Половецкое население в золотоордынских городах

Проникновение кочевников в состав населения городов, расположенных в зоне степей⁷⁷⁴, приводило к тому, что постепенно некоторые южные города становились преимущественно или гузскими, или половецкими. Известно, что домонгольский город Саксин был заселен гузами⁷⁷⁵.

Процесс проникновения кочевников в среду городского населения отражают погребения в городских некрополях с типично кочевническим составом инвентаря.

Известны погребения с кочевническим инвентарем и в ранних городских могильниках. В Саркеле — Белой Веже, кроме большого курганного кочевнического могильника у стен крепости, имеется христианский русский городской бескурганный некрополь. Среди этих христианских могил горожан — жителей Белой Вежи известны несколько погребений, по инвентарю относимых к кочевникам: насыпь 19/1, погребения 15, 22, 26, 29 (№ 986—989), а тайже погребение 128 (по кочевническому горшку М. И. Артамонов считает, что здесь похоронен представитель хазар, а может быть печенегов); эти пять погребений следует относить к бывшим кочевникам, жившим в Белой Веже и, очевидно, превратившимся в оседлых горожан.
Для городских золотоордынских некрополей характерны бескурганные захоронения в простых ямах⁷⁷⁶ или в сложенных из сырцового или из жженого кирпича склепах⁷⁷⁷. Встречаются также погребения в мавзолеях⁷⁷⁸ и в полу жилых домов (возможно, к моменту захоронения заброшенных)⁷⁷⁹. Погребенные ориентированы головами на запад, как правило, лишены вещей. Однако встречаются среди городских мусульманских некрополей, иногда в склепах и мавзолеях, погребения с довольно богатым и разнообразным инвентарем, состав которого повторяет характерный для половцев или вообще для кочевников южнорусских степей этого времени инвентарь.

Типичными бескурганными, кочевническими по инвентарю могилами являются погребения женщин в мусульманском городском могильнике у Соленого озера (№ 990), на Царевском городище (Новый Сарай) и в мусульманском могильнике близ того же городища у современной дер. Сарай (№ 991). Здесь среди типичных мусульманских, совершенно лишенных вещей погребений встречены две могилы: женская — с серьгой в виде знака вопроса, зеркалом, привеской, бляшками-нашивками, бусами, и мужская — с удилами, монетами, стременами и колчаном со стрелами. Эти половецкие по инвентарю погребения следует рассматривать как погребения половцев, перешедших к оседлости и, вероятно, превратившихся в горожан-мусульман (раз они похоронены на мусульманском кладбище), но сохранивших обычай класть в могилу характерные вещи. Аналогичные погребения половцев-горожан среди мусульманских могил на городском некрополе известны в Маджарах (№ 975, 976). В одном из них найдены костяк коня и сбруя, в другом — сбруя и зеркало.

Среди мусульманских погребений с кочевническим инвентарем следует отметить погребения 1 и 2 в мавзолее Увека, исследованном в 1913 г. А. А. Кротковым (№ 977, 978).

Особенно интересно погребение с кочевническим инвентарем в мусульманском грунтовом могильнике у с. Рождественского (№ 985) в Татарии, исследованном В. Ф. Генингом в 1956—1958 гг. Исследователь склонен усматривать в этом погребении памятник половцев, попавших далеко на север и влившихся в местную мусульманскую среду.

Другим подтверждением тезиса о существовании значительного половецкого населения, бывшего ранее кочевым, в золотоордынских городах являются письменные источники, в частности произведения литературы на кыпчакском языке, написанные в золотоордынских городах. Тюрки Поволжья и Урала, по заключению Э. Наджипа, включал очень много огузских элементов и сложился на кыпчакско-огузской основе. Это был особый литературный язык Золотой Орды⁷⁸⁰, отличавшийся от сложившегося в Средней Азии чагатайского языка. Кыпчакский литературный язык отличался, видимо, от живого языка, на котором говорили в золотоордынских городах Поволжья, большим количеством гузских элементов. В сложение литературного языка Золотой Орды значительный вклад внесли деятели культуры из городов в низовьях Сыр-Дарьи. Некоторый элемент среднеазиатского тюрки был принесен выходцами из Хорезма, игравшими в Золотой Орде огромную роль. От переписчиков-бахши, которые были обычно уйгурами, в этот литературный язык попало некоторое количество уйгурских слов. Но в целом литературный язык городов Золотой Орды сложился на кыпчакской основе. Известно, что официальные бумаги в Золотой Орде писались на разных языках. Но источники отметили, что в числе языков, употреблявшихся в государственной жизни Золотой Орды, был и кыпчакский.

