Глава 69. Авторитет пап в Риме. Методы избрания папы. Переезд пап в Авиньон. Установление юбилея, то есть священного года. Римская аристократия

   В первые века упадка и разрушения Римской империи наш взгляд был все время прикован к ее царственной столице – городу, который дал законы самой прекрасной части земного шара. Мы следили за его судьбой сначала с восхищением, под конец с жалостью, но всегда внимательно. А когда это внимание переключалось с Капитолия на провинции, мы смотрели на них как на ветки, которые одна за другой были отрублены от ствола империи. Основание Второго Рима на берегах Босфора вынудило историка последовать за преемниками Константина, а любопытство побудило нас посетить самые дальние страны Европы и Азии, изучить причины и виновников долгого упадка византийской монархии. Завоевания Юстиниана вернули нас обратно на берега Тибра, и мы увидели освобождение древней столицы, но эта свобода была лишь сменой одного рабства на другое, возможно, более тяжелое. Рим уже был лишен своих трофеев, своих богов и своих цезарей, и власть готов была не более бесславной и угнетательской, чем тирания греков. В VIII веке христианской эры религиозное разногласие – спор о почитании икон – побудило жителей Рима провозгласить себя независимыми, а их епископ стал не только духовным, но и земным отцом свободного народа. Имя и образ Западной империи, которая была восстановлена Карлом Великим, до сих пор украшают необычную конституцию современной Германии. Но имя Рима должно и теперь внушить нам невольное уважение: климат (каким бы ни было его влияние) был уже не тот, что прежде, чистота крови была нарушена тысячами путей, но величественный вид римских развалин и память о прошлом величии вновь зажгли в народе искру прежнего духа нации. Во мраке Средневековья произошло несколько событий, достойных нашего упоминания. К тому же я не могу закончить эту книгу, пока не дам обзор состояния и перемен судьбы города Рима, который добровольно подчинился абсолютной власти пап примерно в то же время, когда Константинополь был порабощен оружием турок.

   В начале XII века^[227], во время Первого крестового похода латиняне почитали Рим как мать городов всего мира и как трон папы и императора, которые от этого Вечного города получили свои титулы, свои почести и право осуществлять свою земную власть.

   После такого долгого перерыва, возможно, будет полезно повторить, что преемники Оттонов и Карла Великого избирались за Рейном на собрании представителей своего народа. Но эти государи довольствовались скромным званием «король Германии и Италии», пока не пересекали Альпы и Апеннины, чтобы получить императорскую корону на берегах Тибра. При подъезде к городу их приветствовала длинная процессия духовенства и народа с пальмовыми ветвями и крестами, и грозные изображения волков, львов, драконов и орлов, развевавшиеся по воздуху на военных знаменах, символизировали исчезнувшие легионы и когорты республики. Король три раза давал клятву сохранить за римлянами их свободы – на мосту, у ворот и на лестнице Ватикана – и по обычаю раздавал дары, слабо подражая великолепию первых цезарей. В соборе, носящем имя Святого Петра, преемник этого святого возлагал корону на голову короля, и к голосу Бога присоединялся голос народа, который выражал свое единодушное одобрение возгласами «Долгой жизни и победы нашему господину папе! Долгой жизни и победы нашему господину императору! Долгой жизни и побед воинам римской и тевтонской армий!». Имена Цезаря и Августа, законы Константина и Юстиниана, примеры Карла Великого и Оттона Великого устанавливали в Риме верховную власть императоров. На монетах, которые выпускали папы, чеканились титул и изображение царствующего императора. Именно император осуществлял судебную власть в Риме и обозначал это тем, что вручал меч правосудия префекту города. Но имя, язык и манеры государя-варвара пробуждали в римлянах все их предрассудки. Цезари из Саксонии и Франконии были вождями феодальной аристократии и не могли осуществлять гражданскую и военную власть, а она является для правителя единственным средством обеспечить повиновение народа, который живет вдали от него и не терпит рабства, хотя, может быть, и не способен быть свободным. Каждый император всего лишь раз в своей жизни спускался с Альп во главе армии своих тевтонских вассалов. Я описал порядок его въезда и коронации в мирных условиях, но этот порядок обычно нарушался ропотом или мятежом римлян, встречавших своего владыку словно иноземного захватчика. Отъезд императора был всегда быстрым и часто позорным, а во время его долгого отсутствия, то есть в течение всего царствования, его авторитет оскорбляли и имя забывали. В Германии и Италии усиливались процессы, которые вели к независимости и подрывали основы верховной власти императоров. В конце концов папы восторжествовали, и их победа стала освобождением Рима.

