Может быть, жители первого города спокойно оставили свои дома и переехали, а может быть, их город был захвачен и уничтожен врагами – по руинам определить это мы не можем; во всяком случае, первый город не был уничтожен огнем, поскольку я не нашел никаких следов всеобщего или даже частичного пожара. Далее, совершенно очевидно, что за первыми поселенцами последовал другой народ: это доказывают как архитектура, так и керамика, поскольку и та и другая полностью отличаются от того, что мы видели в первом городе.
Я уже говорил, что эти вторые поселенцы построили как свои дома, так и их стены из больших камней. Остатки этих жилищ, которые мы теперь видим, конечно, всего лишь фундаменты, но действительно огромные массы отдельных камней, которые содержатся в слоях второго города, свидетельствуют о том факте, что стены домов были построены из камня. Однако не все дома были сооружены из этого материала, поскольку то тут, то там мы видим остатки домов, которые должны были иметь глиняные стены.
Только этим вторым поселенцам мы можем приписать стену, представленную на рис. 2 (с. 63), которую я обнаружил на северной стороне холма. Ее высота составляет 10 футов, а толщина – 6 1/ 2 фута, и она построена так называемым циклопическим способом – из правильных слоев больших, но слегка обработанных прямоугольных блоков известняка, которые соединены маленькими. Как уже говорилось, ее верх находится в 34 футах ниже поверхности. Как свидетельствуют слои руин, которые идут наискось ниже ее, она первоначально была поставлена на крутом склоне холма. Таким образом, очевидно, что с тех пор, как ее воздвигли, холм стал на 44 фута выше; но здесь он также стал на 131 фут шире, поскольку именно таково расстояние по прямой линии от этой стены до современного склона. Количество подобных блоков, лежащих около этой стены, видимо, доказывает, что когда-то она была гораздо выше. Она была гораздо длиннее, когда я впервые обнаружил ее в конце июля 1872 года. Я снял часть этой стены в феврале 1873 года, чтобы раскрыть любопытную подпорную стену [1226], которую я уже описал, она поднимается под углом 45° в 6 футах ниже ее и служила для того, чтобы удерживать на месте изолированный песчаный холм, который доходил до точки в 20 футах ниже поверхности и, видимо, имел высоту 20 футов. Эту поддерживающую стену мы можем, как я уже объяснял, со всей вероятностью отнести к первому городу.
Рис. 144. Большая траншея с запада на восток, вид с западной стороны, у входа на раскопки, глядя на восток: а – дорога, ведущая вверх к Трое; b – внешняя стена; c – внутренняя стена; d – выступающая наружная стена; e – кувшины; f – руины мраморного храма Афины; g, g – эллинские стены; h, h – кучи щебня вне Трои; k – вход на раскопки
Далее, мы можем с очень большой долей вероятности приписать этим жителям второго города большую внутреннюю стену, которая помечена с на сопровождающем виде на рис. 144 и а на маленьком наброске на рис. 145. Эта стена также состоит из больших каменных блоков и спускается к югу под углом в 45°. Однако только на южной стороне она состоит из сплошной каменной кладки; на северной стороне она построена из камня глубиной только в четыре или пять слоев, и здесь ее поддерживает большой вал из отдельно лежащих камней и щебня, помеченный r, из которых также в основном состоит ее внутренняя часть. Непосредственно к югу от этой большой стены расположена стена того же размера, помеченная b на сопровождающем виде (рис. 144) и c d на плане (рис. 145), которая, очевидно, была построена третьими поселенцами и о которой я буду говорить позже. Пройдя некоторое расстояние в восточном направлении, большая внутренняя стена уменьшается, переходя в стену из сплошной кладки высотой 11 3/ 4 фута, толщиной наверху 6 футов и 12 футов у основания, которая в определенной точке резко поворачивает на северо-северо-запад [1227]. Ее строители не взяли на себя труд очистить скалу от почвы, поскольку стена построена на слое земли глубиной от 1 фута 9 дюймов до 2 футов, которой покрыта скала. Обитатели второго города, очевидно, воздвигли и ворота (помечены a на плане I) с их мощеной улицей, которая идет вниз, на долину в юго-западном направлении; поскольку нижняя часть этих ворот, а также стены, которые я обнаружил, сняв несколько плит мостовой, показывают совершенно ту же архитектуру: они из больших блоков белого известняка. Как немедленно обнаружил пристальный взгляд моего мудрого друга профессора Сэйса, эта улица была проложена вторыми поселенцами: они навалили кучу щебенки на то, что до сих пор было крутым склоном; и стены, которые пересекают улицу под мостовой, не имели никакой другой цели, кроме как укрепить эту кучу щебня. Все фрагменты керамики в этой куче относятся ко второму городу; я не нашел здесь ни единого черепка толстой блестящей черной терракоты первого города и ни одного фрагмента керамики последующего сожженного города.
Рис. 145. Большая внешняя и большая внутренняя стены, вместе называемые Башней
Обитатели второго города вымостили улицы большими плитами из белого известняка, в которых, однако, я не обнаружил ни одной колеи от колес колесницы. Поэтому я думаю, что улица служила только для пешеходов, тем более что склон спускается на долину под углом чуть менее 7°, и, таким образом, он слишком крутой для колесниц. Тем не менее плиты сильно сношены и говорят о долговременном употреблении. Именно поэтому строители третьего, или сожженного, города покрыли их новыми плитами из красноватого известняка, который еще можно видеть in situ на нижней части улицы там, где она откопана. Плиты верхней части, рядом с воротами, выглядели такими же новыми, как и остальные, когда я обнаружил их в начале мая 1873 года; но когда их выставили на солнце, они быстро стали портиться и рассыпаться, и это обстоятельство не оставляет никаких сомнений в том, что они подверглись воздействию сильного жара. Во время прибытия третьих поселенцев, строителей сожженного города, парапеты ворот должны были быть почти полностью разрушены, поскольку – как может показать взгляд на прилагаемый вид (рис. 144) – только нижняя их часть своими большими плитами белого известняка напоминает об архитектуре вторых поселенцев; в то время как вся верхняя их часть и вся кладка из маленьких красноватых камней справа от турка с лопатой – работа третьих поселенцев, построивших и прямоугольные выступы парапетов, между которыми были деревянные ворота. Эти выступы стоят парами напротив друг друга [1228]. Выступы первых ворот поднимаются от долины и выступают одни на 2 1/ 2 фута, другие – на 2/ 4 фута; оба высотой 3 1/ 4 фута и шириной 3 3/ 4 фута; деревянные ворота между ними были 12 1/ 4 фута шириной. Улица, замощенная большими плитами известняка, кончается у этих первых ворот, и дорога от первых ко вторым воротам, которые расположены чуть более чем в 20 футах далее к северо-востоку, очень грубо замощена большими необтесанными камнями. Мостовая, возможно, стала неровной из-за масс горящих обломков, которые упали на нее во время страшного пожара в третьем городе.
Два следующих выступа, между которыми были вторые ворота – высотой 2 фута, более 3 футов шириной и выдаются на 2 1/ 2 фута. В нескольких ярдах дальше к северо-востоку улицу пересекает стена из больших камней с нишей на юго-восточной стороне, которая лишь слегка выступает над мостовой. Эта стена, несомненно, отмечает местоположение третьих ворот с раздвижными дверями. Ширина этих третьих ворот – 17 1/ 4 фута; за ними мостовая продолжается на 10 футов дальше в северо-восточном направлении. То, что эти трое ворот действительно существовали, признают все посетители; но как они были построены – этого, я полагаю, никто объяснить не может, поскольку здесь нет никаких отверстий для шарниров как в выступах на парапетах, так и в камнях между ними. Но поскольку кладка парапета имеет гладкую поверхность и, по-видимому, никогда не была выше, чем теперь, мы можем считать достоверным, что она служила только фундаментом большой и высокой башни из лишь слегка обожженных кирпичей, значительная часть которой была построена из дерева. Только так мы можем объяснить тот страшный жар, который уничтожил плиты на улице между воротами, о нем свидетельствует каждый камень в парапетах, а также огромные массы красноватого, или желтого, или черного древесного пепла и битых кирпичей, загромождавших улицу на глубине от 7 до 10 футов. Ворота должны были быть укреплены в кладке той башни, через которую проходила улица.
Однако обитатели второго каменного города, который мы теперь рассматриваем, вообще не использовали кирпичей. Кроме того, трое ворот, о которых я теперь говорил, очевидно, принадлежали третьим поселенцам. Таким образом, неуместно было бы говорить о них здесь, если бы, выражая свое мнение по поводу архитектуры этих ворот, использовавшихся третьими поселенцами, я не намеревался передать читателю понятие о том, как они выглядели во времена вторых поселенцев. Фактически ряды больших белых камней в нижних частях парапетов, а также камни того же сорта в нижней части их четырех четырехугольных выступов не оставляют никаких сомнений в том, что архитектура фундаментов надвратной башни была такая же, как та, которой пользовались во втором городе; кроме этого, стена, которая говорит о существовании третьих ворот с их раздвижными дверями, очевидно, принадлежит вторым поселенцам, которые, весьма вероятно, построили свою надвратную башню из дерева. Поскольку каменная кладка больших блоков, построенных вторыми поселенцами, гораздо более прочна, чем кладка из мелких камней или слегка обожженных кирпичей, использовавшаяся третьими поселенцами, то последние, несомненно, позаботились о том, чтобы сохранить парапеты улицы и их выступы, если бы нашли их нетронутыми. Более того, если бы эти постройки были разрушены во время осады и захвата второго города, то большие камни, по крайней мере, остались бы на месте или под рукой, и они использовались бы третьими строителями для восстановления разрушенной кладки. Однако поскольку этого не произошло, то мы можем с уверенностью заключить, что второй город был в течение долгого времени заброшен до того, как его колонизировали третьи поселенцы. Месье Бюрнуф пришел к тому же самому заключению, рассматривая большие отверстия в форме воронок и глубокие впадины, заполненные камнями, которые так часто встречаются в слоях руин второго города (глубиной от 12 до 16 футов) и которые посетители могут видеть в моих раскопах, особенно в моей большой северной траншее [1229]. Он полагает, что эти большие отверстия в форме воронок или впадины в руинах могли только быть произведены в течение веков дождевой водой и что третьи поселенцы заполнили их камнями и полностью сровняли городской участок перед тем, как начать строить свой собственный город. Профессор Вирхов не согласен с тем, что эти впадины могли быть произведены действием дождевой воды посреди руин; однако я думаю, что это весьма вероятно, принимая во внимание действительно огромные массы отдельных камней, содержащиеся в слоях руин второго города. Но я не могу согласиться с месье Бюрнуфом в том, что для того, чтобы получились такие впадины, обязательно были нужны века. Я даже думаю, что дождя за одну зиму вполне могло быть достаточно, чтобы в таких огромных массах руин, состоящих из отдельных камней и глины, получились большие и глубокие отверстия в форме воронок.
Ко второму городу, очевидно, относится также большая стена, которая продолжается от ворот в северо-западном направлении и которая является всего лишь продолжением большой внутренней стены, помеченной c на виде на рис. 144 и a на маленьком наброске на рис. 145. Как и внутренняя стена c, это больше похоже на вал, чем на просто стену; в основном ее западный и северо-западный склон состоят из прочной каменной кладки на глубину от 3 до 4 футов; однако она пересекается несколькими обычными стенами, которые не могли иметь никакого другого назначения, кроме как укреплять основную стену. Эта стена-вал, которая в некоторых местах достигает толщины 30 футов, замощена небольшими плитами или камнями неправильной формы; однако, когда строился третий город, эта мостовая была покрыта щебнем на 3 фута в высоту, поскольку все фрагменты керамики, содержащиеся в ней, относятся ко второму городу, к которому принадлежат и все черепки, содержащиеся в щебне под мостовой. Сейчас этот вал напоминает эспланаду; однако в таких маленьких городах, как доисторические города Гиссарлыка, не могло быть эспланад. Кроме того, он не выглядел так, когда я впервые обнаружил его, ибо он был завален развалившимися кирпичными стенами, печальными остатками башен и других укреплений третьего города. Однако массы жерновов, керамики, раковин и прочего, содержащиеся в руинах, не оставляют никаких сомнений в том, что эти троянские постройки были величиной во много этажей и служили одновременно укреплениями и жилыми домами для обитателей. Мы, возможно, должны предполагать, что сооружения, поставленные на этих валах жителями второго города, служили той же цели; но, поскольку они определенно были не из кирпича, то они должны были быть каменными. Это, судя по всему, с уверенностью доказывается и громадными массами отдельных камней, которые лежат у подножия стен, а также и на руинах домов, которые иногда достигают 12 или 14 футов в глубину. У следующих поселенцев эти огромные массы камня были под рукой, но они не озаботились тем, чтобы использовать их: лишь кое-где они построили из них фундаменты своих домов; все остальное, и в основном даже фундаменты, они строили из слегка обожженного кирпича.
