел с арендной платой. Превращение сеньориальной ренты в XVIII в. в арендную плату могло совершиться только одним путем — превращением цензивы в сеньориальный домен (domain proche), а этого сеньор мог добиться, лишь купив цензиву у ее владельца. Процесс классовой борьбы, веками ведшийся вокруг сеньориальной ренты, в том и заключался, что сеньор, лорд или грундхерр стремились прекратить держание на обычном праве с его неизменными платежами, превратить землю держания в часть своего домена и сдать ее затем на условиях обычной краткосрочной аренды. В свою очередь крестьяне стремились к полному освобождению своего держания от сеньориальной ренты и к прекращению цензивы в буржуазную частную собственность.

Неверна также и более осторожная формулировка Вольтерса. Вольтерс, как мы видели, утверждал, что ценз не был единственным платежом, лежавшим на цензиве; что с цензивы мог следовать второй ценз, который, де, и превращал следуемые с цензивы платежи в настоящую арендную плату. Последнее утверждение простого противоречит всему тому, что нам известно о существе сеньориального держания. Крупнейший из знатоков феодального права XVIII в., февдист Эрве (а февдистов никоим образом нельзя заподозрить в пристрастии в пользу французского мужика) установил, что, согласно обычаю, двух сеньориальных цензов на одной и той же цензиве лежать не может (cens sur cens n'a pas lieu) и что всякий второй и т. д. ценз представляет собой простую поземельную ренту (cens sur cens n'est qu'une simple rente fonciere), т. е. платеж, который ничего общего с цензом не имеет, ибо с ним не были связаны «случайные права», характерные для ценза. Вольтерc смешал две совершенно различные вещи: сеньориальный домен, землю, принадлежавшую сеньору либо как аллод, либо как феод, с одной стороны, и землю, которая тянула к сеньории (mouvances), с другой. Само собой разумеется, что сеньор мог сдавать в аренду домениальную землю на любых условиях, лишь бы нашелся желающий ее взять, но сеньор не мог ни на волос изменить условий обычного права, определявших держание цензивой. Мы увидим дальше, что даже английскому лорду вовсе не так легко было изменить условия обычного держателя, а английский лорд был куда сильнее своего французского собрата.

Второй ценз (surcens) был обыкновенно не сеньориальной рентой, а своеобразной формой уплаты процентов по займам под залог недвижимостей. Эта форма практиковалась в это время повсюду в областях, где господствовал сеньориальный строй. Займодавец получал проценты в форме сеньориальной ренты с определенных земельных угодий, т. е. приобретал иногда на вечные времена «вещное право» на собственность третьего лица. Так как сами сеньориальные права подходили под понятие вещного права, то естественно было смешивать настоящий ценз с несеньориальной рентой, возникшей в результате ее установления путем купли-продажи (rente constitute a prix d'argent).

Право на ренту мог приобрести всякий. Гораздо чаще она принадлежала лицам неблагородного сословия.

Эрве совершенно определенно считает цензиву собственностью не сеньора, а ее держателя, и вполне правильно указывает, что цензива есть не полная, а условная собственность. Характерно, что при этом он не раз ссылался на февдистов XVI в. — обстоятельство, которое показывает, что порядок вещей, нарисованный Эрве, имеет весьма почтенную давность. Итак, права цензитария на землю были гораздо прочнее, а его правовое положение в отношении к сеньору было более благоприятным, чем думали Ковалевский и Вольтере. Интересно отметить в подтверждение высказанного взгляда, что крестьяне — цензитарии нисколько не сомневались в том, что они являются собственниками своей цензивы. Об этом говорят бесчисленные крестьянские наказы в Генеральные Штаты 1789 г. Таковыми же считало их и правительство, о чем свидетельствует вся его финансово-податная практика, заносившая в податных списках цензиву в рубрику собственности.

Однако мы ни в коем случае не должны представлять себе дело так, что французскому мужику при старом порядке жилось легко. Не следует забывать, что кроме поземельного сеньора над ним стоял сеньор судебный, который имел право на ряд поборов и пошлин — рыночных, мостовых, паромных, дорожных, имел право держать голубей и кроличьи садки, имел исключительное право охоты и т. д. Голуби и кролики портили крестьянские посевы, дичь, сберегаемая для сеньориальной охоты и охраняемая штрафами, тоже кормилась за счет мужицкого труда. Мужик должен был уплачивать церкви десятину, которая, правда, была к концу XVIII в. обыкновенно меньше десятой части; платить налоги государству и выполнять всевозможные общественные повинности вроде ремонта дорог, военных постоев и рекрутчины. Все это были, так сказать, непосредственные и очевидные притязания со стороны сеньора, церкви и государства. Но были и другие, менее очевидные, но нисколько не менее тяжелые обязанности, которые приходились на долю того же крестьянина. Абсолютная монархия унаследовала от эпохи средних веков систему внутренних пошлин и регламентацию хлебной торговли, которую она теперь поддерживала с целью дать промышленности и многочисленной бюрократии возможность питаться дешевым хлебом. Местная бюрократия и буржуазия широко пользовались предоставленным им правом запрещения вывоза хлеба; само же правительство лишь в виде исключения давало разрешение на вывоз заграницу, и таким образом в стране и на местах всегда искусственно поддерживались низкие цены на хлеб, которые были скрытой формой налога на мужика в пользу горожан и государства (поскольку последнее было покупателем продуктов питания для армии).

Мы не будем дальше останавливаться на известной и часто приводимой характеристике аграрного строя Франции накануне революции. Нам важно было лишь установить сущность сеньориального строя в XVI—XVIII вв. и ту роль, какую он играл в аграрных отношениях накануне революции. Совершенно очевидно, — так можем мы резюмировать наши предыдущие рассуждения, — что все сеньориальные поборы, под какими бы наименованиями они ни встречались, в социальном отношении представляли собой захват продуктов крестьянского труда классом привилегированным, не принимавшим ни прямого, ни косвенного участия в производстве. В средние века сеньоры выполняли некоторые общественные функции, например, поддержание внутреннего и внешнего мира. Теперь же все это отошло к государству. Сеньоры, не сумев по целому ряду причин, о которых мы отчасти уже сказали выше, претворить свои политические права в право собственности на землю или хотя бы на часть земли, вели теперь паразитическое существование. Сеньориальным правам, не вытекавшим из основного принципа XIX столетия права частной собственности — не соответствовали никакие функции, признаваемые полезными теми, кто обязан был эти права оплачивать. Сеньориальный строй был жерновом, повешенным на шею крестьянства, тяжесть которого наносила несравненно больший вред его хозяйству, чем та польза, какую получали от своих прав сеньоры. Понятна ненависть крестьян к сеньориальному строю. Понятно также и то единодушие, с которым крестьянство выступило в революции против сеньоров и сеньориального режима.

Исторический смысл борьбы между крестьянством и сеньорами во Франции и окончательная победа крестьян заключались в том, что был уничтожен сеньориальный строй, давно утерявший смысл своего общественного бытия и продолжавший, однако, существовать в интересах класса, который уже не был исторически оправданным. Исход борьбы между крестьянством и сеньорами был давно предрешен всем ходом социально-экономического развития Франции. Французское дворянство не ассимилировалось с буржуазией, как в Англии, не превратилось в класс крупных землевладельцев-предпринимателей, как в Пруссии. Как и почему это произошло — одна из интересных проблем для будущего исследователя. Мы лишь отметим здесь, что перерождение сеньориальных прав, превращение сеньории в собственность на сеньориальные права не смогли предотвратить гибель сеньориального строя, поскольку последний не перевоплотился в собственность на землю. Последнее обстоятельство позволяет нам понять одно любопытное явление в аграрном строе французского Старого порядка.

Аграрные отношения давно уже не исчерпывались борьбой между крестьянством и сеньором. Под тонкой скорлупой сеньории разыгралась классовая борьба, отразившаяся в усиленной мобилизации земельной собственности (условной, конечно) и в расслоении крестьянства на ряд социально-экономических группировок, в различной мере обеспеченных землей и вследствие этого экономически различно строивших свое хозяйство. Сеньориальный строй нисколько не мешал разыгравшейся под его покровом стихийной борьбе за землю. Правда, некоторые его стороны, например уплата сеньориальной пошлины при продаже земли, затрудняли ее переход в другие руки, но зато сеньориальные платежи, лежавшие на земле, понижали ее рыночную дену и облегчали ее мобилизацию. Распределение земельных угодий между отдельными классами старого порядка — привилегированными (дворянство и церковь), буржуазией и крестьянством все время претерпевало изменения, и к концу XVIII в. крестьянская собственность (повторяем, условная) обнаружила несомненный рост. Прежний взгляд, согласно которому крестьянству принадлежало не более трети культурной площади, теперь едва ли найдет себе защитников. В связи с этим стоит еще одно явление. Там, где во Франции была крупная земельная собственность, она почти всегда была связана с мелким хозяйством. Сеньоры и крупные землевладельцы вообще обыкновенно не обрабатывали сами своей земли, а сдавали ее в аренду мелкими клочками. Общие экономические условия были мало благоприятны для капиталистического фермерства и интенсивного хозяйства во Франции. Повышенный интерес к агрономической литературе и некоторые попытки интенсификации хозяйства во второй половине XVIII в. привились слабо. Крупное хозяйство имело успех лишь в области трудоэкстенсивных форм, как лесоводство или скотоводство, в области же производства хлеба царило мелкое и среднее и редко крупное, но все же крестьянское хозяйство.

Второй результат мобилизации земельной собственности — расслоение французской деревни — достиг к концу старого порядка очень больших размеров. Верхний слой крестьянства — наиболее обеспеченные землей «пахари» (laboureurs), их наиболее зажиточная верхушка, были в сущности деревенской буржуазией. Основная масса крестьянства были мелкие «пахари» — половины, трети или четверти упряжки (charrue — земля плуга или упряжки, в среднем около 60 арпанов или 20—30 десятин). В районах развития деревенской промышленности было много совсем малоземельных крестьян. Пашня уже не могла их прокормить, и они принуждены были либо работать поденщиками у зажиточных крестьян, либо уходить на промыслы (manouvriers, journaliers). И, наконец, совершенно несомненно существование сельскохозяйственного пролетариата — обезземелившегося батрачества, либо служившего круглый год у своих же крестьян, либо принужденного уходить в города.

Таков в самых общих чертах был аграрный строй Франции накануне революции. Последняя уничтожила остатки сеньориального режима, бросила на рынок значительное количество конфискованных земель, но направления той эволюции, которая складывалась во французской деревне до нее, революция не изменила.

Обратимся теперь к аграрным порядкам Англии.

До середины XVIII в. Англия была по преимуществу аграрной страной, хотя промышленность и сделала уже значительные шаги вперед. Деревенская Англия, в особенности на юго-востоке, продолжала, по крайней мере численно, доминировать. В деревне сохранились старинные порядки землепользования. Полевая земля находилась в индивидуальном владении отдельных хозяев, крайняя чересполосица приводила к принудительному севообороту, к системе открытых полей и устойчивости старинных систем полеводства, из которых преобладающим было трехполье. Менее удобная земля принадлежала деревенской общине в целом (commons) и использовалась ею сообща.

Права индивидуального владения на пахотное поле, как и повсюду в Западной Европе, оказывались связанными с неравенством в распределении земли между членами деревенской общины. Наряду с крупными и средними привилегированными владельцами (лорды и эсквайры) были зажиточные крестьяне и значительный слой малоземельных крестьян, работавших по найму (коттеры), которые тем не менее имели право пользоваться общинными угодьями деревни. В Англии до промышленного переворота мы всюду встречаем манор, в котором находит свое юридическое выражение социально-экономический строй английской деревни. Так же как и французская сеньория, манор делится на две части: домен и держания (земля обычного права). Лорд мог распоряжаться доменом по своему усмотрению. Чаще всего он сдавал землю домена в аренду или отдавал ее на особых условиях, близких к разнообразным формам так называемых «обычных держаний». Вторая часть манора — держания — находилась в руках крестьян (а иногда и дворян), и по отношению к ней права сеньора были ограничены обычаем. Основной формой держания после личного освобождения крестьян в XIV и XV вв. был копигольд. В XVI в. копигольд — наиболее распространенная форма держания, но он сохранил свое значение вплоть до промышленного переворота и как юридическая форма не был изменен и в XIX в. По своему значению в аграрном строе английской деревни он близок к французской цензиве. Близок к ней он и по своей юридической природе, с той лишь разницей, что он был менее благоприятен для держателя, чем французская цензива.

Копигольд есть держание «по воле лорда сообразно обычаю манора». Обычай манора мог быть различным; поэтому положение держателей, их права на землю тоже были весьма различными. Копигольд мог быть срочным, пожизненным, на две и на три жизни, и, наконец, наследственным. Но во всех этих случаях права держателя и его обязанности определялись обычаем, установленным «с незапамятных времен», и не могли быть изменены ни держателем, ни лордом. Свое название копигольд получил от юридического обычая, в силу которого имя держателя и условия держания заносились в протоколы манориального суда, а держателю выдавалась копия с него, которая и являлась доказательством прав держания на землю. В целом в XVI и XVIII вв. повинности копигольдера были строго определены и не могли изменяться; чтобы повысить их в пользу лорда, надо было сменить титул держания. По мнению юристов, знатоков манориального права, права копигольдеров в большинстве случаев были прочны и их защита обеспечивалась судами общего права. Однако, хотя сущность копигольда юристы и усматривали в обычае, установленном с «незапамятных времен», права копигольдеров, как доказал А.Н. Савин, укреплялись лишь постепенно. В XVI в. они были менее прочны, чем в XVIII в., и у лорда были несравненно большие возможности изменить титул держания и превратить землю обычного права в землю общего права, т. е. присоединить копигольдерские держания к своему домену и затем сдать ее на условиях срочной аренды (лизгольд). Во время первого массового нажима на держателей в XVI в. лорды как раз и воспользовались юридической непрочностью крестьянских прав владения. Но и в XVII, и XVIII вв. стремления лордов были всегда направлены к тому, чтобы уменьшить число держаний на обычном праве, дающих сравнительно небольшой, точно установленный и поэтому с падением цены денег постоянно уменьшающийся доход. «...После денежной революции XVI в. все вообще обычные ренты стали ничтожны и манориальные лорды должны были испытывать самую горькую досаду от невозможности ее увеличить. Они должны были мечтать о превращении фригольда и копигольда в лизгольд... с подвижной рентой»², — пишет А.Н. Савин. В документах маноров XVII в. мы часто встречаем против указания о величине полученной сеньориальной ренты, следуемой с копигольда, указание на размеры возможного дохода в случае, если участок будет сдан на условиях обыкновенной аренды. Последние цифры выше первых иногда в полтора десятка раз. Однако лорд лишь в редких случаях и с большим трудом мог превратрггь копигольд в лизгольд. Его сетования оказывались напрасными. Неподвижность обычных рент и устойчивость условий копигольда не ослабляется, а наоборот, увеличивается к XVIII в.

