Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эдвард Гиббон.   Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Глава 70. Петрарка. Риенци и восстановление «хорошего государства». Процветание Римской республики. Посвящение Риенци в рыцари, его коронация и сумасбродства. Возвращение пап в Рим. Великий раскол на западе. Управление Римом в XV веке. Церковное правление

   Для нашего времени Петрарка – итальянский поэт, певец Лауры и любви. За гармонию его рифмованных строк на тосканском наречии Италия восхваляет или, вернее, обожает его как отца своей лирической поэзии, и его стихи и имя повторяют с воодушевлением или любовью. Каковы бы ни были личные вкусы иностранца, его знания малы и поверхностны, и потому он должен смиренно признать правоту за вкусом образованного народа. Но все же я смею надеяться или дерзко предположить, что итальянцы не сравнивают монотонные однообразные сонеты и элегии с величественными построениями их эпической музы: самобытным и неистовым стихом Данте, прекрасными пропорциональными формами строф Тассо и бесконечным разнообразием несравненного Ариосто. Еще меньше я пригоден для того, чтобы оценить достоинства влюбленного. Притом я не слишком интересуюсь метафизической страстью к нимфе настолько бесплотной, что в ее существовании сомневались, к матроне настолько плодовитой, что она родила одиннадцать законных детей, пока влюбленный в нее пастушок вздыхал и пел у Воклюзского ручья. В глазах Петрарки и более серьезной части его современников эта любовь была грехом, а стихи на итальянском языке – легкомысленным развлечением. Его философские, поэтические и ораторские сочинения на латыни создали ему славу серьезного писателя, которая быстро распространилась из Авиньона по Франции и Италии. В каждом городе у него появилось много учеников и друзей, и хотя тяжелый том этих работ Петрарки теперь отправлен на долгий отдых, благодарность должна вырвать у нас похвалу человеку, который наставлениями и собственным примером возродил дух эпохи Августа и возобновил ее изучение. С самой ранней юности Петрарка мечтал получить в награду венец поэта. Три факультета академии установили от имени короля почетное звание «доктор поэтического искусства», а звание «поэт-лауреат», которое по обычаю, а не из тщеславия продолжают присваивать при английском дворе, впервые было введено немецкими цезарями. На музыкальных состязаниях Античности победителя награждали призом; вера в то, что Вергилий и Гораций были увенчаны на Капитолии, побуждала поэта, писавшего на латыни, подражать им, а влюбленному лавр был дорог своим названием, похожим на имя его возлюбленной. Любая цель тем ценнее, чем труднее ее достичь, и если добродетель или благоразумие сделали Лауру неумолимой, Петрарка был любим нимфой поэзии и мог похвалиться этой любовью. Его честолюбие было не слишком скромным, поскольку он приветствует успех своих собственных трудов, его имя было популярным, друзья – деятельными, а открытое или тайное противостояние зависти и суеверия было преодолено изобретательностью терпеливого обладателя заслуг. И вот на тридцать шестом году жизни он получил приглашение обрести предмет своих желаний, причем в один и тот же день в его одинокое жилище в Воклюзе поступили две торжественные просьбы об этом – одна от римского сената, другая от Парижского университета. И наука богословской школы, и невежество беззаконного города одинаково плохо подготовили судей к решению о том, кому отдать нематериальный, но вечный венец, который гению может присудить свободный выбор народа и потомства. Но в данном случае соискатель награды отогнал от себя эту беспокойную мысль и, немного помедлив с решением, чтобы продлить минуты гордости собой, предпочел Рим – Древнюю столицу, мать всего мира.

   Церемония венчания происходила на Капитолии, и венок на голову Петрарки надел его друг и покровитель, глава власти в Риме. Двенадцать юношей из патрицианских семей, одетые в ярко-красные наряды, выстроились в ряды. Шесть представителей самых знаменитых семей в зеленых одеждах и с гирляндами цветов в руках сопровождали процессию. Награждавший сенатор – это был граф Ангилара, родственник семейства Колонна, – сел на свой трон, окруженный князьями и иными знатными людьми, геральд вызвал Петрарку, и поэт вышел на середину. Он произнес речь на тему отрывка из Вергилия, трижды дал клятву служить процветанию Рима, затем опустился на колени перед троном и принял от сенатора лавровый венок и вместе с венком слова, более ценные, чем лавр: «Так вознаграждается достоинство». Народ закричал: «Да здравствуют Капитолий и поэт!» Римляне приняли в дар сонет в честь своего города – создание гения и благодарности. Затем вся процессия прошла в Ватикан, и там светский венец был повешен у алтаря в соборе Святого Петра. В дипломе, полученном Петраркой, были после тринадцати веков забвения возрождены на Капитолии звание и привилегии поэта-лауреата; Петрарка получил пожизненное право носить венок из лавра, плюща или мирта – по своему выбору и одежды поэта, а также преподавать, вести диспуты, толковать тексты и сочинять литературные творения всюду и на любые темы. Эти права утверждались властью сената и народа, и в награду за любовь к Риму Петрарка был объявлен римским гражданином. Поэту оказали почет, но не проявили к нему справедливости. Близко знакомый с Цицероном и Ливием, он усвоил от них образ мыслей древнего патриота. А его богатое воображение раздувало каждую мысль до размеров чувства и превращало каждое чувство в страсть. Вид семи холмов и величественных развалин на них закрепил эти яркие впечатления, и Петрарка полюбил страну, которая была так щедра, что увенчала и усыновила его. Бедность древней столицы и ее унижение вызывали негодование ее благодарного сына; он закрывал глаза на недостатки своих сограждан, с пристрастной любовью восхвалял последних героев и последних матрон, и для памяти о прошлом и надежды на будущее с радостью забывал тяготы настоящего. Древняя столица по-прежнему была госпожой мира. Папа и император – ее епископ и верховный полководец – отреклись от своего законного места и позорно отступили: один на Рону, другой на Дунай. Но если бы она сумела вернуть себе добродетель, республика смогла бы отомстить за свою свободу и свою власть. Посреди пылких и красноречивых словесных излияний на эту тему Петрарка, Италия и Европа с изумлением узнали о перевороте, который на краткий миг осуществил их самые блестящие мечты. Этот переворот – возвышение и падение трибуна Риенци – будет описан на следующих страницах. Тема интересна, материала много, и беглый взгляд певца-патриота будет иногда оживлять длинные, но простые по стилю повествования флорентийского и особенно римского историков.