Что касается жилищ на городских стенах, то мой дорогой, досточтимый, ученый и горячо оплакиваемый друг, доктор Эдвард Мосс, прославленный исследователь Арктики – который, будучи штатным хирургом на борту корабля ее величества «Ризерч», остановился осенью 1878 года в бухте Бесика, ежедневно посещал мои раскопки в Трое и который позднее, будучи штатным хирургом на борту корабля ее величества «Аталанта», погиб вместе с этим злополучным судном, – напомнил мне то, что в этом отношении Троя напоминала многие города Священного Писания: так, например, в Книге Иисуса Навина (2:15) говорится, что дом Рахав находился в стене Иерихона [1230*].
Как я уже сказал, большая внутренняя стена [1231] – которая на южной стороне была внешней стеной обитателей второго каменного города (стена, помеченная b на рис. 144 и c d на схеме 145, которая была построена впоследствии жителями третьего города) – спускается вниз под углом 45°, и ее западное продолжение от ворот – под углом около 15°; следовательно, по этим стенам легко было взобраться, и они могли служить только фундаментом оборонительных сооружений, построенных на них.
Ко второму городу относится также неправильная стена на северной стороне слева от входа в мою большую северную траншею (помечено V на плане III, секции X—Y). Месье Бюрнуф, который тщательно осмотрел эту стену, сделал по ее поводу следующие наблюдения: «На северном углу, рядом с большой разрушенной кирпичной стеной, мы снова видим на расстоянии 12 метров, или 40 футов, более или менее поврежденные ряды блоков большой стены второго города, которая, как и стена c на рис. 144 и a на рис. 145, состоит только снаружи из настоящей каменной кладки, а в остальном – из отдельных камней. Во рву, выкопанном у подножия вала, посетители могут видеть нижние слои стены, которые состоят из очень больших блоков известняка».
На этом валу, как и на двух, которые мы уже рассмотрели, несомненно, были построены укрепления, которые в то же время служили жилищами. Посетители могут увидеть здесь несколько фундаментов из больших камней, относящихся к этому второму городу, к которому относится также большое здание (помеченное R на плане III, секции X—Y), чьи слегка разрушенные толстые стены можно увидеть дальше слева в моей большой северной траншее на глубине от 33 до 40 или 43 футов под поверхностью холма. Я обращаю особое внимание на слои руин (помечены P на том же плане), которые спускаются под углом 45° от верха этого здания по направлению к большой внутренней стене (c на рис. 144) и которые убедительно доказывают, что это здание гораздо древнее последующего и что похожие на валы стены были построены только века спустя после основания второго города. Что же это было за большое здание? Это здание показалось мне достаточно важным, чтобы сохранить его; однако поскольку все камни в стенах были слегка сдвинуты, как будто бы от землетрясения, то я не мог раскопать его; ибо его стены немедленно рухнули бы, если их не поддержать. Таким образом, я принужден был оставить его в земле, как оно и было; только углы его стены выглядывают из восточной стороны моей траншеи. Я обращаю внимание посетителей на тяжелые блоки, которые, видимо, составляли плоскую крышу здания.
Обитатели этого второго города, как и их предшественники и наследники, в большой степени использовали глиняные лепешки (galettes), чтобы сровнять землю и укрепить ее для своих тяжелых каменных зданий. В этом втором городе я нашел руины трех домов, которые, очевидно, были уничтожены огнем. Один из них, который находится непосредственно к северо-западу от колодца [1232], легко могут увидеть посетители, в соответствии со следующим описанием месье Бюрнуфа [1233]:
«I. Участок. Нижний слой состоит из совмещенных компактных слоев, содержащих землю, пепел, кости, ракушки, камни и другой мусор, относящийся к первому городу. Глубина этого нижнего слоя составляет в большой траншее от 8 до 10 футов. Участок, устроенный на этом слое, состоит целиком из разбитых и сдавленных кирпичей; глубина его составляет 0,05 метра (2 дюйма). Сгоревшие материалы, которые во время пожара попали на эту почву, во-первых, вызвали остекление поверхности участка на глубину от 1 до 2 миллиметров (от 1/ 25 до 2/ 25 дюйма): этот тонкий слой – зеленоватого цвета [1234]; во-вторых, слой кирпичей был полностью обожжен на глубину 0,02 метра = 0,8 дюйма (этот слой – светло-желтый); и, наконец, слой ниже оказался сожжен и почернел на глубину от 10 до 15 сантиметров = от 4 до 6 дюймов.
II. Руины. На этом участке мы видим: 1) однородный слой очень светлого угля глубиной от 0,01 до 0,02 метра; 2) слой кирпичной глины, глубина которого в центре составляет полметра = 20 дюймов: это доказывает, что в середине дома было гораздо больше этих веществ, чем в других местах; именно основание этого слоя кирпичной глины своим жаром остеклило почву на участке. Над ним находится слой коричневатого или светлого цвета, образующий дугу круга; его верхний слой (а) – коричневого цвета; в нем содержатся небольшие желтые лепешки глины (galettes), которые упали, почти не разбившись; 3) спорадический слой красивых достаточно больших плоских кусков угля от 0,10 до 0,12 метра = от 4 до 4,8 дюйма длиной и шириной; 4) толстый, частично цветной слой глиняных лепешек (galettes) толщиной от 0,70 до 0,80 метра = от 28 до 32 дюймов и черноватого, коричневого, серого или красноватого вещества, более или менее смешанного с соломой. Этот слой содержит фрагменты керамики, ракушек, костей и т. д. Последний слой, судя по всему, произошел от крыши-террасы; большие куски угля – это балки и стропила. Нижний слой светлой глины упал первым через горящие бревна; они, видимо, находились на полу, светлое дерево которого составило первый слой руин. Итак, этот дом, возможно, имел нижний этаж и один верхний этаж. В противоположность обычной архитектуре второго города, в этом доме нет и следа стен. Может быть, они были глиняными?»
 . Разрез сожженного дома с северо-западной стороны от колодца ( a Z на плане I)
Рис. 147. Различные виды черепа девушки, скелет которой был найден в сгоревшем доме на глубине 42 фута: а – вид спереди; b – вид сзади; c – вид сбоку; d – вид сверху
Далее я хочу обратить особое внимание посетителей на многочисленные стены домов второго города, которые выглядывают из-под большого дома третьего города к северо-западу от ворот (см. рис. 188). Поскольку девять из десяти кладов, которые я обнаружил, были найдены в этом доме или рядом с ним, я считаю, что это был дом городского главы или царя; и те стены, которые мы видим под ним, могли, вероятно, принадлежать дому вождя или царя второго города. Поскольку они находятся ниже уровня стены-вала, возможно, они могут претендовать на большую древность, чем она.
К северу от большой стены c при раскопках большой траншеи 2 августа 1872 года я наткнулся на каменный дом второго города, который, очевидно, также был уничтожен пожаром, поскольку он был наполнен на глубину от 6 или 7 футов желтым или коричневатым древесным углем, в котором я нашел достаточно хорошо сохранившийся скелет человека. Цвет костей, а также странное положение, в котором было найдено тело [1235], не оставляют никаких сомнений в том, что этот человек был застигнут пожаром и сгорел заживо. Это кажется тем более достоверным, что все доисторические народы, которые следовали один за другим в течение веков на холме Гиссарлык, кремировали своих умерших. Небольшие размеры черепа немедленно навели меня на мысль, что это была женщина; и это мнение, судя по всему, подтверждается золотыми украшениями, которые я подобрал рядом со скелетом и которые я сейчас опишу.
К несчастью, во время раскопок череп был разбит, но его удалось восстановить. Профессор Вирхов, который сделал сопровождающий геометрический рисунок черепа (рис. 147), пишет мне об этом следующее:
Длина черепа – 180,5
Самая большая ширина черепа – 149
Высота уха – 116
Нижняя ширина лба – 93
Высота лица – 104
Ширина его же – 90
Ширина нижней челюсти – 82,5
Глазница, высота – 29
Ширина ее же – 38
Нос, высота – 48?
Ширина его же – 23,3
Высота альвеолярного апофиза верхней челюсти – 17
Горизонтальная окружность черепа – 522
Из этого можно вычислить следующие индексы:
Индекс длины – 82,5
Ушной индекс – 64,2
Носовой индекс – 48,5
Глазничный индекс – 76,3
«Череп брахицефальный и определенно женский; он особенно отличается сильно развитым прогнатизмом. Хотя он был сильно разбит, тем не менее по тому, как он был восстановлен, приведенные выше измерения могут считаться достаточно точными. Зубы, особенно верхние резцы, большие; эмаль везде очень белая и с бороздками по длине; коронки мало сношены, и зубы мудрости еще не прорезались. Таким образом, череп принадлежал девочке. Поскольку основание черепа отсутствует, то о возрасте больше ничего сказать нельзя. В общем и целом череп больше в ширину и высоту, чем в длину; лобные и теменные бугорки хорошо развиты; лоб выпуклый; затылок широкий. Лицо довольно широкое, с низкими глазными впадинами и довольно широким носом. Подбородок скошенный; середина нижней челюсти низкая, отростки высокие и широкие. Если смотреть сзади, то череп кажется низким и уплощенным».
Что касается украшений, найденных рядом со скелетом, то две сережки (рис. 148 и 149) очень примитивны, сделаны из простой золотой проволоки толщиной 0,0015 метра: фактически невозможно представить себе ничего более примитивного и грубого. Перстень с рис. 150 – такой же грубой работы; он состоит из тройной золотой проволоки 0,0025 метра толщиной. По сравнению с ними третья золотая сережка, такая как на рис. 694, – это настоящее произведение искусства; она состоит из шести золотых проволочек одинаковой толщины, которые образуют листок. Брошь из электра с рис. 151 имеет ту примитивную форму, образцы которой из бронзы мы уже имели случай видеть (см. рис. 106, 107), говоря о предметах, найденных в первом городе, и которая существовала еще до того, как изобрели фибулы. На теле должны были быть и другие женские украшения, поскольку рядом с ним я нашел несколько простых золотых бусин только 1 миллиметр в диаметре (как на рис. 913–915), а также очень тонкое овальное золотое колечко только 1/ 4 дюйма длиной.
Рис. 148—151. Золотые кольца и брошь из электра весьма примитивной работы. (Натуральная величина. Найдены на глубине около 42 футов)
Электр неоднократно встречается в третьем троянском городе. Он упоминается у Гомера наряду с бронзой, золотом, серебром и слоновой костью как украшение стен:
Несторов сын, мой возлюбленный друг, Писистрат благородный,
Видишь, как много здесь неги сияющей в звонких покоях;
Блещет все златом, сребром, янтарями [1236*], слоновою костью… [1237]
В данном случае «электр» безусловно, означает сплав золота и серебра. Но это слово встречается у Гомера еще два раза, где оно не может означать ничего другого, кроме янтаря [1238].
Говоря о слитках, которые Крез послал Дельфийскому оракулу, Геродот говорит: «…Число полукирпичей было 117; из них 4 – из чистого золота, весом 2 1/ 2 таланта каждый; другие полукирпичи – из сплава с серебром, весом 2 таланта» [1239]. Представляется несомненным, что под «сплавом с серебром» имеется в виду электр; ибо мы не можем предполагать, что этот сплав был хуже, чем лидийские монеты, которые определенно сделаны из электра, хотя пропорция серебра, содержавшегося в них, как кажется, превосходила пропорцию, указанную Плинием в следующем интереснейшем пассаже [1240]: «Во всяком золоте присутствует серебро в разной пропорции – в одном десятая, в другом – девятая, в третьем – восьмая часть. Только в одном галльском руднике, который называется Альбикраленским, присутствует одна тридцать шестая часть; поэтому он лучше других. Всякое (золото. – Пер.), где содержится одна пятая часть серебра, называется электром. Следы его встречаются в рудном (Canaliensis) золоте. Можно и сделать электр, добавив серебро. Но если серебра больше, чем одна пятая часть, то металл не выносит ковки. О ценности электра свидетельствует Гомер, когда говорит, что царские покои блистали золотом, электром, серебром и слоновой костью. На Линдосе, острове, принадлежащем родосцам, есть храм Минервы, куда Елена пожертвовала чашу из электра; как рассказывают, по мерке своей груди. Природа электра такова, что при свете светильников он блистает ярче серебра. Природный электр еще и обнаруживает яды. Ибо в чашах разливаются радуги, похожие на небесные, и слышится шум, как от огня; так они показывают это двояким образом».