Мы уже сказали, что условия обычного держания — копигольда — весьма различны. Были такие его привилегированные формы, которые мало чем отличались от свободного держания, так называемого фригольда, но были формы копигольда (на срок), которые были очень тяжелы для держателя. Но и в этом случае копигольдер все же не был арендатором. Понижение реальной ценности денег, невозможность для лорда изменить условия держания, заставляли лордов добиваться обходным путем повышения своих доходов. В некоторых случаях лорды имели право определять высоту единовременных платежей, связанных с обычным держанием, например, плату за допуск к держанию, наследственные пошлины или плату при перемене владельца. Впрочем и эти последние платежи в XVIII в. могли быть определяемы судами общего права, которые становились на ту точку зрения, что платы эти не должны превышать «разумных» размеров. Произвол лордов находил, таким образом, известные границы.

И фригольд, несмотря на то, что он являлся свободным держанием, и тем более копигольд не укладываются в рамки правовых представлений буржуазного права. Фригольдер платит лорду манора ренту, весьма, впрочем, незначительную. Фригольдер держит землю «не по воле лорда». Привилегированный копигольдер тоже держит землю не по воле лорда, хотя и по обычаю манора. Но даже и обыкновенный копигольдер, который держит землю и «по обычаю манора», и «по воле лорда» никоим образом не является просто арендатором. Во-первых, он держит землю часто наследственно, во-вторых, даже и в тех случаях, когда он не является наследственным держателем, лорд при перемене владельца вовсе не имеет права изменять условия держания. А эти условия, как мы видели, весьма далеки от условий капиталистической аренды. В английских держаниях XVI—XVIII вв. мы встречаем, таким образом, типичные черты сеньориального строя, знакомого нам на примере Франции. Более того, как во Франции, так и в Англии можно отметить укрепление прав держателей, выразившееся втом, что условия держания, закрепленные обычаем, находят себе защиту в судах общего права. Одно любопытное явление, может быть, объяснит нам причину этого укрепления. Обычное представление, согласно которому деревенский мир в Англии делился строго на две части: на привилегированного владельца манора — лорда, с одной стороны, и крестьян-держателей земли обычного права, или арендаторов домениальной земли — с другой, не совсем соответствует действительности. Как показали исследования А.Н. Савина, в XVII в. среди обычных держателей много дворян. «В круг фригольдеров и копигольдеров, — говорит он, — проникают люди, которые не умеют и не хотят пахать, белоручки, которые живут не на свои труды, а на свои доходы, люди, которые нередко где-нибудь поблизости являются уже не держателями, а лордами манора»³. Вполне понятно, что они заинтересованы в укреплении своих прав. «Земельный магнат наших дней может быть правопреемником очень скромных копигольдеров»⁴.

Укрепление прав на землю обычных держателей к XVIII столетию нисколько не мешало тому, что под внешней оболочкой манориального строя и под покровом обычных форм держания протекали процессы, которые в конечном счете привели к исчезновению крестьянства в Англии. Развитие промышленности и образование внутреннего рынка должно было рано или поздно привести к разрушению старинного уклада английской деревни, ее архаической системы полеводства. Оно совершилось под видом землеустройства, должного покончить с трехпольем, чересполосицей, принудительным севооборотом, а в действительности упразднившего и самого английского мужика. Речь идет об «огораживаниях». Особенность аграрного развития Англии заключалась в том, что земледелие очень рано начинает служить сырьевой базой сначала чужой, а вскоре и своей собственной промышленности. Уже в XIV и XV вв. производство шерсти достигло больших размеров. В это время шерсть вывозится во Фландрию, один из крупнейших центров текстильной промышленности средневековья. С середины XV в. начинается усиленный рост цен на шерсть, овцеводство становится особенно прибыльной отраслью хозяйства, и с этого времени начинается натиск английских лордов на держателей.

Распространение овцеводства повело к последствиям, которые отчасти напоминают последствия, связанные с появлением крупных земледельческих хозяйств в Восточной Европе в XVI в. Объектом сеньориальных домогательств сделалась прежде всего земля. Но на востоке Европы, где это явление стояло в связи с развитием хлебного вывоза, кроме земли нужны были еще и рабочие руки в большом количестве. Овцеводство, как одна из наиболее экстенсивных систем хозяйства, требует минимального количества рабочих рук, и поэтому главное внимание лордов сосредоточилось на приобретении земли. На востоке Европы рыцарь расширял свою запашку за счет крестьянской земли, и здесь мы встречаемся с явлением, которое получило технический термин «снос крестьянских дворов», т. е. уничтожение самостоятельного крестьянского надела и присоединение его к барскому хозяйству (Bauernlegen). В Англии такими же последствиями сопровождались «огораживания».

Чтобы понять, что скрывалось под этими терминами, следует вспомнить, что Англия была типичной страной сеньориального строя, каким он был в Европе в позднее средневековье; та же сравнительно небольшая и продолжающаяся уменьшаться собственная запашка сеньора-лорда, те же трехполье, чересполосица, принудительный севооборот и система открытых полей, одинаково обязательные и для держателей — крестьян и для лорда. «Огораживание», т. е. обнесение изгородью отдельных владений и прекращение выпаса общинного стада на полях после снятия урожая, было результатом предварительного размежевания, сведения многочисленных полос к одному месту, благодаря чему прекращался принудительный севооборот, и каждый хозяин мог впредь эксплуатировать свою землю, исходя лишь из собственных хозяйственных расчетов. При размежевании обычно происходил дележ общинных угодий. Огораживание обозначало, таким образом, полную ликвидацию старинной системы землепользования и полеводства. С уничтожением общинных лугов и выпасов мелкие хозяева часто уже не были в состоянии держать даже корову. Многие из них предпочитали продавать свои участки и уходить в город на заработки. У лорда, который в результате огораживаний получал округленный участок и не прочь был запустить землю под пастбище для овец, являлся лишний стимул к увеличению своего участка за счет своих соседей-держателей.

В XVI в. присоединения могли совершаться проще, чем позже, так как копигольд в XVI в. был юридически менее обеспеченным держанием, чем в XVIII в. История огораживаний в XVII в. нам почти неизвестна. В XVIII в. в первой половине его, в связи с быстрым ростом английской промышленности начинается новый напор лордов, и во второй половине XVIII в. количество огораживаний, для осуществления которых в это время требовалось постановление парламента, достигает максимума. Всего за XVIII в. было издано 1700 биллей об огораживании; но в то время как на первые десятилетия XVIII в. падает не более одного билля в год, во второй половине века принимаются десятки таких актов (с 1760 по 1770 гг. — 242, с 1770 по 1780 гг. — 642). Именно с огораживанием, принявшим массовый характер, и связано исчезновение английского крестьянства. Начиная со второй половины XVIII в., оно массами продает свои участки и уходит в город, пополняя собой кадры пролетариата, тогда как в деревне на их месте появляются крупные землевладельцы, сдающие землю в аренду предпринимателям — фермерам, ведущим свое хозяйство в расчете на рынок и эксплуатирующим наемный труд. Разумеется, крестьянство в Англии исчезло не сразу и окончательно не исчезло и до нынешнего времени, по можно утверждать, что оно исчезло как определенный общественный класс уже к концу XVIII в. и с этого времени перестает играть роль в социальном строе и политической жизни Англии.

Если лорды в Англии оказались достаточно сильными как класс, чтобы направить аграрную эволюцию страны в своих интересах, то спрашивается, почему же мы не встречаемся в Англии с развитием новоевропейского крепостного права по примеру Восточной Европы? Мы уже видели, что в XVI в., а также в значительной мере и в XVIII в., лорды захватывают землю с целью развития овцеводства, экстенсивной системы хозяйства. Им нужна была земля, а не рабочие руки. Но не это обстоятельство было главной причиной сохранения личной свободы трудовым населением Англии. Англия в XVI в. является одной из наиболее передовых стран Западной Европы. Развитие городов, торговли и промышленности в ней совершалось быстрее, чем где-либо на континенте. С конца XVIII в. оно идет темпом, неизвестным до тех пор в Европе, и в первой половине XIX в. Англия превращается в промышленный центр мира. Следовательно, в Англии не только сохранились, но и все время продолжали развиваться все те элементы хозяйства, которые в свое время во второй период средневековья способствовали исчезновению крепостничества в Западной Европе. Поскольку в хозяйстве страны ведущая роль принадлежала промышленности, нуждающейся и в свободных рабочих руках, в свободе передвижения, с одной стороны, и в высокой производительности труда — с другой, восторжествовала та система труда, которая покоится на продаже рабочей силы и знаменует собой юридическую свободу трудового населения, связанную с экономической зависимостью его от собственников капитала.

Два описанных примера сеньориального строя, английский и французский, позволяют нам лишь в общих чертах коснуться Юго-Западной Германии, где мы встречаем порядки, поразительно совпадающие с сеньориальным строем в его французском варианте. Типичными для Юго-Западной Германии являются, например, аграрные порядки Бадена или Вюртемберга.

Так же, как во Франции, они очень давнего происхождения. В существенных чертах они сложились задолго до Крестьянской войны 1525 г. Развитие южногерманских городов в XIV—XVI вв. и появление в связи с этим внутреннего рынка способствовали проникновению в деревню денежных отношений, расслоению крестьянства, с одной стороны, а с другой — создали благоприятные условия для просачивания в деревню капиталов, организующих здесь пока еще экстенсивные по форме, но уже капиталистические хозяйства, как, например, промышленное овцеводство или эксплуатация лесов. В XV и в начале XVI в. крестьянство испытывает нажим со стороны своих сеньоров. Последние захватывают общинные угодья или стараются превратить свои права господства (Grundherrschaft) в собственность, а своих держателей-крестьян в арендаторов или по крайней мере краткосрочных держателей на сеньориальном праве, с возможностью для сеньора повышать платежи при возобновлении договора. Быть может, именно в этих процессах следует искать основные причины Великой крестьянской войны. Крестьянство было довольно сильно экономически, его зажиточные слои уже были связаны с рынком и давление со стороны сеньоров встречало его упорное сопротивление. Хотя восстание было подавлено, тем не менее никакого существенного длительного ухудшения положения крестьян не произошло. Упадок Юго-Западной Германии во второй половины XVI в. затормозил все процессы, развивавшиеся в сфере аграрных отношений, и наложил на аграрный строй тот отпечаток неизменности, который позволил многим исследователям говорить об окостенении сеньориального строя на юго-западе Германии. Но такая характеристика верна лишь отчасти. Известные изменения в аграрном строе происходили, и происходили скорее в сторону, благоприятную для крестьянства, чем наоборот; но все же устойчивость аграрного строя здесь действительно такова, что период после Крестьянской войны 1525 г. вплоть до ликвидации сеньориального строя может рассматриваться как одно целое. Юго-Западная Германия издавна являлась страной мелкого и среднего крестьянского хозяйства. Основная масса крестьянства — чиншевики; они уплачивают довольно незначительный взнос своему сеньору, которым очень часто является мелкий территориальный государь (маркграф, князь, герцог). Как и французские чиншевики, крестьяне - феодальные держатели своей земли; они являются держателями сеньории, которая строится по типу французской. Земля сеньории делится на две части: домен, которым сеньор распоряжается как собственностью, и земля держаний, которой владеют крестьяне на различных старинных правах. Что касается домена, то он в это время почти всегда сдается в аренду; собственная запашка сеньоров или отсутствует вовсе или незначительна. В Вюртемберге, например, большинство доменов не превышает 40—50 десятин, включая сюда замок, сады, поля и луга. Иногда домениальная земля увеличивается за счет запашки нови, расчистки леса и осушения болот. Но даже в XVIII в. эти увеличения барской земли незначительны. Никаких признаков появления крупных поместий, наподобие заэльбских, здесь нет. Интересно отметить, что после Тридцатилетней войны, подвергшей Южную Германию колоссальным опустошениям, значительное количество крестьянских дворов превратилось в пустующие. Т. Кнапп в качестве примера приводит сеньорию Гаунштейн, в которой из 9 крестьянских держаний опустели 7. Но сеньор и не подумал о том, чтобы присоединить их к своему домену, наоборот, он постарался восстановить держания, т. е. посадить на них новых хозяев, выписывая для этого крестьян из Зальцбурга, Каринтии и Штирии. Таким образом, здесь, как и во Франции, основным доходом сеньоров являлась главным образом сеньориальная рента и другие сеньориальные поборы, а не доходы от собственного хозяйства сеньории.

Посмотрим теперь, каково положение крестьян и в чем заключаются их платежи и повинности, составляющие доход сеньории.

Сеньор, как претендент на крестьянские платежи и повинности, выступает, так сказать, в трех лицах: как поземельный сеньор (Grundherr), собственник некоторых вещных прав на землю, находящуюся во владении другого лица; как судебный сеньор (Gerichtsherr), пользующийся правом суда и связанным с ним правом собирать судебные и нотариальные пошлины; и, наконец, как господин лично зависимых от него людей (Leibherr). Последняя форма зависимости, впрочем, к XVIII в. утратила свой чисто личный характер.