В 1961 г. в развале одного из зданий Нового Сарая была найдена лопатка быка с надписью. Надпись сделана, как определил Э. Наджип, на кыпчакском языке. Этот документ живой речи подтверждает, что в Сарае и в ряде других золотоордынских городов во всяком случае часть населения говорила на кыпчакском языке⁷⁸¹.

Кроме этой находки в архивах и публикациях имеются сведения о других вещах с надписями на тюркском языке, близком кыпчакскому⁷⁸².

Итальянский финансист XIV в. Франческо Пеголотти в своем руководстве для купцов рекомендует торговцам, которые собираются вести дела в Золотой Орде (в Тане-Азаке), иметь переводчиков, знающих команский язык⁷⁸³. Это свидетельствует о распространении половецкого языка среди горожан в Золотой Орде. Об этом же говорит и «Codex Cumanicus», составленный в конце XIII в. в одном из золотоордынских городов Причерноморья.

Таким образом, половецкое население, прежде знавшее в основном только временную оседлость, в эпоху Золотой Орды частично превращается в постоянно оседлое городское население. Незначительная инфильтрация кочевнического населения степей в русские города X—XI вв. и в такие города, как Тмутаракань и Судак предмонгольского времени, уступает место новому явлению: образованию половецкого городского-населения, причем это явление протекало не как длительный процесс постепенного оседания половцев и аккумуляции этого оседлого населения в поселениях типа городов. Золотоордынские города возникли в течение короткого периода времени в результате градостроительной деятельности центральной власти, золотоордынских ханов.

В наших рассуждениях значительную роль играет тезис об отсутствии развитых и длительных традиций оседлости в половецком обществе в домонгольскую эпоху. Мы исходим из того, что кочевники половецких степей к началу XIII в. лишь частично, в беднейшей своей части, переходили к оседлости, главным образом к полуоседлости, при которой существуют лишь зачатки поселений типа зимних убежищ-городков и зародыши земледелия. В этом смысле можно говорить об отсутствии традиций городской жизни, развитых форм городского быта и производства у половцев в домонгольскую эпоху. Такие города, как Тмутаракань или Судак, хотя источники иногда и называют их кыпчакскими, половецкими, были населены чуждым половцам населением и лишь политически и экономически эксплуатировались половцами как важные транзитные города на окраинах степи. Отсутствовали развитые и длительные традиции городской, а возможно, и сельской оседлости и в Нижнем Поволжье. Малое число находок кладов и отдельных монет в Поволжье X—XI вв., несмотря на то, что через волжский путь шло громадное количество восточной монеты, оседавшей на рынках Волжской Болгарии и Руси, очень большая редкость хазарских поселений на Ахтубе и полное отсутствие массовых археологических памятников (городищ и селищ) половецкой домонгольской эпохи — все это говорит о справедливости этого тезиса.

Рассмотрим письменные свидетельства о городах в Поволжье до золотоордынской эпохи. Какие это были города?