Риенци и восстановление «хорошего государства»
   В одном из кварталов Рима, населенном только мастеровыми и евреями, от брака хозяина гостиницы с прачкой родился будущий освободитель Рима – Николо Риенци Габрини. От таких родителей он не мог унаследовать ни почет, ни деньги, но их щедрый подарок сыну – гуманитарное образование, которое они дали ему с трудом, – стал причиной его славы и безвременного конца. Изучение истории и ораторского искусства, а также сочинений Цицерона, Сенеки, Ливия, Цезаря и Валерия Максима возвысило богато одаренный ум молодого плебея над равными ему и над его современниками в целом. С неутомимым прилежанием он вглядывался в рукописи и мраморные скульптуры античной эпохи. Он любил делиться с людьми своими знаниями на разговорном языке, и часто у него вырывались восклицания: «Где теперь эти римляне? Где их добродетель, справедливость, могущество? Почему я не родился в те счастливые времена?» Когда Римская республика направила к авиньонскому двору посольство от трех сословий, Риенци благодаря силе духа и красноречию занял место среди тринадцати представителей народа. Как оратор он имел честь выступить с речью перед папой Климентом VI и удовольствие беседовать с Петраркой, своим собратом по духу. Однако рост его надежд был остановлен немилостью и бедностью. У патриота Риенци остались всего одна смена одежды и милостыня в приюте для неимущих. Из этой нищеты он был спасен то ли улыбкой счастья, то ли способностью высоких достоинств действовать на человеческие чувства: должность папского нотариуса принесла Риенци пять золотых флоринов жалованья в день, более почетный и широкий круг знакомств и возможность словами и делами противопоставлять свою честность порокам государства. Красноречие Риенци позволяло ему быстро находить нужные ответы и быть убедительным; толпа всегда имеет склонность завидовать и осуждать; оратора побуждала к действиям смерть брата, убийцы которого остались безнаказанными; а бедствия народа было невозможно ни оправдать, ни преувеличить. Мир и правосудие – два блага, ради которых было создано гражданское общество, – были изгнаны из Рима: завистливые римляне, которые смогли бы вынести любую обиду для себя самих и любой денежный ущерб, были глубоко оскорблены бесчестием своих жен и дочерей. Их одинаково притесняли высокомерные аристократы и продажные чиновники, и только по средству, которым они злоупотребляли – оружие у одних, законы у других, – можно было отличить на Капитолии львов от псов и змей. Эти символы в разных видах повторялись на рисунках, которые Риенци выставлял на улицах и в церквах. Пока зрители с любопытством и удивлением смотрели рисунок, отважный и находчивый оратор сатирически разъяснял его значение, разжигал их страсти и обещал в далеком будущем уют и освобождение. Привилегии Рима, вечная верховная власть древней столицы над ее государями и провинциями – вот о чем он произносил речи и перед публикой, и в узком кругу; в его руках памятник рабства стал основанием для права на свободу и призывом к ее завоеванию. Постановление, в котором сенат предоставлял самые широкие права императору Веспасиану, вырезанное на медной табличке, до сих пор находится на хорах церкви Святого Иоанна Латеранского. Публичное чтение этой надписи стало политическим делом. На него были приглашены многочисленные слушатели, как аристократы, так и плебеи, и для их приема был построен подходящий к случаю театр. Нотариус Риенци появился перед ними в великолепном одеянии загадочного покроя, объяснил текст надписи с помощью толкований и комментариев, а затем произнес длинную и страстную речь о древней славе сената и народа, которые являются источниками всякой законной власти. Ленивые и невежественные аристократы не были способны увидеть, что эти представления имеют серьезный смысл. Иногда эти знатные господа наказывали реформатора-плебея словами или ударами, но его часто допускали во дворец семейства Колонна, чтобы он забавлял знатное общество угрозами и предсказаниями. Однако под маской безумца и в роли шута скрывался Брут нового времени. Пока аристократы давали волю своему презрению, в народе стали говорить о восстановлении «хорошего государства» – сперва как о чем-то желанном, потом как о чем-то возможном, наконец, как о близком будущем; все были склонны приветствовать своего обещанного освободителя, и некоторые имели достаточно мужества для того, чтобы помочь ему.

   Первым публичным заявлением Риенци о его намерениях было пророчество или, скорее, вызов властям, прикрепленный к двери церкви Святого Георгия. Первым шагом к осуществлению этих намерений была ночная встреча примерно ста римских граждан на Авентинском холме. После клятвы заговорщиков хранить тайну и помогать друг другу Риенци объяснил им важность и легкость дела, за которое они берутся. Он сказал, что аристократы, у которых нет ни единства в рядах, ни средств для сопротивления, сильны лишь страхом, который вызывает их мнимая сила; что всякая власть и всякое право находятся в руках народа; что папская казна может за счет своих доходов избавить народ от бедствий и что сам папа одобрит их победу над общими врагами правительства и свободы. Назначив отряд верных ему людей для защиты своей первой декларации, Риенци приказал объявить по всему городу под звуки трубы, что вечером следующего дня все люди, находящиеся в Риме, должны собраться без оружия перед церковью Святого ангела для участия в восстановлении «хорошего государства». Отслужили тридцать литургий в честь Святого Духа; молитвы заняли всю ночь, а утром Риенци в полных доспехах, но с непокрытой головой вышел из этой церкви в окружении ста заговорщиков. Справа от него шел папский викарий, простодушный епископ города Орвието, которого уговорили принять участие в этой необычной церемонии. Над процессией поднимались три огромных знамени – символы намерений ее участников. На первом из них, знамени свободы, Рим-столица был изображен в виде женщины, сидящей на двух львах, которая держала в одной руке пальмовую ветвь, в другой – шар-державу. На знамени справедливости был изображен святой Павел с обнаженным мечом, а на третьем знамени святой Петр держал ключи – символы согласия и мира. Риенци ободряло присутствие и приветствие бесчисленной толпы, которая понимала мало, но надеялась на многое. Процессия медленно направилась от замка Святого ангела к Капитолию. Торжество Риенци омрачали какие-то тайные чувства, которые он с большим трудом старался подавить. Не встретив никакого сопротивления, Риенци с видимым доверием поднялся в цитадель республики, произнес с балкона речь перед народом и получил от него самое лестное утверждение своих постановлений и законов. Изумленные аристократы, словно у них не было ни оружия, ни советников, молча смотрели на эту странную революцию, к тому же момент для ее совершения был выбран умело: самый грозный представитель аристократии, Стефано Колонна, отсутствовал тогда в Риме. При первых слухах о перевороте он вернулся в свой дворец, сделал вид, что презирает бунт черни, и заявил послу Риенци, что выбросил бы этого сумасшедшего из окна где-нибудь на Капитолии, но не имеет на это свободного времени. Тут же большой колокол подал сигнал тревоги, и людской поток помчался ко дворцу Колонны. Скорость толпы была так велика, опасность так близка, что Колонна поспешно бежал в пригород Сан-Лоренцо. Оттуда он после короткого отдыха продолжал свой путь с той же скоростью, пока не оказался в безопасности в своем замке Палестрина, где начал жаловаться, что беспечность помешала ему затоптать искру, из которой разгорелся этот мощный пожар. С Капитолия был направлен обязательный для исполнения приказ, который предписывал всем аристократам мирно уехать в их поместья; аристократы подчинились, и их отъезд обеспечил покой свободных и послушных граждан Рима.

   Но такое добровольное послушание кончается, когда утихают первые порывы воодушевления, и Риенци чувствовал, что для него важно оправдать свой незаконный приход к власти, придав ей упорядоченную форму и приняв законный титул. Римский народ, если бы мог выбирать сам, показал бы всем, как велики народная любовь и власть, и щедро одарил бы Риенци титулом сенатора или консула либо короля или императора. Но Риенци предпочел древнее скромное звание трибуна. Сутью этой священной должности была защита простого народа, а о том, что трибуны никогда не имели места ни в законодательной, ни в исполнительной власти республики, народ не знал. В этом звании и с согласия римлян новый трибун ввел в действие в высшей степени полезные законы о восстановлении и сохранении «хорошего государства». Первым законом он выполнил желание честных и неопытных людей, чтобы ни по одному гражданскому делу процесс не длился больше пятнадцати дней. Опасностью лжесвидетельства может быть оправдано постановление, по которому тот, кто выдвинул ложное обвинение, получал то самое наказание, которого добивался для обвиняемого. В те времена беспорядка законодатель мог быть вынужден карать каждое убийство смертью и каждое увечье – равным ему возмездием. Но невозможно было вершить правосудие, пока трибун не упразднил тиранию аристократов.

