д) Фальсификация цифровых данных

Один из распространенных приемов искажения подлинного хода истории священных войн, применяемый хронистами, искусственное преуменьшение сил «своих» и преувеличение сил противника во время боевых схваток. К этому методу, известному с самых отдаленных времен, хронисты прибегают постольку, поскольку убеждены в том, что на стороне крестоносцев сражается всевышний: поэтому-то они и выходят победителями в бою даже с превосходящим по численности врагом. Такого рода фальсификаторская арифметика имеет также целью оттенить стойкость, мужество, отвагу и прочие доблести самих воинов креста: и обладая якобы во много раз меньшей численностью, чем противник, они одерживают над ним блистательные победы.

Часто численность вражеских сил поневоле определяется лишь в самых общих выражениях: точные цифры хронистам обычно неизвестны. Однако формулировки, в которые они облекают свои рассуждения, дают возможность понять значительное превосходство противника (в количественном отношении) над одолевшими его в том или ином бою католиками. Автор «Деяний франков» пишет об огромном войске неверных в сражении при Дорилее: «Наши очень дивились, откуда появилось такое множество (tanta multitudo) турок, арабов, сарацин и прочих, перечислить которых я не в состоянии (quos enumerare ignoro), — ведь почти все горы, и холмы, и долины, и все равнины везде и повсюду были покрыты этим отверженным народом».³³⁴⁾ И «все-таки милостью божьей они были побеждены нашими».³³⁵⁾ Кербога, в июне 1098 г. осадивший крестоносцев в захваченной ими Антиохии, «собрал бесчисленное множество языческих народов (innumeras gentes paganorum)»³³⁶⁾ и, тем не менее, также был разбит. В Иерусалиме, взятом крестоносцами, «горстка людей (exilis numerus), — пишет Рауль Каэнский, — истребляет бесчисленный народ (защитников [358] города. — М. З.)», «немногие побеждают бесконечные тысячи (infinita licet debellent milia pauci)».³³⁷⁾

Вольное обращение хронистов с цифрами при характеристике соотношения сил сторон подчас просто поражает, однако оно закономерно обусловливается провиденциалистско-апологетическими установками этих писателей. «Чем мы были малочисленнее, — замечает Раймунд Ажильский, — тем более сильными делало нас божье милосердие (quanto pauciores numero fuimus, tanto fortiores nos Dei gratia fecit)».³³⁸⁾ Сообразуясь именно с этим принципом, хронисты нагромождают одну цифровую нелепость на другую. Раймунд Ажильский передает, что однажды (дело происходило в конце 1097 г. под Антиохией) 400 рыцарей графа Роберта Фландрского обратили в бегство более чем 60-тысячное турецко-арабское войско: этой победой граф прославился сильнее Маккавея, который, согласно библии, «с тремя тысячами разбил армию в 48 тысяч».³³⁹⁾ В другой раз, по сообщению того же очевидца, в бою с войском эмира Рудвана Халебского (9 февраля 1098 г.), посланным на выручку эмиру Антиохии, 700 крестоносцев будто бы противостояли не менее чем 28 тысячам турецких всадников, и последние все-таки потерпели поражение. Рыцари в этом бою разделились на шесть отрядов, благодаря чему, «говорят, бог так умножил их [силы] (tantum eas Deus multiplicavit), что если до того насчитывалось едва 700, то после разделения их стало словно более двух тысяч в каждом отряде».³⁴⁰⁾

В подтверждение правильности заведомо преувеличенной цифры — «не менее 28 тысяч» конных турок (Пьер Тудебод, в данном случае переписывающий Раймунда Ажильского, сокращает ее до круглого числа — 25 тысяч³⁴¹⁾), провансальский летописец считает все же нужным сослаться на свой источник: он определил эту цифру «по рассказам вражеских перебежчиков (а profugis eorum didicimus)».³⁴²⁾