В хазарскую эпоху в Поволжье существовал город Итиль, до сих пор не найденный археологами. Прежде всего он рисуется как перевалочный пункт транзитной торговли, эксплуатируемый хазарской властью путем сбора различных пошлин. Мы находим в источниках перечисление торговых факторий Итиля (об этом сообщают ибн Русте⁷⁸⁴, Истахри⁷⁸⁵, ибн Хаукал⁷⁸⁶, Масуди⁷⁸⁷, Мукаддаси⁷⁸⁸, Худуд ал-Алем⁷⁸⁹ и др.). Сведения о ремесленниках, переселившихся из мусульманских стран на постоянное жительство в Итиль, впервые мы находим у Масуди, у которого, как заметил Б. Н. Заходер, они дополняются сообщением о справедливости и безопасности в стране⁷⁹⁰, что явно указывает на тенденциозность этого отрывка. Вместе с тем такие сообщения, как древнейший вариант рассказа о летней откочевке жителей из города (впоследствии преобразованный в рассказ об уходе летом жителей города пахать в районы, отдаленные от города)⁷⁹¹, свидетельство об отсутствии аграрной периферии Итиля, о запрещении каганом строить кирпичные дома и о том, что городские дома — это шатры из войлока и дома из глины или дерева, подчеркивают, что Итиль был лишь зародышем города, главным образом ставкой, политическим центром и перевалочным транзитным пунктом⁷⁹². По сравнению с нижним Доном и с дагестанским побережьем Каспийского моря развитие оседлости в Поволжье в хазарскую эпоху отставало очень сильно⁷⁹³.

Продолжалось ли это развитие городов в Поволжье XII — начале XIII в. и привело ли оно к развитию городов в полном смысле этого слова, т. е. ремесленных в первую очередь центров? В эту эпоху господства половцев в Поволжье мы знаем только один город — Саксин. Первые упоминания о нем имеются у ал-Гарнати (XII в.)⁷⁹⁴.

Есть довольно веские основания предполагать, что Саксин XII в. — единственный известный источникам город в Поволжье в половецкую эпоху — это часть восстановленного Итиля⁷⁹⁵. Судя по ал-Гарнати, это гузский, а не половецкий город. Был ли это город типа Сугрова, Балина или Шарукани (т. е. зимнее убежище кочевников) или это был центр ремесла и торговли? На этот счет у нас нет никаких данных. Следует все же отметить, что, по описанию ал-Гарнати, население в городе жило в значительной, видимо, массе в палатках: «В городе существует сорок племен гузов, каждое из которых обладает собственным эмиром. У них большие жилища; в каждом жилище громадная палатка, вмещающая сотню человек и укрытая войлоком»⁷⁹⁶.

Это сообщение показывает живучесть родо-племенных традиций в Саксине. Вместе с тем, видимо, город сохранил традиции Итиля и был важным транзитным центром. Очевидно, именно в этом качестве он интересовал половцев, так же как Тмутаракань и Судак. Сама единичность Саксина, его исключительность в степях Поволжья и отсутствие синхронных ему городищ и селищ — все это говорит о слабом развитии оседлости населения Поволжья в предмонгольскую эпоху.

Таким образом, лишь в золотоордынскую эпоху у кыпчакского населения складывается городской оседлый быт в золотоордынских городах, где значительная масса населения была, видимо, кыпчакской. Причем этот оседлый городской быт сложился не в результате местного развития и постепенного оседания части кочевнических племен на землю, а под воздействием политики золотоордынских ханов, чьи усилия были направлены на то, чтобы руками покоренных народов и вывезенных из покоренных стран ремесленников в короткий срок построить большие торгово-ремесленные центры на важнейших путях мировой торговли.

Конечно, переход части половецкого населения к городской жизни в snoixy Золотой Орды был обусловлен наличием элементов оседлости в половецкой степи еще в домонгольское время. Но города Поволжья и Северного Кавказа — Сарай, Новый Сарай, Укек, Маджар —выросли сразу как мощные города и (судя по археологическим исследованиям их развалин) на пустом месте, где не было до них никаких поселений. Еще ни разу в золотоордынских городах Нижнего Поволжья не обнаружен достаточно яркий домонгольский вещевой материал или четкий культурный слой. Да и длительные систематические археологические исследования Нижнего Поволжья не привели еще к открытию поселений предмонгольского времени.