Из этого пассажа у Плиния мы узнаем, что древние называли электром прежде всего естественный сплав, содержащий определенные пропорции, которые, согласно другому пассажу, находили с помощью пробирного камня [1241]: «Упоминая о золоте и серебре, следует сказать о камне, который называют пробирным и который некогда обнаруживали только в реке Тмол, о чем свидетельствует Теофраст; теперь его находят везде. Одни зовут его гераклием, другие – лидием. Камни эти небольшие, длиной не больше чем в четыре пальца, шириной в два. Та сторона, что была повернута к солнцу, у них лучше, чем та, что была в земле. Люди опытные в использовании этих пробирных камней, когда берут пробу руды, будто бы наждаком, сразу могут сказать, сколько в ней золота и сколько серебра, по разнице в один лишь скрупул и каким-то чудесным образом не ошибаются».
У Страбона, видимо, было лишь туманное представление об электре, поскольку, говоря об испанском золоте, он пишет: «Остаток от расплавленного и очищенного с помощью одного сорта квасцовой земли металла есть электр. После вторичной плавки этого электра, содержащего смесь серебра и золота, серебро отжигается, а золото остается». Павсаний упоминает два сорта электра, говоря о янтарной статуе Августа: «Тот янтарь-электрон, из которого сделана статуя Августа, поскольку он самородный, находится в песках реки Эридан; он очень редок и для человека ценен во многих отношениях; другой же электрон – это смесь серебра с золотом» [1242]. Евстафий, который упоминает три сорта электрона, говорит, что сплав золота и серебра – это основной [1243].
На глубине от 26 до 40 футов ниже поверхности я раскопал третий дом, разрушенный пожаром и относящийся ко второму городу, как раз впереди длинного мраморного блока, помеченного f на рис. 144. Он построен полностью из маленьких камней, скрепленных глиной; архитектура точно такая же, как мы видим в доисторических зданиях, найденных под тремя слоями пемзы и вулканическим пеплом на острове Фера (Санторин). Горизонтальный ряд больших отверстий на некоторой высоте вокруг всех четырех его стен отмечает те места, где находились балки, и доказывает, что дом был по меньшей мере двухэтажным. Стены все еще отчасти покрыты штукатуркой из желтой глины, которую побелили побелкой из белой глины. Каждый камень в его стенах, и даже каждый кусочек щебня между камнями несет на себе следы сильного жара, которому они подверглись и который настолько основательно уничтожил все, что было в комнатах, что мы лишь случайно находили кусочки керамики среди желтых и коричневатых древесных углей и щебня, которым были заполнены пустые места.
Копая ниже, у центра дома, ниже уровня фундаментов его стен, мы (что достаточно любопытно) нашли стены другого дома, который определенно должен был быть еще древнее; и этот дом также нес на себе признаки того, что подвергся воздействию страшного жара. Но из-за хрупкости верхних стен я смог раскопать только поверхность этих нижних стен. Таким образом, я должен был оставить нерешенным вопрос – то ли дом, которому принадлежали более древние стены, был уничтожен пожаром, или же те следы высокой температуры, которые ясно видны на его стенах, произошли от пожара в верхнем доме, что, конечно, вполне могло быть, если поверхность более древних стен выступала наружу непосредственно под деревянным полом верхнего дома. То, что этот нижний пол действительно был деревянным, очевидно из обугленных его остатков, которые лежат горизонтальной линией по всем четырем стенам верхнего дома. Однако эти обугленные остатки ясно показывают, что весь пол состоял из бревен, а не из досок. Этим людям должно было быть очень трудно рубить деревья своими каменными топорами и избавляться от веток. И им должно было быть еще труднее раскалывать их, поскольку ни одно дерево не может расколоться по прямой линии и нельзя заставить его расколоться на доски. Со своими кремневыми пилами длиной лишь 2 или 3 дюйма они могли пилить только кости или маленькие кусочки дерева, а не бревна. Бронзовых топоров у них не было; поскольку если бы они были, то я бы их нашел, особенно в третьем, сожженном городе, который, как убедительно показывают десять кладов, найденных в нем, был неожиданно и внезапно уничтожен огнем. У людей не было бронзовых пил для распилки дерева; ибо во всех пяти доисторических городах был найден лишь один фрагмент тонкой бронзовой пилы (8 2/ 3 дюйма длиной и почти 2 дюйма шириной), который я сначала принял за меч. Он находился в большом кладе, который я нашел в мае 1873 года, и это обстоятельство, как кажется, доказывает, что это была редкая вещь. Ее можно увидеть в моей троянской коллекции в музее Южного Кенсингтона.
Полы были покрыты глиной, которая заполнила все щели и отверстия между бревнами, так что получилась гладкая поверхность. Поскольку стены этого третьего сожженного дома были так испорчены пожаром, то они скоро распались бы, если бы оставались на воздухе. Поэтому я счел, что в интересах науки будет лучше снова засыпать раскоп, чтобы сохранить этот дом до будущих времен. Но любой, кто захочет его увидеть, сможет легко откопать его за один день с десятью рабочими. Повторяю, он находится в большой траншее, как раз под мраморным блоком, помеченным f на рис. 144.
Поскольку, говоря о предметах, найденных во втором городе, я начал с металлов, я могу сказать, что здесь я нашел тот же вид грубых брошей со сферической головкой или с головкой в форме медной спирали, а также ту же разновидность иголок из этого металла, что и в первом городе (см. рис. 104, 105, 107 и 108) [1244]. Я не заметил во втором городе ни свинца, ни серебра; но, поскольку были найдены золото и электр, эти металлы, несомненно, были здесь известны и использовались.
Я также собрал здесь множество жерновов из трахита, а также сферические давилки для зерна и грубые молотки из гнейса, гранита, диорита и т. д.; топоры того же вида из синего змеевика, габбрового камня, диорита и т. д., а также два маленьких топора, которые, как обнаружил г-н Томас Дэвис, состоят из зеленого жада (нефрита). Здесь я могу добавить, что, согласно «Словарю геологии и минералогии» доктора Уильяма Хамбла ( Humble W. Dictionary of Geology and Mineralogy. London, 1860), «Nephrite – это название минерала происходит от <..> (от <..>, «почка»), поскольку раньше его носили из-за абсурдного представления о том, что его присутствие отвращает болезни почек. Это подвид жада, обладающий твердостью кварца в сочетании с особой прочностью; поэтому его очень трудно разбивать, резать или полировать. На ощупь он маслянистый, на изломе острый и тусклый; прозрачный. Цвета: зеленый, серый и белый. Удельный вес – от 2,9 до 3,1. Состав: кремень 53,80, известь 12,75, сода 10,80, углекислый калий 8,50, глинозем 1,55, окись железа 5,0, окись марганца 2,0, вода 2,30».
Под словом «жад» доктор Хамбл сообщает: «У Вернера это нефрит (Nephrit), у Джеймсона – нефрит (Nephrite); его также называют нефритовым камнем и «топорным камнем» (axe-stone). Брошан говорит, что свежий излом нефрита более светлого зеленого цвета, чем поверхность. Под пламенем паяльной трубки он легко правится со слабым кипением, сплавляясь в бусину из белого полупрозрачного стекла. Из-за его прочности из этого минерала делают цепочки и другие вещи тонкой работы».
Каменные молотки с отверстиями в этом втором городе также идентичны молоткам первого города. Здесь я воспроизвожу один из них на рис. 152. Я не нашел здесь целых длинных каменных топоров; только две половинки, которые я воспроизвожу на рис. 153 и 154. На верхнем видно отверстие, которого нет и следа на нижнем; кроме того, верхний состоит из серого диорита; нижний – из габбрового камня; таким образом, эти два фрагмента относятся к разным топорам.
 . Каменный топор с отверстием. (Половина натуральной величины. Найден на глубине около 35 футов)
Рис. 153—154. Каменные топоры. (Половина натуральной величины. Найдены на глубине 35 футов)
Кроме того, во втором городе был найден предмет 155 из серого гранита, который, как я считаю на основании его формы, изображает фаллос; это тем более вероятно, поскольку предметы аналогичной формы были найдены и в последующих городах; далее, поскольку, как говорили, бог Приап родился от Афродиты и Диониса в соседнем городе Лампсаке [1245], где, как и в одноименном ему городе Приапе, в историческое время ему был посвящен знаменитый культ и где его почитали более, чем какого-либо другого бога. Однако заслуживает особого внимания то, что этот бог не упоминается ни у Гомера, ни у Гесиода, или у какого-либо другого поэта. Согласно Страбону, Приап был сыном Диониса и одной нимфы [1246]. Афиней говорит, что «в Лампсаке почитается Приап (это то же самое божество, что и Дионис; Дионис же является его прозвищем наряду с другими именами – Триамбом или Дифирамбом)» [1247].
Рис. 155. Каменный предмет: фаллос. (Половина натуральной величины. Найден на глубине 42 фута)
Согласно Эдуарду Мейеру [1248], «Приап, главный бог Лампсака, был божеством бебриков. Это очевидно из того факта, что как местного бога мы все еще находим его (то есть в исторические времена Античности) в Вифинии. Первоначальными обитателями Вифинии были бебрики; вифинцы были позднейшими переселенцами из Фракии; таким образом, мы должны предполагать, что они заимствовали Приапа из религии первоначальных вифинцев. Лукиан рассказывает, что, согласно вифинской легенде, Приап был воинственным богом, которому Гера передала Ареса для обучения; и он научил его сначала танцевать, а потом уже сражаться. Арриан в своей истории Вифинии рассказывает, что Приап (которого он называет <..>) обозначает солнце из-за своей порождающей силы [1249]. Это, несомненно, правильно. Приап по своему происхождению, безусловно, итифаллический солнечный бог, как Амон (Хем) и Гор-бык египтян. С другой стороны, бог Солнца легко становится воинственным божеством. Поэты рассказывают легенду, согласно которой на празднике Матери Богов, Приап лежал в засаде, ожидая Весту (кто она такая?); однако осел Силена выдал его своим криком [1250]. Поэтому у лампсакийцев был обычай приносить в жертву Приапу осла. Греки объясняли почитание Приапа на побережье Геллеспонта изобилием вина в этой стране [1251]. Из-за его почитания в Лампсаке этот бог получил эпитет «геллеспонтский» [1252].
Он был защитником полей [1253], дарителем плодородия, богом– покровителем пастухов и козопасов, покровителем пчеловодства, садоводства, виноградарства и рыболовства [1254].
Здесь я могу добавить, что фаллос (<..>) был символом творческой силы природы, и почитание его распространялось, согласно Вицшелю, «на все естественные религии с самого грубейшего их начала до упадка язычества. В египетских скульптурах мы часто видим итифаллических богов. На праздниках Диониса-Осириса женщины носили по деревням похожие на куклы фигуры высотой в локоть, с лишь чуть менее коротким фаллосом, который они двигали с помощью веревочек [1255]. Геродот добавляет, что провидец Меламп, как говорили, перенес в Грецию [1256] почитание Диониса с фаллическими процессиями. Однако, согласно другому пассажу у того же автора [1257], почитание фаллоса практиковалось у пеласгов в отдаленнейшей древности, и от них афиняне научились изготовлять итифаллические гермы [1258]. По этой причине фаллос обнаруживается не только на тех островах, где обитали пеласги [1259], – Лемносе и Имбросе [1260], но также и на циклопических стенах Алетрия и Терн [1261], на фундаменте дома в пеласгском (впоследствии самнитском) Сепине и в других местах. На гробнице Алиатта в Лидии стоял колоссальный фаллос, головка которого 40 футов в окружности и 12 футов в диаметре сохранилась до сего дня [1262]. В Греции фаллические процессии (<..>) были всеобщими [1263]. Перед храмом Диониса в Сирии стояли, согласно Лукиану [1264], два фаллоса с надписью: «Дионис посвящает их своей мачехе Гере». Их высота дается (гл. 28) в 300 фатомов [1265*]; это число Пальмерий исправил на 30. В дионисической процессии Птолемея Филадельфа в Александрии фигурировал фаллос в 120 (sic) локтей высотой, украшенный вышитой золотом короной и с золотой звездой наверху. В скульптурах и на картинах мы видим самые разные виды фаллосов – от подобных чудовищных творений до подвесных амулетов длиной 2–3 дюйма. В Лавинии в течение всего месяца, который был посвящен отцу Либеру, фаллос носили в процессиях по деревням, чтобы отвратить злые чары от полей [1266]. На свадьбах новобрачная была обязана сесть на фаллос, чтобы должным образом подарить ему свою невинность [1267]. Таким образом, считая, что этот культ продолжался в ходе всей истории естественной религии с начала до конца, мы должны видеть в нем первоначально безобидное почитание порождающего принципа» [1268].