   Из двух владык древней столицы император владел ею по непрочному праву завоевателя, а папа основывал свою власть на менее жестком, но более прочном фундаменте – мнении и привычке. Когда чужеземное влияние было устранено, пастырь был возвращен своей пастве и стал ей дорог. Наместник Христа не был назначен немецким двором по случайному выбору или за подкуп, а был свободно избран коллегией кардиналов, из которых большинство были уроженцами или жителями Рима. Их выбор утверждали своим одобрением должностные лица и народ, так что в конечном счете церковную власть, которой повиновались жители Швеции и Британии, избирали голосованием римляне. Это голосование определяло не только первосвященника, но и правителя столицы. Все верили, что Константин даровал папам светскую власть над Римом, и даже самые дерзкие знатоки гражданского права среди юристов, даже самые невежественные скептики только обсуждали правомочность императора и законность его дара. Истинность самого факта дарения глубоко укоренилась в умах благодаря невежеству и четырех-вековой традиции; вымышленное начало было стерто из памяти своими подлинными и постоянными последствиями. В надписях на монетах римский епископ именовался доминус, то есть господин; его епископское звание подданные признавали приветственными возгласами и клятвами в верности, и с добровольного или вынужденного согласия германских цезарей папы долгое время были верховными или подчиненными верховному государю правителями города и владельцами имущества святого Петра. Правление пап удовлетворяло предрассудки Рима и было совместимо с его свободой, а при более критическом рассмотрении можно увидеть еще более благородный источник папской власти – благодарность народа, спасенного папами от ереси и от притеснений греческого тирана. В эпоху суеверия кажется, что, если в лице одного правителя соединяются государь и священнослужитель, каждая из двух его властей укрепляет другую и что ключи от рая – самый надежный залог послушания на земле. Правда, святость сана могла быть запятнана человеческими пороками его носителя. Но скандалы X века были стерты из людской памяти более опасными строгими добродетелями Григория VII и его преемников, а в ходе борьбы, которую эти честолюбивые папы вели за права церкви, страдания и успехи первосвященников должны были в одинаковой степени увеличивать преклонение народа перед ними. Порой они были бедняками и странствующими изгнанниками, жертвами гонений, и апостольское воодушевление, с которым они шли на мученичество, должно было вызвать благосклонность и сочувствие к ним в душе каждого католика. А порой, могучие и громогласные, они из Ватикана возводили на престол, судили и низвергали королей. К тому же и самому гордому римлянину не было унизительно подчиняться священнику, чьи ноги целовали и чье стремя поддерживали преемники Карла Великого. Даже земные интересы горожан заставляли их обеспечивать покой и почет резиденции пап, из рук которых тщеславный и ленивый римский народ получал основную часть средств к существованию и богатств. Возможно, официальные доходы пап уменьшились, поскольку многие издавна принадлежавшие церкви поместья как в Италии, так и в провинциях были захвачены святотатственными руками завоевателей. Дары Пипина и его потомков были больше этой потери, но не могли ее возместить, поскольку папы не владели ими, а лишь предъявляли на них права. Но Ватикан и Капитолий питались щедротами огромной толпы паломников и просителей, которые прибывали постоянно и во все большем количестве: границы христианского мира раздвинулись настолько, что папа и кардиналы не успевали обратить внимание на множество церковных и светских дел, подлежавших их суду. Латинская церковь изменила порядок решения дел в своих судах, появилось и стало применяться на практике право обжалования приговора; теперь епископы и аббаты северных и западных стран должны были по приглашению или по вызову являться к порогу апостолов, чтобы защищать свое дело, обвинять или оправдываться перед их преемником. В летописях упомянуто как о редком чуде о том, что две лошади, принадлежавшие епископу Майнцскому и епископу Кёльнскому, пришли из-за Альп нагруженные золотом и серебром, и вернулись обратно с тем же грузом. Однако и богомольцы, и клиенты судебной власти скоро поняли, что успех гораздо больше зависит от ценности их даров, чем от правоты их дела. Эти приезжие из других стран начали старательно выставлять напоказ свое богатство и свою набожность, и деньги, потраченные ими на церковные или светские расходы, обращаясь разными путями, приносили пользу римлянам.

