А.Н. Чистозвонов. Социальная природа нидерландского бюргерства при феодализме ив период перехода от феодализма к капитализму

Задача настоящего исследования ограничена. Она не предусматривает систематического рассмотрения всех сторон социально-экономической жизни феодального общества в Нидерландах XIV—XVII вв., в рамках которой формировался и претерпевал эволюцию социальный облик бюргерства. Обобщенному анализу будут подвергнуты лишь некоторые основные вопросы, непосредственно связанные с главной темой: процесс складывания бюргерства, его социальная и сословная природа, характер его собственности — в ходе их становления, эволюции и разложения. Остальные аспекты будут затрагиваться лишь фрагментарно и по мере необходимости.

I

Спецификой нидерландских земель было то, что товарное шерстоткачество и экспорт его продукции зародились еще в каролингский период. По ошибке именовавшиеся «фризскими», фландрские плащи-накидки «pallia» рассматривались тогда как вожделенный предмет одежды даже царственных особ, хотя и делались из довольно грубых местных сортов шерсти. В IX в. сукна составляли основную часть фландрского экспорта, а в XI в. они появляются даже в Новгороде. При этом первичными были сельское и монастырское сукноделие, традиции которого с галло-римских времен выявлены в Артуа. Эти традиции сохранялись до XV в. в Генте, Верг-Сент-Виноксе, Лейдене и других местах, что прослеживается по известным публикациям источников Ж. Эпина и А. Пиренпа, Н. Постхюмуса и др. Складывается сеть сначала мелких и средних, а потом и крупных городских центров экспортного сукноделия в Артуа, Фландрии, Брабанте, Дуэ. В XII — начале XIII в. нидерландские, прежде всего фландрские, сукна занимали преобладающее место на рынках большинства европейских стран, в том числе в Италии¹ где расцвет сукноделия был явлением несколько более поздним.

Экспортный характер нидерландского сукноделия привел к тому, что в X в. оно оказалось в тесной связи с купеческим капиталом, который олицетворялся патрициатом. В XI в. патрициат занял господствующее положение в большинстве крупных и средних городов Фландрии и Брабанта. Более развитый и экономически сильный, патрициат повсеместно выступает в виде олигархической группы. Он подчиняет себе и ведущие секторы городской экономики, прежде всего экспортные отрасли ремесла, в том числе сукноделие. С XI в. патрициат добивается привилегий на создание купеческих корпораций, монополизировавших закупку английской шерсти и сбыт готовой продукции. Одновременно купцы-предприниматели, прямо или через посредников — drapiers, подчиняют себе производство тканей. Последнее уже тогда было технологически расчленено между рядом обособившихся отраслей: первичная обработка шерсти, прядение, ткачество, сукно- валяние, окраска, завершающие операции по отделке сукон. Первая и последняя стадии процесса нередко осуществлялись в домашних мастерских купцов-предпринимателей.

Самой ранней корпорацией таких купцов являлась «Лондонская ганза», или «Лига семнадцати городов», во Фландрии, перешагнувшая затем границы этого графства. Ее члены — крупнейшие купцы-предприниматели — подчиняли себе частично, а то и полностью сукноделов целых городов. Наиболее яркий тому пример — Жан Буанеброк, поставивший в зависимость от себя сукноделие всего города Сент-Омера. С развитием шерстоткачества в Брабанте, там в XIII в. также образовалась «Лига суконщиков». В ремесленном и крупном по тем временам торговом голландском городе Дордрехте и купцы-предприниматели средней величины — wantsnijders — ограничились вступлением в общегородскую купеческую гильдию, что было официально закреплено хартией графа Дирка VII 1201 г.² «Лига суконщиков», первоначально в форме братства, сформировалась и в Хондсхооте.

Попавшие в кабалу патрицианско-купеческой олигархии шерстоткачи искали социального самоутверждения на тех же путях объединения в привилегированные корпорации. Но этот период почти не нашел отражения в сохранившихся источниках. Существует ряд гипотетических в сущности теорий происхождения цехов: от галло-римских организаций несвободных ремесленников; посредством эволюции первоначальных профессионально-бытовых объединений бывших крепостных — hoofhoorige ambten; в ходе развития религиозно-профессиональных братств и гильдий; как продукт трансформации профессиональных организаций свободных ремесленников и т. д.

Достоверно же известно лишь то, что процесс становления цехово-корпоративного строя был затяжным, сложным и противоречивым, во многом зависел от местных условий. В Генте до 1302 г. и, по-видимому, не без сильного противодействия патрициата привилегию на создание цехов удалось получить только специалистам некоторых отраслей сукноделия и кузнецам. Но, по общему мнению авторов специальных исследований, практически цехи или их зачаточные формы — профессиональные, социально-бытовые, «церковные» братства — сложились значительно раньше и привилегии лишь юридически санкционировали традиции, насчитывавшие не один век своего существования. В Утрехте, наоборот, «церковные» братства сложились после дарования цехам официальных привилегий и т.д.³ Обычно еще до получения привилегированных статутов сукноделы и другие городские ремесленники получали хартии, даровавшие им монополию на занятие данной профессией и, соответственно, запрещавшие ее в деревнях, расположенных в пределах определенной зоны — «банмайле» (banmeile). Косвенно это подтверждало фактическое существование профессиональных организаций ремесленников, официально запрещавшихся суверенами под давлением патрициата⁴.

Точно так же обстояло дело с учреждением самих городов, юридическим конституированием форм торговли, а также купечества как определенной социально-профессиональной группы. Города получали обычно свой статус, как и первые основы городского права, в виде пожалования им суверенами хартий, содержавших сумму разного рода привилегий: право на беспошлинную торговлю в пределах графства всеми иди отдельными видами товаров, разрешение взимать в свою пользу различные пошлины, наконец, привилегию на складочное право (Stapelrecht). Последнее варьировало от принудительной продажи своих продуктов крестьянами окрестных деревень и принудительной выставки купцами транзитных товаров для продажи на городском рынке до распространения этого правила на отдельные или все виды товаров, транспортировавшихся через сеть прилегающих сухопутных или водных коммуникаций. Городам предоставлялось также право проведения разных типов ярмарок. Получение привилегий такого рода являлось в тот период основой последующего хозяйственного развития городов, их административно-юридических прав (часто переходивших в прямой произвол) на сельскую округу и соседние города меньшего масштаба, не обладавшие привилегированным статусом. Поэтому феодальные города домогались таких привилегий всеми способами, ревниво их охраняли, вступали в острые (вплоть до вооруженных) конфликты друг с другом. Вот несколько примеров.

Город Дордрехт вел свое начало, видимо, с XII или XIII в., "когда он располагал уже ограниченным самоуправлением. Его экономический расцвет связан с концом XIII столетия, когда Дордрехт получил ряд привилегий: в 1284 г.— право на беспошлинную торговлю всеми товарами на территории Голландии, распространенное затем на Зеландию и Западную Фрисландию; в 1299 г.— стапелрехт на все товары, провозимые по рекам Мерведе и Леек; в 1350—1355 гг. под его складочное право подпали и товары, шедшие по Рейну, Ваалу и Эйсселу, а временный стапел стал постоянным. Дордрехтские толстосумы, пользуясь нуждой графов Голландских в средствах, ссужали им деньги под ростовщические проценты, а обанкротившиеся суверены оказались вынужденными расплачиваться графскими пошлинами и другими «регалиями» или отдавать их на откуп Дордрехту. Разумеется, наживалась на этом в основном алчная правящая патрицианско-купеческая олигархия города.

После официального утверждения цехов Лейдена его сукноделы и купцы получили в 1363 и 1384 гг. право запрещать продажу английских сукон в городе, а также шерстоткачество в «банмайле». Производство саржи в Хондсхооте, прозябавшее в конце XIII в., совершило быстрый скачок после получения графской привилегии 1374 г., предоставлявшей ему статус города и запретившей шерстоткачество в соседних деревнях (в 1300 г.— 1300 кусков, в 1425 г.— 4500 кусков в год). Кампен, добившийся городского статуса от епископа Утрехтского в 1227 г., и самоуправления в 1230 г., во второй половине XIII в. стал обладателем целого ряда новых монопольных прав и привилегий, полученных им от местных и иноземных суверенов, что позволило ему вести широкую торговлю. В 1441 г. он сделался членом Северонемецкой ганзы, а во второй половине XIV в. его торговый оборот в полтора раза превышал общий объем торговли таких городов, как Амстердам, Дордрехт, Стафорен и другие города на Зёйдерсее вместе взятые⁵.

Два других торговых города Оверэйсссла — Девентер и Зволле — соперничали между собою и с Кампеном. В частности, Девентер в союзе с Кампеном воспрепятствовал прорытию канала, открывшему бы Зволле путь в Эйссел. Девентер был значительным региональным торговым центром в каролингские времена. В XIII в. его купцы получили привилегию на создание гильдии, в XIV в. вступили в состав Северонемецкой ганзы. В XIV же столетии все три конкурирующих города стали обладателями привилегий на проведение ярмарок. Девентер не только вел транзитную торговлю, но и в больших количествах вывозил сыр и масло, поступавшие с острова Тексел, из городов Медемблика и Схагена, шерсть и пеньку из Хоорна и т. д. В XIII—XV вв. Девентер добился ряда привилегий, ставших вечными, на сбор пошлин со всех голландских судов, плававших по Эйсселу, из-за которых он имел ряд острых конфликтов с Амстердамом⁶. Рост Амстердама, до того рыбопромыслового поселка, начинается с приобретения им привилегий на юридический статус города и на торговлю гамбургским пивом⁷. Общеизвестно, какое значение имели многочисленные, в частности станелные и ярмарочные, привилегии для расцвета торговли Брюгге, Берг-Септ-Винокса и Антверпена, складочное право на зерно в Генте и т. д.⁸

Так выглядела цехово-гильдейская и стапелная система в Нидерландах в период ее формирования и развития. Конституирование средневекового города, органов его управления, а затем самоуправления, более или менее ограниченного властью суверена, сначала постепенное фактическое складывание купеческих гильдий и ремесленнык цехов (последних — обычно в борьбе против патрицианских правящих олигархий и поддерживавших их суверенов), а затем завоевание или дарование привилегий на их юридическое оформление — таково главное направление событий в этой области в рамках X—XIII вв.

