Глава 7. Школы и ученики

«В Нойстрию (Северная Франция) вторглась орда язычников, которые пришли из-за моря в огромных лодках и, обрушив на эту землю свои мечи, превратили ее в пустыню. Они уничтожили много монастырей и церквей; города, которые захватили, они сровняли с землей, а христиан либо убили, либо превратили в рабов, продав их чужестранцам в вечное иго».

Это описание, сделанное французским монахом, дает представление об условиях, в которых приходилось существовать европейцам VIII–X веков. Тем не менее, несмотря на подобные этому рейды, монастыри и соборы с их школами и библиотеками не только сумели выжить, но и сохранить древние рукописи и бесценные сокровища. Они, по сути, были островами культуры в бушующем океане истории, которые силой своей веры сопротивлялись окружающим их диким потокам варварства.

Если монахов заблаговременно предупреждали о набеге варваров, они хватали свои бесценные рукописи и священные сосуды и уносили их в леса или другое безопасное укрытие, пока угроза нападения не пройдет. Когда в 925 году свирепые мадьяры хлынули через альпийские переправы и обрушились на монастырь Святого Галена (возле озера Констанс на территории современной Швейцарии), все его обитатели, за исключением Герибальда, убежали в соседний и соперничающий с ними монастырь в Райхенау. Герибальд, будучи не вполне разумным существом, отказался бежать, потому что ему не выдали дотацию на кожу для обуви на год! Мадьяры, которые внешне были безобразнее скандинавов, но лучше по характеру, начали разбивать бочки с вином. «Остановитесь! Остановитесь! – закричал Герибальд. – Что же мы будем пить, когда вы уйдете?» Они расхохотались, но, как ни удивительно, прекратили крушить все вокруг. Но когда монах упрекнул их за то, что они разговаривают в церкви, его побили. Позже они угостили его вином, что сторицей искупило все побои. «Я никогда не видел более веселых людей, – позже сказал Герибальд. – Но это дикие люди! Наверное, они были раньше дикими зверями в лесу!»

Когда мадьяры ушли, монахи вернулись вместе со своими манускриптами. Среди них был список грамматики Присциана, написанный в первой половине VI века до н. э. Судя по изящному ирландскому шрифту, этот список был сделан монахами Клонферта или Клонмакнойза. Они были вынуждены бежать от нападения викингов и взяли с собой грамматику Присциана в Кельн – вообще в те беспокойные времена и люди, и книги путешествовали на очень большие расстояния. К X веку книга попала в монастырь Святого Галена, где ей еще раз удалось избежать уничтожения. Она вернулась в монастырь и мирно пролежала в его хранилищах следующие 900 лет. И до сих пор ее можно видеть среди других раритетов. Вообще, наследство классической мысли и литературы было сохранено на Западе именно благодаря усилиям монахов-бенедиктинцев .

Европа смогла предпринять попытку восстановления своей культуры и образования только к концу X века, когда набеги викингов стали происходить все реже. Эта попытка основывалась на одной из главных идей Средних веков – вере в то, что общество было божественным промыслом поделено на три класса: тех, кто воевал и правил; тех, кто молился, и тех, кто работал руками. В поэме начала XIII века эта идея выражается очень четко:

Поэтому образование, которое получал тот или иной ребенок, зависело от того, выходцем из какого класса он был – духовенства, дворянства или ремесленников.

Дети аристократов учились читать, еще сидя на коленях у матери. Людовик Святой был одним из таких детей: его по псалтырю учила читать его мать королева Бланш Кастильская (кстати, этот псалтырь до сих пор существует), а у Карла, герцога Беррийского, в 1454 году было целых пять книг – букварь, список Семи Псалмов, «Малая грамматика» Доната, «Моральные изречения» Като и стихотворный вариант грамматики Присциана. Иногда домашний капеллан учил детей феодала основам латыни, чтения и письма. Однако в Средние века хорошие манеры ценились больше, чем умение читать. Поэт XIII века говорил:

Также очень важно было уметь играть в шахматы, скакать на лошади, охотиться и фехтовать, знать геометрию, магию и законы. Поэма «Айоль» так описывает идеальное образование молодого аристократа:

«Его отец учил его скакать по лесам и лугам, скакать галопом и рысью… Айоль знал законы движения звезд на небосклоне и фазы Луны. Отшельник Моисей учил его грамоте, письму, а также латыни и французскому».