   Такие веские побудительные причины должны были сделать прочным благочестивое и добровольное повиновение римского народа его духовному и земному отцу. Но действие предрассудка и выгоды часто нарушают неуправляемые вспышки страстей. Индеец, который срубает дерево, чтобы собрать с него плоды, и араб, который грабит торговые караваны, проявляют такое же нетерпение – свойство дикого нрава, которое заставляет человека не замечать будущее ради настоящего и ради минутной выгоды, которую приносит грабеж, отказаться от долгого и надежного обладания важнейшими для него благами. Именно поэтому алтарь Святого Петра был осквернен безрассудными римлянами, которые воровали пожертвования и наносили раны паломникам, не подсчитав, сколько человек побоятся ехать в Рим из-за их негостеприимного кощунства и сколько денег эти люди могли бы потратить в городе. Даже действие суеверия переменчиво и ненадежно: раб, чей разум оно покорило, часто бывает освобожден своей завистью или гордостью. Доверчивое религиозное почтение к вымыслам и пророчествам священников сильнее всего действует на ум варвара, но именно такой ум меньше всего склонен предпочитать воображение рассудку или приносить земные желания и интересы в жертву ради далекой, невидимой и, возможно, существующей лишь в мыслях цели. Пока такой человек силен, то есть здоров и молод, его поступки все время будут противоречить его верованиям, и лишь тяжесть прожитых лет, болезни или беды пробудят в нем страх и заставят выполнить долг, подсказанный одновременно набожностью и угрызениями совести. Я уже отметил, что наше равнодушное к религии время – самое мирное и безопасное для духовенства. Когда суеверие царствовало, служители церкви могли питать большие надежды на невежество людей, но также испытывали большие страхи перед их буйной яростью. Их богатство, если бы постоянно увеличивалось, сделало бы их владельцами всего мира; но то, что приносилось в дар кающимся отцом, грабительски отбиралось его алчным сыном. То священникам поклонялись, то их грубо оскорбляли; один и тот же идол те же самые почитатели то ставили на алтарь, то бросали в пыль и топтали ногами. В тогдашней феодальной Европе военная сила была почетным званием и определяла границы верности. Среди этого буйства тихий голос закона и рассудка редко кто-нибудь слышал и еще реже кто-нибудь ему повиновался. Беспокойные римляне не желали терпеть ярмо на своей шее и обвиняли своего епископа в бессилии; а ему ни образование и воспитание, ни сан не позволяли достойно и эффективно применять оружие. Римляне, наблюдавшие первосвященника постоянно и на близком расстоянии, хорошо видели и причины, по которым он был выбран, и его житейские слабости, так что близость к папе должна была уменьшить в них то почтение, которое его имя и постановления внушали варварским народам. Эта разница не ускользнула от внимания нашего историка-философа, который написал: «Имя и авторитет римского двора были так грозны в отдаленных странах Европы, жители которых пребывали в глубочайшем невежестве и совершенно ничего не знали ни о самом папе, ни о его поведении. Но у себя дома папа внушал так мало уважения, что его непримиримые враги осаждали ворота самого Рима и даже заставляли его управлять этим городом согласно их желаниям». Послы, которые несли папе с самой дальней оконечности Европы сообщение о том, что самый великий властитель его времени смиренно, даже униженно склоняет перед ним голову, с величайшим трудом смогли пройти к нему и упасть к его ногам»^[228].



   С самого начала папства римским епископам приходилось сталкиваться с противостоянием, оскорблениями и насилием. В середине XII века Арнольд Брешианский основал движение за восстановление республики. Арнольд был изгнан из Рима папой Адрианом IV (единственным папой-англичанином) и императором Фридрихом Барбароссой, а затем заживо сожжен. Но в Риме было создано республиканское по форме правительство, в котором была должность сенатора.

