А. М. Кузнецова. Общественная мысль Чехии эпохи раннего средневековья
|
Как известно, в центре внимания общественно-политической мысли средневековья находился поиск ответов на три основные группы вопросов, связанных с происхождением государственной власти. Во-первых, следовало объяснить превосходство одних людей над другими, а также показать какое правление можно считать легитимным. Поскольку средневековые авторы основывались на Священном писании, где говорилось о всеобщем равенстве и о том, что человек может господствовать только над животными, им требовалось разрешить противоречие между этими положениями библейской традиции и существованием государства. Второй вопрос касался характера общественной деятельности в условиях существования неравенства и иерархии в обществе. Как следует, например, тем, кто находится в подчинении, относиться к превышению власти правителем? И наконец, третий вопрос относился к возникновению частной собственности. Уже со времен Отцов церкви ответом считалось, что к этому привело человеческое грехопадение и изгнание из Рая. При таком подходе государство выступало как продукт нравственно порочного общества и вставал вопрос, в чем же законность, легитимность его существования. Один из возможных ответов был предложен, например, Блаженным Августином, который говорит о том, что светские государства – это банды грабителей, если им не сопутствует justitia[628]. Чешским образованным книжникам ставившиеся европейской политико-религиозной мыслью вопросы и предлагавшиеся на них ответы были известны и они учитывали их в своих построениях. Основными источниками, из которых мы черпаем наши познания об общественной мысли в Чехии эпохи раннего средневековья, являются прежде всего «Чешская хроника» Козьмы Пражского, созданная в начале XII в., а также агиографические произведения о св. Вацлаве, возникшие в более раннее время. Ранние латинские жития этого князя-святого на троне («Crescente fide Christiana», «Легенда Гумпольда», «Легенда Лаврентия») появились в конце X – начале XI в. и содержат важные сведения о воззрениях на княжескую власть[629]. Считается, что наиболее ранним из всех Житий св. Вацлава является произведение, известное под названием «Crescente fide Christiana». Оно было создано в 70-е годы X в., в то же время, что и Житие бабушки св. Вацлава, св. Людмилы. На основе «Crescente fide» и других присланных из Чехии материалов в начале 980-х годов епископ Мантуи Гумпольд создал свое Житие св. Вацлава. Следующими по времени написания стали Первое славянское житие св. Вацлава (X в.)[630], Второе славянское житие св. Вацлава (XI в.) (в основе которого – Легенда Гумпольда) и «Легенда Лаврентия», монаха из монастыря в Монте-Кассино, также написанная на основе источников, полученных из Чехии. И, наконец, в конце X в. появляется сочинение о начале христианства в Чехии, посвященное св. Адальберту-Войтеху и написанное по его указанию монахом Кристианом («Легенда Кристиана»)[631]. Вопрос о времени возникновения этого памятника долгое время был предметом споров, так как его датировка является основополагающей для определения взаимосвязи этого жития и с другими источниками Вацлавсого круга, и с Хроникой Козьмы Пражского. То, что «Легенда» была написана именно в конце X в., убедительно показано в исследованиях чешского историка Д. Тржештика[632]. В ней содержится наиболее ранний вариант рассказа о возникновении государства в Чехии. Эти сочинения возникли в разных кругах духовенства, что, разумеется, отразилось и на характере их повествования. Сочинение иноземца Гумпольда связано со средой пражской кафедры, в то время как «Crescente fide» было создано в кругах пришедшего в Чехию баварского духовенства, которому покровительствовал св. Вацлав. Некоторые произведения о св. Вацлаве (как, например, «Легенда Кристиана») написаны уже в кругах чешского духовенства. Особо следует выделить Первое славянское житие Вацлава, явно написанное по заказу княжеского двора. Разумеется, эти агиографические тексты отражают прежде всего взгляды и представления, характерные для чешского духовенства, проживавшего в Чехии и снабжавшего материалами иностранных агиографов. Вместе с тем использование различных методов исследования дает возможность выявить в этих повествованиях и некоторые общепринятые (по крайней мере, в социальных верхах общества) нормы и представления, которые духовенство разделяло или к которым, наоборот, относилось критически. Кроме того, само формирование культа св. Вацлава, акцентирование разных сторон его святости на протяжении X–XII веков предоставляет особый материал для нашей темы, который был всесторонне проанализирован в современной историографии. Образ князя-монаха, доминирующий в ранних житиях св. Вацлава и постепенно наделяемый чертами князя-правителя и покровителя военных успехов своего народа, связан и с процессом становления христианства в Чехии в целом, и с эволюцией взглядов христианских мыслителей и авторов относительно идеала христианского правителя в раннем средневековье[633]. Наиболее богатым материалом по интересующей нас теме располагает «Чешская хроника» («Chronica Boemorum») Козьмы Пражского, в которой он рассказывает историю Чехии с древнейших времен до 1125 г., опираясь в своем повествовании о глубокой древности на «предания и рассказы старцев» (КП, с. 28)[634]. Декана капитула собора св. Вита в Праге Козьму (1045–1125) можно считать представителем прежде всего той части духовенства, которая была связана с епископской кафедрой. Скорее всего, он принадлежал к знатному роду: в Хронике упоминается паломничество его сына в Иерусалим, совершенное в компании чешских аристократов[635]. В отличие, например, от киевского летописца-монаха Киево-Печерского монастыря, Козьма уже по своему положению, своей высокой должности в клире главного храма страны был гораздо теснее связан со светской частью чешского общества, его социальными верхами. К тому же, как многие представители католического духовенства догригорианского периода, он имел жену и сына, а священнический сан принял лишь в 1099 году, будучи уже пожилым человеком. В отличие от Хроники Галла Анонима (написанной в начале XII века при дворе польского князя Болеслава III), Хроника Козьмы вряд ли была написана по прямому политическому заказу княжеской власти. В Хронике можно встретить неоднократные отрицательные оценки тех или иных действий чешских правителей при их столкновениях со знатью. Сочинение Козьмы позволяет взглянуть на общественное сознание чешского общества через призму интересов представителя верхушки клира, связанного с чешским двором, канцелярией и знатью. При этом в Хронике прослеживается и самостоятельная позиция автора. Предисловие Хроники обращено к высшим представителям чешского духовенства, и в самом труде Козьма уделяет особое внимание судьбе пражской кафедры, интересам церкви, заботам правителей о христианизации страны. Отмеченные выше особенности биографии Козьмы могут дать возможность искать в тексте его труда наряду с представлениями, общепринятыми в обществе, которые духовенство разделяло с ним, и представления, характерные для самого духовенства, также присущие чешской знати, к которой Козьма, по-видимому принадлежал по происхождению и с которой его связывали разнообразные отношения. Особое место чешских источников среди других текстов, содержавших сведения об общественной мысли славянских народов в эпоху раннего средневековья, состоит в том, что они сохранили следы тех представлений о зарождении общественного порядка и образовании государства, которые сложились еще до принятия чехами христианства. Выявление следов таких представлений, попытки их реконструкции постоянно предпринимались исследователями истории Чехии эпохи раннего средневековья. В недавно