Глава LXI. Появление машин и фабрик в Англии. Фабричный рабочий

Фабричная промышленность. Потребность в замене ручного труда машинным в Англии. Прядильный голод. Причины его. Веретено и ручной ткацкий стан. Челнок Кея. Прядильная машина. Механический ткацкий станок. Паровой двигатель в рудниках Ньюкомен-Саверн. Уатт и его изобретения. Истребление лесов и положение металлургии. Минеральное топливо. Пудлингование. Влияние открытий в области естественных наук на появление машин. Кто были изобретатели? Класс фабрикантов. Отношение рабочих к машинам. Влияние машин. Кризисы. Различие между кризисами XIX в. и кризисами предыдущей эпохи. Положение рабочих. Сравнение с предыдущим периодом. Заработная плата. Хлебные цены. Свободный договор. Рост населения в Англии. Рабочее время. Труд малолетних. Стремление к дешевизне производства. Фабричное законодательство в Англии. Первые иконы; связь их с ученичеством. Последующий ход законодательства. Закон 1846 г. и борьба с ним. Учреждение фабричной инспекции. Отношение фабрикантов к законодательству о труде. Рабочие союзы. Отношение к ним законодательства, начиная с XVII в. Законы 1824 и 1825 гг. Характер забастовок и союзов.

Гораздо раньше, чем устранены были все цеховые стеснения, крупное производство уже успело проложить себе дорогу. Повсюду, невзирая на различные ограничения, возникла и развивалась новая форма промышленности - фабрика, характерную черту которой составляет применение машин, заменяющих труд человека. Машины появляются в Англии с 70-х годов XVIII в., применение их обозначает «промышленную революцию».

Потребность в замене ручного труда машинным ощущалась в Англии уже в середине XVIII в. И хлопчатобумажная, и шерстяная промышленность нуждалась в таком приспособлении, при помощи которого можно было бы в одинаковый промежуток времени производить более значительное количество пряжи, ибо ощущался ее недостаток; прядильщики не в состоянии были доставлять ткачам пряжу в необходимого количестве. Этот спрос на пряжу еще более усилился с тех пор, как появилась мода на муслин и ситец, на так называемые «mdiennes», сначала получаемые действительно из Индии, а затем, как мы видели выше, производимые и в Европе; спрос на набивные бумажные ткани, из которых выделывали одежду, занавеси, платки, покрывала, которыми обивали мебель, возрастал все более и более и вызывал развитие ситценабивного производства в Швейцарии, Эльзасе, Саксонии, в особенности же в Англии. В области ткацкого производства применение с 1760-х годов летучего челнока, изобретенного Кэем, удвоило количество продуктов, вырабатываемых ткачом в течение дня. Но прядение в техническом отношении стояло чрезвычайно низко, и так как производительность данной отрасли определяется производительностью наиболее отсталого процесса, то прядение тормозило развитие всей текстильной индустрии, и технические улучшения в других процессах не могли наверстать этого дефекта. Необходимо было и среднем от 8 до 10 прядильщиков для выделки пряжи, обрабатываемой одним ткачом в это же время. По вычислениям, приводимым в словаре Постлетуайта, на изготовление штуки сукна в середине XVIII в. необходима была работа 2 человек в течение 24 дней на тканье, наматывание и некоторые другие действия, тогда как 8 человек в течение 7 дней пряли основу и уток¹. Всевозможные попытки в виде устройства прядильных школ-мастерских, введения прядильного производства в тюрьмах и исправительных заведениях, домах призрения и сиротских приютах, выдачи премий за распространение прядения в деревнях не могли помочь делу. Дальше определенных пределов количество пряжи не росло, во всяком случае, спрос увеличивался скорее. Текстильные предприятия вели отчаянную борьбу из-за пряжи, всячески противились учреждению новых предприятий, перерабатывающих пряжу. На каждое сколько-нибудь значительное предприятие целые округи поставляли пряжу. Экономическая необходимость заставляла волей-неволей обратить особенное внимание на изобретение прядильной машины, на усовершенствование техники прядильного промысла.

Прядение сохранило почти тот же примитивный характер, какой оно имело в течение столетий и даже тысячелетий, ибо ручное веретено известно было уже в древнейшие времена. Уже давно люди заметили, что волокна шерсти или льна путем кручения могут быть соединены в крепкую нить, пригодную для выделки тканей. Вскоре выяснилась и целесообразность натягивания волокон при выделке нитей. В этом заключались основания процесса прядения. Пучок волокон прикрепляли к прялке, пряха вытягивала их руками и, скручивая пальцами, делала нить. Конец вытянутой нити закреплялся на веретене, круглой палочке с утолщением посредине и заостренными концами. Веретено все время быстро вращается, благодаря чему волокна сучатся и мало-помалу дают все более удлиняющуюся нить. В XVI в. Юргенс усовершенствовал прядение, изобретя самопрялку (впрочем, последняя появилась, по-видимому, уже раньше, но вскоре была забыта). Она производила обе операции, скручивания и наматывания одновременно, причем вращение веретена совершалось ногой, приводившей в движение колесо.

Такой же упрощенностью отличался и ткацкий станок в XVII столетии. У различных первобытных народов находим его приблизительно в таком же виде, и там уже вертикальная рама заменена нередко горизонтальной. Сущность ткацкого процесса состоит в том, что при помощи различных приспособлений соединяются нити основы с уточными нитями; первые то поднимаются, то опускаются, в зависимости от того, должны ли они покрывать вторые или покрываются ими. В образующееся между нитями основы пространство входят под прямым углом уточные нити. На ручном станке это совершалось так. На сновальный вал (навой) натягивалась основа, состоящая из ряда параллельно идущих нитей, прикрепляемых к противоположному бруску вала, на который наматывалась и готовая ткань. При помощи маленьких узлов (лиц), из которых исходили нити, прикрепленные к бруску, так что движение последнего приводило в движение целый ряд нитей основы, образовывалось пространство между этими нитями (зев), через которое можно было пропустить уточную нить. Ткач ногой давил на рычаг, приводя в действие станок; происходило попеременное поднимание (и опускание) то всех четных, то всех нечетных нитей. Соединение продольных и поперечных нитей совершалось посредством челнока — деревянного инструмента, имевшего форму лодочки, в котором помещалась шпулька с уточной нитью, инструмента достаточно тяжелого, чтобы он мог пройти через основу во всю ее ширину, и достаточно больших размеров, чтобы на шпульку можно было наматывать побольше утка, так как иначе ее приходилось бы часто менять. К этому присоединялось приспособление в виде берда, или гребня, с многочисленными мелкими зубьями, через которые пропускались (через отверстие между двумя зубьями) нити основы. Этим достигалось равномерное распределение и скрепление между проведенными через основу уточными нитями в целях получения большей плотности ткани.

До Кэя движение челнока происходило таким образом, что оп перебрасывался ткачом через станок из одной руки в другую и обратно. Но это возможно было лишь в том случае, если основа была не шире длины рук сидящего у станка ткача. Иногда это неудобство устранялось прикреплением к сиденью ткача скользящей доски, длина которой соответствовала ширине основы, так что оп во время движения челнока мог быстро передвигаться с одной стороны станка на другую. Обычно, однако, при значительной ширине тканей, станок вынуждены были обслуживать двое рабочих, из которых каждый перебрасывал челнок через нити основы и затем подхватывал его при обратном его движении. Изобретение Кэя заменяет передачу челнока руками механическим приспособлением, прикрепленным к раме станка. Концы последней снабжены коробками для помещения челнока, который приводится в движение при помощи двух деревянных ракеток, подвешенных к раме на горизонтальных прутьях, и шнурка. Дергая за шнурок, ткач приводит поочередно в движение ракетки. Челнок, получив от них удар, уже не летит по воздуху, а движется по гладкой доске; пружина у конца каждого прута останавливает его и приводит в первоначальное положение.

Кэй заменил (в 1726 г.) и деревянные зубья берда металлическими, что не только усиливало их прочность, но и улучшало качество и давало возможность делать их более частыми, тем самым облегчая выделку более тонких сортов тканей.

Результатом этого прядильного «голода» явилось действительно изобретение прядильной машины, появление которой знаменует собою новую эру в истории экономической жизни, - эру машинного производства. Изобретение прядильной машины связано с именами Льюиса Поля, Джона Уайета, Аркрайта, Харгривса и Кромптона. Изобретение Поля и Уайета (1730-е годы) стали применять на практике лишь с начала 80-х годов XVIII в., когда их прядильная машина была в деталях усовершенствована Аркрайтом.

В машине Поля и Уайета нить, проходя между валиками, из которых каждая пара вращается скорее, чем предыдущая, вытягивается и становится все тоньше по мере своего движения вперед. Валики, следовательно, заменяют человеческую руку и создают непрерывную ленту, которая, скручиваясь веретеном, наматывается на шпульку, находящуюся на веретене И изобретение Аркрайта построено на том же принципе валиков, или цилиндров, которые должны натягивать нить, наматывающуюся на веретено. Колесо приводит в движение четыре пары валиков, из которых каждая вращается с большей скоростью, нежели предшествующая. Верхний цилиндр покрыт кожей, нижний с желобками, идущими продольно. Пройдя между цилиндрами, все более вытягивающаяся (вследствие прогрессивного ускорения их) нить скручивается и навивается на вертикальные веретена.

