Глава 71. Речь Поджио на развалинах Рима в XV веке. Четыре причины разрушения города. Колизей. Восстановление Рима. Завершающие размышления об упадке и разрушении Римской империи

   В последние дни жизни и правления папы Евгения IV^[231] два его служителя, ученый Поджио и его друг, поднялись на Капитолийский холм, отдохнули среди обломков колонн и храмов и взглянули с этой господствующей высоты на широкую и многообразную картину пустоты и разрушения. Место отдыха и предмет их созерцания предоставляли большие возможности для морализирования на тему превратностей судьбы, которая не щадит ни человека, ни самые гордые из его трудов, погребая империи и города в общей могиле; собеседники согласились друг с другом, что падение Рима становится еще более ужасно и плачевно, если его сопоставить с прежним величием древней столицы. «Ее первоначальный облик– тот, который она могла иметь в давнюю эпоху, когда Эвандр принял как гостя чужеземца из Трои, – воссоздал в своем воображении Вергилий. Эта Тарпейская скала была в ту пору дика, безлюдна и покрыта густым лесом. Во времена самого поэта она была увенчана золотыми крышами храма; храм разрушен, золото было разграблено, колесо судьбы совершило полный оборот, и эту священную землю вновь уродуют колючие травы и кусты ежевики. Капитолийский холм, на котором мы сидим, в прошлом был сердцем Римской империи, крепостью и оплотом для всей земли, ужасом для царей. Его прославили шаги множества триумфальных шествий, обогатила военная добыча и дань множества народов. На нем был представлен весь мир. Как низко он пал, как изменился, как изувечен! Путь победителей зарос виноградными лозами, навозная куча скрывает скамьи сенаторов. Взгляните на Палатинский холм и поищите среди бесформенных огромных обломков мраморный театр, обелиски, гигантские статуи, портики дворца Нерона; окиньте взглядом остальные холмы города: там пустота, которую нарушают лишь развалины и сады. Форум римского народа, где римляне собирались, чтобы вводить в действие свои законы и избирать себе должностных лиц, либо, окруженный забором, служит для выращивания овощей, либо проходы в заборе открывают, чтобы впустить свиней и буйволов. Общественные и частные здания, которые были построены, чтобы стоять вечно, лежат, простершись на земле, голые и изломанные, как части тела могучего великана; и разрушение становится еще заметнее при виде тех изумительных остатков прошлого, которые пережили удары времени и судьбы».

   Эти остатки прошлого Поджио – один из первых, кто оторвал свой взгляд от памятников христианского суеверия и взглянул выше, на памятники суеверия классической древности, – описал очень подробно. 1. Кроме моста, арки, гробницы и пирамиды Цестия, он в эпоху республики смог рассмотреть два ряда сводов соляного склада Капитолия; на них была надпись, содержавшая имя Катулла и говорившая о его щедрости. 2. Были видны – полностью или частично – одиннадцать храмов, от идеально сохранившегося Пантеона до трех арок и одной мраморной колонны – остатков храма Мира, который Веспасиан построил после гражданских войн и своей победы над иудеями. 3. Из семи – по его смелому поспешному подсчету – терм, то есть общественных бань, ни одни не сохранились настолько, чтобы было видно, для чего использовались и как размещались в составе целого несколько оставшихся частей. Однако бани Диоклетиана и Антонина Каракаллы по-прежнему носили имена своих основателей и изумляли прочностью, размерами, разнообразием видов мрамора, величиной и огромным количеством колонн любопытного зрителя, который, видя это, сравнивал объем необходимых для такой постройки труда и затрат с ее назначением и важностью. Что касается бань Константина, Александра Севера и Домициана или, вернее, Тита, то их следы можно обнаружить и сейчас. 4. Триумфальные арки Тита, Севера и Константина были полностью целы – и постройки, и надписи; падающий обломок носил почетное имя Траяна, еще две арки, стоявшие тогда на Фламиниевой дороге, были приписаны менее благородной памяти Фаустины и Галлиена. 5. После того чуда, которое представляет собой Колизей, Поджио мог не заметить маленький кирпичный амфитеатр, вероятнее всего построенный для лагеря преторианцев; театры Марцелла и Помпея были в значительной степени застроены общественными и частными зданиями; а от цирков Агонального и Большого осталось немногим больше, чем место, где они находились, и основные очертания. 6. Колонны Траяна и Антонина все еще стояли на своих местах, но египетские обелиски были разбиты или погребены в земле. От народа богов и героев, созданного мастерами-художниками, остались одна конная фигура из позолоченной бронзы и пять мраморных статуй, самыми заметными из которых были две лошади работы Фидия и Праксителя. 7. Два мавзолея – усыпальницы Августа и Адриана – не могли исчезнуть полностью, но первый из них имел вид простого земляного холма, а второй, ставший замком Святого ангела, получил имя и облик современной крепости.

   Это (и еще несколько безымянных одиночных колонн) – все, что осталось от древнего города, поскольку в конструкции стен были заметны следы более позднего строительства. Стены эти имели в длину десять миль, триста семьдесят девять башен и тринадцать ворот – выходов в сельские окрестности Рима.