появившейся работе Д. Тржештика «Мифы племени Чехов»[636] была сделана интересная попытка выявить древние мифологические представления, восходящие еще к индоевропейским истокам, которые содержат наиболее ранние объяснения того, как и почему возникло человеческое общество. Вместе с тем в работе убедительно показано, что эти представления подверглись очень существенным изменениям в связи с социальным расслоением общества и с образованием государственной власти. По общему мнению исследователей, наиболее ранний (хотя и очень краткий) рассказ о создании устройства общества, предание, сложившееся еще в дохристианской Чехии, зафиксирован письменно в «Легенде Кристиана», написанной в Праге в 90-е гг. X века. В соответствии с этим рассказом, чехи сначала скитались по земле как дикие животные, не имея ни закона, ни города, ни князя. Желая избавиться от бедствий моровой эпидемии, они обратились к пророчице и по ее прорицанию заложили град, назвав его Прагой и избрав князя, который женился на пророчице и стал основателем чешской княжеской династии. Так чехи, перейдя от варварства к цивилизации, получили и город (что означало переход к более совершенному общественному порядку), и организующую общественную жизнь княжескую власть. В «Легенде» говорится, что в диком состоянии чехи не имели законов. Однако в дальнейшем этот мотив не получает развития. Данный пробел восполняет Козьма Пражский, у которого читаем, что первый чешский князь – Пржемысл «с помощью законов» укротил это «дикое племя» (КП, 1–8). Можно полагать поэтому, что уже в дохристианской Чехии сложилось представление о взаимосвязи создания общественного порядка, подчинения жизни людей определенным правилам, обеспечивающим само существование общества, и появления княжеской власти. В Хронике Козьмы Пражского этот мотив подвергся существенной переработке. Представления Козьмы о происхождении чешского государства и власти представляют собой переплетение разных сюжетов и источников. В самом начале Хроники Козьма заявляет, что источником его знаний стали «предания и рассказы старцев», о которых он стремится поведать «из опасения, что рассказанное будет предано забвению» (КП, с. 28). Что именно из рассказов Козьмы взято из устных преданий, а что было создано на основе письменной традиции, установить нелегко. Но какими бы ни были эти мифологические образцы, мы имеем дело с произведением, где они переплелись со знаниями автора о становлении человеческого общества, почерпнутыми из Библии и из античной традиции. И фрагменты этих преданий, сюжетов античных авторов и библейских мотивов объединялись Козьмой в единое повествование именно с целью объяснить устройство современного ему общества. Начало начал чешской истории Козьма в соответствии с Библией ведет от Потопа и Вавилонского столпотворения, в результате которых «человеческий род был наказан Богом и разделен на столько различных племенных языков, сколько было людей». После этих событий «люди бродили, рассеявшись по земле», пока не дошли до Германии (КП, гл. 1). Первые поселения чехов расположились возле горы Ржип, между реками Огржей и Влтавой. Оказавшись на этой земле, старший обратился к своим спутникам с речью: «с чудесной помощью мы прибыли наконец в отечество, предопределенное нам судьбою. Страна, которую я обещал вам, никому не подвластна, полна зверя и птиц. Поскольку в ваших руках будет столь прекрасная и большая страна, то подумайте, какое название станет наиболее подходящим для нее». Народ решил, что лучшим названием для страны будет имя их предводителя – отца Чеха (pater Boemus) (КП, гл. 2). Некоторые исследователи пытались определить, находились ли действительно в районе горы Ржип поселения всех древних чехов или предание отражает передвижение лишь одного из племен чехов внутри страны[637]. Другие связывали историю с поселением чехов вокруг горы Ржип с библейским преданием о странствиях еврейского народа и обретением ими законов от пророка Моисея. По мнению Д. Тржештика, этот сюжет должен восходить к дохристианской традиции, в которой гора Ржип рассматривалась как то место, где проходила «ось земли», находился центр известного древним чехам мира[638]. Козьма отвергает представления Кристиана об образе жизни древних чехов. Поселившись на «обетованной земле», славяне, согласно его утверждениям, долгое время жили счастливо. Козьма описывает эти времена, используя мотивы древних и средневековых авторов, писавших о «золотом веке». Люди тогда были честными, простыми, добросовестными, милосердными, скромными, умеренными и сдержанными. Питались они исключительно кореньями и мясом диких животных, браки среди них были беспорядочными. При этом «никто не мог говорить „мое" подобно тем, кто живет в монастыре». Все имущество народа считалось общим. Двери не запирались, а бедность не считалась пороком. Автор, по-видимому, испытал влияние античных авторов – Овидия, Боэция – при описании идиллических времен. Кроме того, в идеализации прошлого, скорее всего, нашел отражение общеизвестный мотив похвалы «старых добрых времен» (laudator temporis acti)[639]. Под влиянием античных авторов Козьма описывает и перемены в жизни общества, с которыми пришел конец «золотому веку». У Боэция и Сенеки говорится о том, что именно появление жадности, возникновение разделения на «шеиш et tuum», положило конец счастливому прошлому. Аналогичным образом описывает Козьма и пороки, распространявшиеся в чешском обществе. Эти пороки повлекли за собой конфликты, для урегулирования которых потребовалась власть. Расхождения Легенды Кристиана и Хроники Козьмы в характеристике древней истории чехов связаны с разным отношением создателей двух версий к институту государственной власти. В «языческой» версии «Легенды Кристиана» государственная власть выступает как абсолютное благо, необходимое условие существования общества как такового; для Козьмы (в соответствии с учением Августина) появление власти – печальная необходимость, результат испорченности человеческого общества. Козьма Пражский отметил, что, когда в обществе начались конфликты, не было еще ни судьи, ни князя, к которым можно было обратиться со своей жалобой. «Поэтому, если только среди племени оказывался кто-либо, обладавший большими правами и более уважаемый за свое богатство, люди добровольно обращались к такому человеку без его вызова, без свидетельства с печатью», – пишет Козьма. По его рассказу, особенно прославился как судья среди чехов некий Крок, которого соплеменники считали самым рассудительным. У него не было мужского потомства, но родились три дочери, не менее мудрые, чем он сам. Старшая из них, Кази, владела в совершенстве искусством прорицания и врачевания. Вторая дочь, Тэтка, также была волшебницей и наставляла народ в суевериях и «нечестивых обычаях», заставляя поклоняться горным, лесным и водяным нимфам (КП, гл. 4). Третья, самая младшая, но и самая мудрая дочь звалась Либуше. По преданию, она славилась своим замечательным умением разрешать самые сложные споры, и поэтому племя избрало ее своей судьей. Став судьей, она скоро столкнулась с человеком, разгневанным проигрышем своего «дела». Он потребовал, чтобы отныне все споры среди чехов решал мужчина-воин (КП, 1–4). В этом рассказе Козьмы как бы противопоставляется женская мягкость как идеальное свойство «золотого века» и мужская жесткость как качество власти правителя. Показательны в данном случае слова Либуше: «я женщина и веду себя подобно женщине… веду суд, не прибегая к жестокой палице (…) А теперь надо, чтобы вы получили правителя более жестокого, чем женщина» (КП, 1–4). Она сравнивает решение чехов обзавестись князем с описанным у Эзопа легкомысленным выбором голубей, которые взяли себе в правители жестокого ястреба взамен доброго белого коршуна (КП, 