Профессор Сэйс любезно послал мне следующую интересную заметку: «В прошлом году на северной скале горы Сипил в Лидии, примерно в миле к востоку от доисторической фигуры Ниобы, я обнаружил изображение большого фаллоса с двумя искусственными нишами по обеим сторонам и двумя погребениями в ямах спереди. Очевидно, это было место паломничества, как и подобная же фигура, которая все еще почитается баскскими женщинами в лощине на вершине одной горы в Нижних Пиренеях близ Бидаррая, где я однажды побывал».
Говоря теперь о керамике второго каменного города, я повторяю, что как по материалу, так и по форме она совершенно отличается от керамики первого города. Таким образом, она дает нам самое достоверное доказательство того, что обитатели второго города были совершенно другим народом, отличным от первых поселенцев, как заметил мой друг г-н Джордж Деннис [1269]: «Различные стили искусства у одного и того же народа в различные периоды связаны друг с другом, как звенья одной цепи; невозможно, чтобы народ, выработав стиль керамики, который приобрел у него священный и ритуальный характер, внезапно оставил бы его и принял другой стиль, совершенно другого характера. Народы могут менять, развивать, совершенствовать, но никогда не могут полностью отбросить свои собственные искусства и промышленность, потому что в таком случае они полностью отвергли бы свою собственную индивидуальность. Итак, когда мы находим между двумя стилями искусства столь много таких ярких различий, что становится невозможным увидеть между ними даже самую отдаленнейшую аналогию, то недостаточно приписать такие различия разнице эпох или стадии культуры; мы можем отнести их только к различным народам».
Большие блестящие черные сосуды с длинными горизонтальными отверстиями-трубками для подвешивания по обеим сторонам горлышка, которых так много в первом городе, что я смог собрать тысячи их фрагментов, никогда не встречаются во втором городе; не встречаются и вазы с двойными вертикальными отверстиями-трубочками с каждой стороны, которые в первом городе также обнаружены в большом количестве. С другой стороны, во втором городе встречаются гигантские терракотовые кувшины – высотой в 5 или 6 1/ 2 фута, диаметром от 3 до 5 футов и с толщиной стенок от 2 до 3 дюймов, которые совершенно отсутствуют в первом городе. Правда, я находил время от времени фрагменты грубой керамики; но они обычно толщиной меньше половины дюйма, и ни один из них не толще 1 дюйма, так что кувшины (пифосы), к которым они принадлежали, не могли быть большими.
Рис. 156. Фрагмент большого кувшина. (1:4 натуральной величины. Найден на глубине около 42 футов)
Конечно, большие кувшины (пифосы) второго города сделаны довольно грубо: там, где они разбиты, мы можем видеть огромные массы кусков кремня или слюды; многие из них достигают толщины четверть дюйма. Но тем не менее, как справедливо заметил мне его высочество князь Отто Бисмарк, канцлер Германской империи, в июле 1879 года в Киссингине, само изготовление этих больших кувшинов говорит о высоком уровне цивилизации, поскольку изготовить их столь же трудно, как и обжечь, и, следовательно, они могли быть сделаны только людьми, которые веками совершенствовались в гончарном искусстве. Князь полагает, что они должны были делаться следующим образом: «Сначала изготовляли форму пифоса из ивовых прутьев или камыша; ее постепенно обкладывали вокруг глиной, начиная с основания. Закончив, пифос наполняли деревом; вокруг него также складывали большую поленницу из дерева. Дерево поджигали одновременно снаружи и изнутри кувшина, и таким образом, с помощью двойного огня снаружи и изнутри создавался огромный жар. Эту операцию повторяли несколько раз, и наконец кувшин оказывался полностью обожженным». Я уверен, что мнение князя Бисмарка совершенно справедливо; поскольку, в то время как даже самые маленькие и тонкие глиняные сосуды обожжены в лучшем случае лишь наполовину, эти большие кувшины, хотя они и толщиной от 2 до 3 дюймов, всегда обожжены полностью; и поскольку у доисторических народов, как я уже объяснял, не было печей для обжига и им приходилось обжигать свою посуду на открытом огне, достаточно большой для этого жар, как я полагаю, можно было произвести таким двойным огнем, повторив это несколько раз. Я могу к этому добавить, что тщательный обжиг этих кувшинов был необходимостью; поскольку из-за их большого размера и тяжелого веса (иногда почти в тонну) [1270] их нельзя было передвинуть, не разбив на куски, если бы они были обожжены так же плохо, как вся другая посуда. Именно из-за этого тщательного обжига эти большие пифосы всегда имеют красивый темно-красный цвет [1271].
На сопровождающей гравюре я воспроизвожу фрагмент пифоса второго города, терракота которого достигает 2 1/ 2 фута в толщину. Он украшен двумя рельефными лентами, из которых верхняя состоит из орнамента в виде рыбьей кости или елочки и ряда кругов; нижний также из елочек, к которым, однако, первобытный художник добавил еще одну линию в другом направлении, чтобы сделать орнамент более разнообразным и привлекательным. Весь этот орнамент выглядит так, как если бы он был выдавлен; однако при ближайшем рассмотрении очевидно, что он был насечен до первого обжига кувшина. Профессор Сэйс заметил мне относительно этого фрагмента, что «ленту с кругами можно сравнить с ожерельем на доисторической голове из Буджи близ Смирны, теперь в Британском музее. Эта голова сделана в очень странном и варварском стиле и имеет весьма своеобразное выражение лица».
Большие кувшины-пифосы упоминаются у Гомера только однажды [1272]. Точно так же, как мы находим их стоящими в кладовых на нижних этажах домов в четырех верхних доисторических городах Гиссарлыка, и поэт показывает нам два пифоса, стоящие на нижнем этаже в зале дворца Зевса. В этих двух кувшинах хранятся дары счастья и дары неудачи, горькие и сладкие, как яблоки или груши или, скорее, как два сорта вина, так что поэт считает судьбу каким-то веществом, которое Зевс может использовать и раздавать по своему усмотрению, – аллегорическая наивность, такая, как та, что мы находим в легенде о Пандоре [1273]. Рассказывая эту легенду, Гесиод изображает кувшин, стоящий в доме Эпиметея и полный болезней и зла для человечества, которые вылетают, когда Пандора из-за любопытства открывает кувшин; одна лишь Надежда остается под ободком кувшина – поскольку до того, как она успела вылететь, Пандора снова закрыла крышку [1274].
Я могу упомянуть также терракотовые тарелки толщиной от половины до двух третей дюйма, которые свойственны этому второму городу и не найдены больше нигде. Они изготовлены из того же сорта глины, смешанного с раздробленным гранитом, как и вазы; однако, поскольку они полностью обожжены и их, очевидно, несколько раз погружали в побелку из высококачественной чистой глины до обжига, они с обеих сторон совершенно гладкие и имеют блестящий темно-красный цвет. Поскольку они совершенно плоские и их толщина лишь почти незаметно возрастает к середине, они не могут быть фрагментами сосудов. Поскольку я никогда не находил таких тарелок целыми, я не могу судить об их первоначальном размере. Я затрудняюсь сказать, каково могло быть их назначение. Может быть, их использовали в качестве украшения внутренних стен домов? Я не могу считать, что их использовали для мощения полов в домах, поскольку в этом случае на них были бы отметины от такого использования. Я обращаю особое внимание посетителей на эти плоские терракоты, которые в слое второго города высовываются в моих траншеях отовсюду. Они бросаются в глаза своим ярким красным цветом с обеих сторон: этот цвет, разумеется, был произведен окисью железа, содержащейся в глине: они сплошь сверкают искрами слюды, которая, как кажется, содержится в них в большом количестве.
Самые интересные вазы второго города, а также трех следующих доисторических городов Гиссарлыка – несомненно, вазы с совиными головами и женскими признаками. Принимая во внимание большое сходство совиных «лиц» на вазах с лицами идолов (таких, как на рис. 205 и 212), мы можем с большой долей вероятности предположить, что эти вазы были священными и использовались в религиозных обрядах, тем более что сами вазы имеют форму идолов. Я обращаю особое внимание на тот факт, что единственная троянская статуя, упомянутая у Гомера, – статуя Афины, а также все идолы из мрамора, кости или терракоты и все вазы-совы – женского пола; поэтому они, очевидно, связаны с Афиной через ее любимую птицу, сову.
В январе 1874 года [1275] я осмелился заявить, что сотни женских идолов и ваз с совиными головами, обнаруженных в доисторических городах Гиссарлыка, могут изображать лишь одну богиню, и что эта богиня не может быть никем иным, кроме Афины, богини – покровительницы Трои; тем более что Гомер постоянно называет ее «совоокая» – <..> (то есть в буквальном переводе «с совиным лицом») и не относит этот эпитет ни к одной другой богине или смертной женщине. На этот счет мне возразил мой достойный друг, профессор Макс Мюллер из Оксфорда [1276], который заявил, что готов принять мою интерпретацию при условии, что я докажу, что «волоокая» (<..>) Гера изображалась как чудище с коровьей головой. Я с энтузиазмом принял этот вызов и начал раскопки в Тиринфе и Микенах с полнейшей уверенностью в том, что здесь я могу решить эту проблему раз и навсегда, поскольку рядом с обоими этими древними городами находился знаменитый храм Геры, и даже само имя Микены, как мне казалось, происходит от мычания коровы (<..>, но у Гомера всегда <..>) [1277]. Результаты моих изысканий, безусловно, далеко превзошли мои ожидания, ибо здесь я нашел тысячи терракотовых коров, а также 56 золотых коровьих голов, одну – серебряную с золотыми рогами, несколько коровьих голов, выгравированных на геммах, сотни женских идолов с двумя выступами наподобие коровьих рогов в форме полумесяца, выступающих из грудей, а также женских идолов с коровьими головами [1278]. Вследствие всех этих открытий было, как я полагаю, всеми признано, что первоначальное значение прилагательного <..> было «с коровьим лицом». На этот предмет г-н Гладстон говорит в своем предисловии к моим «Микенам» [1279]:
«Он (Шлиман) представил нам эти грубые фигурки коров; и на кольце с печаткой (рис. 531), и в других местах коровьи головы не спутаешь ни с чем. Он указывает нам на традиционный, изначальный культ Геры в Арголиде; автор просит нас связать эти факты с использованием слова Bo?pis в качестве постоянного эпитета этой богини в поэмах; и он мог бы добавить – и с ее особым покровительством Агамемнону в отношении его интересов и личной безопасности (Il. I. 194–222).
Это соображение кажется мне вполне разумным. Мы знаем, что на некоторых египетских памятниках богиня Исида, супруга Осириса, представлена в человеческом облике с коровьей головой. Таков был способ изображения божества, свойственный духу египетской [1280] иммиграции [1281], такой, какая могла, в соответствии с текстом Гомера, произойти за несколько поколений до его троянских поэм. Но против этого способа восставал весь дух эллинизма – согласно тому подлинному типу этого духа, который проявлялся в гомеровских поэмах. Мы находим здесь Геру, одетую, так сказать, в мантию Исиды и, кроме того, заимствовавшую отдельные черты у одного или более персонажей, записанных в золотую книгу древних пеласгийских династий. Ничего не могло быть более естественного, чем обезглавливание египетской Исиды – не в наказание, но к чести богини. Следовательно, она могла изображаться с человеческой головой, но, чтобы не порывать резко с народными традициями, голова и даже фигура коровы могла тем не менее сохраняться, как религиозные символы. И великий Поэт, который постоянно держал эти символы, так сказать, на расстоянии вытянутой руки, чтобы они не дискредитировали ту веру, великим знатоком которой он был, тем не менее мог выбрать из коровьих черт ту одну, которая подходила его цели, и дать его Гере, которая была не самым умным божеством, большие и спокойные глаза коровы. Использование этого эпитета Геры у Гомера, таким образом, отнюдь не исключительно, и я признаю, что он мог его унаследовать. Однако, хотя он и не исключителен, он весьма специфичен; и этой специфичности довольно, чтобы убедительно подтвердить мнение нашего знаменитого исследователя».