На французском примере мы уже познакомились с сущностью первого и второго вида зависимости. В этом отношении южногерманские порядки почти ничем не отличаются от французских. Мы остановимся поэтому на третьей форме зависимости, которая носит здесь несколько иные черты, чем во Франции.

Большинство крестьян лично свободны, но даже в XVIII в. сохранилось большое количество крестьян, зависимых от сеньории, которых часто не совсем правильно, как мы сейчас увидим, называют крепостными (Leibeigene). Таких «крепостных» в Юго-Западной Германии гораздо больше, чем мэнмортаблей во Франции. В некоторых сеньориях, как например, в деревнях, зависимых от города Гейльбронна, ими являются почти все жители. Это, впрочем, исключительный случай. Обыкновенно жители одной и той же территории оказываются крепостными разных сеньоров. В Бадене господином таких крепостных является сам маркграф, и здесь случаи, когда территория заселена крепостными одного и того же сеньора, более часты.

В чем заключается южногерманское крепостное право? Мы увидим, что оно не имеет ничего общего с прусским наследственным подданством (Erbuntertanigkeit), ни тем более с русским крепостным правом XVIII в.

Мы уже говорили, что во Франции крепостное состояние в огромном большинстве случаев утратило свой личный характер и сделалось реальным, так как крестьянин был крепостным в силу того, что он держал крепостной участок, и оставался крепостным до тех пор, пока он держал крепостную землю. Держание крепостного участка было связано с особыми отяготительными платежами и повинностями. Баденское право тоже предпочитало говорить о реальном характере крепостного состояния, но на том основании, что крестьянин является крепостным не в силу личной связи с маркграфом, а в силу своей принадлежности к деревенской общине, в случае, если таковая считалась крепостной. Таким образом, в Бадене, в отличие от Франции, не владение крепостным участком, а принадлежность к крепостной общине являлась юридической основой крепостничества. Это означает следующее. Население деревенской общины делилось на две части: граждан (Burger) — полноправных членов общины, имеющих землю и долю в альменде; и присельников (Hintersassen) — неполноправных жителей деревни. Это либо ремесленники, либо пришлые люди, арендующие у «граждан» поля и дома. В крепостных общинах именно «граждане» и были «крепостными», тогда как присельники были свободными. Что имущественное положение такого «крепостного» было лучше, чем свободного пришельца, не подлежит никакому сомнению. Крепостное состояние в Бадене (Leibeigenschaft) было, таким образом, параллельной подданству зависимостью от маркграфа, выражавшейся в ряде определенных платежей — и только. Ежегодно «крепостной» платил «крепостной шиллинг», его жена «крепостную курицу» или соответствующую денежную сумму. Это была незначительная плата, имевшая чисто декларативное значение. Несколько больших размеров достигала пошлина при перемене владельца (Todfall) — от 2 до 3% и притом не с рыночной стоимости крестьянского надела, а с казенной налоговой оценки, которая была гораздо ниже рыночной цены. Наибольшим платежом была такса за освобождение от крепостного состояния (от 5 до 10%). Но уплата этой таксы (manumissio) допускалась с рассрочкой и растягивалась иногда на три поколения. Такой характер «крепостничества» не мешал крепостным занимать должности пасторов, учителей и мелких чиновников. В Вюртемберге крепостные платежи были несколько выше, чем в Бадене, но размер выкупа и здесь был приблизительно одинаков.

Факт крепостной зависимости в Юго-Западной Германии не стоит ни в какой связи с формой владения землей. Крепостной в Бадене, как деревенский житель и «гражданин» чаще был владельцем земли, чем свободный. И вовсе не крепостные платежи были источником сеньориальных доходов, а платежи поземельные и повинности, связанные с судебной властью сеньора. В качестве верховного господина земли сеньор получает различные сеньориальные платежи, определяемые характером крестьянского держания. Существует несколько видов последнего: чиншевое наследственное держание, наследственный лен и ненаследственные виды ленов (Fallehen или Gnadenlehen). Впрочем, фактически и эти последние переходили по наследству, но при этом взималась довольно высокая пошлина (до 10%, в отдельных случаях даже до 20% стоимости).

Барщина идет судебному сеньору. В Юго-Западной Германии она почти всегда юридически неопределенна, т. е. сеньор (Gerichtsherr) может требовать ее когда и сколько ему понадобится. Но так как сеньор обычно не ведет самостоятельного хозяйства, то барщина невелика, хотя она и значительнее, чем во Франции. По официальным данным для одной из территорий Бадена в 1765 г. она равнялась 14 1/3 дней на поденщика и 16 дней на единицу рабочего скота. Барщина далеко не бесплатна, и в некоторых случаях вознаграждение достигает 2/5 обычной заработной платы.

Кроме сеньориальных платежей и повинностей на земле лежит еще десятина. В протестантских округах она взимается в пользу светского сеньора или государя (как например, в Баден-Дурлахе), в католических большая десятина (хлеб) следует светским сеньорам, малая (зелень, скот) священникам.

В целом в Юго-Западной Германии мы замечаем те же явления, что и во Франции. Укрепление владельческих прав держателей на землю и приближение этих прав к собственности, мобилизация земли и ее дробление, несмотря на то, что некоторые виды держаний (например, наследственный лен) не допускали раздела, — все это нам уже знакомо на примере Франции. То же можно сказать и о сеньориальном режиме в Юго-Западной Германии в целом. Он высасывал из крестьянского хозяйства известную часть доходов и труда, но выгода, которую извлекал сеньор, далеко не соответствовала ущербу, который сеньориальное право наносило крестьянскому хозяйству.

Тяжелее всего приходилось крестьянину тогда, когда все три вида зависимости — крепостная, земельная и судебная — соединялись в руках одного сеньора. Такие случаи были скорее исключением, чем правилом, но все же они были. Более благоприятным было положение крестьян в том случае, когда таким сеньором был сам государь, как например в Бадене. Тогда все эти права, вместе взятые, мало-помалу начинали превращаться в государственные повинности, а сама зависимость приближалась к обыкновенному подданству.

Существование сеньориального строя нисколько не мешало здесь, как и во Франции, развитию под его покровом таких явлений, как покупка и продажа земли, дарение ее, залог и т. д. Уже в XV и XVI вв. крестьяне жаловались на задолженность. Лица, не имевшие ничего общего с деревней, опутывали мужика при помощи операции, называвшейся покупкой ренты (во Франции — rente constituee a prix d'argent). Лицо, покупавшее ренту, давало крестьянину взаймы определенную сумму, а вместо процентов крестьянин обязывался на определенный срок или даже «на вечные времена» уплачивать ежегодный взнос натурой или деньгами (Ueberzins). В Южной Германии еще до ликвидации остатков сеньориального строя в XIX в. задолженность мелкого деревенского землевладельца достигала огромной величины, предвещая закабаление его городским капиталистом.

Чтобы покончить с Южной Германией, нам остается решить еще один вопрос — почему здесь не развилось крупное помещичье хозяйство, основанное на барщинном труде крестьян, прикрепленных к поместью, т. е. почему здесь не утвердились порядки остэльбской Германии. Ответить исчерпывающе на этот вопрос нам не позволяет состояние исследования аграрного строя Южной Германии, но некоторые соображения все же могут быть высказаны. Они станут понятными, если мы рассмотрим пример такой области Южной Германии, где были налицо как будто все условия, необходимые для образования помещичьего хозяйства, где положение крестьянства было менее благоприятно, его владельческие права слабее, его платежи и повинности тяжелее, чем в остальной Юго-Западной Германии, и где тем не менее не создалось барского хозяйства, подобного прусскому или польскому. Речь идет о Баварии, на аграрный строй которой часто смотрят как на переходный от порядков юго-западных к северо-восточным, от строя сеньории к строю барского поместья.

В отличие от остальной Юго-Западной Германии, Бавария — страна с преимущественно подворным расселением. Чересполосица и принудительный севооборот здесь имеют меньше места. Аграрный строй Баварии — сеньориальный строй, типичный для всей Юго-Западной Германии. Барская запашка невелика или отсутствует вовсе, и главные доходы сеньора состоят из различного вида сеньориальных рент. Уже в XVI в. Бавария — страна среднего и крупного крестьянства, владеющего землей на основе сеньориальных прав, менее благоприятных для крестьянства, чем в Бадене или Вюртемберге. Обычно здесь различают 4 вида держаний: наследственные (таковы, например, ленные держания), пожизненное на жизнь держателя (Leibrecht или Leibgeding), пожизненное до смерти сеньора (Neustift) и держание по воле сеньора, прекращающееся по первому его требованию (Freistift или Herrengunst).

Баварские сеньоры еще в XIV в. пользовались правом низшей судебной власти и соединяли в одном лице поземельного и судебного сеньора, а для некоторых крестьян-крепостных они кроме этого являлись господами (Leibherren) и в личном отношении.

Держатели обязаны были вносить тяжелые денежные и натуральные платежи и работать на барщине, которая обычно была неопределенной, а вообще достигала более значительных размеров, чем на Западе. Необеспеченность владельческих прав крестьян приводила к тому, что сеньоры постепенно увеличивали платежи, требуя при каждом возобновлении договора повышенных плат за допуск (Anleith) или обновления договора (Neustift). Ненаследственные держания были очень распространены в Баварии. Исследование Крайльсгеймом крупной баварской сеньории Амеранг⁵ показало, например, что в 1599 г. из общего числа 128 держаний, полностью входивших в состав сеньории (кроме них были и такие, которые принадлежали другим сеньорам, но были подчинены сеньории Амеранг в судебном отношении), 36 были наследственными и 92 остальных были пожизненными (до смерти держателя).

Это соотношение не только сохранилось до XVIII в., но даже несколько изменилось в ущерб наследственным держаниям (29 наследственных при 105 пожизненных в 1720 г. и лишь 15 наследственных при 103 пожизненных в 1848 г.). Таким образом, в Баварии сеньор мог постепенно присоединять крестьянские держания к домениальной земле и увеличивать собственную запашку. Мало этого. Баварское земское право (Уложение 1616 г.) прямо разрешает снос крестьянских дворов и их присоединение к барскому поместью. Таким образом, в Баварии не было особенных юридических препятствий для расширения барской запашки за счет крестьянской, и тем не менее здесь не развивалось крупное помещичье хозяйство. Луи Брентано, посвятивший этому вопросу большую статью⁶, видит три причины сохранения крестьянского хозяйства в Баварии в XVI—XVIII вв. Первая из них — преобладание церковного сеньориального владения над светским. По данным, относящимся к 1760 г., 56% всех дворов входило в церковные сеньории. Время церковного крупного хозяйства давно прошло, думает Брентано. В XVI—XVIII вв. церковные сеньоры вели хозяйство на своей земле самым рутинным способом, а чаще всего сдавали свою землю крестьянам. Католическая церковь там, где она сохранилась в Германии, попала в зависимость от государства. Государи смотрят на ее богатства, как на запасный фонд, из которого они могут черпать средства в минуту финансовой нужды и благодаря этому становятся независимыми от дворянства. Они поэтому будто бы охраняют крестьянина, как главного налогоплательщика, от посягательств сеньоров на крестьянские имущество и труд. К тому же в Баварии, где большинство сеньорий принадлежало церкви, дворянство было далеко не так сильно, как на востоке. Лишь 24% крестьянских хозяйств входило в состав светских сеньорий, тогда как сам баварский курфюрст распространял свою сеньориальную власть на 13,67% крестьянских хозяйств. Церковь, заключает Брентано, спасла баварское крестьянство от крепостного права и сохранила ему свободу. Две другие причины имеют, по мнению Брентано, меньшее значение. Это — распыление светских сеньорий, вследствие чего затруднялось создание большой сплошной территории.Значительная часть крестьянских дворов, зависимая от одной сеньории, была вкраплена в территорию другой сеньории и далеко отстояла от барского двора. Распыленность сеньорий была, по-видимому, следствием того факта, что процесс, в результате которого еще в средние века свободный крестьянин становился зависимым от сеньора, совершался постепенно и очень сложными путями. Как ни велика была распыленность, все же, думает Брентано, были такие сеньории, которые путем присоединения окружающих дворов могли бы поглотить 15—20% культурной площади. Но было еще одно, третье препятствие к появлению барской запашки, вытекающие из особенностей баварского «рабочего законодательства». Сеньор, например, в случае, если он не мог воспользоваться барщиной в натуре, не имел права требовать от крестьянина возмещения ее деньгами, а крестьянин не был обязан отправляться на барщинные работы, если они отстояли от его двора дальше определенного законом расстояния. Хотя сеньору в большинстве случаев принадлежало право на неопределенную барщину, по баварскому праву расширение барской вспашки не могло быть законным основанием для увеличения установленной обычаем барщины. Максимальный размер барщины не может превышать 1 дня в неделю и 50 дней в год. Далее законодательство ограничивало права сеньора на труд крестьянских детей, в результате чего в Баварии не могла образоваться принудительная даровая служба. То же земское Уложение 1616 г. запрещало сыновьям и дочерям крестьян работать по найму без согласия родителей, и лишь в том случае, если родители не нуждались в их работе; они должны были в первую очередь предложить свои услуги сеньору, и сеньор обязан был платить им за это обычную заработную плату. Таким образом, сеньор мог рассчитывать при расширении своей запашки только на наемных рабочих. Но баварское законодательство, говорит Брентано, питало какой-то «ужас» перед неимущими людьми. Оно запрещало дробить крестьянские хозяйства на мелкие участки, создавать «огородников» или «домовников» и таким путем препятствовало созданию класса сельскохозяйственных рабочих. Все это вместе взятое, и в первую очередь преобладание церковных сеньорий, и было причиной того, что Бавария осталась страной крестьянского хозяйства и сохранила сеньориальный строй.