   Было официально объявлено, что никто, кроме главы выборной власти, не может иметь в своей собственности или под своим управлением ворота, мосты или башни государства, что ничьи частные гарнизоны не будут допущены в города и замки владений Рима, что никто не должен носить оружие и никто не смеет укреплять свои дома в Риме и подвластных ему землях, что на баронов возлагается ответственность за безопасность крупных дорог и свободу подвоза продовольственных товаров, а защитники злодеев и грабителей будут наказаны штрафом в тысячу марок серебра. Но эти постановления были бы бессильными, если бы своевольные аристократы не испугались меча гражданской власти. Колокол Капитолия и тогда еще мог своим набатом в любой миг созвать под знамена двадцать тысяч добровольцев, но для поддержки трибуна и его законов было необходимо более регулярное и умелое войско. В каждом порту побережья был поставлен корабль для обеспечения торговли; в тринадцати кварталах, на которые делился Рим, было набрано и обеспечено одеждой и жалованьем за счет их жителей постоянное ополчение – триста шестьдесят конников и тысяча триста пехотинцев. Каков был дух этой республики, видно по тому, что она в знак благодарности выдавала наследникам каждого солдата, отдавшего жизнь за родину на военной службе, пособие в сто флоринов, то есть фунтов. Для поддержания обороноспособности республики, для создания запасов зерна на складах, для помощи вдовам, сиротам и бедным монастырям Риенци, не боясь святотатства, пользовался доходами папской казны. Три источника ее доходов – налог на очаги, налог на соль и таможенные сборы – давали в год каждый по сто тысяч флоринов. Злоупотребление этими доходами достигало возмутительного размера, судя по тому, что через четыре или пять месяцев налог на соль стал давать в три раза больше денег благодаря разумным экономическим мерам трибуна. Восстановив таким образом войска и финансы республики, он вызвал аристократов обратно в Рим из их убежищ, потребовал, чтобы они лично находились на Капитолии, и взял с них клятву быть верными новому правительству и покоряться законам хорошего государства. Князья и бароны, боясь за себя, но еще больше боясь опасных последствий отказа, вернулись в свои римские дома в одежде простых мирных граждан. Колонна и Орсини, Савелли и Франджипани вперемежку предстали перед судом плебея, презренного шута, над которым они так часто смеялись, и этот позор только увеличивали их напрасные попытки скрыть гнев. Ту же самую клятву дали, одно за другим, все сословия общества – духовенство и дворянство, судьи и нотариусы, торговцы и ремесленники, и чем ниже было сословие, тем горячее и искреннее оно клялось. Представители сословий клялись жить и умереть вместе с республикой и церковью, интересы которых были умело объединены тем, что епископ Орвието, папский викарий, формально был назначен на должность второго трибуна. Риенци хвалился, что освободил престол и имущество Святого Петра от мятежной знати, и Климент VI, который был рад падению аристократии, сделал вид, что поверил заявлениям Риенци, воздал хвалу заслугам своего доверенного слуги и утвердил его звание. Слова трибуна, а возможно, и его мысли были полны самой горячей заботы о чистоте веры. Он намекал, что Святой Дух призвал его совершить дела, которые свыше сил обычного человека; он под угрозой большого штрафа обязал свой верный народ ежегодно исповедоваться и причащаться и строго оберегал не только земное, но и духовное благополучие этого народа.

Процветание Римской республики
   Возможно, никогда мощь и влияние одного ума не ощущались так сильно, как во время внезапного, но кратковременного реформирования Рима трибуном Риенци. Логово грабителей было подчинено суровой дисциплине и стало подобием военного лагеря или монастыря. Суд трибуна выслушивал людей терпеливо, возмещал ущерб быстро, наказывал неумолимо, всегда был доступен для бедняка и чужеземца; ни знатное происхождение, ни высокое положение, ни неприкосновенность церкви не могли защитить обидчика и его сообщников. Была отменена неприкосновенность привилегированных домов Рима, частных святынь, куда не смел войти ни один служитель закона. Почтенный отец семьи Колонна в своем собственном дворце испытал двойной стыд – он пожелал защитить преступника и оказался не в силах это сделать. Поблизости от Капраники был украден мул с кувшином масла, и глава семейства Орсини был приговорен к возмещению ущерба хозяину мула и к уплате штрафа в четыреста флоринов за плохое исполнение своих обязанностей по охране дорог. Пьетро Агапет Колонна, сам побывавший в прошлом сенатором Рима, был арестован на улице за оскорбление кого-то или за неуплату долга; правосудие с опозданием выполнило свой долг, казнив Мартина Орсини, который совершил много различных насилий и грабежей, в том числе разграбил корабль, потерпевший крушение в устье Тибра. Непреклонного трибуна, выбравшего себе жертву, не остановили ни громкое имя Орсини, ни кардинальский сан двух его дядей, ни то, что Орсини незадолго до этого женился, ни его неизлечимая болезнь. Служители власти увели Орсини из дворца, вытащив из супружеской постели; суд над ним был короткий, и трибун остался доволен; колокол Капитолия созвал народ, с Орсини сорвали плащ; на коленях, со связанными за спиной руками подсудимый выслушал свой смертный приговор и после короткой исповеди был уведен на виселицу. После такого примера никто, если знал за собой какую-то вину, не мог надеяться на безнаказанность, и бегство порочных, своевольных и праздных людей вскоре очистило от скверны Рим и подвластные ему земли. В это время, по словам историка, «леса стали радоваться тому, что очистились от разбойников, быки тянули плуги, паломники посещали святые места, дороги и гостиницы были полны путников; на рынках были восстановлены торговля, изобилие и добросовестность; можно было без всяких опасений оставить посреди дороги кошелек, полный золота». Если жизнь и имущество подданных находятся в безопасности, само собой возрождается трудолюбие с его тяжелыми заботами и наградами для прилежного работника. Рим по-прежнему был духовной столицей христианского мира, и чужеземцы, испытавшие на себе те блага, которые принесло правление трибуна, разнесли по всем странам его славу и известие о его удаче.

   Успешное освобождение собственной родины породило в уме Риенци большой и, возможно, неосуществимый замысел – объединить Италию и сделать ее большой федеративной республикой, где Рим был бы древним и законным главой, а независимые города и государи – полными или ассоциированными членами. Писал он не менее красноречиво, чем говорил, и его многочисленные письма доставлялись по адресам быстрыми и надежными гонцами. Гонцы эти пешком, с белым жезлом в руке, проходили через леса и горы, пользовались даже в самых враждебных странах священной неприкосновенностью послов и в своих отчетах докладывали, то ли ради лести, то ли правдиво, что во время их пути по сторонам дороги стояли на коленях толпы людей, моливших Небо об успехе их дела. Если бы страсть могла прислушаться к голосу разума, а личные интересы отступить перед благом общества, верховный суд конфедеративной Итальянской республики мог бы излечить Италию от междоусобных раздоров и закрыть Альпы для северных варваров. Но благоприятное время было упущено, и в итоге Венеция, Флоренция, Сиена, Перуджа и многие менее крупные города предложили жизнь своих граждан и свое имущество хорошему государству, но ломбардские и тосканские тираны, должно быть, презирали или ненавидели безродного автора конституции свободного народа. Однако и от них, и вообще со всех концов Италии трибун получил самые дружеские и полные уважения ответы. Вслед за этим в Рим стали прибывать послы монархов и республик, и в этой огромной толпе чужеземцев низкорожденный нотариус среди любых дел или удовольствий умел вести себя то с дружеской, то с величавой вежливостью государя[230].