Другой досточтимый друг и один из величайших авторитетов в древневосточной литературе, г-н Франсуа Ленорман, пишет [1282]: «Шлиман прав, настаивая на том факте, что большая часть грубых фигурок, обнаруженных им в Микенах, действительно изображают корову. Арголида – это та самая область, в которой в самой отдаленной древности преобладало почитание женского божества в виде коровы, которое впоследствии было низведено до уровня героини и превратилось в Ио в поэтическом мифе». Далее г-н Ленорман признает, что эпитет Геры «волоокая» может относиться только к изначальной коровьей голове этой богини.
Здесь я могу указать на принцип, явно свойственный языку Гомера, который немедленно отменяет самые внушительные возражения против моей точки зрения. Когда меня спрашивают, действительно ли сам Гомер считал Афину совооким страшилищем и представлял себе, что ее изображение в храме Пергама кивает совиной головой в ответ на молитвы троянских женщин, – я отвечу словами, которые я уже употребил в предисловии к «Трое и ее реликвиям»: «Одна из наиболее бросающихся в глаза черт его языка – это использование постоянных эпитетов», которые повторяются постоянно, без оглядки на их уместность в каждом случае их употребления. Так, как и все герои вообще, Эгисф в устах Зевса все еще «беспорочный» ( <..>) [1283] – даже в устах Зевса, объявляющего о его преступлениях как о вершине человеческого нечестия. Это касается не только людей, но и вещей: например, колоннада ( <..>) вокруг переднего двора дворца, в которой имели обыкновение находиться люди, которые днем приходили служить царю, получила фиксированный эпитет <..> («звонко-пространная»), и, таким образом, ночью гостей размещали «в звонко-пространных сенях» ( <..>) – довольно негостеприимный прием, если принимать буквальный смысл этого эпитета! [1284] Этот момент, который проглядели многие современные ученые, распознал поэтический инстинкт Александра Поупа. Говоря в своем предисловии к «Илиаде» о том, как важно встать на точку зрения поэта, столь отдаленную во всех отношениях от нашей собственной, он говорит: «Далее, это соображение может послужить объяснением постоянного использования одних и тех же эпитетов по отношению к богам и героям, таких как «сребролукий Феб», «синеокая Паллада», «быстроногий Ахилл» и т. д.; некоторые осуждали их за неуместность и утомительные повторы. Эпитеты богов… подразумевали весомость и почтение к обрядам и торжественному культу, в которых они использовались: это было нечто вроде атрибутов, которыми религия обязывала приветствовать их по любому случаю и которые было бы непочтительно пропускать».
Я думаю, что уместно будет повторить здесь то, что я уже написал по этому важному поводу [1285]:
«Нетрудно доказать, что у Геры первоначально была морда коровы, от которой и произошел гомеровский эпитет «волоокая» ( <..>). Когда в битве между богами и гигантами первые приняли облик животных, Гера приняла вид белой коровы – «nivea Saturnia vacca» [1286]. Мы находим коровью голову на монетах острова Самоса, где находился древнейший храм Геры и который славился своим почитанием этой богини [1287]. Далее мы находим голову коровы на монетах Мессены, самосской колонии в Сицилии [1288]. Связь Геры с коровой далее доказывает имя Евбея [1289] – так звали одну из нянек богини [1290] и таково было название острова, на котором она выросла [1291], и название горы, у подножия которой находился ее самый прославленный храм (Герейон) [1292]. Однако в слове «Евбея» ( <..>) содержится слово «корова» ( <..>). В Коринфе у Геры был эпитет <..>[1293], где также может содержаться слово <..>[1294]. Коров приносили в жертву Гере [1295]. Жрица ехала в повозке, запряженной быками, к храму аргосской Геры [1296]. Ио, дочь Инаха, первого короля Аргоса, была превращена Герой в корову [1297]. Ио была жрицей Геры [1298], и она изображается как Гера – богиня-корова [1299]. Далее, коровий облик Ио подтверждает Эсхил [1300]. Египетская богиня Исида родилась в Аргосе, и ее отождествили с Ио в облике коровы [1301]. Исиду изображали в Египте как женщину с коровьими рогами, как Ио в Греции [1302].
Ио в облике коровы охранял в священной роще Геры в Микене стоглазый Аргос, которого по приказу Зевса убил Гермес; и далее Гера стала преследовать Ио с помощью слепня, который заставил ее бродить с места на место [1303]. Так, Прометей говорит: «Как не услышать дочери Инаховой, слепнем гонимой?» [1304] Однако странница Ио – это не что иное, как символ луны, которая беспрестанно движется по своей орбите. Это показывает также и само имя Ио ( <..>), которое происходит от корня Ya (в <..>, «я иду»). Даже в классической древности Ио все еще часто изображалась в виде коровы, как в Амиклах [1305]. Ио продолжала быть старым именем луны в религиозных мистериях в Аргосе [1306]. Апис, царь Аргосской области, был сыном Форонея и, таким образом, внуком Инаха и племянником Ио. В честь Аписа Пелопоннес и Аргос назывались также Апией; после смерти его почитали под именем Сераписа [1307]. Согласно другой традиции, Апис уступил власть над Грецией своему брату и стал царем Египта [1308], где его почитали как Сераписа в облике быка. Эсхил заставляет странствия Ио закончиться в Египте, где Зевс возвращает ей первоначальный облик и она рождает Эпафа – еще одно имя бычьего бога Аписа. Коровьи рога пеласгийской лунной богини Ио, которая впоследствии стала Герой Аргосской и совершенно идентична ей, а также коровьи рога Исиды произошли от символических рогов-полумесяцев, изображавших луну [1309]. Несомненно, пеласгийская Ио и позднейшая Гера в древние времена имели, помимо коровьих рогов, и коровью морду. Гера под ее старым лунным именем Ио имела прославленный храм на месте Византия; говорили, что этот город основан ее дочерью Кероэссой – то есть «рогатой». Согласно Стефану Византийскому, город основал Биза, сын Кероэссы и Посейдона [1310]. Полумесяц, который в течение всей Античности и всего Средневековья был символом Византия, судя по всему, – прямое наследие мифической основательницы города, Кероэссы, дочери лунной богини Ио (Геры); поскольку точно известно, что не турки принесли его с собой из Азии, но что он уже был эмблемой Византии. Однако месье Бюрнуф замечает, что еще задолго до того, как была основана Византия, этот символ существовал в Вавилонии и Ассирии, где его очень часто находят; поэтому он предполагает, что его могли импортировать в Византию оттуда. Гера, Ио и Исида – в любом случае одно и то же – наряду с Деметрой Микалессией, которая получила свой эпитет «мычащая» от своего коровьего облика; ее храм находился в Микалессии в Беотии. Ее привратником был Геракл, чьей обязанностью было запирать святилище богини вечером и открывать его снова утром [1311]. Эта обязанность тождественна службе Аргуса, который утром выпускал Ио в виде коровы и привязывал ее снова вечером к оливковому дереву [1312], которое находилось в священной роще Микен рядом с Герейоном [1313]. Символом плодородия у аргосской Геры был гранат, который, как и цветы, которыми была украшена ее корона, придает богине теллурический характер [1314].
Точно так же, как в Беотии Деметре давали эпитет Микалессия, «мычащая» (производное от <..>) [1315], из-за того, что она имела облик коровы, так же и в долине Аргоса название Микены, производное от того же самого слова, дали городу, который более всего славился культом Геры, и это можно объяснить только тем, что она имела форму коровы. Я могу здесь упомянуть, что гора и мыс, лежавшие непосредственно напротив и в ближайшем соседстве с островом Самос, который славился своим культом Геры, именовались Микале [1316].
Рассмотрев длинный ряд доказательств, конечно, никто ни на мгновение не усомнится, что гомеровский эпитет «волоокая» ( <..>) доказывает, что некогда Гера изображалась с коровьей головой, точно так же, как эпитет Афины у Гомера «совоокая» показывает, что некогда богиня изображалась с лицом совы. Однако в истории этих эпитетов можно, очевидно, проследить три стадии, в ходе которых они имели различное значение. На первой стадии появилось идеальное понятие и произошло наименование богини, и в этом наименовании, как справедливо заметил мне мой досточтимый друг профессор Макс Мюллер, эпитеты были метафорическими или идеальными; то есть естественными. Гера (Ио), как богиня луны, получила эпитет из-за символических рогов луны-полумесяца и темных пятен на ней, которые напоминают лицо с большими глазами; в то время как Афина, как богиня зари, несомненно, получила эпитет «совоокая» ( <..>), который говорил о свете наступающего дня, поскольку <..> – это одна из форм <..>, прилагательного от <..>/i>, по-латыни lux [свет].
На второй стадии эти эпитеты божеств были представлены идолами, в которых первоначальное метафорическое значение было забыто, и эпитеты материализовались в коровью голову Геры и совиное лицо Афины; и я осмелюсь утверждать, что нельзя назвать такие женские фигуры с коровьими и совиными головами другими эпитетами, нежели <..>и <..>. Слово <..>, обозначающее лицо, которое так часто используется у Гомера и которое, возможно, тысячелетиями старше поэта, никогда не встречается в составных словах, в то время как слова с суффиксом -<..> относятся к выражению или сходству вообще. Так, если у Геры был эпитет <..>/i>, а у Афины – <..>, то под этим мы должны понимать не что иное, как то, что первая имела образ и внешний вид коровы, а вторая – совы. Ко второй стадии принадлежат все доисторические руины Гиссарлыка, Тиринфа и Микен.
Третья стадия в истории двух эпитетов наступает после того, как Гера и Афина теряют свои коровьи и совиные лица и обретают лица женщин, и после того, как корова и сова становятся атрибутами этих богинь и, как таковые, начинают представляться рядом с ними, а <..> и <..> продолжают использоваться как эпитеты, освященные вековой традицией и, возможно, означающие «большеглазая» и «совоокая». К этой третьей стадии принадлежат эпические песни Гомера».
Здесь я могу добавить то, что написал г-н Франсуа Ленорман[1317] касательно моего объяснения <..> как эпитета Афины:
«Изображения с совиными головами, которые Шлиман видит у идолов и на вазах Гиссарлыка, представлены у него как тип изображения Афины Илионской, богини—покровительницы города Приама. По его мнению, противоположному общепринятым представлениям, Афина <..> первоначально была не богиней «с синими очами» цвета сияющего неба, которое она символизирует, но богиней «с совиным лицом»[1318*], точно так же, как Гера <..> стала богиней не с «большими глазами», широко открытыми, как у телки, а «с лицом коровы». Эта идея вызвала настоящую бурю. Некоторым людям показалось, что это – акт измены всей идее эллинства. То, что греки в какую бы то ни было эпоху могли представлять в своем воображении богов с головами животных, как в Египте и как у некоторых богов Азии, стало слишком большим шоком для предвзятых эстетических теорий о гении эллинской расы, который, как утверждали априори, мог допустить в некоторых фигурах смесь человеческих и животных форм, только всегда оставляя человеческой именно голову, благороднейшую часть тела, вместилище мысли. Я должен признать, что такой довод, взятый из области более-менее беспочвенной философии, очень мало меня убеждает; поскольку мне представляется, что он должен отступить перед лицом археологических данных. В идее о первобытной Афине с совиной головой и Гере – с коровьей головой, как у египетской Хатор или как некоторые изображения сиро-финикийской Астарты, нет ничего такого, что могло бы меня шокировать или казалось бы мне невозможным. Действительно, в представлении о том, что такие эпитеты, как <..> или <..>, относятся скорее к внешнему виду лица, чем к глазам, есть некоторая филологическая трудность. Однако мне кажется, что трудность эта преувеличенная и что, например, когда Эмпедокл в знаменитых стихах называет луну <..>, он имеет в виду вид лунного диска, а не глаз.