Разберем аргументацию Брентано. Из его доводов только первый (размеры сеньориальных владений церкви) имеет некоторое значение. Второй (распыленность светских сеньорий) он сам признает второстепенным, третий (рабочее законодательство), как и всякое законодательство, есть следствие фактических отношений и поэтому само нуждается в объяснении. Однако легко видеть, что и первый довод несостоятелен. Во-первых, в Юго-Западной Германии были значительные сплошные территории с протестантским населением (Баден-Дурлах), в которых все же не развилось помещичье хозяйство. Во-вторых, нет никаких оснований думать, что только дворянство могло быть организатором крепостного хозяйства, а церковь почему-то не могла. Русские монастыри были владельцами крепостных душ и неплохими хозяевами. Причины разбираемого нами явления следует искать в отсутствии тех особенных условий, которые создали в остэльбской Германии крупное барщинное крепостное хозяйство. И все же попытки завести барщинное хозяйство на прусский манер в Баварии были; о них рассказывает уже упомянутая интересная работа Крайльсгейма. Владельцы сеньории Амеранг дважды пытались расширить барскую запашку с целью создания хозяйства, работающего на рынок. Эти попытки были предприняты, первая — в XVII в., вторая — в середине XVIII в. И та и другая кончились неудачей. Сбор ренты с земли, отдаваемой в качестве держания крестьянам, оказался более выгодным для сеньора, чем самостоятельное хозяйство, в котором можно было бы использовать барщинный труд держателей.

Гофмарк (сеньория) Амеранг лежала в юго-восточном углу нынешней Баварии, приблизительно в 60 км к юго-востоку от Мюнхена, километров в 50 к северо-западу от Зальцбурга. В XVI в. это образец «чистой сеньории». Вся домениальная земля сдана держателям, и сеньоры не имеют ни одного юхарта собственной запашки. Лишь в редких случаях сеньория принуждена была обрабатывать запустевшие крестьянские дворы, но при этом она старалась поскорее найти нового держателя. В начале XVII в. домен сеньории состоял из небольшого, примыкавшего непосредственно к замку пастбища, на котором пасли скот, необходимый для продовольствия сеньора, и из четырех участков, лежавших довольно далеко от замка, сдаваемых за 105 флоринов ежегодно. Немногочисленные сельскохозяйственные работы выполнялись барщинным трудом крестьян и наемными рабочими. Хлеба сеньор совсем не сеял, так как натуральных взносов держателей не только хватало на удовлетворение потребностей замка, но и на продажу. Лишь в первой половине XVII в. это натуральное хозяйство сеньора стало развиваться в расчете на сбыт продуктов. В первую очередь стали продавать сено. В 1620 г. один из четырех участков, сдававшихся раньше в аренду, был присоединен к барскому хозяйству, причем он давал исключительно сено. Более серьезные попытки расширения запашки были произведены с конца 40-х годов XVII в. Были присоединены два мейерских хозяйства и над ними был поставлен господский приказчик. Но система хозяйства осталась первое время такою же, как и при держателях. Здесь затем впервые стали производить посевы зерна и вместе с тем встал вопрос о привлечении к барской запашке барщинного труда держателей. Барщина сначала формально не увеличилась, но стала гораздо тяжелее; раньше ее не требовали для сельскохозяйственных работ, теперь крестьяне обязаны были являться на пахоту, посев и т. п. со своим инвентарем. Время работы, особенно в жатву, стало продолжительнее, а в начале XVIII в. сеньорам удалось добиться и прямого увеличения барщины. Но в это время собственное хозяйство, сеньора уже находилось накануне полной ликвидации. Усиление барщины встретило упорное сопротивление держателей. Начались жалобы крестьян правительству и, хотя последнее стало на сторону сеньора, постоянные пререкания с держателями, отлынивание их от работы заставили сеньора перевести барщину на деньги, прекратить запашку и сдать землю в держание. Причины ликвидации собственного предприятия сеньора заключались не только в строптивости крестьян. Хозяйство вообще оказалось мало рентабельным. Интересно отметить, что наиболее выгодной статьей в хозяйстве был не хлеб, а масло и сало. Зерна едва хватало на прокорм рабочих, и хлеб, который сеньория все-таки продавала и в это время, она получала в виде натуральной ренты держателей. Доход был настолько мал, что хозяйство частью пришлось забросить уже в 1719 г., задолго до того, как сеньор признал себя принужденным отказаться от натуральной барщины своих держателей (1743 г.). В 1752 г. была предпринята новая попытка; сдававшаяся в аренду земля была снова оставлена за сеньором, и в течение 30 с лишним лет он снова хозяйствовал сам. В 1784 г. он вынужден был еще раз отказаться от этой затеи и по тем же причинам, что и раньше: и невыгодно, и много хлопот со строптивыми крестьянами. В этот второй период, как и раньше, главный доход составляли мясо, сало и масло, в целом на 500—600 фл. ежегодно. Но при неудовлетворительной барщине расходы на наемных рабочих, особенно квалифицированных, ухаживавших за молочным скотом, оказывались настолько значительными (ок. 450 фл.), что хозяйство почти не приносило чистого дохода. Таким образом, основной доход сеньории, как и раньше, составляли сеньориальные ренты.

Этот пример, конечно, не позволяет делать широких обобщений, но он все же заслуживает большого внимания. Брентано, говоря о Баварии, замечает мимоходом, что отсутствие помещичьей запашки нельзя объяснить отсутствием рынка: баварский хлеб вывозился в Австрию, Швейцарию и Швабию. К сожалению, он не дает никаких более точных указаний на этот счет, а пример сеньории Амеранг показывает нам, что для сеньора была выгодна продажа дарового хлеба, получаемого им в виде ренты. Хлеб, получаемый с его собственной запашки, как мы видели, в продажу не шел и дохода не приносил. Почему? Здесь возможны только догадки. Как указывают современные экономисты, Южная Германия с ее холмистым рельефом и разнообразием почвенных условий, изменяющихся в зависимости от склона, вообще неудобна для распашки больших пространств под хлебные культуры. Подтверждение этому — хозяйство сеньории Амеранг, где доходными статьями было сено, молочные продукты, сало и мясо. Но главная причина, конечно, не в этом. В XVII и XVIII вв. Южная Германия фактически была отрезана от таких крупных внешних рынков, как английский и голландский бесчисленным множеством внутренних таможен, воздвигнутых германским мелкодержавием. Да и при более благоприятных политических условиях она не могла бы бороться с конкуренцией Прибалтики. Поэтому единственным возможным рынком для нее был австрийский рынок, вниз по Дунаю и его притокам. Но и здесь у нее были конкуренты, поставленные в несравненно лучшие и физико-географические и экономические условия — плодородные равнины Богемии и Венгрии гораздо ближе, чем Юго-Западная Германия, расположенные к Нижней Австрии. Здесь и развилось крупное барщинное хозяйство, основанное на принудительном крестьянском труде. Баварское хозяйство принуждено было ориентироваться на местный рынок. А местный рынок был очень ограничен, и его спрос вполне покрывался излишком продуктов полунатурального крестьянского хозяйства. Если же мы примем во внимание обычную в то время политику мелких государств и городов, запрещавших вывоз хлеба с целью поддержать низкие цены, то станет ясно, что в этих условиях местный рынок мог обслуживаться хлебом только крестьянских хозяйств. Производство хлеба сельскохозяйственным предприятием могло быть возможно только при условии дарового труда барщинников, а последнее в Баварии и во всей Юго-Западной Германии было невозможно по двум причинам. Первой из этих причин была сравнительная слабость феодальных сеньоров как класса; второй — существование в Юго-Западной Германии города и городской системы наемного труда. Барщина, как система производства, не может применяться случайно, периодически и неповсеместно, в отдельных хозяйствах. За барщиной, как определенными отношениями, стоит барщинник, всячески ей сопротивляющийся. Она построена на порабощении одного класса другим, она есть выражение социально-экономической мощи дворянства среди остальных классов общества феодальной формации: бюргерства и крестьянства. Барщина, как система труда, оказалась возможной на востоке Германии, как мы увидим дальше, потому что слой колонизаторов-рыцарей мог систематически обогащаться уже с XIV в. продажей натуральной ренты; города востока сами в значительной мере жили вывозомсельскохозяйственного сырья и поэтому не могли оказывать серьезного сопротивления нарастанию крепостных отношений. Ничего этого в Южной Германии не было. Наоборот, здесь старинные города, несмотря на упадок Южной Германии со второй половины XVI в., продолжали все же играть некоторую роль как центры торговли, ремесла и промышленности, о чем свидетельствуют постоянные жалобы дворянства на отсутствие рабочих рук в деревне и их дороговизну. Все это вместе взятое и приводило к тому, что сеньоры предпочитали без хлопот собирать ренту со своих держателей, переложив на последних хозяйственные заботы, а в значительной мере и труд по реализации продуктов своего хозяйства на рынке. Для крупного предпринимательского хозяйства, основанного на барщинном труде крепостных крестьян, нужны были исключительно благоприятные условия, вроде тех, какие оказались к востоку от Эльбы.

Остановимся вкратце на характеристике аграрного строя Северо-Западной Германии, особенно той ее части, где господствовало так называемое мейерское держание. Это — область Нижней Саксонии между средним и нижним течением рек Везера и Эльбы. Впрочем, держания на мейерском праве попадались и на юго-западе, например, в Баварии.

Указанная выше область — страна по преимуществу крупного крестьянского хозяйства, переходящего по наследству только к одному из потомков. Эти крестьяне называются мейерами. Они полноправные члены деревенской общины. Их земля лежит в полях деревни чересполосно и входит в систему принудительного севооборота. Полным мейерским участком считались 4 гуфы, т. е. 120 моргенов земли; но наиболее распространенными были участки в 1/2 и 1/4 полного надела, т. е. в 2 и 1 гуфы.

В результате обычая единонаследия все потомки мейера, за исключением одного, оставались без земли, и поэтому в Нижней Саксонии наряду с крупным крестьянским хозяйством существовало большое количество мелких держателей, имевших небольшие клочки земли (кетеры), огородников (Brinksitzer или Anbauer). Нижнесаксонокий крестьянин не пользовался широкими правами на землю, но его права были по большей части наследственны и прочны, хотя степень вмешательства сеньора в хозяйство мейера была здесь значительнее, чем на юго-западе Германии. Сеньорами были, во-первых, государи, затем рыцари, духовные и светские корпорации, горожане и в редких случаях — крестьяне. Основная масса сеньориальных прав находилась в руках государя, дворян и корпораций. Им крестьяне обязаны были уплачивать десятины, чинш и отбывать барщины.

Отношения между сеньором и крестьянином определялись характером владения последнего. Наиболее распространенным было мейерское право; наряду с ним существовали наследственные чиншевые владения и крестьянский лен (с сущностью которых мы познакомились на примере Юго-Западной Германии). В силу мейерского права крестьянин мог наследственно пользоваться землей. Он должен был обрабатывать землю и должным образом вести хозяйство. Он не имел права сдавать землю в аренду. Продажа в залог могла иметь место только с разрешения сеньора. За свое право крестьянин уплачивал сеньору так называемый мейерский чинш, который, однако, в противоположность порядкам на юго-западе Германии, был весьма значителен, достигая в южной части Нижней Саксонии половины, иногда двух третей обычной в этой местности арендной платы. В северной части Нижней Саксонии чинш был небольшим, зато барщина занимала обычно один день в неделю; были случаи, когда она равнялась двум и даже трем дням. Крестьянин мог потерять свое право на участок (Abmeierung), если он плохо хозяйничал, или если не платил чинша в течение 2—3 лет, или, наконец, если он своевольно распорядился своим участком без согласия на то сеньора. Лишение мейерского имущества могло совершиться только по судебному приговору. Но сеньор и в этом случае не мог присоединить мейерское держание к своей земле и обязан был немедленно же позаботиться о приискании нового держателя.

Таким, однако, мейерское держание стало сравнительно поздно, в XVI—XVII вв. Но даже и в это время оно по своим платежам ближе к аренде, чем чиншевое держание; оно было тяжелей обложено в пользу сеньора и допускало большее вмешательство сеньора в хозяйство мейера. Это объясняется тем, что оно действительно произошло от срочного держания, близкого к аренде.

В своей капитальной монографии о сеньориальном строе в Северо-Западной Германии Виттих⁷ попытался нарисовать эволюцию аграрного строя на этой территории, начиная с раннего средневековья. Для ранних периодов его теория остается, впрочем, очень гипотетической. Эпоха крупного средневекового поместья создается, по его мнению, в Северо-Западной Германии до XIII в. Во главе вилл стоит полукрепостная администрация — мейеры (villicus-Meier), которые, как мы сейчас увидим, не имели ничего общего с мейерами XVII и XVIII в. Мейер ведет хозяйство на домене сеньора и собирает сеньориальные ренты с населения виллы. Крестьянское население вилл прикреплено к земле. Точно определить его владельческие права не представляется возможным, но в большинстве случаев крестьяне были наследственными держателями при условии неукоснительного выполнения платежей и повинностей. К XII в. мейеры мало-помалу превращаются в привилегированный слой полукрепостной вилликационной администрации (министериалы). Служба при дворе и в войске сеньора — их право и обязанность. Позже они получают звание рыцаря и возвышаются даже над свободными. Из временного поручения, каким была мейерская служба раньше, она превращается в право, передающееся по наследству. Между крепостными и сеньором вырастает, таким образом, новый слой мейеров, которые оттесняют сеньора и превращают свою мейерскую службу в право, в лен, приносящий мейеру известный доход. Сеньоры начинают борьбу с мейерами — министериалами, стремятся заменить их срочными арендаторами, берущими как бы на откуп все платежи и повинности крепостных. Но скоро обнаружились невыгодные стороны такого способа управления сеньорией: краткосрочные арендаторы стремились варварски эксплуатировать сеньорию, ее угодья и ее держателей — крепостных. Тогда сеньоры прибегли к новому способу управления. Они стали сдавать в аренду мейерам только домен, сохранив непосредственное управление землей, населенной крепостными. Этот процесс совершается в течение XIII и XIV вв. В Нижней Саксонии он завершился к началу XV в. Теперь сеньор получает определенную плату за землю своего домена, часто в виде части продукта. Но зато самая значительная часть его сеньории — крестьянские крепостные держания — оставалась под непосредственным ведением сеньора и его фохта, выполнявшего административно-судебные функции. К этому времени крепостные сделались почти собственниками своих участков и уплачивали за них умеренный чинш, твердо установленный и в XIII в. благодаря повышению цен на хлеб в процветающих городах Нижней Саксонии реально понизившийся. Теперь сеньоры стремятся покончить с вилликационной системой, которой трудно управлять и которая дает небольшие доходы, в значительной мере поглощаемые расходами по управлению в виде оплаты службы фохтов. Сеньоры освобождают крестьян, снимают с них крепостные платежи (Herbefal, Kopfzins, Bedemund, Freikauf), но вместе с тем «освобождают» их и от земли, уплачивая им при этом известную сумму за отказ от надела. Выкуп земли не повлек, однако, за собой появления собственной запашки сеньора. Бывшие крепостные держания были соединены в более крупные и сданы в краткосрочную аренду за уплату определенной части продукта (1/3) с обязательством нести кроме этого некоторые повинности. Эти новые арендаторы и были мейеры, предшественники тех, которых мы застаем в Нижней Саксонии в XVII и XVIII вв. Часть обезземеленных держателей после освобождения осталась в деревне, образуя кадры малоземельных оседлых батраков, другая — направилась в города или на восток, где в это время шла усиленная немецкая колонизация.

