Письменные памятники о Ся и Шан и археология: попытки отождествления и интерпретации
|
Итак, в распоряжении исследователя имеются достаточно обильные, хотя и во многом противоречивые, данные письменных памятников с полулегендарными преданиями и близкими к реальности сведениями о древнейших периодах китайской истории, а также немало археологического материала, имеющего прямое отношение к тем же отдаленным эпохам. Вопрос в том, как наиболее непротиворечивым образом сочетать то и другое и добиться таким образом максимально убедительной интерпретации.
Подобные попытки делались неоднократно. Можно сказать, что они сопутствовали всей истории археологических открытий в Китае. Однако сделать это оказалось непросто. Как упоминалось, далеко не все ясно даже с сяотуньским городищем. Действительно ли оно было столицей вана, а не «городом мертвых», как предположил Миядзаки? И если да, то какой — той ли Шан, о которой говорится в надписях на костях (напомню, что письменные памятники дают основания отождествить последнее местожительство шанцев с Бо или Инь)? Кроме того, следует учесть ту качественную разницу, тот скачок, который отделяет аньянскую стадию от предшествующих, не знакомых (судя по раскопкам) ни с колесницами, ни с письменностью, ни с некоторыми другими отмеченными в свое время Ли Цзи нововведениями, тесно связанными с потребностями элиты. А если принять во внимание, что боевые колесницы — изобретение ближневосточных народов, скорее всего индоевропейцев, впервые их создавших и впрягших в них лошадей (до аньянской стадии следов существования лошадей в Китае нет), то проблема окажется еще более неясной и запутанной. Немало сложностей и с эрлиганским городищем. Выдвинутое и обоснованное Ань Цзиньхуаем [264, с. 73—80] отождествление его с шанской столицей Ао было принято многими специалистами и нашло отражение в капитальных сводках [103], но оставило место для сомнений [97, с. 232, 271]. И надо сказать, сомнений достаточно оправданных. Речь идет не столько о критике отдельных аргументов в пользу такого отождествления [265, с. 448—450], сколько о некоторых принципиальных соображениях. В. Кейн справедливо заметила, что эрлиганский комплекс археологически не соответствует тому краткому сроку (два поколения правителей), который отводится на долю Ао в письменных данных. Либо не следует отождествлять эрлиганское городище с Ао, либо нельзя доверять данным письменных памятников, считает она [168., с. 358]. Но из этого следует, что в любом случае отождествление с Ао недостаточно надежно. В самом деле, археологически эрлиганское городище демонстрирует длительное (минимум два-три века) существование на одном и том же месте поселения, принадлежавшего, судя по авуарам, одной и той же культуре и, видимо, одному и тому же этносу (сегменту этноса). Более того, оно с его культурой и этносом существовало и тогда, когда уже был основан аньянский город Шан [168, с. 358], о чем косвенно свидетельствует надписанная аньянскими знаками эрлиганская гадательная кость. Так есть ли основания отождествлять эрлиганское городище с Ао? Можно, конечно, считать, что кто-то прибыл сюда, основал город, потом быстро ушел дальше, оставив на месте часть жителей. В принципе подобный вариант не невозможен. Но в этом случае мало что остается от писаной традиции, настоятельно подчеркивавшей практику всеобщих переселений (о чем пойдет речь далее в связи с перемещением шанцев под руководством Пань Гэна). Словом, гораздо больше оснований считать, что эрлиганское городище не имеет отношения к Ао. Иногда его отождествляют с другой из шанских столиц — Бо [314, с. 69]. Однако и эта идентификация не очень убедительна. Словом, вопрос остается открытым. Наибольшие споры вызывает проблема отождествления эрлитоуского комплекса. Сначала его довольно решительно принимали за ту самую древнюю столицу Бо, где правил разгромивший Ся и основавший новую династию победоносный Чэн Тан [97, с. 222; 307, с. 223—224]. Позже стали возникать сомнения, причем специалисты