4. Князь, дружина и подданные
|
Древнеисландская «Песнь о Риге», включенная в состав «Старшей Эдды»[310], сборника мифологических повествований, восходящих к дохристианской традиции, представляет уникальный образец мифологической социологии. Многомудрый ас Хеймдалль, говорится в песни, странствовал по свету и забрел в дом, где у огня сидела чета стариков – Прадед и Прабабка. Хеймдалль назвался Ригом – у богов было принято менять имена и обличья во время странствий. Он давал старикам мудрые советы, и те, как могли, приветили гостя, накормив его грубым хлебом бедняков, смешанным с отрубями. Риг оставался с ними три дня, три ночи провел в их постели, лежа между хозяевами. Прабабка родила после этого ребенка, которого назвали Трэлем. Вырос он сильным, но сутулым и безобразным, занимался грубой работой, плетя лыко и таская хворост. Эти занятия соответствовали его виду и имени: Трэль значило 'Раб'. Под стать ему была взявшаяся невесть откуда подруга – кривоногая дева с приплюснутым носом по имени Тир – 'Рабыня'. Они родили многих сыновей и дочерей (их рабские имена – Скотник, Грубиян, Вонючий и т. п. – перечисляются в песни), способных удобрять поля, возводить ограды, пасти свиней и коз, – отсюда пошел род рабов. Риг же вновь отправился странствовать и явился в дом, где хозяева имели более благообразный вид: старик был в узкой рубахе с подстриженной бородой, хозяйка занималась прядением и носила на плечах застежки (характерный признак свободной женщины в Скандинавии эпохи викингов). Они именовались Дедом и Бабкой. После трех ночей, проведенных с ними Ригом, у них родился пригожий рыжий ребенок, прозванный Карлом. Это имя означало свободного мужчину, крестьянина. Крестьянским хозяйством и стал заниматься Карл – он приручал быков, ладил соху и пахал землю, строил дома. Ему привезли невесту в дорогой одежде из козьей шерсти; ключи на ее поясе свидетельствовали о том, что она хозяйка, а именовалась она Снёр – 'Сноха'. Это имя означает, что Карл и Снёр стали настоящей супружеской парой – вступили в законный брак, признаваемый их родителями. Их дети родились в довольстве и носили крестьянские имена – от них ведут свой род крестьяне-бонды. Риг же отправился в путь, чтобы посетить еще один дом: двери его были распахнуты на юг, кольцо на дверях сразу свидетельствовало о богатстве хозяев. Мать и Отец сидели в доме, любуясь собою; Отец прилаживал тетиву к луку, белолицая хозяйка оправляла свою дорогую одежду. Риг и им преподал мудрые советы, хозяйка же накрыла на стол и подала хлеб из пшеницы, яства на драгоценной серебряной посуде и вино в кувшине. Риг вновь наградил хозяев не только советами: Мать родила светловолосого ребенка, чей взор был устрашающ, как взгляд змеи. Этот взор принадлежал человеку, которому суждено было властвовать над другими, ибо он был наречен Ярлом– 'Вождем'. Ярл рос в палатах, потрясал щитом, точил стрелы и упражнялся в метании копий и владении мечом, скакал на коне, умел натравливать охотничьих собак. Тут из лесов вновь появился Риг, который назвал Ярла сыном и стал учить его тайным рунам. Бог дал Ярлу наследные земли, но тот сам отправился через лес в соседние земли, которые стал покорять в сраженьях. Своим людям он щедро раздавал сокровища, разбрасывал драгоценные кольца. Мифологическая социология обязывала скандинавскую знать соответствовать высокому образцу: уже в XII в. оркнейский ярл Рёгнвальд Кали перечислял девять искусств, которыми он владел: ярл мог играть в тавлеи, разбирался в рунах, мог читать книги и заниматься ремеслом, скользить на лыжах, стрелять и грести, играть на арфе и слагать стихи – висы. Настала пора женитьбы, и сваты от эддического Ярла поехали к дому Херсира (так именовались вожди небольших племенных объединений в Скандинавии). Дочь Херсира Эрна – 'Умелая' – стала супругой Ярла и родила ему детей, младший из которых звался Кон – 'Отпрыск'. Дети унаследовали любовь к занятиям отца, но младший ведал также руны – целебные, такие что он мог оказать помощь при родах, волшебные, которые могли притупить меч, могучие, способные успокоить море. Он знал птичий язык и мог усмирить огонь – в знании рун юный Кон спорил с отцом и был настолько хитер, что приобрел право именоваться Ригом, по имени божественного предка. Но собственное имя юного Кона означает не что иное, как королевский титул – 'Конунг'. Конец «Песни о Риге» не сохранился целиком. Из