Кроме того, примеры дошедших до нас памятников вполне убедительно доказывают, что греки в самые отдаленные времена, копируя свои первые произведения искусства с азиатских моделей, сами изображали фигуры с головами животных на человеческих телах. Г-н Ньютон указывает на маленькую фигурку с Кипра, которая изображает женщину с бараньей головой, возможно Афродиту. На архаической расписной вазе из Камира, хранящейся в Лувре, изображен человек с головой зайца. Когда Онт, великий скульптор Эгины, который жил в начале V века до н. э., сделал для народа Фигалии статую их Деметры Мелены, он в точности скопировал с картины священный тип древнего изображения этой богини, которое имело чудовищный вид. Художник поместил на плечи женского тела голову лошади вместе со змеями и другими чудовищами. Книга Philosophumena[1319] сохранила для нас описание одной из символических картин, которые украшали семейное святилище священного племени Ликомидов в Плие в Аттике. Великий Фемистокл приказал реставрировать эти картины, и Плутарх посвятил специальный трактат их объяснению. Среди них был представлен итифаллический старик с крыльями, преследовавший женщину с собачьей головой. Геродот говорил, что у Пана иногда бывало лицо, а также и ноги козла, и это утверждение подкрепляет бронзовая фигура, обнаруженная на Пелопоннесе и хранящаяся в Санкт-Петербурге.
Минотавр, который первоначально был Ваалом-быком древнего финикийского культа на Крите, всегда сохраняет свою звериную голову в произведениях периода расцвета греческой скульптуры. Расписной краснофигурный килик лучшего периода, который можно увидеть в Кабинете медалей в коллекции герцога де Люиня, изображает Диониса-Загрея в виде ребенка, сидящего на коленях своей матери Персефоны; у него бычья голова, как у маленького Минотавра. Таким образом, представление об Афине с совиной головой отнюдь не шокирует меня и не мешает согласиться с теорией Шлимана, тем более что, собственно говоря, речь здесь идет об изделиях не греческих, а малоазиатских. Для меня весь вопрос в том, действительно ли на вазах и идолах Гиссарлыка мы видим именно совиные головы».
Другой досточтимый друг, профессор Отто Келлер[1320], пишет о «совоокой» Афине следующее: «Связь Афины с совой объясняется[1321] игрой слов между («сова») и <..> («совоокая»), и утверждают, что она появилось уже только в эпоху после Гомера, как будто бы в результате непонимания эпитета <..>. Эта точка зрения, конечно, в высшей степени надуманна, неестественна и невозможна. Неэллинское происхождение совы Афины, судя по всему, доказывает ее двойная голова в Сигее и Милетополе: оба они находятся в непосредственной близости от Илиона[1322]. Если нужно привести параллель, то я напомню о также неэллинской связи мыши с Аполлоном Сминфеем, которая также наблюдается в Троаде. Мышь любит жар солнца, и поэтому она процветает под лучами Феба-Аполлона. Сова же в первую очередь не что иное, как птица и символ ночи; это ее наиболее естественное значение самого первобытного происхождения; начнем же с этого. Сюда замечательным образом подходит тот пункт, которым Афина Илионская полностью отличается от обычной эллинской Афины; действительно, на одной монете Илиона представлен троянский Палладий в виде Афины Илионской (<..>) с фригийским колпаком на голове; правой рукой она потрясает копьем, в левой держит пылающий факел; рядом с ней сидит сова[1323]. Таким же образом на монете другого типа из Илиона изображен Палладий с копьем в правой руке и факелом в левой; впереди приносят в жертву корову. Здесь кроется нечто большее, чем надуманная теория о игре слов: точно так же, как факел освещает тьму, так светят в ночи страшные глаза совы; ее глаза (<..>) – <..> (светлее, чем у льва, и сияющие в ночи. – Пер.) (как говорит об одном страшном звере Диодор (III. C. 55). Итак, возможно, Афина Илионская, или Ата, первоначально отнюдь не была мирной эллинской богиней искусства и ремесел, которая появилась из головы Зевса как эманация высшей мудрости верховного бога. Скорее она была богиней ночи и страха, а также шума битвы и ужасов войны; именно поэтому она потрясает копьем и факелом и владеет совой. Она стала амазонкой Олимпа на азиатской почве, откуда произошли и амазонки. Мне не нужно цитировать подтверждений тому, что сова – ночная птица. Поскольку сова возвещает смерть, она сидела на копье Пирра, когда тот пошел на Аргос[1324]. У ионийца Гиппонакта она считается вестником и глашатаем смерти[1325]. Как птицы смерти, две совы (<..>) сидят на надгробии справа и слева от Сирены, поющей песню-плач[1326]. На росписи вазы в очень древнем стиле (коричневые фигуры на сплошном желтом фоне) с фигурами животных мы находим, наряду с другими животными, имеющими религиозное значение, быков, пантер, крылатых сфинксов и грифонов, также и сову[1327]. Сова также фигурирует как божественное существо на росписи вазы в самом древнем стиле, окруженная нимбом[1328]. Следует также обратить внимание на пассаж из «Одиссеи»[1329], где Афина улетает, <..>, хотя точно неизвестно, действительно ли <..> обозначает именно сову[1330*]. Боги севера, когда они в спешке, надевают на себя орлиные, вороньи и ястребиные перья; так, у Гомера Афина надевает крылатые сандалии, когда ей необходима скорость. Крылатые сандалии Персея также первоначально могли обозначать его превращение в птицу[1331]. В языке Гомера <..> означает «совоокий» или «с блестящими глазами»; понятие «голубой» в слове <..>, как кажется, появилось в ходе развития языка уже после Гомера. Что касается всего остального, то я считаю весь вопрос, о котором идет речь, открытым, пока не были проведены раскопки в храме Геры на Самосе вплоть до доэллинского слоя, который здесь, возможно, также существует. Как инстинктивно почувствовал Шлиман, только параллель гомеровскому «волоокая Гера богиня» может дать решение этой проблемы».
Я могу напомнить читателю, что профессор О. Келлер написал все это в январе 1875 года, в то время как мои раскопки в Тиринфе и Микенах рядом с большим храмом Геры в Арголиде проходили с 31 июля по 6 декабря 1876 года. Поскольку там я нашел сотни идолов из золота, серебра или терракоты в форме коров, коровьих голов или женщин с коровьими рогами или коровьими головами, я раз и навсегда решил проблему «волоокой богини Геры», от этого решения, как рассудительно заметили профессор Макс Мюллер и профессор Отто Келлер, зависела параллель с «совоокой богиней Афиной», то моя интерпретация последней должна теперь быть принята повсеместно.
Рис. 157. Ваза с головой совы. (1:3 натуральной величины. Найдена на глубине от 36 до 40 футов)
Рис. 157 изображает вазу с совиной головой из второго города; однако следует четко понимать, что горлышко с совиной головой было найдено отдельно и не относится к нижней вазе, на которую я просто поставил его, поскольку таким образом его лучше можно было сохранить. Несомненно, горлышко принадлежало, как это всегда бывает, вазе с женскими признаками. Оно сделано от руки и имеет темно-красный цвет, который происходит от окисла железа, содержащегося в глине. Этот предмет был найден в обугленных руинах сожженного дома, где я нашел скелет женщины. Несомненно, из-за огромного жара, которому горлышко подверглось во время пожара, оно оказалось полностью обожжено. Крышка могла принадлежать ему, а могла и не принадлежать. Поскольку я нашел ее в том же доме, я поставил ее на горлышко вазы, тем более что такие крышки с изогнутой ручкой, как кажется, принадлежат вазам с совиными головами. Насечки на передних частях этих крышек, которые, как на идолах с рис. 205–207 и 216, как кажется, символизируют волосы богини, еще больше утверждают меня в этом мнении. Из многих крышек ваз, на которых вылеплено совиное «лицо» и которые, очевидно, принадлежат вазам с женскими чертами, волосы обозначены или длинными рельефными вертикальными чертами, или косами на выпуклости горлышка; они показаны такими вертикальными чертами на идолах с рис. 194, 196, 239 и на замечательном шарике с рис. 1997, 1998. Форма небольшой изогнутой ручки на крышке этой вазы, возможно, была скопирована с шишака шлема (<..>), в который был вделан гребень.
Рис. 158. Ваза с совиным «лицом», двумя женскими грудями и двумя вертикальными выступами, напоминающими крылья. (Около 1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 48 футов)
На рис. 158 я воспроизвожу еще одну вазу такого же типа, которая была обнаружена у подножия не полностью сохранившейся стены из больших блоков В на рис. 2. Она сильно пострадала от огня, так что ее первоначальный цвет распознать невозможно; ее ручки в форме крыльев частично реставрированы. Птичье «лицо» здесь изображено очень грубо, глаза находятся на одной линии с нижней частью клюва. Изогнутая ручка на крышке разбита.
Рис. 159. Терракотовая ваза с женскими признаками и двумя ручками в форме крыльев. (1:3 натуральной величины. Найдена на глубине 19 футов. Крышка – с глубины 42 фута)
У вазы на рис. 159 только крышка принадлежит ко второму городу, сама же ваза – к четвертому городу; но, поскольку это единственная ваза с женскими характеристиками, которой подходит эта маленькая крышка, я счел необходимым воспроизвести ее здесь, чтобы показать читателю эту крышку на ее месте. От лица мы видим здесь только глаза. Крышка вазы – тусклого черного цвета и обожжена очень плохо. Эти троянские вазы с совиными «лицами», насколько я знаю, уникальны; похожих ваз в других местах найдено не было. Однако погребальные урны с грубо вылепленными человеческими лицами были найдены в прусской провинции Померания близ Данцига. Их всегда находят в каменных ящиках, состоящих из пяти плоских камней, которые едва ли заслуживают наименования гробов; в них находится пепел и кости усопшего. Эта погребальная урна стоит в каменном ящике или одна, или среди шести, восьми, десяти, двенадцати или даже четырнадцати обычных пустых ваз. Глина погребальных урн бывает или желтой, или коричневой, или белой, иногда хорошего качества и хорошо обожженная, иногда – очень грубая и лишь слегка обожженная. До августа 1875 года, когда я посетил Данциг, было найдено всего пятьдесят семь таких урн; все они сделаны вручную, но только тридцать из них хранятся там; две находятся в Ной-Штеттине, и оставшиеся двадцать пять – в Берлине и других музеях. Важно отметить, что, за исключением одной погребальной урны с человеческим лицом, найденной в Спроттове в Силезии, другой, найденной в Гоголине (в области Кульм, Западная Пруссия)[1332], третьей, найденной в провинции Познань, и четвертой, найденной в провинции Саксония, таких урн не было найдено нигде, кроме Померании[1333]. Конечно, здесь я не говорю о римских урнах с человеческими лицами, из которых некоторые были найдены на Рейне и в больших количествах – в Италии. Характеристики померанских урн, отличающие их от троянских ваз с совиными «ликами», таковы: их изготовители, очевидно, всегда пытались воспроизвести человеческое лицо, пусть грубо и неполно; у них никогда нет похожих на крылья выступов или женских органов или грудей, которые почти всегда ясно видны на троянских вазах; они всегда использовались как погребальные урны, в то время как троянские вазы из-за их величины никогда не могли быть использованы для таких целей и, возможно, служили только как идолы или священные сосуды; и, наконец, у них есть крышки в виде обычных шапочек, в то время как крышки троянских ваз имеют форму шлемов, на которых часто показаны женские волосы. Что касается возраста этих померанских ваз с личинами, то стеклянные бусы, которыми они украшены, и железо, в сопровождении которого их постоянно находят, не позволяет нам отнести их к более древнему периоду, чем начало нашей эры, или в самом крайнем случае к I или II веку до н. э.[1334*]; в то время как я сейчас, как мне кажется, соглашаюсь со всеми археологами, полагая, что троянские вазы относятся к весьма отдаленной древности – от 1200 до 1500 года до н. э. Здесь я опишу несколько ваз с человеческими лицами из данцигской коллекции:
1. Ваза с двумя глазами, носом, но без рта и с двумя ушами, в которых есть три отверстия, украшенные бронзовыми кольцами, на которых прикреплены бусы из стекла и янтаря. Шею украшают три полоски прочерченного орнамента-елочки. Под орнаментом – монограмма, изображение животного с шестью ногами. На крышке – также прочерченный орнамент.
2. Ваза без глаз, но с носом и ртом; в ушах – четыре отверстия, украшенные бронзовыми кольцами; бронзовая цепочка, прикрепленная к ушам, свисает до груди.
3. Ваза с носом и ртом, но без глаз; уши с двумя отверстиями; серьги из бронзы с янтарными бусами. В этой вазе была найдена железная брошь.
4. Ваза с ушами без отверстия; глаза, длинный нос, рот и борода; пояс показан точками.