В экспортных отраслях, прежде всего в сукноделии, купеческий капитал, как уже отмечалось ранее, вторгается на гребне выгодной общеевропейской торговой конъюнктуры и в сферу производства. Типичным для его деятельности в этот период является: 1) то, что купеческий капитал выступает по-преимуществу не персонифицированно в лице отдельных купцов-предпринимателей, а как сословно-гильдейский капитал («Лондонская ганза», «Лига суконщиков Брабанта» и т.п.); 2) подчинение купцами- предпринимателями ремесленников, оформившихся или еще не оформившихся в цеховые корпорации, носит формальный характер и не влечет за собою изменения способа производства, статуса ремесленников как мелких самостоятельных товаропроизводителей, идущих по пути превращения или уже превратившихся в особую профессионально-сословную группу; 3) вся эта система зиждется в первую очередь на привилегиях, полученных тем или иным способом от суверена, как пожалование феодального типа. Лишь привилегии ограждают их монопольное право заниматься той или иной профессией, обеспечивают неприкосновенность (относительную) их личности и собственности, состоящей в свою очередь в значительной части из этих самых привилегий.

В социальном аспекте указанные процессы резюмировались в постепенном складывании горожан как особой большой сословной группы феодального общества. Основными признаками принадлежности к этой сословной группе была личная свобода и приобретение персонального права «гражданина» того или иного города. Городской воздух делал вольным человеком несвободного пришельца:
1)в силу дарованной сувереном феодальной привилегии;
2)обычно по истечении более или менее длительного срока, что предоставляло возможность его господину принять эффективные меры по розыску беглого зависимого крестьянина. Приобретение прав горожанина было обставлено рядом ограничений, которые отнюдь не всем пришельцам удавалось преодолевать, уплатой вступительных взносов, и т. п. Все лица, не сумевшие стать полноправными горожанами, лишались возможности Заниматься; ремеслами и прочими родами деятельности привилегированного типа, влачили тяжкое существование поденщиков, чернорабочих и т. п., даже если они и были квалифицированными специалистами. В целом они представляли дискриминируемую во всех отношениях группу городского населения там, где складывание корпоративно-сословного строя приобрело уже более или менее развитые формы, независимо от того, получили корпорации или нет юридически оформленные привилегии.

II

Период с начала XIV до конца XV в. являлся в эволюции нидерландского бюргерства особой фазой, которой был присущ довольно четко выраженный «национальный» колорит. Он определялся как ритмом внутреннего развития, так и влиянием внешних факторов. Для первого характерными были ускоренный рост городов, товарного хозяйства во всех секторах экономики, а также торговли. Но в целом поступательное движение не было бесконфликтным; наоборот, на протяжении всего этого времени происходила почти не затухавшая острая, хотя локально и хронологически разобщенная, социально-политическая и классовая борьба. В ней, порою весьма причудливо, переплетались три главных типа: 1) конфликты, связанные с болезненной ломкой домениально-барщинной системы и укреплением мелкотоварного крестьянского хозяйства, столкновения по поводу форм и нормы феодальной эксплуатации; 2) коллизии, вытекавшие из противоборства сил, отстаивавших феодальную раздробленность, средневековый, в том числе городской, партикуляризм, и сил, боровшихся за политическую, а попутно также экономическую централизацию страны; 3) столкновения, порождавшиеся стремлением городов и отдельных городских корпораций расширять круг своих привилегий и вольностей, увеличивать собственное влияние на направление социально-экономического и политического развития общества, хотя на разный манер, при одновременном усилении внутрисословных противоречий. Довольно существенные различия между югом и севером Нидерландов в целом с присущей им обоим внутренней мозаичностью экономических, политических, институционных форм и традиций способствовали особой усложненности всего комплекса противоречии в этой очень небольшой по размерам стране.

Среди факторов внешнего воздействия важнейшим представляется ускорившийся темп хозяйственного прогресса почти всех европейских стран, быстрый (для тех времен) рост общих объемов производства и межгосударственной торговли, базой для которой послужила, в частности, «морская революция» XIV—XV вв., географическое перемещение центров торговли, а также определившиеся к концу XV в. успехи политической централизации в ряде крупных государств Европы. Последствия этих событий были многообразны. Битва при Куртре 1302 г., цепная реакция цехов плебейских восстаний во фландрских городах, последовавшие за ними военно-политические события, закончившиеся миром 1320 г., подвели черту под господством патрициата, опиравшегося на французских завоевателей. Цехи «добрых старых» городов Фландрии обеспечили себе, хоть и не очень стабильный, политический приоритет. В частности, ткачи с группой подчиненных им младших цехов стали официально третьим компонентом в «трехчленной структуре» городского совета Гента. Еще более решительно патрициат был вытеснен из городской экономической сферы, прежде всего — сукноделия. Отходят на второй план купцы-предприниматели. Вместе с ними хиреет и прекращает свое существование в XIV в. «Лондонская ганза». Поражение цеховых восстаний и «эластичный компромисс» патрициев с цеховой верхушкой затормозили аналогичный процесс в Брабанте, и его «Лига суконщиков» почти на столетие пережила свою фландрскую «соседку»⁹.

Полностью, однако, гильдейская система себя не изжила. Она продолжала существовать в межотраслевых и отраслевых купеческих гильдиях городов многих нидерландских земель. Значительное число городов, особенно северных областей, на длительное время связывают себя членством в официально конституировавшейся в середине XIV в. Северонемецкой ганзе. Среди них мы видим Девентер, Зютфеп, Хронинген, Хардервайк, Нимвехен, Стафорен, Кампен, Арнхем, Рурмонт, Дусбюрх, Фенло, Болсварт. К ним тяготело большое число мелких городов и торгово-мореходных сел и бургов — Олдензаал, Хасселт, Энсхеде, Вахснинген, Тил и др., более или менее прочно втянутые в орбиту Ганзы. В Брюгге Ганза исконно имела одну из крупнейших и влиятельнейших своих контор. Наконец, развитие зарубежной торговли вызывает к жизни объединения особого рода в извозном промысле на главных торговых путях из Италии и Германии в Антверпен¹⁰.

Более усложненными по своим итогам выглядели последствия ликвидации крупных сукноторговых гильдий в экспортном сукподелии и эволюции цехового строя в XIV—XV вв. вообще. На эти темы автором данной статьи опубликованы специальные работы, им посвящены также разделы в монографиях, к которым он и отсылает заинтересованных читателей¹¹. Здесь же будут рассмотрены только вопросы, непосредственно связанные с избранной темой.

Потеря купцами-предпринимателями, а на известное время купцами вообще их былого места в традиционном фландрском сукноделии повлекла за собою выдвижение на первый план суконщика, до этого занимавшего положение второстепенного посредника¹². На этом завершался «первый виток» деятельности торгового капитала, связанного тесно с господствовавшей в городах сословной патрицианской группой во Фландрии. Его уход из данной отрасли не был полностью вынужденным. «Золотой век» фландрского сукноделия был уже позади, а шерстоткачи Фландрии одержали практически пиррову победу. На каждом шагу они встречались со все возраставшими трудностями внутреннего и внешнего характера, а купеческий капитал тем временем по собственной инициативе перемещался в другие отрасли, сулившие более высокий или стабильный доход, включая ссудно-ростовщические операции и тесно с ними связанные земельные приобретения.

В Брабанте «Лига суконщиков» отступала, идя путем компромиссов, задержав юридическое оформление первых цехов до 1365 г. и продолжая эксплуатировать ремесленные корпорации и в XV в. Ту же политику, лишь в несколько иных формах, проводили купеческие лиги городов Дордрехта, Хронингена и др., что обрекло сукноделие указанных городов на прозябание в узколокальных масштабах.

Генеральная же линия развития шерстоткачества в XIV—XV вв.. характеризовавшаяся большой внутренней противоречивостью, шла в ином направлении. С одной стороны, центральной фигурой во всех отраслях становился мелкий и средний предприниматель сословного типа — суконщик, первоначально занимавшийся наряду с купца- ми-оптовиками и торговлей готовыми изделиями. При этом почти повсеместно суконщики были собирательным понятием, социально и профессионально многоликим не только как социальная группа, но и персонифицированно. Часто ремесло суконщика было одним из родов деятельности, которым занималось то или иное отдельно взятое конкретное лицо¹³. С другой стороны, именно XIV—XV вв. были (несмотря на все противодействие патрициата и поддерживавших его обычно в этом государственных властей) периодом юридического оформления цеховых корпораций разных типов. Наконец, третьим важнейшим феноменом являлась большая мобильность шерстоткачества в пространственно-географическом отношении. Во Фландрии оно устремлялось в те города и местности, на которые не распространялась не знавшая жалости монопольная исключительность традиционного сукноделия. За этими пределами шерстоткачество сначала продвинулось в Брабант, а потом в Голландию. Это было бегство от изживавших себя окостеневших старых корпоративных форм, связанное с поисками новых возможностей и рынков сбыта. Какими результатами увенчивалось это «стремление к перемене мест», мы покажем на ряде примеров.

В брабантских городах Лувене, Мехелене, Брюсселе, Антверпене, Лире сукноделие укрепилось по различным причинам. В их числе были: наличие ремесленных традиций при меньшей ригористичности корпоративной структуры, большая гибкость местного купечества, сумевшего извлечь пользу из обострения социально-политической борьбы во Фландрии и ее конфликта с Англией. Герцоги Брабантские со своей стороны покровительство-вали ремеслам и торговле. Поэтому Брабант стал прибежищем для фландрских сукноделов, бежавших от репрессий, грозивших им на родине, обеспечил себе бесперебойное поступление английской шерсти. До начала XV в., хотя и не без конъюнктурных спадов, местное шерстоткачество развивалось по восходящей линии. Однако, окрепнув, цехи и здесь избрали путь корпоративной исключительности и с теми же последствиями, что и во Фландрии. Краткий подъем во второй половине XV в. оказался лишь эпизодом¹⁴.

Последним этапом миграции «традиционного сукноделия» на север была Голландия, где, как в свое время в Брабанте, с середины XIV в. сложилась благоприятная внутренняя обстановка. Династические конфликты середины XIV столетия, последовавшая за ними почти полуторавековая внутренняя социально-политическая борьба «крючков» и «трески» побудили графов Голландии к поиску союзников среди городов. Приманкой для последних служили пожалования привилегий на создание цехов, стапелных рынков и т. п. Прочные связи с Северонемецкой ганзой обеспечивали устойчивый рынок сбыта. Вторая половина XIV — первая половина XV вв. стали периодом крупных успехов сукноделия в Лейдене, Хаарлеме, Амстердаме, Паардене. Умудренные опытом Фландрии и Брабанта, суверены и местный городской патрициат вместе с тем в отношении цехов проводили политику «сдерживания» и недопущения их к рычагам политической власти. Цехово-корпоративная система Голландии развивалась замедленными темпами и выглядела «недостроенной» по сравнению с «фландрским эталоном». Однако и здесь рост цеховой исключительности и окостенелости не замедлил принести свои ядовитые плоды. В конце XV в. лейденское цеховое сукноделие испытывало трудности, город задолжал крупные суммы за шерсть, взятую в кредит в Кале¹⁵.