Методы избрания папы

   Честолюбие – сорняк, который быстро и рано начал расти в винограднике Христа. При первых христианских государях кафедру Святого Петра соискатели оспаривали на выборах с помощью голосов народа, пуская в ход подкуп и насилие. Святыни Рима были осквернены кровью, и с III по XII век церковь часто сбивали с пути смуты из-за расколов. Пока окончательное решение принадлежало представителю гражданской власти, у которого можно было обжаловать предыдущие результаты, такие смуты были кратковременными и местными, достоинства испытывались беспристрастием или благосклонностью, и неудачливый соискатель не мог долго мешать торжеству своего соперника. Но после того, как императоры лишились своих прав и было постановлено, что наместник Христа не подлежит никакому земному суду, каждый раз, когда Святой престол освобождался, христианский мир мог быть втянут в противостояние и войну. Претензии кардиналов, духовенства более низких разрядов, знати и народа были нечетко определены и спорны. Свобода выбора была уничтожена смутами в городе, который больше не имел над собой старшего и не подчинялся никому. При кончине очередного папы две партии в двух разных церквах проводили две процедуры выборов. Между ними могло быть равновесие по количеству и весомости голосов, по времени избрания и по достоинствам кандидатов. Самые уважаемые служители церкви стояли частью за одну партию, частью за другую, а государь, который жил далеко и склонялся перед троном духовного владыки, не мог отличить ложный идол от истинного. Часто императоры сами создавали раскол, по политическим соображениям противопоставляя первосвященника-друга первосвященнику-врагу. Каждый соперник был принужден терпеть оскорбления от врагов, которых не пугала карами их совесть, и покупать поддержку своих сторонников, которых привлекли в его лагерь алчность или честолюбие. Александр III в конце концов отменил голосование народа и духовенства – источник смуты и навсегда установил новый, мирный порядок смены пап на престоле: дал право избирать папу одной лишь коллегии кардиналов. Обладателями этой важной привилегии могли становиться епископы, священники или дьяконы – в этом три разряда служителей церкви стали равны между собой. Но первое место в этой иерархии получили приходские священники Рима; члены коллегии могли быть родом из любого христианского народа, с их званием и должностью было совместимо управление богатейшими приходами или важнейшими епископскими епархиями. Сенаторы католической церкви, коадьюторы и легаты ее первосвященника носили пурпурную одежду – символ мученичества или царской власти. Они гордо заявляли, что равны королям, и величие их сана подчеркивалось их малочисленностью: до правления Льва X их число редко было больше двадцати или двадцати пяти. Этот мудро установленный порядок устранил все сомнения и скандалы, и корни раскола были вырваны так основательно, что за шестьсот лет священная коллегия всего один раз разделилась и выбрала сразу двух пап. Но было решено, что новый папа должен быть избран самое меньшее двумя третями голосов, и поэтому выборы часто откладывались из-за личных интересов или страстей кардиналов, а пока они старались продлить свое независимое правление, христианский мир оставался без главы. Григорий X, перед избранием которого папский престол пустовал почти три года, решил предотвратить повторение таких злоупотреблений. После некоторого сопротивления булла, с помощью которой он это сделал, была включена в каноническое законодательство. Для похорон скончавшегося папы и прибытия отсутствующих кардиналов она устанавливает срок в девять дней. На десятый день кардиналов запирают, каждого с одним слугой, в конклаве – общем помещении, не разделенном ни стенами, ни занавесками. Все необходимое подается внутрь через маленькое окошко, а дверь заперта с обеих сторон, и ее охраняют должностные лица города, которые следят, чтобы у кардиналов не было никакого сообщения с внешним миром. Если выборы не завершаются за три дня, роскошный стол кардиналов уменьшают до двух блюд – одного за обедом и одного за ужином. После восьми дней им подают лишь немного хлеба, воды и вина. Пока Святой престол не занят, кардиналы не имеют права ни получать свои доходы, ни брать на себя управление церковью – исключение составляют немногие и редкие чрезвычайные случаи. Все соглашения между выборщиками официально отменяются, и их честность подкрепляется их торжественным обетом и молитвами всех католиков. Некоторые положения этой буллы, неудобные из-за своей суровости или излишне строгие, постепенно были смягчены, но правило держать выборщиков взаперти по-прежнему исполняется строго и полностью. На кардиналов до сих пор действуют личными побуждениями: заставляют их ради собственного здоровья и собственной свободы торопить час своего освобождения, а более позднее усовершенствование – тайное голосование – накрыло борьбу внутри конклава шелковым покрывалом милосердия и вежливости. Эти законы лишили римлян возможности выбирать своего государя и епископа, и похоже, что опьяненные дикой и ненадежной свободой граждане Рима не почувствовали, что потеряли эту бесценную привилегию. Император Людвиг Баварский возродил пример Оттона Великого. После его переговоров с должностными липами римский народ был собран на площади перед собором Святого Петра. Авиньонский папа Иоанн XXII был низложен, и выбор его преемника был утвержден согласием и приветственными криками народа. Римляне свободным голосованием приняли новый закон, по которому их епископ не должен был покидать город более чем на три месяца в году и уезжать дальше, чем на расстояние двух дней пути от Рима, а если епископ, слуга общества, не возвращается в Рим после третьего вызова, его смещают с должности. Но Людвиг забыл о собственной слабости и силе предрассудков своего времени. Его бесполезный номинальный глава церкви был отвергнут всюду, кроме немецкого лагеря, а римляне презирали свое собственное создание. Антипапа стал молить о милости своего законного государя, и исключительное право кардиналов еще больше укрепилось в результате этой несвоевременной попытки его поколебать.