5. Урна с носом, глазами и ртом с зубами; уши с шестью отверстиями; каждое украшено бронзовым кольцом, на котором множество маленьких колечек из того же металла.
6. Урна без глаз и рта, но с заостренным носом; два уха, каждое с четырьмя отверстиями, которые украшены железными кольцами.
7. Очень грубая урна с глазами и носом, но без рта; уши без отверстий.
8. Урна с глазами, носом и ртом; но уши без отверстий.
9. Урна с глазами, ртом и носом; уши с тремя отверстиями.
10. Урна с носом и глазами; рта нет; вокруг вазы прикреплено железное кольцо.
11. Весьма замечательная урна с соколиным клювом и большими глазами; уши с тремя серьгами в каждом, которые украшены коричневыми и голубыми стеклянными бусами. Эта урна, а также ее крышка сплошь украшены прочерченным орнаментом. Некоторое число померанских ваз с человеческими лицами, которые хранятся в музее Берлина, ученым хранителем которого является доктор Альберт Фосс, весьма замечательны брошами со спиральными головами, как на рис. 104, или изображенными с помощью линий животными, похожими на тех, что показаны на троянских пряслицах (см. рис. 1881–1884), которые, как мы видим, грубо вырезаны на них.
Я не могу не отметить сосуды-графины (ойнохои), найденные в доисторических жилищах под глубокими слоями пемзы и вулканического пепла на островах Фера (Санторин) и Ферасии.
На многих из них около горлышка нарисованы два больших глаза, а также «ожерелье» из больших точек у основания горлышка, в то время как на верхней части тулова вылеплены две женских груди; каждая грудь раскрашена коричневым и окружена кругом из точек. Ни на одной из них не нарисовано и не вылеплено человеческое лицо; однако тем не менее очевидно, что намерением первобытного гончара было изобразить в этих ойнохоях фигуру женщины. От этих варварских ойнохой Феры, возможно, происходят, как предполагает г-н Ф. Ленорман[1335], прекрасные расписные ойнохои Кипра с женскими головами[1336]. Но поскольку эти кипрские вазы относятся к историческому периоду и, возможно, на тысячу лет младше «совиных» ваз Гиссарлыка, я не могу обсуждать их здесь. Я хотел бы добавить только, что почти на всех кипрских ойнохоях с горлышком-трилистником, хотя и нет никаких признаков человеческой фигуры, нарисовано два глаза. Здесь не место обсуждать римские урны с человеческими лицами, которые встречаются в Эрингене в Вюртемберге[1337], близ Майнца; в Кастеле, напротив Майнца[1338] и в других местах.
В описанном выше сожженном доме наряду с останками женщины был найден также терракотовый сосуд-треножник в виде свиньи (рис. 160). Он блестящего темно-коричневого цвета, длиной 82/3 дюйма, 7 дюймов в высоту; толщина туловища составляет почти 6 дюймов. У него выдающаяся голова, но без отверстий и три ножки. Горлышко сосуда находится в хвосте, который ручка связывает со спиной. Похожие сосуды в виде животных с тремя или четырьмя ножками часто встречаются в третьем и четвертом доисторическом городах Гиссарлыка. Их очень много на Кипре[1339], и их можно видеть в коллекции кипрских древностей в Британском музее, в музее Южного Кенсингтона, в Лувре и в музее Сен-Жермен-ан-Ле. Несколько таких сосудов находится в коллекциях перуанских и мексиканских древностей в Британском музее.
Рис. 160. Терракотовый сосуд в форме свиньи. (1:4 натуральной величины. Найден на глубине 42 фута)
Рис. 161. Две соединенные ойнохои. (1:4 натуральной величины. Найдены на глубине около 40 футов)
Далее из керамики второго города я упомяну любопытный блестящий красный сосуд на рис. 161 в форме двух отдельных ойнохой с длинными и совершенно прямыми горлышками-клювами; эти два кувшина связаны друг с другом у днища, а также ручкой. Терракотовые сосуды с той же системой отдельных кувшинов, связанных у днища, встречаются во всех последующих доисторических городах Гиссарлыка, и мы увидим их еще много впоследствии. Сосуды из терракоты, сделанные по тому же принципу, встречаются на Родосе, в Египте и на Кипре. Коллекция древностей из гробница в Иалисе (в Британском музее) содержит четыре связанные чаши; в египетской коллекции – две соединенные бутыли; в коллекции кипрских древностей, как в Британском музее, так и в музее Южного Кенсингтона, есть сосуды, образующие две соединенные бутыли с одной ручкой. Другой сосуд с тремя или четырьмя соединенными чашами представлен у генерала ди Чеснолы[1340]. Небольшая коллекция доисторических древностей, обнаруженная под глубокими слоями пемзы и вулканического пепла на Фере и хранящаяся в коллекции Французской школы в Афинах, также содержит два соединенных кувшина с горлышком-трилистником. Я могу также упомянуть сосуд, образованный из двух кувшинов, соединенных как у донышка, так и ручкой, в египетской коллекции Лувра. Предмет № 3 на Pl. xii в атласе древностей, обнаруженных в озерных жилищах Мерингена и Овернье в Швейцарии доктора Виктора Гросса, также говорит о том, что это был сосуд из трех соединенных чаш. Я могу также упомянуть сосуд с двумя соединенными бутылями в перуанской коллекции Британского музея. Профессор Вирхов любезно сообщил мне, что похожие соединенные сосуды весьма обычны в древних погребениях провинции Лужица (Лаузиц) и Позена.
На рис. 162 блестящая черная ваза высотой 91/2 дюйма с длинными отверстиями-трубками для подвешивания с каждой стороны. Тулово – сферической формы, орнаментировано прочерченными линиями-зигзагами; шейка очень широкая в форме печной трубы и орнаментирована прочерченными точками; дно плоское.
Рис. 162. Ваза с трубчатыми отверстиями для подвешивания. Орнамент: зигзаги и точки. (Около 1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 42 фута)
Рис. 163. Ваза-треножник с прочерченным орнаментом и похожей системой для подвешивания. (1:4 натуральной величины. Найдена на глубине около 42 футов)
Находка с рис. 163 представляет собой блестящий темно-коричневый треножник с трубчатыми отверстиями для подвешивания; длинное горлышко, похожее на печную трубу, имеет прочерченный орнамент, напоминающий рыбьи позвонки. Похожая ваза-треножник тусклого темного цвета с прочерченными круглыми лентами воспроизведена на рис. 164.
Рис. 164. Сферическая ваза-треножник с трубчатыми отверстиями для подвешивания. Орнамент из круговых лент. (1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 35 футов)
На рис. 165 очень красивая маленькая темно-желтая ваза почти шарообразной формы, которая также имеет отверстия-трубки для подвешивания и прочерченный орнамент из треугольников.
Рис. 165. Сферическая ваза с трубчатыми отверстиями для подвешивания. Орнамент – треугольники. (1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 35 футов)
Рис. 166. Изготовленная на гончарном круге ваза-треножник с прочерченными полосками и отверстиями-трубками для подвешивания. (Около 1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 35 футов)
Все вазы второго города, которые мы до сих пор рассматривали, сделаны вручную, однако керамика, сделанная на гончарном круге, здесь также встречается, хотя и редко. Ваза, сделанная на гончарном круге, показана, например, на рис. 166; это треножник темного цвета с прочерченными круглыми лентами и отверстиями-трубками для подвешивания. Крышка, возможно, не принадлежит этой вазе. Все эти вазы я могу лишь воспроизвести, но не сравнивать с другими, и в других местах не встречается ваз хоть сколько-нибудь подобного типа. Однако к моему перечню коллекций, в которых встречаются вазы с вертикальными отверстиями для подвешивания (см. рис. 46), я должен добавить музей Стокгольма, в котором находятся три вазы, обнаруженные в дольменах каменного века, которые орнаментированы прочерченными узорами; у двух из них на каждой стороне по два, на третьем – по четыре вертикальных отверстия для подвешивания на шнурке. Помимо уже упомянутых ваз[1341], в музее Копенгагена я видел две вазы с прочерченным орнаментом, у которых на каждой стороне два вертикальных отверстия-трубки, которые находятся не в выступах, как на троянских вазах, но в глине тулова самой вазы; у обеих ваз также имеются трубчатые отверстия в крышках, которые соответствуют отверстиям на тулове. Видимо, было время, когда такие вазы с отверстиями для подвешивания были в более общем употреблении в Дании, поскольку я видел в том же музее шестнадцать крышек для ваз той же системы.
На рис. 167 я воспроизвожу красивую черную вазу ручной работы с двумя ручками; на рис. 168 – кувшин или кубок тусклого темного цвета, сделанный на гончарном круге, также с двумя ручками.
Рис. 167. Черный кувшин с двумя ручками. (Около 1:4 натуральной величины. Найден на глубине 39 футов)
Рис. 168. Двуручный кувшин или кубок. (Почти 1:3 натуральной величины. Найден на глубине 39 футов)
Рис. 169 – это блестящая темно-красная ваза овальной формы, с двумя ручками, сделанная на гончарном круге. Поскольку дно у нее выпуклое, она не может стоять отдельно.
Рис. 169. Овальная ваза с тремя ручками. (Почти 1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 42 фута)
Вазы такой формы, как три последние, встречаются здесь очень часто, но я не замечал их в других коллекциях. Поскольку у большинства ваз с ручками концы этих последних слегка выдаются внутрь сосудов, то очевидно, что ручки делались уже после лепки сосуда, что затем в сосудах вырезались отверстия, куда они вставлялись.
На рис. 170 – сделанная вручную блестящая черная ваза с заостренной ножкой и двумя ручками, между которыми на каждой стороне выпуклый орнамент в виде греческой буквы «?» или кипрской буквы go. Подобные вазы редки во втором городе, но очень часты в следующем, сожженном городе. Я предположил бы, что ранние обитатели Гиссарлыка, которые использовали эти вазы с заостренной ножкой, должны были иметь у себя в комнатах кучи песка, куда они могли бы их ставить. А может быть, они использовали в качестве подставок для таких ваз большие каменные диски диаметром от 6 до 8 дюймов, с круглым отверстием в центре диаметром от 2 до 3 дюймов. Эту идею подал мне доктор Виктор Гросс, который в своем прекрасном атласе предметов, найденных в озерных жилищах в Мерингене и Овернье, поместил на Pl. XII, № 22 вазу с заостренной ножкой в большом кольце, которое, судя по всему, сделано из слегка обожженной глины. Однако поскольку глиняные кольца такого большого размера редки в Гиссарлыке, то вместо них могли использоваться большие каменные диски с отверстиями. Г-н Филип Смит сообщил мне, что в химических лабораториях Англии керамические диски используют точно для той же цели – в качестве подставок под чашки, колбы и т. п.
Рис. 170. Большая блестящая черная ваза с двумя ручками и заостренной ножкой. (1:6 натуральной величины. Найдена на глубине 33 фута)
Рис. 171. Ваза с носиком и двумя ручками. (1:4 натуральной величины. Найдена на глубине 48 футов)
Рис. 172. Фрагмент блестящей серой керамики с прочерченным орнаментом. (2:3 натуральной величины. Найден на глубине 33 фута)
Рис. 173. Фрагмент блестящей черной керамики с вырезанными знаками, напоминающими буквы. (2:3 натуральной величины. Найден на глубине 33 фута)
Рис. 171 воспроизводит сделанный от ручки блестящий темно-коричневый сосуд с выпуклым основанием, двумя ручками и носиком на ободке.
Рис. 172–178 воспроизводят семь фрагментов блестящей желтой или черной керамики с прочерченным орнаментом. Рис. 172, 175 и 176 – фрагменты плоских чаш. Рис. 178 – фрагмент небольшой вазы. Орнамент на этих четырех предметах наполнен белым мелом. Рис. 174 и 177 – фрагменты ваз. Рис. 173, видимо, фрагмент ручки вазы; прочерченные знаки на ней кажутся знаками письменности; на это я должен обратить особое внимание читателя[1342].