Гораздо более жестким был цеховой строй Утрехта и Дордрехта. В обоих этих городах цехи имели доступ к управлению городскими делами, а нарушения монополии на ремесло в них жестоко карались: в Дордрехте, согласно хартии 1345 г.,— вплоть до отсечения правой руки. Повсеместно технология, размеры производства, оплата труда сукноделов строго регламентировались, причем не просто цехами, а распоряжениями советов городов, т. е. мерами внеэкономического принуждения. Организованное сопротивление подмастерьев против этих норм жестоко наказывалось¹⁶.

Цеховая структура постепенно приобретала черты внутрикорпоративной иерархичности. Система старших и младших цехов существовала в Утрехте, Брюсселе, Генте, закрытых и открытых цехов — в Дордрехте. В конце XIV в. начали проявляться симптомы замыкания цехов в различных формах, особенно во Фландрии и Брабанте. Слабость государственного протекционизма возмещалась протекционизмом городским, муниципальным. Нарушения же статутов рассматривались как деяние, идущее в ущерб интересам города (onstadelijk). В целом усиление цеховых корпораций уже в бургундский период сопровождалось технико-технологическим застоем, связанным с запретом сукновальных мельниц, ручных самопрялок, замедленным темпом роста объемов производства в разных отраслях¹⁷.

Ослабление или, как правило, временная отмена ограничений размеров производства порою имели место в цеховых отраслях, но только в периоды спадов или полного их упадка. И это было не уступками предпринимательству капиталистического типа, а мерами все того же муниципального протекционизма¹⁸. В сословно ограниченных, только межотраслевых формах развивалось и разделение труда. Например, в Лувене в XIII—XIV вв. насчитывалось 125 отдельных ремесленных профессий, до 100 их появилось на протяжении XV в. в одном Антверпене и т. д.¹⁹

В целом миграция цехового сукноделия из Фландрии в крупные города других областей Нидерландов с образованием и там разновидностей системы, менявшейся лишь по форме, но не по существу, не изменила его феодально-сословной сущности, порождала лишь временные и иллюзорные успехи.

Реальный прогресс, хотя и сдерживаемый множеством причин, наблюдался в других сферах. Таким было, в частности, «новое сукноделие» (nieuwe draperie) и вообще новые отрасли ремесла: стеклоделие, типографское дело, изготовление мебели, произведений прикладного искусства и др. Они, как правило, также испрашивали себе цеховые статуты, но в них технологические регламентации, ограничения количества изделий, производившихся под руководством одного предпринимателя, предписания относительно происхождения, видов сырья, вспомогательных материалов и т. д. были менее ригористичными. Это усиливало приспосабливаемость указанных отраслей ремесла к возросшей динамичности потребностей рынка, а следовательно, и большую (хотя бы относительно) жизнеспособность. Однако и «новое сукноделие» в большинстве городов также клонилось к упадку в конце XV в.²⁰

Другой сферой прогресса, значительно более устойчивой и перспективной, было сельское шерстоткачество и деревенские промыслы разного рода вообще. Сельское сукноделие в различных районах Фландрии было, как уже отмечалось, первичным. В ХТУ—XV вв. оно выходит за локальные рамки и приобретает значение экспортной отрасли. Зоны ого локализации — по течению реки Лис, в мелких городах, бургах и крупных селах — Пиво Керке, Ньеп, Метерне, Зютберкип, Экке, Бёнтеп, Поперинге, Стафеле, Секлен, Хазебрук, Туркуан, Армантьер, Хондсхоот. В Брабанте это были Хеел, Остервайк, Зихем, Дюффел, Румпст, Тилбюрх. Миграция сукноделия на эту пеструю периферию от удушающих объятий старой корпоративности не означала, однако, освобождения от нее. Очень скоро сукноделы стали добиваться статутов и привилегий для себя. Тем не менее это было не простое повторение ранее пройденного пути. Большая мобильность технологии, экономической и социальной структуры (хотя и здесь суконщики, купцы-суконщики и просто купцы также становились центральными фигурами) давала больший простор инициативе, относительно крупному предпринимательству.

Меньшие издержки производства из-за более низкого налогообложения, дешевизны рабочих рук и применения не столь дорогостоящего сырья, разнообразие ассортимента имели следствием удешевление тканей, повышенную их конкурентоспособность. Такой крупный центр «сельского сукноделия», как Хондсхоот, быстро набирал силу; производство возросло с 4500 кусков саржи в 1425 г. до 15 300 в 1485 г. Необходимо отметить тот факт, что местный патрициат в большей своей части был истреблен в ходе социальных конфликтов первой половины XIV в., остатки же его утратили прежнее влияние или опустились в разряд неимущих. В Хондсхооте образовалась новая генерация купцов и суконщиков, которая и управляла городом. Тем не менее она в лице своей верхушки превратилась также и в землевладельцев, а городской совет настойчиво боролся за приобретение привилегий и подавлял ростки шерстоткачества в соседних деревнях. Сословность, дух привилегированной корпоративности «прорастали» сквозь новую структуру и генерацию купцов и суконщиков²¹. И хотя, как было показано выше, прогрессивность сельского сукноделия была относительна, оно подвергалось ожесточенным преследованиям со стороны цеховых городов повсюду, куда только достигали их усилия. Даже частичные отклонения от их собственных уставов, легальная конкуренция деревенских ремесленников рассматривались цеховыми городами как нарушение их привилегий. Одним из наиболее красноречивых примеров такого рода являлась борьба Ипра против шерстоткачества в расположенных поблизости от него селах и бургах. Добившись в 1483 г. его запрета, Ипр ввел в эти населенные пункты объединенные вооруженные отряды трех «старых добрых городов». Свыше 100 деревенских сукноделов стали жертвами репрессий, оборудование и инструменты их мастерских были уничтожены. Поэтому неудивительным выглядит и такой парадоксальный финал фландрского восстания 1323 г., когда крестьяне объединялись с местными феодалами для совместной борьбы против нестерпимого и все возраставшего произвола Гента, Ипра и Брюгге²².

Уже «сельское» сукноделие работало частично на местных сортах шерсти, чем обеспечивалось комплексное развитие товарного хозяйства в сфере ремесла и сельского хозяйства. Льноткачество и неразрывно связанное с ним выращивание льна знаменовали собою новый шаг в этом направлении, а одновременно и возникновение еще одной экспортной отрасли, хотя ей и пришлось пережить в XV в. резкие конъюнктурные перепады. Льноткачество утверждалось и в таких старых цеховых городах, как Гент, Брюссель, Лувен, Камбре, и на сельской периферии. В первых оно почти с самого возникновения приняло жесткие цеховые формы. На аграрной периферии сложились как свободные мелкотоварные, так и прямо или через скупщика подчиненные торговому капиталу формы его организации²³.

Развивались также и другие промыслы: рыболовство, мореходство и связанное с ними судостроение, изготовление парусины, канатов и др. Они складывались в Приморской Фландрии, Зеландии, Фрисландии, Голландии. В последней, особенно в области Ватерлант, расположепной в зоне болот и озер, деревни приобрели уже в XV в. промысловый характер. Их яштели занимались в основном рыболовством, мореходством и прядением шерсти для суконщиков Гааги, Лейдена и Амстердама. Арматоры последнего постепенно прибирали к рукам судоходство и рыболовство ватерлантских деревень, эксплуатировали их своим привилегированным складочным правом²⁴. Но в целом местами складывалась такая хозяйственная структура, в которой стирались грани между городским ремеслом и сельскими промыслами, возникал их синтез, выявляющий большую или меньшую однотипность товарнохозяйственной экономики города и деревни на данном этапе развития феодального способа производства.

В этой связи весьма интересна судьба такого реликтового организма, как наследственная марка Хоойлант. Возникшая в самые отдаленные времена, претерпевшая многие изменения, она как единый административно-хозяйственный комплекс, пользующийся правами ограниченного самоуправления, прослеживается по документам с 1326 г. В ней были выборные советники, члены марки регулярно проводили общие собрания, входившие в ее состав шесть деревень совместно с городом Наарденом владели общинными землями, состоявшими из торфяников, пастбищ, пустошей и лесов. Подчинялась марка графам Голландским, представителем которых на месте был байи. В XIV в. складывается, а в XV в. достигает высокого уровня шерстоткачество в Наардене, который в 1470 г. произвел 20 тыс. кусков сукна, опередив даже Лейден. Но колебания размеров продукции были очень резкими. Деревни же Хоойланта стали придатками этого корпоративного городского экспортного сукноделия, главным занятием многих их жителей являлось прядение шерсти. Самоуправление деревень позднее стало еще более урезанным за счет расширения полномочий Наардена²⁵.

Социально-административным феноменом, сближавшим городские и сельские формы управления, а также юридическое положение сельских и городских жителей, были деревни на городском праве (plattelandestede) и особая категория крестьян, обладавших личным правовым статусом бюргеров (buitenpoorters, bourgeois forains)²⁶.

Таковы в самых общих чертах симптомы притяжения и отталкивания города и деревни, старых и новых центров ремесла, купеческого капитала и различных форм простого товарного производства, разъединяющие тенденции последнего.

Несмотря на все препятствия, противоречия и явления негативного характера, в целом XIV—XV века в истории Нидерландов явились определенным прогрессивным этапом. Развитие товарного хозяйства и торговли смягчили остроту «аграрной депрессии». Общий объем торгового оборота за XV в. возрос в два раза. Совершившиеся структурные изменения создали предпосылки для буржуазного развития и подготовили тот плацдарм, с которого страна в последующие десятилетия двинулась на завоевание господствующего положения на европейском и начинавшем формироваться мировом рынке²⁷.