Еще в одной схватке под Антиохией, в битве у моста через Оронт (март 1098 г.), «60 наших, — утверждает Раймунд Ажильский, — выстояли против 7 тысяч сарацин»; в этом, полагает хронист, «явственно проявилось (claruit) великое чудо божьего покровительства».³⁴³⁾ Рассказывая о той же баталии, Рауль Каэнский пишет, что навстречу врагу, насчитывавшему 15 тысяч воинов, выступили всего лишь около 200 конных рыцарей, причем добрая часть их вынуждена была сражаться на ослах [359] вместо лошадей.³⁴⁴⁾ Итак, горстка рыцарей атаковала 15 тысяч турок, «как я узнал об этом от тех, кто участвовал в деле (ab his qui affuerunt didici)»,³⁴⁵⁾ — спешит для верности добавить этот историк. И хотя сам он не выражает особого доверия к своим цифрам (описываемый факт кажется и ему «удивительным и словно невероятным — dictu mirabile et tanquam a fide alienum»), тем не менее он приводит это вздорное известие, сопровождая его хвалой в адрес доблестных рыцарей, проявивших «удивительную отвагу, достойную вечной славы». Мало того, Рауль Каэнский полагает даже уместным воспеть в громких стихах мнимый подвиг рыцарей: «Видел ли наш век что-нибудь подобное тому, чтобы около двухсот наполовину безоружных воинов обращали в бегство 15 тысяч хорошо вооруженных, — и это в та время, когда эти двести большей частью восседали на ослах, а те — на крепких конях?».³⁴⁶⁾

Несоответствие между числом воинов христовых и противостоящих им неверных весьма велико и в тех случаях, когда сообщается о таких решающих битвах, как взятие крестоносцами Иерусалима, сражение при Аскалоне и др. Приведем целиком показательные в этом отношении выкладки Раймунда Ажильского, касающиеся соотношения сил сторон накануне падения Иерусалима. «По нашему мнению и мнению многих (pro opinione nostra et multorum), в городе было до 60 тысяч человек, способных носить оружие (hominum belligeratorum), не считая детей и женщин, которых было без числа. Численность же наших воинов, годных к бою, насколько мы могли прикинуть (in quantum nos existimabamus), не превышала 12 тысяч; да к тому же у нас было много больных и бедняков. А рыцарей в нашем войске имелось 1200 или 1300, и, как я полагаю, не более».³⁴⁷⁾ Таким образом, превосходство египетского гарнизона в Иерусалиме над силами крестоносцев, по данным Раймунда Ажильского, было пятикратным (60 тысяч против 12 тысяч) — и все же победу одержали воины божьи. Сам хронист недвусмысленно признается в том, с какой целью он приводит эти (объективно явно несуразные) сведения: «Мы упомянули об этом [для того], чтобы вы поняли (ut intelligatis), что ничто не пропадает втуне (frustra) и в большом, и в малом, что предпринимается во имя бога».³⁴⁸⁾ Иными словами, хронисту потребовалось [360] измыслить пятикратное превосходство неверных над католиками для того, чтобы лишний раз проиллюстрировать его излюбленную идею покровительства всевышнего своему воинству. Видимо, этим же стремлением руководствовался историк-поэт Рауль Каэнский, когда, повествуя о взятии Иерусалима, изобразил некоего героя-рыцаря Эврара де Пюизе («сына Марса»), который, останавливая воинов, обращенных было в бегство врагом, «один бился против тысячи врагов».³⁴⁹⁾

В сражении при Аскалоне (12 августа 1099 г.), завершившем Первый крестовый поход, — сходная картина: здесь, по сообщению Эккехарда из Ауры (высказанному, правда, в предположительной форме), против ста тысяч всадников и четырехсот тысяч пехоты (столько их «могло быть») египетского султана выступают не более пяти тысяч рыцарей и пятнадцати тысяч пехотинцев-христиан.³⁵⁰⁾ 20 тысяч крестоносцев одолели 500-тысячную армию противника! Раймунд Ажильский называет еще меньшую цифру крестоносцев, участвовавших в этой баталии, — 1200 рыцарей и 9 тысяч пехоты,³⁵¹⁾ а силы египтян считают равными: Аноним — 200 тысячам воинов,³⁵²⁾ Рауль Каэнский — 360 тысячам одних только всадников.³⁵³⁾ Если же добавить сюда не менее фантастическое соотношение сил, приводимое в хронике Альберта Аахенского («эту битву вели 20 тысяч рыцарей-христиан против 300 тысяч язычников, сарацин, арабов, павликиан, мавров из Эфиопии»³⁵⁴⁾), то получим превосходство египетской армии над ополчением крестоносцев в пределах от 10- до 25-кратного!