Переезд пап в Авиньон

   Если бы выборы всегда происходили в Ватикане, то права сената и народа не удалось бы попрать безнаказанно. Но римляне забыли об этих правах и сами были забыты за то время, пока папы не жили в их городе: преемники Григория VII не считали, что папы обычно живут в своем городе и своей епархии, но это не предписание самого Бога. Править вселенской церковью было важнее, чем заботиться об этой епархии. К тому же папы не могли быть в восторге от жизни в городе, где их власть всегда встречала сопротивление, а сами они часто оказывались в опасности. Они бежали от императорских притеснений и итальянских войн за Альпы, в гостеприимную Францию. Вначале они благоразумно покинули Рим с его смутами и стали жить и умирать в более спокойных местах – в Ананьи, Перудже, Витербо и других соседних городах. Когда паства обижалась на отсутствие пастыря или беднела из-за этого отсутствия, их возвращали в Рим суровыми указаниями на то, что святой Петр установил свой престол не в безвестной деревне, а в столице мира, и гневными угрозами, что римляне вооружатся, выступят в поход и уничтожат город и народ, посмевшие приютить папу. Папа робко и послушно возвращался и при встрече вместо приветствия получал счет на большую сумму за все расходы, вызванные его бегством, – плата за наем жилья, за проданную еду, различные расходы слуг и иноземцев, приезжавших к папскому двору. После этого папа на короткий срок получал покой и, возможно, власть, а потом его изгоняли прочь новые смуты и снова призывало обратно властное или почтительное приглашение сената. Во время этих происходивших от случая к случаю отступлений из Рима ватиканские изгнанники редко уезжали из столицы надолго или далеко. Но в начале XIV века апостольский престол был перенесен – и могло показаться, что навсегда – с Тибра на Рону. Причиной этого можно считать ожесточенную борьбу между папой Бонифацием VIII и королем Франции Филиппом Красивым. Духовный удар папы – отлучение от церкви – был отражен с помощью единения трех сословий и привилегий галльской церкви. Но папа не был готов отразить удар вещественного оружия, которое осмелился применить против него Филипп Красивый. Когда папа находился в Ананьи и не подозревал об опасности, его дворец и он сам были захвачены отрядом из трехсот конников, которых тайно наняли для этого Гийом де Ногаре, французский министр, и Чиарра Колонна, аристократ из римского, но враждовавшего с папой знатного семейства. Кардиналы разбежались, а жителей Ананьи французы совратили с пути верности и благодарности. Бесстрашный Бонифаций, один и без оружия, сел в кресло и стал, подобно древним сенаторам, ждать галльских мечей. Ногаре, противник-иностранец, только исполнил приказ своего повелителя, Колонна, враг-земляк, оскорбил Бонифация словами и ударами. В следующие три дня, когда папа находился в тюрьме, его жизнь была в опасности из-за лишений, которым эти двое его подвергали за ими же вызванное упорство. Их странное промедление дало защитникам церкви время и мужество для действий, и те освободили Бонифация от кощунственного насилия. Но его гордости, жизненно необходимой части его души, была нанесена тяжелая рана, и Бонифаций умер в Риме, сгорая от ярости и жажды мести. На его памяти есть пятна порока, которые сразу бросаются в глаза, – алчность и гордость, и мужество, достойное мученика, не возвело этого защитника церкви в святые. Это был (по словам современного ему летописца) грешник с великой душой, который пришел как лис, царил как лев, а умер как пес. Его сменил на престоле Бенедикт XI, самый кроткий из людей. Но и этот кроткий папа отлучил от церкви нечестивых посланцев Филиппа и проклял город Ананьи и его жителей ужасным проклятием, проявления которого суеверные люди видят и сейчас.

   После кончины Бенедикта утомительное промедление конклава при выборе из кандидатов, имевших равные шансы, прекратила своей находчивостью французская партия. Она внесла своевременное предложение, которое было принято: участники конклава должны в течение сорока дней выбрать папой одного из трех кандидатов, которых назовут их противники. Первым в списке был архиепископ Бордо, ярый враг своего короля и своей страны, но известный честолюбец. Его совесть подчинилась призыву удачи и приказам благодетеля, который узнал от быстрого гонца, что теперь от него зависит, кого выберут папой. Условия избрания были определены на личной встрече, и соглашение было заключено так быстро и настолько тайно, что конклав единогласно приветствовал восшествие на папский престол Климента V. Вскоре кардиналы из обеих партий с изумлением получили от нового папы повеление находиться при нем за Альпами, явились по этому вызову и там увидели, что у них нет никакой надежды вернуться обратно. Данное обещание и любовь к Франции побуждали папу жить в этой стране; он провез свой двор через Пуату и Гасконь, опустошая все кладовые в городах и монастырях, где останавливался по дороге, – так велики были его расходы. В конце концов он остановился в Авиньоне, и этот город более чем на семьдесят лет стал процветающим местом пребывания римского первосвященника, столицей христианства. К Авиньону было легко подъехать со всех сторон: с суши, с моря и с Роны. Южные провинции Франции ни в чем не уступают Италии; для папы и кардиналов были построены новые дворцы, а сокровища церкви вскоре привлекли туда искусства, создающие роскошь. Папа и кардиналы и прежде владели находившимся по соседству многолюдным и плодородным краем – графством Венесен, а позже они купили власть над Авиньоном у молодой и терпевшей бедствия Иоанны, первой королевы Неаполитанской, которая была и графиней Прованса, за низкую цену – восемьдесят тысяч флоринов. Под защитой французской монархии, среди послушного народа папы наслаждались почетом и покоем, которых долго не имели. Но Италия оплакивала их отсутствие, и одинокий обедневший Рим мог раскаиваться в том, что создал в своих стенах неуправляемую свободу, прогнавшую из Ватикана преемника святого Петра. Раскаяние древней столицы было запоздалым и бесплодным: святая коллегия после смерти ее старых членов была наполнена кардиналами-французами, которые смотрели на Рим и Италию с отвращением и презрением и дали из своей среды целый ряд сменявших друг друга пап – уроженцев той страны и даже той провинции, где они жили, а эти папы были неразрывно связаны со своей родиной.