Иное дело в окраинных районах Золотой Орды. В отличие от Нижнего Поволжья, здесь существовала древняя оседлая и городская традиция. Города золотоордынской эпохи Волжской Болгарии и в культурном, и в социальном, и в территориальном отношениях были продолжением домонгольских городов, являясь городами местного болгарского населения, попавшего под власть Золотой Орды. То же можно сказать о городах Крыма, Хорезма. Болгары, Ургенч, Судак, городища Молдавии XIV в. имеют четко прослеживаемые местные традиции в культуре и прежде всего в керамике.

В золотоордынском Нижнем Поволжье традиции оседлости к XIII в. не существовало. Почти полное отсутствие каких бы то ни было связей между керамикой XIV в. Нижнего Поволжья и салтовской культурой говорит о перерыве традиций керамического производства салтово-хазарской эпохи. Неполивная керамика Нового Сарая и других поволжских золотоордынских городов сложилась под влиянием керамического производства разных районов традиционной оседлости. Образовался керамический комплекс, представляющий смесь разнообразных элементов, но в целом отличный от керамики тех областей, откуда почерпнуты были слагающие ёго компоненты.

Говоря о культуре Золотой Орды, обычно чрезвычайно расширяют понятие золотоордынской культуры, перенося ее на все города, попавшие в состав Золотой Орды. Дело обстоит иначе. Тот внешний, поверхностный налет городской культуры Золотой Орды, который действительно очень широко распространился в улусе Джучи, захватив все периферийные центры, состоит из ряда элементов: это — распространение характерной золотоордынской поливной керамики (бытовой и архитектурной), джучидских монет и некоторых категорий вещей, широко вошедших в моду и обиход городского населения (такими были, например, некоторые типы бронзовых зеркал и т. п.).

Однако анализ археологического материала из золотоордынских городов Нижнего Поволжья, Заволжья и степного Северного Кавказа показывает, что сложившийся здесь керамический комплекс по формам и орнаментации отличен от керамики других районов Золотой Орды. Если же обратимся к этническому составу населения именно этих центральных, золотоордынских городов и их округи, то мы увидим, что такой комплекс керамики распространен в тех городах, которые были построены на территории половецкой степи. Другие же города Золотой Орды оказываются расположенными в районах, где были сильны местные оседлые традиции, они окружены оседлым населением главным образом периферийных районов Золотой Орды: Крым, Хорезмский оазис, земли мордвы, Волжская Болгария, Молдавия.

Рассмотрение золотоордынской городской культуры вo всей сложности ее проявлений — это задача будущего; решение ее возможно только после длительных и широких археологических работ на Царев-ском, Селитренном, Увекском, Маджарском, Сарайчикском и других городищах. Но мы уже сейчас можем поставить проблему в двух аспектах.

С одной стороны, — это культура синкретическая, культура торгово-ремесленного смешанного населения, созданная в результате градостроительной деятельности ханов и питавшаяся ресурсами, выкачиваемыми у покоренных народов, т. е. имевшая своей основой деспотическую власть золотоордынских ханов как покровителей ремесла и торговли, но лишенная местных традиций, корней.

С другой стороны, — это культура части половецкого населения, перешедшей в условиях Золотой Орды к оседлому городскому быту, т. е. половецкого городского населения. Подобно тому как эти города представляли собой островки в кочевнической степи, так и городская культура половцев резко выделялась на фоне их кочевнической культуры. Половцы не имели своей оседлой культуры, которая могла бы дать основу культуре городской, а получили ее из рук согнанных ханами в степи Нижнего Поволжья пленных среднеазиатских, крымских, русских и других ремесленников.

Даже самое поверхностное изучение и знакомство с этой культурой показывает ее резкое отличие от степной кочевнической культуры половецких племен. Ни о каком сходстве керамики как комплекса не может быть и речи. Только язык да некоторые сохранившиеся рудиментарные черты обряда захоронений половцев в мусульманских некрополях городов связывают половцев кочевой степи и население золотоордынских городов, которое в значительной части состояло из половцев.