Очень часто мальчиков и девочек из семей аристократов отправляли на обучение в другие семьи. С 7 лет мальчики служили пажами, а с 14 лет – оруженосцами. Девочки служили компаньонками при хозяйке дома, и их учили вязанию, вышиванию, ткачеству и науке ведения хозяйства.

На другом конце социальной лестницы крестьяне и ремесленники вообще не получали никакого формального образования, выходящего за рамки необходимого для участия в церковных службах. Исключение делалось только для детей, у которых были исключительные способности и которых принимали в монастырские школы. Они должны были лишь обеспечивать себя и своих хозяев хлебом и всем необходимым для жизни.

До 1100 года образование в Северной Европе было в основном в руках монахов. Школы существовали главным образом для мальчиков, которые готовились стать монахами. Но некоторые монастыри имели школы и для тех мальчиков, которые не собирались посвящать себя религии. Детей делали послушниками очень рано, и больше они никогда не видели своих родителей. Одним из них был Ордерик Виталий, хронист XII века. Он рассказывает, что его крестили накануне Пасхи:

«Когда мне было пять лет от роду, я стал учеником школы в Шрусбери и посвятил тебе, Боже, свои первые уроки, в церкви Святых Петра и Павла. Известный священник Зигвард научил меня читать, псалмам, гимнам и другим наукам… Затем, боясь, что любовь к родителям отвлечет меня от моего призвания, ты убедил моего отца Оделера передать меня вам насовсем. Плача, отец отдал меня, рыдающего ребенка, монаху Райнальду и никогда больше не видел меня. Маленький ребенок не мог сопротивляться, поэтому я оставил родину, родителей, родных и друзей, которые горько плакали при расставании.

Мне было 10 лет, когда я пересек Ла-Манш на пути в Нормандию – в ссылку – неизвестную и недружелюбную. По твоей милости, о Боже, меня приняли в монастырь Святого Эврола в Оше, и я погрузился в учебу. Меня назвали Виталием, и прожил я здесь 56 лет…»

Не все дети так счастливо вписывались в монастырскую жизнь, к которой их приговорили родители. В IX веке Готтшалк, сын рыцаря, был привезен в монастырь в Фулда, чтобы стать монахом. Однако приручить этого свободолюбивого ребенка было трудно; он то и дело бунтовал, и его постоянно наказывали. В 16 лет он попросил дать ему свободу. Совет епископов дал свое согласие, но аббат, человек жесткий и суровый, обратился к императору, и тот приговорил Готтшалка к монашеству в ордене бенедиктинцев.

Другой послушник, сын французского крестьянина по имени Герберт, своими успехами прославил монастырскую школу в Реймсе. К нему приезжали ученые и учащиеся со всей Европы. Преобразовав средневековую систему образования, Герберт Аврилакский, ставший в 999 году папой Сильвестром II, проложил дорогу европейскому «ренессансу» XII века.

До 972 года, когда, усвоив научные достижения Италии и Испании, Герберт двинулся в Реймс, обучение в школах было скучным и утомительным. Книг было мало, обычно учебник был только у преподавателя. Учебная программа, по образцу времен Римской империи, состояла из семи свободных искусств, которые подразделялись на две группы. В первую входили грамматика, риторика и логика (тривиум). Эти предметы следовало освоить до того, как начинать изучение арифметики, геометрии, астрономии и музыки, составлявших вторую группу (квадривиум). Грамматику изучали по учебникам Доната (писателя IV века) и Присциана (VI век). Этот предмет включал в себя заучивание наизусть «Моральных изречений» Като, отрывков из Овидия и Вергилия и других писателей, как язычников, так и христиан. Ученики также учились писать стилосом на восковых дощечках, а когда приобретали хорошие навыки письма – перьями на пергаменте. Во время занятий говорили исключительно на латыни. Наказания за нарушения правил были суровыми, но мы знаем, что иногда учителя смягчали суровую дисциплину школ. Об этом свидетельствует эпизод из жизни школы монастыря Святого Галена, где аббатом в X веке был знаменитый Соломон. Хотя он был сторонником строгой дисциплины, он был обаятельным и понимающим человеком. В праздничный День святых невинных душ, когда ученикам, как правило, дозволялось больше свободы, мальчики однажды «взяли в плен самого аббата». Внеся в класс, они посадили его в кресло учителя.