Установление юбилея (святого года)

   Прогресс промышленности создал и обогатил итальянские республики. Эпоха их свободы – время наибольшего расцвета их населения и сельского хозяйства, мануфактур и коммерции, и механический труд их жителей постепенно становился все более тонким и превращался в изящное искусство талантливых мастеров. Но географическое положение Рима было не столь благоприятно, а его земли не так плодородны; его жители нравственно опустились от праздности, но гордость высоко поднимала их в собственных глазах, и они были глубоко убеждены, что подданные всегда должны кормить своими налогами столицу церкви и империи. В определенной степени этот предрассудок поддерживался тем, что к алтарям апостолов стекались паломники, и последний дар, оставленный папами в наследство Риму – Святой год – принес народу не меньше пользы, чем духовенству. С тех пор как Палестина была потеряна, полное отпущение грехов, которое раньше даровалось за участие в Крестовом походе, осталось без применения, и более восьми лет этот ценнейший капитал церкви лежал без движения. Новый канал для его обращения создал Бонифаций VIII, который умел совместить в себе два плохо сочетающихся порока: честолюбие и алчность. Этот папа был достаточно ученым для того, чтобы вспомнить про вековые игры и возродить эти празднества, которые когда-то устраивались в Риме в конце каждого века. Чтобы без риска измерить глубину народной доверчивости, была своевременно произнесена проповедь, умело распространялось по городу сообщение о будущих играх, были предъявлены несколько престарелых свидетелей, и 1 января 1300 года церковь Святого Петра заполнили верующие, просившие об индульгенции, положенной по обычаю в святое время. Папа, который наблюдал за их благочестивым нетерпением и сам его возбуждал, вскоре был убежден старинным свидетельством в справедливости их требований и отпустил все грехи всем католикам, которые в течение этого года и в каждый последующий подобный период придут на поклонение в церкви апостолов Святого Петра и Святого Павла. Радостное известие разнеслось по всему христианскому миру, и большие дороги стали непроходимыми из-за толп, приходивших поклониться святыням сначала из ближайших провинций Италии, а под конец из дальних королевств Венгрии и Британии, чтобы искупить свои грехи путешествием. Оно могло требовать больших расходов или много сил, но все же было не таким опасным, как военная служба. Все различия звания, пола, возраста и здоровья или болезни были забыты в этом общем движении, и много людей на улицах или в церквах были затоптаны насмерть теми, кто рвался вперед к богоугодной цели. Подсчет количества паломников не может быть ни простым, ни точным, притом их число, вероятно, преувеличивали ловкие служители церкви, хорошо знавшие, что пример заразителен; но один рассудительный историк, присутствовавший на этой церемонии, заверяет нас, что иностранцев, заполнявших Рим, ни разу не было меньше, чем двести тысяч одновременно. Другой зритель определяет, что за весь год их побывало в Риме два миллиона. Даже крошечные пожертвования с каждого из них в сумме составили бы сокровище, достойное царя. Два священника, принимавшие дары, день и ночь сгребали граблями в кучи, не считая, золото и серебро, которые паломники сыпали на алтарь Святого Павла. Это было счастливое время мира и изобилия; корма для скота было мало, места в гостиницах и на квартирах были невероятно дорогими, но запасы хлеба и вина, мяса и рыбы не иссякали благодаря умелой политике Бонифация и купленному гостеприимству римлян. Из города, где нет ни торговли, ни промышленности, быстро улетучиваются все случайно скопившиеся в нем богатства, алчность и зависть заставили следующее поколение римлян требовать у Климента VI новый святой год до конца столетия, который был еще далеко. Милостивый первосвященник удовлетворил их желание, дав слабое утешение потерявшим его римлянам, и оправдал изменение срока тем, что уподобил христианский святой год иудейскому из-за одинаковости имен. Паломники сошлись на его призыв, и их число, религиозное усердие и щедрость были не меньше, чем на первом празднике. Но они встретили на пути три бедствия: войну, мор и голод; многие жены и непорочные девушки были изнасилованы в итальянских замках, многие иностранцы были ограблены или убиты римскими дикарями, которых больше не сдерживало присутствие в городе их епископа. Нетерпением пап мы можем объяснить сокращение срока между святыми годами до пятидесяти, затем до тридцати трех и, наконец, до двадцати пяти лет, хотя второй из этих сроков равен времени жизни Христа. Щедрая раздача индульгенций, восстание протестантов и упадок суеверия уменьшили ценность святого года, но даже последний, девятнадцатый по счету, праздничный год был приятным и прибыльным временем для римлян, и улыбка философа не нарушит ни торжества священников, ни счастья народа.

Римская аристократия

   В начале XI века Италия находилась под тиранической властью феодалов, одинаково враждебной государю и народу. За права человеческой природы этим тиранам мстили многочисленные итальянские республики, которые быстро распространяли свою свободу и свою власть за пределы своего города на прилегающие к нему земли. Меч аристократии был сломан: рабы феодалов были освобождены, замки разрушены; феодалам пришлось научиться жизни в обществе и подчинению, и в Венеции и Генуе, где аристократы были самыми гордыми, любой из них был подсуден закону. Но римское правительство, слабое и правившее беспорядочно, было не в силах надеть ярмо на мятежных сыновей Рима, которые и в городе, и вне его лишь зло смеялись над властью гражданских чиновников. Это уже была не борьба между знатью и простонародьем за то, кому править государством. Теперь бароны отстаивали силой оружия свою личную независимость, их дворцы и замки были укреплены на случай осады, и каждого из них в его личных спорах с другими поддерживали многочисленные вассалы и слуги. Они не были уроженцами Рима; ни происхождение, ни любовь не привязывали их к стране, где они жили.