1–4)[640]. В этой части повествование Козьмы снова расходится с рассказом «Легенды Кристиана». Согласно «Легенде», народ выбрал князя, находясь в бедственном положении и следуя прорицанию пророчицы. У Козьмы никакого бедствия нет, народ сам принимает решение о выборе князя и настаивает на нем вопреки предостережениям пророчицы. «Вина» за появление правителя, как явствует из выбранных Козьмой преданий, безусловно, целиком возлагается на упрямый народ, глупость людей, «добровольно (отказавшихся) от той свободы, которую ни один добрый человек не отдает иначе, как со своей жизнью». Козьма не случайно включает этот рассказ в свою Хронику, чтобы подчеркнуть активную роль народа, который, несмотря на все предостережения, желал иметь князя и поэтому должен в дальнейшем ему повиноваться. Перед нами, несомненно, своеобразный способ легитимации власти вопреки нелестным высказываниям о ней[641]. Образ власти, с которого начинается повествование Козьмы, предстает в самом невыгодном свете. Либуше, пытаясь остановить людей в принятии необдуманного решения, перечисляет всё, что может быть связано с княжеским правлением: и полная утрата имущества, и постоянный страх перед князем, и смертная казнь, и темница, и превращение всех в рабов, в крестьян, в податных людей. «… Как только вы произведете кого-либо в князья, вы и всё ваше имущество будет в его власти. (…) И на зов его вы от сильного страха будете с трудом отвечать: „Так, Господин! Так, Господин!", когда он лишь одной своей волей… одного осудит, а другого казнит…» (КП, 1–5). В этой характеристике различных тягот, обрушившихся на население страны в связи с призванием князя, Козьма использует речь Самуила из ветхозаветной Книги Царств[642]. По сравнению с библейским прототипом, он значительно усиливает роль княжеской власти, которая не только вводит налоги и повинности, но и определяет род занятий населения, разделяя его на крестьян, слуг, ремесленников разных специальностей. В этом эпизоде нашло свое отражение осмысление Козьмой роли государства в чешском обществе раннего средневековья. В его время именно власть играла главную роль в распределении всех материальных ресурсов, а также и в определении рода занятий значительной части подданных. Если обобщить повествование Козьмы, связанное с происхождением власти, то получается, что несовершенства общества приводят сначала к появлению судей, решениям которых люди подчиняются добровольно, а затем и княжеской власти, которая опирается на силу, судит и наказывает, а также организует структуру общества, распределяет виды занятий населения. Рассказ Козьмы о жестокости князя Болеслава I, который «во время своего правления руководствовался не благоразумием, не рассудком, а только своими желаниями и намерениями», вероятно, был призван проиллюстрировать осуществление предсказаний Либуше. В 19-й главе первой книги Хроники речь идет о насильственных мерах, к которым прибегает Болеслав, пытаясь заставить народ построить город «по образу Рима». Люди не хотят повиноваться его приказам, но после устрашений и казни им не остается ничего другого, как согласиться с князем, с одной лишь просьбой: «… Не будь только с нами слишком жесток» (КП, 1-19). Перед нами образ дурного правителя, который не знает, что такое справедливость, и поэтому мало чем отличается от разбойника. Но такие оценки распространяются у Козьмы отнюдь не на всех носителей власти. Вернемся к начальным главам Хроники. Несмотря на все предостережения Либуше, народ настоял на «обретении» князя, что и происходит в указанном пророчицей месте. Пржемысл-пахарь, которого избирает народ, провозглашается «князем, судьей, правителем, защитником… господином» (КП, 1–6)[643]. Особенно подчеркивается то, что он выбран как единовластный правитель: «… Тебя одного мы избираем своим господином». Образ Пржемысла, первого чешского князя, вопреки словам Либуше, в Хронике весьма положителен. Отправившись с чехами в путь, он взял и свои лапти, которые, как пишет Козьма, хранятся в Вышеграде. Пржемысл говорит, что сделал это для того, чтобы его потомки помнили о своем происхождении и «чтобы людей, посланных им Богом, они не угнетали, не обращались с ними несправедливо по причине (своей) надменности, ибо все мы созданы равными по природе» (КП, 1–7). Эти слова Пржемысла как бы «христианизируют» его образ, подчеркивая суть власти как данную Богом, основанную на таком важном принципе, как справедливость (justitia). Козьма специально подчеркивает и роль Пржемысла в создании законов, с помощью которых «он укротил это дикое племя и необузданный народ усмирил». Видимо, Козьма, сталкиваясь с проблемой легитимизации династии, основателем которой является правитель-язычник, специально усиливает положительные стороны Пржемысла и сакральную предопределенность его избрания князем. Отсюда присутствие в рассказе о призвании Пржемысла мотивов языческого предания, свидетельств о чудесных знамениях, сопровождавших это призвание, и пророческих предсказаниях первого чешского князя[644]. Взаимосвязь концепций дохристианского сакрального правления и христианского княжения является отдельной темой, вдаваться в суть которой не входит в задачи нашего исследования[645]. Следует лишь отметить, что языческие предания были использованы многими средневековыми авторами, включавшими сюжеты о происхождении власти в свои произведения. Известны среди них и такие, где правящие династии происходят от волшебных животных – как, например, Арпады от священного орла или Меровинги от морского божества. Заслуживающим особого внимания представляется то обстоятельство, что, насколько нам известно, аналог сведений о крестьянских истоках правящей династии содержится только в Хронике Галла Анонима, где сказано, что князем стал простой земледелец Пяст. В большинстве случаев родоначальникам княжеских раннесредневековых династий приписывается знатное происхождение. Представления о том, каким должен быть идеальный правитель, широко присутствуют в раннесредневековом чешском материале. Когда речь идет о князьях дохристианской эпохи, особенно подчеркиваются их качества как воинов, их внешние достоинства. Тема храбрости князя, его военной доблести вновь и вновь возникает на страницах «Чешской хроники». С явным неодобрением Козьма приводит предание о трусливом князе Неклане, который, спрятавшись, решил избежать грядущей битвы (КП, 1-12). Вместо себя он приказал надеть княжеское вооружение воину Тыру, который никогда не отступал в сражении, даже если ему приходилось сражаться с тысячами врагов. Козьма описывает Тыра как человека «красивого телосложения и высокого роста». Именно этими достоинствами, по его мнению, должен был обладать князь как военачальник. Те же черты, например, определяют и внешность идеального князя в сочинении Снорри Стурлусона «Круг земной»[646]. В «Саге об Инглингах» рассказывается о войне народов Ванов и Асов, по окончании которой было решено обменяться заложниками. «… Асы же дали в обмен того, кто звался Хёниром, и сказали, что из него будет хороший вождь. Он был большого роста и очень красив»[647]. При описании чешских правителей-христиан Козьма также уделяет особое внимание их военным доблестям и физической форме. Так, Бржетислав уже с юношеских лет «проявлял одну доблесть за другой: он выделялся среди других удачей в делах, стройным телом, красивой осанкой, большой силой и умом; он был мужественным в минуту несчастья и умеренно кротким в минуту удачи» (КП, 1-40). Всё это не было случайным. Князь раннего средневековья у славян – прежде всего военный вождь, глава дружины. Его храбрость, умение сражаться и командовать войском были гарантией победы в постоянных войнах этого времени. Важный материал для сопоставления представлений об идеальном правителе, бытовавших в разных кругах