Рис. 47. Учитель риторики преподает искусство публичного выступления у древа законов

С хитрой улыбкой Соломон сказал: «Вы сделали меня своим учителем. Очень хорошо! Я сам накажу вас. Раздевайтесь, все вы!» И он взял плетку учителя. Растерявшиеся мальчики обменялись взглядами, затем самый догадливый вскричал: «Сэр! Существует обычай, что если мы придумаем прямо сейчас стихотворение, которое вам понравится, то сможем претендовать на освобождение от наказания». Аббат кивнул. В ту же минуту двое мальчиков так ловко сочинили несколько стихотворных строк, что Соломон, обняв их, даровал всей школе три дня каникул с угощением за счет аббата, и это не только на тот год, но и на последующие!

Однако в Реймсе Герберт внедрил оригинальность и глубину в преподавание второй группы предметов, не принося при этом в жертву дисциплину. До этого арифметику преподавали весьма обрывочно, он же ввел в преподавание девять арабских цифр от 1 до 9, которые до этого никогда не использовались за пределами мусульманской Испании и Сицилии. Неудивительно, что мальчиков обрадовало это нововведение – а попробуйте-ка вы сложить MCMLXXX и MMCCCLX.

Вновь введя в использование абак, прямоугольник, разделенный на несколько столбцов для единиц, десятков и сотен, и сделав счеты с новыми цифрами, он намного облегчил решение математических задач. Представляя число 304 на абаке, в колонку сотен ставили цифру 3, десятки оставались пустыми, а четверку ставили в разряд единиц. Однако поскольку ноль был введен в арифметику значительно позже, на письме выразить число 304 было весьма трудно. Часто вместо него ошибочно писали число 34. Индийцы использовали символ вместо нуля, но неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем его стали использовать и на Западе. Книга, которая, в переводе на латынь, впервые познакомила западный христианский мир с арабской математической системой, была написана аль-Ховаризми. Наука, известная нам как арифметика, тогда называлась алгоризмом, по имени этого ученого. Однако, несмотря на явное преимущество арабской системы цифр над неуклюжей и тяжеловесной римской системой, арабские цифры прижились на Западе только через четыре века. «Книга об абаке» Леонардо Пизанского, написанная в 1202 году, объясняла преимущество этой системы, но только «Алгоризм» Джона Холливуда способствовал ее популяризации.

Рис. 48. Между математиком и сочинителем сидит астроном. В одной руке он держит астролябию, в другой – подзорную трубу

Помимо усовершенствования учебного процесса, Герберт полагал, что теорию любого предмета необходимо по возможности преподавать, опираясь на практику. На уроках музыки он пропагандировал использование монокорда для игры в унисон. Преподавание астрономии следовало оживлять демонстрацией сфер, на которых можно было показать расположение и движение звезд. Для наблюдения за небесными светилами он придумал трубу, которая была предшественницей телескопа. Слава Герберта была такова, что о нем говорили, будто он может одним взглядом определить расстояние между точками на земле и на небе.

Возможно, его основной вклад в развитие образования состоял в расширении изучения риторики и логики. Герберт провозглашал: «Я всегда учился, как жить хорошо и говорить хорошо, хотя первое более важно, чем последнее, но в публичных делах важно и то и другое. Чтобы уметь убеждать и отговаривать силой слова, надо уметь владеть этим словом в высшей степени».

Герберт всячески рекомендовал изучать книги Аристотеля по логике, которые были переведены на латынь еще философом VI века Боэцием, автором книги «Уроки философии», популярной все Средние века. Император Оттон III так восхищался этим ученым, что повесил портрет Боэция в своем дворце. На Оттона, который был наполовину саксом, наполовину греком, также большое влияние оказал Герберт Аврилакский. В октябре 997 года он написал этому «самому великому из учителей, имеющему высшие достижения в трех областях философии» (физике, этике и логике), прося стать его наставником:

«Мы желаем, чтобы вы показали свое отвращение к саксонскому невежеству, дав развитие нашим греческим корням и стремлению к знаниям. Мы смиренно просим, чтобы пламя ваших знаний разожгло наш дух, пока с Божьей помощью вы заставите гореть греческий огонь».

Рис. 49. Философ Боэций

Герберт откликнулся на просьбу Оттона, и совместными усилиями трепетный мальчик с живым воображением и ученый церковник и политик старались не только возродить древние знания и образование, но и по мере возможности восстанавливать славу Римской империи.