   Такая печальная картина была нарисована примерно через девятьсот лет после того, как погибли и Западная империя, и даже готское королевство в Италии. За долгие годы бедствий и анархии, когда верховная власть, искусства и богатство покинули берега Тибра, город не мог быть ни восстановлен, ни украшен; а поскольку все человеческое должно откатываться назад, если не идет вперед, каждая последующая эпоха должна была ускорять разрушение произведений Античности. Измерение скорости этого разрушения и установление того, в каком состоянии находилось каждое здание в каждую эпоху, было бы бесконечным и бесполезным трудом. Поэтому я ограничусь лишь двумя замечаниями, которые послужат введением к короткому обобщенному обзору причин и последствий. 1. За двести лет до красноречивой жалобы Поджио безымянный писатель составил описание Рима. Он мог в своем невежестве назвать эти же сооружения странными вымышленными именами, но у топографа-варвара все же были глаза и уши, он мог разглядеть видимые глазом остатки прошлого и слышать народные предания. И он точно перечисляет семь театров, одиннадцать бань, двенадцать арок и восемнадцать дворцов, многие из которых исчезли ко времени Поджио. Из этого видно, как много памятников Античности дожили до поздних времен, и ясно, что в XIII и XIV веках уничтожающие силы действовали с особенно большой и все возраставшей мощью. 2. Тот же самый вывод можно сделать относительно трех последних столетий: мы напрасно стали бы искать Септизоний Севера, который прославляли Петрарка и знатоки древности XVI века. Пока римские здания еще были целы, их огромная масса и пропорциональность их частей помогали им выдержать первые удары, хотя те и были тяжелыми и стремительными. Но даже самое легкое прикосновение могло сбросить на землю обломки арок и колонн, уже готовые упасть.

Четыре причины разрушения города

   В результате тщательного исследования я смог увидеть четыре основные причины разрушения Рима, которые постоянно действовали в течение более тысячи лет: I. Удары времени и природы. II. Нападения врагов – варваров и христиан. III. Повторное использование материалов, иногда переходившее в злоупотребление. IV. Междоусобные столкновения римлян.

   I. Искусство человека способно возводить памятники, которые гораздо долговечнее, чем он, и намного переживают его собственное короткое существование. Но все же эти памятники, как и он сам, подвержены тлению и хрупки; жизнь человека и жизнь его трудов в равной мере являются лишь летучими мгновениями в бесконечной летописи времени. Однако трудно подсчитать срок существования простого по конструкции и прочного здания. Пирамиды привлекали к себе взгляды древних людей уже как чудеса древности; сто поколений сошли в могилы, как опадает осенняя листва, но после гибели фараонов, Птолемеев, цезарей и халифов те же самые неколебимые пирамиды возвышаются над берегами Нила. Сложная конструкция из разнообразных небольших частей более подвержена повреждениям и распаду, причем беззвучное течение времени часто ускоряют ураганы и землетрясения, наводнения и пожары. Воздух и земля, несомненно, сотрясались, и высокие башенки укреплений Рима падали со своих оснований. Но не похоже, чтобы его семь холмов были расположены в великих впадинах земного шара, и этот город ни в какую эпоху не страдал от тех судорог природы, которые в климатических условиях Антиохии, Лиссабона или Лимы за несколько мгновений превратили в пыль труды многих веков. Огонь – мощнейшая стихия, способная нести и жизнь, и смерть; он – быстрое бедствие, которое могут зажечь и распространить изобретательность или небрежность людей. Каждый период существования Рима много раз отмечен подобными бедствиями. Памятный в истории огромный пожар, преступление или беда царствования Нерона, бушевал – правда, с неодинаковой силой – то ли шесть, то ли девять дней. Бесчисленные здания, теснившиеся одно к другому на узких извилистых улицах, постоянно давали пламени все новую пищу; когда этот запас горючего закончился, то из четырнадцати кварталов города лишь четыре были совершенно целы; три были уничтожены полностью, а семь изуродованы дымящимися остатками развалившихся зданий. В пору самого яркого расцвета империи ее столица поднялась из пепла в новой красе, но память о прошлом заставляла ее жителей оплакивать их невосполнимые утраты: произведения искусств Греции, победные трофеи, памятники древнейшего или легендарного прошлого. В дни бедствий и безвластия любая рана смертельна, любое разрушение необратимо, и ущерб не может быть возмещен ни государственной заботой правительства, ни действием частной выгоды. Однако можно назвать две причины, которые делают пожар для процветающего города более разрушительным, чем для города, находящегося в упадке: 1. Первыми плавятся в огне или поглощаются им те материалы, которые легче сгорают, – кирпич, дерево и металлы. Но по голым стенам и массивным аркам, с которых уже давно сняты их украшения, пламя может скользить без вреда и без всяких последствий. 2. Губительная искра легче всего разрастается в огромный пожар среди простых плебейских домов; после того как огонь пожирает их, более крупные здания, устоявшие против огня или не тронутые им, остаются островками уединения и безопасности.