Если же обратиться к тем предметам, которые встречаются и в кочевнических могилах, и в золотоордынских городах, то их список будет чрезвычайно ограничен. Это вырезанные из листа бронзы «идольчики», серьги типов IV и VI, некоторые виды зеркал, предметы конской упряжи (стремена, удила), некоторые виды пряжек, резные накладки на колчан и, наконец, золотоордынские монеты.

Часть этих вещей была просто общераспространенной в ту эпоху, а часть была импортом из городов или, наоборот, из степи. Но при малочисленности археологических связующих моментов между золото-ордынским городом и степью имеются резкие расхождения в основных, массовых находках — в керамике, которая в городах получила большое развитие на базе развитого ремесла, рассчитанного на рынок, а в степи даже в золотоордынское время почти отсутствует. Мы должны признать, что перед нами две разные культуры: культура половцев степи, продолжавшая традиции кочевнической культуры восточноевропейской степи XII — начала XIII в., и синкретическая культура золотоордынского города.

Этот факт отражает собой то обстоятельство, что в Золотой Орде сосуществовали две основные стихии — степные кочевники и оседлое городское население. Борьба и взаимосвязь этих двух стихий и начал нашли выражение, с одной стороны, в политических взаимоотношениях золотоордынских ханов — представителей кочевой степи — и оседлых порабощенных периферийных стран, с другой стороны, в культурных и экономических взаимоотношениях кочевой степи и золотоордынских половецких городов. При этом между степью и городом наступали периоды то политического и экономического сближения, то резкого разрыва. И в зависимости от этих периодов золотоордынские ханы в своей политике выступают во взаимоотношениях с оседлыми периферийными районами то как представители кочевой аристократии, традиционного кочевого быта, то как представители государства, в котором уживаются и находятся в равновесии кочевники и города, то как покровители городов и торговли.

Различия в материальной культуре, отсутствие массового проникновения городской керамики в степи (а это было бы показателем действительно прочных экономических связей) говорят о том, что сосуществование кочевой степи и городской цивилизации в Золотой Орде было непрочным. Действительно тесных и прочных связей между золотоордынским городом и степной его округой не сложилось. Те периоды, во время которых степи вступали в близкие взаимоотношения с золотоордынскими городами, были периодами политического объединения кочевнической и городской части населения Дешт-и-Кыпчака под властью определенного круга феодальной монгольской аристократии, сблизившейся с верхушкой городского торгового населения.

Весьма важным представляется сравнение степной территории XIV в. со степями хазарско-салтовского периода. В VIII—X вв. в степях Подонья и Северного Донца также жило кочевническое население болгар, смешанное с аланами. Трудно усомниться в кочевой природе приазовских болгар, но на стадии салтовской культуры эти племена освоили хозяйство комплексного характера; оседлый быт и земледелие уживались у них с кочевым скотоводством. При этом и кочевое и оседлое население было представлено одной археологической культурой, как об этом свидетельствует, например, единство керамики.

В XIV в. материальная культура кочевого населения и культура степных городов в Золотой Орде были разнородными явлениями, имевшими мало точек соприкосновения. Объединяет эти два вида населения главным образом общая принадлежность к Золотой Орде, т. е. общая деспотическая ханская власть.

Удобства для ведения комплексного хозяйства, которые предоставляло крупной аристократии Нижнее Поволжье, где узкая полоса городов с оседлым населением по Волге и Ахтубе граничила со степью, обусловили в какой-то мере тот факт, что Поволжье делается центром Золотой Орды и побеждает в соревновании с другими претендентами на эту роль в улусе Джучи. «Немалую роль сыграло и то обстоятельство,— писал А. Ю. Якубовский, — что, будучи совокупностью земледельческих районов и городских поселений, культурная полоса по нижней Волге была так близка от степи, что здесь легко было сочетать оседлое и кочевое хозяйство»⁷⁹⁷.