чешского общества, содержат жития св. Вацлава[648]. Легенда «Crescente fide», созданная в верхах чешского духовенства, пропагандировала образ князя-монаха. Там подробно описывается аскетическая жизнь Вацлава, его набожность, отказ от всяческих мирских пристрастий. Но в том же источнике мы читаем, что такое поведение вызвало недовольство дружинников, говоривших: «Что будем делать? Он должен был быть князем, но позволил священникам испортить себя и стал монахом»[649]. Следовательно, у них были совсем другие представления о том, каким должен быть идеальный правитель. Козьма Пражский, принадлежавший к среде образованного духовенства и черпавший представления об идеале правителя из библейской традиции, определившей и традицию средневековых «княжеских зерцал», предлагает наиболее развернутое из описаний княжеских достоинств в так называемом завещании Болеслава II. Там умирающий князь напоминает своему сыну, что Господь сделал его князем, однако это не дает ему права возгордиться и кичиться своей славой[650]. «Посещай часто церкви, почитай Господа, уважай его служителей, не живи только своим умом, а больше совещайся с людьми, если они могут судить о тех же делах (…) Всё делай с друзьями, но прежде всего для них. Суди справедливо, но не без милосердия. Не презирай вдовы и странника, стоящих у твоей двери» (КП, 1-33). Несколько абстрактное восхваление справедливости, содержащееся в завещании Болеслава, неожиданным образом переплетается с конкретным требованием заботиться о чистоте монеты (КП, 1-33). По его мнению, «коварная порча» денег являет собой особую угрозу «ослабления правосудия и усиления несправедливости». Завершает княжеские наставления формула, известная и по другим specula principum, а именно, «слава и честь короля – богатство народа его» (КП, 1-33). Представление о зависимости благосостояния народа от праведности его правителя было широко распространено в средние века[651]. Так, и по мнению Козьмы, идеальный князь – это тот, для кого забота о народе важнее других дел. Кроме того, при описании достоинств Болеслава упоминалось и о том, что за деньги никто не мог получить у него духовную или светскую должность. Помимо этого, Козьма утверждал, что князь является не только «ревностным приверженцем справедливости, католической веры и христианской религии», но и «самым победоносным из победителей в сражениях, самым снисходительным человеком по отношению к побежденным и выдающимся ревнителем мира» (КП, 1-32). Трудно переоценить значение, которое в чешской общественной жизни занимали проблемы отношений князя с обществом, с отдельными его частями, например с дружиной («milites» у Козьмы). Уже в начале «Чешской хроники» затрагиваются основные принципы их взаимодействия. Так, примечателен рассказ об упоминавшемся князе Неклане, приказавшем заменить себя на поле боя своему дружиннику Тыру, бывшему «по власти вторым после князя». Тыр заменяет князя в бою и гибнет в сражении, жертвуя за него жизнью (КП, 1-12). Хронист говорит о том, где находится гробница этого «храбрейшего воина». Рассказ прославляет верность дружинника своему князю. В следующем эпизоде приводится еще более яркий пример для разъяснения важности этого качества в отношениях подчиненного с господином. Захваченного в плен маленького сына побежденного в войне князя поручают заботам серба Дуринка. Тот, чтобы заслужить похвалу князя-победителя, убивает ребенка и приходит похвалить себя перед князем. В ответ он видит возмущение и резкое неодобрение князя и дружинников: «Мне можно было убить недруга, но не тебе – своего господина» (КП, 1-13). Вместо награды ему предлагается выбрать тот вид смерти, каким он должен быть наказан за такой проступок. Здесь идеал отношений князя и дружинника обосновывается примером «от противного». В памятниках христианской агиографии также обнаруживается очевидная попытка освятить связь между правителем и дружинниками. Так, в Первом славянском житии св. Вацлава, где в смерти святого обвиняются мужи чешские, говорится, что «каждый, кто восстает против своего господина, подобен Иуде»[652]. В нескольких Житиях св. Вацлава рассказывается о его верном слуге (в Легенде Кристиана приводится его имя – Подивен). Он сохранил верность своему господину и за это был предан казни. На месте его гибели стали совершаться чудеса (например, зацвело сухое дерево, на котором он был повешен). В Легенде Кристиана говорится, что он был казнен за то, что умертвил главного из убийц своего господина. Месть Подивена представлена у Кристиана как свидетельство нерушимой верности слуги господину[653]. По свидетельству Козьмы, останки Подивена были первоначально захоронены в храме св. Вита у могилы его князя, Вацлава (КП, III-55). Козьма также помещает на страницах своей Хроники свидетельства о верных дружинниках. Так, он рассказывает о верном Говоре, который спас князя Яромира, подвергшегося нападению заговорщиков. За свою верность Говор был возвышен «в ряды благородных и родовитых» и стал княжеским ловчим (КП, 1-35). Забота о дружинниках – важная черта и образа св. Людмилы. Обращаясь к дружинникам, она говорит: «Разве я не кормила вас как своих сыновей? Давала вам золото, серебро и драгоценные одежды»[654]. Подчеркивается, что по отношению к дружине святая поступала как должно – кормила ее и одаривала. Метафора семейных отношений между князем и дружиной применяется и в рассказе «Crescente fide» об «отцовских» наказаниях св. Вацлавом провинившихся дружинников, которых били плетью[655]. По свидетельству «Crescente fide», особым достоинством св. князя Вацлава было то, что он своё войско не только вооружал, но и хорошо одевал. Кроме того, он никогда ничего не отнимал силой у своих воинов[656]. Указания на другие стороны отношений между дружинниками и князем обнаруживаются в «Легенде Лаврентия», где говорится о недовольстве «чешских мужей» тем, что Вацлав не устраивал для них пиров, а богатства раздавал беднякам. Именно знать, согласно этому Житию, и обратилась к его брату Болеславу с просьбой «принять меры», пока святой не разорил казну до конца. Здесь также отчетливо проявляется представление об обязанностях князя устраивать для дружинников богатые пиры и использовать казну для одаривания своих воинов. Упоминания Хроники Козьмы о «славном пире», который устроил князь Бржетислав своим вельможам и комитам в Праге в день св. Вацлава, также иллюстрируют важность этого элемента в отношениях князя и его окружения (КП, III-1). Эти свидетельства в сопоставлении друг с другом показывают, что на чешской почве прослеживаются все черты своеобразного неписаного контракта между князем и его дружинниками, характерного и для других славянских обществ раннего средневековья: дружинник должен всегда и во всем хранить верность своему господину (нарушение этой верности – тягчайшее преступление), в случае необходимости жертвуя жизнью. Князь, в свою очередь, должен окружать дружинников отцовской заботой, наделять их одеждой и оружием, угощать их на пирах, «отечески» наказывать их за проступки и щедро награждать за заслуги. Чешское духовенство освящало укрепление этой связи, на которой зиждилась социальная структура и государственная организация чешского общества в эпоху раннего средневековья. Особая функция князя – его роль судьи – также широко представлена в чешском материале. Уже в речи Либуше содержится предостережение: «… Как только вы произведете кого-либо в князья, вы и всё ваше имущество будет в его власти. (…) И на зов его вы от сильного страха будете с трудом отвечать: „Так, Господин! Так, Господин!", когда он лишь одной своей волей… одного осудит, а другого казнит…» (КП, 1–5). Суд представлен как место приговоров к суровым и жестоким наказаниям. И отношение к этой функции князя в христианском мировоззрении