Однако машина Аркрайта, названная ватерной, так как она приводилась в движение силой воды, приготовляла слишком толстые нити, непригодные для более тонких материй. Необходимую для прядения тонких ни гей машину изобрел Харгривс и назвал ее «Дженни» в честь своей дочери Евгении. Наконец, венцом этих изобретений явилась машина Кромптона. Последний соединил в одной машине достоинства и водяного станка Аркрайта, и изобретения Харгривса, так что получалась тонкая, как на дженни, но вместе с тем крепкая, как на ватерной машине, нить. Кромптон назвал свой аппарат «мюль-машиной» (от слова «мул»), помесью из двух различных аппаратов. Если водяной станок Аркрайта дал возможность выделывать коленкоровые ткани, изделия из чистого хлопка, которые ранее привозились из Индии, то благодаря мюльной машине, доставлявшей нить особенной тонкости, Англия опередила легендарную искусность индусов, производя муслин (кисею) особенной, совершено неизвестной до того времени тонкости и нежности. Возникло новое производство муслина, центром которого являлся Ланкашир, и в 1785 г. Великобритания производила не менее 50 тыс, штук муслина.

До изобретения прядильной машины чувствовался «прядильный голод» , теперь он был не только удовлетворен, но и удовлетворен с избытком: прядильщик в состоянии был в течение того же времени произвести в 200 раз больше, чем до появления дженни-машины. Картина резко изменилась: уже не хватало ткачей для обработки всей производимой пряжи. Таким образом, снова не получалось равновесия, и положение было столь же неудовлетворительно, как и прежде; но причина его лежала уже в ином направлении. В 80-х годах XVIII в. прядильное производство значительно обгоняло ткацкий промысел, и последний уже не поспевал за первым, замедляя изготовление бумажных тканей. Это вызвало работу творческой мысли в новом направлении, — стремление к усовершенствованиям в технике ткацкого производства. Действительно, вскоре был изобретен Картрайтом механический ткацкий станок²; ткач, работавший на нем, создавал почти столько же, сколько 40 ручных ткачей в течение того же времени. Но на практике он стал применяться лишь значительно позже — для этого нужны были еще усовершенствования ткацкого станка Радклиффом и Хорроксом. Только с 1813 г. фабриканты стали пользоваться этим изобретением, заменявшим и в области ткачества физический труд машинным. Но еще и впоследствии они полагали, что количество ручных ткачей в будущем не только не уменьшится, а, напротив, еще должно возрасти. Лишь значительно позже они поняли всю неосновательность такого предположения.

Первая прядильная машина приводилась в движение частью рукой человека, частью силой животных — ослов и лошадей — или, наконец, силой воды. Но для более крупных предприятий этих двигательных сил было недостаточно; фабрики со значительным количеством прядильных машин могли возникать лишь при условии применения двигательной силы пара. Быстрый рост английской бумагопрядильной индустрии и был результатом одновременного распространения прядильной машины и изобретенного Уаттом парового двигателя. Однако было бы ошибочно предполагать, что изобретение паровой машины было вызвано потребностью в ней в хлопчатобумажной промышленности; паровой двигатель был изобретен гораздо раньше, чем необходимость в новой силе природы стала ощущаться в обрабатывающей промышленности. И изобретение паровой машины было вызвано важными потребностями экономической жизни, но только не в индустрии, в области горного дела. До 1780-х годов еще никто не мог себе представить паровую машину иначе как в виде насоса для выкачивания воды из рудников. Такова была первая паровая машина, изобретенная Томасом Сэвери в 1698 г. В рудниках, при достижении известной глубины напор оказывался столь сильным, что приходилось применять огромное количество лошадей для выкачивания воды. Но и это нередко не помогало: рудники заливались водой, и приходилось прекращать разработку их. Сэвери было известно тяжелое положение владельцев рудников, которые едва в состоянии были бороться с напором воды, и он решил прийти им на помощь. 8 его патенте машина названа изобретением «для поднятия воды и для приведения в движение всевозможных мельниц двигательной силой огня»; Сэвери назвал ее «другом горнозаводчика». Однако вскоре выяснилось, что при пользовании этим изобретением опасность взрыва очень велика, а в то же время сила машины была незначительна, и она поглощала такое количество топлива, что применение ее в широких размерах не могло быть экономически выгодным. Применялась машина только там, где не требовалось большого количества сил: она годилась для устройства фонтанов, купален, для орошения садов.

Другом горнозаводчика водоподъемная машина Сэвери стала лишь в усовершенствованном Ньюкоменом и Коуле виде. В этом виде она давала возможность выкачивать воду на глубине вдвое большей, чем это было возможно раньше, и поэтому в рудниках Корнуэльса появился сильный спрос на нее уже в 1720-х годах. Однако при большом напоре воды и ее сил не хватало. Несколько десятилетий спустя в Корнуэльсе, дойдя до известной глубины, приходилось уже снова прекращать производство; но тогда появилась изобретенная Джемсом Уаттом паровая машина, применяемая в производстве и до нашего времени. Все с напряжением ожидали результатов действия новой машины, и она действительно превзошла наиболее смелые надежды; уже при применении первых двух машин в рудниках Корнуэльса в 1777 г. можно было убедиться в преимуществах нового изобретения по сравнению с предыдущими. «Скорость, сила, объем машины и страшный шум, производимый ею, — писал Уатт своему компаньону Болтону, — удовлетворили всех, кто ее видел, — и друзей, и недругов. Я пускал ее два раза в ход таким образом, чтобы она двигалась более спокойно и делала меньше шуму, но мистер Вильсон (владелец рудника) не может спать, если не слышит се бушевания. Между прочим, из шума, производимого машиной, люди, невидимому, заключают о силе ее. Скромные заслуги здесь столь же мало признаются, как и среди людей». Спустя три года фирмой Болтон-Уатт было установлено 20 машин в Корнуэльсе, произведено же было на их заводе вдвое больше. В 1790 г. в Корнуэльсе уже не было ни одной машины системы Сэвери — Ньюкомена; эта столь прославленная в свое время водоподъемная машина была совершенно вытеснена гениальным изобретением Уатта.

Лишь с большим трудом Болтону удалось убедить Уатта приспособить водоподъемную машину к нуждам обрабатывающей промышленности — дать возможность применения и там парового двигателя. К этому времени, в 1780-х годах потребность в паровом двигателе ощущалась уже и в обрабатывающей промышленности, не только в хлопчатобумажной, но и в металлургической.

Паровой насос Сэвери применял одновременно и атмосферное давление для всасывания воды, и давление пара для нагревания ее. Он состоит из сообщающихся между собой котла и резервуара. Последний в своей нижней части имеет две трубы, из которых каждая снабжена клапаном, одна труба направлена вниз (всасывающая), откуда откачивается вода, другая идет вверх (выкачивающая). Действует насос следующим образом. Пар проходит из котла в резервуар по соединяющей их трубе и наполняет его; тогда в этой трубе закрывают кран, а резервуар обливают холодной водой. Вследствие охлаждения пар сгущается, в резервуаре образуется частичная пустота, и атмосферное давление заставляет воду из рудника подниматься по всасывающей трубе. Когда резервуар почти наполнился водой, в него вновь пускается пар из котла, который оказывает давление на жидкость и гонит ее по трубе, идущей вверх, так что вода выкачивается.

В то время как Сэвери применял силу пара двояким образом, как для образования путем сгущения его пустоты в насосе, так и для давления, Ньюкомен ограничивается лишь первым, пользуясь только атмосферическим давлением. Устанавливается рядом с насосом, при помощи которого выкачивается вода, паровой котел и над ним открытый сверху цилиндр, в котором движется поршень; котел соединен с цилиндром трубкой, которая снабжена краном. Поршень цилиндра и насос соединены вместе коромыслом; к одному плечу последнего прикреплена цепь, идущая к поршню цилиндра, к другому — цепь к штанге водоподъемного насоса. Сначала открывают кран и пускают по трубе пар из котла в цилиндр, пар выгоняет из него воздух, и поршень поднимается, а штанга насоса опускается; затем, закрыв этот крап, впрыскивают через другой крап в цилиндр холодную воду, тогда пар в цилиндре превращается в жидкость, упругость его становится меньше, и атмосферное давление толкает поршень вниз; опускаясь он поднимает штангу насоса. Из цилиндра выпускают воду, н весь процесс начинается сначала

Таким образом получается правильное движение поршня насоса вверх и вниз, насос работает.

В «огненной» машине Ньюкомена были затем сделаны дальнейшие усовершенствования: предохранительный клапан для устранения опасности взрыва, проволочные соединения между коромыслом и обоими кранами (впускающим пар и впрыскивающим воду), которые должны попеременно открываться и закрываться, благодаря чему это открывание и закрывание, прежде крайне утомительное (оно производилось рукой несколько раз в минуту), совершалось автоматически.

Изучая машину Ньюкомена, Уатт пришел к выводу, что большой расход пара является последствием того, что он впускается в цилиндр только что охлажденным взбрызнутой в него холодной водой, так что приходилось затрачивать много тепла для восстановления высокой температуры. Поэтому надо было сделать так, чтобы цилиндр оставался всегда таким же горячим, как и самый пар. Уатт этого достиг устройством отдельного холодильника (конденсатора), в котором происходило сгущение пара и где температура могла быть понижена насколько это было необходимо, без одновременного изменения температуры цилиндра.

В машине Ньюкомена на нагрев стенок цилиндра требовалось время, так что движение поршня было очень медленное, теперь же в холодильнике постоянно поддерживалось низкое давление, и поршень мог двигаться с любой скоростью.

Но кроме того, в целях воспрепятствования охлаждению стенок цилиндра воздухом при опускании поршня он решил совершенно прекратить доступ в цилиндр охлаждающего его воздуха, заменив атмосферное давление в качестве движущей силы давлением пара. Это была уже, следовательно, не атмосферическая машина, а паровая. Пар применялся в качестве активной силы, рождающей движение.