К XI веку образование в основном перешло в руки белого духовенства в школах, которые развивались при соборах под контролем их епископов. Кафедральные школы в Шартре, Туре, Париже, Руане, Льеже и Утрехте были наиболее известны. На фасадах некоторых из этих соборов изображены аллегорические фигуры, символизирующие семь свободных искусств. На фасаде собора Парижской Богоматери Грамматика изображена в виде пожилой женщины с удочкой; Диалектика – со змеем мудрости, Риторика несет таблички для письма. Четверка наук представлена Арифметикой, считающей на пальцах, Геометрией с компасом в руке, Астрономией – с астролябией и Музыкой, ударяющей молоточком по связке колокольчиков.

В Шартре епископ Фулберт, ученик Герберта, помог ввести в действие систему образования, созданную его великим учителем. Фулберт всегда интересовался медициной и изложил принципы Гиппократа в стихотворной форме, чтобы студентам было легче запомнить их. «Капитулярии» Карла Великого, а также некоторые каноны и римские законы преподавались в его школе, куда ученики съезжались со всех концов Европы.

Примерно в 1140 году там учился Иоанн Солсберийский – позже ставший одним из светочей возрождения XII века. Он возмущался тем, что в современных школах грамматике уделялось так мало внимания. Иоанн утверждал, что Бернард Шартрский был одним из величайших учителей своего времени:

«… самым блестящим ученым в Галлии нашего времени. Его метод преподавания заключался в том, чтобы читать и указывать, что является простым и соответствует всем правилам. Его цель заключалась в том, чтобы давать образование в зависимости от умственных способностей учеников. Поскольку по мере постоянных тренировок память улучшается, а талант лишь совершенствуется, то он поощрял усердие некоторых учеников упреками, а других – телесными наказаниями».

Это упоминание о физических наказаниях (рис. 50) показывает, что школа в Шартре «не дотягивала» до звания университета. Дело в том, что до XV века в университетах не применялись телесные наказания. Далее, Иоанн рассказывает, что «деклинацио», то есть последнее упражнение дня, было так напичкано грамматикой, что если бы кто-то выполнял его весь год, то (если он, конечно, не полный тупица) он бы освоил все основные принципы устной и письменной речи и не смог бы остаться в неведении относительно значения общеупотребительных слов.

Рис. 50. Наказание школяра

Однако Иоанн с удивлением и грустью отмечал, что многие студенты и учителя считали своих предшественников абсолютно устаревшими:

В Италии никогда не исчезали школы риторики, созданные по образу и подобию их древнеримских предшественниц; именно благодаря им сохранились европейские законы и политика. Здесь уцелели традиции светского образования, так как и учителя, и ученики не принадлежали к духовному сословию. Именно поэтому, когда позже школы превратились в университеты, Италия заняла первое место по уровню преподавания светских наук, а Болонья и Салерно сделались центрами изучения права и медицины, в то время как Париж оставался «королем» теологии.

Это развитие произошло в начале XII века благодаря гению нескольких великих учителей. В Болонье ими были Ирнерий и Грациан. Ирнерий, как говорят, был «гением права и первым, пролившим свет на эту науку», в то время как Грациан написал свою знаменитую книгу «Декрет». Ее целью было разъяснить некоторые из канонических законов, пункты которых касались веры, морали и дисциплины и которые были выработаны веками для регламентации управления церковью. В Париже особо знамениты были Вильгельм из Шампо и Пьер Абеляр, которые, как преподаватели философии, привлекли в свои школы тысячи студентов. Позже о Франции говорили как о «печи, в которой выпекается интеллектуальный хлеб для всего мира».

Из одного письма Абеляра становится очевидно, что между школами существовало соперничество, но это было еще прежде, чем студенты и доктора объединились в гильдии, из которых непосредственно и развились университеты. Абеляр рассказывает, что его отец «умел читать еще до того, как он прошел военную подготовку. Он так любил литературу, что хотел видеть своих сыновей грамотными, а потом уже воинами. Поскольку я был первенцем и любимцем, он уделял особое внимание моему образованию. Со своей стороны, чем больше я учился, тем больше мне это нравилось. Я путешествовал по различным провинциям, выясняя, где более развито искусство логики. Наконец я приехал в Париж, где этот предмет преподавался Вильгельмом из Шампо.

Когда я занимался с ним, то сначала нравился ему, но потом он невзлюбил меня, когда я начал оспаривать некоторые из его утверждений и иногда одерживал верх. Ведущие преподаватели были возмущены моим поведением, так как считали меня слишком юным – и по возрасту, и по годам учебы.