Новые мейеры скоро сделались наследственными, по крайней мере, фактически. С XVI в. сильная территориальная власть стремится увеличить и упорядочить поступление государственных налогов. К этому времени сеньоры и рыцари, вытесняемые наемниками, перестают быть основой войска и обращают свои интересы к земле. Правда, они не заводят крупных хозяйств, подобно своим прусским собратьям, но все же начинают заниматься хозяйством на домениальной земле и стараются освободить ее от налогов. Идет длительная борьба между герцогами и дворянством. Герцоги идут на уступки и соглашаются на освобождение домениальной земли от налогов, но в то же время ограничивают права дворянства на мейерские держания, запрещая им сгонять мейеров с земли и повышать мейерские платежи. Так интересы государственной казны превращают мейерские держания в своего рода государственный институт, придают публичноправовую окраску отношениям мейера и сеньора и обеспечивают мейеру наследственность держания и неизменность его платежей и повинностей. Институт мейерского держания создан. Из краткосрочной аренды оно превратилось в обычное держание, напоминающее цензиву. Отличие его от последней в том, что оно образовалось поздно. Поэтому платежи, с ним связанные — выше, а вмешательство сеньора — больше, чем при цензиве.

Итак, в отличие от чиншевого держания Южной Германии, мейерское держание есть результат некоторого процесса, видоизменившего в XVI в. ту эволюцию, которую переживал сеньориальный строй Западной Европы. Установление в XIV в. мейерского держания как формы, близкой к срочной аренде, есть этап, которого Юго-Западная Германия в массе не знала. Лишь с XVI в. мейерское держание снова становится наследственным и приобретает характер, приближающий его к цензиве. Спрашивается, почему же в данном случае мы не наблюдаем того прямого пути развития, каким отличаются аграрные отношения на юго-западе Германии? Виттих, давший нам описание аграрного строя Северо-Западной Германии, совершенно не объяснил причин, которые обусловливали каждый этап его сложной эволюции. Но два общих факта установлены им довольно прочно: 1) превращение в XIII и XIV вв. зависимых от сеньории крестьян — наследственных чиновников в свободных, но утерявших свое право на землю арендаторов и возникновение мейерского держания как формы, близкой к обыкновенной аренде, и 2) закрепление, начиная с XVI в., за мейерами их участков в наследственное пользование, с фиксацией их сеньориальных платежей и повинностей. Эти два факта, если мы будем рассматривать их с точки зрения интересов сеньора, означают то, что вначале сеньорам удалось обезземелить крестьян, а затем крестьяне, правда, иного типа, чем прежние, снова закрепили за собой землю сеньоров. Следует отметить, что и на северо-западе Германии в некоторых местах (Вестфалия, юг Нижней Саксонии), там, где сохранились остатки крепостной зависимости (Eigenbehorigkeit в Гойя-Дипгольц, Halseigenschaft в Гильдесгейме и т. д.), близкой по характеру к «крепостному» состоянию (Leibeigenschaft) в Юго-Западной Германии, в большинстве случаев сохранились и старинные прочные права крестьян на землю и таким образом эволюция аграрных отношений была более простой и близкой к эволюции на юго-западе Германии. Этот на первый взгляд парадокс объясняется, однако, довольно просто. В XII и XIII вв., когда сеньоры на северо-западе Германии освобождали крестьян, но захватывали или скупали у них наделы, права крестьян на землю в силу обычая, были довольно прочны и приближались к феодальному наследственному держанию. Такими они остались и вплоть до XIX в., там, где освобождение крестьян по той или иной причине не произошло. Личная крепость превратилась в реальную, но и там, где она сохранилась, она стала ограничиваться определенными платежами. Например, в Гильдесгейме «крепостные» участки были во всех отношениях более выгодными для крестьян, чем даже мейерские держания. Права лично крепостных на землю в Гойя-Дипгольц (Leibeigenbehorigkeit) фактически ничем не отличались от мейерского держания.

Итак, на вопрос, чем объяснить более сложный характер эволюции аграрных отношений на севере по сравнению с югом в Западной Германии Виттих не дает точного ответа. Эту задачу поставила себе Маргарита Бош в интересной монографии об аграрном строе в герцогстве Клеве и графстве Марк⁸. Ее выводы носят суммарный характер, но все же они имеют известное значение для решения интересующего нас вопроса. Освобождение крестьян, лишение их земли в XIII и XIV вв. и появление краткосрочного мейерского держания произошло прежде всего на территории будущего Ганновера и Брауншвейга. Здесь раньше и быстрее, чем где-либо в Нижней Саксонии, развились торговля и города. Бардевик на судоходном Ильменау, притоке Эльбы, еще в XII в. был центральным пунктом торговли между славянами и саксами; затем в XII в. его вытесняет Любек. В Люнебурге развиваются соляные промыслы, в Госларе (Гарц) — горное дело. В XII и XIII вв. здесь создается большой внутренний рынок для сельскохозяйственных продуктов. Территория между Везером и Эльбой становится торговым путем между Северной и Южной Германией, между Немецким и Балтийским морями. Расцветают крупные города — Бремен, Люнебург, Гамбург, Любек и Висмар. Большое значение (вывоз в Скандинавию) приобретает пивоварение, поглощавшее излишки сельскохозяйственных продуктов. Результаты этого не замедлили сказаться на аграрном строе страны. Происходят процессы, типичные для стран раннекапиталистического развития: освобождение крестьян и стремление сеньоров в местах, непосредственно примыкающих к промысловым пунктам или лежащих на торговых путях, к наиболее полной эксплуатации крестьянства, которая в условиях развивающейся городской торговли и промышленности возможна была только в форме превращения крестьян в срочных арендаторов. В XV и XVI вв. — время расцвета городов в Северо-Западной Германии — мейерский чинш растет непрерывно, уподобляясь поземельной ренте. Наоборот, последующий упадок Ганзы и северогерманской торговли поставили Северную Германию в условия, аналогичные с Юго-Западной Германией, в положение заглохшей провинции, стоящей вдали от мировых торговых путей. Города падают, выдвигается значение территориальной власти, которая в своих интересах кладет известный предел эксплуатации крестьян сеньорами. Но даже и там, где, как на самом севере Нижней Саксонии, власть князей оказалась слабой, происходит тот же процесс превращения мейерского держания в наследственное и фиксация мейерских платежей. Это обстоятельство показывает, что не столько вмешательство государственной власти, сколько экономическая необходимость понуждала сеньоров на уступки мейерам. Эта необходимость заключалась в том, что в Нижней Саксонии, за исключением отдельных территорий, по целому ряду причин не мог развиваться массовый вывоз продуктов сельского хозяйства и, следовательно, не было почвы и для крупного барщинного предприятия, подобного тому, какое было на востоке Германии. Экономический упадок Северо-Западной Германии с конца XVI в. и ее малолюдье, увеличившееся особенно в XVII в., (Тридцатилетняя война), побуждали сеньоров дорожить мейерами, что и привело к превращению их в наследственных держателей своих участков. Но в Восточном Люнебурге, примыкающем к Эльбе, и в Падерборне на Везере развилось помещичье хозяйство, весьма сходное с заэльбским крепостным хозяйством.

Перейдем теперь к изучению аграрного строя в за- эльбской Германии. Здесь в восточной части Шлезвиг-Гольштейна, в Мекленбурге, Померании, Пруссии, в восточных провинциях Австрии (Чехии, Галиции, Силезии, Венгрии) мы встречаем более или менее близкие друг к другу формы аграрных отношенй, которые говорят о господстве крупного и среднего помещичьего хозяйства, работающего на рынок при помощи труда барщинных крестьян, прикрепленных к поместью.

Типичной хозяйственно-правовой ячейкой заэльбской Германии в XVIII в. было рыцарское поместье. По общему правилу рыцарским поместьем могли владеть только земское дворянство — юнкера, духовные и светские корпорации (монастыри и городские магистраты). Но титул владения не имеет особого значения для экономической сущности — внутренняя социально-экономическая структура этих поместий была одинакова. Отличительным ее признаком, по сравнению с западом Германии, было то, что в этих имениях всегда была большая барская запашка, которая и являлась экономическим центром поместья, его смыслом. Земское дворянство, господствующий класс, сумело добиться того, что государство, как и само дворянство, смотрело на остальное население как на рабочую силу, призванную обслуживать барское хозяйство.

Дворяне обыкновенно сами вели свое хозяйство, реже — сдавали его в аренду со всеми угодьями и крестьянскими повинностями. В последнем случае аренда нисколько не нарушала хозяйственного строя поместья: разница была лишь в том, что вместо помещика-дворянина выступал его арендатор. Часто помещичье хозяйство было не очень велико, так что им можно было управлять из господского двора, где жил помещик или арендатор. Более крупные имения были разделены на фольварки во главе с отдельными управляющими.

Господское имение делится на две части: собственная вспашка помещика и крестьянские хозяйства, входящие в состав поместья не только как хозяйственного единства, но и как судебно-административного округа, ибо помещик являлся представителем административной и судебной власти по отношению к крестьянам поместья.

До второй половины XVIII в., т. е. до эпохи быстрого экономического подъема сельского хозяйства Восточной Германии, на полях юнкерских и крестьянских хозяйств царили еще старинные примитивные системы производства— трехполье на так называемом «внутреннем поле», система залежи на землях худшего качества, не входивших в правильный севооборот (так называемое «наружное поле»). Поля помещика весьма часто лежали чересполосно с крестьянскими и обрабатывались барщинным трудом крестьян, их рабочим скотом и их инвентарем.

Экономическая сущность классовых взаимоотношений в восточногерманском поместье сродилась, следовательно, к тому, что помещик отбирал в свою пользу в натуре большую часть трудовой энергии крестьянской семьи и крестьянского хозяйства (отработочная рента). Притязания помещика на барщину живших в пределах его поместья крестьян были сравнительно недавнего происхождения, не раньше XVI в. Некогда крестьянин и рыцарь были лишь соседями, не связанными между собою никакими правами и обязанностями. Несколько позже, в XIV и XV вв., рыцарь сделался сеньором крестьянина, его Grundherr'oм, но это, как мы видели на примере Западной Германии и Франции, было очень далеко от крепостничества в том виде, в каком мы его встречаем на востоке в XVII и XVIII вв. Позднее происхождение крепостного строя позволяет нам понять два факта, которых не могла скрыть образовавшаяся впоследствии огромная власть помещика над крестьянством. Один из этих фактов — различие крестьянских прав на землю, другой — различие размеров крестьянского хозяйства.

В Восточной Германии было небольшое количество совершенно свободных, независимых от помещиков крестьян (государственные крестьяне). Таковы, например, вольные шульцы в Померании, силезские ленные шульцы, наконец, кульмцы в Пруссии. Отличительной чертой всех этих разрядов крестьян, имевших лучшие права владения, было то, что они были собственниками своей земли. Они, правда, платили государству небольшой ценз, но последний был просто видом налога на недвижимость. В особенности важно отметить, что эти крестьяне не находились ни в какой зависимости от помещиков и были в полном смысле слова свободными.

Остальная масса крестьянства зависела от помещиков и была далеко не в благоприятном положении. Наилучшими правами среди зависимых крестьян пользовались наследственные держатели или наследственные чиншевики, которые так же, как и французские цензитарии, приравнивались государством к крестьянам-собственникам. Последнее, впрочем, не препятствовало помещикам требовать от них такую же барщину, как и от остальных крестьян, и в этом отношении прусские чиншевики не могут идти ни в какое сравнение с французскими цензитариями. Наиболее многочисленным разрядом зависимых крестьян были ласситы. В ту пору, когда крепостное хозяйство сформировалось окончательно, ласситом назывался крестьянин, который получал от собственника участок земли и нес определенные службы, повинности и платежи в пользу собственника. Право пользования этим участком могло быть наследственным, но в таком случае помещик имел право выбирать наследника. Однако очень часто, особенно в Новой Марке (близ Померании), в Укермарке (около Мекленбурга) и в Померании, т. е. около местностей с наиболее суровым крепостным правом, ласситы не были наследственными, и помещик после смерти держателя имел право распоряжаться его участком по своему усмотрению.

