1. Долгий парламент. Классы и партии
|
Палата общин Долгого парламента отличалась сплоченностью и ясно видела цель борьбы, что было ново в английской истории. Прежде в парламент избирали отдельных лиц, учитывая их личные качества и положение в графстве или городе, а отнюдь не их политическую принадлежность. Однако в промежутке между парламентом 1628 г. и Долгим парламентом в стране начала оформляться первая политическая партия. Создание ее было делом рук группы пуританских сквайров и аристократов, таких как один из лидеров последнего парламента Пим, как Гемпден, выступление которого против корабельной подати принесло ему всеобщую известность, как предок всех вигов граф Бедфорд, как граф Эссекс, который, подобно своему отцу, пользовался безграничным влиянием среди горожан Лондона.
Во время выборов осенью 1640 г. Пим, Гемпден и другие предприняли ряд поездок по стране, агитируя за избрание видных пуритан и стремясь таким образом обеспечить за собой руководство всем оппозиционным движением. В результате партия крупной буржуазии, землевладельцев и купечества одержала на выборах блестящую победу, завоевав подавляющее большинство голосов. Партия эта не была республиканской, но она очень решительно выступала за подчинение короны парламенту, в котором она безраздельно господствовала. На первой сессии Долгого парламента новая партия не встретила серьезной оппозиции. Карл восстановил против себя почти все классы, роялистской же партии пока еще не существовало. Такие люди, как Гайд и Фолкленд, которые не были пуританами и впоследствии во время гражданской войны боролись на стороне короля, тем не менее повели вместе с большинством парламента атаку на королевский абсолютизм и требовали смещения Страффорда. В ноябре 1640 г. казалось, что победа уже одержана без единого выстрела. Страффорд и Лод были арестованы, другие непопулярные министры бежали за границу, и палата общин, которой удалось найти опору, с одной стороны, в лице шотландской армии, обосновавшейся в Ньюкасле, а с другой — в лондонских массах, превратилась в грозную силу. Лондон стал важнейшим центром революционного брожения и прогрессивной мысли. С упразднением цензуры Лода начали появляться памфлеты, участились выступления проповедников, в которых открыто дебатировались вопросы церковной и государственной власти; одновременно стали быстро расти и приобретать влияние многочисленные, дотоле либо совсем неизвестные, либо существовавшие тайно секты. Огромный политический эффект имели частые народные демонстрации у Вестминстера; они вынуждали короля идти на уступки и толкали парламентскую партию на еще более решительные действия. Нередко Пима и его сторонников пугала широта размаха сил, которые сами же они привели в движение, однако они и помышлять не могли о том, чтобы обуздать эти силы, — в борьбе против короля они никак не могли пренебречь поддержкой народных масс. В марте Страффорд был обвинен в государственной измене. Поскольку измена обычно рассматривалась как преступление против короля, а Страффорд во всех своих действиях выступал от имени короля, явилась необходимость выработать новую концепцию понятия измены как измены по отношению к государству и свободе подданных. Такое преступление не предусматривалось законом, однако Пим и его последователи понимали, что пока жив Страффорд, сохраняется опасность контрреволюции, в случае которой под угрозу ставилась их жизнь. Когда стало ясно, что палата лордов не склонна признать Страффорда виновным, процедуру неожиданно изменили и был внесен на рассмотрение билль о государственной измене. Весьма показательно для характеристики общественного мнения того времени то обстоятельство, что против билля в палате общин было подано лишь 59 голосов и при этом в большинстве случаев вследствие возражений процедурного порядка, а совсем не ради желания сохранить жизнь Страффорду. Наступление кризиса было ускорено раскрытием заговора офицеров армии в Йорке, замышлявших устроить поход на Лондон, освободить Страффорда и распустить парламент. Заговор поощрялся Карлом и королевой; во главе его стояли самые беспринципные и безответственные придворные и просто авантюристы, люди, подобные Горингу, человеку, о котором несколько позже роялистский историк Кларендон писал, что он «без колебаний мог пойти на любой обман, на любое вероломство ради удовлетворения своего самого ничтожного