III

XVI — первая половина XVII в. для Нидерландов были временем разложения феодальных отношений в деревне — разложения трансформационного типа, упадка корпоративно-цеховой и гильдейской структуры в городах, сфере торговли и кредита, сословно-корпоративной системы в целом. Началось формирование капиталистического уклада. Совокупность указанных явлений создавала предпосылки для грядущей буржуазной революции. Это общий исторический фон, подлежащий учету при рассмотрении вопросов, связанных с обсуждаемой темой.

Важнейшим феноменом конца XV—XVI в. был процесс первоначального накопления, создававший на одном полюсе владельцев крупных денежных капиталов, эвентуальных капиталистов, на другом — армию лишенных средств производства и существования потенциальных наемных рабочих. Вот несколько цифр и фактов, показывающих, как оп протекал в Нидерландах.

По обследованным автором 99 деревням из области Голландия и Западная Фрисландия крестьянское землевладение составляло примерно 36,6% от всей площади удобных земель. Аренда в основном еще феодального типа получила широкое распространение. Но по различным дистриктам амплитуда отклонений от указанных средних «норм» была очень значительна. Число пауперов в обследованных деревнях составляло около 25%, но, опять же с большими колебаниями по разным районам²⁸. Таким образом, крестьянство выглядит в достаточной мере обезземеленным и обнищавшим.

По городам картина на тот же 1514 г. еще более яркая. Пауперы и бедняки, освобожденные от налогов, составляли в Лейдене — 63, в Хоорне — 40, в Делфте — 38, в Хаарлеме —35, в Хауде — 32, в Амстердаме —23% от общего числа глав семей²⁹. Общегосударственные законы против «бродяг» стали издаваться в Нидерландах с 1501 г., они исполнялись с непреклонной жестокостью, и среди уголовных приговоров суда Голландии 20—З0-х; годов XVI в. решения по делам «бродяг» занимают второе место после постановлений, осуждающих еретиков³⁰. Городские советы Лейдена, Амстердама и Хондсхоота официально разрешали ремесленникам собирать милостыню, выдавая им специальные значки³¹.

Помимо своего непосредственного значения указанные явления свидетельствовали о кризисе и начавшемся распаде как сословно-феодальных форм собственности, так и традиционных сословных групп феодального общества.

В этих условиях происходит зарождение буржуазии как класса, выходящего за рамки разлагавшейся феодальной сословности. Темпы указанного процесса определялись ритмом экономического развития. Именно в XVI в. экспорт саржи из Хондсхоота достиг своей кульминации: 1485 г.—около 15 тыс., 1530 г.—40 626, 1555 г.—70 102, 1563—1569 гг.— свыше 90 тыс. кусков в год. Другие центры «нового шерстоткачества» — Армантьер и Ниве Керке производили в 60-е годы XVI в. соответственно примерно 24 тыс. и 17 тыс. кусков в год. После застоя конца XV в. быстро пошло в гору льноводство и льноткачество. В округе Гента в год поступало на рынок до 110 тыс., а в Эклоо — в 1579—1580 гг. до 123 тыс. кусков льнополотна. Тканьем льна занимались целые большие деревни, в которых работало до 1 тыс. станков³².

Значительный прогресс отмечался в горнорудной и металлургической промышленности Льежа и Намюра. С 1545 по 1562 г. добыча каменного угля возросла с 48 до 90,5 тыс. тонн в год. В годы войны с испанцами резко увеличились объемы продукции черной металлургии. В Намюре в 1560 г. насчитывалось 35 доменных печей и 85 кузниц, которые обслуживали свыше 1300 рабочих и до 6 тыс. углежогов³³.

Особое место занимала такая новая отрасль, как полиграфия. Всего в стране насчитывалось свыше 20 типографий. Среди них первое место занимало предприятие Плантена в Антверпене, крупнейшее в Европе. В 1569— 1576 гг. в нем работало 10—22 печатных пресса и от 30— 50 до 100, наемных рабочих. Структура капитала была почти «современной»: из 18 тыс флоринов самому Плантену принадлежало лишь 10%, 10 800 флоринов составлял капитал компаньонов и 7800 — кредит. Книги, выпускались в широкой номенклатуре, большими тиражами и шли почти во все страны Европы³⁴.

В Амстердаме, Роттердаме, в окрестностях Лейдена, в других городах и прибрежных поселениях развилось судостроение. Флот одной Голландии насчитывал в 60-е годы XVI в. примерно 800 судов грузоподъемностью от 200 до 700 тонн и еще большее количество судов грузоподъемностью от 100 до 200 тонн. В рыболовстве Нидерландов в то же время было занято около 700 бёйсов, способных брать на борт груз в 40—80 тонн. В конце XVI в. годовой доход Нидерландов от рыболовства оценивался приблизительно в 6 млн. гульденов. Функционировала общенидерландская организация предпринимателей в области рыболовства — Groote Visserij, целью которой было регулирование условий, сроков и правил проведения лова рыбы³⁵.

По последним данным, валовой продукт промышленности и ремесленного производства Нидерландов (без Люксембурга, Хелдера, Зеландии и Верхнего Мааса) в 1570 г. оценивался в 47 млн. гульденов, а включая неучтенные области, видимо, до 50 млн. Общий объем импорта—22 млн., а экспорта—16 млн. гульденов (несколько занижен, по нашему мнению³⁶.

Несмотря на все споры о значении Брюгге и Антверпена в нидерландской торговле и кредите, с нашей точки зрения, именно последний с начала XVI в. занимает первенствующее место в коммерческой и финансовой жизни страны, становится центром начинавшего формироваться мирового торгового и денежного капиталистического рынка³⁷.

Как же теперь складывались взаимоотношения сословно-корпоративных и буржуазных форм производства? Здесь произошло существенное качественное изменение. В рамках XI—XV вв., несмотря на свой феодально-сословный характер, на борьбу с внецеховыми городскими и сельскими отраслями ремесла и торговли, сословнокорпоративные формы производства, как и феодальные города, в целом являлись носителями прогресса и содействовали поступательному развитию феодализма. С возникновением буржуазных форм производства и обмена, капиталистического уклада в недрах феодализма феодальный сословно-корпоративный сектор становится преградой на пути их продвижения вперед, хотя раннекапиталистические новообразования нередко сами не были свободны от феодальных наслоений всякого рода.

Приведем несколько примеров. В Хондсхооте ослабленная корпоративность совмещалась с разными видами предпринимательства. Центральными фигурами были суконщики и купцы разных типов. Организационные формы тоже варьировали — от семейной мастерской к мастерской с наемными рабочими и к формам рассеянной мануфактуры. Норма на одного суконщика — от 160 до 1 тыс. кусков в год. Купцы-оптовики, порой очень крупные, выступали фактически в роли посредников между суконщиками и оптовиками Брюгге и Антверпена. Запрещалось межотраслевое объединение производства по всей вертикали. Преобладал муниципальный тип протекционизма³⁸.

В ковроделии Ауденаарде и его окрестностей сложилась структура, похожая в общих чертах на хондсхоотскую, но специфическая в частностях; для нее тоже характерно усиление регламентаций и ограничений разного рода во второй половине XVI в.³⁹ Наоборот, свободное домашнее ремесло, имевшее дело со скупщиками, раздатчиками и купцами, локализовалось в сельском льноткачество, изготовлении дешевых ювелирных изделий и других отраслях во многих деревнях Фландрии⁴⁰.

В амстердамском судостроении укоренилась весьма «размытая» цеховая, но с сильным предпринимательским элементом структура при наличии мелкой или подчиненной купцу системы изготовления малогабаритных преимущественно судов в сельских местностях Фландрии и Голландии⁴¹. Наконец, существовала «буржуазно» поставленная промышленность строительных материалов в Голландии, Фрисландии, Оверэйсселе, Хропипгене⁴² и т. д. Купец-предприниматель вторгся в укрепившуюся горно-металлургическую промышленность Льежа и Намюра. Все это — отрасли с прогрессивной капиталистической или приближающейся к ней организацией труда. Связи с цеховой системой в отдельных из них — больше дань традиции, чем сущность. Здесь возникающий класс буржуазии порывает или уже порвал с сословными феодальными формами капитала, но за это ему приходится дорого платить, ибо на данном этапе со всей очевидностью обнаруживается качественное различие двух способов производства — феодального и капиталистического, несомненная опасность для первого дальнейшего развития второго.

В полный упадок, несмотря на все протекционистские меры магистрата, в 70-е годы пришло корпоративное сукноделие, льноткачество и изготовление гобеленов в Лувене. Конкуренция рейнских и французских вин подорвала местное виноделие. Экономика города получила некоторую компенсацию лишь за счет создания в нем принудительного стапела на рейнские вина и развития цехового пивоварения, которое тоже переживало не самые лучшие времена.

К 70-м годам завершился упадок ранее столь прославленного, но уже давно стагнировавшего лейденского сукноделия. Это произошло вопреки всем прокровительственным мерам совета города: организации и кредитования городом закупки шерсти в Кале, некоторым ослаблениям технологических регламентаций, созданию под эгидой городского совета специальной компании для продажи лейденских сукон по рентабельным ценам. Все это оказывалось бесполезным, ибо имело целью спасти обреченную на гибель корпоративно-сословную отрасль в основном внеэкономическими методами, усилением преследований против конкурирующих «свободных» отраслей и т. д. Даже после закрытия стапела английской шерсти в Кале и повышения ее стоимости до цены готовых неотделанных английских сукон Лейден оставался верен этому сырью. К началу 70-х годов традиционное лейденское сукноделие было мертво, суконщики, несмотря на запреты и штрафную систему, покидали город, сукноделы гибли от голода, нищенствовали и разбегались. Экономика города аграризировалась. Тяжелые времена переживало и цеховое шерстоткачество Наардена. И в этих условиях льноткачи Лейдена в 1563 г. испросили у городского совета привилегированные цеховые статуты. Одновременно совет Лейдена отказал одному пришлому мастеру в субсидии для организации мастерской мануфактурного типа на 36—40 рабочих по изготовлению головных уборов⁴³. С 60—70-х годов заметно пошел вниз объем производства цехового пивоварения в Хаарлеме⁴⁴. Число подобных примеров можно бы увеличить, но в этом нет необходимости — они отражают адекватно преобладающую тенденцию. В то же время в старых цеховых центрах продолжалось создание привилегированных корпораций в новых отраслях. Особенно это типично для Амстердама, где цехи начали создаваться позднее и в XVI в. брали реванш. Специфическим, явлением здесь было подчинение цехов, связанных с торговлей, интересам последней и требованиям купечества⁴⁵.