его фрагментов ясно, что вещий ворон напомнил конунгу, когда тот охотился в лесу на птиц, что тому пристало воевать на коне. Ворон – птица Одина, сеятеля раздоров и битв: он прокаркал, будто земли датских конунгов Дана и Данпа лучше, а дома – богаче, чем владения Кона. Понятно, что после этого Кон должен был обратить оружие против соперников. Таинственный Риг – главный герой песни – очень похож в своих поступках на Одина, и многие комментаторы песни полагают, что Хеймдалль по ошибке отождествлен с Ригом. Но главное в «Песни о Риге» – мифологические представления о становлении человеческого общества, которые кажутся непривычными для всех, кто знаком со средневековой «социологией». Во-первых, аристократы – конунги, ярлы и херсиры, а не рабы – должны представлять древнейшее сословие. Во-вторых, в средние века рабы вообще не имели самостоятельного сословного статуса – они были целиком зависимы от хозяев: три сословия европейского средневековья – это крестьяне, рыцари (дворяне) и священники. Их главные занятия – работа, война и молитва – признавались равно необходимыми, ибо рыцари должны были защищать телесную жизнь кормящих их крестьян, а попы – заботиться о спасении их душ. «Социология» Песни о Риге – мифологическая: сословия возникают как мифологическая вселенная и развиваются от грубых и хаотических форм к все более совершенным. Недаром красота и юность приписывалась лишь вождям: вечно юные боги также были последними – младшими из сверхъестественных творений. Эта первобытная теория эволюции не призывала к усовершенствованию общества: Трэль и его потомки, по виду мало отличающиеся от безобразных хтонических тварей преисподней, должны были оставаться рабами – это был рабский род. Напротив, магические знания, которыми был наделен Ярл, не были направлены на благополучие всех сословий (и, тем более, сакральное самопожертвование) – они демонстрировали сверхъестественное право родовой аристократии на власть[311]. Характерно для скандинавской традиции отсутствие жреческого сословия: его функции выполняли конунг и хёвдинги – представители родовой аристократии. Древнерусская и реконструируемая праславянская социологическая система[312] основывалась на архаической структуре возрастных классов: княжеская дружина делилась на старшую и младшую – «мужей» и «отроков» («детских»), иные наименования которых указывают на этнокультурные связи русских дружинных верхов: старшие дружинники именовались боярами (тюркский – хазарский? по происхождению термин), младшие – гридями – скандинавское обозначение ближайших охранников князя (известное и у англосаксов)[313]. К структуре возрастных классов относится и обозначение лично зависимых людей– холопов ('парень') и рабов (роб, 'ребенок'). Существенно, что обозначение лично свободных земледельцев — смерд – имеет пейоративное значение 'смердящий', что отличает его положение в идеологизированной социологии от положения бондов в скандинавской социальной системе, где бонды, особенно т. н. могучие бонды, обладали относительно независимым и престижным статусом, с ними должен был считаться конунг на тинге (как уже говорилось, они сопротивлялись христианизации)[314]. Близость дружинных отношений на Руси и в Скандинавии, в том числе способов эксплуатации зависимого населения путем объездов зависимых территорий предводителем с его дружиной – вейцла в Норвегии, полюдье на Руси, – давно отмечена в историографии. Очевидным было и описанное сагами и другими источниками участие скандинавов и даже их конунгов в этих дружинных отношениях[315]. Показательно, что одни и те же герои и их дружинники могли служить русским князьям, а затем датским или английским правителям, как Олав Трюггвасон или Олав Святой: в этнокультурном отношении пространство Восточной и Северной Европы было относительно единым, свидетельством чему, в частности, оказывается русская летопись, включающая русь и англов в состав варяжских народов. Принципиально несхожи при этом описания отношений земельной собственности в Норвегии и на Руси: в «Хеймскрингле» Снорри постоянно упоминает о ленно-вассальных отношениях между конунгом и знатью (дружиной) – конунг наделяет дружинника леном – землей, и тот становится «человеком конунга»; то же происходило с дружинниками, которым конунг вручал дар (золотой браслет, оружие и т. п.); сам Снорри был «лендрманом» норвежского правителя и погиб в распрях между