Наконец, положившись на свои способности… я, совсем юнец, решил открыть собственные классы и выбрал почтенный город Мелун. Вильгельм, услышав об этом, пытался отделить моих учеников от своих, прежде чем я покинул Париж. Он также пытался помешать мне заниматься преподаванием в Мелуне. Однако враги Вильгельма среди сильных мира сего поддержали меня, и его очевидная ревность привлекла многих на мою сторону, поэтому я смог достичь своей цели».

К концу XII века многие кафедральные школы превратились в университеты, в том числе в Салерно, Болонье, Париже, Монпелье и Оксфорде. Слово «UNIVERSITAS» означало «союз». Северные университеты шли по стопам Парижа, где именно преподаватели объединились в гильдии, чтобы защитить свои права. В южных же университетах Европы инициативу в свои руки взяли студенты.

В 1215 году специальным указом папы были выработаны правила существования университетов с целью избежать трений, о которых упоминает Абеляр. Одно из этих правил гласило: «Никто, не достигший 21 года от роду, не будет преподавать искусства в Париже; и он должен в течение шести лет слушать лекции, прежде чем начать читать их самому».

Применительно к теологии эти правила были еще жестче. Лектору должно было быть не меньше 35 лет, а проучиться сам он должен был не менее восьми лет. Вообще право преподавать тщательно охранялось.

В Италии главой гильдии студентов был ректор. Он соответствовал по своему положению магистрату итальянского города. Избранный студентами, а не преподавателями университета, он должен был быть церковником. О его престиже можно судить по тому факту, что в решении многих вопросов его голос перевешивал даже голос кардинала.

Рис. 51. Капитель колонны с изображением Абеляра и Элоизы

После избрания ректора проводился торжественный обед. В записях 1444 года говорится, что «студенты начали играть и развлекаться. .. танцевать и шутить». В феврале после избрания ректора студенты устроили банкет в доме Николо Пассети, расположенном на улице Санта-Мария-Новелла. Затем они установили на улице деревянную статую человека – «Бамбоччио» – и стали метать в него копья. Победителю вручался приз, и ему аплодировали все собравшиеся.

Ректор не был полновластным руководителем школы, но делил власть с советом и должен был соблюдать все положения университетского устава. Студенты всегда могли возражать против незаконных действий со стороны ректора. В 1433 году студент гражданского права во Флоренции пожаловался, что ректор Иероним купил у него шесть мер зерна по обычной цене. Лишь четыре месяца спустя Андреас получил свои деньги, и то только 7 фунтов. Когда он спросил об остальных деньгах, ему дали книгу по медицине, «за которую, – сказал он, – я выручил 5 форинтов».

Спустя некоторое время ректор попросил вернуть ему книгу. «Заплатите, что вы должны мне, и я с радостью верну книгу», – сказал Андреас. Но ректор «лишь гордо фыркнул» и ответил: «Ты вернешь мне книгу, а я ничего не заплачу тебе». Помимо всего прочего, Иероним послал слугу магистрата схватить Андреаса, который в это время был на лекции. Там в присутствии других студентов «Андреаса схватили, всячески унижая, и послали, как обычного вора, в тюрьму». Андреас потребовал, чтобы на ректора был наложен штраф, «не только из-за нанесенного личного оскорбления, но и из-за того, что он опозорил мантию ученого, а значит – весь университет». Его требование было удовлетворено. Ректор заплатил Андреасу 20 фунтов и недоплаченную сумму за зерно.

Рис. 52. Новый колледж, Оксфорд, XIV век

Вопрос об университетской форме одежды был очень важен. Были выработаны специальные правила, предписывающие ношение «приличествующей положению одежды». Весьма неодобрительно относились как к преподавателям, которые «считали возможным посещать учебное заведение в повседневных накидках, туниках без рукавов и военных плащах», так и к студентам, которые занимали свои места в аудитории не в мантиях с длинными рукавами. Поэтому было предписано «всем преподавателям приходить в университет в соответствующем одеянии, а именно – в мантии, короткой или длинной, отделанной мехом». Студенты должны были носить наглухо застегнутую тунику с длинными рукавами, а поверх нее – еще одну, уже без рукавов. В университете Парижа в XIV веке все четыре факультета – искусства, медицины, права и теологии – имели свои отличительные элементы одежды:

«Слушатели и преподаватели факультета искусств носят мантии из черной шерстяной ткани или темно-синей или голубой ткани, отделанной мехом. Студенты-медики ходят в темно-красных одеждах, а юристы – в алых. Что касается преподавателей теологии, то если они принадлежат к какому-то ордену, то носят мантии цветов этого ордена; если же они миряне – то носят простую одежду скромных цветов».