   Если бы в те годы в Риме мог появиться настоящий римлянин прежних времен, он, возможно, отказался бы считать своими земляками этих высокомерных чужеземцев, которые презирали имя гражданина и гордо именовали себя князьями Рима. После ряда переворотов, о которых мало что известно, все родословные записи были утрачены, прозвища – отличительный признак знатных людей – были упразднены, кровь разных народов перемешалась сотнями способов; готы и лангобарды, греки и франки, немцы и нормандцы получили лучшие в Риме владения благодаря щедрости королей или в награду за доблесть. Примеры этого рода можно найти легко, но был случай, когда до сенаторского и консульского званий возвысилась еврейская семья – событие, подобного которому не было за все долгие годы пленения этих несчастных изгнанников. Во времена папы Льва IX богатый и ученый еврей принял христианство и при крещении в знак почета был назван именем папы, который стал его крестным отцом. Петр, сын этого Льва, проявил благочестие и мужество в борьбе за дело папы Григория VII, и тот доверил своему верному стороннику управление бывшим мавзолеем Адриана, он же башня Крешенци, который теперь называется замком Святого ангела. И отец, и сын имели большое потомство; свои богатства, приобретенные путем ростовщичества, они разделили с самыми знатными семьями Рима; через браки они приобрели столько родни и союзников, что внук новообращенного благодаря сильным родственникам был возведен на престол Святого Петра. Большинство духовенства и народа поддерживало его избрание, и лишь красноречие святого Бернарда и победа Иннокентия II заклеймили этого внука по имени Анак-лет названием «антипапа». После поражения и смерти Анаклета о потомках Льва ничего не известно, а среди современных аристократов не найдется никого, кто бы очень хотел иметь предком еврея. В мои намерения не входит перечисление всех римских семей, которые вымерли в те или иные годы, или тех, которые в большем или меньшем блеске продолжают существовать до сих пор. Франджипани – старинный консульский род, который утверждает, что его имя происходит от слов «разломить хлеб», поскольку его предки благородно делились с нуждающимися хлебом во время голода, разламывая его на куски. За такую заботу о других они поистине заслужили больше славы, чем за то, что вместе со своими союзниками, семейством Корси, построили укрепления вокруг большого квартала Рима. Род Савелли, судя по своему имени, происходящий от сабинян, сохранил свое прежнее высокое положение. Вышедшая из употребления фамилия Капицуччи отчеканена на монетах первых сенаторов. Семья Конти поддерживает честь своих предков, графов, владевших городом Сигния^[229]. А представители рода Аннибальди должны быть очень невежественными или очень скромными, поскольку не производят свой род от карфагенского героя.