Нелепость этих цифр очевидна. Очевидно и другое: батальная арифметика хронистов преследовала цель во что бы то ни стало убедить читателя, что в божьем предприятии всегда «немногие силы наших рассеивают множество врагов».³⁵⁵⁾

Та же цель достигалась, с точки зрения хронистов, и при помощи соответствующих манипуляций с цифрами, характеризующими сравнительные потери сторон. Они также произвольно сокращаются или, напротив, раздуваются. В результате оказывается, что доблестные франки губят на полях сражений множество своих противников, сами же теряют очень немногих воинов. В бою с венграми под Малевиллой (Землин) плохо вооруженное бедняцкое войско, если верить Альберту Аахенскому, потеряло убитыми всего сто человек, «не считая раненых», тогда [361] как венгерская армия — около четырех тысяч.³⁵⁶⁾ Судя по его же сообщению, в битве при Дорилее,³⁵⁷⁾ «как говорят, погибли, будучи ранены [турецкими] стрелами, несколько рыцарей-христиан, турок же пало три тысячи».³⁵⁸⁾ Абсурдность этих цифр тем более разительна, что, по сведениям (также, однако, крайне преувеличенным) других латинских хронистов Первого крестового похода, в битве при Дорилее против крестоносцев сражалось от 150 тысяч (Раймунд Ажильский³⁵⁹⁾) до 360 тысяч турецких лучников (Фульхерий Шартрский³⁶⁰⁾), «не считая, — как говорит Аноним, — арабов, число которых знает только один господь (extra Arabes, quorum numerum nemo scit nisi solus Deus)³⁶¹⁾». В сражении отряда Балдуина Булонского за Самосату на Евфрате противник («изнеженные армяне — Armeni effeminati») потерял, по Альберту Аахенскому, «бесконечное множество людей, дравшихся неосмотрительно и трусливо (incaute et segniter dimicantium)», тогда как из крестоносцев погибли всего лишь «шесть храбрых и могучих рыцарей Балдуина, пронзенных стрелами».³⁶²⁾ При Аскалоне, сообщает тот же автор, неверные потеряли в открытом бою на равнине 30 тысяч человек («о чем нам поведали те, кто участвовал в сражении») и, кроме того, две тысячи было задавлено и убито в свалке у городских ворот; чтобы дать полное представление о масштабе потерь египтян, хронист присовокупляет еще тех, «кто, рассчитывая избежать опасности битвы, бросались в море и без числа погибали в морских водах (undis abyssi maris submersi sine numero perierunt)». Что до крестоносцев, то «противник не убил никого из знатных воинов-христиан»; пало «лишь небольшое число пешего люда, как о том нам передано было, без сомнения, правдивыми собратьями (ut procul dubio а veridicis fratribus compertum est)».³⁶³⁾

Во всех этих случаях ложные цифровые данные проникнуты одинаковой тенденцией — преувеличивается число погубленных крестоносцами врагов, и крайне преуменьшаются собственные потери крестоносцев.

В хрониках Первого похода наблюдаются и иные проявления подобного рода фальсификации. Так, хронисты приводят [362] порой взятые из головы поистине астрономические цифры численности крестоносцев, делая это для того, чтобы подчеркнуть огромный масштаб священной войны, ее величие. Фульхерий Шартрский определяет общую численность всех крестоносных ополчений к моменту их соединения под Никеей (июнь 1097 г.) в 600 тысяч боеспособных («ad bellum valentium») воинов, «из которых было 100 тысяч закованных в латы и в шлемах» (т. е. рыцарей), «не считая безоружных, т. е. клириков, монахов, женщин и детей».³⁶⁴⁾ Первоначальная же численность всех, кто принял крест, по мнению этого автора, составляла шесть миллионов человек. «Если бы здесь собрались все, кто покинул свои дома, то я не сомневаюсь, — пишет Фульхерий, — что [их] набралось бы шесть миллионов воинов».³⁶⁵⁾ Альберт Аахенский утверждает, что Боэмунд Тарентский якобы привел с собой к Константинополю десять тысяч рыцарей и множество пеших воинов,³⁶⁶⁾ — также несомненное преувеличение, опровергаемое рассказом Анны Комниной, согласно которому князь Тарентский явился в Константинополь с немногочисленным войском.³⁶⁷⁾