В лице этой паровой машины одиночного действия (модель ее была окончена в 1765 г.) мы имеем по форме такое же приспособление, заставляющее работать водоподъемный насос, какой построил Ньюкомен. Однако, помимо особого холодильника, имелись и некоторые другие отличия, в особенности то, что цилиндр не был открыт, как в машине Ньюкомена, а имел крышку, снабженную сальником, через который проходил стержень от поршня. И теперь пар пропускался из котла в верхнюю часть цилиндра и, давя на поршень, заставлял его опускаться и поднимать тем самым штангу водоподъемного насоса, привешенную к коромыслу. В то же время нижняя часть цилиндра была соединена с холодильником, так что при опускании поршня ему противодействовало только небольшое давление холодильника. После того как поршень опустился, сообщение нижней части цилиндра с холодильником и верхней с котлом прерывалось. Зато устанавливалось сообщение между обеими частями цилиндра — верхней и нижней Пар из верхней части переходил в нижнюю, и давление на поршень сверху и снизу уравнивалось, так что поршень мог быть поднят весом штанги насоса. После прекращения сообщения между частями цилиндра верхняя часть его вновь сообщалась с котлом, и тот же процесс начинался сначала.

В машине одиночного действия работа производилась только тогда, когда поршень опускался, поднимая при этом другой конец коромысла, к которому была прикреплена штанга насоса, так что поднималась вода в последнем. Когда же поршень поднимался, машина не производила никакой работы, но в ней и не было надобности, когда штанга насоса (вследствие восхождения поршня) шла вниз. Но эта же перемежаемость действия, не вызывавшая неудобств, пока речь шла о водоотливной машине, являлась существенным недостатком при применении паровой машины в качестве двигателя на фабриках и заводах.

В 1782 г. Уаттом была взята привилегия на паровую машину двойного действия, где этот недостаток был устранен. Здесь был вскоре применен изобретенный им параллелограмм Уатта³ и центробежный регулятор, действовавший на дыхательный клапан в трубе, пропускающей пар из котла в цилиндр Распределение пара производится сложным механизмом из четырех клапапов, переставляемых выступами на стержне воздушного насоса, действующими на систему рычагов. Коромысло (балансир) посредством шатуна и мотыля приводит в движение вал с маховым колесом. Но вал служит только для уравнения движения. Дальше движение его никуда не передается. Движение же сообщается дальше (передается насосу или рабочей машине) при помощи второго, прикрепленного к коромыслу, шатуна (стержня).

В это время машинный способ производства распространяется и в металлургической индустрии: кричный молот и мехи — ручные инструменты кузнеца и древесный уголь при плавке железа уступают место воздуходувной машине, пламенной печи на минеральном топливе и прокатному стану — автоматическим приспособлениям человеческого ума. До 1780-х годов развитие железоделательного производства было сопряжено с большими затруднениями, так как приводило к истреблению лесов. Лес в те времена удовлетворял самым разнообразным потребностям населения. Почти исключительно из дерева строились дома, а так как в силу этого, как и ввиду низкой пожарной техники, легко выгорали целые кварталы и даже целые города, то необходимы были каждый раз новые многочисленные постройки, так что спрос на дерево был велик. Но из дерева выделывались и всевозможные инструменты и утварь (прялки, ткацкие станки, воздуходувные машины, водяные машины, даже первые паровые двигатели), части ружей, пушечные лафеты, мосты, повозки, в особенности же корабли, что при возрастающем развитии кораблестроения имело крупное значение. В Англии к концу XVIII в. насчитывалось свыше 10 тыс. судов, между тем для среднего корабля необходимо было 4 тыс. дубовых стволов. Много леса сжигали в качестве дров для отопления жилищ, причем это количество увеличивалось вследствие примитивной техники устройства печей и способов отопления. Наконец, в лесе нуждались всевозможные отрасли производства: кирпичное, стекольное, фарфоровое и ряд других. Но наибольшим пожирателем леса являлась металлургическая промышленность, и здесь опять-таки, наряду с рудниками (дерево для шахт и т.д.), главное значение имела самая обработка железа, - даже металлургические заводы с небольшим числом рабочих истребляли огромные площади лесов.

С XVII в., с увеличением флота в различных странах, с ростом городов, с развитием различных отраслей промышленности⁴, в особенности железоделательной, истребление лесов стало сильно прогрессировать. При тогдашних способах выделывания из руды железа сжигалось чрезвычайно много дерева: чтобы получить одну тонну железа, необходимо было сжечь четыре сажени дров строевого леса. Конечно, расчистка лесов приносила даже пользу, содействуя развитию земледелия образованием просек; но «прожорливые» железоделательные заводы пожирали все, что только могло сгорать, так что большие старые леса быстро исчезали. Лес целиком истреблялся, и надо было выжидать много лет, пока он опять вырастет. Чтобы положить конец беспощадному истреблению лесов в ближайших окрестностях Лондона, жителями которого овладело опасение, что столица вскоре вовсе не будет иметь топлива поблизости, уже в 1581 г. было воспрещено актом парламента рубить лес на выделку железа на протяжении 14 миль от Темзы. Вообще в разных странах приходилось запрещать устройство заводов в различных районах, ограничив количество леса, которым завод мог пользоваться, и определяя сезон, в течение которого завод может работать. Но распоряжения эти быстро забывались, надо было многократно повторять их. До нас дошло огромное количество таких правил пользования лесом. В конце XVIII в. все взоры были обращены на гибель лесов, все умы заняты этим вопросом. «Он являлся чуть ли не вопросом будущности всего экономического развития Европы, был, быть может, важнее, чем другой вопрос: кто победит — Наполеон или его противники» {Зомбарт).

Таким образом, единственный исход заключался в замене леса минеральным топливом. Каменный уголь уже раньше применялся в различных отраслях производства, например в пивоваренном, кирпичном, для отопления печей, но вся суть заключалась в том, как применить его в выделке чугуна, - для этого нужно было коренным образом изменить всю технику производства. Еще в начале XVII в. было взято несколько патентов на выделку чугуну без употребления древесного угля, но изобретения эти на практике не применялись; железоделательное производство стало сокращаться, опасались, что оно вовсе исчезнет. Только в 1735 г. Абрахам Дерби достиг наконец этой цели; но производство чугуна посредством каменного угля стало применяться лишь полвека спустя, когда дальнейший процесс — превращение чугуна в полосовое железо — был усовершенствован, стал производиться при помощи минерального топлива. Это достигнуто было изобретениями Корта в 1780-х годах (отражательные печи); с этих пор обработка чугуна и прокатывание его также производились на каменноугольном топливе. Выплавка чугуна совершалась теперь в доменных печах на каменноугольном коксе в несравненно больших, чем прежде, размерах и с применением воздуходувных машин (изобретение Робука 1760 г.). Переработка же чугуна в железо и сталь производилась в новых пламенных или отражательных печах, где чугун под влиянием кислорода воздуха обуглероживается и превращается в тестообразную массу железа. Ввиду того что при этом новом механическом способе выработки железа тестообразная масса перемешивается ломом, он получил название пудлингования (to puddle — по-английски «мешать»). Пудлингование, означавшее полный переворот в металлургической промышленности (с 10-20 т в сутки выплавка полосового железа поднялась до 200 т), применялось в той повсюду в течение века. Оно стало совершенно исчезать лишь к концу XIX в. Результатом этого было то, что вместо 18 тыс. т полосового железа, вырабатываемых в Англии в середине XVII в., в 1823 г. производилось 455 тыс. т⁵. В середине XVIII в. многие держались того мнения, что Англия может обойтись без собственной железоделательной промышленности, что ей выгоднее пользоваться железом, привозимым из Испании, чем изготовлять его у себя дома, ибо этим предотвращалось бы истребление лесов. Железа привозилось много и из других стран — из Швеции и из России. В начале XIX в. Англия, напротив, не только избавилась от иностранной зависимости в получении железа для изготовления машин и инструментов, но и стала вывозить этот металл в огромном количестве в другие страны.

Экспорт чугуна повысился с 8900 т в 1829 г. до 23 тыс, в 1833 г. и 50 тыс. в 1840 г.⁶ В то же время рост добычи каменного угля выразился в следующих цифрах: в 1700 г. — 2600 т (незначительное повышение, по сравнению с 1660 г., когда он составлял 2100 т), в 1750 г. — 4800, в 1770 г. - 6200, в 1800 г. - 10100, в 1816 г. - 27 тыс.⁷ Металлургическая промышленность теперь уже зависела не от леса, а от каменного угля, почему обнаруживается теперь стремление применить заводы к каменноугольным шахтам. В то же время промышленность могла уйти от берегов рек, ибо воздуходувные машины приводились теперь в движение силой пара, появились паровые молоты и паровые прокатные станы.

Появление машин и фабричного способа производства во второй половине XVIII в. объясняется, однако, не одной потребностью в усовершенствованной технике, но и тем уровнем, которого достигли естественные науки и техника в это время. До середины XVIII в. эти изобретения были немыслимы по той простой причине, что наука и техника стояли на слишком низкой ступени развития. Так, изобретение паровой машины было результатом приобретенных к этому времени научных сведений, и постепенное развитие ее происходило одновременно с развитием естественных наук. Сэвери и Ньюкомен при устройстве ими паровой машины основывались на великом открытии о давлении воздуха, сделанном Торичелли в 1643 г., тогда как до него думали, что природа не терпит пустого пространства Причина несовершенства изобретенной ими паровой машины коренилась в отсутствии научных сведений о теплоте и ее свойствах. Точный прибор для измерения теплоты был впервые изобретен в 1650 г. голландцем Дреббелем в виде термометра с раствором медного купороса; лишь в 1714 г. Фаренгейт воспользовался ртутью для измерения температуры; за ним уже последовали термометры Реомюра в 1730 г. и Цельсия в 1741 г. Далее, в 1760 г. профессором университета в Глазго Блэком были сделаны важные открытия в области теории теплоты: он выяснил понятие свободной и скрытой теплоты и удельной теплоты. Одним из наиболее прилежных учеников Блэка был механик Уатт; приобрев новые сведения по теории теплоты, Уатт приступил к усовершенствованию паровой машины и создал свое великое изобретение. Таким образом, на изобретение паровой машины наука имела огромное влияние, и без открытий, сделанных в области физики, это изобретение было бы немыслимо.