На заре существования университетов студенты не имели общежитий. Иоанн Солсберийский написал своему другу письмо с выражением благодарности за помощь, оказанную ему в тяжелый период его юности:

«Ты не первый раз помогаешь мне хлебом насущным. Я помню твою былую доброту, когда ты помог мне в моей нищете и заставил остро почувствовать, что я никогда не знал родительской любви. Это было так благородно, когда ты создал для меня такие условия, что я чувствовал себя на чужбине лучше, чем дома».

Однако в XII веке стали создаваться приюты для бедных студентов. Самым первым из них был «Коллеж Восемнадцати», основанный в 1180 году в Париже неким англичанином. Студенты этого коллежа жили в богадельне Святой Марии для нищих и больных. Каждому предоставлялась постель и некоторая сумма денег на жизнь. За это студенты по очереди должны были носить крест и святую воду на похоронах умерших в заведении. Правила также гласили, что «каждую ночь они должны были читать семь покаянных псалмов с соответствующими положенными молитвами».

Рис. 53. Студенты из приюта Святой Марии

Однако студенты часто не были благодарны за полученные удобства. Мы знаем, что в 1228 году «несколько бедных студентов из приюта Святого Лоренцо в Лувре, которые долгое время жили за счет этого дома, дошли до такой степени дерзости, что заявили, что если их не пустят ночевать, то они ворвутся силой. И так они и сделали. Другие же съедали больше, чем было положено тем, кто учится долгое время, но добивается небольших успехов и лишь мешает покою и занятиям других».

В конечном итоге было решено оказывать помощь только добронравным студентам. Высокомерные, буйные и злонамеренные студенты лишаются всяческой помощи, поскольку «мы не намерены давать кров и пищу развратникам, грубиянам, сквернословам и завсегдатаям таверн, но только добропорядочным и истинным студентам, которые будут способствовать укреплению церкви и спасению души».

Эти студенты также должны были проходить еженедельные испытания, чтобы доказать свою усердную учебу. В некоторых случаях студентам предоставлялось жилье и денежная помощь только на год. Решение о продлении помощи принималось основателями приюта. Однако они получали некоторые другие привилегии. Например, им разрешалось бесплатно переписывать церковные рукописи – в качестве «платы» они должны были читать семь псалмов за упокой души покойного жертвователя учебного заведения и давать вознаграждение хранителю рукописей в размере одного пенса. Более обеспеченные студенты должны были вносить залог золотом, чтобы получить рукопись, а также платить за ее использование, причем плата зависела от числа страниц в манускрипте. Вообще существовали правила, регламентирующие все аспекты жизни студентов университетов. Они должны были посещать лекции в закрытых туниках (застегнутых наглухо).

«Однако разрешалось носить открытые туники, накидки и капюшоны, когда студенты находились не на занятиях или принимали пищу за пределами приюта. Одеяния без рукавов, а также богато украшенные перчатки, обувь и другую одежду носить не разрешалось. Если же студент отправлялся на пешую прогулку или прогулку верхом, он мог надевать все, что угодно».

Лекции начинались очень рано. Студенты должны были вставать со звуком колокола, призывающего на раннюю мессу. Это было примерно в момент восхода солнца, но точное время варьировалось в зависимости от времени года. После этого студенты спешили на лекции, которые длились два часа. Сначала эти лекции читались в арендованном зале, обычно в церкви, или дома у преподавателя. Позднее для этой цели были построены специальные аудитории. Свод правил, написанный дофином Франции в 1358 году для Парижского университета, проливает свет на условия, в которых занимались студенты.

«Мы доводим до сведения всех, что, хотя со дня основания университета улица Стро была отдана преподавателям и слушателям факультета искусств, чтобы там читали и слушали лекции, и что в прошлом это было тихое и спокойное место, теперь же злонамеренные люди и враги образования загрязняют эту улицу всяческими отходами и мусором, что делает жизнь там невыносимой. Что еще более ужасно… ночью бродяги и разбойники ломают ворота этого храма знаний. В школу также приводят продажных женщин, так что утром, когда туда приходят преподаватели и студенты, они находят там непотребные вещи и в ужасе бегут из этого грязного и отвратительного места».

Дофин Франции повелел возвести ворота по обеим сторонам улицы Стро; так, чтобы, когда они были заперты, никто не мог бы использовать эти помещения для грязных дел.