Интересно сопоставить взаимоотношения степи и города в Дешт-и-Кыпчаке и у гузских племен IX—XI вв. в Приаралье. В Приаралье образуются города на базе развития комплексного хозяйства и постепенного оседания части кочевников. Керамика этих городов сходна в основных чертах с гузской (и в общих чертах с печенежской) керамикой кочевого населения (т. е. из погребений кочевников)⁷⁹⁸. Это, видимо, связано с тем, что города гузов развиваются как следствие процессов, происходивших в самом гузском обществе, т. е. как результат истории самих гузов. Керамика золотоордынских городов — это синкретический сплав разнородных, привнесенных в Дешт-и-Кылчак элементов. У самих же половцев керамика исчезает из быта к началу XII в. Это ярчайшее различие (культурное и хозяйственное) двух археологических явлений (половецкая кочевая культура и культура золотоордынских городов) связано с природой золотоордынских городов, появившихся не в результате естественного внутреннего развития Дешт-и-Кыпчака, а как следствие политики ханов и сложившихся благоприятных обстоятельств для транзитной торговли в условиях больших монгольских империй. В этом смысле сосуществование ремесла и торговли в городах с аграрной округой и их кочевого степного окружения — это также результат монгольского завоевания степи. Начавшееся в XII—XIII вв. в степи развитие оседлости и связи с городами получило в градостроительной деятельности Джучидов такой толчок, что естественный ход этого процесса был болезненно нарушен. Вот почему города в Дешт-и-Кыпчаке живут лишь до тех пор, пока сильна деспотическая власть хана, и исчезают, не оставляя следа, когда эта их основная поддержка, причина и условие сосуществования со степью, пропадает, т. е. когда сильная государственная власть в Золотой Орде разлагается.

Анализ взаимоотношений золотоордынских городов и степи должен быть положен в основу периодизации внутренней жизни Золотой Орды, так как именно в этой области выразились ярче всего социально-экономические тенденции отдельных периодов внутреннего развития золото-ордынского общества.

Уровень развития феодальных отношений в степи приводил или к сближению с городами, или, наоборот, к разрыву с ними, тогда как уровень развития городов, их ремесла и торговли стоял в тесной связи с политикой кочевой аристократии, ее социальным развитием и политической ориентацией.