Иногда хронисты приводят явно завышенные цифры ради того, чтобы дать представление об ущербе, нанесенном крестоносцам их противниками (в Европе и на Востоке). По Альберту Аахенскому, бедняцкое войско потеряло под Нишем (Болгария) чуть ли не сорок тысяч человек, у болгар же был убит один воин.³⁶⁸⁾ Говоря о нескольких рыцарях, которые вместе с Петром Пустынником целыми и невредимыми выбрались из схватки с болгарами под Нишем и позднее «случайно сошлись на вершине какой-то горы» с 500 другими также уцелевшими крестоносцами, хронист пишет: «Можно было подумать, что это было все, что осталось от сорока тысяч воинов». Петр Амьенский, сообщает лотарингский каноник, «тяжко вздыхает, скорбя по своим рассеянным легионам и стольким тысячам убитых: ведь из [363] болгар-то погиб только один человек». Вспоминая печальные события, Петр Пустынник удивляется тому, что «все же хоть кто-то остался в живых из сорока тысяч бежавших и рассеянных бойцов».³⁶⁹⁾

Некоторые исследователи усматривали во всех цифровых данных этого рода, приводимых хронистами, результат воздействия фольклорной традиции, эпоса, свойственной ему «количественной гиперболизации» (таково, например, было мнение Г. Хагенмейера).³⁷⁰⁾ Доля истины в этом, по-видимому, есть, особенно если иметь в виду такого автора, как Альберт Аахенский. Показательна и абсолютная величина цифр, называемых хронистами: чаще всего встречаются крупные круглые числа, делящиеся на пять или на десять (25 тысяч, 40 тысяч, 100 тысяч, 150 тысяч, 200 тысяч, 360 тысяч, 400 тысяч и т. д.), что характерно как раз для фольклора. Приходится также учитывать, что сколько-нибудь точные подсчеты числа сражавшихся, убитых и раненых во время крестовых походов, как правило, никем не производились. Об этом ясно свидетельствует Фульхерий Шартрский. Рассказывая об одном сражении с неверными, происходившем уже много позднее — в 1125 г., он пишет: «Истину о числе убитых или раненых в этой или какой-нибудь другой битве никто вообще знать не может, разве только при условии, что кем-либо ведется счет этого числа»³⁷¹⁾ (из чего вытекает, что таковой обычно никем не велся).

Нужно отметить также присущее авторам того времени символическое истолкование цифрового материала.³⁷²⁾ Вполне вероятно, что элементы такой арифметической символики проникали и в исторические сочинения: «тысячи» и «десятки» или «сотни тысяч», упоминаемые в хрониках крестовых походов, — это в известной мере условные обозначения таких понятий, как «очень много», «огромные силы» и пр.

И тем не менее мы склонны думать, что, каковы бы ни были причины, обусловливавшие арифметические нелепости латинских хронистов Первого похода, одна из них во всяком случае заключается в том, что по существу своему их цифровые данные представляют собой именно фальсификацию, предпринимавшуюся с указанными выше апологетическими целями. Очень [364] интересное рассуждение, прекрасно подтверждающее этот вывод, мы находим в хронике того же Фульхерия Шартрского. Вот как расценивает он батальную арифметику своих собратьев по перу: хотя никто и не знает настоящего числа убитых в том или ином сражении, пишет Фульхерий, но «весьма часто у писателей встречается различная ложь, и причиной этой лжи является лесть, когда стремятся снискать похвалу победителей и возвысить доблесть отечества перед современниками и потомками. Отсюда яснейшим образом происходит, что с таким бесстыдством лжи прибавляют и число убитых врагов и уменьшают потери друзей либо вовсе [о них] умалчивают».³⁷³⁾ Это вполне авторитетное свидетельство католического хрониста о распространенном в его время методе статистической фальсификации, применявшемся adulationis causa. Приведенные выше случаи показывают, что им не пренебрегали и хронисты Первого крестового похода.

Такой вывод правилен также для хронистов и историков последующих крестовых походов.

Называя огромное число немецких крестоносцев, якобы погибших в Малой Азии от голода (после разгрома войска Конрада III под Иконием и его отступления к Никее), — 30 тысяч! — Одо Дейльский стремится таким образом лишний раз подчеркнуть пагубные последствия вероломной византийской политики; мимоходом он признает, что цифру эту почерпнул из слухов («sicut audivimus»). Если тот же Одо Дейльский пишет, что под Лаодикеей король Людовик VII смело вступил в бой с «народом неверных (aggreditur... gentem incredulam)», который в сто раз превосходил по численности французское войско, то это один из приемов восхваления возлюбленного хронистом государя — главного героя его повествования: ведь король здесь бросается на выручку беднякам, находящимся уже на грани полного поражения.³⁷⁴⁾

Не менее выразительны и подсчеты латинских историков, характеризующие силы крестоносцев и греков под Константинополем в 1203—1204 гг. Вдумываясь в цифры Жоффруа Виллардуэна и Робера де Клари, невольно вспоминаешь приведенное выше рассуждение Фульхерия Шартрского — настолько ярким подтверждением мыслей хрониста они являются.