   Рим расположен так, что находится под угрозой частых наводнений. Реки, стекающие с обоих склонов Апеннин – и Тибр в том числе, – имеют малую протяженность и неравномерное течение; в жаркую пору лета любая из них – мелкий ручей, но весной или зимой, вздувшись от дождей или снеговой воды, она становится бурным потоком. Когда встречные ветры гонят этот поток обратно, назад от моря, его русло не способно вместить в себя всю водную массу, вода поднимается над берегами и заливает, неуправляемая и не знающая границ, соседние равнины и города. Вскоре после победы Рима в Первой Пунической войне уровень воды в Тибре поднялся из-за необычно сильных дождей, и наводнение, по длительности и площади затопленного пространства превзошедшее все прежние, уничтожило все здания, находившиеся ниже римских холмов. На этой неровной местности одно и то же бедствие имело разные причины в зависимости от рельефа: поток либо сметал здания со своего пути внезапным рывком, либо размягчал их и подмывал их фундаменты. Это же бедствие повторилось в царствование Августа: мятежная река разрушила дворцы и храмы, стоявшие на ее берегах. После предпринятых этим императором работ по очистке и расширению засыпанного обломками русла бдительность его преемников также прошла испытание опасностями и замыслами этого рода. Проекту отвести в новые искусственные русла либо сам Тибр, либо некоторые из зависимых от него малых рек и ручьев долгое время противодействовали суеверие и местные интересы, и в конце концов польза от его запоздалого и частичного выполнения оказалась меньше, чем стоимость работ и затраты труда. Покорение рек – самая благородная и значительная победа, которую человек когда-либо одержал над буйством природы, и если Тибр наносил такой урон городу при прочной и деятельной власти, то что могло противостоять ему и кто мог подсчитать причиненный Риму ущерб после падения Западной империи? В конце концов зло само устранило себя: предполагается, что мусор и земля, смытые водой с холмов, скапливались на равнинных участках Рима, что постепенно увеличило высоту равнины примерно на четырнадцать или пятнадцать футов по сравнению с древним уровнем, и в наше время Рим уже не так уязвим для ударов реки.

   II. Целая толпа авторов из всех народов приписывает уничтожение римских памятников готам и христианам; но писатели не потрудились выяснить, насколько сильно было у тех и других чувство вражды и много ли у них было средств и свободного времени для удовлетворения этого чувства. В предыдущих томах этой «Истории» я описал торжество варварства и религии, и здесь могу лишь повторить в нескольких словах то, что было сказано об их подлинной или мнимой связи с разрушением древнего Рима. Наше воображение может создать или усвоить приятный романтический вымысел, что готы и вандалы вышли в поход из Скандинавии, горя желанием отомстить за бегство Одина^[232], разорвать оковы человечества и покарать угнетателей; что они желали сжечь записи классической литературы и основать свою собственную архитектуру на обломках построек тосканского и коринфского ордера.

   Но правда была проще: северные завоеватели не были ни достаточно дикими, ни достаточно утонченными для таких честолюбивых замыслов разрушительной мести. Эти пастухи из Скифии и Германии были воспитаны в армиях империи, научились у нее дисциплине и вторгались в ее пределы, пользуясь ее слабостью. Учась говорить на латыни, они научились чтить имя Рима и римские титулы, а потому, хотя и не были способны соперничать в искусствах и науках с более светлыми временами, скорее были склонны восхищаться этим наследием, чем уничтожать его. Солдаты Алариха и Гензерика в то короткое время, когда они владели богатой и не сопротивлявшейся столицей, находились под влиянием тех страстей, которые всегда существуют в победившей армии. Они давали волю своей похоти или жестокости и искали ценности, которые можно унести. Они не могли чувствовать ни гордости, ни удовольствия от мысли, что сбросили на землю творения консулов и цезарей: это не приносило никакой выгоды. Каждая минута была для них драгоценной: готы покинули Рим на шестой, а вандалы – на пятнадцатый день; хотя строить гораздо труднее, чем разрушать, их кратковременный налет не должен был оставить глубокого следа на массивных древних сооружениях. Мы можем также вспомнить, как и Аларих, и Гензерик подчеркивали, что щадят постройки города; эти здания были мощными и красивыми при благодатном правлении Теодориха, а мимолетную ненависть к ним Тотилы обезоружили и его собственный нрав, и советы его друзей и недругов. Упрек, обращенный к невиновным варварам, нужно переадресовать римлянам-католикам. В их глазах статуи, жилища и алтари демонов были отвратительной мерзостью, и они, имея полную власть над городом, могли усердно и упорно стирать следы идолопоклонства своих предков. Разрушение храмов на Востоке стало именно для них примером поведения, а для нас доводом веры, и есть вероятность, что часть этого преступления или заслуги можно по праву приписать римским христианам. Однако их ненависть и отвращение относились лишь к памятникам языческого суеверия, а гражданские постройки, предназначенные для общественных дел или развлечений, могли без стыда для христиан остаться неповрежденными. Смена религии произошла не в результате народного бунта, а по велению императоров, сената и времени. Из христианских иерархов епископы Рима были, как правило, наиболее благоразумными и наименее фанатичными. К тому же не существует ни одного подтвержденного точными фактами обвинения против них; наоборот, они заслужили похвалу тем, что спасли величественные постройки Пантеона и дали им новое назначение.