   Самым славным событием правления Риенци было обращение к нему за правосудием короля Людовика Венгерского. Людовик принес жалобу на королеву Иоанну Неаполитанскую, считая, что его брат, который был ее мужем, был коварно задушен по ее приказу. В Риме был созван суд, на котором торжественно решался вопрос о том, виновна ли королева. Выслушав ее адвокатов, трибун отложил слушание этого сложного, важного и отвратительного дела, которое венгерский король вскоре решил в свою пользу своим мечом. По другую сторону Альп, прежде всего в Авиньоне, римский переворот вызвал любопытство, восхищение и одобрение. Петрарка был личным другом Риенци, а возможно, и его тайным советчиком. Его сочинения проникнуты самым горячим патриотизмом и самой пылкой радостью. Все уважение поэта к папе, вся его благодарность семейству Колонна обратились в ничто, когда нужно было исполнить более высокий долг римского гражданина. Поэт, увенчанный на Капитолии, поддержал переворот, приветствовал героя и вместе с опасениями и советами выразил самые возвышенные надежды на то, что величие республики будет вечным и постоянно растущим.

Посвящение Риенци в рыцари, его коронация и сумасбродства
   Пока Петрарка давал волю своим чувствам в этих пророчествах, римский герой прошел зенит своей славы и могущества и стал быстро клониться к закату. Народ же, который с изумленным восхищением смотрел на взлетающий в небеса метеор, теперь начал замечать, что его траектория имеет отклонения от правил, а свет то вспыхивает, то гаснет. У Риенци было больше красноречия, чем рассудительности, больше предприимчивости и безрассудной отваги, чем решительности, и потому его одаренность не была уравновешена властью холодного разума. То, что вызывало надежду или страх, казалось ему в десять раз больше своей величины, и благоразумие, которое не смогло воздвигнуть для него трон, не осмеливалось этот трон укрепить. Когда трибуна окружил блеск славы, к его добродетелям стали постепенно примешиваться сопутствующие им пороки: к справедливости – жестокость, к щедрости – расточительность, к желанию славы – хвастливое мальчишеское тщеславие. Возможно, он узнал о том, что древние трибуны, столь сильные и священные в представлении народа, не отличались поведением, одеждой и внешним видом от обычных плебеев и что каждый раз, когда трибун приходил в Рим пешком, его при исполнении должности сопровождал всего один посыльный, называвшийся «путник». Гракхи бы нахмурились и улыбнулись, если бы смогли прочесть звучные титулы и наименования своего преемника: «НИКОЛО СУРОВЫЙ И МИЛОСТИВЫЙ, ОСВОБОДИТЕЛЬ РИМА, ЗАЩИТНИК ИТАЛИИ, ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, ДРУГ СВОБОДЫ, МИРА И СПРАВЕДЛИВОСТИ, АВГУСТЕЙШИЙ ТРИБУН». Его театрализованные представления подготовили революцию, но в роскоши и гордости Риенци стал злоупотреблять правилом политиков, говоря с толпой, обращаться не только к ее уму, но и к ее глазам. От природы он получил в дар красоту и был красив, пока его не исказила приобретенная из-за невоздержанности полнота. Свою склонность к смеху он уравновешивал подчеркнутой серьезностью и строгостью при выполнении должностных обязанностей. Одевался Риенци, по крайней мере, когда появлялся на публике, в пеструю одежду из бархата или атласа на меховой подкладке, украшенную золотым шитьем. Жезл правосудия, который трибун держал в руке, был сделан из полированной стали и походил скорее на скипетр монарха: имел золотое навершие в форме шара и креста, а внутри жезла находилась частица Креста Господня. Во время гражданских и религиозных процессий Риенци ехал верхом на белом скакуне, символе королевской власти; над его головой развевалось большое знамя республики с изображением солнца, окруженного звездами, и голубки с оливковой веткой; в народ бросали целый дождь золотых и серебряных монет; трибуна окружали пятьдесят гвардейцев с алебардами; впереди ехал конный отряд музыкантов с тяжелыми литаврами и трубами из чистого серебра.

   Сильное желание получить звание рыцаря выдавало низкое происхождение Риенци и уменьшало значение его должности: трибун, принятый в сословие всадников, был ненавистен знати, в число которой вошел, не меньше, чем покинутому им народу. Все остатки сокровищ, роскоши и искусства были истрачены в этот торжественный день. Риенци возглавил процессию, которая прошла от Капитолия до Латерана; однообразие пути уменьшали декорации и игры; духовное, гражданское и военное сословие шли под своими многочисленными и разнообразными знаменами; римские дамы составляли свиту жены трибуна, и послы итальянских государств могли вслух громко восхвалять пышность этих торжеств, а в душе тайно смеяться над новизной этой роскоши. Вечером, когда все дошли до церкви и ворот Константина, Риенци поблагодарил и отпустил многочисленных участников торжества, пригласив на завтрашний праздник. Из рук почтенного рыцаря он принял орден Святого Духа. Перед этим посвящаемый должен был совершить обряд очистительного омовения в ванне, но Риенци совершил поступок, который из всего, сделанного им в жизни, вызвал наибольшее возмущение и осуждение: кощунственно вымылся в переносной купальне из порфира, в которой (согласно глупой легенде) Константин был исцелен от проказы папой Сильвестром. С такой же дерзостью трибун использовал для наблюдения за празднеством и своего отдыха баптистерий, то есть освященное место. Его парадная постель сломалась, и это было воспринято как предвестие его скорого падения. В час церковной службы он появился перед возвращавшимися толпами во всем великолепии: в пурпурной одежде, с мечом и с позолоченными шпорами на ногах; вскоре из-за его дерзкого легкомыслия священные обряды были прерваны. Риенци поднялся со своего трона, прошел вперед, ближе к верующим, и громко произнес: «Мы вызываем на наш суд папу Климента и приказываем ему жить в его римской епархии. Также мы вызываем священную коллегию кардиналов. Кроме того, мы вызываем обоих претендентов, Карла Богемского и Людовика Баварского, которые именуют себя императорами, и также вызываем всех князей – электоров Германии и требуем, чтобы они сообщили нам, на каком основании они незаконно присвоили себе неотъемлемое право римского народа, древнего и законного верховного правителя империи». Вынув из ножен свой не пробовавший крови меч, он трижды потряс им в направлении трех сторон света и трижды повторил нелепое преувеличенное заявление: «И это тоже мое!» Папский викарий, епископ Орвието, попытался остановить это безумство, но его слабый протест был заглушён военной музыкой, и вместо того, чтобы уйти с праздника, епископ согласился отобедать с трибуном за столом, который раньше берегли для главы церкви. Римлянам был устроен такой пир, какой когда-то устраивали цезари. Помещения, портики и дворы Латерана были уставлены бесчисленным множеством столов для мужчин и женщин всех сословий. Из ноздрей медного коня статуи Константина лился поток вина. Не было никаких жалоб, разве что на нехватку воды, а распущенность толпы была подавлена дисциплиной и страхом. На следующий день была назначена коронация Риенци. Семь венков из листвы разных растений и из разных металлов были один за другим возложены на голову трибуна самыми видными представителями римского духовенства. Эти венки означали семь даров Святого Духа, и Риенци еще раз объявил, что будет подражать примеру древних трибунов. Эти необычные зрелища могли обмануть народ или польстить народному самолюбию: своим тщеславием вождь римлян удовлетворял их тщеславие. Но в частной жизни Риенци скоро отступил от строгих правил воздержания и умеренности в пище; плебеи робели перед великолепием аристократов, но роскошная жизнь равного им человека вызывала у них раздражение и злобу. Жена Риенци, его сын и дядя (цирюльник по фамилии и по ремеслу) сочетали две противоположности: грубые манеры и расточительность, достойную королей. Риенци, не приобретя королевского величия, опустился до королевских пороков.