В самом деле, по Виллардуэну, в день штурма Константинополя крестоносцами (17 июля 1203 г.) «у наших было всего [365] шесть отрядов, у греков же — до сорока, и притом каждый поболее наших».³⁷⁵⁾ Численное соотношение крестоносцев и константинопольцев этот мемуарист полагает равным 1:200.³⁷⁶⁾ Конных и пеших франков, по его исчислению, в апреле 1204 г. было не более 20 тысяч вооруженных людей, а они «одолели 400 тысяч или более».³⁷⁷⁾

Столь же тенденциозны и цифры Робера де Клари. Этот рыцарь, путаясь в собственных выкладках, сообщает, что под начальством императора Алексея III имелось семнадцать (в другом месте — девять) отрядов, которые он выстроил перед стенами Константинополя у Румских ворот: «в этих семнадцати отрядах насчитывалось около ста тысяч всадников» (или, по его же данным: ни одно из девяти вражеских подразделений «не имело менее трех или четырех тысяч конных воинов, а в иных было по пяти тысяч»³⁷⁸⁾). Между тем «франки выстроились всего в семь отрядов», причем общее число рыцарей не превышало, семисот, «ибо, — как заявляет Робер де Клари, — больше у них не было», да и то из этих семисот — пятьдесят были пешими.³⁷⁹⁾

Недостоверность всех этих цифр явствует из самой их противоречивости и многочисленных несовпадений: шесть или семь отрядов крестоносцев? Девять, семнадцать или сорок боевых частей у греков? Цифры сами по себе, мягко выражаясь, не внушающие доверия. По крайней мере во всем, что касается крестоносцев, и Виллардуэн, и Робер де Клари преуменьшают число воинов с целью возвеличить их заслуги. У Робера де Клари имеются, кстати, данные, существенно исправляющие выкладки обоих авторов. Он отмечает, что вопреки договору, который послы, направленные в Венецию баронами-крестоносцами, подписали там по их поручению (послам было наказано нанять суда для перевозки 4 тысяч рыцарей и 100 тысяч пехоты³⁸⁰⁾), в Венеции весной 1202 г. сошлись лишь тысяча рыцарей и не [366] более 50-60 тысяч пехоты, поскольку остальные отправились через другие порты (дож Энрико Дандоло, с упреком обращаясь на острове Лидо к крестоносцам, не выполнившим свои финансовые обязательства, говорит им: они «поступили плохо, ибо запрашивали через своих послов подготовить флот на четыре тысячи рыцарей со снаряжением и 100 тысяч пехоты, а из этих четырех тысяч рыцарей пришла лишь одна тысяча, а из ста тысяч пехотинцев — не более пятидесяти или шестидесяти тысяч».³⁸¹⁾ 50-60 тысяч — это все же не 20 тысяч!

Но дело даже не в этом: искусственны сами пропорции, как они выступают в мемуарах того и другого авторов (1:200, 20 тысяч против 400 тысяч, шесть-семь отрядов против девяти-сорока, 700 или даже 650 кавалеристов-крестоносцев против 36-100 тысяч конного войска греков и т. д.). Истинный характер подобных известий не вызывает сомнений — это заведомая ложь.³⁸²⁾

* * *

Мы рассмотрели некоторые приемы фальсификации событий истории крестовых походов в современных им латинских хрониках. Следует иметь в виду, что, предпринимая такого рода усилия, хронисты обычно не в состоянии были пойти дальше искажения большего или меньшего числа отдельных фактов. И это понятно — это вполне соответствует уровню хронографии крестовых походов в целом. Глубокие подспудные причины и связь событий, как правило, остаются вне поля зрения хронистов и историков или же усматриваются ими главным образом в воздействии небесных сил на земные дела. Историкам XI—XIII вв. чуждо стремление к широким обобщениям, поскольку таковые не выходят за рамки провиденциалистской схемы.