⁷⁷⁴ П. В. Голубовский приводил сообщения венгерских монахов ХIII в. о некоторых чертах быта жителей Тмутаракани, которые, по его мнению, можно сопоставлять с чертами быта кочевников, и свидетельство о полигамии в княжеской семье, которое П. В, Голубовский также сопоставляет с влиянием половцев (см. П. В. Голубовский. Ук. соч., стр. 187). Этот же исследователь обратил внимание на слова византийского автора XI в. Атталиота о варваризации городов Подунавья под воздействием кочевников, которых Атталиот называет скифами (там же).
⁷⁷⁵ Аl - Gагnati. Le Tuhfat al-albab de Abu-ITamid al-Andalusi al-Garnati. Ed. par G. Ferrand. Paris, 1925, p. 116.
⁷⁷⁶ Маджары: погребения № 1, 2, 3, 5, 6 — на усадьбе Архиманова и № 3. 6 — у кирпичного завода (В. А. Городцов. Результаты археологических исследований на месте развалин города Маджар в 1907 г. «Тр. XIV АС», т. III. М., 1911, стр. 189— 205). Могильник близ золотоордынского городища у с. Терновки Камышинского у, (Ф. В. Б аллод. Приволжские Помпеи. М,— Пг., 1923, сгр. 50—51) и у Царева (Новый Сарай).
⁷⁷⁷ Маджары: погребения № 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 у кирпичного завода и кладбища и № 1 в южном могильнике (В. А. Городцов. Результаты археологических исследований на месте развалин города Маджар, стр. 173—i 196); склепы в Маджарах, описанные Г. Н. Прозрителевым (см. Г. Н. Прозрителев. Маджары. Ставрополь, 1906, стр. 169); склепы в Подстепном (П. С. Ры ко в. Нижнее Поволжье по археологическим данным 1926—1927 гг. М.— Саратов, 1929, стр. 16); склепы в Увеке (ИАК, приб. к вып. 53, 1907, стр. 104; ТСУАК, № 32, стр. 126—127; OAK, 1893, стр. 27); склеп у Ак-Сарая (АЛОИА, ф. 2, 1928, д. 154, лл. 47—48; П. С. Рыков. Археологические разведки и раскопки в Нижневолжском крае, произведенные в 1928 г. «Известия НВИК им. М. Горького», т. III. Саратов, 1929, стр. 154); склеп у станицы 10 Калмыкской АССР (П. С. Ры-к о в. Отчет об археологических работах, произведенных в Нижнем Поволжье летом 1929 г. «Известия НВИК им. М. Горького», т. IV. Саратов, 1931, стр. 63—64); склепы на с. Селитренном Харболинского р-на (Старый Сарай) (OAK, 1893, стр. 30, 84, 88); склепы на городище Шареный Бугор близ Астрахани (OAK, 1893, стр. 29—79); склепы в Царевском городище (Новый Сарай) (ЖМВД, 1847, ч. 19, стр. 357, 363, 371, 362, 355); склепы на Мечетном городище (Ф. В. Б а л л о д. Приволжские Помпеи, стр. 25—26); склепы на городище Кара-Азмра в Крыму (А. Башкиров, У. Боданинский. Памятники крымско-татарской старины. НВ, № 8—9. М, 1925, стр. 310—311).
⁷⁷⁸ Мавзолеи в Наровчате, раскопанные А. Е. Алиховой в 1960—1961 гг., мавзолей в Солхате (И. Бороздин. Солхат. М., 1926, стр. 28—29), мавзолей на оз. Кис-ляне в Башкирии (А. П. Смирнов. Железный век Башкирии. МИА, 1961, № 58, стр. 94), мавзолей близ Нового Сарая у Колобовки (ЖМВД, 1847, ч. 19, стр. 358— 359).
⁷⁷⁹ Например, в Царевском городище (Новый Сарай), см. ЖМВД, 1847, ч. 19, стр.95; в Селитренном (Старый Сарай), см. Ф. В. Б аллод. Старый и Новый Сарай—-столица Золотой Орды. Казань, 1923, стр. 57.
⁷⁸⁰ Памятниками этого языка являются «Мухаббат-Намэ», написанная в 1353 г. где-то на берегах Сыр-Дарьи поэтом Хорезми, поэмы «Хосров и Ширин» и «Нахджу-л-Фарадис», написанные там же, перевод на кыпчакский язык «Гюлистана» Саади, сделанный в кыпчакской колонии в Египте. Общей чертой этих произведений было преобладание в их грамматике и лексике кыпчакских элементов. См. Хорезми. Мухаббат-Намэ. Пер. Э. Н. Наджипа. М., ИВЛ, 1961, стр. 7—21.
⁷⁸¹ Г. А. Федоров-Давыдов, И. С. Вайн ер. О надписи и рисунке на кости из Нового Сарая. СА, 1963, № 3, стр. 245; М. Усманов. О языковых особенностях надписи из Нового Сарая. СА, 1963, № 3, стр. 246.