все чаще стали выдвигать аргументы в пользу отождествления этого комплекса — целиком или частично — с Ся. В 1975 г. Тун Чжучэнь предложил разделить комплекс Эрлитоу на две части, отнеся их соответственно к Ся (два ранних слоя) и к Шан. И хотя его аргументация — если освободить ее от цитат, мало усиливающих ее убедительность,— сводится преимущественно к хронологическим доказательствам (первые два слоя датируются XVII в., приравненные к ним слои стоянки Ванвань близ Лояна — XX в., что примерно соответствует XXI—XVI вв., которые отводят Ся письменные памятники [305, с. 29—30], она не лишена логики. Во всяком случае, разница между двумя нижними и двумя верхними слоями в Эрлитоу велика и во многом принципиальна, и это подкрепляет попытку отождествления единого комплекса с разными этнокультурными компонентами. В 1978 г. точку зрения Тун Чжучэня поддержал У Жуцзо, который в специальной статье о Ся обстоятельно подытожил существующие разногласия по поводу интерпретации культуры Эрлитоу и пришел к выводу, что первые два слоя ее следует отождествлять с Ся времени расцвета, тогда как ранний период Ся являют собой позднелуншаньские слои, а Эрлитоу третьего и четвертого слоев можно считать концом Ся и началом Шан [306]. Затем появились еще публикации, авторы которых уже вовсе «вытеснили» Шан из слоев Эрлитоу. Гипотезы Чжан Гуанчжи, Инь Вэйчжана и Цзоу Хэна в содержательном плане близки друг к другу (хотя и несколько различны в сфере аргументации) и сводятся к тому, что все четыре слоя Эрлитоу должны быть скорее всего отнесены к Ся, тогда как истоки Шан предположительно следует искать в луншаноидных слоях поселений восточного Китая, прежде всего в Давэнькоу [98, с. 90; 280; 315]. Разумеется, в любом случае авторы подобных гипотез исходят из того, что основные авуары бронзового века были одинаковыми для Ся и Шан и что в этом смысле главнейшим истоком Шан была культура Эрлитоу-Ся. В 1980 г. Чжан Гуанчжи выступил с наиболее обстоятельно разработанным вариантом своей гипотезы о происхождении и взаимоотношениях Ся и Шан. Суть его сводится к тому, что в конце неолита (последняя треть III тысячелетия и начало II до н. э. по заметно удревненной датировке) в бассейне Хуанхэ шел процесс вызревания культуры бронзового века, протекавший параллельно в двух соседних ареалах — хэнаньском и шаньдунском. В первом на базе хэнаньского Луншаня складывались основы будущего эрлитоуского комплекса, во втором, несколько более позднем, на основе шаньдунского Луншаня (Давэнькоу) создавались основы раннешанского комплекса, следов которого археологи пока не обнаружили. Оба комплекса взаимодействовали, существуя параллельно. Первый из них следует считать тем самым Ся, о котором так много известно из письменных памятников; второй, со временем трансформировавшийся в среднешанский эрлиганский комплекс,— это Шан [99, с. 335—355]. В изложенной гипотезе привлекает стремление отойти от линейной традиции и признать параллельность развития разных вариантов. Можно согласиться и с тем, что кое-какие новшества эрлиганского комплекса имели своими истоками шаньдунские культуры, чье влияние наложилось на культурные авуары Эрлитоу, в основном сложившегося на местной хэнаньской основе. Но при этом остаются в стороне вопросы, связанные с генезисом ряда культурных нововведений бронзового века (были ли они заимствованы откуда-либо или возникали в недрах хэнаньского и шаньдунского вариантов Луншаня двумя потоками, независимыми один от другого). Главное же — не приведено доказательств в пользу того, что Эрлитоу — именно Ся, а не что-либо еще. Ведь археология имеет дело только с материальной культурой, а о культуре Ся из письменных памятников неизвестно ровно ничего. Кроме того, типологически эрлитоуский комплекс очень близок эрлиганскому, о чем уже шла речь. Все это опять подводит нас к проблеме этнокультурной и исторической близости Ся и Шан 14, если вообще воспринимать данные о Ся всерьез. Как же трактовать проблему Ся? Несколько лет назад я уже высказал