Когда новичок становился студентом университета, он должен был пройти через «обряд посвящения». Детали этого обряда варьировались в зависимости от места и времени, но он всегда включал в себя угощение за счет новичка и множество грубых шумных игр, часто выходящих за рамки приличий. Указания по проведению этого обряда, в частности, содержались в уставе коллежа в Ананси, Авиньон.

Во главе суда новичков стоял аббат. Прибыв на церемонию, несчастные новички должны были обнажить голову, чтобы получить ритуальный удар. Под угрозой получить еще два удара их заставляли соблюдать тишину.

Новичок, который пробыл в школе год, должен был «очиститься» от своего настоящего имени, а затем выступить с неким заявлением, которое его товарищи по несчастью должны были оспорить. Если ему удавалось победить в споре, двое недавно прошедших очищение новичков приносили воду, чтобы водой очистить нового кандидата, которого после этого провозили по городу верхом на осле. Суд новичков собирался два раза в неделю и мог подвергнуть наказанию тех, кто грелся у камина в присутствии старших или кто называл старшего новичком или не выполнял положенных ему обязанностей за столом.

В германских университетах к новичкам относились как к диким животным, которых следовало приручить. Обряд включал себя обламывание воображаемых рогов, удаление клыков и когтей при помощи сверла, пилы и щипцов, так что жертве не всегда удавалось избежать травм. Постепенно были приняты законы, запрещавшие такие обрядовые действия. В Париже было запрещено требовать что-либо у новичка, но он мог по доброй воле сделать какой-нибудь подарок своим товарищам-студентам. О любых оскорблениях, нападениях или угрозах в адрес новичка следовало сообщать мэру Парижа, который подвергал нарушителя наказанию.

Насилие было неотъемлемой частью жизни в Средние века, в том числе и студентов университетов. Они не только дрались друг с другом, используя шпаги, плети и все, что попадалось под руку, но часто врывались и в чужие дома, нападали на горожан и оскорбляли женщин. Это вело к многочисленным конфликтам между городами и учебными заведениями, в которых принимали участие и дворяне, и их слуги.

В 1404 году Парижский университет был в зените своей славы и могущества и мог примерно наказать любого, даже высокопоставленного обидчика. В тот год состоялось университетское шествие к церкви Святой Катерины, покровительницы университета, чтобы испросить у нее мира для церкви и государства и здоровья королю. На пути процессии встретилась группа пажей и других слуг управляющего королевским двором Карла Савойского, которые шли на Сену купать лошадей. Отказавшись дать дорогу процессии, они въехали на лошадях в толпу студентов. Сразу же завязалась драка, в ход пошли камни, многие студенты оказались под копытами лошадей. Не успокоившись на этом, слуги бросились в дом управляющего и вооружились мечами, луками и стрелами.

Вернувшись, они оттеснили процессию внутрь соседней церкви, где шла служба. Группа разгневанных служителей церкви во главе с ректором университета бросилась к королю. Когда они заявили, что покинут Париж, если справедливость не восторжествует, им пообещали наказать виновных. Так и было сделано, и Карл Савойский был оштрафован на 1000 либров. Эту сумму получили пострадавшие, и еще некая сумма была пожертвована на строительство пяти зданий для капелланов. Карл также был вынужден уйти с должности управляющего, оставить двор и разрушить свой городской дом. Последнее было выполнено руками торжествующих студентов. Они же проследили, чтобы трое зачинщиков драки прошли в качестве наказания до церкви босиком, в простых рубашках и со свечами в руках. Они к тому же подвергались наказанию плетьми вместо своего хозяина.

Но хотя мы знаем о многочисленных случаях насилия, связанных с жизнью студентов, другая сторона этой жизни была мирной, если не сказать – идиллической. Эти сцены дошли до нас в латинских разговорниках для студентов. Этим языком они должны были пользоваться в стенах университета. Эти книги позволяют нам увидеть то далекое время. Вот французский студент Жан спешит по парижским кварталам. Задержался у книжных развалов у Нотр-Дам; затем, свернув к рынку на рю Нове, покупает себе запеченного фазана. Перейдя Гранд-Понт, спешит мимо кузнечных мастерских и лавок менял, которые расположены по обеим сторонам улицы. Проходя мимо мастерской башмачника, он вспоминает, что надо забрать из ремонта башмаки. Затем заходит к аптекарю купить лекарства от расстройства желудка, которое, возможно, вызвано печально известными несвежими яйцами Парижа.