неоднозначно. В уже упоминавшемся завещании Болеслава говорится о том, что князь должен судить справедливо, но не без милосердия (КП, 1-33). Эти библейские напутствия были взяты на вооружение многими авторами «Поучений князьям». Например, написанное еще в начале XI в. «Наставление сыну Стефана Венгерского Имрэ» содержит те же советы, что и завещание Болеслава. Однако дело не ограничивается там требованием судить справедливо. За исключением особо важных случаев, князь должен был стараться избегать судейских обязанностей, чтобы соответствовать евангельскому предостережению «не судите, да не судимы будете»[657]. Аналогичные настроения обнаруживаются и в чешских агиографических текстах. Так, в «Crescente fide» содержится эпизод, где говорится о том, что Вацлав отказывался осуждать на смерть[658]. В «Легенде Лаврентия» говорится также о том, что Вацлав отказывался казнить преступников и не контролировал выполнение законов, что сделалось одним из «камней преткновения» в отношениях между князем и его окружением[659]. Однако то, что было характерной чертой князя-святого на троне, не прослеживается в целом ряде характеристик чешских правителей, помещенных на страницах Хроники Козьмы. Так, характеристику князя Бржетислава Козьма начинает с восхваления его военных доблестей. Он называет его «новым Ахиллом», затмившим «отважные дела и самые блестящие победы своих предков» (КП, II-1). Особенно достойно упоминания, по мнению Козьмы, что ему не было равных «в смелости в военных делах» и «в физической силе». По его словам, князь, «подобно Иосии, выходил победителем из всех сражений и имел столько золота и серебра, что был богаче царей Аравии» (КП, II-1). В разных местах своего сочинения (КП, П-2, 5) Козьма писал о богатой добыче, огромном количестве золота и серебра, захваченного князем во время похода в Польшу, о «бесчисленной толпе благородных людей», которые попали к нему в плен. В этих характеристиках Бржетислава I в Хронике отразились наиболее ярко черты правителя эпохи раннего средневековья как вождя дружины, который одерживает победы и приносит в страну богатую добычу. Дабы избежать умаления образа князя в связи с историей захвата и похищения мощей св. Адальберта (Войтеха), Козьма вообще не упоминает о нем в описании этого эпизода. Там фигурируют «чехи», ослушавшиеся предостережений епископа Севера и намеревавшиеся без должных молений и поста захватить святые мощи. За это они были наказаны слепотой, глухотой и бесчувствием, пока не раскаялись (КП, II-3). Ночью епископу Северу явился сам св. Адальберт, который обещал чехам и князю исполнение их желаний в обмен на прекращение «злодеяний, от которых (они) отреклись в источнике крещения» (КП, II-4). Для того чтобы «исправиться», Бржетислав предлагает установить законы, предполагающие наказания за убийства, прелюбодеяния и пьянство. Следует отметить, что в подобном контексте установление этих знаменитых законов вносит важный положительный момент в характеристику образа князя и власти. В отличие от истории с призванием Пржемысла, где утверждение законов связано с ущемлением свободы чехов, в данном случае речь идет об устроении христианского порядка, одобряемого церковью. Присутствовавший при оглашении законов Бржетислава епископ Север проявляет в своих рекомендациях князю даже большую жестокость, чем сам правитель. «У вас, князей, меч для того висит на боку, чтобы вы чаще омывали его в крови грешника», – говорит он князю (КП, II-4). В характеристике Бржетислава I, перед кончиной установившего порядок первородства при наследовании чешского престола, особо подчеркиваются его «мирные» добродетели. Видимо, воинственный образ этого князя, жестоко расправляющегося со своими врагами, требовал, по мнению Козьмы, сдержанных похвал. В последнем из разделов, посвященном Бржетиславу I, он говорит о благоразумии и проницательности князя как в божественных, так и в человеческих делах. Щедрость, благочестие и защита вдов также названы среди его заслуг (КП, II-13). Первородный сын Бржетислава Спитигнев, унаследовавший его престол, был отмечен Козьмой Пражским как муж красивый и славный (КП, II-14). Но главное достоинство князя, которое, по мнению Козьмы, «может служить его потомкам примером для подражания», – его набожность. «Было у него в обычае, находясь во время Великого поста в монастыре, среди монахов и каноников, раздавать там милостыню, присутствовать на всех службах и ревностно отбывать вечерни и молитвы» (КП, II-16). Более того, Спитигнев следовал монашескому обычаю «хранить молчание до первой обедни, еще натощак приводил в порядок церковные дела, а после обеда вершил светский суд» (КП, II-16). Хотя основания для такой характеристики Спитигнева давали некоторые реальные факты его биографии [660], Козьма явно идеализирует образ правителя, которого хотело бы видеть на пражском столе духовенство собора св. Вита. Одна деталь в портрете Спитигнева обращает на себя внимание: Козьма ставит в заслугу князю то, что он «приводил в порядок церковные дела». Это безусловно говорит о заинтересованности духовенства в поддержке со стороны государства, типичной для отношений светской власти и церкви в Чехии раннего средневековья. В связи с повествованием о Спитигневе Козьма затрагивает другую важную тему – вопрос об обязанностях, которые возлагает на князя его роль верховного судьи. Присущие Спитигневу как верховному судье справедливость и милосердие особенно проявились в «микродраме» (по определению Д. Тржештика) с участием князя и вдовицы. Однажды, когда войско Спитигнева уже целый день находилось в военном походе, «навстречу ему вышла одна вдова». Она умоляла князя наказать ее обидчика, что Спитигнев и пообещал сделать по возвращении из похода. Но вдова, призвав его «заслужить награду у Бога», убедила князя остановиться и прервать поход. Князь «справедливым судом отомстил» за вдову ее обидчику и только тогда продолжил поход. На примере этой истории Козьма обращается к современным ему «надменным и тщеславным» князьям, «не обращающим внимания на вопли стольких вдов, стольких сирот», и призывает их последовать примеру Спитигнева (КП, II-17). Известна современная «Чешской хронике» параллель этой истории, в которой речь идет об императоре Конраде II. На пути в Майнц он был остановлен просьбой защитить вдовицу и сироту и выполнил ее, заслужив всеобщую благодарность. Именно благодарность и любовь народа признавались особенно важными для правителя. Не только с целью «заслужить награду у Бога» правители защищают слабых в этих повествованиях, но и для того, чтобы утвердить свою власть как справедливую и законную. Образ молодого князя Бржетислава II, созданный Козьмой, на наш взгляд, достаточно противоречив. Козьма довольно подробно рассказывает об обидах, нанесенных молодому князю фаворитом его отца, и о том, как он отомстил обидчику (КП, II-43,44). При этом образ Бржетислава не окрашен в черные тона. Скорее Козьма старается представить историю мщения как доказательство храбрости князя, а казнь фаворита как справедливое возмездие (КП, II-48). Одно из основных достоинств Бржетислава, по мнению Козьмы, заключалось в его верности воинам. Находившийся в конфликте со своим отцом Вратиславом, он предстает перед нами как человек, который «понимал, что князь не может носить звание князя, если он лишен воинов, подобно тому как воин не может нести своей службы, если он лишен оружия» (КП, II-48). По этой причине Бржетислав «предпочел вместе со своими воинами искать хлеб на чужбине, чем одному… жить на родине в мире с отцом» (там же). Таким образом, если дружинники верны своему князю, то и князь должен быть верен своим дружинникам. Одни без других, по убеждению Козьмы, не могут ничего добиться, и их крепко связывают взаимные интересы. В этих словах