В других изобретениях второй половины XVIII в. это влияние не обнаруживается столь ясно, как в истории паровой машины; однако и здесь можно проследить те нити, которыми они связаны с современной им техникой и естественными науками.

Нередко указывают на то, что эти изобретения были сделаны людьми, совершенно незнакомыми с естественными науками. Харгривс, изобретатель дженни, был ткач; Аркрайт, изобретатель ватерной машины, был цирюльник; Картрайт, изобретатель механического ткацкого станка, был сельский священник. Действительно, эти изобретения не были созданы учеными механиками, подобно паровой машине; но изобретатели их не были также лишь цирюльниками, священниками или простыми рабочими. Они были механиками, именно - часовых дел мастерами. Так, цирюльник Аркрайт был вместе с тем часовых дел мастером; прозвище его было «ноттингемский часовщик». Точно так же Фултон, изобретатель парохода, был первоначально часовщиком; хотя он вскоре и бросил это занятие, но приобретенные в этом ремесле сведения имели большое влияние на конструкцию его изобретений. С ним познакомился Картрайт, впоследствии изобретший механический ткацкий станок, и также построил модель парохода, колеса которого приводились в движение посредством часового механизма. Таким образом, и Картрайт был не только священником, но и механиком. Наконец, и Харгривс соединял с занятием ткача профессию механика, принадлежал к числу тех импровизированных инженеров, которые в те времена, за отсутствием настоящих инженеров, устанавливали водяные и ветряные мельницы, насосы и фонтаны, производили необходимые починки в механизмах и руководили их конструкцией. Эти лица знали обыкновенно арифметику, отчасти и механику, умели чертить проекты, вычислять скорость и силу механизмов.

То обстоятельство, что изобретатели в области прядильно-ткацкой промышленности были знакомы с часовой механикой, является крайне важным для понимания того, при каких условиях возникли новые изобретения. Сложность часового механизма и тонкость работы, необходимость иметь дело с целой системой зубчатых колес и пользоваться самыми разнообразными инструментами — все это должно было подготовить будущих изобретателей прядильной машины и механического ткацкого станка. Дело в том, что то же самое маховое колесо, которое первоначально применялось в искусстве изготовления часов для регулирования их хода, служило впоследствии, в машинной технике XVIII в., средством для поддержания хода машин. Но, находясь в связи с часовым искусством, изобретения в области прядения и ткачества, тем самым стоят в связи и с открытиями в области естественных наук, ибо уже первые успехи в технике часов всецело покоятся на новых открытиях, сделанных в физике, — на установленных в XVII в. Галилеем и Гюйгенсом законах колебания маятника. С середины XVII в. часы уже стали точными приборами, основанными на выводах науки. Таким образом, ясно, что изобретение машин обусловливалось не только нуждой в них, но и успехами в области естественных наук и техники.

Промышленность и торговля Англии в течение всего XVIII в. быстро развивались, и, когда в области естественных наук были сделаны новые успехи, Англия в состоянии была удовлетворить назревшую потребность в технических улучшениях. Капитал уже был налицо — это видно и из роста горного дела в XVIII в., и из размеров государственного долга Англии, и низкого процента, по которому заключались займы. На обилие свободных капиталов указывает и головокружительная спекуляция начала XVIII в.⁸ Предыдущим развитием — обезземеливанием крестьян — был подготовлен и другой необходимый для фабричной промышленности элемент — рабочая сила. Огораживания XVIII в. заставили мелких землевладельцев продавать свои земли и уходить в города в качестве фабричных рабочих. С XVIII в. исчезли промышленные монополии, а регламентация производства и цеховые правила хотя и не были официально отменены, но на практике потеряли свое значение. Народился, как мы видели выше, и стал к концу XVIII в. уже массовым явлением в Англии новый тип предпринимателя, характерной чертой которого являлись инициатива, расчетливость, затрата большого количества труда на ведение предприятия, стремление расширить сбыт посредством оповещения покупателей, рассылки коммивояжеров и т.д. и улучшать организацию и техническое оборудование применением новейших усовершенствований. Все условия экономической жизни в Англии способствовали промышленному перевороту, все было как бы подготовлено для такого переворота, все ожидало лишь толчка, который бы вызвал полное преобразование в промышленной жизни страны. Таким толчком явились машины.

Первоначально несколько мюльных машин или несколько дженни приводились в движение руками человека, их можно было установить в любом месте, в том же жилом помещении, где прежде кустари работали ручным способом, особых усилий для этого еще не требовалось. Но позже, по мере того как количество шин увеличивалось, производство расширялось, приобретались паровые двигатели, мастерская уже превращалась в крупное фабричное предприятие. Появление первых машин вызвало вражду к ним как со стороны скупщиков-предпринимателей, так и со стороны мастеров-кустарей и самостоятельных ремесленников, со стороны всех предпринимателей старого типа, которые не допускали никаких новшеств вообще и в частности в раз установившихся, применяемых в течение веков способах производства и опасались их. Изобретатели подвергались гонениям; конкуренты-промышленники, услышав о новом изобретении, являлись в дом изобретателя, уничтожали его модели или машины, на которых он работал. Изобретатели вынуждены были спасаться бегством, как это испытали и Харгриве, и Аркрайт — изобретатели прядильной машины.

Но вскоре отношение предпринимателей к изобретениям изменилось. Они поняли, что путем новых машин можно нажить состояние, что не бороться с ними надо, а, наоборот, узнать как можно скорее секрет нового изобретения, скопировать его и применить в производстве. Теперь всякий старался воспользоваться новыми изобретениями, ничего не уплачивая авторам последних, бесцеремонно нарушая их права. Таково было поведение владельцев металлургических заводов в отношении Корта; Уатт и Болтон также вынуждены были возбуждать ряд процессов против тех, кто незаконно пользовался паровой машиной. Другие изобретатели никакого патента на машину не брали и охотно предоставляли пользование ею всем и каждому. Но и те, кто добивался патента, как, например, Аркрайт, пользовались им недолго: владельцы фабрик добились того, что Аркрайт был лишен патента в 1785 г. После того как патент Аркрайта был уничтожен и изобретателю за пользование машиной уже ничего не нужно было платить, ее стали широко применять, началось распространение фабричной промышленности в области хлопчатобумажного производства, совершавшееся с чрезвычайной, прямо лихорадочной быстротой. «Всякий, кто имел капитал, хотя бы весьма небольшой, брался за это дело - лавочники, трактирщики, перевозчики товаров — все они становились фабрикантами. Многие из них терпели неудачу и вынуждены были вернуться к своим прежним занятиям или увеличить собою армию фабричных рабочих. Но другие достигали своей цели и наживали состояния, хотя и не имели понятия о той отрасли производства, посредством которой обогащались». Много фабрикантов вышло из тех йоменов, которые вынуждены были покинуть свои земли вследствие огораживаний; они обнаружили большую предприимчивость в области промышленности и нередко, нажив богатства, покупали обратно земли отцов и дедов. Другие превратились в фабрикантов из скупщиков-предпринимателей, перестав раздавать материал на дом и помещая станки в собственных, наскоро выстроенных зданиях. Было также много кустарей, мелких мастеров, открывавших фабрику на деньга, скопленные в предшествующие годы из небольшой заработной платы. И в области бумагопрядильной промышленности, и в производстве гончарных и металлических изделий находим целый ряд случаев, когда рабочие достигли положения предпринимателя. Первоначально фабриканты жили еще весьма скромно; они не подражали лендлордам в расточительности. Бережливость и расчетливость нового типа предпринимателя давала себя знать; приобретаемые доходы снова помещались в предприятия, затрачивались на расширение их. Только когда благосостоянию семьи уже было положено основание и делать сбережения уже не было надобности, когда фабриканты уже свыклись со своим новым положением, тогда в лице их детей и внуков уже появилось новое поколение, с новыми потребностями и привычками, с новыми расходами.

Самой трудной задачей фабриканта была организация предприятия — новая задача, которой скупщики-предприниматели, раздававшие работу на дом, еще не знали. Прежде всего, кустари не соглашались покидать свои жилища и идти на фабрику; с презрением они относились к тому, кто посылал туда своих детей, — работа на фабрике считалась низменной, недостойной мастера. Вследствие этого рабочий персонал приходилось набирать из иных элементов: крестьяне, ушедшие из сел вследствие огораживаний, уволенные солдаты, нищие, призреваемые приходами, подонки всех классов и слоев населения — вот кто шел на фабрику в первый период фабричного производства. Все это были люди совершенно недисциплинированные и неподготовленные к фабричной работе, которых нужно было прежде всего приучить к правильной работе, приноровить к машинному способу производства. А это было нелегко, ибо рабочие не только портили много материала, не умели обращаться с машинами, но и вообще противились всякой организации производства, требовавшей от них подчинения и напряженного труда; дисциплина на фабрике была для них тяжела и невыносима. Обвиняя машины в сокращении заработка, рабочий относился к ним крайне враждебно, портил и ломал их. Всякое волнение рабочих сопровождалось разгромом фабрик и уничтожением машин; разрушение машин составляло в течение нескольких десятилетий явление обычное. Уже первые действия этого рода вызвали закон 1769 г., угрожавший смертной казнью за разрушение здания, в котором имеются машины, одним лицом или толпой, незаконной и мятежной. Когда начинались волнения, сопровождавшиеся уничтожением машин рабочими, правительство посылало войска, и дело оканчивалось кровопролитием и ссылкой в колонии; но большинство участников благодаря содействию населения ускользало от преследования: население стояло в этой борьбе на их стороне.