В магазинчике, торговавшем свечами, также продавались писчие материалы. Сделав здесь покупки, голодный и усталый Жан спешит в Латинский квартал. Здесь, перебивая друг друга, расхваливают свои товары продавцы вина, фруктов, вафель и других вкусностей. Но Жан спешит в закусочную, сегодня он может позволить себе колбасу и тарелку супа. А вот тарталетки с яйцом и сыром и острые пирожки со свининой, курица и угорь – не для него. Их могут позволить себе только более обеспеченные студенты, которые с аппетитом уплетают все это за столиком напротив. Тщательно вытерев нож и вилку кусочком хлеба (который он тут же и съедает), Жан отправляется на поиски пивной, чтобы утолить жажду.

Сквозь еще одно лингвистическое окно мы видим Карла в Гейдельберге. Здесь картинка несколько другая. Карл и его друзья гуляют по окрестностям Гейдельберга – по берегам Некара, по знаменитой дороге философов, которая пленяла стольких студентов. Гуляя, они обмениваются фразами на латыни – о птицах, деревьях и рыбах. А может быть, они затевают жаркую дискуссию о «реализме» и «номинализме», а еще, возможно, Карл хочет получить от друзей совет по поводу письма, которое только что получил из дома: в нем его зовут домой, чтобы женить на зажиточной девушке из хорошей семьи. Он говорит друзьям, что этого ему совсем не хочется: «Глупо оставлять учебу ради женщины, поскольку жену можно заиметь всегда, а вот потерянные знания восстановить нельзя».

Возможно, Карл возбужден, потому что ему предстоит защищать свои тезисы, выдержать серьезный экзамен и защиту докторской работы перед архидьяконом и преподавателями колледжа. Он боится, что не получит права на преподавание. Друзья советуют ему устроить для экзаменаторов обед, чтобы они были более снисходительны к нему и проголосовали в его пользу. Только тогда его подведут к креслу магистра, вручат открытую книгу, наденут на голову берет и он будет посвящен и получит благословение на преподавание. Церемония завершится торжественной процессией, которая пройдет по узким улицам Гейдельберга и обратно к его дому, где они с друзьями отметят его успех грандиозным пиром.

В студенческом братстве были свои «паршивые овцы» – так называемые странствующие студенты. Говорили, что они «перемещались от города к городу… в Париже стремились познакомиться со свободными искусствами, в Орлеане – с классическими науками, в Салерно – с медициной, в Толедо – с искусством магии, но нигде их не интересовали манеры и нравственность».

Рис. 54. Гольярд клянется в любви

Главным местом их обитания была Северная Франция, центр Возрождения XII века. Поэзия странствующих студентов носила откровенно языческий характер и прославляла жизнь, любовь и красоту. Она является отражением более живой, энергичной и страстной стороны жизни, возможной для некоторой части церковников. В придорожных тавернах они пили и пели свои развеселые песни:

Вызывающие, богохульствующие, веселые, часто испытывающие неимоверные трудности, но никогда не жалеющие себя гольярды, они были вечной головной болью церкви. Ничто не могло заставить странствующего студента – прирожденного бродягу и искателя удовольствий – стать полезным членом общества. Ну что можно было сделать с человеком, который хвастался:

Наконец, в 1231 году церковь исчерпала свой запас терпения и выпустила указ, согласно которому любой странствующий студент-церковник должен был быть побрит наголо. С него сбривали тонзуру, драгоценный символ принадлежности к привилегированному классу. Более того, любой церковник, оказавший ему помощь или давший приют, также подвергался наказанию и штрафу. После принятия этого указа число странствующих студентов быстро уменьшилось. Скоро само слово «гольярд» стало символом чего-то низменного и к XIV веку стало синонимом «содержателя борделя».

Однако гольярдов не следует путать со странствующими учеными типа Иоанна Солсберийского, или Герберта Аврилакского, или Николаса Брейкспира, единственного англичанина, когда-либо занимавшего папский престол. Действительно, они переезжали из одной великой школы Европы в другую, движимые жаждой не наслаждений, но знаний. Тысячи менее выдающихся студентов с равным энтузиазмом и стремлением к знаниям колесили по пыльным дорогам Европы, загоревшие до черноты так, что собственные отцы не узнавали их. Именно этим людям мы обязаны сохранением древнего и созданием нового образования. А гольярдам мы обязаны сохранением искры поэтического воображения.