Козьмы получило определенное осмысление положение князя и дружины в раннесредневековом обществе: если дружина во всем зависела от князя, наделявшего ее всем необходимым для жизни, то и князь зависел от дружины – «вооруженного народа», так как другой опоры в обществе у него не было. Важная особенность Хроники Козьмы, которая ясно выступает при сравнении этого труда с историческими сочинениями современников автора, таких как Галл Аноним или Нестор, состоит в том, что его внимание постоянно привлекают роль и место знати в чешском обществе и разные аспекты ее взаимоотношений с правителем, что, вероятно, объясняется тесными связями хрониста с этим общественным слоем. Наиболее яркое выражение взгляды хрониста на роль и значение знати получили в речи князя Яромира, возводившего на трон своего племянника Бржетислава I. При совершении этой процедуры к трону были призваны «более сильные по оружию, более верные и храбрые… более выдающиеся своим богатством» члены знатных родов. Речь Яромира представляет собой своеобразный аналог княжескому зерцалу, так как содержит наставления вступающему на трон правителю. Как и в других княжеских зерцалах, Козьма использовал образ семейных отношений в качестве идеальной метафоры, указывающей на связь между князем и его подчиненными, повелевать которыми он должен был, следуя принципу «первого среди равных» (primus inter pares). «Людей этих почитай как отцов, люби как братьев, при всех обстоятельствах держи их в качестве советчиков» (КП, 1-42). Особенно важным представало это пожелание в связи с непрекращающимися распрями в верхах чешского общества, о которых предостерегает Бржетислава в своей речи Яромир. Этим людям, читаем далее, «вверь и управление города и народ: благодаря им Чешская страна стоит, стояла и будет стоять вечно». В качестве верного залога идеального правления князя он видит наличие у него добрых помощников из среды знати, которые должны помогать ему советами и под его руководством управлять страной и народом. Часто пишет Козьма и о том, что знать должна участвовать в решении крупных политических вопросов. Так, для избрания нового епископа вместе с «лучшими людьми из духовенства» должны собраться «самые родовитые из народа», «самые знатные», «правители городов» (КП, 11–22). Важность добрых советчиков для справедливого управления государством подчеркивается на протяжении всей Хроники Козьмы. Более того, он склонен был объяснять неудачи и недобродетельные действия правителей именно тем, что им потакали люди из их окружения (КП, III, предисловие). У таких «помощников» «в ответ на зов князя… на устах нет ничего наготове, кроме:… Да. Господин"»[661]. По мнению хрониста, нынешняя эпоха именно потому и отличается так невыгодно от «старых добрых времен», что тогда «князь уважал того, кто во имя справедливости поднимал щит против несправедливости, кто одним словом правды обуздывал тех, кто дает плохие советы и уклоняется с пути истины» (там же). К проявляющемуся в этих словах противопоставлению роли знати «в старые добрые времена» и в те годы, когда Козьма писал свою Хронику, еще предстоит вернуться. Выступавшая в роли советчиков знать, по мнению Козьмы, должна была иметь происхождение от «достойных отцов». Он явно не одобряет «комитов из выскочек» в окружении Борживоя (КП, III-20). С презрением отзывается он о комите Вацеке, который «родился у сельской мельницы» (КП, II-35). По убеждению хрониста, среди знати должна существовать определенная иерархия – младшие должны подчиняться советам более старых и опытных вельмож. Иллюстрацией этого положения служит рассказ о том, как действия неразумных молодых людей, не слушавших советов старого и опытного комита Алексея, привели к большим потерям чешского войска в битве с саксами (КП, II-39). Позиция Козьмы находит свое выражение и в ряде рассказов о столкновениях чешского правителя Братислава с отдельными представителями чешской знати. Так, Козьма рассказывает о Мзтише, правителе Билины, человеке «очень смелом и отличавшемся большим красноречием», который по приказу князя Спитигнева стерег жену выступившего против него Братислава. Когда Вратислав пришел к власти, он не оценил верность Мзтиши своему господину, лишил его поста правителя города и хотел казнить, но тому удалось бежать, «воспользовавшись советом и помощью епископа» (КП, II-19). В другом месте читаем рассказ о вельможах Смиле и Койате, которые поступили «правильно и справедливо», заставив, при поддержке войска князя Братислава, передать пражскую епископскую кафедру его брату Яромиру вместо княжеского кандидата, немецкого капеллана Ланца. Койата требует не передавать кафедру пришельцу в ущерб достойным представителям чешского духовенства (КП, II-23, 24). После этого вельможам пришлось спасаться бегством от мести князя. Еще в одном месте читается рассказ о знатном воине Бенеде, сильном, прекрасном и смелом, который, оскорбив Братислава, вынужден был бежать из страны. Через влиятельных лиц он просил о прощении, получил его, а затем был вероломно убит (КП, II-40). В этих рассказах Вратислав выступает как жестокий и мстительный человек. Не довольствуясь сообщением таких фактов, многозначительных самих по себе, Козьма клеймит этого правителя устами чешских комитов: «мы ему совершенно не верим, мы достаточно знаем его коварную хитрость (…) подобно медведю, который никогда не оставляет даже наименьшего удара неотмщенным, он не прекращает мстить до тех пор пока всё, чем мы его оскорбили, не будет отмщено до конца» (КП, II-48). Очевидно, что при описании этих конфликтных ситуаций Козьма стоит на стороне представителей знати, осуждая действия правителя. Еще более резкой оказывается реакция хрониста, когда карательные меры князя касаются не отдельных знатных лиц, а целых родов. В III книге Хроники помещено обширное повествование об истреблении рода Вршовцев по приказу князя Святополка (КП, III-22, 23). Хотя отношение к Вршовцам у самого Козьмы было отрицательным и на страницах его труда они неоднократно фигурируют в роли дурных советников князя, решение Святополка вызвало у него протест и возмущение. В его труде ясно показано, что такое решение было принято лишь на основании подозрений, что князю изменил один из членов этого рода. С отвращением пишет хронист о комитах, которые устремились убивать людей, чья вина вовсе не была доказана, когда князь пообещал отдать им имущество казненных. Он описывает, как людей убивали без суда и следствия, как убитых бросали в ров нагими, «без гроба и без погребального обряда», как палач отрезал головы плачущим детям. Князь, отдавший такое распоряжение, сравнивается Козьмой с кровожадным волком, ворвавшимся в овчарню, который не успокоится, пока не перебьет всех овец. Подобной отрицательной оценки не получил у Козьмы ни один из чешских правителей, даже Болеслав I. Убийцу Святополка, мстившего ему за истребление Вршовцев, Козьма называет воином «смелейшим из смелых» (КП, II-27). Козьма выступает здесь как человек, преодолевающий свои личные антипатии и выступающий как защитник наиболее общих интересов чешской знати перед лицом княжеской власти. Эта позиция находит свое выражение и в другой важной особенности Хроники Козьмы, которая выявляется при сопоставлении с историческими трудами его современников. Речь идет об описании процедуры передачи власти от скончавшегося правителя к его преемнику. Защищая интересы княжеской власти, польский хронист Галл Аноним изображает смену власти как передачу по наследству. Древнерусский летописец не уделяет этому вопросу никакого внимания. У Козьмы, напротив, постоянно говорится об избрании князя «всеми чехами» (видимо, этой формулой обозначается единодушное решение княжеской дружины) (КП, II-14, 18) или даже, «согласно обычаю страны… всеми комитами и