Эти авторы оперируют не отвлеченными историческими категориями и формулами, а конкретными, непосредственными, «осязаемыми» фактами, часто сосредоточивая внимание на более всего доступном им локальном материале.

Во всем этом сказывается обусловленная временем ограниченность исторического мышления современников крестовых походов. [367]

Она же проявляется и в только что отмеченной особенности раскрытия ими темы. Лишь очень немногие историки сумели выйти за рамки фактографичных искажений и преподнести читателю цельные концепции, в ложном виде представляющие историю какой-либо священной войны. К числу историков, которые «научились» и стали довольно искусно группировать события в своих повествованиях, приспосабливая факты к схеме, разработанной применительно к заранее поставленным политическим задачам, принадлежит, например, Жоффруа Виллардуэн. В его живописных, обильных интересными наблюдениями, насыщенных яркими картинами и характеристиками мемуарах перед нами безусловно образец своего рода фальсифицированной, хотя внешне стройной и излагаемой с подкупающей наивностью истории этого разбойничьего предприятия французского рыцарства. Весь ход его и самое завоевание Константинополя изображаются автором как результат серии случайностей, якобы отклонивших крестоносцев от их первоначальных, благих намерений и приведших войско христово (чуть ли не против его воли) под стены византийской столицы. Эта концепция проводится историком с удивительной последовательностью. Своим назначением она имела оправдание захвата Византии крестоносцами Четвертого похода.

Однако записки маршала Шампанского по уровню содержащейся в них фальсификации — произведение, едва ли не единственное в этом роде среди других рассмотренных в нашей работе.

* * *

Итак, хроники крестовых походов содержат большой и в значительной своей части достоверный фактический материал, поданный с относительной объективностью, проистекающей из непосредственного восприятия историками XI—XIII вв. окружавшей их действительности, из их социального опыта и политической позиции, из провиденциалистско-апологетических установок и многих других источников. Вместе с тем преподносимая в хрониках и мемуарах история крестовых походов и в целом, и во многих деталях представляет собой обусловленное временем, взглядами хронистов, уровнем историописания, его тенденциозностью искажение подлинной истории. Таковым является уже сама по себе общая богословско-панегирическая схема, согласно которой строятся все без исключения «Иерусалимские истории» и «Истории завоевания Константинополя». Изображая войны за гроб господень священными, вызванными высокими религиозными мотивами, изображая эти войны героической эпопеей, полной примеров доблести и самоотверженности, хронисты тем самым неизбежно рисовали их историю в духе идейно-политической концепции, отражавшей интересы феодального [368] класса. Смещению исторической перспективы в их произведениях во многом способствовала также односторонность освещения фактического материала, собранного хронистами. Картина войн западного рыцарства на Востоке, выступающая в латинских хрониках, авторы которых ставили своей задачей прославление разбойничьих подвигов крестоносцев, — это картина, освещаемая «со стороны Запада». Арабско-тюркский и византийский мир, его реакция на двухсотлетнюю агрессию католической Европы — сюжеты, которые в хрониках вообще почти не затрагиваются или затрагиваются крайне поверхностно и большей частью с пристрастной предвзятостью.

Отступлениями от истины являются постоянно встречающиеся в хрониках недостоверные, неполные сведения о тех или иных событиях, данные, составляющие сплав фантазии с реальными фактами, а также многочисленные случаи прямой фальсификации истории, к которой прибегали католические авторы XI—XIII вв. в целях превознесения вдохновлявшихся церковью войн против инаковерующих. Некоторые искажения в хрониках исторически обусловлены (и, значит, в какой-то мере исторически оправданы), т. е. являются неизбежным порождением как мировоззренческой, так и социально-политической позиции хронистов. Эти искажения объективно связаны с их религиозными убеждениями, с их классово-политическим статусом, наконец, просто с уровнем историописания эпохи классического средневековья. Другие носят характер умышленной обработки исторического материала, находившегося в распоряжении современников (искажение мотивов действий крестоносцев, нарочитая героизация священной войны с помощью восхваления ее вождей и участников, подтасовка фактов, привнесение вымышленных подробностей в описание событий, намеренные умолчания, апологетическая арифметика и пр.). Обилие примеров такого рода в хрониках и мемуарах XI—XIII вв. позволяет считать произведения латинских историков крестовых походов во многом фальсифицирующими историю последних. Тенденциозно препарируя факты, хронисты стремились удовлетворить силы феодально-католической агрессии, чьим идейно-политическим потребностям и служила литература о крестоносном движении. [369]

³³⁴⁾ Anon., pp. 46.