Однако эти волнения, нанося убытки отдельным предпринимателям, все же не могли задержать победоносного шествия фабричной промышленности. Фабрики росли и расширялись, промышленное население страны увеличивалось за счет сельскохозяйственного. Крупным промышленным центром стал прежде всего Манчестер, в котором и вокруг которого в Ланкашире сосредоточивалась хлопчатобумажная промышленность. В 1727 г. Дефо еще называл Манчестер одним из наиболее крупных, пожалуй, крупнейшим селом Англии; полвека спустя в Манчестере уже насчитывалось 3400 домов и 22 тыс. жителей, — сооружение каналов облегчило Манчестеру снабжение углем и торговые сношения с Ливерпулем. Но быстрый рост его начался позже: в 1790 г. население достигло всего 50 тыс., а десять лет спустя — 95 тыс.; в 1841 г. оно равнялось 350 тыс. В 1786 г., по словам современника, над домами возвышалась лишь одна труба — фабрики Аркрайта; через 15 лет в Манчестере насчитывалось свыше 50 бумагопрядильных фабрик, большинство которых пользовалось силой пара.

Результаты новой техники производства сказались весьма быстро. В 1788 г. расходы предпринимателя на сырье и труд при производстве хлопчатобумажной пряжи равнялись 12 шиллингов, в 1800 г. они под влиянием применения прядильной машины сократились до 3 шиллинга, т.е. составляли всего четвертую часть тех расходов, которые необходимы были прежде для производства пряжи; наконец, в 1830 г. расходы немногим превышали 1 шиллинг. Такое уменьшение издержек обозначало огромную экономию в производстве. Оно сопровождалось сильным удешевлением бумажной пряжи: с 35 шиллингов в 1788 г. цена фунта пряжи упала до 9 шиллингов в 1800 г. и до 3 шиллингов в 1830 г., т.е. население уплачивало в 1800 г. за фунт пряжи всего четвертую часть прежней цены, а в 1830 г. всего 1/12 часть того, что стоила пряжа до введения машин. Благодаря этому потребление бумажных тканей чрезвычайно возросло. По Эллисону, производство бумажной пряжи в Англии увеличилось с 106 млн фунтов в 1819-1821 гг. до 216 млн в 1829-1831 гг. (т.е. почти удвоилось за десятилетие), повысилось в 1844—1846 гг. до 523 млн и в 1859-1861 гг. до 910 млн, следовательно, за 40 лет возросло в 8—9 раз. Производство бумажных тканей, составлявшее еще в 1819—1821 гг. всего 80 млн фунтов (тогда еще преобладало ручное ткачество), повысилось в 1829-1831 гг. до 143 млн, в особенности же в 1844—1846 гг. (широкое применение ткацких машин) — до 348 млн, в 1859—1861 гг. оно составляло 650 млн фунтов. Люди, которые прежде вследствие дороговизны бумажных материй не могли их приобретать, получили теперь возможность потреблять их, одеваться в дешевые бумажные изделия. Указывают на то, что дешевые ситцевые рубашки, которые можно было стирать, вызвали полный переворот в народном здравии, так как лишь с появлением их оказывалось возможным держать тело в чистоте (Гриффит). Но страдало от всего этого мелкое ручное производство; вследствие появления машин заработки ручных прядильщиков сильно упали, и вскоре в Англии ручной труд в прядильном производстве уже стал невозможен.

Было бы, однако, ошибочно думать, что это развитие крупной промышленности шло правильно и непрерывно, по прямой линии, все время поднимаясь вверх. Нет, мы находим с начала XIX в. сильные колебания в производстве, жестокие промышленные кризисы, эпохи резкого падения конъюнктуры после предварительного подъема. Кризисы не являются чем-либо новым, свойственным XIX в. и эпохе фабрик и машин. Мы наблюдаем их и в предшествующий период возникновения национального рынка, когда производству, работающему для рынка целой страны или значительной части ее, трудно было согласовать свои размеры со спросом на товар, существовавшим в данное время. Но в те времена, ввиду мало развитой техники и отсутствия значительного капитала, как и сильного недостатка в кредите, расширение производства не могло достигать крупных размеров. Поэтому и сокращение его, следующее за этим и вызванное перепроизводством, никогда не могло выражаться в резком падении — предшествующий подъем был слишком слаб. С другой стороны, в те времена были другие причины кризисов, которые вызывались несовершенством хозяйственных условий эпохи XVII—XVIII вв. Постоянные войны приводили к сокращению спроса, как и к уменьшению производства (остановка работы в рудниках, которые заливались водой); связанное с войнами разорение страны оказывало влияние в обоих направлениях; даже недостаток сырья создавал остановку в производстве (прядильный голод, истребление лесов); таможенные столкновения, неурожаи отражались на спросе. Кризисы вызывались и банкротством королей, и спекулятивной горячкой на бирже, и монетной неурядицей, и многими другими явлениями. Но все это происходило вне области производства и хотя и приводило к колебаниям рынка, но не имело характера тех кризисов, которые мы наблюдаем в XIX в. и которые всегда состоят из двух частей — эпохи оживления и эпохи падения.

Если XIX в. в значительной мере, хотя и лишь постепенно, устранил те причины, которые вызывали кризисы предшествующих веков, то, напротив, самый характер крупной фабричной промышленности, развитие свободной конкуренции и мирового рынка, усовершенствования в области кредита и транспорта сделали, в сущности, впервые возможной эту новую форму кризисов, состоящую из определенного цикла явлений: в первый период - усиленный рост производства, расширение предприятий, учреждение новых, развитие кредита, повышение цен; за этим следует внезапный крах, сначала на бирже, затем и в области промышленности - резкое падение цен, многочисленные банкротства, прекращение кредита и недостаток в деньгах, закрытие фабрик и увольнение рабочих, безработица и голод среди них Такой резкий характер имели именно английские кризисы вплоть до 70-х годов XIX в. Если кризисы 1811, 1815 и 1818 гг. еще находились в тесной связи с Наполеоновскими войнами, то кризисы 1825, 1836, 1847, 1857 и 1866 гг. (они появляются периодически каждые 10 лет) обусловливались уже новой техникой, крупной промышленностью, свободной конкуренцией, всем новым строем хозяйственной жизни и не могли не вызывать сомнений в том, насколько благодетельно усиленное развитие производительных сил, раз оно приносит не благополучие, а несчастье для масс населения, вызывает большие разрушения, чем самые тяжелые войны.

Но и помимо этого в фабричной промышленности Англии далеко не все обстояло благополучно. Фабричное население было населением нездоровым, невежественным, жило в печальных материальных условиях. Рабочий день был продолжителен, составлял 12-13 часов и более в день; заработная плата была низкой, плохо прокармливая рабочего, вызывая необходимость жить в грязных жилищах скученно и бедно; широко применялся труд не только взрослых и женщин, но и малолетних детей, которых заставляли работать по 10—12 часов в день. Однако на основании такого рода фактов еще нельзя утверждать, как это нередко делают, что промышленный переворот оказался чрезвычайно пагубным для фабричного населения, что фабрика и машина вызвали все эти бедствия; необходимо предварительно выяснить условия жизни рабочих в предшествующий период. Только путем сравнения между обоими периодами (до и после распространения фабрик) можно определить, вызвало ли появление последних, замена ручного производства фабричным, ухудшение в положении рабочих.

Что касается, прежде всего, наиболее важного момента, именно размеров заработка рабочих, то в этом отношении, несомненно, произошло сильное ухудшение. Правда, денежная, или номинальная, заработная плата рабочих в общем не только не понизилась, а, напротив, даже увеличилась, т.е. возросло то количество денег, которое получал теперь английский рабочий от предпринимателя, но еще скорее и в еще большем размере повышались цены на съестные припасы, так что даже увеличенная денежная плата означала для рабочего меньшую реальную плату, чем прежде, — он мог приобрести на нее лишь меньшее количество нужных ему товаров. Средний годовой заработок прядильщика на фабриках составлял в 1819-1821 гг. 26 фунтов стерлингов, а 25 лет спустя (1844—1846 гг.) 28 фунтов 12 шиллингов, в 1859-1861 гг. он равнялся 32 фунтов 10 шиллингов. Между тем в течение всего XVIII в. промышленный рабочий, по вычислениям Роджерса, зарабатывал в лучшем случае, т.е. когда он работал полных 52 недели в году, всего 15 фунтов 13 шиллингов По сравнению с этой последней цифрой и заработная плата в бумаготкацкой промышленности в эпоху введения машин была выше — именно, годовой доход рабочего равнялся, по Эллисону, в 1819—1821 гг. 20 фунтов 18 шиллингов, в 1829—1831 гг. 19 фунтов 8 шиллингов и повысился в 1844-1846 гг. до 24 фунтов 10 шиллингов и в 1851—1861 гг. до 30 фунтов 15 шиллингов. Наконец, и на шерстопрядильных фабриках заработная плата, по Бенсу, значительно возросла между 1795 и 1805 гг., именно с 16 шиллингов 9 пенсов до 24 шиллингов 8 пенсов в неделю, и снова повысилась между 1805-1815 гг. до 31 шиллинга 8 пенсов; затем она упала до 20 шиллингов 1 пенса в неделю в 1825 г. и, наконец, в 1835 г. плата снова вернулась к тому уровню, который занимала в 1805 г., равняясь 25 шиллингам.