   III. Стоимость любого предмета, который удовлетворяет нужды людей или доставляет им удовольствие, складывается из его вещества и формы – из стоимости материалов и стоимости изготовления. Его пена должна зависеть от количества людей, которые могут приобрести его и пользоваться им, от размера рынка и, следовательно, от легкости или трудности его перевозки на большие расстояния, а это, в свою очередь, зависит от природы товара, его местонахождения и временных особенностей обстановки в мире. Варвары, захватывавшие Рим, в один миг незаконно завладевали плодами труда и драгоценными сокровищами, которые создавались в течение многих веков. Но на все, что нельзя было увезти из города в готских повозках или на вандальских кораблях, за исключением предметов роскоши, которые можно было немедленно употребить в дело, эти захватчики должны были смотреть без вожделения. Главной целью алчности были золото и серебро, поскольку в любой стране даже очень малое количество этих металлов дает очень большие возможности для управления изобретательностью и имуществом людей. Ваза или статуя из этих драгоценных материалов могла прельстить какого-нибудь тщеславного варварского вождя, но основная масса варваров была грубее и интересовалась лишь материалом, не обращая внимания на форму, а расплавив статую, можно было получить слитки, которые легко разделить на части и отчеканить из них монеты империи. Менее деятельные или менее удачливые грабители довольствовались добычей низшего сорта: бронзой, свинцом, железом и медью. Все, что уцелело от готов и вандалов, растащили греческие тираны; император Констант во время своего грабительского приезда в Рим сорвал бронзовые черепицы с крыши Пантеона. На здания Рима можно было смотреть как на большое месторождение сразу многих ископаемых, где первая часть работ, добыча сырья из земли, была уже выполнена, металлы очищены и отлиты в формы, мрамор – отесан и отполирован. И после того, как иностранные и местные грабители насытились добычей, остатки города, если бы на них нашелся покупатель, еще могли бы стоить дорого. С античных памятников сняли драгоценные украшения, но римляне своими руками разрушили бы даже голые стены и арки, если бы надеялись получить такую прибыль, которая оправдала бы затраты труда и расходы на перевозку. Если бы Карл Великий разместил столицу Западной империи в Италии, то этот гениальный правитель стремился бы восстанавливать, а не разрушать труд цезарей. Но политические причины удерживали французского монарха в лесах Германии, и он мог удовлетворить свое чувство красоты лишь за счет разрушения; поэтому, построив себе новый дворец в Ахене, Карл Великий украсил его мрамором из Равенны и Рима. Через пятьсот лет после него король Сицилии Роберт, самый мудрый и свободомыслящий государь своего времени, вывозил из Рима эти же материалы легким водным путем по Тибру и затем по морю, а Петрарка с негодованием и презрением вздыхал о том, что древняя столица мира должна отдавать собственные кишки, чтобы Неаполь мог жить в лени и роскоши. Но в более невежественные годы грабежи или покупки этого рода случались редко, и римляне, одинокие и ни у кого не вызывавшие зависти, могли использовать для общественных или частных целей сохранившиеся постройки античных времен, если только подавляющее большинство этих построек не были в своем тогдашнем виде и состоянии бесполезны для города и его жителей. Стены продолжали очерчивать старую границу города, но сам город спустился с семи холмов на Марсово поле, и некоторые из самых благородных памятников прошлого, выдержав удары времени, оказались вдали от человеческого жилья, на пустынной обезлюдевшей земле. Дворцы сенаторов не были приспособлены ни к размеру дохода, ни к нравам их обнищавших потомков. Бани и портики вышли из употребления. В VI веке прекратились игры в театрах, амфитеатрах и цирках. Некоторые храмы стали святилищами новой религии, победившей прежнюю, но христиане предпочитали, чтобы церковь в плане имела священную форму креста, а кельи и служебные помещения монастырей располагались тоже в определенном порядке, который был подсказан модой или разумом. При церковном правлении число этих благочестивых учреждений возросло в огромной степени; город загромоздили сорок мужских и двенадцать женских монастырей, шестьдесят капитулов и общин, которые объединяли каноников и священников, от этого в X веке население обезлюдевшего города вместо увеличения сократилось еще больше. Но если формы древней архитектуры не вызывали интереса у народа, не чувствовавшего, в чем их польза и красота, то материал древних зданий, который был у римлян в изобилии, они пускали в дело по любому требованию нужды или суеверия; дошло до того, что прекрасные колонны ионического и коринфского ордеров и скульптуры из самых роскошных сортов паросского и нумидийского мрамора были унижены до роли подпорок здания монастыря или конюшни. Огромный урон, который турки каждый день наносят городам Греции и Азии, может служить печальным примером подобного разорения. Из тех, кто постепенно уничтожал памятники Рима, только Сикст V заслужил оправдание, когда использовал камни Септизония в великолепном и прославленном здании – соборе Святого Петра. На обломки или развалины, как бы они ни были изувечены или осквернены, можно смотреть с удовольствием и сожалением; но основную часть этого мрамора лишили не только места и пропорций, а даже его природы: пережгли на известь для изготовления цемента. Со времени появления Поджио на Капитолии исчезли из глаз храм Согласия и еще многие массивные постройки, и в эпиграмме, сложенной в ту же эпоху, с оправданным и благоговейным страхом сказано, что дальнейшее следование этой привычке в конце концов погубит все памятники античной древности. Только малочисленность этих памятников смогла уменьшить аппетиты римлян и заставила их меньше разорять собственный город. Воображение Петрарки могло населить Рим могучим народом, и мне трудно поверить, чтобы даже в XIV веке численность жителей Рима упала до жалкой цифры в тридцать три тысячи, которую указывает один тогдашний список. Если с этого времени до правления Льва X население увеличилось до восьмидесяти пяти тысяч, то рост числа граждан в какой-то степени был губительным для древнего города.