желания или каприза» и что «поистине, ему не хватало лишь усердия... чтобы с успехом превзойти всех своих современников в самой последней низости». Раскрытие заговора вызвало в Лондоне панику. Уже в начале мая билль об осуждении Страффорда был с невероятной поспешностью проведен через обе палаты и представлен на подпись королю. Одновременно Карлу был послан билль, направленный против возможных попыток короля распустить парламент без согласия на то самого парламента. В течение нескольких дней толпы демонстрантов окружали Вестминстер, угрожая осадить и разграбить королевский дворец Уайтхолл. Карл вынужден был уступить, и 12 мая в Тоуэре при огромном скоплении народа — до двухсот тысяч человек, по свидетельству современников,— Страффорд был обезглавлен. После этого стало очевидно, во-первых, то, что началась решительная битва, в которой обе стороны боролись за абсолютное превосходство, и, во-вторых, что парламентской партии предстояло или победить, или погибнуть, ибо Карла могло удовлетворить только ее полное уничтожение. После смерти Страффорда в рядах оппозиции началось размежевание сил. Умеренные, те, кто верил в возможность разделения власти между королем и парламентом, стали один за другим переходить в лагерь роялистов. Этот процесс, однако, не выявляется четко до следующей сессии, и еще до раскола парламент принял ряд мер, в соответствии с которыми налоги, принятые без санкции парламента, объявлялись незаконными, а Звездная палата и другие суды, основанные на королевских прерогативах, упразднялись. Карл не посмел открыто выступить против этих мер, но продолжал вести тайные переговоры с офицерами и католиками, одновременно стремясь сколотить ядро роялистской партии внутри самого парламента. В августе палата общин впервые раскололась надвое при обсуждении так называемого «билля о корнях и ветвях», по которому епископат уничтожался и во главе церкви ставилась комиссия из лиц, не имеющих духовного звания и назначаемых парламентом. Вопрос этот носил политический характер, так как епископы, сидевшие в палате лордов, создали, по указанию короны, блок, призванный защищать ее интересы. «Радикальный билль» был, таким образом, попыткой пресечь возможность создания роялистской партии внутри парламента. Когда осенью палаты собрались вновь, возник новый внешний кризис, и в связи с этим со всей остротой встали вопросы о власти и о вооруженных силах, расколовшие палату общин на две почти равные части. Кризис этот вызван был восстанием ирландцев, согнанных с земли и угнетавшихся Страффордом, а теперь освобожденных от ограничений, наложенных его деспотической властью. Из-за Ирландского моря доходили в Англию страшные и полные преувеличений рассказы о массовом истреблении переселенцев-протестантов. Как для пуритан, так и для роялистов ирландские католики были дикарями, которых надо было безжалостно уничтожать, но чтобы их уничтожить, нужна была солидная армия. Кто мог бы возглавить такую армию? Пуритане знали, что Карл мог с одинаковым успехом использовать ее как против ирландцев, так и против парламента. Роялисты, в свою очередь, также боялись доверить армию пуританским лидерам палаты общин, и к тому же создание армии и руководство ею всегда являлись, правом и обязанностью короны. В ноябре пуритане выступили с Великой ремонстрацией, чисто партийным документом, в которой они, искусно используя все предрассудки протестантов, доказывали, что королю ни в коем случае не следует доверять армию. О том, насколько равны были силы партий в это время, можно судить по тому факту, что ремонстрация принята была большинством лишь в одиннадцать голосов. Если бы Карл удовольствовался тем, что настаивал бы на своих исконных правах и букве закона, он, быть может, добился бы некоторого успеха в этот период. Но он предпочел довериться наемным дворянам-бандитам, которые вооруженными группами разгуливали по лондонским улицам, провоцируя стычки с горожанами и подмастерьями, а последние во всяком случае всегда готовы были дать отпор. В конце концов Карл сам уничтожил все преимущества своего юридического положения, предприняв открытую попытку арестовать Пима, Гемпдена и еще троих парламентских лидеров. 