Таким образом, денежная плата в эпоху введения машин не только не сократилась, а, наоборот, увеличилась. Но в то же время с ценами на хлеб произошла резкая перемена: они с середины XVIII в. возрастали все более и более⁹. Артур Юнг в своем труде о ценах, вышедшем в 1815 г., приходит к тому выводу, что с 1760-х годов до 1812 г. цены на хлеб в Англии повысились на 100% и что в том же размере — 100% — увеличилась и денежная заработная плата. Однако, добавляет он, одновременно с повышением цен на хлеб и заработной платы на 100% цена на продовольствие вообще возросла на 134%, ибо цена на мясо увеличилась на 146%, на масло - на 140%, на сыр — на 153%. Таким образом, реальная плата стояла на 1/3 ниже, чем прежде, рабочий вынужден был теперь довольствоваться меньшим количеством продуктов, чем за полвека ранее. Но существенно еще и другое обстоятельство. Даже при сопоставлении одних только цен на хлеб с заработной платой — и те и другая возросли, как мы видели, в равном размере — изменения в них совпадают лишь в том случае, если иметь в виду крупные периоды. Напротив, по отдельным годам такого параллельного движения не существовало. В то время как заработная плата в течение десятилетия почти не изменялась, цена на зерно в отдельные годы возрастала чуть ли не вдвое, и наступал голод; спустя же несколько лет цена снова понижалась до прежнего уровня. Так, за десятилетие 1805—1814 гг. цена на зерно составляла в среднем 90 шиллингов за квартер, а в 1815-1824 гг. равнялась 64 шиллингам. Этому соответствовала и денежная плата. Однако в отдельные годы, как, например, в 1800-1801 гг., в 1809-1813 гг., в 1816-1817 гг., цена на зерно превышала 100 шиллингов, доходя до 135 шиллингов, заработная же плата сохраняла свой прежний размер. В эти годы рабочие прямо голодали, приходы вынуждены были приходить им на помощь, затрачивая миллионы на поддержание бедствующего населения.

Таким образом, денежная плата повысилась недостаточно; она не соответствовала возрастанию цен на хлеб за отдельные годы, не соответствовала увеличению цен на другие припасы. Но едва ли причину этого можно приписывать переходу от кустарной промышленности к фабрике, от ручного труда к машинному. Иногда указывают на то, что промышленная революция выражалась прежде всего в лишении заработка сотен тысяч кустарей, производивших ручным способом, а это должно было вызвать сильнейшее понижение заработной платы Действительно, как мы видели выше, после появления прядильной машины бумагопрядение стало вскоре фабричным производством, и уже в начале XIX в. ручное прядение хлопка на дому отошло в Англии в область предания. Но это касалось лишь одной отрасли труда; в других областях промышленности до 1820 г. применение машин составляло лишь единичное явление, ни о каком вытеснении ручного труда, ни о каком лишении заработка ручных рабочих на дому не могло быть и речи. Между тем бедственное положение рабочих вообще относится именно этой эпохе, к концу XVIII и первым двум десятилетиям XIX в. Так, в области шерстопрядильного производства первые машины появляются лишь около 1835 г., но распространяются в значительном количестве лишь гораздо позже. Еще важнее то обстоятельство, что механический ткацкий станок стал входить в употребление лишь в 20-х годах XIX в. В 1813 г. в Англии насчитывалось всего 2400 механических ткацких станков, а ручных станков было около 200 000; переход ручных ткачей на фабрики совершился лишь в 30-40-е годы. Таким образом, в области ткачества до 20-х годов XIX в. влияние машины еще совершенно не чувствовалось, ручной труд еще процветал. Мало того, как мы видели выше, применение прядильной машины в хлопчатобумажной промышленности содействовало расцвету ручного ткачества; не хватало ткачей для обработки всего того огромного количества пряжи, которое доставляли новые бумагопрядильные машины; так что та единственная категория рабочих, которая в 1780-1820 гг. вытеснялась машиной - бумагопрядильщики, — находила себе в эту эпоху заработок в ткацком производстве.

Таким образом, в конце XVIII в. и первой четверти XIX в. спрос на рабочие руки не уменьшился, и если все-таки рабочие не могли добиться увеличения заработной платы соответственно росту цен на съестные припасы, то это, очевидно, надо приписать совершенно иным причинам.

Что касается установления принципа свободной конкуренции, благодаря которой рабочий при заключении договора с предпринимателем признавался формально равноправным последнему, то свобода договора не могла сразу изменить положение рабочего. Хотя рабочий и пользовался теперь, с отменой прежних законодательных постановлений, правом покинуть в любое время своего хозяина и перейти в другое заведение в той же или иной местности, но фактически он лишен был возможности осуществить это право, - он не в состоянии был ни узнать, где условия труда более выгодны, ни своевременно принять меры к получению работы на более благоприятных условиях, ни, наконец, добыть необходимые средства для переезда в другие места. Наиболее существенное право — право коалиций — не было дано рабочему, а при отсутствии его фактически договор являлся по-прежнему односторонним постановлением хозяина, которому рабочий по старой привычке совершенно подчинялся. Быстрый же рост населения в Англии в эпоху 1781—1821 гг. делал положение рабочего особенно невыгодным: прирост составлял, как мы указывали, в последние два десятилетия XVIII в. 9 и И % и в первые два десятилетия XIX в. даже 14 и 18 % (за десятилетие). Если иметь в виду, что во Франции с 1789—1801 гг. население почти не возросло, а в первой половине XIX в. возрастание его происходило приблизительно в тех же размерах, как в Англии до 1780-х годов, не превышая 5—7% в десятилетие, то станет понятным, что в Англии оказывался избыток рабочих рук, который не находил себе применения и который мешал и другим рабочим добиться платы, соответствовавшей изменениям цен на съестные припасы.

Рабочий день в XVII—XVIII вв., как мы видели выше, был весьма продолжителен: в Лондоне в 1774 г. огромное большинство предприятий работало с 6 часов утра до 8—9 часов вечера, т.е. 14—15 часов в сутки. Как указывает Сидней Вебб, «в 1797 г. английский рабочий трудился обыкновенно 72 часа в неделю, и это составляло уже шаг вперед по сравнению с 1747 г., когда большинство работало 75—80 часов в неделю». В последующую эпоху рабочий день временно возвращается к тому размеру, который являлся обычным в первой половине XVIII в. Именно, в 1804 г. на бумагопрядильных фабриках рабочее время составляло 74-80 часов в неделю, т.е. столько же, сколько мы находим в предприятиях с ручным трудом, до появления машин, в 1747 г. Но затем в 1814 г. продолжительность труда сократилась на бумагопрядильнях до 74 часов в неделю, а в 20-30-е годы и до 69—70 часов, т.е. рабочий день с 14-15 часов уменьшился до 12 часов. Точно так же и на бумаготкацких фабриках господствовал рабочий день в 14—15 часов только в 1814 г., когда механический станок применялся еще весьма мало. Напротив, в 1832 г., когда ручной труд и в бумаготкацком производстве был уже в значительной степени заменен машинным, работа продолжалась не более 72 часов в неделю, т.е. 12 часов в день. Сравнительно с 8- и 9-часовым рабочим днем, господствовавшим в Англии в начале XX в., 12 часов составляют, конечно, крайне длинный рабочий день, и уже в 1860—1870-е годы, а тем более впоследствии, писатели не хотели верить, чтобы до введения машин продолжительность рабочего времени могла быть еще больше; напротив, они полагали, что введение машин вызвало такое увеличение продолжительности труда. Однако в действительности, при изучении рабочего дня в предшествующую промышленному перевороту эпоху проходится признать, что распространение машин вызвало не ухудшение, а, напротив, даже известный прогресс в этом направлении.

То же самое мы должны сказать и в отношении степени распространения в промышленности труда женщин и детей. Из анкет, произведенных парламентом, мы узнаем о сильнейшей эксплуатации детей на фабриках (и в рудниках); о полуголодных детях 6—7 лет, которые работают целыми днями, нередко и ночью, не имея даже времени для принятия пищи, а принимая ее во время самой работы. Но как ни ужасны эти описания, они не представляют собою ничего нового. Как мы видели выше, уже в XVII и XVIII вв., задолго до появления фабрик, и в Англии, и на континенте Европы труд малолетних применялся в широких размерах, и все стремления того времени были направлены к возможно лучшему использованию этого дешевого труда.

Наиболее ужасной эта эксплуатация детей становилась тогда, когда фабриканты пользовались трудом сирот, получаемых ими из домов призрения. Сэр Фредерик Эден, произведение которого относится к 1797 г., указывает на то, что в Англии с появлением машин, приводимых в движение силою воды, оказалась потребность в рабочей силе детей в местностях с проточной водой. Сюда и посылались тысячи детей в возрасте 7—13 лет из общинных приютов Лондона, Бирмингема и других городов. С изобретением паровой машины эта присылка детей, впрочем, значительно сократилась, ибо промышленность уже не сосредоточивалась более в местах, расположенных у рек, а могла распространяться повсеместно. Однако еще в 1815 г. в английском парламенте указывалось на существование подобных злоупотреблений: один фабрикант приобрел у лондонского прихода известное количество мальчиков, которых уступил другому фабриканту, последний же сильнейшим образом эксплуатировал их. В другом случае фабрикант из Ланкашира заключил договор с лондонским приходом, на основании которого он обязался брать у последнего на каждых двадцать здоровых детей одного идиота.

Как ни ужасен этот род эксплуатации детей, «похищение детей», как его называет Маркс, но и он не является характерным для эпохи применения машин. В Англии и раньше приходы освобождали себя от необходимости тратить общинные суммы на бедных детей, отдавая последних в работу кустарям и ремесленникам. По закону Елизаветы 1601 г., смотрители бедных каждого прихода обязаны были отдавать детей в ученичество: мальчиков — до достижения ими 24-летнего возраста, девочек — до 21 года. Закон 1697 г. обязывал промышленников, по назначению мировых судей, брать к себе детей из приходов в качестве учеников под страхом штрафа в 10 ф. ст. Действительно, например, в чулочном производстве в начале XVIII в. мастера брали детей в огромном количестве, так что нередко приходилось по десяти и более малолетних на одного взрослого рабочего, хотя это было запрещено законом. Но причина этих нарушений закона заключалась в том, что хозяева получали от приходских советов по 5 ф. ст. за каждого малолетнего, от которого освобождалась приходская казна. Положение этих детей было крайне печальное, граничившее с голодной смертью; нередко в мастерской имелся всего один камзол, который надевал каждый раз тот, кому приходилось выйти из мастерской.