правящими норвежскими группировками[316]. В древнерусской традиции ничего не говорится об отношениях земельной собственности даже во властных кругах. Ранние сведения летописи о дани, собирать которую было поручено князем Игорем воеводе Свенельду с определенных племен (Игорь «дал дань» с угличей и древлян), близки схожим известиям саг о поручении собирать подать с определенных территорий, но то были «лены, состоящие из даней»[317]. Сомнения в достоверности вызывает у историков свидетельство саг о том, что Харальд Прекрасноволосый, объединив Норвегию, отнял у бондов одаль, который был возвращен его наследником Хаконом, прозванным Добрым и избранным конунгом на тинге. Скорее речь может идти об обложении налогом не «окняженных» ранее земель: «Конунг Харальд повсюду, где он установил свое господство над страной, ввел такой порядок, что присвоил весь одаль, и все бонды, как богатые, так и бедные, должны платить ему подати. В каждом фюльке он поставил ярла, который судил по закону и обычаям страны и собирал штрафы и подати; ярл получал о дну треть налогов и податей на свое содержание»[318]. В русском летописании ничего не говорится об угнетении вновь установленной властью подданных и их реакции на становление новых порядков: варяжские князья и их мужи-дружинники именуются просто «находниками» (пришельцами) в подвластных им городах, конфликт древлян с князем Игорем и казнь его как преступника («волка») связан с тем, что князь попытался дважды собрать полюдье с подвластного племени, нарушив «ряд»[319]. Зато в чешской традиции устами провидицы Либуше «грубым мужчинам», требующим князя, предвещается, что «он заведет для себя начальников областей, сотников, управителей» и присвоит лучшее из имущества подданных (парафраз из 1 Книги Царств: Козьма 1.5). Впрочем, Козьма (1.7) смягчает библейский пафос словами о том, что первый князь Пшемысл, «одев княжескую одежду и обувь (…) не забывал о своем происхождении, он взял с собой свои лапти, сплетенные из лыка, и велел сохранить их на будущее». Можно заметить, что эти «регалии» призваны были демонстрировать историческую истинность и легитимность династии Пшемысловцев, подобно тому как курганы и другие урочища были материальной основой исторической памяти (см. выше)[320]. В ситуации назревающих социальных конфликтов, связанных с началом государственной эксплуатации, характерными и традиционными актами, объединяющими «народ» и власть, были обычаи кормления князя и его дружины у подданных – такова вейцла в Норвегии и близкие обычаи в Швеции, полюдье на Руси и у славян, зафиксированное, в частности, для додревнеруссого периода Ибн Руста, опирающимся на упомянутую Анонимную записку 870-х гг. Наиболее подробно описана сагами норвежская вейцла: во время своих разъездов конунг не только пировал с дружиной у тех местных предводителей и бондов, которые обязаны были его кормить, но и решал спорные проблемы на местных тингах и, что не менее существенно, обменивался дарами: за богатый прием хозяева награждались «гостями». У свеев эти обычаи были установлены самим Одином и первыми божественными Инглингами – Ньордом и Ингви-Фрейром; при этом собираемая дань имела форму даров: skattgjafar. Во время пиров – кормления конунг должен был приносить и жертвы «за мир и урожай»– отношения между властью и подданными были ритуализованными и сакрализованными[321]. Древнерусский материал не содержит столь подробной информации, но из данных Константина Багрянородного ясно, что отношения обмена были присущи и русскому полюдью: росы (дружина киевского князя) должны были не просто получать в качестве дани, а покупать однодеревки и своих подданных («людей») славян; сам термин погост, означающий пункт, где стояла дружина, принимающая дань, свидетельствует об отношениях «гость-бы», обмена ценностями[322]. Ритуализация отношений полюдья прослеживается в упомянутом летописном предании об участии древлян в тризне по Игорю – они обязаны были наварить мед (согласно норвежским «Законам Гулатинга», XIII в., каждый бонд обязан был наварить для вейцлы определенное количество пива, которое в языческую эпоху пили за Одина и Фрейра, в христианское время – за Христа и Богородицу[323]); о ритуальных пирах языческой Руси свидетельствуют и упомянутые пиршественные наборы, жертвенные котлы, обнаруженные в больших курганах и т. п. В процессе христианизации – с запретом языческих