   Но среди этих пэров и князей Рима выделялись – а может быть, даже возвышались над ними – два соперничавших семейства: Колонна и Орсини, история которых стала важнейшей частью истории современного Рима. Происхождение имени и герба семьи Колонна объясняли многими сомнительными путями; при этом ораторы и собиратели древностей не забыли ни про колонну Траяна, ни про Геркулесовы столбы, ни про столб, у которого бичевали Христа, ни про огненный столп, который вел народ Израиля в пустыне. Первое историческое упоминание об этом семействе в 1104 году, свидетельствуя о его древности и могуществе, содержит и простое объяснение его имени. В то время семья Колонна незаконно захватила город Кавы, за что Пасхалий II послал против нее войска, но эта же семья по наследству законно владела в провинции Кампания городами Загарола и Колонна, из которых второй, вероятно, был украшен каким-нибудь высоким столбом, оставшимся от виллы или храма. Кроме того, эта семья владела половиной соседнего города Тускулум, отчего можно с большой вероятностью предположить, что они потомки графов Тускулума, которые в X веке были тиранами апостольской кафедры. По собственному мнению семьи Колонна и по мнению народа, ее первые отдаленные предки были родом с берегов Рейна, и германские государи не стыдились быть в действительности или по преданию родней благородному семейству, которое в течение семи столетий часто было прославлено достоинствами и всегда славилось удачей. К концу XIII века самая могущественная ветвь рода Колонна состояла из шести братьев и их дяди, которые все были либо видными военачальниками, либо выдающимися церковными иерархами. Один из них, Пьетро, был избран римским сенатором, привезен на Капитолий в триумфальной колеснице и в приветственных возгласах назван цезарем. Другие двое, Джованни и Стефано, получили титулы: один – маркиза Анконы, другой – графа Романьи – от папы Николая IV, покровителя их семьи, настолько склонного к ней, что на сатирических портретах его рисовали заключенным внутри полого столба. После его смерти Колонна своим высокомерным поведением вызвали недовольство самого неумолимого из людей – Бонифация VIII. Два кардинала Колонна – дядя и племянник – отказались признать избрание Бонифация, и на какое-то время Колонна были раздавлены его земным и духовным оружием. Бонифаций провозгласил крестовый поход против этих личных врагов; их имения были конфискованы, их крепости на обоих берегах Тибра были осаждены войсками наместника святого Петра и соперничавших с ними аристократов. Когда был разрушен их главный город Палестрина, в древности называвшийся Пренест, место, где он находился, было отмечено лемехом, что означало: отныне оно всегда будет пустым. Лишенные почетных званий и должностей, изгнанные, приговоренные к смерти, шесть братьев, скрываясь и постоянно находясь в опасности, странствовали по Европе, но не теряли надежду вернуть себе свободу и отомстить. Самым надежным убежищем и местом для осуществления этих надежд был для них французский двор. Это братья Колонна подали королю Филиппу мысль захватить папу в плен и руководили захватом; я бы похвалил их за величие духа, если бы они проявили уважение к несчастью и мужеству тирана, ставшего пленником. Римский народ отменил гражданские постановления Бонифация и вернул семье Колонна ее почести и имущество. Можно получить некоторое представление об их богатстве по их потерям, а о потерях по ущербу, который оценили в сто тысяч золотых флоринов и после кончины папы Бонифация взыскали с его сообщников и наследников. Все духовные осуждения и запреты, наложенные Бонифацием на эту семью, были отменены его благоразумными преемниками, и кратковременная буря только упрочила счастье рода Колонна. Чиарра Колонна, показавший свою отвагу при пленении Бонифация, гораздо позже вновь проявил ее при коронации Людвига Баварского, и благодарный император окружил столб на гербе семьи Колонна королевской короной. Но первым по славе и достоинствам в своем семействе был Стефано Колонна-старший, которого Петрарка любил и уважал как героя, возвысившегося над своим временем и достойного Древнего Рима. Преследования и изгнание позволили многим народам увидеть его военные и мирные дарования, и во время своих бедствий он вызывал не жалость, а почтение. Однажды ему угрожала опасность такого рода, что он был вынужден назвать свое имя и родину; тогда его спросили: «Где теперь ваша крепость?» – а он положил руку на сердце и ответил: «Здесь». Так же добродетельно он встретил возврат преуспевания; пока не наступила разрушающая старость, Стефано Колонна благодаря своим предкам, своему характеру и своим детям занимал высокие места в Римской республике и при авиньонском дворе.

   Семейство Орсини переехало в Рим из Сполето и в XII веке именовалось «сыновья Урсуса» по имени какого-то выдающегося человека того времени, которого звали Урсус по-латыни или Орсо по-итальянски (что означает «медведь») и о котором известно лишь то, что он их родоначальник. Однако Орсини вскоре стали выделяться среди римской знати количеством и смелостью своих родственников, мощью своих башен, почестями, полученными от сената и священной коллегии, и наличием в семье двух пап – Целестина III и Николая III, которые были из их рода и носили их имя. Их можно упрекнуть в том, что богатство досталось им путем злоупотребления родством: щедрый папа Целестин отдал в руки своих родственников поместья, ранее принадлежавшие престолу Святого Петра, а честолюбивый Николай добивался для своих родных союза с монархами, основал для них новые королевства в Ломбардии и Тоскане и назначил их пожизненными сенаторами Рима. Все, что было сказано о величии семьи Колонна, умножает и славу Орсини, их постоянных и равных по силе противников в долгой наследственной вражде, которая больше двухсот пятидесяти лет тревожила церковное государство. Истинной причиной их вражды было нежелание уступать другим первенство и власть, но для уместного отличия от противников Колонна вошли в число гибеллинов – так называли себя сторонники императора; Орсини же причислили себя к гвельфам – партии церкви. На знаменах враждующих сторон были изображены у одной – орел, у другой – ключи, и эти две партии яростно сражались одна с другой еще долгое время после того, как первоначальная причина спора была забыта. После отъезда пап в Авиньон партии стали с оружием в руках оспаривать одна у другой опустевшую республику; соглашение о том, что каждый год будут выбирать двух сенаторов – по одному от каждой из сторон, было неудачным компромиссом и лишь продлило смуту. От их частной вражды город и страна пришли в запустение. На весах судьбы перевешивала то одна, то другая чаша, и успех сопутствовал то одной, то другой стороне. Но никто ни из той, ни из другой семьи не погибал от меча, пока самый прославленный защитник рода Орсини не был заколот внезапно напавшим на него младшим Стефано Колонной. Торжество Колонны запятнано упреком в том, что он нарушил перемирие, а поражение семьи Орсини вызвало низкую месть – убийство перед дверью церкви безвинного мальчика и двух его слуг. Тем не менее победоносный Колонна был провозглашен на пять лет сенатором Рима совместно со вторым сенатором, который должен был сменяться каждый год. И муза подсказала Петрарке желание, надежду и предсказание, что великодушный юноша, сын его почитаемого героя, возвратит Риму и Италии их первоначальную славу и что его правосудие истребит волков и львов, змей и медведей, которые подкапывают вечный фундамент мраморной колонны.