   Я оставил напоследок самую мощную по степени власти и по силе действия причину разрушения – вражду между самими римлянами. При власти греческих и французских императоров покой города нарушали частые, но случайные бунты. Только со времени упадка второй из этих властей, то есть с начала X века, мы можем говорить о разгуле войны между частными лицами, когда воюющие стороны безнаказанно нарушали законы судебного кодекса и Евангелия и не уважали ни величие отсутствующего государя, ни сан и саму особу присутствующего наместника святого Петра. В течение пятисот мрачных лет Рим постоянно страдал от кровавых ссор знати и народа, гвельфов и гибеллинов, рода Колонна и рода Орсини. Многое осталось неизвестно историкам, а многое было признано слишком ничтожным для упоминания в истории, но в двух предыдущих главах я все же описал причины и последствия этих беспорядков. В эпоху, когда каждая ссора решалась мечом и никто не мог доверить свою жизнь или свое имущество бессильному закону, могущественные граждане ради своей безопасности или для нападения вооружались против внутренних врагов, которых боялись или ненавидели. Такие опасности и замыслы были характерны для всех итальянских государств, за исключением одной лишь Венеции; аристократы незаконно присвоили себе право превращать свои дома в крепости и возводить мощные башни, способные устоять против внезапного нападения. Города были наполнены этими символами вражды, и пример Лукки, где насчитывалось триста таких башен и был принят закон, устанавливавший для них предельную высоту в восемьдесят футов, мы можем, с необходимыми поправками, мысленно распространить на более богатые и многолюдные государства. Устанавливая мир и справедливость в Риме, сенатор Бранкалеоне начал с того, что разрушил (как мы уже знаем) сто сорок римских башен, но даже в последние дни безвластия, в правление Мартина V, сорок четыре башни еще стояли в одном из тринадцати или четырнадцати округов города. Римляне с величайшей охотой приспосабливали для этой вредной роли остатки Античности. Храмы и арки стали широкой и прочной основой для новых кирпичных и каменных построек; мы можем вспомнить современные башенки, которые были сооружены на фундаментах триумфальных памятников Юлия Цезаря, Тита и Антонинов. Театр, амфитеатр или мавзолей после небольшой перестройки превращался в сильную и просторную крепость. Мне нет необходимости повторять, что мавзолей Адриана принял имя замка Святого ангела, Септизоний Севера смог выдержать приступ королевской армии, гробница Метеллы была не видна под пристроенными к ней укреплениями, театры Помпея и Марцелла стали домами семей Савелли и Орсини; грубая крепость понемногу теряла свой суровый вид, превращаясь в роскошный и изящный итальянский дворец. Даже церкви были окружены оружием и крепостными стенами, артиллерийские орудия на крыше собора Святого Петра наводили ужас на Ватикан и этим вызывали возмущение у всего христианского мира. Если укрепление существует, оно обязательно будет атаковано, а что атаковано, то может быть уничтожено. Римляне приняли и закрепили государственным указом решение, что если они смогут вырвать у пап из рук замок Святого ангела, то полностью уничтожат этот памятник рабства. Каждое оборонительное сооружение могло быть взято в осаду, и при каждой осаде трудолюбиво применялись приемы и орудия разрушения. После смерти Николая IV в оставшемся без государя и сената Риме шесть месяцев бушевала яростная гражданская война. Один тогдашний кардинал-поэт сказал об этом так: «Дома рушились, раздавленные тяжестью огромных камней, удары тарана пробивали стены, башни были охвачены огнем и дымом, и нападавших воодушевляла жажда грабежа и мести». Тирания закона завершала дело войны, и итальянские партии по очереди слепо и необдуманно мстили своим противникам. Сравнивая дни войн, которые вели чужеземцы, с веками местных междоусобиц, мы должны сказать, что междоусобицы гораздо сильнее разрушили город. Наше мнение подтверждают слова Петрарки: «Взгляните на останки Рима, образ его первоначального величия! Ни время, ни варвары не могут похвалиться тем, что совершили эти поражающие своим размером разрушения; нет, это сделали граждане Рима, самые знаменитые его сыновья; ваши предки (он пишет аристократу из семьи Аннибальди) сделали с помощью тарана то, что финикийский герой не смог совершить мечом». Две последние причины разрушения должны были в какой-то степени усиливать одна другую: дома и башни, разрушаемые в ходе гражданских войн, постоянно нуждались в материалах для обновления, и эти материалы брали из античных памятников.