Другим своеобразным феноменом являлся новый тур вторжения купцов в сферу производства, хотя уже в изменившихся исторических условиях. Это выражалось в отрыве от рынка суконщиков и посредников аналогичного типа в других отраслях корпоративного ремесла. Другой стороной того же явления было увеличение количества продукции, выпускавшейся одним купцом, суконщиком, подрядчиком в нарушение цеховых ограничений или на основе их смягчения, а то и полной отмены. Делалось это городскими властями с целью спасти что можно от погибавших цехов. Такая ситуация была в равной мере типичной для шерстоткачества Берг-Сент-Винокса, Хопдсхоота, Лейдена, пивоварения Хаарлема и т. д. Выживали сильнейшие, сокращалось число посредников, купцов и т. д., но сильно возрастали размеры их операций, квот на изготовление тех или иных изделий⁴⁶.

Порою отсюда делается вывод о возникновении капиталистических предприятий на развалинах цехового строя. С нашей точки зрения, подобные заключения могут быть обоснованными лишь при условии тщательного исследования всех сторон структуры и деятельности таких отраслей. Не следует ставить знака равенства между процессами разложения сословно-корпоративных и складывания капиталистических форм, каковые совсем не адекватны. Даже разложившиеся цехи сохраняли большую часть своих привилегий, апеллировали к ним, защищали их и жестоко преследовали своих более прогрессивных конкурентов. Мы ограничимся приведением лишь нескольких, но весьма красноречивых примеров такого рода.

Пользуясь финансовыми затруднениями Карла V, не раз издававшего отдельные распоряжения об ограничении цеховой исключительности и покровительстве сельским промыслам и мануфактурам, корпоративные города Голландии добились указа 1531 г., позволявшего ликвидировать в пределах запретных зон 23 городов этой провинции привилегированные ремесла и промыслы. Однако дворянство Голландии, заинтересованное в получении дополнительных доходов от ремесла в своих пригородных сеньориях, опротестовало это распоряжение Карла У в суде Голландии. Процесс затянулся на долгие годы. Снова дворяне вместе с крестьянами, но теперь ужо в Голландии, выступили против произвола городов. Тем не менее в 1540 г. Лейден получил привилегию, согласно которой запрещалось сукноделие в прилегающей сельской округе, и на этом основании уничтожил ого. Воспользовавшись погромом в Хондсхооте, учиненным французскими войсками в 1582 г., Ипр свел счеты со своим самым опасным конкурентом — «либеральным» Хондсхоотом. Он был выжжен ипрцами дотла, хондсхоотскис шерстоткачи разбежались и в основной своей массе эмигрировали в Лейден, Англию, Германию. Восстановленное в ном позднее саржеделие являлось уже своего рода корпоративным новообразованием⁴⁷.

Взаимоотношения городов как особых структур феодальной системы с соседними деревнями были чем угодно, только не идиллией. В своей борьбе с конкурирующим сельским ремеслом и мануфактурой города но стеснялись в средствах. Как мы уже видели, они испрашивали привилегии центральных властей на запреты «городских профессий». Чтобы сделать их действенными, города приобретали пожалования на право юрисдикции в пределах своих «банмайле». Когда же они наталкивались на противодействие дворян — владельцев сеньорий, то старались скупать такие земельные комплексы. Совершив подобные сделки, муниципалитеты резко ограничивали или совсем подавляли на приобретенных территориях запрещенные ремесла, промыслы, мануфактуры и торговлю, а личный и поземельный статус селившихся там крестьян оставляли либо неизменным, либо еще ухудшали, т. о. выступали в обличии коллективных сеньоров⁴⁸.

Быстрый рост размеров городского землевладения в большинстве областей Нидерландов, шедший за счет динамичного распространения ростовщичества (в том числе в форме покупки рент у отдельных крестьян или целых деревень под залог недвижимости) или простой скупки земельных участков у дворян и крестьян, приводил к проникновению средневековых горожан в аграрную сферу. Но и здесь они, как правило, не выступали в роли носителей прогресса. Чаще всего, став обладателями многих мелких участков, разбросанных не только в разных дистриктах, но даже в различных провинциях, бюргеры оставляли неизменным прежде существовавший строй аграрных отношений: чинши, испольщину, разновидности феодальной аренды и т. п. Лишь земли, находившиеся в непосредственной близости от городов и приобретенные обитателями последних, нередко использовались для организации на них корабельных верфей или небольших предприятий таких отраслей производства, которые по санитарным, противопожарным и другим причинам запрещалось создавать внутри городских стен. Капиталистическая земельная собственность и аренда развивались чаще всего на вновь осушенных землях — польдерах⁴⁹.

IV

Характер Нидерландской буржуазной революции XVI в., закономерности ее развития, экономический строй республики Соединенных провинций освещены автором в ряде специальных работ⁵⁰. Здесь мы рассмотрим лишь одну проблему — место и эволюция сословно- корпоративного строя в хозяйственной жизни республики.

Как известно, Нидерландская буржуазная революция XVI в., принявшая форму освободительной войны против Испании и проходившая под идеологическим знаменем кальвинизма, совершалась тогда, когда пи объективный, ни субъективный факторы не достигли еще должной степени зрелости, а феодальные формы производственных отношений еще не полностью изжили себя. Кроме того, эта революция осуществлялась на мануфактурной стадии развития капитализма, когда торговая гегемония обеспечивала промышленное преобладание, а купеческий капитал занимал доминирующее положение. Поэтому крайне сложной и противоречивой была расстановка классовых сил во время революции, а затем в республике Соединенных провинций. В частности, немаловажную роль сыграли сохранившие еще достаточную силу со- словно-корпоративные организации.

В силу сложившихся обстоятельств бедствовавшие цеховые ремесленники, городской плебс и нарождавшийся мануфактурный пролетариат стали главной движущей силой революции в городах Нидерландов. Даже последний не обладал тогда сколько-нибудь развитым классовым самосознанием. Что же касается первых, то их идеалом был возврат к идеализированным прежним порядкам, к «золотым временам» цеховой вольницы, и они умели склонять на свою сторону мятежный, но стихийно-анархичный плебс. Ведь в восставших городах именно цехи обладали определенными традициями организации и даже некоторой военной выучки. Правда, в ходе революции внутри цеховых корпораций происходил обычно раскол и реакционная их верхушка заменялась людьми иной социальной принадлежности и политической ориентации. Тем не менее первое, чего добивались восставшие городские массы после свержения реакционных муниципальных властей,— это восстановление всех исконных вольностей и привилегий, в том числе — цехов. В Генте во время восстания 1577 г. была отменена Каролина 1540 г., кассировавшая старые «свободы» и привилегии этого города после знаменитого в его истории восстания 1539—1540 гг. В Амстердаме, где революция победила лишь в 1578 г., революционный городской совет также не замедлил восстановить все вольности и привилегии, в том числе гильдий, цехов и братств, в их всеобъемлющей полноте. Революционные «комитеты 18» в городах Фландрии и Брабанта комплектовались формально на цеховой основе, хотя она и претерпела уже ряд изменений, лишь заштрихованных «под старину». Засилье цеховщины со всеми ее отрицательными последствиями было ощутимо как на юге, так и на севере страны⁵¹. Цехи занимали прочное положение во внутригородской жизни Амстердама, не говоря уже о таких их форпостах, как Утрехт, Хронингеп, Дордрехт, Кампен и др. Кальвинистский городской совет Антверпена принял ряд мер для повышения оплаты труда цеховых ремесленников⁵².

Революция и освободительная война победили лишь на севере, где к власти пришла купеческая олигархия, хотя республика Соединенных провинций и была «образцовой капиталистической страной XVII столетия»⁵³. Основные направления хозяйственного ее развития, застой, а потом и скатывание Нидерландов к положению третьеразрядной европейской державы автором проанализированы в специальной работе⁵⁴. Тут «редким пунктиром» мы попытаемся наметить лишь контуры главной интересующей нас проблемы: судьбы цехово-сословной структуры и связанных с ней прослоек феодального бюргерства. Ни первые, ни последние не эволюционировали целиком и полностью в капиталистические. Подобную эволюцию совершила только часть бюргерства. Господствующая же торговая буржуазия проводила во всех сферах жизни страны своекорыстную, консервативную или «нейтральную» политику, проникнутую духом космополитизма. Чтобы противостоять «чрезмерной революционности» национальной ортодоксально-кальвинистской буржуазии (опиравшейся на социальные низы городов, а местами и на крестьянство), а также создать противовес своему излишне динамичному союзнику в лице оранжизма, регентской купеческой олигархии нужна была определенная массовая социальная база. При этом последней надлежало: а) обладать достаточно определенно выраженным инертно-консервативным характером; б) находиться под падежным политическим и экономическим контролем правящих слоев. Сохранившиеся, а местами даже «регенерировавшие» сословно-корпоративные организации и стоявшие за ними остатки средневекового бюргерства лучше всех отвечали указанным требованиям. Там, где они непосредственно соприкасались с торговлей или входили в круг «торговых» отраслей ремесла, купеческий капитал, как и прежде, либо прямо подчинял их себе, либо модифицировал в нужном ему направлении. При этом сословно-корпоративные структуры только видоизменялись. Там, где цехи обслуживали локальные, повседневные нужды потребителей, их чаще всего оставляли в неприкосновенности. В тех случаях, когда они сохраняли за собою относительно прочные традиционные позиции, борясь по прежнему с сельскими промыслами и капиталистическими мануфактурами, правящая олигархия в зависимости от конкретно складывавшихся обстоятельств брала на себя роль «объективного арбитра», «благожелательного нейтрала», а могла и стравливать противоборствующие стороны, если это соответствовало ее «высшим интересам». Следует помнить и о том, что Амстердам, выступивший на авансцену мировой торговли и ставший взамен Антверпена центром формировавшегося мирового капиталистического рынка, не отказался от средневековых принципов стапелпого права⁵⁵. Следовательно, голландская купеческая олигархия и сама по себе продолжала отдавать дань сословной привилегированности.