Конечно, до появления фабрик, когда главной формой производства являлась кустарная промышленность, дети работали преимущественно на дому, в семье; лишь со времени применения машин они вынуждены были перейти на фабрику, где условия производства оказывали на них особенно вредное влияние, где санитарные условия были, пожалуй, еще хуже, чем в избах и мастерских кустарей. Конечно, машинное производство делало детский труд особенно выгодным и удобным для фабриканта, присоединяя, таким образом, к прежним мотивам, вызвавшим пользование им, еще новый: нередко представлялась возможность заменять взрослых рабочих малолетними — для надзора за машинами во многих случаях и они были вполне пригодны. Но основные причины пользования трудом женщин и детей вытекали из указанной выше промышленной политики того времени, когда все было направлено к одной цели: увеличивать производство и вывоз промышленных изделий из страны, для чего нужно было всячески сокращать расходы в производстве товаров. Поэтому государство устанавливало минимум продолжительности рабочего дня, определяло высший размер заработной платы, покровительствовало применению детского труда, ибо последний был дешевле труда взрослых, да и дети с ранних лет приучались к полезному труду, научались работать.

Вся эта политика сохранилась и с появлением фабрик в конце XVIII в. И лишь постепенно, с начала XIX в., началась борьба с трудом малолетних, который теперь уже считали явлением вредным, опасным для физического и умственного развития нового поколения, — борьба с чрезмерно длинным рабочим днем вообще, с другими неблагоприятными условиями производства. Интересы рабочего как личности стали выдвигаться на первый план: они ставились выше, чем дешевизна производства, чем возможность побивать дешевым трудом конкурентов в лице других стран; а к тому же стало выясняться, что более дешевый труд далеко не всегда и более выгодный.

Не следует, однако, упускать из виду, что первые шаги в этом направлении сделаны были еще до появления машин и находятся в связи с тем фактом, что по мере развития промышленной техники детский труд становился менее пригодным, сложные машины требовали опытного и умелого рабочего. Приложение детского труда в промышленности, еще недавно встречавшее полное сочувствие, вызвало под влиянием эксплуатации приходских учеников мастерами, которым они издавна (с XVI в.) отдавались в обучение, требование вмешательства со стороны государства в область применения детского труда. В 1747 г. (т.е. задолго до появления машин) мировым судьям предоставлено было право отнимать учеников от мастеров, дурно с ними обращающихся. Подобные же постановления повторяются в расширенном виде законами 1792 и 1802 гг. — последний считается началом фабричного законодательства, хотя он является, в сущности, продолжением предыдущего законодательства о приходских учениках и касается, подобно ему, только последних, но не прочих малолетних. Согласно этому закону, приходским ученикам, работающим на хлопчатобумажных и шерстяных фабриках, запрещена ночная работа; рабочий день для них определен в 12 часов, мальчики и девочки должны помещаться в отдельных спальнях, и в одной постели не должно спать более двух детей, наконец, эти фабрики должны окрашиваться два раза в год и должны иметь достаточное количество окон; дети должны обучаться чтению, письму и арифметике и должны по крайней мере раз в месяц посещать церковь.

Касаясь одних лишь приходских учеников, закон 1802 г. имеет, однако, принципиальное значение, вследствие того что — в отличие от предыдущего законодательства о приходских учениках — впервые устанавливает ограничения продолжительности их труда и в этом смысле является исходной точкой для последующего законодательства, определяющего продолжительность труда для различных групп фабричных рабочих. Характерно, что за этим следует слова акт, специально касающийся приходских учеников, — закон 1816 г. требующий исследования каждый раз качеств лица, берущего малолетнего в обучение, а также расстояния предприятия от прихода, ибо выяснилось, что приходские власти отдавали детей пауперов лицам недостойным и проживавшим вдали от приходов. Любопытно, что этим актом впервые устанавливается минимальный возраст отдаваемого в обучение (в законе 1802 г. этого еще не было, была только определена продолжительность рабочего дня) - он должен быть не моложе 9 лет. Это тот же возраст, который три года спустя (законом 1819 г.) был определен для детей вообще (а не только приходских учеников), работающих в бумагопрядильных предприятиях.

Таким образом, и закон 1819 г., относившийся уже ко всем малолетним, находился в теснейшей связи с законодательством о приходских учениках. Однако переход от «призреваемых» детей, от детей пауперов, к другим категориям рабочих, даже к «свободным детям», был весьма нелегок. Хотя лица, которым был поручен надзор над трудом малолетних, находили очень неблагоприятные условия приложения детского труда на фабриках, но, поскольку эти условия касались не учеников, а «других» детей, они не считали возможным вмешиваться и требовать устранения злоупотреблений. Представляя собою лишь дальнейшее развитие мероприятий государства в защиту призреваемых детей, закон 1802 г., как указывает Г. Г. Швиттау, не встретил никакой оппозиции. Но стоило только подняться вопросу о действительном ограничении труда малолетних рабочих, как тотчас же началась ожесточенная борьба, и лишь путем компромисса (в данном случае между знаменитым Робертом Оуэном и промышленниками) получился закон 1819 г., он охватывает малолетних рабочих моложе 9 лет вообще, которым запрещена работа в бумагопрядильнях; он касается и другой группы несовершеннолетних рабочих — подростков моложе 16 лет (с 1831 г. моложе 18 лет), для ко- что детям приходилось проводить все 15 часов (с 5:30 утра до 8:30 вечера) на фабрике, не зная заранее, когда начнется, прервется или возобновится их работа, фабричная же инспекция, при столь сложных расчетах, касающихся каждого отдельного ребенка или подростка, совершенно не в силах была добиться определенного законом рабочего дня и установленных им перерывов.

Пришлось издать новый закон в 1844 г., которым было установлено, что началом рабочего дня для всех детей и подростков признается то время, когда кто-либо из них начинает работу, так что если одни начинают свой рабочий день раньше, чем другие, то все же все обязаны закончить его одновременно. Но, не ограничиваясь этим, закон 1844 г. сокращает продолжительность труда для малолетних с 8 до 6,5 часов и впервые касается и труда взрослых рабочих, хотя и не мужчин, но женщин старше 18 лет, которые во всех отношениях приравниваются к подросткам (т.е. рабочий день определен также в 12 часов с теми же перерывами, ночной труд запрещен и т.д.). Это был, следовательно, крупный шаг вперед, введение новой категории в число «охраняемых», признание того, что и взрослые рабочие не могут быть предоставлены своим слабым силам. Мало того, как подчеркивает Маркс, последствием этого закона было то, что «на практике и рабочий день взрослых мужчин был подвергнут тем же ограничениям, ибо в большинстве процессов производства нельзя было обойтись без сотрудничества детей, подростков и женщин. Вследствие этого, в общем и целом, в период 1844—1847 гг. действовал 12-часовой рабочий день однообразно для всех рабочих во всех подчиненных фабричному законодательству предприятиях». А с 1848 г. он, в силу акта 1847 г., сменился 10-часовым рабочим днем, опять-таки применяемым на практике (закон касался и теперь только женщин и подростков) в равной мере для всех категорий рабочих (для детей до 13 лет — 6,5 часов).

Но закон о 10-часовом рабочем дне вызвал сильное возмущение среди фабрикантов. «Капитал, - говорит Маркс, — двинулся против осуществления нового акта, причем сами рабочие, якобы на основании собственного опыта, должны были разрушить свое же дело. Момент был избран удачно». Результатом тяжелого кризиса 1846—1847 гг. было значительное сокращение заработной платы, так что можно было рассчитывать на то, что рабочие согласятся на более продолжительный рабочий день, чтобы повысить свой заработок. Капиталисты начали агитацию среди рабочих за отмену закона 1847 г., не гнушаясь никакими обманами и угрозами. Относительно той полдюжины петиций, в которых рабочим приходилось жаловаться на «порабощение их актом», они же впоследствии при устном допросе заявили, что их заставили дать свою подпись. «Они порабощены, но кем-то иным, а не фабричным законом». Но если фабрикантам не удалось принудить рабочих говорить то, что им угодно, то тем более громко они кричали в печати и парламенте от имени рабочих. Они доносили на фабричных инспекторов, изображая их своего рода комиссарами конвента, которые приносили немилосердно рабочих в жертву своим планам спасения мира. Но и этот маневр не удался. Фабричный инспектор Леонард Горнер и сам, и через своих помощников произвел допрос рабочих в многочисленных фабриках Ланкашира. Около 70% допрошенных высказались в пользу 10-часового рабочего дня, значительно меньший процент - за 11-часовой и совершенно незначительное меньшинство — за прежний рабочий день в 12 часов. Другим средством, читаем далее у Маркса, являлось принуждение взрослых рабочих-мужчин работать 12—15 часов, «выдавая затем это явление за лучшее выражение задушевных желаний пролетариата». Но «немилосердный» фабричный инспектор Леонард Горнер опять явился, и большинство работавших сверхурочное время заявили, что они предпочли бы работать 10 часов, но у них нет выбора. Ввиду господствующей безработицы им приходится либо работать дольше, либо быть выброшенными на улицу.

Однако все эти постановления касались лишь текстильной промышленности, тогда как Маркс и Энгельс приводят ряд других отраслей производства, имевших — это весьма любопытно — кустарный, а не фабричный характер (выделка кружев, гончарных изделий, серных спичек, промыслы пекарный, кузнечный, модисток), где господствовали наиболее тяжелые условия труда (рабочий день свыше 12 часов, ночной и воскресный труд, работа малолетних с самого раннего возраста, болезни и преждевременная смерть). Однако в 60-х годах (1860—1864 гг.) законодательство по охране труда вышло уже за пределы фабрики, регулируя и труд малолетних, подростков и женщин и в предприятиях с ручным трудом — предприятиях по изготовлению кружев, гончарных, пекарных, спичечных, в производстве красильном и белильном, в промысле трубочистов, в горном деле. Во многих из этих отраслей (например, в гончарном, спичечном, обойном, кружевном), как указывает Маркс, применение нового законодательства вызвало первоначально протест со стороны промышленников, которые находили невозможными перерывы в работе для принятия пищи вследствие не допускающих этого «естественных» условий производства. Но вскоре эти законы заставили их ввести технические усовершенствования, и этот переход к машинной технике оказал, как подчеркивает Маркс, благотворное влияние на здоровье рабочих. Такое значение имела новая конструкция печей и понижение температуры последних в производстве фарфора, как и наведение глянца посредством прессования, а не при помощи процесса испарения. Не менее важно было применение «опускательной» машины в производстве серных спичек, при которой ядовитые пары от фосфора уже не достигали рабочего, тогда как прежде они шли ему прямо в лицо.