Колизей

   Эти общие замечания можно применить в частном случае к амфитеатру Тита, получившему имя Колизей то ли за свой огромный (колоссальный) размер, то ли из-за колоссальной статуи Нерона. Это здание, будь оно оставлено на волю времени и природы, возможно, стояло бы вечно. Любознательные ценители старины, которые сосчитали зрителей и места, склонны полагать, что над верхним рядом каменных ступеней амфитеатра были надстроены по его периметру, одна над другой, несколько деревянных галерей, которые много раз сгорали при пожарах, но восстанавливались по приказу императоров. Все драгоценное, все, что можно было унести, и все языческое: статуи богов и героев и дорогостоящие литые украшения или скульптуры, отлитые из бронзы либо покрытые листовым золотом или серебром, – все это стало первой жертвой завоевателей или фанатиков, сделалось добычей алчных варваров или христиан. В массивной каменной кладке Колизея видно много дыр; о том, какие несчастья послужили причиной его разрушения, существуют два наиболее правдоподобных предположения, соответствующие разным причинам беды. Эти камни были соединены прочными креплениями из бронзы или железа, и грабители не упустили из виду то обстоятельство, что неблагородные металлы тоже стоят денег. Свободное пространство было превращено в ярмарку или рынок, и в одном древнем описании Рима упоминаются ремесленники из Колизея; эти мастеровые могли проделывать или расширять отверстия в кладке и вставлять туда шесты, на которых держались их ларьки или навесы. В своем нагом величии Колизей вызывал трепет и восхищение у любовавшихся им паломников с севера, и их грубый восторг выплеснулся в великолепной поговорке, которая была записана в VIII веке в отрывках из сочинений Беды Достопочтенного: «Пока стоит Колизей, будет стоять Рим; когда обрушится Колизей, погибнет Рим; когда погибнет Рим, погибнет весь мир». По правилам современного воинского искусства место, над которым господствуют три холма, не было бы выбрано для крепости, но мощные стены и арки Колизея могли сопротивляться боевым машинам, внутри его мог разместиться многочисленный гарнизон, и пока одна партия занимала Ватикан и Капитолий, вторая держала оборону на Латеране и в Колизее.

   Отмену древних игр в Риме не следует понимать в строгом смысле этих слов. Во время карнавалов проводились спортивные состязания на Тестакийском холме или в Агональном цирке, и делалось это согласно законам или обычаям города. Сенатор в блеске роскоши с достоинством председательствовал на них, присуждал и вручал награды – золотое кольцо либо отрез сукна или шелка, называвшийся паллиум. Средства, затраченные в течение года на устройство состязаний, возмещались за счет налога, который выплачивали евреи. Бег, скачки всадников и гонки колесниц были облагорожены боем на копьях и турниром, в которых принимали участие семьдесят два римских юноши. В 1332 году в самом Колизее был устроен бой быков по обычаю мавров и испанцев, и в одном дневнике, автор которого жил в те времена, сохранилось описание этого празднества – живая картина тогдашних нравов. Были восстановлены и размещены в подходящем порядке скамьи. Приглашения всем желающим знатным мужчинам испытать свое воинское мастерство и отвагу в этом опасном приключении были отправлены даже в далекие Равенну и Римини. Римские дамы были разделены на три отряда, каждый из которых занял один из трех балконов, обитых в этот день алым сукном. Якова ди Ровере, известная красавица, возглавляла матрон из кварталов за Тибром, где жители сохранили чистоту местной крови и до сих пор имеют те же черты лица и характера, что были у их античных предков. Остальной Рим был, как обычно, разделен между семьями Колонна и Орсини. Обе партии гордились многочисленностью и красотой своих женских команд; с похвалой упомянуты прелести Савеллы Орсини, а семейство Колонна сожалело об отсутствии самой молодой из своих представительниц, которая подвернула ногу, гуляя по саду башни Нерона. Порядок выступления бойцов определялся жребиями, которые вынимал почтенный гражданин старых лет; они спускались на арену, иначе называвшуюся «яма», и сражались с дикими зверями – как мне кажется, в пешем бою и одним копьем. Среди толпы участников наш летописец выделил имена, цвета и девизы двадцати самых прославленных граждан Рима и церковного государства: Малатеста, Полента, делла Балле, Кафарелло, Савелли, Капоччо, Конти, Аннибальди, Альтьери, Кореи. Цвета они выбирали согласно своему вкусу и обстановке. В их девизах, выражавших надежду и отчаяние, звучат рыцарская учтивость и воинская отвага. «Я одинок, как младший из Горациев» – признание бесстрашного чужеземца. «Живу без утешения» – вдовец оплакивает смерть жены. «Пылаю под пеплом» – это влюбленный, сдерживающий свои чувства. «Обожаю Аавинию или Лукрецию» – двусмысленное признание в страсти современного типа. «Моя вера так же чиста» – девиз рыцаря, одетого в белое. «Кто сильнее меня?» – девиз рыцаря в львиной шкуре. «Если я утону в крови – какая прекрасная смерть!» – желание того, кто полон свирепой отваги. Орсини из-за гордости или благоразумия не вышли на поле сражения, но на нем появились три их наследственных врага из семьи Колонна, чьи девизы говорили о величии их имени. «Хотя я печален, я силен», «Я так же силен, как велик» и «Если я паду, вы, – он обращался к зрителям, – падете со мной»; последнее (по словам писателя, современника этих событий) означало: другие семьи – подданные Ватикана, и лишь одни Колонна – сторонники Капитолия. Схватки в амфитеатре были опасными и кровопролитными. Каждый боец по очереди сражался с диким быком, и можно сказать, что победа осталась за четвероногими: из них всего одиннадцать остались лежать на поле, а их противники потеряли девять человек ранеными и восемнадцать убитыми. Возможно, некоторым знатнейшим семьям пришлось надеть траур, но для народа пышные похоронные службы в церквах Святого Иоанна Латеранского и Санта Мария Маджоре стали вторым празднеством. Без сомнения, римлянам бы следовало проливать свою кровь не в таких сражениях, но, порицая их за безрассудство, мы вынуждены похвалить их за рыцарскую отвагу. Эти благородные добровольцы, которые, чтобы показать себя во всем великолепии, рисковали жизнью под балконами, где сидели их дамы сердца, вызывают у нас более благородное сочувствие, чем тысячи пленников и злодеев, которых против их желания тащили в кровавую бойню на арене.