4 января в сопровождении вооруженного отряда в несколько сот человек он явился в палату общин и потребовал ареста пяти ее членов. Однако те были предупреждены и успели укрыться в Сити. Пим всегда владел мастерством политической тактики и теперь ловко использовал создавшееся положение. Моментально забили тревогу. Для защиты от резни членов парламента вызвано было лондонское ополчение, и парламент перенес свои заседания в Гилдхолл — в самый центр Сити. 10 января Карл бежал в Йорк, и туда же в течение зимы по-двое и по-трое постепенно перебралась одна треть палаты общин и две трети палаты лордов. Обе стороны одновременно начали готовить силы для вооруженного столкновения. При этом следует отметить, что условия борьбы были продиктованы деятельностью Долгого парламента. Карл уже не мог опереться на права короля как «божьего помазанника» или открыто бороться за достижения своих подлинных целей. Он теперь вынужден был говорить языком своих противников, используя таланты конституционного монархиста Гайда при составлении официальных воззваний к народу. В одном из таких воззваний он заявлял: «Я желаю управлять в соответствии с известными законами страны и желаю, чтобы свобода и собственность подданного охранялись с их помощью так же заботливо, как его справедливые права. И... я торжественно и честно обещаю перед богом поддерживать справедливые привилегии и свободу парламента... а особенно соблюдать неприкосновенность законов парламента, одобренных мною». Хотя совершенно ясно, что все это было только притворством, интересно, однако, сопоставить язык приведенных строк с речью судьи Финча, произнесенной за несколько лет до этого1. Такая умеренность в выражениях, естественно, привлекала к королю многих из тех, кто при иных условиях не стал бы его поддерживать, и, таким образом, когда началась война, в числе его сторонников были уже не только горинги, а и такие люди, как Фолкленд, страстный противник войны и тирании, Эдмунд Верни, вынужденный чувством лояльности «охранять и защищать то, что противоречит моей совести». В то же время и на стороне парламента были свои горинги — много лицемеров, продажных карьеристов, деспотов-сквайров, дворян, огораживающих земли, вроде графа Бедфорда и Манчестера, против которых в защиту интересов йоменов Восточной Англии в свое время выступал Кромвель. Это все само собой разумеется, но иногда забывают, что в дореволюционной борьбе важны не благородство или низость побудительных мотивов отдельных лиц, а расстановка классовых сил и цели, за которые эти классы борются. Тем не менее следует учитывать, что в то время как фолкленды были далеко не от всего сердца преданы королю, что их постоянно мучили угрызения совести, требовавшей верности как той, так и другой стороне, лучшие и наиболее прогрессивные парламентариев были полны решимости довести войну до победного конца и понимали, за какие цели ведется борьба. На стороне парламента был прежде всего Лондон, представлявший в те времена по сравнению с другими городами Англии более значительную и решающую политическую силу, чем в наши дни. Он насчитывал около 300 тыс. жителей и по размерам был по крайней мере в десять раз больше ближайших, по величине крупных городов, таких как Бристоль и Норидж. Лондон был оплотом правого крыла парламентских сил — пресвитериан, как стали называть, без определенного к тому повода, партию землевладельцев и богатых купцов. Народные массы Лондона в политическом отношении находились под влиянием купечества. Лондонцы были организованы в отряды ополчения, являвшиеся лучшими стрелковыми частыми из тех, которыми располагал парламент, и были фанатически преданы своему умеренному вождю графу Эссексу до тех пор, а в какой-то степени даже и после того, как он обнаружил свою полнейшую бездарность, приведшую их к катастрофе во время унизительного отступления при Лостуитиеле. К этим же силам примыкало и большинство более мелких, но все же достаточно богатых, преуспевающих и весьма склонных к коммерции представителей джентри Востока, Юга и Центральных графств Англии. Всегда существовала тесная связь между джентри и купечеством; купцы часто покупали имения и становились помещиками, а младшие сыновья джентри непрерывно пополняли ряды купечества. Лильберн, например, был сыном дургамского сквайра, служившего подмастерьем у лондонского суконщика. И, пожалуй, именно через подмастерьев, многие из которых происходили из состоятельных семей, купцам удавалось оказывать влияние на народные массы Лондона в целом. Далее на стороне парламента находились индепенденты — левое крыло — в основном из рядов йоменов, а также торговцев и ремесленников мелких провинциальных городов. Они представляли собой наиболее демократическую и революционную часть движения, и именно они-то и создали тот прекрасный боевой материал, из которого была впоследствии создана Армия нового образца. Однако они не могли выдвинуть руководителей из своих собственных рядов, поэтому им пришлось положиться (что и привело их к гибели) на наиболее энергичных и умных представителей дворянства. Парламент пользовался наибольшим влиянием в городах, а также в районах Востока и Юга, т. е. в самых богатых и наиболее экономически развитых областях страны. Он, кроме того, располагал поддержкой флота и контролировал почти все порты, а через них и всю внешнюю торговлю. Это обстоятельство давало большие преимущества оппозиции, так как парламент мог установить на продолжительное время высокие налоги и финансировать войну организованным путем, в то время как король мог рассчитывать лишь на щедрость отдельных лиц, помогавших ему, и был совершенно лишен возможности получить какую-либо помощь из-за границы. В условиях продолжительной войны такое преимущество было одним из решающих, хотя на первых порах для парламента, имевшего достаточно средств для организации и оснащения армии, весьма трудной задачей оказался набор солдат с надлежащим боевым опытом. Король располагал такими силами, которые могли иметь успех лишь в случае быстрой победы. Влияние короля было особенно сильно на Западе и на Севере, т. е. в самых бедных, но наиболее воинственно настроенных областях королевства. За королем шли католики, еще довольно сильные в тех местах, и представители крупного полуфеодального дворянства окраин, которые именем короля еще могли набрать большое войско из числа своих арендаторов и других зависимых лиц. К числу таких дворян относился граф Ньюкасл, который создал превосходный пехотный отряд «Белых кафтанов», состоявший из горных стрелков с шотландской границы, а также богатейший католик граф Устер и граф Дерби, имевший обширные владения в Ланкашире. Из расколовшегося мелкопоместного дворянства на стороне короля были, главным образом, люди, обладавшие военным Опытом, добровольцы Тридцатилетней войны, фехтовальщики, искусные наездники-охотники, из которых можно было организовать отличную конницу, которая и была вскоре создана под руководством племянника короля Руперта. Как бы мы ни рассматривали разделение сил, с точки ли зрения классов или географических районов, вывод будет один: борьба шла между наиболее прогрессивными силами страны, использовавшими в качестве орудия парламент, с одной стороны, й наиболее консервативными силами, сплотившимися вокруг короны, — с другой. Конечно, имелось бесчисленное количество исключений, в каждом графстве, в каждом городе было свое меньшинство, и в начальной стадии войны во многих районах шла упорная борьба за власть между враждующими партиями. Только на Востоке и в графствах, примыкавших к Лондону, с одной стороны, и на крайнем Севере и Западе — с другой, наблюдалась заметная диспропорция в распределении сил. В Ланкашире местная борьба между пуританами текстильных городов и католиками сельских районов приняла особенно ожесточенный характер. Наконец, следует отметить, что война шла между двумя общественными меньшинствами. Целые классы — фермеры-арендаторы и особенно наемные рабочие — стояли вне борьбы и принимали в ней участие лишь в случае призыва на военную службу; во всех классах многие оставались нейтральны или оказывали довольно пассивную помощь той или другой стороне. Об этом свидетельствует тот факт, что на протяжении всей войны с обеих сторон под ружьем было1 не более 150 тыс. человек, причем многие из них были взяты по принудительному набору. Дезертирство было обычным явлением. А у нейтральных классов были свои заботы: высокие цены и арендная плата и низкие заработки, война же велась, как им казалось (и так оно и было на самом деле), отнюдь не ради разрешения этих наболевших вопросов. По существу, это была война между двумя классами, желавшими править страной, а низшие слои населения принимали в ней незначительное участие или вообще не участвовали. Лишь в 1647—1648 гг., после победы, революционно-демократическая часть армии предприняла попытку вовлечь народные массы в политическую деятельность. 1 См. стр. 192—193. |
загрузка...