предположение, что под этим наименованием могла в свое время восприниматься совокупность этнокультурного окружения Шан в бассейне Хуанхэ [20, с. 262—263], т. е. вся ближняя к аньянским иньцам периферия. В свете новых данных приведенную точку зрения можно уточнить в том смысле, что этнокультурная среда бассейна Хуанхэ и до появления шанцев в районе Аньяна могла быть не просто аморфной совокупностью разнородных этносов и культур, но чем-то более развитым и сложившимся. В частности, вполне возможно, что Ся — как о том в несколько ином контексте писал Г. Крил [115, с. 130] — было сводным наименованием всего китайского, точнее — протокитайского, т. е. того этнокультурного субстрата, который затем влился в иньско-чжоуский комплекс, составив его основу. Соответственно не исключено, что эрлитоуский комплекс был поселением одного из ранних политических образований, совокупность которых составляла Ся. Но в таком случае, как легко понять, практически снимается разница между Ся и Шан. Шанцы могли быть частью Ся. Впрочем, это никак не исключает того, что они могли бороться с другими родственными им частями той же этнокультурной общности (воевать с Ся) и что в ходе именно такого рода междоусобных конфликтов, столь типичных в условиях параллельного вызревания полуавтономных ранних политических структур типа чифдом, шанцы возвысились над всеми остальными. Именно эта картина и могла впоследствии найти отражение в традиции в той форме, в какой дошли до нас предания о Ся и конфликте между Ся и Шан. Независимо от того, как будет окончательно решена проблема Ся, современное состояние археологии бронзового века в Китае позволяет поставить вопрос и об этапах (фазах) эволюции собственно Шан-Инь. Если оставить в стороне хронологически неясный эрлитоуский комплекс (Эрлитоу-III), который стадиально, и типологически является уникальным, единственным в своем роде (и который именно поэтому и отождествляют с Ся), то период существования дочжоуских памятников бронзового века в Китае окажется весьма кратким (XIV—XI вв. до н. э.). Обычно его делят на две фазы — чжэнчжоускую (XIV—XIII вв.) и аньянскую (XIII—XI вв., а по некоторым оценкам — даже XII—XI вв. до н. э. [177, с. 13]). Разница во времени столь незначительна, что в качестве критерия для членения на фазы обычно используется типология изделий (прежде всего бронзы), стадиальная их последовательность. Не пытаясь ставить под сомнение саму эту типологию, разработанную в свое время М. Лером [200] и лежащую в основе критериев для периодизации в современных исследованиях, я хотел бы вместе с тем заметить, что разбивка стоянок на раннюю и позднюю фазу с учетом только упомянутых критериев не бесспорна. Во-первых, в периферийных центрах темпы эволюции могли отставать, в результате чего более ранние стили и типы продолжали бытовать тогда, когда в столице мода давно сменилась. Во-вторых, влияние местных культурных традиций, наиболее отчетливо зафиксированное на юге, в районе Янцзы [169, с. 75], могло вообще заметно изменять общую закономерность типологическо-стадиального ряда. Речь не идет, разумеется, о том, чтобы совсем отказаться от выделения двух фаз в пределах XIV—XI вв. до н. э. Имеется в виду другое: в аналогичном положении с эрлиганским поселением, которое скорее всего продолжало существовать в аньянский период, могли быть и многие другие периферийные центры шанского времени, а по отношению к некоторым другим трудно с точностью определить, на каком именно этапе они еще (или уже) не существовали. Кроме того, весьма важно, что только применительно ко второй — аньянской — фазе можно более или менее с уверенностью говорить о наличии центра всего обширного региона шанской культуры — района Аньяна (вне зависимости от того, считать ли сяотуньское городище столицей). По отношению же к чженчжоуской фазе такой уверенности нет (напомню, что никаких регалий, дворцовых зданий, гробниц или иных знаков власти могущественного правителя обнаружено не было, и это позволяет предполагать, что