   В 1347 году Риенци был смещен с должности трибуна и отправлен в изгнание. Через семь лет он вернулся в Рим в звании сенатора, но через четыре месяца – в сентябре 1354 года – был убит.

Возвращение пап в Рим
   Первым и самым благородным желанием Петрарки было восстановление свободной республики, но после смерти своего героя-плебея поэт перевел свой взгляд с трибуна римлян на их царя. Капитолий был еще запятнан кровью Риенци, когда Карл IV спустился с Альп, чтобы получить две короны – Италии и империи. Проезжая через Милан, он принял пришедшего к нему с визитом поэта и вознаградил Петрарку за лесть, принял от него в подарок древнюю монету Августа и без улыбки пообещал, что будет подражать основателю римской монархии. Надежды и разочарования Петрарки были порождены неверным применением античных имен и правил, но поэт все же не мог не замечать различие эпох и действующих лип истории, не мог не увидеть, как неизмеримо далек от первых цезарей этот богемский князь, который с помощью благоволившего к нему духовенства был избран номинальным главой немецкой аристократии. Вместо того чтобы вернуть Риму славу и провинции, этот государь заключил с папой тайное соглашение о том, что в день коронации уедет из Рима, и при постыдном бегстве Карла преследовали упреки певца-патриота.

   После потери свободы и верховной власти оставалась третья, более скромная надежда – примирить пастыря с его паствой, уговорить римского епископа вернуться в его собственную древнюю епархию. С юношеским пылом и властным тоном уже немолодого человека Петрарка горячо призывал к возвращению пятерых сменявших друг друга пап, и его красноречие всегда вдохновлялось горячим чувством и свободной речью. Петрарка, сын гражданина Флоренции, неизменно отдавал предпочтение родной стране перед страной, где получил образование; для него Италия была царицей и садом всего мира. Даже разрываемая борьбой партий, она, несомненно, была выше Франции в искусстве и науках, в богатстве и благородстве манер, но едва ли разница была так велика, чтобы служить основанием для слова «варварские», которое Петрарка часто применяет к странам, отделенным от Италии Альпами. Авиньон, мистический Вавилон, выгребная яма, полная порока и разврата, вызывает у него ненависть и презрение, но поэт забывает, что позорные пороки Авиньона выросли не на местной почве и что на любом месте они бы сопутствовали власти и роскоши папского двора. Петрарка признает, что преемник святого Петра является епископом вселенской церкви, но все же апостол навечно утвердил свой престол не на берегах Роны, а на берегах Тибра, а теперь каждый город христианского мира по благословению Божьему имеет своего епископа, и лишь одна древняя столица покинута и пуста. Со времени переноса Святого престола из Рима священные здания Латерана и Ватикана, их алтари и святые оставлены в бедности и разрушаются, и Рим часто изображают в виде безутешной почтенной матроны, словно странствующего мужа может вернуть домой портрет, изображающий некрасивые черты уже немолодой и плачущей супруги. Но туча, нависшая над семью холмами, рассеется от присутствия их законного властителя; вечная слава, процветание Рима и мир в Италии станут наградой тому папе, который осмелится принять это благородное решение. Из пяти пап, к которым обращал свои призывы Петрарка, три первых – Иоанн XXII, Бенедикт XII и Климент VI – либо были раздражены навязчивостью оратора, либо забавлялись его дерзостью; но Урбан V попытался осуществить эту памятную в истории перемену, а Григорий XI осуществил ее. Выполнению их намерения мешали серьезные и почти непреодолимые препятствия. Король Франции Карл, заслуживший прозвание Мудрый, не хотел отпускать пап оттуда, где они зависели от него; кардиналы, большинство которых являлись его подданными, были привязаны сердцем к языку, нравам и климату Авиньона, к своим величественным дворцам и в первую очередь к бургундским винам. Для них Италия была чужой или даже враждебной страной, и они поднимались на корабли в Марселе так неохотно, словно их продавали или изгоняли в страну сарацин. Урбан V три года прожил в Ватикане с почетом и в безопасности; его святость находилась под защитой двух тысяч конных воинов; король Кипра, королева Неаполитанская, императоры Востока и Запада почтительно приветствовали своего общего духовного отца, восседавшего на престоле Святого Петра. Но вскоре радость Петрарки и итальянцев сменилась печалью и негодованием. Какие-то причины государственного или личного порядка, собственное нетерпение или просьбы кардиналов заставили Урбана вернуться во Францию, и приближавшиеся выборы были спасены от тиранического патриотизма римлян. Делом римлян заинтересовались небесные силы: святая Бригитта Шведская во время своего паломничества осудила отъезд Урбана V из Рима и предсказала ему скорую смерть; Григория же XI побуждала переехать в Рим Екатерина Сиенская, невеста Христова и посланница флорентийцев; похоже, что эти папы, великие мастера использовать человеческое легковерие, прислушивались к пророчествам святых предсказательниц. Однако небесные увещевания подкреплялись земными политическими соображениями. Авиньонскую резиденцию пап перед этим захватили и чинили в ней насилие враги: какой-то герой, предводитель тридцати тысяч разбойников, вырвал у наместника Христова и священной коллегии кардиналов выкуп и отпущение грехов; среди французских воинов распространилось правило щадить народ и грабить церковь, а эта новая ересь была очень опасна. Папу выгоняли из Авиньона и в то же время настойчиво приглашали в Рим. Сенат и народ признавали его своим законным властителем и клали к его ногам ключи от ворот, мостов и крепостей по крайней мере того квартала Рима, который расположен за Тибром. Но это предложение своей верности они сопровождали заявлением, что больше не могут терпеть позор и бедствия, вызываемые его отсутствием, и что его упорство в конце концов заставит их возродить и осуществить исконное право выбора. Настоятелю монастыря Монте-Кассино был задан вопрос, согласится ли он принять тройной венец главы церкви от духовенства и народа. «Я гражданин Рима, и голос моей страны для меня – главный закон», – ответил этот почтенный служитель церкви.