Все перечисленные разряды крестьян могли быть и в огромном большинстве случаев были крепостными, т. е. людьми, прикрепленными к поместью короля, дворянина или корпорации. «Кто живет в пределах поместья, — говорит Кнапп, — тот по общему правилу крепостной человек, если только он принадлежит к сельскому населению»⁹. Крепостное состояние зависит не от факта владения землею и не от юридического свойства последней. Могут быть крепостные, у которых нет ни клочка земли, и, наоборот, могут быть крепостные, владеющие землею на праве собственности, простой аренды, на ласситском или на чиншевом праве. Крепостничество, как ярмо, было наложено на заэльбскую деревню, так сказать, извне, не затронув, по крайней мере, вначале, ее внутреннего строя со всей сложностью и разнообразием его правового уклада. Но возникновение крепостного состояния всех жителей деревни знаменовало появление нового класса, претендующего в своих интересах на труд деревни, и, если этот класс оказался достаточно сильным для того, чтобы надеть на шею остэльбского крестьянина тяжелое ярмо крепостного права, то само собою разумеется, что он оказался достаточно сильным и для того, чтобы властно вмешиваться во внутренний строй деревни и изменять его в своих выгодах. Хозяйственный смысл крепостного строя совершенно ясен. Крепостной строй обеспечивал помещику необходимый для его хозяйства крестьянский труд, ибо сущность крепостного состояния заключалась в том, что крестьянин был прикреплен к территории поместья (an die Scholle gebunden) и мог быть силой водворен обратно в случае, если он покидал его без разрешения помещика. Дети крепостного обязаны были исполнять дворовую службу, сам крепостной не мог отказаться от работы, требуемой от него помещиком, и обязан был принять передаваемый ему помещиком крестьянский надел, если таковой окажется свободным.

Можно ли видеть в крепостных заэльбской Германии холопов в собственном смысле этого слова, т. е. рабов? На этот вопрос нельзя ответить простым «да» или «нет». Юридически холопство характеризуется следующими двумя признаками: холоп не может приобретать имущества для себя и все, что он приобретает, принадлежит тому, кому принадлежит сам холоп; холоп есть вещь и в качестве таковой может быть объектом купли-продажи.

Наследственное подданство — Erbuntertanigkeit — юридический термин, которым определяется крепостное состояние в Пруссии, обыкновенно не имело упомянутых выше двух признаков полного холопства. Но можно указать случаи, когда эти признаки были налицо; отдельные случаи холопства были даже в Бранденбурге. Развитие крепостных отношений в целом не достигло в Пруссии тех размеров, как в дворянских полуреспубликах Мекленбурга, Шведской Померании или Польши, где практика продажи душ была обычной. Однако и в Пруссии были такие разряды крестьян, фактическое положение которых было очень близко к холопству. Это — крепостные ненаследственные ласситы; Кнапп называет их холопами в несобственном смысле.

Крестьянские хозяйства различались по своим размерам. Западноевропейская деревня не знала уравнительных переделов, и поэтому даже за Эльбой, где было очень сильно вмешательство помещика в хозяйственную деятельность крестьянина, дифференциация крестьянства достигала больших размеров. Наряду с пашенными крестьянами, владевшими полными, половинными или четвертными наделами, встречались огородники, в большинстве случаев не имевшие даже рабочего скота (коссеты), и, наконец, крепостные сельскохозяйственные рабочие — домовники, кутники или бобыли.

Повинности крестьян помещику состояли из поборов натурой или деньгами, но и те, и другие были в общем незначительны. Основной повинностью на востоке была барщина, ибо на ней зижделось хозяйство самого помещика. В зависимости от размеров крестьянского надела барщина могла быть конной или пешей. Крестьянин мог отбывать барщину или сам, или с помощью своего заместителя. Обыкновенно крестьянин, особенно полнонадельный, держит лишний рабочий скот, специально предназначенный для работы на барщине. С точки зрения помещика крестьянское хозяйство вообще существует только для того, чтобы содержать необходимые для его хозяйства рабочий скот и людскую силу. Интересно отметить, что современники прямо называли ласситов «оседлыми батраками», как бы желая этим сказать, что мнимая хозяйственная самостоятельность крестьянина (ведь последний был иногда даже наследственным владельцем «двора») скрывала в себе факт превращения крестьянина в «крепкого» земле рабочего, едва-едва выручающего из своего хозяйства те необходимые для него средства существования, которым в развитом капиталистическом хозяйстве соответствует заработная плата.

Каким образом, когда и в каких условиях мог сложиться тот аграрный строй, какой мы встречаем на востоке Германии в XVII и XVIII столетиях?

Мы видели, что здесь в XVII и XVIII вв. существовало три ступени крестьянской зависимости: крепостничество (барщина, прикрепление к поместью и несвободные браки) при наследственном владении землей; крепостничество со владением землей на праве наследственного лассита (по Кнаппу — холопство в несобственном смысле) и холопство в собственном смысле, т. е. прикрепление к личности господина, отсутствие права на приобретение движимого и недвижимого имущества. Последнее редко встречалось в Пруссии, но довольно часто в Мекленбурге и Шведской Померании (и, прибавим мимоходом, как общее правило — в Польше и России). Указанные ступени до известной степени совпадают с процессом развития крепостного права на востоке Германии и представляют собой лишь юридическое выражение двух основных социально-экономических процессов, лежавших в основе развития крепостного строя заэльбской Германии: неуклонного расширения рыцарской запашки за счет крестьянства и все большей потери крестьянами их вольностей, в том числе весьма часто и наследственного права владения на свои наделы.

Впервые законченную теорию происхождения крепостного хозяйства мы находим у Г. Кнаппа. Заэльбская Германия есть область немецкой колонизации, начавшейся в XII в. и почти закончившейся в середине XIII в. Колонизация встретилась с довольно упорным сопротивлением славян и литовцев и могла осуществиться лишь благодаря завоеваниям. Вслед за завоевателями-рыцарями шли крестьяне-переселенцы. Первоначально они занимали места на своей новой родине, считая себя совершенно свободными людьми, подвластными только маркграфу. Ему они уплачивали чинш и особый налог «беде», церкви — десятину. Кроме свободных крестьян были еще несвободные, например, побежденные славяне или, в северо-восточной части области колонизации, литовское племя пруссов. Но этот вид несвободы не имел ничего общего с позднейшим крепостным правом, в которое одинаково попали и завоеватели, и побежденные. Для судьбы крестьянства в будущем решающим оказался тот факт, что во главе колонизации шло рыцарство. Рыцарь скоро превратился в сеньора — Grundherr'a, а затем в помещика-крепостника — Gutsherr'a. Как это произошло?

«Неясным, — говорит Кнапп, — представляется собственно начальный фазис развития, а именно — возникновение вотчинной власти и превращение рыцаря в сеньора (Grundherr). Напротив, вторая стадия — превращение землевладельца в помещика (Gutsherr) — совершенно ясна»¹⁰.

Завоевание остэльбской территории велось рыцарскими ополчениями. К концу XIII в. захват этой территории в основном был закончен, и рыцари стали получать за свою службу от маркграфа небольшие лены-имения (как правило, не более 6 гуф). Окрестные крестьянские держания принадлежали в большинстве случаев свободным поселенцам, которые ни в какой зависимости от рыцарей, своих соседей не находились. Они платили налоги маркграфу, имели собственные органы управления и суда во главе со старостой и подлежали конкреции маркграфского земского суда.

Однако скоро соседи-рыцари превратились в господ-помещиков, а крестьяне — в их крепостных. Исходным моментом в этом процессе было наделение рыцарей судебно-административной властью с правом (правда, вначале ограниченным) использовать в личных интересах общественные повинности крестьян (транспортные обязательства по отношению к маркграфу, общественная барщина по починке дорог, постройке и ремонту замков и т. д.). Право рыцарей требовать в свою пользу эти повинности (три, четыре, в некоторых случаях — до семи дней в году) к концу XV в. превратилось в повсеместный обычай. В XVI в., когда на Балтике создались благоприятные условия для торговли сельскохозяйственным сырьем, рыцарь, пользуясь своей властью сеньора, стал захватывать крестьянские земли, расширять свое имение, а самих крестьян привлекать на барщину сколько ему заблагорассудится. Итак, к началу XVII в. барщинно-крепостное имение появилось на свет. Рыцарь, неограниченно распоряжающийся трудом крестьян, стал смотреть на них как на своих подданных.

Весьма возможно, и, пожалуй, даже чаще, этот процесс совершался несколько иным путем. Слой феодальной знати с самого начала колонизации на востоке был значителен и силен. Часто колонизация велась рыцарями, захватившими территорию и вербовавшими для заселения людей в Западной Германии через посредство особых предпринимателей — локаторов, которые впоследствии, выполнив возложенные на них поручения, становились шульцами, привилегированными крестьянами, земледельцами, деревенскими судьями и представителями деревни перед рыцарем-колонизатором.

На каких условиях были приглашаемы крестьяне, сказать трудно. Но весьма возможно, что рыцарь сразу становился в отношении крестьян в положение сеньора и сохранял по отношению к земле, которой он наделял вновь прибывших поселенцев, несравненно большие права, чем рыцарь, который становился сеньором деревни, заселенной до и помимо него. Кнапп предполагает, что в деревнях, возникших в результате заселения территории самим рыцарем, с самого начала могло образоваться нечто подобное ласситскому праву с его ограниченным для крестьянина правом распоряжения своим наделом.

Каким бы путем, однако, ни возникала сеньориальная власть рыцаря, можно считать вполне установленным, что немецкий колонист вначале в массе был лично свободен. Что касается холопов из славян — факт, в котором националистически настроенные историографы хотели видеть чуть ли не причину позднейшего крепостного права в заэльбской Германии — то можно вполне определенно утверждать, что холопство, возможное среди побежденных славян, ни в какой связи с поздним крепостным правом не стоит.

Каким же образом рыцарь, сделавшийся сеньором, превратился затем в помещика?

В конце XV — начале XVI в. падает значение рыцарского ополчения. Рыцарь забрасывает свой меч и становится сельским хозяином. Сеньор превращается в помещика, увеличивая свою запашку, за счет крестьянской земли. Рыцарское имение растет, крестьянская земля исчезает; так возникает крупное помещичье хозяйство. Этот процесс начинается в конце XV в. и идет непрерывно в XVI и XVII вв. Обезземеление крестьянства происходит и насильственным, и легальным путем. Население колонизованных областей было не так плотно, как в старой Германии. «Черная смерть», свирепствовавшая в XIV вв., уход крестьян в города, междоусобные войны приводили к запустению крестьянских дворов, и помещику, если он не желал допустить их окончательного развала, оставалось только одно — присоединить их к своему поместью. Одновременно с увеличением запашки помещика растет и принудительный труд крестьян в виде дворовой службы и барщины. В XVI в. барщина из фиксированной превращается в неопределенную, а чтобы предупредить отказы крестьян от принудительно даваемого ему надела и бегство их от «египетской» барщины, издается ряд постановлений, прикрепляющих крестьян к территории поместья. Помещики стремятся превратить наследственные держания крестьян в ненаследственные и тем поставить крестьян в большую зависимость от себя, а там, где это требуется хозяйственными соображениями, и вовсе обезземелить крестьян, превратив их либо в прикрепленных к поместью батраков (Мекленбург, Шведская Померания), либо в крепостных арендаторов. Тридцатилетняя война и колоссальные опустошения, ею причиненные, лишь ускорили этот процесс. В XVIII в. возросшая власть прусских королей, выступив в защиту налоговых прав, а также в интересах военных наборов и постоев, попыталась, впрочем, с небольшим успехом, положить некоторую преграду безграничной эксплуатации, издало ряд законов, запрещавших дальнейший снос крестьянских дворов и присоединение к барской земле крестьянской земли.

В общем внешнее описание эволюции аграрного строя Восточной Германии, история аграрного законодательства XVIII в., и, наконец, история ликвидации крепостного строя в Пруссии в XIX в. даны Кнаппом верно. Но его объяснение происхождения крепостного строя не может считаться удовлетворительным уже по одному тому, что формула Кнаппа о том, что в результате упадка рыцарского ополчения к XVI в. «рыцарь превратился в сельского хозяина» («Der Ritter wird Landwirt»), просто ничего не объясняет. Этот упадок был явлением общеевропейским, и, однако, нигде к западу от Эльбы он не сопровождался превращением сеньора (Grundherr) в помещика (Gutsherr). Устремления сеньоров Юго-Западной Германии и до, и после Великой крестьянской войны были направлены не к увеличению своего хозяйства, а к увеличению ренты, а в случае, если бы общие экономические условия тому благоприятствовали, к превращению феодальной ренты в капиталистическую. Сам Кнапп, рисуя нам аграрную эволюцию на востоке Германии, принужден исходить в своем объяснении из того факта, что увеличение барской запашки, расширение помещичьего хозяйства было рассчитано на сбыт его продуктов на рынок. Именно в этом факте и следует искать ту основу, на которой сложилось крепостное хозяйство Восточной Германии, а в зависимости от него и весь ее социальный и политический строй.

Историю развития крепостного хозяйства Восточной Германии в кратких словах можно было бы определить как историю превращения колонизационной окраины Западной Европы в ее колониальную окраину, ибо Восточная Германия, служившая в XII—XIII вв. местом, куда шла немецкая колонизация с запада, с XIV в. мало-помалу превращается в колонию развитых в экономическом отношении стран европейского запада, получающих оттуда сельскохозяйственное сырье, в первую очередь — хлеб. Конкретная обстановка, в которой происходило это превращение, обусловила здесь развитие крупного предпринимательского хозяйства, основанного на принудительном труде крестьян, прикрепленных к поместью.

Процесс развития крепостного хозяйства в отдельных областях Восточной Германии имеет много вариантов, но есть целый ряд общих черт, характерных для всего восточноевропейского хозяйства в целом. Монографическая разработка этого вопроса позволяет уже теперь сформулировать некоторые общие выводы, разумеется, не окончательные, о причинах происхождения крепостного строя Восточной Германии.

Колонизация Восточной Германии сопровождалась распылением населения, уходом его из-под влияния начинавшегося развиваться на западе городского хозяйства (как бы ни были скромны размеры этого явления). Основывающиеся на востоке иногда очень многочисленные города (например, на землях Тевтонского Ордена) были почти исключительно военными опорными пунктами колонизации, а не центрами торговли и ремесла. Одновременно с этим на востоке мы повсюду встречаемся с другим явлением, имевшим не меньшее влияние на будущий социальный строй крепостной Германии. Это — ослабление центральной власти и усиление роли рыцарства. Одним словом, отсутствие тех социально-экономических предпосылок, которые способствовали на западе укреплению власти одного из феодалов — короля, отсутствие города, как центра денежного хозяйства и зачатков торговли и промышленности привело на востоке к восстановлению или по крайней мере к усилению феодальных черт как в хозяйстве, так и в социально-политическом строе.