Рис. 174—178. Фрагменты керамики с прочерченным орнаментом. (Почти половина натуральной величины. Найдены на глубине 42 фута)
В слое руин второго города встречаются также терракотовые кубки в форме бокала для шампанского с заостренной ножкой и двумя огромными ручками, как с рис. 179, но здесь они редки. Почти все они – блестящего черного цвета. В трех следующих доисторических городах они блестящего красного цвета и столь часты, что я смог собрать их около 150 штук. Бывают они также и тусклого темного цвета (см. рис. 1393) – в руинах поселения, которое следовало за последним доисторическим городом, но предшествовало эолийскому Илиону и которое по этой причине я зову шестым городом. Следовательно, можно с уверенностью говорить о том, что кубки этой формы все еще были во всеобщем употреблении на побережье Малой Азии во времена Гомера, который под своим <..> не мог иметь в виду ничего другого, как кубок с двумя ручками. Обычное объяснение названия <..> – что в нем были верхняя и нижняя чаша наподобие песочных часов с открытыми концами – кажется мне совершенно неверным. Поскольку кубок такого вида мог в любом случае быть наполненным только с одной стороны одновременно, то два кубка, направленные в противоположные стороны, были совершенно не нужны. Более того, во всех случаях, когда один человек подает такой кубок другому, Гомер всегда ясно имел в виду то, что это <..> – то есть что у него две ручки и что, когда его дают за одну ручку, его берут за другую. Кроме того, я должен сказать, что ни одного кубка с верхней и нижней чашей еще не было найдено. В то время как в Трое я нашел двадцать терракотовых кубков разной формы с двумя ручками, и среди них один золотой, а в Микенах – большое количество кубков с двумя ручками из терракоты или золота; все они не могут быть ничем иным, как <..>. Таким образом, я полагаю, что теория Аристотеля, согласно которой <..> имел форму пчелиного сота, была ошибочной[1343]: «Оконца ячеек, как для меда, так и для личинок, открыты в обе стороны, именно против одного основания имеются два оконца, как в двойных бокалах, одно обращено внутрь, другое наружу».
Рис. 179. Кубок с двумя ручками – гомеровский <..>. (1:3 натуральной величины. Найден на глубине 35 футов)
Лучшим судией и даже высшим авторитетом в вопросах формы гомеровского <..> должен быть, разумеется, сам Гомер; и, согласно Гомеру, <..> – это всегда синоним <..>, кубка «с двумя ушками» (буквально: «с ушками по обеим сторонам», поскольку именно таково точное значение <..>). Так, например, в пассаже «Одиссеи» один и тот же кубок дважды называется <..>, один раз <..>и один раз <..>[1344]:
Сладкой утробы отведать им дав, он вином благовонным
Кубок (<..> наполнил, вина отхлебнул и сказал светлоокой
Дочери Зевса эгидодержавца Палладе Афине:
«Странник, ты должен призвать Посейдона владыку: вы ныне
Прибыли к нам на великий праздник его; совершивши
Здесь, как обычай велит, перед ним возлиянье с молитвой,
Ты и товарищу кубок (<..>) с напитком божественно-чистым
Дай, он, я думаю, молится также богам, поелику
Все мы, люди, имеем в богах благодетельных нужду.
Он же моложе тебя и, конечно, ровесник со мною;
Вот почему я и кубок (<..>) тебе наперед предлагаю».
Кончив, он передал кубок с вином благовонным Афине.
Был ей приятен поступок разумного юноши, первой
Ей предложившего кубок (<..>) с вином благовонным; и стала
Голосом громким она призывать Посейдона владыку:
«Царь Посейдон земледержец, молюся тебе, не отвергни
Нас, уповающих здесь, что желания наши исполнишь.
Нестору славу с его сыновьями, во-первых, даруй ты;
После богатую милость яви и другим, благосклонно
Здесь от пилийцев великую ныне приняв гекатомбу;
Дай нам потом, Телемаху и мне, возвратиться, окончив
Все, для чего мы приплыли сюда в корабле крутобоком».
Так помолясь, совершила сама возлиянье богиня;
После двуярусный кубок (<..>) она подала Телемаху.
Смотри далее «Одиссею» (XXII. 8—11):
Так говоря, он прицелился горькой стрелой в Антиноя.
Взяв со стола золотую с двумя рукоятями чашу (<..>),
Пить из нее Антиной уж готов был вино; беззаботно
Полную чашу к устам подносил он; и мысли о смерти
Не было в нем.
Смотри также «Одиссею» (XXII. 17), где тот же самый кубок, который в стихах 9—10 именовался <..>, назван просто <..>:
На бок упал Антиной; покатилася по полу чаша (<..>)…
Смотри далее «Одиссею» (XXII. 84–86), где также упоминается <..>, который не является тем же самым <..>, о котором говорилось раньше, и именуется просто <..>, но который определенно имеет ту же самую форму, а именно кубка с двумя ручками:
Выронил меч он, за стол уцепиться хотел и, споткнувшись,
Вместе упал со столом; вся еда со стола и двудонный
Кубок (<..>) свалился наземь…
С помощью приведенных выше цитат мы, таким образом, доказали, что у Гомера <..> идентичен <..> и <..>; далее, что <..> идентичен <..>. Следовательно, <..> также является тем же самым, что и <..>. Итак, если <..>, несомненно, означает чашу с двумя ручками, то <..> точно так же, несомненно, должен означать чашу с двумя ручками. Примеры можно было бы и умножить, но я думаю, что их вполне достаточно, чтобы отбросить абсурдную интерпретацию важного гомеровского текста и чтобы окончательно опровергнуть ложное предположение, что в Античности могли существовать кубки с чашей на обоих концах, то есть точно такой же формы, как те сосуды, которые сегодня используют на улицах Лондона, чтобы отмерить орехов на пенни или полпенни.
Но кто нам сказал, что, сравнивая пчелиные соты с <..>, Аристотель имел в виду сосуд с чашами на обоих концах? Он мог назвать <..> вещь, которая так называлась и которая в действительности существовала в его время. Такой кубок с чашами на обоих концах никогда не встречается ни у какого античного автора; его никто никогда не видел на скульптурах или росписях ваз; ни одного такого сосуда еще никогда не было найдено; и, следовательно, он никогда не мог существовать. Кроме того, Аристотель не называет объект своего сравнения именно <..>; он просто называет его <..>. Но что же означает слово <..>? У Гомера и других поэтов это, безусловно, кубок; но у Квинта Смирнского[1345] – еще и сосуд для молока; Афиней[1346] даже говорит, что, согласно Филету, сиракузяне называют крошки хлеба, которые остаются на столе после еды, <..>. Итак, я бы предположил, что точно так же, как теперь на улицах Лондона, так и во времена Аристотеля орехи и другие товары продавали на улицах Афин в деревянных сосудах в форме сот, которые отмеряли товара на один или два обола, и что такой сосуд и назывался <..>. Кроме того, говоря о форме гомеровского <..>, Афиней даже не говорит, что Аристотель сравнивает его с пчелиными сотами, но приводит мнение Асклепиада Мирлейского, который говорит, что <..> не значит ничего иного, как то, что этот кубок – <..>[1347]. Однако следующая фраза не оставляет никаких сомнений в том, что последнее слово означает «с двумя ручками», и это подтверждает греческий словарь Пассова (Passow. Ed. Rost and Palm). В другом пассаже (XI. 65) Афиней задается вопросом:
«<..> – есть ли это то же самое, что кубок или чаша, или отличается только названием?
С кубками (<..>) их золотыми ахеян сыны привечали,
В встречу один за другим подымаясь… [1348*]
Или же отличается только внешний вид, и он не то же самое, что <..> или <..>, только изогнутый? Поскольку именно от изогнутости (<..>) происходят названия <..> и <..>; или же они очень похожи на подойники, только более сужены в изогнутой части; или же они называются подобным образом из-за их ручек, потому что это одна и та же утварь. И поэт упоминает о золотом кубке (<..>). Антимах же в пятой песне «Фиваиды» говорит:
Всем предводителям мужи-глашатаи поочередно Каждому дали по кубку златому искусной работы[1349*].
Силен же говорит, что «<..> – это кубки, очень похожие на скифы», как и Никандр из Колофона: «Кубки (<..>) разнес свинопас». Эвмолп же говорит, что это вид потира, называющийся так из-за своей изогнутости. Симарист же сообщает, что так жители Кипра называют двуручный потир, а критяне – чаши и с двумя, и с четырьмя ручками. Филит же сиракузянин говорит, что <..> называются кусочки теста и хлебов, оставшиеся после еды»[1350]. Я могу здесь добавить, что <..> происходит от корня <..> и связано с <..>; это всегда кубок у состоятельных людей.
Единственная обнаруженная где-либо чаша, которая хоть сколько-нибудь напоминает троянский <..> <..>, была обнаружена в Вульчи и представлена в знаменитой работе г-на Джорджа Денниса «Города и некрополи Этрурии» (Dennis G. Op. cit. P. CXVIII, № 43). У нее расписанная ножка и две огромные ручки, но вся чаша не выше, чем диаметр ее ободка. Из-за ее сходства с женской грудью г-н Деннис отождествляет ее со старинным кубком под названием mastos, как называли его пафийцы[1351]. Поскольку это название (<..>) греческое, то нет никаких сомнений в том, что кубки такой формы существовали и в Греции; но, возможно, они использовались очень редко, поскольку вышеназванная чаша, воспроизведенная у Денниса, представляется уникальной[1352].
Рис. 180. Большая блестящая черная ваза, обнаруженная в царском доме. (Примерно 1:8 натуральной величины. Найдена на глубине 30 футов)
Причудливая ваза (см. рис. 180) была найдена в доме вождя в третьем, сожженном городе, но, поскольку фрагменты подобных ваз – обычно блестящего черного цвета – в изобилии встречаются во втором городе, я предпочел воспроизвести ее здесь. Она 25 дюймов высотой; у нее выпуклое дно и две ручки, а также два выступа в форме крыльев, на каждой стороне которого – рельефный спиральный орнамент. Выступы в виде крыльев – пустые и сужаются к острым концам; следовательно, их нельзя было использовать как ручки, поскольку они разбились бы, если б за них подняли полную вазу. Являются ли они просто украшениями или же должны были символизировать священный характер вазы? На верхушку вазы я положил крышку в форме колокола с двойной ручкой в форме короны, которая была обнаружена рядом и, возможно, принадлежит этой вазе. Похожие крышки для вазы, всегда блестящего черного цвета, встречаются во втором городе, но там они редки по сравнению с тем изобилием их, которое мы обнаруживаем в верхних доисторических городах, и особенно в третьем, или сожженном, городе.
Несомненно, во втором городе имелось большое разнообразие другой керамики, но я не смог собрать больше типов, чем я представил здесь, так как из-за огромной массы камней, лежащей сверху, почти что вся керамика оказалось разбитой на маленькие кусочки.
Что касается терракотовых пряслиц, то в руинах второго города я смог собрать их большое количество, хотя их здесь гораздо меньше, чем в последующих доисторических городах. Они гораздо меньше, чем пряслица первого города, и их прочерченный орнамент идентичен орнаменту пряслиц верхних городов; единственное различие в том, что все пряслицы второго города, как и первого, черного цвета.
Тарелки, как глубокие, так и мелкие, все сделаны на гончарном круге и в точности из того же грубого материала, как и в третьем городе (см. рис. 461–468); единственная разница – в цвете, который здесь коричневатый, в то время как в следующем городе он светло-желтый. Фактически, исключая желтые кувшины определенного типа, которых множество в следующих городах и они из того же грубого материала, как и тарелки, эти тарелки, хотя и сделаны на гончарном круге, числятся среди грубейшей керамики, найденной на Гиссарлыке. Мой друг г-н Йозеф Хампель, хранитель коллекции монет и древностей Венгерского национального музея в Будапеште, сообщил мне, что тарелки той же формы и из того же материала часто находят в Мадьяраде в Венгрии.
Однако во всех слоях второго города также встречается большое количество фрагментов сделанных вручную блестящих черных глубоких тарелок; однако, как уже было сказано, ни на одной из них нет и следа этих горизонтальных трубчатых отверстий для подвешивания на ободке, которые характерны для чаш и тарелок первого города.
Я никогда не находил никаких следов колонн ни в одном из пяти доисторических городов Гиссарлыка; поэтому определенно известно, что здесь не было никаких каменных колонн. Более того, слово <..> («колонна, столб») никогда не встречается в «Илиаде», но только в «Одиссее», где, как кажется, имеются в виду колонны из дерева. В доме на глубине около 40 футов я обнаружил изящно обработанный и очень твердый кусок известняка в форме полумесяца с круглым отверстием глубиной 11/2 дюйма в центре. Я полагаю, что он мог использоваться как опора для створки двери; я воспроизвожу его здесь на рис. 181.
Рис. 181. Блок известняка с гнездом, в котором мог поворачиваться штырь двери. (Примерно 1:7 натуральной величины. Найден на глубине 40 футов)
|