жертвоприношений– эти отношения деритуализовались, вейцла и полюдье превращались в секуляризованный сбор дани; лишались своих жреческих и сакральных функций конунг и другие носители власти. Задача восполнения этих функций требовала создания образа святых правителей и христианизации отношений разных социальных групп, объединенных пиршеством. Наиболее ярко этот образ в русской традиции воплотил князь Владимир Святославич, низвергнувший кумиров и крестивший Русь: как нищелюбца, устраивавшего праздники и пиры на княжьем дворе, его прославляет уже Повесть временных лет[324]; память о пирах «ласкового князя Владимира» сохранилась в былинах– эпической памяти русского народа. При этом регулярно («по вся неделя») князь устраивал пиры для своей дружины – «боляром и гридем», сотским и десятским и «нарочитым мужам». По летописному рассказу, князь велел заменить деревянные ложки серебряными: «Серебром и златом не имам налести дружины, а дружиною налезу сребро и злато». Щедрость к дружине оставалась необходимым свойством и скандинавских конунгов в описании саг[325]. Дружина составляла не только административный аппарат в раннесредневековом государстве, но и основу профессионального войска. Специальные чиновники (упомянутый выше брюти в рунической надписи) ответственны были в Швеции за сбор ополчения – ледунга (ср. норвежский лейдуяг), в том числе судов для похода на гребных судах (i rot> в цитированной рунической надписи, см. прим. 91). Схожая система действовала на Руси: сбор однодеревок в описании Константина Багрянородного соответствовал шведскому ледунгу (ср. легенду о призвании варягов, где призванные князья берут с собой «всю русь»). Очевидно, эта система отразилась и в летописном описании войска Олега, которое тот повел на Царьград. Князь собрал «множество варяг, и словен, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверцы»[326] – практически все известные летописцу племена. Едва ли речь идет о реальном участии представителей всех перечисленных племен в войске Олега (некоторые из них не были ему подвластны), но вероятно участие большинства их в сборе однодеревок. Сам летописный список членится на несколько частей, обнаруживающих некую иерархию: на первом месте упомянуты варяги и словене, которые при вокняжении Олега в Киеве прозвались русью, то есть были собственно княжеской дружиной; следующие за ними чудь, словене, кривичи и меря представляют новгородскую «конфедерацию», которая призывала варяжских князей. Древляне, радимичи, поляне и северяне – племена, которые подчинил Олег, обосновавшись в Киеве. По завершении похода в летописном описании русь противопоставлена словенам: ей князь дал паруса из драгоценных паволок, словенам же – непрочные кропинные[327]. Наконец, иерархия в отношениях руси и словен очевидна в принесении клятвы о соблюдении мира с греками (911 г.): русь клянется Перуном, верховным богом древнерусского пантеона, громовержцем – покровителем дружины, словене– Волосом, скотьим богом, богом богатства и покровителем тех, кто это богатство создавал (скотоводы и земледельцы, носители «третьей– низшей функции» в общеиндоевропейской идеологической системе, реконструируемой Ж. Дюмезилем). Это противопоставление исчезает через 30 лет, когда Игорь ведет разноплеменную рать на Царьград. Но он и его мужи клянутся в Киеве только Перуном, перед кумиром которого кладут оружие и золото, Волос не упоминается в описании клятвы: Перун как верховное общерусское божество синтезирует все функции, включая и покровительство богатству (золото). Летописец отмечает и клятву другой части дружины — крещеной руси в церкви Ильи. Через несколько десятилетий после крещения Руси Ярослав Мудрый, давший «Русскую Правду» новгородцам, уравнивает в правах русь и словен: в первой статье жизнь русина – представителя княжеской администрации, защищается той же вирой, что и жизнь словенина[328]. О проблеме становления единого этнического самосознания и «нового» христианского русского народа см. в главе «Общественная мысль Древней Руси в эпоху раннего средневековья». Русь более не противопоставлялась словенам, как в начале Повести временных лет, и не отождествлялась с варягами, напротив – те стали заморскими чужаками, хотя и в XI в. они продолжали приходить на Русь целыми дружинами со своими конунгами и могли заносить с собой «бродячие фольклорные сюжеты», переселенческие сказания и т. п. |
загрузка...