В Амстердаме, этой цитадели купеческой олигархии, наличествовали все основные формы производства. Капиталистическими были сахарорафинадная, лесопильная, ситценабивная, стеклохрустальная, гранильная, книгопечатная и прочие отрасли. Кораблестроение, цеховое по форме, но еще в XVI в. начавшее перестраиваться в буржуазном направлении, в республике завершало эту эволюцию. Изготовление золотой и серебряной нити для парчи осуществлялось надомниками, подчиненными купеческому капиталу⁵⁶. В то же время в 1688 г. в Амстердаме имелось 47 цехов и членами 40 из них были И 483 человека. С учетом подмастерьев, учеников, членов семей, а также членов остальных семи цехов эту цифру можно увеличить примерно в четыре раза. Тогда при общей численности населения города до 200 тыс. число горожан, живших за счет доходов от работы в цеховых отраслях ремесла, составит приблизительно 23%⁵⁷.

Однако Амстердам был также оплотом купечества и главным торговым центром, на который приходилось, по имеющимся сведениям, 46,5% общего товарооборота республики. Не удивительно, что, по налоговой описи 1631 г., в ном проживало около 3 тыс. лиц, обладавших имуществом в размере от 20 тыс. до 500 тыс. флоринов, общая сумма их имущества составляла 63 млн. флоринов⁵⁸.

Одновременно в Заанстреке создавался крупнейший но тем временам промышленный комплекс. Ядром ого было судостроение, быстро наращивавшее мощности. В 1708 г. на 60 верфях одновременно строилось 306 кораблей разных типов, отличавшихся высокими мореходными качествами и стоивших на 18% дешевле, чем роттердамские. Вокруг этого «главного ремесла» группировались смежники: парусинщики, кузнецы, сухарники, лесонилы, табачники и др. Кроме 351 лесопильной «мельницы», насчитывалось еще 384 «мельницы» — маслобойные, бумажные, сукновальные, табачные и пр. В 1621 —1630 гг. к Заапстроку было приписало 628 судов. В указанных и других секторах трудилось до 15 тыс. человек. Цехи кое-где и существовали, но лишь формально — практически повсюду торжествовали буржуазное предпринимательство и присущий ому дух наживы, не признававший никаких ограничений⁵⁹.

Ясно, что наличие столь различных конгломератов но могло обходиться без острых социально-политических конфликтов, и вся история республики — красноречивое тому доказательство. Сословно-корпоративная система повсеместно не только стремилась сохранить за собою статус-кво, но переходила в наступление там, где и поскольку это было возможно. В Утрехте на протяжении всего XVII в. продолжалось создание новых цехов, хотя политических прав они были лишены уже в 1528 г. Цехи пытались навязывать капиталистическим мануфактурам свои нормативы числа работников и объема выпускаемой продукции. В текстильных отраслях им удалось добиться сохранения системы контрольных палат, руководствовавшихся в своей деятельности корпоративными юридическими и технологическими нормами. Они принуждали вновь возникшие виды ремесла инкорпорироваться в существующие цехи совсем не совпадающих профилей, ибо количество цехов во многих городах было фиксировано и не подлежало увеличению⁶⁰.

Таким образом, капиталистические формы производства в республике развивались наряду с существованием и даже известной регенерацией цехов, по-прежнему пользовавшихся покровительством муниципальных властей. На восходящей линии хозяйственного развития страны такая тенденция вызывала резкую оппозицию со стороны мануфактуристов и купцов капиталистической генерации. Это нашло свое выражение не только в конкретной повседневной их борьбе против давления окостенелых феодальных рудиментов в сфере экономики, но также в выработке буржуазной системы взглядов на роль и место государства в сфере политики, торговли, хозяйственной и социальной жизни. Научно-теоретическая постановка таких вопросов была дана в известных трактатах Гуго Гроция и Маркуса Боксхорпа; практически-полемическая — в отдельных сочинениях и памфлетах Дирка Храсвинкела, Питера Де Ла Курта. Последние писали свои работы уже в тот период, когда восходящая линия развития республики завершилась и со всей остротой встал вопрос о путях преодоления тех препятствий, в том числе и остатков средневековой корпоративности, которые тянули республику назад, в прошлое. Такие произведения, как памфлеты Дирка Храсвинкела «Замечания и наблюдения о плакатах... относительно хлеба и зерна», «Книга постановлений по вопросу о продовольствии» и Питера Де Ла Курта «Благополучие города Лейдена», «Интерес Голландии или основы голландского благосостояния»⁶¹, прямо вписывались в острую памфлетно-публицистическую борьбу, которая развернулась в те годы в республике между указанными выше противоборствовавшими силами. Питер Де Ла Курт, не только широко образованный человек, доктор юридических наук, видный публицист, но и крупный купец-предприниматель из Лейдена, практически и повседневно ощущал губительное влияние изжившей себя корпоративной системы, пользовавшейся муниципальным протекционизмом. Он считал ее вредным, паразитарным институтом, плодящим пороки и разложение. «Обеспеченный заработок в ремесленных и торговых корпорациях,— писал он,— делает их членов вялыми и ленивыми, причем они еще отстраняют наиболее способных людей, которых нужда побуждает к усердию».

Последующий упадок республики сопровождался затуханием этой полемики — временную победу одержали консервативные и реакционные социальные слои. Снова подняли голову совсем было сломленные буржуазным натиском цехи, настаивавшие на своей исключительности и преследовавшие силы экономического и социального прогресса. «Регламент» принца Виллема IV Оранского от 28 ноября 1749 г. устанавливал, что «все цехи должны быть восстановлены и поддерживаемы во всех их пожалованиях и привилегиях», и тем самым узаконивал их агрессивный произвол⁶². Под нажимом еще ранее оживившейся цеховщины шерстоткачество Лейдена устремилось в Твент (Оверэйссел) и Тилбюрх (Северный Брабант). В 1718 г. крупный мануфактурист Симеон Элин де Йонхе перевел свое предприятие в Утрехт из-за «принуждений суконной палаты и цеха ворсовщиков». Аналогичным преследованиям лейденские цехи пытались подвергать и других мануфактуристов, подавлять сельские шерстоткацкие промыслы, ссылаясь на пресловутый приказ Карла V об их запрете от 1531 г., который даже тогда города не смогли реализовать. Такая же политика цехов и муниципальных властей Амерсфоорта привела к тому, что местные купцы-шерстяники перенесли свою деятельность в восточные провинции. Шерстоткачество же Лейдена и Амерсфоорта приходило во все больший упадок, а в последнем к концу XVIII в. и совсем прекратило существование. Зато Утрехт сумел подавить подобные претензии своих цехов, и в нем в ускоренном темпе развивались различные мануфактуры: шелкоткацкие, сукнодельческие, бумагоделательные и др. Прогрессировало сельское мануфактурное шерстоткачество в Северном Брабанте, льноткачество в Оверэйсселе, превратившиеся в самостоятельные экспортные отрасли, и т. д.⁶³ Это означает, что повторялось, но уже на новой, капиталистической основе, то бегство шерстоткачества из городов, но порвавших с сословной феодальной корпоративностью, в свободные от нее сельские центры, которое мы наблюдали в иных исторических условиях в XIV—XV вв. Формационная разнотипность цеха и мануфактуры выступала при этом с бесспорной очевидностью и доказательностью.

Всесторонний застой, в котором оказалась республика конца XVIII в., не позволял преодолеть создавшееся положение за счет внутренних ресурсов, хотя громовые раскаты Великой французской буржуазной революции и способствовали оживлению политической жизни в стране, и в частности усилению антицехового движения. Отмена цехов, осуществлявшаяся поэтапно и с большими затруднениями, произошла только после французского завоевания, на основании акта «Государственного урегулирования для батавского народа 1798 года». Статья 53 преамбулы «Урегулирования» гласила, что по принятии его «все цехи, корпорации и братства ремесел, промыслов и фабрик объявляются ликвидированными», каждый житель страны без всяких ограничений может заниматься любой профессией, а власти должны неукоснительно проводить в жизнь эти правила. Постановлением правительства от 1 октября 1798 г. отменялись также все ограничения и помехи во внутренней торговле, «которые были порождены уничтоженным феодализмом». Точно формулировали свои идеи революционные власти Батавской республики! Однако лишь десять лет спустя в Амстердаме был решен вопрос о судьбах цеховых имуществ.

Роспуск Директории во Франции отозвался в Нидерландах замедлением процесса ликвидации корпоративного строя. Более того, городской совет Амстердама вопреки государственному законодательству в свое постановление от 7 января 1803 г. включил такие статьи, которые по существу восстанавливали, лишь в несколько измененном виде, декларативно ликвидированные цеховые порядки и связанные с ними торговые ограничения, что повлекло за собой протесты со стороны других городов⁶⁴. Возникший конфликт затянулся на несколько лет, несмотря на ряд дополнительных законодательных мер правительства. Конец ему положили не местные должностные лица, а французский префект де Селль лишь в 1812 г.⁶⁵

Не менее показателен и другой факт аналогичного характера. В начале XIX в. консервативные круги купечества крупного торгового голландского города Роттердама обратились к правительству с просьбой восстановить средневековую принудительную привилегию — складочное право, мотивируя свое странное ходатайство застоем торговли и судоходства⁶⁶. Здесь помимо приверженности к сословно-средневековым формам сказалось еще одно обстоятельство, не ускользнувшее от проницательности Маркса и получившее у него четкое обобщение: «Там, где преобладает купеческий капитал,— писал он,— господствуют устаревшие отношения. Это наблюдается даже в пределах одной и той же страны, где, например, чисто торговые города больше напоминают о прошлых отношениях, чем фабричные города»⁶⁷. Сословно-привилегированные, феодальные но своей сущности — корпоративные, стапельные и т. и.— формы производства и обмена долго тяготели под послереволюционными Нидерландами, Такие и подобные им явления, в их исторической ретроспекции помогают созданию адекватного научного определения социальной природы средневекового бюргерства.