вельможами» (КП, II-51). Тем самым Козьма обосновывал право дружины, и прежде всего ее верхушки – знати, на участие в управлении страной. Ориентация Козьмы на интересы знати, его убеждение, что знать является главной опорой общественного порядка, были поколеблены, когда усилился политический распад Чешского государства. Другой важной группой чешского общества, привлекавшей к себе внимание хрониста, было духовенство. Воззрения Козьмы Пражского на роль церкви в общественной жизни Чехии также прослеживаются в его Хронике достаточно ясно. Конечно же, будучи тесно связан с пражскими епископами, епископской кафедрой, он защищает права церкви и пражской кафедры. Не случайно поэтому, что ее судьба, изменения в ее положении – один из главных объектов внимания хрониста. Хроника содержит и прямые свидетельства об участии самого Козьмы в защите прав пражской кафедры (КП, III-33). Когда, по его мнению, ущемляются права кафедры, он готов одобрить выступления против чешского князя, как в случае с его поддержкой епископа Яромира в борьбе с князем за ликвидацию моравского епископства. Вместе с тем для взглядов Козьмы как духовного лица эпохи раннего средневековья характерно, что именно от светской власти он ожидает действий, направленных на утверждение христианских обычаев и норм христианской морали, на искоренение языческих представлений и обычаев. Как уже отмечалось, Козьма приветствовал принятие соответствующих законов по инициативе Бржетислава I. Козьма также с большим одобрением говорит о Бржетиславе II, который, после смерти отца сделавшись князем, «издал некоторые постановления в пользу церкви и принял некоторые меры в выгодах страны». Поскольку князь «радел о христианской религии», он активно боролся с проявлениями язычества и «изгнал из королевства всех вещунов, волшебников и прорицателей, а также во многих местах выкорчевал и предал огню рощи, почитавшиеся священными простым народом». Он также запретил устроение языческих праздников и обрядов, чем снискал себе славу князя, «угодного всем, почитающим Бога» (КП, III-1). То, что епископ пражский избирается князем с согласия не только духовенства, но и «всех чехов», не вызывает у него каких-либо возражений, такой порядок он очевидно считает естественным (КП, II-22, 24, 42, III-7 и др.). С одобрением он говорит о присяге, взятой Бржетиславом I с его сыновей и комитов, что после смерти епископа Севера они сделают епископом его младшего сына Яромира. Пражский епископ – один из главных героев повествования Козьмы. И в характеристике епископов подчеркивается их благочестие, усилия по воспитанию паствы в духе христианских ценностей, забота о сиротах и бедных (см. некрологи пражских епископов – КП, 1-39– 41; III-6). Но епископы не выступают как наставники князей, арбитры в спорах между ними, вообще как участники политической жизни. Исключение составляет член рода Пржемысловцев, Яромир-Гебхард, в облике которого хронист неодобрительно отмечает черты поведения, свойственные могущественному светскому лицу (см., например, КП, II-41). Напротив, епископ Герман уезжает к Оттону Бамбергскому, чтобы не принимать участия в борьбе за престол между членами княжеского рода (КП, III-21). Правда, в дальнейшем он вовлекается в политическую борьбу и оказывается под арестом (КП, Ш-28-29). Епископ Герман неоднократно выступает как посредник при установлении мира между князьями. Очевидно, что церковь (епископская кафедра), пока в силу обстоятельств, а не в результате собственной активности, начинает играть важную роль в условиях усиления политической разобщенности (КП, III-37, 43). Особое внимание уделяется Козьмой отношениям Чехии и Империи. Этот вопрос подробно исследован Б. Н. Флорей, который сделал целый ряд наблюдений о том, что именно в отношениях Империи и Чехии интересовало Козьму[662]. Интересно, что в повествовании о христианизации Чехии ничего не говорится о роли Империи. Император появляется на страницах хроник «прежде всего в связи с церковными делами», получением инвеституры чешскими епископами[663]. Б. Н. Флоря усматривает в повествовании хрониста определенную тенденцию – признавая зависимость от Империи, одновременно ограничить эту зависимость точно очерченными узкими рамками[664]. В отличие от Польского государства, которое не входило в состав Империи, Чехия была ее частью. Интересно при этом, что Козьма стремится, тем не менее, представить свою страну как независимое государство. По его мнению, Чехия – особая страна, имеющая свою историю и свою автохтонную власть. Ее образ, ее авторитет в обществе не являются производными от власти императора. В изображении отношений с Империей у Козьмы Пражского и Галла Анонима следует обратить внимание на определенные сходства и различия. Оба признают верховный авторитет императорской власти, считают обязательным для своих правителей оказывать императору «consilium и auxilium» (КП, III-37, Галл III-2). Но Галл категорически отвергает возможность уплаты дани императору, видя в этом покушение на «свободу» Польши, а Козьма признаёт, что со времен императора Карла Великого Чехия уплачивала дань императору (II, 8), но в особом размере, сверх которого император был уже не вправе чего-либо требовать. Так, он одобряет сопротивление князя Бржетислава I неумеренным требованиям императора, основанным только на насилии. В Хронике Козьмы не раз повторяется, что император только желает денег (КП, 1-35). С начала XI в. распространяется практика получения чешским князем Чехии в лен. Козьма об этом умалчивает – князь восходит на трон с одобрения «всех чехов», и этого достаточно. Лишь в записи под 1099 г. появляется сообщение, что император назначил Борживоя будущим преемником Бржетислава II и вручил ему «хоругвь» – символ власти (КП, III-8). Но почему, на основании какого права он распоряжается чешским троном, остается для читателя неясным. Однако в дальнейшем рассказе Козьма дает понять, что это решение, которому подчинились чешские комиты, является несправедливым, так как грубо нарушает принятые в Чехии правила наследования пражского трона (КП, III-13). Когда повествование доходит до смут XII в., Козьма не может не говорить о постоянном вмешательстве императора в дела Чехии, о том, что император распоряжается чешским троном, и высказывается достаточно резко по этому поводу (КП, III-8), не забывая, однако, при этом упомянуть о почтении, которое оказывали чехи императору. Козьма неоднократно отмечает неудачу попыток императора распоряжаться троном вопреки желанию «всех чехов» (КП, III-27, 28). Он открыто обвиняет императора в том, что тот распоряжается чешским троном, интересуясь только деньгами, отдает трон тому, кто даст больше («подкупленный золотом, алчный как дьявол» – КП, III-20). Определенное внимание уделяет Козьма в своей Хронике и войне. Как правило, речь идет о набегах на соседние земли, сопровождавшихся пожарами и грабежами, что не вызывает никакого одобрения у хрониста. (См., например, рассказ о походе князя Святополка к Нитре: «опустошив всю эту область, захватив громадную добычу в виде скота и другого добра, войско, ликуя, вернулось домой» – КП, III-27.) Иное дело, когда враг нападает на родную землю. Так, в произнесенной воином Тыром речи проявляется концепция справедливой войны, которую разделял и сам Козьма, несколько идеализировавший деяния чехов. «Враги воюют затем, чтобы грабить чужое, мы же – чтобы защищать наших нежных детей и дорогих жен» (КП, 1-12). В развернутой форме тема справедливой войны, войны, цель которой защитить страну от внешнего врага, представлена в речи князя Владислава, обращенной к чешскому войску (КП, III-36). Исследователи показали, какую резкую реакцию Козьмы вызвал политический распад Чешского государства в начале XII в., связь между этой реакцией и замыслом