   Такое использование амфитеатра для праздника было редким, возможно, единственным случаем; а потребность в материалах для постройки ощущалась постоянно, и граждане Рима могли удовлетворить ее в неограниченном размере, не страдая от угрызений совести. В XIV веке обе враждующие партии проявили постыдное согласие и заключили договор, по которому они обе получали право добывать камень из Колизея – бесплатной и общей каменоломни. Поджио жалуется, что большинство этих камней безумные римляне пережгли на известь. Чтобы прекратить это злоупотребление и не дать нарушителям закона совершать преступления по ночам в сумраке, просторе и уединении Колизея, Евгений IV окружил его стеной и своим указом, который долго сохранял силу, пожаловал и здание, и землю, на которой оно стоит, монахам соседнего монастыря. После его смерти стена была разрушена во время народного бунта, и если бы римляне сами с уважением относились к самому благородному памятнику, созданному их отцами, то посчитали бы оправданным решение, что он никогда не будет унижен передачей в частную собственность. Внутри Колизей был поврежден, но в середине XVI века, в эпоху хорошего вкуса и учености, внешние стены длиной тысяча шестьсот двенадцать футов были еще целы и невредимы; они представляли собой три возвышавшихся один над другим яруса арок, по восьмидесяти в каждом, и высота стен составляла сто восемь футов. В нынешнем разрушении виновны племянники Павла III, и каждый путешественник, глядя на дворец Фарнезе, может проклясть святотатство и роскошь этих князей-выскочек. Подобный же упрек можно адресовать и семье Барберини. Можно было с ужасом ждать, что каждое следующее поколение будет причинять древнему зданию новый урон, пока Колизей не оказался под защитой религии. Защитил его самый свободомыслящий из римских первосвященников, Бенедикт XIV, который освятил место, которое гонения и вымысел обрызгали кровью множества христианских мучеников.

Восстановление Рима

   Когда Петрарка впервые усладил свои глаза видом тех памятников, чьи разбросанные по земле обломки до сих пор прекраснее своих самых красноречивых описаний, он был изумлен тупым безразличием к ним самих римлян. Поэт был не восхищен, а унижен тем, что чужеземец с Роны оказался лучше знаком с древностями столицы, чем ее знатные люди и коренные жители, за исключением его друга Риенци и одного из Колонна. Невежество и легковерие римлян подробно и с большим старанием отражены в старинном описании Рима, которое было составлено примерно в начале XIII века. Не будем останавливаться на многочисленных ошибках в именах и местах, но вот легенда о Капитолии, которая может вызвать у нас презрительную или снисходительную улыбку. Безымянный автор пишет: «Капитолий назван так потому, что был главой всего мира, местом, где в прошлом жили сенаторы и консулы, правившие городом и земным шаром. Мощные и весьма высокие стены были покрыты стеклом и золотом и увенчаны крышей, которую украшала роскошнейшая и изящнейшая резьба. Ниже крепости стоял дворец, построенный в основном из золота и украшенный драгоценными камнями, который стоил примерно треть того, что стоит весь мир. Были также статуи всех провинций, расставленные по порядку. У каждой из них висел на шее колокольчик, и если какая-то провинция восставала против Рима, ее статуя по велению магии поворачивалась в ту сторону, где находилась провинция, колокольчик звенел, капитолийский прорицатель сообщал о знамении, и сенату становилось известно о приближающейся опасности». Вторым примером невежества, где незнания было меньше, но нелепости столько же, как в первом, можно считать вымысел о двух мраморных статуях, изображавших коней, которых ведут два обнаженных юноши. С тех пор эти статуи были переставлены от бань Константина на Квиринальский холм. Объявление их без всяких оснований работами Фидия и Праксителя еще может быть в какой-то мере оправдано, но безымянному сочинителю не следовало переселять этих греческих скульпторов из века Перикла на четыреста с лишним лет вперед, в век Тиберия, превращать их в философов или магов, чья нагота символизировала истину и знание, и уверять, что эти мудрецы назвали императору его поступки, совершенные в глубочайшей тайне, от предложенных в награду денег отказались, а вместо этого попросили о чести оставить после себя эти вечные памятники – свои изображения. Римляне, такие чуткие ко всему, что касалось магии, были бесчувственны к красотам искусства: глаза Поджио смогли увидеть не больше пяти статуй, и воскресение множества скульптур, которые случайно оказались засыпаны или намеренно были зарыты под развалинами, было отложено до более просвещенного и менее опасного для них века. Статуя Нила, которая теперь украшает Ватикан, была еще раньше найдена и осмотрена работниками, которые перекапывали виноградник возле храма, или монастыря, Минервы, однако нетерпеливый владелец, которого потревожил приход нескольких любопытных посетителей, вернул не приносивший денег мрамор в прежнюю могилу. Обнаружение статуи Помпея, десяти футов в длину стало причиной судебного разбирательства, поскольку она была найдена под стеной, разделявшей два владения. Беспристрастный судья вынес решение, что голову статуи надо отделить от туловища и удовлетворить требования обоих соседей. Этот приговор был бы выполнен, но заступничество одного из кардиналов и щедрость тогдашнего папы спасли римского героя из рук его соотечественников-варваров.