¹ Espinas G. La draperie dans la Flandre Française au moyen âge. Paris, 1923, t. 1, p. 29—32; Coornaert E. Draperies rurales, draperies urbaines. L’évolution de l’industrie flamande au moyen âge et au XVI-e siècle.— Revue Belge de Philologie et d’Histoire, 1950, t. XXVIII, № 1, p. 62—63; Verlinden Ch. Aspects de la production, du commerce et de la consommation des draps flamands au moyen âge.— Rapport à la II Semaine à Prato. Prato, 1970, p. 1—4; Posthumus N. door. Bronnen tôt de geschiedenis van de Leidsche textiel- nijverheid. ’s-Gravenhage, 1910, d. 1, blz. 171—172, 199, 205, 215, 307—308; Пирепн A. Средневековые города Бельгии. М., 1937, с. 50—52; Чистозвонов А. II. Детермиланты технологии средневекового шерстоткачества.— СВ, 1973, вып. 36, с. 16.
² Linden IL van der. Les guildes marchandes dans les Pays-Bas au moyen âge. Gand, 1896, p. 26—35, 46, 70—73; Marez G. Des. L’organisation du travail à Bruxelles au XV-e siècle. Bruxelles, 1904, p. 5— 37, 132—155, 185—186, 196—198, 251—259; Coornaert E. Draperies rurales..., p. 66—68; Idem. Un contre industriel d’autrefois. La dra- perie-sayetterie d’IIondschoote. Paris, 1930, p. 126, 284; Posthumus N. De geschiedenis van de Leidsche lakenindustrie. ’s-Gra- venhage, 1908, d. 1. De middeleeuwen (XIV—XVII). blz. 6; Les- tocqoy L. Les villes de Flandre et, d’Itaiie sous le gouvernement des patriciens (Xl-e — XV-e siècles). Paris, 1952, p. 78, 112, 118, 149; Чистозвонов A. II. Гентское восстание 1539—1540 гг. М., 1957,с. 26—27.
³ Ommen Klo eke W. van. De vrijheid van Beroep en Bedrijf. Groningen, 1946, blz. 15—17; Werveke II. van. Het ambachtwezen te Gent, blz. 363.— In: Miscellanea Tornacensia. Melange d’Archéologie et d’Histoire. Bruxelles, 1951, t. 1; Coornaert E. Draperies rurales..., p. 66—67.
⁴ Posthumus N. door. Bronnen..., d. 1, blz. 4; Ommen Kloeke W. van. Op. cit., blz. 18, note 4; Uijtven II. van. La draperie brabançonne du XII-е au XVIII-e siècle: grandeur éphémèr et décadence.— Rapport à la II Semaine à Prato. Prato, 1970,p.3.
⁵ Dalen J. van. Geschiedenis van Dordrecht. Dordrecht, 1931, d. 1, blz. 220, 262—270; Smit H. De opkomst van den handel van Amsterdam. Amsterdam. 1914, blz. 75—77; Ennema J. Kampen de aloude Hanzestad. Amsterdam. 1946, blz. 9—14; Posthumus N. door. Bronnen..., d. 1, blz. 11—13; Coornaert E. Un centre industriel..., p. 5—6,
11.
⁶ Sneller Z. Deventer, die Stadt der Jahrmarkte. Weimar, 1936, S. 21—41, 51—69, 94—96, 120.
⁷ Brugmans II. Opkomst en bloei van Amsterdam. Amsterdam, 1944, blz. 15—16, 21; Smit II. Op. cit., blz. 33—48.
⁸ Brugmans H. Op. cit., blz. 16; Wee II. van der. The Growth of the Antwerp Market and the European Economy, Louvain, 1963, v. II, p. 20—28, 77—79, 110—111, 123; Maréchal J. Le depart de Bruges des marchands étrangers (XV et XVI siècle).— Handelingen van hel Genootschap voor Geschiedenis gesticht onder benaming Société d’Emulation te Brugge. Bruges, 1951, d. LXXXVIII, blz. 27—36, 42—47, 49, 50—53; Bigwood G. Gand et la circulation des grains en Flandre du XVI-e au XVIII-e siècle.— Vierteljahrschrift für Social- und Wirtschaftsgeschichte. Gotha, 1905, Bd. 2, S. 405—410; Iloutte J. van. The Rise and Decline of the Market of Bruges.— The Economic History Review, 2nd Series, 1966, v. XIX, N 1, p. 30—41; Brûlez W. Brugge en Antwerpen in de 15-e en 16-e eeuw: een tegenstelling? — Tijdschrift voor Geschiedenis, 197.0, afl. 1.
⁹ Linden H. van der. Op. cit., p. 28—34; Marez G. Des. Op. cit., p. 5—37, 132—155; Lestocqoy J. Op. cit., p. 106, 109, 112—113, 127, 180— 181.
¹⁰ Ilolleweg O. De Nederlandsche Hanzesteden. Den Haag, 1942, blz. 3—9, 11—15, 19—31, 36—37.
¹¹ Чистозвонов A. H. Социальная структура сукноделия в Голландии в. XIV—XVI вв. В кн.: Генезис капитализма в промышленности. М., 1963, с. 13—63; Он же. Исследовать явления в их исторической самобытности и связях.— СВ, 1955, вып. XIX, с. 366— 386; Он же. Детерминанты технологии..., с. 15—28; Он же. Гентское восстание..., с. 366—386.
¹² Werveke II. van. De koopman-ondernemer en de onderneïner in de Viaamsche lakennijverheid van de middeleeuwen. Antwerpen; Utrecht, 1946, biz. 5—9.
¹³ Чистозвонов А. II. Социальная структура..., с. 25—27; Соог- naert Е. Un centre industriel..., p. 269—279.
¹⁴ Wee II. van der. The Growth of the Antwerp Market..., v. II, p. 13— 17; Uytven 11. van. La draperie..., p. 1—9; favresse F. Le complexe dos métiers du tissage à Bruxelles pendant le XIV-е et XV-e siècles.— Revue Belge de Philologie et d’Histoire, 1949, t. XXV11, N 1—2, p. 62-83.
¹⁵ Posthumus N. door. Bronnen..., d. 2, 1911, blz. 45, 98, 131—132, 147—151; Ommen Kloeke W. van. Op. cit., p. 20; Posthumus N. De geschiedenis..., d. 1, blz. 363, 365—367; Blok P. Geschiedenjs eener Hollandsche stad. ’s-Gravenhage, 1912, d. 1, blz. 175—177.
¹⁶ Dalen J. van. Op. cit., d. 1, blz. 141—142; Overvoorde J., Joosting J. De gilden van Utrecht. ’s-Gravenhage, 1896, d. 2, blz. 211.
¹⁷ Favresse F. Op. cit., p. 67—71; Overvoorde J., Joosting J. Op. cit.,
d. 2, blz. XIX; Чистозвонов A. H. Гентское восстание..., с. 40—41, 80; Dalen J. van. Op. cit., d. 1, blz. 380; Posthumus N. door. Bron- nen..., d. 1, blz. 12, 87, 132; d. 2, blz. 82—84, 95; Coornaert E. L’industrie de la laine à Bergues-Saint-Winoc. Paris, 1930, p. 31—32,38, 45, 71—74, 85; Wee II. van der. The Growth of the Antwerp Market..., v. II, p. 376; Чистозвонов A. H. Детерминанты технологии..., с. 16—17.
¹⁸ Coornaert E. L’industrie de la laine..., p. 38, 45, 75, 77, 80, 88.
¹⁹ Man L. De. Middeleeuwse Beroeps- en Ambachtsnamen te Leuven.— Revue Belge de Philologie et d’Histoire, 1949, t. XXVII, N 1—2, 3—4, p. 29—60, 599—633; Wee II. van der. Conjunctuur en economische groei in de Zuidelijke Nederlanden tijdens de 14-e, 15-e en 16-e eeuw.— Mededelingen van de Koninklijke Vlaamse Academie voor Wetenschappen, Letteren en Schone Kunsten van Belgie. Klas de Letteren, 1965, Jg. XXVII, N 8, blz. 17.
²⁰ Uytven R. van. La draperie..., p. 10—13; Idem. La Flandre et le Brabant, «terre de promission» sous les ducs de Bourgogne? — Revue du Nord, t. XLIII, oct.— dec., 1961, p. 293—298; Wee II. van der. Conjunctuur en economische groei..., blz. 17—18.
²¹ Coornaert E. Un centre industriel..., p. 12—13, 16—17, 100—112, 238, 245—251, 269—270, 272—274, 278—279, 283—284, 442; Wee H. van der. The Growth of the Antwerp Market..., v. II, p. 12; Espinas G. Op. cit., t. 1, p. 52—53; Uytven R. van. La draperie..., p. 10; Чистозвонов A. H. Гентское восстание..., с. 43; Coornaert E. Draperies rurales..., p. 85.
²² Recueil de documents relatifs à l’histoire drapière en Flandre / Ed. par H. E. de Sagher. Bruxelles, 1951, t. 1, pt. 2, p. XVIII—XX. XXII—XXIV, 4—32, 75—86, 93—95, 97—98; Пиренн A. Указ. соч.,с.463.
²³ Uytven R. van. La Flandre et le Brabante..., p. 296—297; Linde- mans I. P. Geschiedenis van de landbouw in België. Antwerpen, 1952, d. II, blz. 214—221.
²⁴ Posthumus N. door. Bronnen..., d. 1, blz. 563—566; Jansma T. Scheepvaartpolitiek van Amsterdam in de tweede helft der vijftien- de eeuw.— Amstelodamum. Amsterdam, 1955, N 47, blz. 4—6; Ket- ner F. Handel en scheepvaart van Amsterdam in de vijftiende eeuw. Leiden, 1946, blz. 127, 147—148, 150.
²⁵ Enklaar D., Vrankrijker A. Geschiedenis van Gooiland. Amsterdam, 1939, d. I, biz. 39—40, 74, 89—96; Amsterdam, 1940, d. II, biz. 11— i4, 17—23, 77; Vrankrijker A. De textiÖlindustrie van Naarden.— Tiidschrift voor Geschiedenis, 1936, all. 2, biz. 153—161; F ruin R. door. Enqueste ende informatie upt stuck van der reductie onde reformatio van den schiltaelen voertijts getaxeert ende gesteU gewest over de landen van Hollant ende Vrieslant, gedaen in den jaere 1494. Leiden, 1876, biz. 106—108.
²⁶ Verbeemen J. De buitenpoorterij in de Nederlanden.— Bijdragen voor do Geschiedenis der Nederlanden, 1957, d. XIT, N 1, 2, biz. 215—217; Overvoorde J., Joosting J. Op. cit., d. 1, biz. XLVIll; F ruin R. door. Informacie op den staet faculteyt ende gelegentheyt van de sieden ende dorpen van Hollant ende Vrieslant om daernae te reguleren de nyeuwe schiltaele gedaen in den jaere MDXIV. Leiden, 1866, biz. 107—109; Burger van Schoorel D. Chronyk van de Stad Medenblik. t’Amsterdam, 1710, biz. 64.