создания «Чешской хроники»[665]. Отношение Козьмы к вопросу о единстве Чешского государства, путях его сохранения заметно менялось на протяжении работы над повествованием. Важным событием в политической истории Чехии было установление принципата Бржетиславом I. Излагая причины этого решения Бржетислава I, хронист говорит о том, что установление такого порядка, когда старшему из членов рода будет принадлежать «верховное право на престол», а другие члены рода «будут под его властью», должно предотвратить раздоры и способствовать сохранению единства страны. Слова Козьмы о том, что Бржетислав I был «благоразумным и проницательным… в божественных законах и в делах человеческих», помещенные сразу после речи князя, говорят о том, что Козьма поддерживал такое решение. По всей видимости, Козьма придерживается точки зрения на Чехию как на общее владение членов княжеского рода и, повествуя о завете Бржетислава, подчеркивает, что князь сам выделяет сыновьям уделы (КП, II-15). Когда он пишет о том, что старший сын Бржетислава, Спитигнев, отбирает у братьев уделы (там же), то он не дает никакой оценки этому событию, но в дальнейшем (КП, II-16) одобряет возвращение удела Братиславу («Спитигнев в разрешении дел был человеком благоразумным»), очевидно, потому, что это должно было способствовать предотвращению раздоров. Не осуждает Козьма и решения Братислава, принятого во время правления в Праге, вернуть братьям их уделы (КП, II-18). Таким образом, Козьма явно считает нормальным выделение уделов младшим членам княжеского рода. В повествовании о событиях, происходящих в Чехии во второй половине XI века, Козьма выступает как защитник прав младших членов княжеского рода от притеснений со стороны старшего брата, сидящего в Праге. С большим одобрением он пишет о стараниях удельных князей Конрада и Оттона возвести на пражскую кафедру в соответствии с завещанием отца их младшего брата Яромира, чего не хотел делать глава семьи – их старший брат (КП, II-22, 24). Говоря в дальнейшем об отношениях трех братьев, Козьма также подчеркивает позитивную роль их единодушия: Вратислав «никак не мог их рассорить» и поэтому «никогда не осмеливался напасть на своих братьев» (КП, II-43). Козьма осуждает попытку Братислава после смерти братьев отобрать у Конрада его удел. Его взгляд на события находит отражение в речи жены Конрада, Вирпирк, которая говорит, обращаясь к Братиславу, что начатая им война «хуже внутренней войны». Она осуждает его желание «ограбить» брата, которому он «обязан быть защитой»: «кто нападает на своих, тот идет против Бога» (КП, II-45). В эпизоде с женой Конрада Вирпирк явно прослеживается позиция Козьмы как сторонника согласия между членами княжеского рода, при взаимном уважении старших и младших друг к другу. Козьма поддерживает младших в их борьбе с притеснениями со стороны главы рода, если они не оспаривают у него трона, не выступают как зачинщики раздоров. То, что Козьма является явным противником войн между членами княжеского рода, проявляется в эпизоде о чудесном вмешательстве св. Вацлава, которое положило конец конфликту между Вратиславом и его сыном Бржетиславом. Благодаря этому вмешательству прекращается война, еще более жестокая, чем внутренняя война (КП, II-47), и удается избежать злодеяния, самого большого со времен основания города Праги (КП, II-47). Совсем иначе воспринимает и оценивает хронист в заключительной части своего труда события, происходившие в Чехии в первой четверти XII века. Третья книга Хроники начинается с констатации морального упадка общества. Люди требуют себе похвал, в то время как их деяния неугодны Богу, т. к. они потакают князю. В давние времена были такие советники, которые выступали против несправедливости, против тех, кто дает плохие советы князю. «Таких людей теперь или нет, или их немного», – заключает Козьма. В этих словах налицо критика поведения и действий того слоя, к которому принадлежал сам хронист и в котором он видел ранее опору общественного порядка. Здесь отражается и его реакция на поведение знати во время политического кризиса, охватившего Чехию в последние десятилетия жизни Козьмы. Кризис в Чехии, по мнению Козьмы, начинается потому, что Бржетислав нарушает традиционный порядок наследования, передавая трон брату Борживою, и этим открывает дорогу смутам (КП, III-8, 13). Позиция хрониста ясна – с вокняжением Борживоя нарушена справедливость (КП, III-13). По словам Козьмы, тогда богиня справедливости, «возненавидев страну, устремилась на небо». Из последующего изложения событий ясно, что вызвало такую резкую реакцию. Изменение традиционного порядка наследования привело к тому, что все члены княжеского рода получили тем самым моральное право домогаться княжеского стола, обращаясь часто к поддержке внешних сил. Козьма недоволен раздорами членов княжеского рода (главная отрицательная фигура – это Святополк), претендующих на пражский трон, пытающихся захватить власть с помощью коварства и вероломства. Но в отличие от других хронистов, своих современников, он видит источник зла не только в действиях князей. Он осуждает и высший слой знати, которая поддается этим внушениям. Это – «люди, которые лишены чувства достоинства, изворотливы, непостоянны» (КП, III-17). История с истреблением Вршовцев – еще один признак морального упадка чешской знати. По призыву Святополка «рыцари» устремились, чтобы избить Вршовцев и захватить их имущество (КП, Ш-23-24). Такие оценки поведения общественной верхушки настойчиво повторяются при описании все новых конфликтов. Так, при описании очередной смены власти в 1109 г. Козьма замечает: «Многие, жаждавшие переворота, были рады происходящему, издевались над теми, кто спасся бегством, и раскрадывали их имущество» (КП, III-29). В дальнейшем хронист высказывается еще более остро. Представители правящей элиты не только пользуются происходящими переменами, но и провоцируют раздоры между князьями, преследуя свои интересы («не было недостатка в людях неверных и тех, кто сеет раздоры; именно они посеяли шипы несогласия между братьями» (КП, III-33). В другом месте фигурируют люди, «весьма расположенные к ложным доносам» (КП, III-39). Козьма осуждает своекорыстные действия князей и вельмож, которые приводят к «внутренним войнам» – бедствию, хуже которого нет. О вреде таких раздоров говорится у Козьмы применительно к «положительному герою» повествования – князю Владиславу, при котором писалась Хроника. В его характеристике упоминается то, что он «по присущему ему благородству всегда ненавидел внутренние войны» (КП, III-30). Далее подчеркивается, что внутренние раздоры – это «злодеяния», когда «сын идет войной на отца», «один убивает своего родственника, а другой умерщвляет друга, как врага», когда повсюду «творятся гнусные дела и совершаются бесчеловечные преступления» (КП, III-31). Козьма видит главную причину междоусобных войн в моральном упадке верхов чешского общества. Церковь, по его мнению, особенно в лице епископа, должна была лечить социальные недуги, но этого не сделала. Пражский епископ Герман (ум. в 1122 г.) признается перед смертью, что после смерти Бржетислава II в стране стало «процветать бесправие». Герман раскаивается в том, что он «безмолвствовал», не осуждал «сильных мира сего», в то время как «они творили несправедливые дела». За это епископ «должен был бы порицать их, а если бы они не повиновались, то отлучить от церкви» (КП, III-49). Безусловно, Козьма не обладал теми полномочиями, которые были в распоряжении епископской власти. Он старался делать то, что было в его силах. Хроника, работу над которой Козьма Пражский завершил в 1119–1125 гг., и была его попыткой воздействовать на ход событий, врачевать язвы общества поучением, основанным на исторических примерах. |
загрузка...