³³⁵⁾ Ibid., р. 52.

³³⁶⁾ Ibid., р. 110.

³³⁷⁾ Rad. Cadom., pp. 697, 698.

³³⁸⁾ Raim. de Aguil., p. 250.

³³⁹⁾ Ibid., р. 245.

³⁴⁰⁾ Ibid., pp. 246-247.

³⁴¹⁾ Petri Tudeb., p. 44.

³⁴²⁾ Raim. de Aguil., p. 247.

³⁴³⁾ Ibid., p. 250.

³⁴⁴⁾ Путая по своему обыкновению разные события, Альберт Аахенский Приводит эту же цифру (200) в сообщении о генеральной схватке с Кербогой (28 июня 1098 г.). У крестоносцев, оказывается, «ко дню, когда им пришлась сражаться со столькими языческими народами», уцелело всего около двухсот боевых коней: все остальные, которых они привели с собой из Галлии, «как утверждают по истине те, кто был (ut affirmant ex veritate qui aderant)» при этом, пали от бескормицы (Alb. Aquen., p. 427).

³⁴⁵⁾ Rad. Cadom., p. 647.

³⁴⁶⁾ Ibid., pp. 646-648.

³⁴⁷⁾ Raim. de Aguil., р. 298.

³⁴⁸⁾ Ibid.

³⁴⁹⁾ Rad. Cadom., p. 698.

³⁵⁰⁾ Ekk. Uraug., р. 176: In exercitu Christiano non plus quam quinque milia equitum et XV milia peditum fuissent et in exercitu hostium centum milia equitum et quatuor centum milia peditum esse potuissent.

³⁵¹⁾ Raim. de Aguil., p. 304.

³⁵²⁾ Anon., p. 216.

³⁵³⁾ Rad. Cadom., p. 703.

³⁵⁴⁾ Alb. Aquen., pp. 496-497.

³⁵⁵⁾ Rad. Cadom., p. 703.

³⁵⁶⁾ Alb. Aquen., p. 277.

³⁵⁷⁾ Лотарингский каноник, слабо разбиравшийся в географии восточных стран, именует Дорилейскую долину vallis Degorganhi, quae et a modernis Orellis nuncupatur (Alb. Aquen., р. 328).

³⁵⁸⁾ Ibid., p. 332.

³⁵⁹⁾ Raim. de Aguil., p. 240.

³⁶⁰⁾ Fulch. Carnot., p. 334.

³⁶¹⁾ Anon., p. 48. Ансельм де Рибмонте в своем письме приводит цифру в 260 тысяч неверных, якобы противостоявших крестоносцам при Дорилее (Epist. et chartae, р. 145). Формула «nemo scit nisi solus Deus» распространена в церковном языке начала XII в. См. L. Bréhier, Histoire anonyme de la première croisade, р. 49, note 4.

³⁶²⁾ Alb. Aquen., pp. 353-364.

³⁶³⁾ Ibid., p. 497.

³⁶⁴⁾ Fulch. Carnöt., p. 333. О безоружных крестоносцах подробно см. в ст.: W. Porges, The Clergy, the Poor and the Non-Combattant on the First Crusade,— «Speculum», vol. XXI, 1946, № 1, january, pp. 1-23.

³⁶⁵⁾ Fulch. Carnot., p. 333. В нашу задачу не вводит установление действительной численности воинских контингентов, упоминаемых хронистами. Такие попытки неоднократно предпринимались историками военного искусства. Весьма интересны, в частности, выкладки Ф. Лота, считающего цифры, приводимые хронистами Первого крестового похода, сильно преувеличенными; для определения подлинной величины армии крестоносцев исследователь произвел подсчет примерной численности вассалов каждого из крупнейших сеньоров-предводителей и пришел к выводу, что в целом оно не превышало 2900 рыцарей; Ф. Лот принял в расчет и вероятные денежные ресурсы этих сеньоров, показывающие, по его мнению, что едва ли их средства позволяли содержать «многочисленные силы». См. F. Lot, L'art militaire et les armées аи moyen âge en Europe et dans le Proche Orient, Paris, 1946, pp. 129-130. Аналогичные вопросы рассматриваются и у Р. К. Смэйла (R. С. Smail, The Crusading Warfare, Cambridge, 1956).