   Если суеверие станет истолковывать безвременную смерть и если достоинство советов можно определять их результатами, то может показаться, что небеса были недовольны явно разумным и своевременным возвращением пап в Рим: Григорий XI прожил не больше четырнадцати месяцев после своего переезда в Ватикан, а за его кончиной последовал Великий западный раскол, терзавший церковь более сорока лет. В то время священная коллегия состояла из двадцати двух кардиналов; из них шесть остались в Авиньоне, одиннадцать французов, один испанец и четыре итальянца были в обычном порядке приняты в конклав, и все они единогласно избрали на престол Святого Петра под именем Урбана VI архиепископа города Бари, неаполитанского подданного, выделявшегося своей набожностью и ученостью. В послании священной коллегии утверждается, что он был избран без принуждения и согласно правилам и что выбор, как обычно, был сделан по внушению Святого Духа. Избраннику поклонились, облачили его в папские одежды и венчали тиарой, как положено по обряду. Его земной власти подчинялись Рим и Авиньон, и весь латинский мир признал его главой церкви. В течение нескольких недель кардиналы сопровождали своего нового господина в качестве его свиты и самыми красивыми словами заверяли его в своей любви и верности, пока летняя жара не дала им благовидный предлог для бегства из города. Но, оказавшись в Ананьи и Фунди, где им уже не грозила опасность, они тут же сбросили маски: обвинили себя в лживости и лицемерии, отлучили от церкви римского вероотступника и антихриста. Затем они выбрали Роберта, епископа Женевского, новым папой (Климентом VII) и объявили всему миру, что Климент – истинный и законный наместник Христа. Их первый выбор, недобровольный и незаконный, был сделан под страхом смерти и под влиянием угроз со стороны римлян и потому недействителен, и жалобу кардиналов подтверждали убедительные доказательства возможности и реальности этого принуждения. Двенадцать кардиналов-французов составляли более чем две трети всех голосовавших и потому были хозяевами на выборах. Как бы сильна ни была в их среде зависть между уроженцами разных провинций, вряд ли можно предположить, что они бы пожертвовали своим правом и своей выгодой ради кандидата-нефранцуза, который никогда не вернул бы их на родину. В непохожих один на другой и часто несвязных рассказах об этих событиях народное насилие изображено то более яркими, то более бледными красками, но на этот раз мятежные страсти буйных римлян разжигались тем, что горожане знали о своих привилегиях и опасались вторичного отъезда пап. Конклав был окружен тридцатью тысячами вооруженных мятежников и напуган их криками; колокола Капитолия и собора Святого Петра ударили тревогу. «Смерть – или папа-итальянец!» – был всеобщий крик, и эту угрозу повторили – в виде милосердного совета – двенадцать старшин городских кварталов, а эти старшины носили звание «знаменные рыцари». Были сделаны какие-то приготовления к тому, чтобы сжечь упрямых кардиналов, и если бы они выбрали подданного заальпийской страны, то, вероятно, не покинули бы Ватикан живыми. Это же принуждение заставило их скрывать свои намерения от Рима и мира. Гордость и жестокость Урбана оказались новой опасностью, избежать которой было еще труднее. Вскоре они увидели, что новый папа – тиран, который способен ходить по саду и читать молитвы по требнику под стоны шести кардиналов, которых пытали на дыбе в соседней комнате. Непоколебимый и набожный Урбан, который громко осуждал кардиналов за роскошь и пороки, хотел заставить их жить в их римских приходах и исполнять связанные с этими приходами обязанности. Если бы он не погубил себя сам, промедлив с возведением в кардинальский сан новых кандидатов, кардиналы-французы могли бы стать беспомощным меньшинством в священной коллегии. По этим причинам и в надежде вернуться за Альпы они безрассудно нарушили покой и единство церкви, и в католических школах до сих пор идут споры о достоинствах этого двойного избрания. Духовенство и королевский двор Франции сделали свой выбор, руководствуясь тщеславием, а не интересами нации. Под влиянием их примера и их авторитета государства Савойя, Сицилия, Кипр, Арагон, Кастилия, Наварра и Шотландия подчинились Клименту VII, а после его смерти Бенедикту XIII. Рим и основные итальянские государства, Германия, Португалия, Англия, Нидерланды и северные королевства остались верны более раннему выбору и признавали папой Урбана VI, которого сменили один за другим Бонифаций IX, Иннокентий VII и Григорий XII.

Великий раскол на Западе
   Враждующие первосвященники с берегов Тибра и Роны наносили друг другу удары пером и мечом, порядок в обществе и церкви был нарушен, и римляне сами испытали полную меру тех бедствий, в которых можно обвинить их самих, зачинщиков смуты. Напрасно они тешили себя надеждой, что вернут в свой город престол церковной монархии и облегчат свою бедность данями и дарами народов. Отделение Франции и Испании от Рима направило мощный поток благочестивых доходов в иное русло, и эту потерю не могли восполнить два святых года, втиснутые в узкий промежуток одного десятилетия. Из-за побочных следствий раскола, действий вражеских войск и народных волнений Урбан VI и три его преемника часто бывали вынуждены на время выезжать из Ватикана. Семьи Колонна и Орсини продолжали свою смертоносную вражду. «Знаменные рыцари» Рима доказывали, что Рим имеет привилегии республики, и сами злоупотребляли этими привилегиями. Наместники Христа набрали для себя армию и теперь карали римлян за бунт виселицами, мечом и кинжалом. Даже представителей народа коварно убивали во время дружеской беседы и выбрасывали их тела на улицу. Со времени вторжения нормандца Роберта Гвискара римляне не страдали от опасного вмешательства посторонних чужеземцев в их внутренние споры. Но во время вызванных расколом беспорядков честолюбивый сосед Рима, Владислав Неаполитанский, то поддерживал, то предавал либо папу, либо народ. Папа официально объявил его гонфалоньером, то есть военачальником церкви, а римляне позволили ему же по его собственному выбору назначать им чиновников. Владислав осаждал Рим с суши и с моря и трижды входил в ворота Рима как варвар-завоеватель, осквернял алтари, насиловал девственниц, грабил купцов, молился в соборе Святого Петра и оставлял гарнизон в замке Святого ангела. Иногда военная удача изменяла ему, и однажды три дня промедления сохранили ему жизнь и корону. Но после этого Владислав в свою очередь восторжествовал над противниками. Лишь его ранняя смерть спасла столицу и церковное государство от этого честолюбивого захватчика, который принял титул или по меньшей мере получил власть короля Рима.

   Я не собираюсь писать церковную историю западного раскола, но Рим, которому посвящены эти последние главы, глубоко заинтересован в исходе спора о том, в каком порядке сменяли один другого его государи. Первые советы христианам заключить между собой мир и объединиться прозвучали в Парижском университете из уст преподавателей Сорбонны, которые считались, по крайней мере во французской церкви, самыми большими знатоками богословской науки. Осторожно уклоняясь от оскорбительного выяснения причин и достоинств спора, они предложили лекарство от болезни: пусть оба претендента, римский и авиньонский, одновременно отрекутся от папского сана, но перед этим пусть каждый из них объявит, что кардиналы враждебной ему партии имеют право участвовать в законных выборах, и пусть народы лишат своего повиновения того из претендентов, кто предпочтет свою выгоду общей пользе. Каждую свою свободную минуту эти «врачи церкви» использовали для протеста против смуты, порожденной поспешным выбором. Но политика конклава и честолюбие его членов оказались сильнее разума и настойчивости; горячая просьба не была услышана. К тому же, какие бы обещания ни дали кардиналы, папа не был обязан выполнять их клятву. В течение пятнадцати лет мирным планам университета не давали осуществиться хитрые уловки соперничающих пап, сомнения или страсти их сторонников и превратности борьбы французских партий, управлявших душевнобольным королем Карлом VI. В конце концов были приняты решительные меры: к авиньонскому и римскому дворам было направлено торжественное посольство, куда входили носитель титула патриарха Александрийского, два архиепископа, пять епископов, пять настоятелей монастырей, три рыцаря и двадцать ученых богословов. Они должны были именем церкви и короля потребовать отречения от обоих претендентов – Педро де Луны, именующего себя Бенедиктом XIII, и Анджело Коррарио, принявшего имя Григория XII. Из почтения к древней чести Рима и ради успеха своего поручения послы добились встречи с римскими должностными лицами. Участники посольства твердо заверили их, что христианнейший король не имеет желания переносить Святой престол из Ватикана и считает Ватикан истинным и самым подходящим местом жительства преемников святого Петра. В ответ красноречивый римлянин от имени сената и народа уверил послов, что римляне желают сотрудничать с ними в деле объединения церкви, с сожалением сказал о земных и духовных бедствиях, вызванных долгим расколом церкви, и потребовал у Франции для Рима защиты от оружия короля Неаполитанского. Ответы Бенедикта и Григория были одинаково поучительными и одинаково обманчивыми: уклоняясь от ответа на просьбу об отречении, оба соперника испытывали одни и те же чувства. Оба были согласны в том, что перед отречением они должны встретиться; но никак не могли договориться о времени, месте и порядке встречи. Один из служителей Григория сказал об этом так: «Если один идет вперед, другой отходит назад; один похож на животное, которое боится суши, другой на зверя, которого пугает вода. Весь короткий срок, который им осталось жить и править, эти старые священники будут так ставить под угрозу покой в христианском мире и спасение душ всех христиан».