Наконец, венцом всего фабричного законодательства Англии в эту эпоху явился закон 1867 г., применивший охрану труда к металлургическим и машиностроительным заводам, к производству изделий из бумажной массы и ко всем вообще отраслям производства, именно ко всем предприятиям, где число рабочих достигало 50, — этим был высказан новый принцип охраны труда вообще, независимо от характера производства.

Конечно, все это законодательство проводилось не без сильного противодействия, оказываемого промышленниками, на стороне которых была и наука того времени Вмешательство в отношения между предпринимателями и рабочими, в заключаемый ими договор, противоречило принципу свободы договора; такого рода отступления считались весьма опасными, вредными для самих же рабочих, свобода которых в этом случае якобы стеснялась; они рассматривались как возвращение к правительственной опеке промышленности, господствовавшей в предыдущие эпохи. На самом деле они представляли собою совершенно новую эру: от законодательства, изданного в интересах предпринимателей (сокращение заработной платы, удлинение рабочего дня, усиление зависимости рабочего, — см. характеристику периода раннего капитализма у Маркса), через кратковременный период формально свободного рабочего договора, Англия уже в первой половине XIX в. перешла к фабричному законодательству - к ограничению эксплуатации труда капиталом. Экономическая наука этой разницы между вмешательством в производство прежде и теперь еще не понимала и тем самым давала промышленникам основание вести решительную борьбу со всякими ограничениями «свободы труда», утверждать, что новое законодательство лишит английскую промышленность возможности конкурировать с другими странами и приведет к потере иностранных рынков.

До 30-х годов еще существовало первое поколение фабрикантов, которое, как описывает Гаскелль, благодаря своему умению и силе воли сумело подняться из самых низов и в своих прежних, но менее счастливых товарищах видело только руки, предназначенные для изготовления товаров с наименьшими издержками; быстрота, с которой они нажили состояние, и открывавшиеся перед ними, как казалось, неограниченные перспективы вскружили им голову; в моральном же отношении они остались на прежнем низком уровне и с более высоко стоявшими слоями общества ничем не были связаны. Но и впоследствии промышленники относились к рабочим весьма безразлично: на переутомление детей, на жестокое обращение с ними мастеров, на ужасные болезни они либо вовсе не обращали внимания, либо смотрели как на нечто неустранимое, с чем необходимо мириться. Убеждение фабрикантов — высмеивает их Остлер в 1831 г. — состоит в том, что божеские законы должны склоняться перед скупостью и эгоизмом, что деньги дороже принципов морали и религии, что положение промышленности построено на переутомлении рабочих, что лучше, чтобы родители жили путем эксплуатации детей, чем заботясь о детях, что, наконец, за усиленные налоги, ими уплачиваемые, за стеснения, создаваемые монополией торговли с Индией и таможенными пошлинами на зерно, должны, очевидно, расплачиваться по праву и справедливости дети своей кровью и костьми. В 40-х годов среди промышленников были уже сторонники государственной охраны труда, были и такие, которые по собственному почину сокращали у себя рабочий день и настаивали на обязательном ограничении его, чтобы защитить себя от недобросовестных конкурентов, отказывавшихся сделать это добровольно. Последних было большинство, причем они не только всеми силами боролись против тех стеснений, которые налагало на них фабричное законодательство, но, например, после законов 1844 и 1847 гг., устанавливавших для женщин и подростков рабочий день в 12, а затем в 10 часов, агитировали среди самих же рабочих, не гнушаясь никакими мерами обмана, обольщения, застращивания. Но им не удалось заставить рабочих уничтожить свое же детище, как не помогли их раздававшиеся от имени рабочих жалобы в печати и в парламенте, где фабричные инспектора назывались своего рода комиссарами Конвента, которые в угоду своим фантазиям об улучшении мира безжалостно приносят в жертву несчастных рабочих.

Рост фабричной промышленности и усиление рабочего класса заставили Англию вскоре отказаться и от другой идеи, господствовавшей веками, - идеи о недопустимости рабочих союзов. Еще задолго до появления фабрик и машин (а вовсе не только в машинную эру, как иногда утверждают) находим многочисленные запрещения рабочим объединяться для совместной борьбы с работодателями. Такие постановления изданы в 1720 г. в отношении портных, в 1725 г. для суконщиков, в 1744 г. касательно ряда промыслов — текстильных, кожевенного, шапочного, скорняжного, железоделательного. Они повторяются затем неоднократно и наконец объединяются законом 1799 г., который, как сказано во введении к нему, вызван тем, что многие рабочие, устраивая незаконные сборища, пытаются добиться повышения платы, существующие же законы для борьбы с подобными преступными действиями недостаточны. Наказание устанавливается для всех, добивающихся повышения платы или сокращения рабочего дня или убеждающих других не наниматься или покинуть работу, как и для тех, кто, будучи нанят, оставит свою работу вместе с другими. Если в последних словах содержалось запрещение забастовок, то из приведенного видно, что и самое требование повышения платы или сокращения рабочего дня, даже при отсутствии действия скопом, признавалось недопустимым, ибо оно могло бы вредно отразиться на английской промышленности.

Однако уже в 20-е годы появляется движение в пользу отмены запрещения рабочим объединяться, и закон 1824 г. достиг этой цели, отменив все прежнее законодательство о коалициях и признавая самое участие в коалициях ненаказуемым. Наказывается лишь применение насильственных действий или угроз в целях изменения условий труда. Закон мотивировался тем, что запрещение рабочих объединений постоянно нарушается, что рабочие за это наказываются, тогда как предприниматели безнаказанно совершают те же действия, что законы эти создают лишь взаимное раздражение.

Впрочем, уже в следующем году предприниматели, ссылаясь на то, что закон вызвал огромное количество забастовок, добились значительного ограничения только что достигнутой свободы стачек и союзов. Всякого рода соглашения, касающиеся отказа работать с определенными лицами, как и убеждение других не становиться на работу и т.п., признавались заговором и подлежали наказанию. В таком положении коалиционное право находилось вплоть до 1871 г.

Хотя стеснения в осуществлении коалиционного права еще далеко не устранялись в 1824—1825 гг. и еще долго отношение общества и государства к рабочим союзам было отрицательное, но все же, подобно первым фабричным законам, упомянутые законы о союзах обозначали переход к совершенно новому принципу, — переход, совершившийся уже в 20-х годах XIX в.

Первоначально забастовки сопровождались насильственными действиями, имели и характер заговоров, направлены они были преимущественно против введения машин, в которых рабочие усматривали главных своих врагов. Но в большинстве случаев они были неудачны, ибо плохо организованы ввиду отсутствия постоянных союзов и недостатка средств у рабочих. Лишь в 50-е годы они стали осуществляться после предварительного внимательного обсуждения условий производства и положения рынка труда и приняли спокойный и мирный характер. Эта перемена совершилась в связи с появлением постоянных профессиональных союзов, деятельность которых заключалась главным образом в поддержке бастующих рабочих, причем главные требования, предъявляемые ими, еще долго имели характер, заимствованный из предыдущей эпохи (они настаивали на ограничении числа рабочих, на запрещении машин, на определении правительством заработной платы) и уже совершенно не соответствовавший новым условиям. Практическое значение тред-юнионизм приобрел лишь с 1840-х годов, ибо ранее (в особенности в 1830-е годы) возникшие союзы столь же быстро распадались, как появлялись на свет. Событие в истории тред-юнионизма составляет учреждение в 1844 г. союза рудокопов с большим числом членов, в особенности же, в 1851 г., создание организации соединенных (amalgamated) машиностроительных рабочих; за ними следует союз строительных рабочих. На конгрессах тред-юнионов было представлено в 1867 г. 155 тыс. рабочих, а четыре года спустя - 280 тыс.

¹ По различным вычислениям, 1000 человек в то время вырабатывали 36 т пряжи, тогда как в начале XX в. — 8000 т. На ткацкий станок приходилось в год 38 штук, в начале XX в. — 50 штук, хотя и число рабочих на станок также сократилось. Из этого видна огромная разница между ростом производительности труда в обоих процессах.
² Бердо (гребень) и челнок действовали при помощи механического приспособления (а не руками человека); дальнейшие произведенные ими же улучшения создали легко управляемую машину, которая автоматически останавливалась, если отрывалась какая-либо нить.
³ Уатт ввел впервые в обиход и понятие лошадиной силы.
⁴ См. выше.
⁵ Дальнейший рост составлял: в 1833 г. 677 тыс., в 1840 г. 1,4 млн, в 1852 г. 2,7 млн, в 1860 г. 3,8 млн, в 1870 г. 6 млн т (Mead. The Coal and Iron Industries of the United Kingdom 1882. App. II. 889 ff.).
⁶ Экспорт чугуна равнялся в 1850 г. 142 тыс. т, в 1860 г. 343 тыс , в 1870 г. 753 тыс (Meade. The Coal and iron Industries of the United Kingdom. App. II. P. 889 ff.).
⁷ В 1854 г. добыча угля достигала 64 700 т, в 1870 г. 110 тыс. т (Meade. The Coal and Iron Industries of the United Kingdom. P. 295).
⁸ См. выше, гл. LVI.
⁹ См. выше.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 5591

загрузка...

Другие книги по данной тематике