эрлиганское городище при всех его внушительных размерах было лишь центром небольшой тяготевшей к нему округи, простого протогосударства-чифдом). Конечно, для специалиста-археолога важно четко подчеркнуть типологические и стадиальные различия между многочисленными упомянутыми комплексами и находками. Но, принимая это во внимание и отдавая должное детальному анализу типов и страт, мы вправе взглянуть на всю археологическую мозаику с позиций историка, ставящего своей целью изучить процесс генезиса и эволюции ранних форм цивилизации и государственности в Китае. Позиции такого рода побуждают подчеркнуть параллельное и практически одновременное или почти одновременное сосуществование поселений родственной серии близких друг к другу культур раннего и чуть более развитого бронзового века. Вне сяотуньского комплекса серия выглядит именно так: типологические, стадиальные и хронологические различия настолько незначительны, что при исчислении среднего существования поселения в два-три века вся картина представляет собой панораму сосуществующих и сменяющих друг друга мест обитания подразделений-сегментов какой-то разрастающейся этнической общности и находящихся в тесном контакте с ней ее соседей. Сяотуньский комплекс с его нововведениями и спецификой резко отличен от всего остального. Какое-то время он, бесспорно, был генератором процесса распространения влияния культуры развитой бронзы в бассейне Хуанхэ, так что многие из поселений и находок обязаны своим существованием именно связям с районом Аньяна. Вопрос в том, как обстояло дело в более раннее время, на этапе становления этого комплекса. Или иначе, что кроме упомянутой разраставшейся общности (назовем ее условно Ся) было истоком комплекса, который мы более или менее уверенно можем отождествить с Шан-Инь? Гипотетический вариант решения указанной проблемы был предложен мною в 1976 г. [20, с. 311—321]. Не возвращаясь вновь к нему, я хотел бы заметить, что даже после возникновения аньянской фазы поселения позднеиньского времени вне сяотуньского центра в принципе очень незначительно отличались от тех, что, по представлениям археологов, следует отнести к чжэнчжоуской фазе. Если попытаться перевести всю эту археологическую картину на язык истории и учесть имеющиеся документальные данные письменных памятников, то придется констатировать, что многое здесь не поддается корреляции. Во-первых, археологические данные не подкрепляют схемы линейной последовательности «династий» Ся и Шан, что было уже замечено и учтено Чжан Гуанчжи. Во-вторых, кратковременность и типологическая близость всех памятников дочжоуского бронзового века в Китае не очень согласуется с данными о длительности процесса рождения ранних политических структур (от Юя до падения Шан-Инь). Зато археология достаточно убедительно подтверждает свидетельство письменных памятников об этнической близости, гипотетических сясцев и шанцев на раннем этапе их существования, и это дает основания считать, что шанцы скорее всего были какой-то частью укрупнявшейся и разветвлявшейся этнической общности (Ся?). Впрочем, подобный вывод не исключает того, что на формировании именно этой части в ее поздней (аньянской) модификации сказалась инфильтрация культурных воздействий извне, включая, возможно, и появление группы мигрантов с запада (лошади, колесницы и др.). 14 В «Луньои» приведен любопытный диалог, имеющий прямое отношение к тому, как воспринималась близость и преемственность между всеми тремя древнекитайскими династиями в исторической перспективе. Отвечая на вопрос своего ученика Цзы Чжана, как понять преемственность поколений, Конфуций заметил: «Инь следовало нормам Ся, что было добавлено или отвергнуто, можно узнать. Чжоу следовало нормам Инь; можно узнать, что было добавлено и отвергнуто. Поэтому можно знать, что будет и после Чжоу, хотя бы сменилось сто поколений» [287, гл. 2, с. 39]. И хотя этот тезис Конфуция звучит излишне оптимистично, в нем есть свой резон: преемственность культур — великая сила. |
загрузка...