²⁷ Wee II. van der. Historische aspecten van de economische groei. Antwerpen, Utrecht, 1973, biz. 20, 23—24; Idem. Conjunctuur en economische groei..., biz. 17—19; Uyt-ven R. van. La Flandre et le Brabant..., p. 290; Чистозвонов A. H. К вопросу об эволюции итальянской и нидерландской экономики и торговли в условиях европейской «экономической депрессии» XIV—XV вв.— СВ, 1977, вып. 41, с. 41—45.
²⁸ Чистозвонов A. II. Реформациодное движепие..., с. 101—105, 108; Naber J. Een terugblik.— Bijdragen van het Statistisch Instituut; Amsterdam, 1885, Jg. 1, N 4, blz. 11—14, 33.
²⁹ Algemene geschiedenis der Nederlanden. Utrecht, 1952, d. IV, blz. 237—238.
Чистозвонов A. H. Реформационное движение..., с. 133—134.
³⁰ Чистозвонов A. H. Реформационное движение..., с. 133—134.
³¹ Coornaert E. Un centre industriel..., p. 426—429; Dillen J. van. door. Bronnen tot de geschiedenis van het bedrijfsleven en het gil- dewesen van Amsterdam. ’s-Gravenhage, 1929, d. 1, blz. 209.
³² Coornaert E. Un centre industriel..., p. 28; Iloutte J. van. Economische en sociale geschiedenis van de Lage Landen. Antwerpen, 1964, blz.. 93—94; Lindemans I. P. Op. cit., d. II, blz. 221—222.
³³ Dechesne L. Histoire économique et sociale de la Belgique. Paris; Liège, 1932, p. 209—214; Everard R., Descy A. Histoire de l’usine des Vennes. Liège, 1948, p. 40—41; Iloutte J. van. Economische en sociale geschiedenis..., blz. 95—97.
³⁴ Roover R. de. The Business Organization of the Plautin Press in the Setting of the Sixteenth Century Antwerp.— The Gulden Passer, Antwerpen, 1956, Jg. 34, p. 110, 113—115.
³⁵ Posthumus N. Een zestiende-eeuwsche enquête naar de buitenne- ringen rondom de stad Leiden.— Bijdragen en Mededelingen van het Historisch Genootschap, 1912, d. XXXIII, blz. 42, 57, 60, 67—69; Dillen J. van. Bronnen..., d. 1, blz. 119, 122, 125, 190—191, 473— 476: Baaui 9. История экономического развития Голландии в XVI—XVII веках. М., 1949, с. 75—76; Accarias de Serionn J. La richesse de la Hollande. Londres, 1778, t.'2, p. 105, 111; Brün- ner E. De order op de buitennering van 1531. Utrecht, 1918, blz. 58,60—61; Fruin R. door. Informacie..., blz. 68, 109, 138, 290; Degry- se R. De gemeenschappelijke Groote Visserij van de Nederlanden in de XVI-e eeuw.— Bijdragen voor de Geschiedenis der Nederlanden, 1952, d. VII, N 1-2.
³⁶ Brûler W. De Iiandolsbalans der Nederlanden in het midden van de 16-e eeuw.—Bijdragen voor de Geschiedenis der Nederlanden, 1966-1967, d. XXI, N 3—4, blz. 304.
³⁷ Uytven R. van. La Flandre et le Brabant..., p. 282—286; Brulez W. Brugge en Antwerpen...; Uytven R. van. Sociaal-economische evo- luties in de Nederlanden voor de Revoluties (Vertiende-zestiende eeuw).—Bijdragen en Mededelingen betreffende de Geschiedenis der Nederlanden, 1972, afl. 1; Чистозвонов A. II. К вопросу об эволюции итальянской и нидерландской экопомики и торговли...., с. 43—45.
³⁸ Coornaert E. Un centre industriel..., p. 125—127, 149, 151—154, 168, 270—276, 278—304.
³⁹ Чистозвонов A. II. Гептское восстание..., с. 47—49.
⁴⁰ Там же, с. 50.
⁴¹ Чистозвонов А. Н. Реформациопиое движение..., с. 64—65.
⁴² Там же, с. 65—66.
⁴³ Uytven R. van. De sociale krisis der XVI-e eeuw te Leuven.— Revue Belge de Philologie et d’Histoire, 1958, t. XXXVI, N 8, p. 357— 363, 382; Posthumus N. door. Bronnen..., d. 2, blz. 300—301, 313, 319, 341—342, 346—347, 354—357, 361—362, 367, 372, 402, 410, 413— 414, 446, 451—453, 464, 468, 500, 540, 554—556, 613-615, 618-621, 636, 665—666; Idem. De geschiedenis..., d. 1, blz. 407—408; Fran- krijker A. De textielindustrie van Naarden.— Tijdschrift voor Geschiedenis, 1936, afl. 3, blz. 264.
⁴⁴ Loenen J. van. De Ilaarlemse brouwindustrie. Amsterdam [1950], blz. 16, 47, 64—67, 83—86, 108—110.
⁴⁵ Чистозвонов A. II. Транспортные цехи, их смежпики и торговля в Амстердаме в XVI в.— СВ, 1975, вып. 38, с. 214—222.
⁴⁶ Wee Н. van. The Growth of the Antwerp Market..., v. II, p. 324, 379—381; Чистозвонов A. II. Гентское восстапие..., с. 395; Coor- naertJE. Un centre industriel..., p. 289—298; Loenen J. van. Op. cit., blz. 20-49, 64—67, 88—92.
⁴⁷ Posthumus N. door. Bronnen..., d. 1, blz. XV—XVI, d. 2, blz. 649— 650; Brunner E. Op. cit., blz. 119—130; Dechesne L. Histoire économique..., p. 156; Coornaert E. Un centre industriel..., p. 38, 41, 47— 59.
⁴⁸ Rrünner E. Op. cit., blz. 147—159, 166—170, 181—194; Чистозвонов A. H. Реформационное движение..., с. 117—119, 121; Он же. Гентское восстание..., с. 43; Gouw J. Ter. Geschiedenis van Amsterdam. Amsterdam, 1881, d. 3, blz. 333; Dalen J. van. Op. cit.,
d.1, blz. 267, 294.
⁴⁹ Чистозвонов A. H. Реформационное движение..., с. 118; Gelder II. A. Enno van. Nederlandse dorpen in de 16-e eeuw. Amsterdam, 1953, blz. 10—11, 20, 46—47; Cools R. Strijd om den grond in het läge Nederlanden. Rotterdam; ’s-Gravenhage, 1948, blz. 80, 86—87, 110—ИЗ; Чистозвонов A. H. Сельские ренты в Голландии в конце XV — пачале XVI в. как форма ростовщического кредита.— СВ, 1973, вып. 37, с. 134—145.
⁵⁰ Чистозвонов А. Н. Нидерландская буржуазная революция XVI в. М., 1958; Он же. Черты общего и особенного в Нидерландской буржуазной революции XVI в. В кн.: Европа в средпие века: экономика, политика, культура. М., 1972, с. 215—224; Cistozvo- nov A. N. Uber die stadial-regionale Methode bei der vergleichenden historischen Erforschung der bürgerlichen Revolutionen dps 16-18. Jahrhundert in Europa.— Zeitschrift für Geschichtswissenschaft, 1973, N 1, S. 31—48; Он же. Судьбы раннего капитализма в республике Соединенных провинций.— ВИ, 1972, № 5, с. 88— 106.
⁵¹ Чистозвонов А. II. Нидерландская революция..., с. 103, 109—111, 120—121, 151—152; Dillen J. van. Bronnen..., d. 1, blz. 400—401.
⁵² Brag mans II. Op. cit., blz. 143—144; Scholliers E. De levensstan- daard in de XV-e en XVI-e eeuw te Antwerpen. Antwerpen, 1960, blz. 275.
⁵³ Маркс K., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 761.
⁵⁴ Чистозвонов A. II. Судьбы раннего капитализма..., с. 88—107.
⁵⁵ Кооу Т. van der. Hollandse stapclmarkt en haar verval. Amsterdam, 1931; Brugmans II. Op. cit., blz. 112.
⁵⁶ Brugmans II. Op. cit., blz. 144—153.
⁵⁷ Ibid., blz. 99, 143.
⁵⁸ Ibid., blz. 111, 140—141.
⁵⁹ Braam A. van. Bloei en verval van het economisch-sociale leven aan de Zaan in de 17-de en 18-de eeuw. Wormerveer, s. a., blz. S'il,14—19, 23, 62, 65—85, 88—89, 118—121, 128—129 e. a.; Kämpen A. van. De Rotterdamse particulière scheepsbouw in de tijd van de Republiek. Assen, 1953, blz. 84, 112—113.
⁶⁰ Overvoorde J. en Joosting J. Op. cit., blz. XXVI; Wiskerke C. De afschaffing der Gilden in Nederland. Amsterdam, 1938, blz. 49, 50— 53; Ommen Kloeke W. van. Op. cit., blz. 37—38.
⁶¹ Graswinckel Dirck. Aenmerckingen ende Betrachtingen of de Plac- caten etc. over’t Stuck van Kooren en Greynen (1651); Idem. Pla- caet-Boeck op’t Stuck vande Lyftocht; Pieter De La Court. Het Wel- varen der stad Leyden (1659); Idem. Interest van Holland ofte Gronden van Ilollands-Welvaren (1662). Незавершенные и переработанные Питером До Ла Куртом разделы обеих этих работ с некоторыми своими дополнениями под названием «Руководство к благотворной политике, основам и главным принципам республики Голландии и Западной Фрисландии» в 1669 г. издал под своим именем Великий пенсионарий Голландии Ян де Витт {Jan de Witt. Aanwysing der heilsame politike Gronden en Maximen van de Republike van Holland en West-Friesland. См. также французское издание: Mémoires de Jean de Witt, grand pensionnaire de Hollande. La Haye, 1709).
⁶² Ommen Kloeke W. van. Op. cit., blz. 43, 53.
⁶³ Uytven II. van. La draperie..., p. 15—16; Wiskerke C. Op. cit., blz. 49, 52, 54—66.
⁶⁴ Ommen Kloeke W. van. Op. cit., blz. 54, 58—65; Boer M. de. De ondergang der Amsterdamsche gilden.— Tijdschrifl voor Geschiedenis, 1932, afl. 2, blz. 129, 131, 135, 137, 141—147.
⁶⁵ В о er M. de Op. cit., alf. 3. blz. 225—228, 233—235, 239—244.
⁶⁶ Seventh International Economic History Congress. Four «A» Themes. Edinburgh, 1978, p. 105.
⁶⁷ Маркс K., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. 17 с, 360.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 4743

загрузка...

Другие книги по данной тематике