Это регрессировавшее в результате колонизации хозяйство и общество было сразу затем вовлечено в рыночные отношения с высокоразвитыми странами запада, систематически поглощавшими большое количество сырья. Восток Германии, таким образом, не знал промежуточной ступени, свойственной западу — органического роста местного городского хозяйства. Это обстоятельство оказалось решающим для формирования социального строя на востоке. Рыцарю, прежде чем он стал, по формуле Кнаппа, сельским хозяином, предшествовал сеньор, сделавшийся хлебным торговцем. Хлебным торговцем был и рыцарь — помещик, наследник сеньора.

В результате на востоке сложились совсем особые отношения между деревней и городом, между дворянством и буржуазией, повлекшие за собой торжество той системы хозяйства, в основе которого лежала отработочная рента.

С самого начала колонизации отношения господствующих слоев города и деревни складывались на востоке иначе, чем на западе. На западе ведущая роль в экономическом развитии принадлежала местным городам, бывшим организационными центрами зарождавшегося капиталистического хозяйства, проникновение денежных отношений в деревню шло именно через город, поэтому рост города неуклонно повышал удельный вес бюргерства и понижал удельный вес сеньоров. Деревня, сельское хозяйство в целом зависели от города; деньги, которые просачивались в деревню, были лишь частью торговых оборотов, совершавшихся в городе; хозяйство деревни, поскольку оно становилось денежным, зависело от процветания города. Город, его система хозяйства и его система труда оказывались господствующими. Борьба между буржуазией и феодалами в области хозяйственной организации закончилась победой буржуазии задолго до того, как последняя одержала политическую победу над дворянством. Сеньор, благосостояние которого в конечном счете зависело от того же города, принужден был мириться со свободой своих подданных, ибо это было необходимо для города. Отсюда — усиление значения буржуазии в западноевропейских государствах в эпоху разложения феодального строя.

Совершенно иным было взаимоотношение города и деревни на востоке Германии. Старые северные германские города, входившие в Ганзейский союз, были типичными продуктами чисто средневекового торгового развития. Они занимались транзитной торговлей и в очень незначительной степени опирались на производство собственной округи. К XVI в. и они стали хиреть, уступая место более счастливым западным конкурентам. Колонизация востока не успела создать вместо них новых городских центров, подобных тем западным городам Англии, Франции или Голландии, которые вытеснили Ганзу и вытеснили ее потому, что они чем дальше, тем больше втягивали в свою торговлю производство собственной страны. Наоборот, рыцари-колонизаторы на новой почве с самого начала оказались более сильными и сплоченными как класс, чем на своей западной родине. Но самым важным фактом, предопределившим в дальнейшем социально-политическую слабость буржуазии, было образование с конца XIII в. западноевропейского хлебного рынка, развивавшегося паралелльно развитию западных торговых и промышленных центров. Восточные города в лучшем случае стали посредниками в хлебной торговле с западом. Посредническая роль их была очень ограничена и территориально, и функционально. Они в большинстве случаев даже не были организаторами доставки хлеба на рынки Западной Европы — англичане, голландцы и шведы забирали хлеб на свои суда. Иностранные купцы проникали по рекам в глубь страны и уже с XIV в. часто давали землевладельцам задаток под хлеб на корню.

Таким образом, между рынками Западной Европы и восточногерманскими производителями хлеба сложились прямые связи, минуя местный город, который для производителя был далеко не всегда удобным и вовсе не обязательным посредником. Связав себя с заморскими городами, сельское хозяйство востока накапливало свои денежные ресурсы, черпая из источника несравненно более мощного, чем местные города, оказавшиеся к тому же вдали от главных торговых путей Западной Европы. Класс сельских хозяев на востоке оказался несравненно более сильным экономически, чем города Балтийского побережья. Поэтому свою политическую власть он употребил на то, чтобы вопреки городам узаконить ту систему труда, которая была наиболее для него выгодной при современных условиях хлебного рынка — систему крепостного труда, эксплуатируемого в барском хозяйстве, как предприятии, работающем на сбыт. В своей идеальной форме, к которой стремилось конкретное крепостное поместье, барское хозяйство расширяло свою запашку за счет крестьянской до таких пределов, при которых земля, оставшаяся в пользовании крепостного, была достаточна для поддержания его семьи и его инвентаря, ибо его труд и инвентарь были необходимы помещику. Таким образом, в крепостном хозяйстве нового времени на востоке крестьянский надел являлся до известной степени формой натуральной заработной платы, а барское поместье было предприятием.

Само собой разумеется, что конкретное крепостное хозяйство не везде развилось до своей идеальной формы. Дробность и разнообразие процессов — характерная черта аграрного развития на востоке так же, как и на западе. Интересным примером может служить история аграрного развития на землях Тевтонского Ордена, вошедших в состав Прусского королевства.

Орден появился на Балтийском побережье в XIII в., продолжая огнем и мечом крестоносную борьбу с «язычниками». Рыцари, принимавшие участие в завоевании, скоро превратились в сеньоров. Орден охотно наделял рыцарей судебно-административной властью, во-первых, потому, что при больших пространствах он сам не в силах был взять на себя выполнение подобных функций, а во-вторых, жалуя рыцарям доходы, связанные с отправлением судебных и административных обязанностей, он надеялся получить в свое распоряжение дешевое войско, так как пожалование было связано с обязанностью военной службы. Так создана была основа для будущего рыцарства. Однако первое время не рыцарство, а сам Орден воспользовался теми особо благоприятными условиями, которые оказались налицо на его новой родине. В конце XIII столетия начинается вывоз хлеба с востока. Этот вывоз имел значение не только для земель, занятых Орденом, но и для всего Балтийского побережья, а также для территорий, охватываемых бассейнами полноводных рек Вислы, Преголи, Одера, Эльбы, по которым не труден сплав таких громоздких и тяжелых товаров, как хлеб и лес. Поэтому вкратце остановимся на истории этой торговли.

Уже в первой трети XIII в. Англия и особенно Фландрия были заинтересованы в ввозе хлеба. Во Фландрии - центре тогдашней текстильной промышленности — ввоз хлеба начинал приобретать в это время регулярный характер. Хлеб ввозили также Норвегия и Швеция. Интересно отметить, что первоначально потребность в хлебе указанных стран покрывалась вывозом из местностей, лежавших по нижнему Рейну, Шельде и Маасу. С середины XIII в. хлеб начинает вывозить Бранденбург. Первые сведения о хлебном вывозе имеются в документах, относящихся к истории Ганзы, но они очень скудны и не дают нам возможность судить о его размерах. К началу XIV в. торговля упомянутых выше стран вытесняется вывозом хлеба с востока, из заэльбской, особенно прибрежной Германии, а с XV в. — из Польши. Причина упадка хлебного вывоза из Западной Германии — развитие внутреннего рынка в области нижнего Рейна и Северной Франции. Города экономически господствуют над сельской округой и ставят разнообразные преграды вывозу хлеба, а то и просто запрещают его, стараясь понизить его цену на внутреннем рынке. Первое упоминание о хлебе во Фландрии из «восточных стран», без точного, правда, обозначения откуда именно, относится к 1287 г. В XIV в. хлеб делается главным предметом оживленной торговли на Балтике. Рига, Данциг, Эльбинг Торн, позже и сравнительно скромнее — Кенигсберг, были важными торговыми пунктами, замыкавшими собой речные системы Западной Двины, Вислы и Преголи, сделавшимися центрами хлебного вывоза. В первой половине XIV в. главная роль принадлежала Торну, с конца XIV в. взял верх его конкурент Данциг. Большая часть хлеба шла из Польши, но значителен был вывоз и из территорий немецкого Ордена.

Тевтонский орден, возникший в условиях развития южноитальянской торговли, перенес хозяйственные навыки, приобретенные в Малой Азии, на свою новую родину. Здесь он скоро вырос в крупную торговую организацию, прекрасно использовав благоприятную для своей коммерческой деятельности обстановку на Балтийском побережье. Хлеб, продававшийся Орденом, он получал в виде натуральной ренты со своих земель. На последнее обстоятельство следует обратить особое внимание, ибо в этом частном случае отразилось общее правило. Продажа натуральной ренты была важнейшим источником хлеботорговли. Впрочем, некоторую часть хлеба Орден получал и из своих доменов, обрабатываемых при помощи покоренных пруссов и наемными руками немецких переселенцев, в XIV в. шедших широким потоком из Западной Германии.

Вслед за Орденом хозяйственную деятельность в том же направлении стали развивать и рыцари. Рыцарское хозяйство этого времени не имело ничего общего с рыцарским поместьем XVII и XVIII вв. Оно было немногим больше обыкновенного крестьянского двора. Но исключительно благоприятные условия хлебного сбыта скоро втянули рыцарей в торговлю хлебом, оставшимся от собственного потребления. Развитию торговли хлебом способствовало то обстоятельство, что Орден в интересах собственной торговли поддерживал систему свободного хлебного вывоза, предвосхищая на много веков экономический либерализм прусских консерваторов юнкеров. Магнаты Ордена, соединившись с рыцарством, в течение всего XV в. отбивали атаки городов, домогавшихся монополии хлебной торговли, и строго блюли два принципа экономической политики: свободу вывоза и допуск в страну иностранных купцов. Одновременно Орден издает распоряжения, ограничивающие свободу торговли хлебом; он требует от своих крестьян-чиншевиков, чтобы они продавали хлеб только приказчикам Ордена и определял высоту покупной цены этого хлеба. Сеньориальное право неожиданно превращалось, таким образом, в право предпочтительной покупки с целью перепродажи за границу. Как крупный торговец хлебом, Орден стоял за свободу торговли, но как государь, он стремился к государственной монополии в пределах своей сеньории.

Развитие хлебной торговли впоследствии послужило причиной крестьянского закабаления; но в XIV в. и даже в первой половине XV в. пока еще никаких признаков крестьянской неволи на землях Тевтонского Ордена не было. Лишь с середины XV в. начинает складываться новая хозяйственная система. Раньше, чем в Германии, она развивается в Польше. XV век — период ожесточенной и неудачной для Ордена борьбы с Польско-Литовским государством. Разгром немецких войск при Танненберге и Грюнвальде, колоссальные опустошения и разорения, понесенные Орденом в первой половине XV в., и, наконец, потеря им Данцигского Поморья и Западной Пруссии (Торунский мир 1466 г.) повергли его в финансовую пропасть. Рядовое рыцарство, с завистью смотревшее на шляхетские вольности в Польше, начинает в свою очередь добиваться от ослабевшего правительства привилегий и распространяет свою власть на крестьянство и его землю. Запустевшие крестьянские дворы, разоренные войнами первой половины XV в., массами присоединяются к рыцарским имениям. Приток новых колонистов из Западной Германии прекратился еще к началу XV в.; а между тем спрос на хлебные продукты не только не уменьшался, но, наоборот, обнаруживал непрерывный рост и приобретал все более устойчивый характер. Перед рыцарским хозяйством открывались самые широкие перспективы. Но они встречали важное препятствие недостаток рабочей силы.

С середины XV в. и во владениях Ордена, и в Польше происходят параллельные социально-экономические процессы. Идет борьба рыцарства с крупными магнатами. В Польше она принимает форму борьбы за власть в государстве с польским можновладством; в землях Ордена рыцарство создает союз с целью борьбы против самого крупного сеньора — самого Ордена. Смысл борьбы и там, и здесь один и тот же. Расслоение феодального класса и борьба двух его слоев — крупных магнатов и рыцарей — выражало смену натуральной ренты рентой отработочной, а вместе с тем борьбу двух форм хозяйства: хозяйства, построенного на отчуждении натуральной ренты, с хозяйством, построенным на барщинном труде. Исход борьбы был предрешен тем, что при данных хозяйственных условиях барщинное хозяйство оказалось более интенсивной формой эксплуатации труда, чем сеньория. При устойчивом и все повышающемся спросе на хлеб и непрерывном росте хлебных цен, с втягиванием в торговлю всe более отдаленных территорий в верховьях рек Балтийского бассейна, создался особый тип хозяйства, несравненно меньшего, чем прежние феодальные сеньории территориально, но зато более компактного и допускавшего большее хозяйственно-организующее участие его владельца в интересах получения большего дохода. Польский шляхтич и орденский рыцарь и были тем слоем феодального общества, который соответствовал этой хозяйственной форме. Шляхтич и рыцарь были не только собирателями ренты, государями феодальных государств — сеньорий старого времени, но и предпринимателями, причем более многочисленными, чем сеньоры, и опиравшимися на более интенсивную эксплуатацию труда. Вмешательство рыцарства в управление шло в первую очередь в сторону усиления крестьянских повинностей дворовой службы и барщины, а классовая солидарность рыцарства и его влияние на государство оформили эти новые хозяйственные тенденции в законодательстве, превратив польского крестьянина в холопа, юридически — в настоящего раба, а немецкого крестьянина в Пруссии — в крепостного, описанного нами выше.