   В конце концов христианский мир был выведен из себя их упрямством и обманом; кардиналы покинули их и объединились как друзья и коллеги; этот кардинальский бунт поддержало многочисленное собрание прелатов и послов. Собор в Пизе на одинаково справедливых основаниях низложил обоих пап – римского и авиньонского, конклав единогласно избрал папой Александра V, после которого на освободившийся престол был подобным же образом избран Иоанн XXIII, самый развратный и расточительный из людей. Но вместо того, чтобы уничтожить раскол, французы и итальянцы своей безрассудной торопливостью создали третьего претендента на кафедру Святого Петра. Начались споры о том, могли или нет собор и конклав присвоить себе эти новые права. Три короля – германский, венгерский и неаполитанский – были на стороне Григория XII, а Бенедикта XIII, испанца, признавал папой могучий, набожный и патриотичный народ Испании. Ошибка, безрассудно совершенная в Пизе, была исправлена на Констанцском соборе. Император Сигизмунд внес в это дело большой вклад как защитник католической церкви, а по численности и влиянию своих светских и церковных участников этот собор вполне мог бы называться Генеральными штатами Европы. Из трех пап первой жертвой стал Иоанн XXIII. Он бежал, но был возвращен назад уже в качестве пленника. Самые позорные обвинения против него были сняты, и наместник Христа был обвинен только в пиратстве, убийстве, изнасиловании, содомском грехе и кровосмешении. Он собственной рукой подписал свой приговор и после расплачивался в тюрьме за то, что неосмотрительно попросил защиты в свободном городе за Альпами. Григорий XII, которому подчинялись лишь окрестности Римини, покинул трон более достойно: его посол созвал собрание, на котором Григорий отрекся от звания и власти законного папы. Чтобы сломить упорство Бенедикта XIII и его сторонников, император сам приехал из Констанца в Перпиньян. Короли Кастилии, Арагона, Наварры и Шотландии были приняты с одинаковым почетом; благодаря сотрудничеству испанцев собор низложил Бенедикта, и безвредный старик был оставлен доживать свой век в уединенном замке, где он каждый день два раза отлучал от церкви покинувшие его мятежные королевства. Уничтожив таким образом раскол, Констанцский церковный собор медленно и осторожно стал избирать государя для Рима и главу для церкви. По этому случаю коллегия кардиналов на короткий срок получила подкрепление из тридцати депутатов – по шесть избранных представителей от каждой из пяти великих наций Европы: итальянской, немецкой, французской, испанской и английской. Это вмешательство иностранцев не показалось грубым, потому что они благородно отдали предпочтение итальянцу и римлянину: и унаследованные, и личные достоинства Оттона Колонны указали конклаву на него. Рим радостно и послушно признал власть самого благородного из своих сыновей, и с его восшествия на папский престол под именем Мартина V начинается эпоха, когда папы возвратились в Ватикан и прочно обосновались в нем.

Управление Римом в XV веке
   Один римский гражданин с гордостью и удовольствием отметил, что король римлян, когда кардиналы и прелаты встретили его у ворот, поприветствовал их наскоро, даже не остановившись, а потом с гордостью показался перед людьми в одежде и должности римского сенатора. В этот час последнего прощания образы империи и республики крепко и дружески обнялись в театральном зрелище. Согласно законам Рима глава гражданской власти в древней столице должен был носить звание доктора права, быть не римлянином, а уроженцем местности, расположенной на расстоянии не менее сорока миль от Рима, и не иметь родства с римлянами до третьего колена ни по крови, ни через брак. Сенатор избирался на один год, и были установлены весьма строгие правила поведения для сенатора, покидающего свою должность. Бывший сенатор мог быть повторно избран на эту должность не раньше, чем через два года. Сенатору было щедро назначены жалованье и выплаты из казны для возмещения его расходов; общая сумма выплат составила три тысячи флоринов. Наряд, в котором он должен был появляться на публике, был знаком величия государства. Одежды сенатора были из золотой парчи и алого бархата или же, в летнее время, из более легких шелковых тканей. В руке он держал жезл из слоновой кости. О его приближении сообщали звуки труб, и перед торжественно шагающим сенатором шло не менее четырех сопровождающих, которые назывались ликторами; их красные жезлы были обернуты флажками или лентами золотого цвета: это был цвет города Рима. На Капитолии сенатор произносил присягу, в которой говорилось, что его долг и право – соблюдать и укреплять закон, смирять гордых, защищать бедных и проявлять справедливость и милосердие в тех землях, на которые распространяется его власть. Выполнять эти полезные обязанности ему помогали три ученых иноземца – два боковых советника и судья по уголовным делам; законы свидетельствуют о том, что они часто решали в суде дела о грабежах, изнасилованиях и убийствах, и слабость этих законов способствовала разгулу личной вражды и вольностям различных отрядов, созданных для самообороны. Капитолий, казна и практическое управление городом и прилежащими к нему землями были доверены трем хранителям, которые сменялись четыре раза в год. Ополченцы тринадцати округов Рима собирались под знаменами своих окружных старшин, именовавшихся капориони, а главный старшина был выделен из остальных званием и должностью приора. Народное законотворчество осуществляли тайный совет и городское собрание римлян. Тайный совет состоял из должностных лиц, нескольких чиновников из налоговой службы и органов правосудия и советников, которые делились на три разряда: в первый разряд входили тринадцать человек, во второй – двадцать шесть, в третий – сорок. Всего в тайном совете было около ста двадцати человек. На городском собрании могли голосовать все граждане мужского пола, и ценность этого права возрастала от препятствий, которые старательно создавались на пути иностранцев, желавших незаконно получить римское гражданство и имя римлянина. Бунтарский дух, присущий демократиям, был подавлен мудрыми мерами ревнивых охранителей власти: никто, кроме должностных лиц, не имел права предложить вопрос для обсуждения; никто не имел права произносить речи иначе, как с открытой кафедры или в суде; любые нарушающие порядок крики были запрещены; решения принимались большинством участников в результате тайного голосования и потом распространялись в виде постановлений, отмеченных именами сената и народа. Нелегко было бы указать эпоху, когда теория управления государством сводилась бы к точному и неуклонному осуществлению этого управления на практике, поскольку с установлением порядка постепенно соединяется упадок свободы. Но в 1580 году, с одобрения правившего тогда папы Григория XIII, древние постановления были собраны, сведены в три книги и приспособлены для применения в новые времена. Этот свод гражданских и уголовных законов остается законодательством Рима и теперь. Народные собрания отменены, но сенатор-иностранец и три хранителя продолжают обитать во дворце на Капитолии. Папы повторяют политику цезарей: римский епископ сохраняет внешние формы республики, но правит как абсолютный монарх – и духовный, и светский.