   Постепенно тучи варварства рассеивались, мирная власть Мартина V и его преемников, которая вернула порядок в церковное государство, восстановила и украшения города. Все, чем был улучшен Рим начиная с XV века, не было стихийным созданием свободы и изобретательности. Первый и наиболее естественный корень того огромного дерева, которым является великий город, – это труд и многочисленность населения граничащих с ним сельских областей, которые поставляют городу пропитание, сырье для мастерских и товары для торговли с другими странами. Но основная часть Кампании – сельской соседки Рима – превратилась в мрачный и пустынный дикий край. Чрезмерно разросшиеся поместья светских государей и духовенства возделываются ленивыми руками нищих и потерявших всякую надежду слуг и вассалов, и скудные урожаи хранятся под замком или вывозятся из Кампании ради выгод монополии. Вторая, более искусственная причина роста столицы – пребывание в ней монарха, расходы его роскошного двора и налоги с подчиненных столице провинций. Эти провинции и налоги Рим потерял, когда погибла империя. Хотя Ватикан и приманил к себе несколько ручейков перуанского серебра и бразильского золота, доходы кардиналов, сборы с вознаграждения за церковные службы, пожертвования паломников и клиентов и остаток церковных налогов представляют собой бедный и ненадежный источник дохода, который, однако же, поддерживает праздное существование двора и города. Жителей в Риме гораздо меньше, чем в крупнейших столицах Европы, – его население не превышает ста семидесяти тысяч человек. Внутри широкой окружности его стен семь холмов почти полностью покрыты виноградниками и развалинами. Красоту и блеск современного города можно объяснить злоупотреблениями правительства и влиянием суеверия. Правление каждого нового властителя (с редкими исключениями) было отмечено возвышением новой семьи, которую бездетный первосвященник обогащал за счет церкви и страны. Дворцы этих счастливцев-племянников представляют собой самые дорогостоящие памятники изящества и рабства: совершенства архитектуры, живописи и скульптуры были кощунственно поставлены им на службу; галереи и сады украшены драгоценнейшими произведениями Античности, собирать которые их научил хороший вкус или побудило тщеславие. Сами папы использовали доходы церкви более достойно – тратили их на роскошь католических богослужений; но здесь будет излишним перечислять благочестиво основанные папами алтари, часовни и церкви, поскольку их все, как малые звезды, затмевают подобный солнцу Ватикан и собор Святого Петра, самое прекрасное и великолепное здание, которое когда-либо было поставлено на службу религии. Слава Юлия II, Льва X и Сикста V окружена более высокими заслугами Браманте и Фонтаны, Рафаэля и Микеланджело; щедрость, которая проявлялась в великолепии дворцов и храмов, была с той же страстью направлена на возрождение трудов античной древности и подражание примеру древних. Лежавшие на земле обелиски были подняты и установлены на самых видных местах; из одиннадцати акведуков, построенных цезарями и консулами, три были восстановлены, их искусственные реки текли по длинному ряду старых или новых арок и вливали в мраморные бассейны потоки здоровой и освежающей воды. Зритель, который нетерпеливо спешит подняться по ступеням собора Святого Петра, задерживается возле колонны из египетского гранита высотой сто двадцать футов, поднимающейся между двумя высокими фонтанами, чья вода никогда не останавливается. Усердные знатоки древностей и ученые создали пояснения к карте, описанию и памятникам Древнего Рима, и паломники нового рода из дальних и когда-то диких стран Севера почтительно посещают не реликвии суеверия, а святыни империи, следы, оставленные героями.

Завершающие размышления об упадке и разрушении Римской империи

   Внимание и этих паломников, и каждого читателя должна привлечь «История упадка и разрушения Римской империи» – описание, возможно, самого великого и ужасного зрелища в истории человечества. Разнообразные причины и постепенно развивавшиеся последствия этого упадка и разрушения связаны со многими из наиболее интересных событий летописи человечества: с хитрой политикой цезарей, долго сохранявших имя и облик свободной республики; с беспорядками военного деспотизма; с возвышением и укреплением христианства и сектами внутри его; с основанием Константинополя; с разделением монархии; с вторжением и поселением на новых местах варваров из Германии и Скифии; с положениями гражданского законодательства; с личностью и религией Магомета; со светской властью пап-государей; с восстановлением Западной империи при Карле Великом и ее упадком; с Крестовыми походами латинян на Восток; с завоеваниями сарацин и турок; с гибелью греческой империи; с состоянием Рима и переворотами внутри его в Средние века. Историк может с похвалой отозваться о важности и многосторонности этой темы, но, сознавая свои собственные недостатки, он часто должен жаловаться на нехватку материалов. Среди развалин Капитолия мне впервые пришла мысль написать этот труд, который был мне развлечением и упражнением в течение двадцати лет жизни. Хотя он не так хорош, как мне бы хотелось, я наконец представляю его на суд публики, а она вольна оценить работу согласно своему любопытству и доброжелательности.

   Лозанна, 27 июня 1787 г.