XVI век — время, когда центр экономического развития Европы окончательно переходит на запад, когда вслед за этим происходит новое расширение хлебного рынка, — был вместе с тем и временем окончательной победы шляхетского и рыцарского предпринимательского барщинного хозяйства Восточной Европы. Если крестьянство на землях бывшего немецкого Ордена оказалось впоследствии все-таки в лучших условиях, чем польские холопы (среди орденских крестьян многие сохранили держания на «лучших» правах и меньшую зависимость от помещика), то это скорее всего объясняется тем, что польские победы и присоединение Данцига к Польше означали для Ордена потерю лучшего порта и потерю значительной части самых удобных территорий для хлебного хозяйства на вывоз. Орден, оттесненный на менее плодородные земли, неудобные для массового производства хлеба, не был в состоянии конкурировать с польским хлебом, шедшим с плодородных польских равнин по удобным речным путям. Торговля Кенигсберга становится значительной лишь в XVII в. Вывоз его в 1573 г. достигает 7730 ласт, в 1623 г. — 3300 ласт и в 1631 г.— 8145 ласт. Но что значили эти цифры по сравнению с экспортом Данцига, который в 1608 г. вывез 87-438 ласт, 1618 г. — 115 721 ласт и в 1619 г. — 102 981 ласт. Впрочем, аграрная эволюция XVII и XVIII вв. на землях бывшего Тевтонского Ордена остается наименее изученной и до сего времени. Все же, как показывают иследования Плена¹¹, в начале XVIII в. барское поместье использовало не один только барщинный труд крестьян. В Восточной Пруссии в довольно значительных размерах имел место и наемный труд, и обработка барской запашки орудиями и живым инвентарем барского двора. Оба эти явления встречаются на востоке Германии в общем довольно редко и тем реже, чем дальше от моря. В Силезии, например, как показал Цикурш¹², и то и другое явления стали распространяться только в конце XVIII в. вместе с довольно сильным подъемом цен на хлеб и были связаны с более интенсивными системами полеводства, знаменовавшими собой начало перехода к чисто капиталистическим формам хозяйства XIX в. В это время агрономы подняли свой голос против принудительного труда вообще, находя его слишком экстенсивным.

У нас нет достаточно данных для того, чтобы объяснить распространение наемного труда в поместьях Восточной Пруссии в XVII и XVIII столетии, но интересно отметить, что около Данцига в польских королевских доменах в XVI в. наемный труд применялся в довольно больших размерах. Это обстоятельство исследователь аграрной истории Польши Рутковский¹³ прямо ставит в связь с сравнительно небольшими затратами на доставку хлеба к месту погрузки (Данциг), тогда как в глубине Польши, на средней и верхней Висле, помещичье хозяйство оказывалось выгодным только при эксплуатации барщинного труда крепостных, так как расходы на транспорт уменьшали цену хлеба вдвое (18 злотых за ласт на месте и 36 злотых за ласт в Данциге).

Если из только что нарисованной нами картины эволюции аграрного строя устранить ее некоторые местные конкретные стороны, замедлившие или ослабившие развитие барщины и крепостного строя на территории Восточной Пруссии, или, наоборот, ускорившие и усилившие те же явления в Польше, то мы будем иметь условия аграрного развития, общие для всего Балтийского побережья, начиная от Шлезвиг-Гольштейна и кончая остзейскими провинциями России XVIII в. Мы встречаем здесь три основных этапа в развитии крепостного хозяйства. Первый предварительный этап — видоизменение старой сеньории под влиянием вывоза хлеба. В XV в. она начинает играть роль организации, при помощи которой сеньор получает натуральную ренту, реализуемую затем на заморском рынке. В этот период барщинное хозяйство в собственном смысле слова еще отсутствует, но тем не менее этот период очень важен для экономической и социальной истории Восточной Германии. Именно в это время происходит рост капиталов аристократии, повышается ее удельный вес в общественных отношениях, и она начинает пользоваться своей политической властью в организовавшемся новом государстве для закрепления своего исключительного экономического превосходства в ущерб крестьянству и буржуазии. Дворянство успешно борется с городами и стремится пробить брешь в средневековых принципах городской торговой и промышленной монополии. Замечается ухудшение в положении крестьянства. Сеньоры стремятся использовать свою судебно-административную власть как орудие принуждения в отношении крестьян и стараются повысить долю принудительного крестьянского труда в интересах хлебной торговли (например, увеличение подводной повинности).

С XVI в. наступает второй этап в развитии аграрных отношений. Социально-политическое господство аристократии, выросшее на основе реализации на заморских рынках натуральной ренты, влечет за собой коренные перемены как в хозяйственном строе сеньории, так и в системе труда. Сеньория сменяется поместьем, расширяющимся за счет крестьянской запашки; натуральная рента вытесняется рентой отработочной. Но эта последняя так же, как и натуральная рента в XV в., имеет иной смысл, чем в раннее средневековье. Отработочная рента, барщина превращается в систему труда, лежащую в основе предпринимательского хозяйства, работающего на рынок, и эта новая черта сближает крепостное барщинное хозяйство с капиталистическим. На основе административных и судебных прав, приобретенных в предшествующий период, дворянство распоряжается сельским населением, постепенно прикрепляемым к территории поместья, сообразуясь почти исключительно лишь со своими хозяйственными расчетами. Политическая форма, соответствующая наиболее законченному типу такого развития — вовсе не абсолютная монархия, а аристократически-дворянская полуреспублика, полумонархия, подобно Польше, Мекленбургу или Померании. Впрочем, ослабление центральной власти в XVI и XVII вв. характерно даже для Бранденбурга — Пруссии.

Третий этап датируется большим хозяйственным подъемом конца XVIII в. Этот начальный период перехода к капиталистическому хозяйству, к новой сельско-хозяйственной технике, связан с частичным или почти полным обезземелением крестьянства и с постепенным его освобождением от крепостной зависимости. При общем хозяйственном подъеме крепостной труд оказывается малопроизводительным. На этом периоде мы не будем здесь останавливаться, так как главное событие его — законодательство, направленное к освобождению крестьян — относится к XIX в. Для первого же и второго этапа мы приведем несколько примеров.

В Мекленбурге, например, герцог Магнус (конец XV — начало XVI в.) был одним из самых крупных хлеботорговцев. Его примеру следовали дворяне. Герцогский казначей Трутман был первым из аристократии, заявшимся хлебной торговлей. Между 1510—1637 гг. два других представителя мекленбургской аристократии Берд Мальцан Вольдский и Генниг Гольштейн Анверганенский начали вести крупную торговлю хлебом на вывоз, сплавляя его по рекам к морю.

В Бранденбурге в 1488 г. дворяне добились отмены тарого обычая, в силу которого крестьяне имели право продавать хлеб только в город и по установленным городом ценам. Смысл этой отмены не подлежит никакому сомнению: города стояли на пути дворян, ибо почти повсюду дворяне вслед за этим добиваются преимущественного права покупки хлеба у крестьян и прежде, чем стать помещиками, превращаются в перекупщиков крестьянского хлеба. В руках гольштейнской аристократии и монастырей в XV в. скопились огромные капиталы. Приток этих капиталов, получаемых сеньорами от реализации натуральной ренты, в значительной мере способствовал процветанию ганзейских городов. Когда в ХVI в. в ущерб немецкой торговле поднялась голландская, огромные суммы денег потекли из Гольштейна в Нидерланды. Гольштейнский аристократ Генрих Рантхау хвалился, что испанский и английский государи были его должниками, а датские короли не без страха смотрели на то, что их кредит не пользуется успехом у гольштейнской знати.

Развитие хлебной торговли среди дворянства было, оворит прусский историк Гинтце¹⁴, «предвестником» будущего крупного барского хозяйства. От торговли хлебом, который рыцарь покупал у крестьян, был один шаг до возможно большего собственного производства этого предмета экспорта. Стремление дворянства к хозяйственной деятельности было явлением, которое становится заметным с конца XV в. по всей области, лежавшей за Эльбой, в пограничных с нею северовосточных территориях; одновременно (а может быть и несколько раньшe) — в Польше.

Толчком к организации новой хозяйственной системы а востоке были дальнейшие улучшения хозяйственной конъюнктуры. В XV в. усилился хлебный вывоз, так как наряду с Нидерландами в качестве стран, ввозящих хлеб, выступили Англия и Испания и замечается сильный рост хлебных цен. Рёриг прямо сводит причину появления крупных барских хозяйств в Шлезвиг—Гольштейне к увеличению спроса на хлеб и увеличению хлебных цен вдвое и втрое в течение XVI в.¹⁵. Специально занимавшийся «революцией цен» Фибе устанавливает такую картину движения цен на хлеб в XVI и XXII вв.: быстрый подъем цен после 1550 г., еще более усилившийся в следующие десятилетия. Наиболее сильный прирост цен падает на 60-е и 70-е годы. С конца 90-х годов XVI в. подъем цен на хлеб как общеевропейское явление исчезает и дальнейшая их эволюция принимает в каждой стране самостоятельный характер. Но как раз вторая половина XVI в. и была временем наибольших успехов крепостного хозяйства.

На примере Пруссии мы видели, чем было крепостное хозяйство в целом. В областях, лежавших непосредственно около моря, а также в Польше, процесс сноса крестьянских дворов принял еще более острый характер. В Шлезвиг-Гольштейне (в восточной части герцогства) сносились целые деревни сразу. «Нельзя указать ни одного дворянского поместья, — говорит историк аграрного строя Гольштейна Зеринг, — которое бы в большей своей части не включало в себя снесенную деревню»¹⁶. Эпидемии XVI и XVII вв. и Тридцатилетняя война облегчили этот процесс присоединения крестьянских земель к барской запашке, но вовсе не были его причиной. То же самое мы видим повсюду в заэльбской Германии. Одновременно идет прикрепление крестьян и ухудшение их правового положения. В XVII веке юрист Мевус не без возмущения говорил о том, что крепостные в Померании являются предметом торговли наравне с лошадьми и коровами и восставал против обычая продажи крестьян без земли, находя его незаконным. В XVIII в. другой юрист — Балтазар прямо считал крестьян частью недвижимого имущества, которым можно распоряжаться как вещью. У крестьян нет никаких прав на землю, и это как нельзя лучше свидетельствовало о крестьянском бесправии.

Dominium directum (право сеньора), соединенное с dominium utile (совокупность владельческих прав крестьян), было абсолютным правом собственности на землю, оказавшимся в руках помещика. Крестьянин мог быть лишен своего участка, когда это заблагорассудится помещику. Личное и имущественное положение крестьян в Польше слишком хорошо известно, чтобы на нем долго останавливаться. По выражению Дрезнера, писавшего о правовых обычаях Польши в начале XVII в., «польское дворянство пользуется такой же абсолютной властью по отношению к своим подданным, какую некогда имели римляне в отношении своих рабов»¹⁷.

Формирование крепостного барщинного хозяйства, таким образом, получило свое окончательное завершение.

Несколько слов о русском крепостном праве. Часть историков СССР отказывается применять к крепостному праву в России XVI—XIX вв. понятие, предложенное Энгельсом для характеристики порядков Восточной и Средней Европы — «второе издание крепостничества». Делают они это на том основании, что в России с самого начала установления феодальных порядков и до конца их существования крепостное состояние крестьян не знало временного ослабления и становилось все более и более суровым. Однако, если даже принять их объяснение безоговорочно и согласиться с тем, что усиление со второй половины XVI в. крепостничества еще нуждается в дополнительном объяснении, все же несомненно, что окончательное закрепощение и суровые формы крепостного права, установившиеся в России XVII и особенно XVIII в., по мнению классиков марксизма имели те же причины, как и повсюду к востоку от Эльбы. Энгельс говорит по этому поводу: «До конца XVII в. русский крестьянин не подвергался сильному угнетению, пользовался свободой передвижения, был почти независим. Первый Романов прикрепил крестьян к земле. Со времени Петра началась внешняя торговля России, которая могла вывозить только земледельческие продукты. Этим было вызвано угнетение крестьян, которое все возрастало по мере роста вывоза, ради которого оно совершалось, пока Екатерина не сделала этого угнетения полным и не завершила законодательства. Но это законодательство позволяло помещикам все более притеснять крестьян, так что гнет все более и более усиливался»¹⁸. Можно, конечно, выразить сомнение, знал ли точно Энгельс, когда он писал Анти-Дюринг (1873 г.), фактическую историю России, но несомненно, что он связывал суровые, близкие к рабству формы русского крепостного права XVIII в. с ростом вывоза из России сельскохозяйственных продуктов, подобно тому, как это было везде к востоку от Эльбы.

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т 19, стр. 341.
² А.М. Савин. История двух маноров. ЖМНП, 1916, апрель, стр. 211—212.
³ А.М. Савин. История двух маноров, стр. 337.
⁴ Там же, стр. 338.
⁵ F.V. Сraіlshеim. Die Hofmarsch Amerang. Tubingen, 1913.
⁶ L. Brentano. Warum herrscht in Altbayern bauerlicher Grundbesitz Gesammellte Aufsatze, I. Stuttgart, 1899.
⁷ W. Wittісh. Die Grundherrschaft in Nordwestdeutschland. Leipzig, 1896.
⁸ М. Bosch. Die wirtschaftlichen Bedingungen der Befreiung des Bauernstandes im Herzogtum Kleve und in der Grafschaft Mark im Rahmen der Agrargeschiehte Westdeutschlands. Berlin, 1920.
⁹ Г. Кнапп. Освобождение крестьян и происхождение сельскохозяйственных рабочих в старых провинциях прусской монархии. СПб., 1900, стр. 20.
¹⁰ Г. Кнапп. Ук. соч., стр. 25.
¹¹ Н. Plehn. Zur Geschichte der Agrarverfassung von Ost und Westpreussen. Forschungen zur Brandenburg und Preussischen Geschichte. Bd. 17—18, 1904—1905.
¹² Y. Ziekursch. Hundert Yahre silesischer Agrargeschichte Breslau, 1915.
¹³ См. Я. Рутковский. Экономическая история Польши. М., ИЛ, 1953.
¹⁴ О. Ніntzе. Wesen und Verbreitung des Feudalismus. Situngsbericht der Preuss. Ak. d. Wissensch., Phil.—hist. Kl., Berlin, 1929.
¹⁵ На этой точке зрения стоит в своих последних работах и польский историк Кутшеба.
¹⁶ М. Sеring. Die Umwalzung der osteuropaischen Agrarverfassung. Archiv fur innere Kolonisation. Bd. 13. Berlin, 1921.
¹⁷ См. L. Мisеs. Die Entstehung des Gutsherrlich-baurlichen Verhaltnisses in Galizien (1772—1848). Wien, 1902.
¹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 645.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 18055

загрузка...

Другие книги по данной тематике