Церковное правление
   Мощь духовных громов Ватикана зависит от силы мнения; если это мнение вытесняется из душ разумом или страстью, гром может оказаться бесполезным сотрясением воздуха, и священник оказывается беспомощен перед грубой силой противника-аристократа или плебея. Но после возвращения пап из Авиньона ключи святого Петра начал охранять меч святого Павла. Над Римом стала господствовать неприступная цитадель. Пушки – мощное оружие против народных мятежей, под знаменами папы римского служат регулярные войска, конные и пешие, богатые доходы позволяют ему приобретать все необходимое для войны; и с высоты своих владений он может обрушить на буйный город армию враждебных соседей и верных подданных. Со времени объединения герцогств Феррарского и Урбинского церковное государство занимает территорию от Средиземного моря до Адриатики и от границ Неаполя до берегов реки По. Еще в XVI веке большая часть этого обширного и плодородного края признавала римских первосвященников своими законными государями. Эти требования охотно обосновывались подлинными или вымышленными дарами, сделанными в те времена, о которых сохранилось мало сведений. Рассказ о том, как папы шаг за шагом укрепляли свою власть в Риме, уведет нас слишком далеко в итальянские и даже в европейские дела; преступления Александра VI, военные операции Юлия II и либеральная политика Льва X описаны и украшены пером самых благородных историков того времени. В первую пору своих завоеваний, до похода Карла VIII, папы могли с успехом бороться против соседних с ними государей и государств, чьи военные силы были равны или уступали по силе их собственным. Но как только монархи Франции, Германии и Испании стали оспаривать один у другого власть над Италией с помощью огромных армий, папы хитростью восполнили недостаток силы и скрыли в лабиринте войн и договоров свои честолюбивые стремления и неугасающую надежду изгнать варваров за Альпы. Хрупкое равновесие, установленное в Ватикане, часто разрушали солдаты с севера и запада, объединившиеся под знаменем Карла V. Климент VII слабостью и колебаниями в политике подставил себя и свои владения под удар этого завоевателя, и Рим на семь месяцев оказался во власти беззаконной армии, более жестокой и жадной, чем готы или вандалы. После этого сурового урока папы стали сдерживать свое честолюбие, к тому времени почти уже удовлетворенное, и полностью отказались от наступательных действий, если не считать поспешной ссоры, когда наместник Христа и турецкий султан одновременно подняли оружие против Неаполитанского королевства. В конце концов французы и немцы покинули поле боя, а Испания прочно завладела Миланом, Неаполем, Сицилией, Сардинией и морским побережьем Тосканы. Испанцам стало выгодно поддерживать спокойствие в Италии, чтобы она оставалась зависимой, и эта тишина продолжалась, почти ничем не нарушенная, с середины XVI века до начала века XVIII. Ватикан находился под влиянием и защитой религиозной политики короля-католика, которого предрассудки и собственная выгода склоняли к тому, чтобы в любом споре поддерживать государя против народа. В результате друзья свободы или враги закона, вместо поощрения, помощи и убежища, которые они прежде получали от соседних государств, оказались со всех сторон окружены железной стеной деспотизма. Образование и долговременная привычка к повиновению смирили буйный нрав римской знати и простонародья. Бароны забыли оружие и межпартийную вражду своих предков и постепенно сделались слугами роскоши и правительства. Они стали тратить доходы, получаемые с поместий, не на содержание толпы арендаторов и сторонников, а на личные расходы, что увеличивает удовольствия господина, но уменьшает его могущество. Семьи Колонна и Орсини стали соревноваться в украшении своих дворцов; родственники пап тратили внезапно пришедшее к ним богатство на то, чтобы соперничать с этим старинным великолепием, и даже превосходили его. Голос свободы и несогласия больше не слышен в Риме, пенистый поток превратился в спокойное озеро, и в гладкой поверхности его стоячей воды отражается картина праздности и рабства.

   Христианин, философ и патриот будут одинаково возмущены земной властью духовенства; им может показаться, что местное величие Рима, напоминая о консулах и триумфах, делает лишь более ощутимым и постыдным рабство древней столицы. Если мы спокойно взвесим достоинства и недостатки церковного правления, оно в своем нынешнем состоянии может заслужить похвалу как мягкая, достойная и спокойная власть, лишенная тех опасностей, которые могут быть созданы несовершеннолетием правителя, порывами юности, огромными расходами на роскошь и бедствиями войны. Но эти преимущества не могут идти в сравнение с необходимостью часто, едва ли не каждые семь лет, избирать государя, который редко бывает уроженцем своей страны, и правлением «молодого государственного деятеля» шестидесяти лет, чья жизнь угасает и способности слабеют. Притом государь не имеет ни надежды завершить труды своего кратковременного правления, ни детей, которые могли бы унаследовать эти труды. Удачливого соискателя приводят на престол из церкви или даже из монастыря, то есть его образование и образ жизни в высшей степени враждебны разуму, человечности и свободе. Опутанный сетью рабской веры, он научился верить потому, что это абсурдно, чтить все, что достойно презрения, и презирать все, что может заслужить уважение разумного человека, наказывать ошибку как преступление, вознаграждать умерщвление плоти и безбрачие как высшую добродетель; ставить святых из календаря выше римских героев и афинских мудрецов и считать молитвенник и распятие более полезными инструментами, чем плуг и ткацкий станок. В должности нунция или в сане кардинала он может до какой-то степени узнать мир; но изначальное пятно никогда не изгладится из его ума и нравов. По опыту своей учебы и жизни он может догадываться, в чем состоит тайна его профессии, но тот, кто актерствует у алтаря, впитывает в себя какую-то долю того ханжества, которому учит других. Гений Сикста V вырвался из сумерек францисканского монастыря. За пять лет правления этот папа истребил беглых преступников иразбойников, упразднил светские святыни Рима, создал армию и флот, восстановил памятники Античности и построил новые в подражание им, щедро тратил и значительно увеличил свои доходы и в итоге оставил в замке Святого ангела пять миллионов крон. Но его правосудие было запятнано жестокостью, его энергичная деятельность имела в основе честолюбивую жажду завоевывать новые земли. После его кончины злоупотребления возродились, а казна была растрачена; он оставил в наследство потомкам тридцать пять новых налогов и продажу должностей; и после его смерти его статуя была разбита неблагодарным или оскорбленным народом. Сикст V с его диким и своеобразным характером – исключение среди римских первосвященников; правила и последствия их земного правления можно определить по частям, выполнив точный сравнительный обзор искусств и философии, сельского хозяйства и торговли. Но я хочу по-доброму проститься со всем человечеством, и в эти последние минуты не желаю обидеть даже папу римского и римское духовенство.

загрузка...
Другие книги по данной тематике

Надежда Ионина.
100 великих замков

Анна Ермановская.
50 знаменитых загадок древнего мира

Эдвард Гиббон.
Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Николай Непомнящий, Андрей Низовский.
100 великих кладов

Карл Расселл.
Ружья, мушкеты и пистолеты Нового Света. Огнестрельное оружие XVII-XIX веков
e-mail: historylib@yandex.ru