³⁶⁶⁾ Alb. Aquen., p. 312.

³⁶⁷⁾ Alexiade, lib. X, XI, t. II, p. 230.

³⁶⁸⁾ Alb. Aquen., p. 281.

³⁶⁹⁾ Ibid.

³⁷⁰⁾ См. Ekk. Uraug., Einleitung, S. 38.

³⁷¹⁾ Fulch. Carnot., p. 472: De numero autem occisorum vel sauciatorum comprehendi veritas nec in hoc nec in alio quolibet bello potest, quum nisi sub aestimatione, talis summa a neminem taxetur.

³⁷²⁾ В своей монографии «Цивилизация средневекового Запада» Жак Ле Гофф приводит примеры цифровой символики, поскольку она проявлялась в трактатах по архитектуре, музыке и арифметике (Гюг де Сен-Виктор, Эд Морибондский и другие) (J. Le Goff, La civilisation de l'Occident médiévai, Paris, 1964, pp. 407-409). Однако Ле Гофф, к сожалению, не затрагивает вопроса о том, в какой степени эта черта средневекового мышления была свойственна взглядам историков XI—XIII вв.

³⁷³⁾ Fulch. Carnot., р. 472: Sed multoties varietas scriptorum utique fallacia est, quae quidem fallaciae causa profecto adulatio est, dum victorum laudes accumulare, virtutemque patriae extollere vel praesentibus vel posteris student. Unde lucidissime patet, quoniam tali impudentia mentiendi et occisorum hostium numero adjiciunt, et amicorum damna minuunt vel omnino reticent.

³⁷⁴⁾ Odo de Diog., pp. 96, 118. По мнению М. Пако, численность крестоносцев Людовика VII составляла от 25 до 50 тысяч. См. М. Pacaut, Louis VII et son royaume, Paris, 1964, p. 49.

³⁷⁵⁾ Villehard., t. I, р. 180.

³⁷⁶⁾ Ibid., р. 164: ...Por un qu'il estoient en l'ost estoient il. CC. en la ville.

³⁷⁷⁾ Villehard., t. II, p. 54.

³⁷⁸⁾ Rob. de Clari, p. 45: ...Et fist XVII batailles; en ches XVII batailles esmoit on bien pres de c.m. hommes a cheval; cp. ibid., p. 48: Et li empereres chevochoit encontre no gent a tot nuef batalles, ne n'i avoit chelui de ches nuef batalles, ou il n'eust III m. chevaliers, ou quatre, ou chinc en tele i avoit il.

³⁷⁹⁾ Rob. de Clari, p. 46: ...Li Franchois... ne fisent que VII batalles de VII chens chevaliers, que plus n'en avoient... Et des ches VII c. en estoit L. a pie.

³⁸⁰⁾ Rob. de Clari, pp. 6-7: Que il liuasscnt waissious a passer IIII m. chevaliers et ...c.m. hommes a pie... В отношении первой цифры известия мемуариста почти совпадают с документальными данными: по Pacte de nolis 1201 г. Венеция обязывалась предоставить флот для переправы 4500 рыцарей. Вторая цифра — 100 тысяч пехоты — придумана самим Робером де Клари; договор называет цифры в 9 тысяч щитоносцев и 20 тысяч пехоты. См. текст договора у G. L. F. Tafel und G. M. Thomas, Urkunden zur älteren Handels- und Staatsgeschichte der Republik Venedig mit besonderer Beziehung auf Byzanz und die Levante, I Theil (814—1205), Amsterdam, 1964 (Nachdruck der Ausgabe Wien, 1856), S. 365.

³⁸¹⁾ Rob. de Clari, pp. 9-10.

³⁸²⁾ Заметим, что Роб ер де Клари следует тем же принципам арифметической символики, по сути фальсифицирующей действительность, и в сообщениях о малозначительных эпизодах крестового похода. Так, по его рассказу, в схватке рыцарей графа Анри Фландрского с отрядом Мурцуфла близ Филеи (2 февраля 1204 г.) тридцать крестоносцев разбили четыре тысячи греческих воинов (Rob. de Clari, p. 65). Подлинное положение вещей гораздо вернее раскрывает Виллардуэн, указывающий, что граф «вывел сюда большую часть добрых рыцарей» (Villehard., t. II, р. 24: ...Et mena grant partie de la bone gens de l'ost).