⁷⁸² Интересной в этом отношении находкой в Сарайчике является кувшин с тремя начертанными на нем двустишиями из дидактической поэмы «Кутадгу билик», восходящей к XI в. Двустишья написаны по-тюркски (А. Самойлович. Среднеазиатско-турецкая надпись на глиняном кувшине из Сарайчика. ЗВОРАО, 1913, т. XXI, вып. I, стр. 38; В. В. Бартольд. Сочинения, т. II. М., ИВЛ, 1963, стр. 256). В 1847 г. в Новом Сарае было найдено серебряное блюдо с нацарапанной надписью на тюркском языке: «5 сум и 20 с половиной мискалей серебряных» (ЖМВД, il847, ч. 19, стр. 375). На другом сосуде, найденном в 1850—1851 гг., была надпись также на тюркском языке: «Лишив меня чести и славы, ты отнял мою чашу золотую... Наполнив вином золотую чашу, обратил ее в золото» (А. Терещенко. Окончательное исследование местности Сарая с очерком следов Дешт-Кыпчакского царства. «Уч. зап. отд. АН по I и III отд., вып. I, II. СПб., 1853, стр. 93).
⁷⁸³ F. В. Pegolotti. La Pratica della Mercatura, ed. by Allan Evans. Cambridge-Massachusetts, 1936, p. 21—22.
⁷⁸⁴ Д. А. Xвольсон. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русах Абу-Али-Ахмеда Бен Омари Ибн-Даста. СПб, 1869, стр. 17; BGA, VII, 139—140.
⁷⁸⁵ BGA I 220_222.
⁷⁸⁶ BGA, II, 278, 281; BGA, II2, 389, 392.
⁷⁸⁷ Мagudi. Le Praires dor. Texte et trad, par C. Barbier de Meynard et Pavei de Courteille. Paris, 1862, II, pp. 11 —12; J. Marquart. Osteuropaische und ostasiati-sche Streifzuge. Ethnologische und historische-topographische Studien zur Geschichte des 9 und 10 Jahrhunderts (ca. 840—940). Leipzig, 1903, S. 149.
⁷⁸⁸ BGA, III, 360, 361.
⁷⁸⁹ В. В. Бартольд. Худуд ал-Алем. Рукопись Туманского. М, 1930, л. 386, введение, стр. 31; Ни dud al-A 1 a m. The Regions of the World. A Persian Geography 372 a. h — 982 a. h. London, 1937, v. 161.
⁷⁹⁰ Б. H. Заходер. Ук. соч., стр. 188.
⁷⁹¹ О сочетании кочевого и оседлого быта у хазар интересно повествует рассказ о жителях Итиля, которые весной уезжают на поля для обработки их, а осенью с урожаем возвращаются. В более ранней версии этого рассказа хазары уходят из Итиля кочевать, а не заниматься хлебопашеством. В более древнем рассказе описано сезонное кочевание хазар, в более позднем — в той же структурной форме рассказа, как отметил Б. Н. Заходер, отражено появление земледелия с сохранением кочевого быта (Б. К. Заходер. Ук. соч., стр. 202).
⁷⁹² В районе волжских степей Б. А. Рыбаков по карте Идриси (XII в.) помещает еще два города: Байда и Хамлидж (Б. А. Рыбаков. К вопросу о роли хазарского каганата в истории Руси. СА, 1953, XVIII, стр. 145). Однако вероятнее всего, что Хамлидж и Байда— это части Итиля, которые в позднем источнике стали искаженно пониматься как отдельные города (см. J. Marquart. Osteuropaische und ostasiatische-Streifzuge.., S. 18; A. Zaj3сzk0wski. Ze studi,6w nad zagadnieniem chazarskim. Krakow, 1947; D. M. Dunlop. The History of the Jewish Khazars. Princeton — New Jersy, 1954; Hudud al-Alam. p. 454; Б. H. Заходер. Ук. соч., стр. 174.
⁷⁹³ М. И. Артамонов. История хазар. Л., изд. Гос. Эрм., 1962, стр. 398.
⁷⁹⁴ Al-Garnati. Op. cit., p. 116.
⁷⁹⁵ Ф. Вeстбepг. К анализу восточных источников о Восточной Европе. ЖМНП, 1908, ч. 14, стр. 37; М. И. Артамонов. История хазар, стр. 445; Б. Н. Заходер. Ук. соч., стр. 191 и сл.
⁷⁹⁶ Al-Garnati. Op. cit., р. 116.
⁷⁹⁷ Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский. Ук. соч., стр. 68.
⁷⁹⁸ С. П. Толсто в. По древним дельтам Окса и Яксарта. М, ИВЛ, 1962, стр. 274.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 9297

загрузка...

Другие книги по данной тематике