IV. Функции: молиться и сражаться

А вовсе не о двух, как их предшественники. Ведь если Бонифаций, к примеру, пользовался понятием троичности для обоснования неравенства, то, как и Григорий Великий, человечество он видел разделенным на две части. Оба они различали тех, кто отдает повеления, и тех, кто их исполняет, отделяли тех, кто, идя впереди (pre-positi), открывает шествие и снисходит любить остальных, от тех, кто, позади них, или, вернее, под ними (sub-diti), старается за ними следовать, испытывая почтение, готовое превратиться в страх. Тому, кто смотрит на эту картину социального мира бесхитростным взглядом, открывается преобладание ряда бинарных оппозиций. Что мы видим? Рабов и господ, старых и молодых, старших и младших, не говоря о естественной субординации, естественной настолько, что ни один говорящий о неравенстве не дает себе труда хоть одним словом упомянуть о женщине, подчиненной мужчине, своему «господину».

Одно из этих двухчастных делений привлекло внимание людей книжной культуры, которые в эпоху Каролингов задумывались о распорядке вещей и прямыми наследниками которых были Адальберон и Герард (как г. де Торка, менее осознанно, наследует Луазо: будем помнить о явлениях преемственности и последействия, которые оказывают решающее влияние на долгую эволюцию идеологических образований и переплетение которых распутывать нелегко). Они принадлежали к Церкви. В их глазах христианское общество делилось надвое: «порядок» и «простонародье», как говорил Тертуллиан; одна часть, упорядоченная, — духовенство; другая — народ. И эта основополагающая структура, учрежденная божественным законом, отсвет глубинного распорядка, отделяющего небо от земли, дух от тела, в свой черед отзывалась на порядке «прелатов», правителей, требуя разделять начальствующих в Церкви, епископов, и «следующих затем», как говорит Бонифаций, начальствующих над народом. Так что в конце концов эти два способа бинарной классификации перекрещиваются, поднимая, с одной стороны, держателей власти над остальными, с другой — духовенство над народом. Две ступени, две функции. Но второе различие на верхней ступеньке лестницы стирается: на небе, каким созерцает его Герард Камбрейский, Иисус Христос, который через структуры родства подчинен Отцу, принимает на себя и священническую, и царскую функцию.

На разделении двух функций, священнической и царской, останавливаются все те концепции социально-политического порядка, следы которых до нас дошли и которые, воспринятые каролингскими прелатами, занимали воображение Герарда и Адальберона. Современные историки, изучающие эти вопросы, называют такое разделение «геласианским». Папа Геласий (492—496) действительно провозгласил его перед императором Анастасием: «То, что прежде всего правит миром, двойственно: священная власть понтификов и могущество царей»¹. Две «особы», две роли; две сферы действия; два порядка, которые должно различать «благоразумие», — как повторяет вслед за Цицероном Геласий: modestui utrtusque ordmis, благоразумие сохранять оба порядка. Две обязанности, самостоятельные, хотя и связанные между собой: императоры нуждаются в епископах для спасения души; епископы ждут от императоров мира на земле. Они, однако, не равны: два слова, выбранные для обозначения двух функций, подчеркивают иерархию — auctoritas, власть, potestas, могущество; иерархия эта вытекает из самого устройства вселенной, которое, поместив небо наверху, землю внизу, учредило верховенство клира. Так образуется трещина между начальствующими. Но она проходит дальше, через все общество, поскольку «власть», как и «могущество», передается ниже: взрослые мужчины, не рабы, свободные, граждане, выстраиваются таким образом в две отдельные группы в зависимости от того, носят ли они оружие; среди граждан одни сражаются, другие, безоружные, иным способом содействуют поддержанию божественного порядка.

После того, как переселение народов военизировало все, что в римском мире избегло рабства, граница между двумя функциями казалась одновременно столь необходимой и столь хрупкой, что в середине VIII в., когда складывалось каролингское государство, ученые люди старались укрепить ее своим словом. На соборе, работавшем в 742 г. над реформой франкской Церкви, Бонифаций добился запрещения «служителям Божиим в любых случаях и с любой целью носить оружие, или сражаться, или участвовать также в конных вылазках и нести военную службу»². С этого момента можно заметить при разговоре о правителях тенденцию подменять антиномические термины auctontas-potestas, clerus-populus другой парой — oratores-bellatores. Эти два слова вместе встречались у Цицерона³. Мы знаем, как использовали их Адальберон и Герард. В 747 г. если не эти два существительных, то два соответствующих им глагола оказываются в средоточии политической речи, созвучной речи Геласия, которую папа Захария обратил к Пипину Короткому⁴: «Князьям, людям мирским и воинам (bellatores) надлежит заботиться о том, чтобы остерегаться вражеских козней и защищать страну; епископам, священникам и служителям Божиим подобает действовать спасительными советами и молитвами — дабы милостию Божией, мы молясь (orantibus), а те сражаясь (bellantibus), хранили бы страну в безопасности»⁵. Эти слова не пропали даром. При встрече с папой Львом III Карл Великий их не выслушивает; он сам их произносит. На сей раз, чтобы подтвердить, что ему одному принадлежит право вести мирские дела, и чтобы отослать папу в молельню.

В этой формуле выражен каролингский политический идеал. Идеал этот в основе своей монархический. На земле, как и на небе, царствует один. Он занимает место Христа, исполняя, как и Он, две функции, играя один две роли, воплощая два лица (personae). Об этом и напоминают в 829 г. императору Людовику Благочестивому франкские епископы, прямо ссылаясь на папу Геласия⁶: «Тело общины поделено прежде всего между двумя важными лицами, ибо тело короля само таким же образом поделено, и эта изначальная двоичность делит пополам все тело народа Божьего». Вот суть: bifrons, двуликий, государь, помазанник Божий, смотрит с двух сторон на тех, кем правит, справа, слева, и этот двойной взгляд, эти повеления с обеих сторон определяют деление общества, во всяком случае, того, которое берется в расчет, той части человечества, что не попала в рабство. Идея эта укрепляется во Франкском государстве в IX в. Послушаем Валу: «Есть лишь одна община, но управляется она двумя порядками»⁷ (828—829). Послушаем еще раз Валафрида Страбона, говорящего о «каждом из порядков», соединение которых и взаимная любовь дают единство «дома Божьего»⁸. Послушаем Хинкмара Реймсского, который исходит из этой идеи при описании королевского дворца: два порядка, две функции, две категории услуг, два войска. Увещевая короля в 833 г., как будет это делать два века спустя Адальберон, епископ Лионский Агобард, чья речь, быть может, наиболее точно предвосхищает Carmen, советует заботиться о том, чтобы «перед лицом смут века сего был в готовности каждый из порядков, военный и церковный, то есть те, кто служит в мирском воинстве и кто служит деланию священному, одни сражаясь железом, другие борясь глаголом»⁹. Железо, глагол; оружие, слово. Вот оно: «одни сражаются, другие молятся».

Эту двойственность каждый может увидеть своими глазами. В распорядке церемоний: когда королей IX века коронуют в Реймсе, светские чины стоят слева от них, чины церковные справа, на лучшем месте: Христос восседает одесную Отца¹⁰. А поскольку «молящимся», oratores, надлежит наставлять других, указывать воинам, bellatores, где зло, а где благо, устанавливать для них запреты, определять ценности, то такая работа подготавливает появление нового ordo, призванного занять свое место рядом с порядками вдов, единобрачных, клириков: это порядок воинов. Образцовый персонаж этой социально-этической категории, разумеется, — король. Ибо если король прежде всего, principaliter, вбирает в себя две функции, то одна из его ролей, одно из его лиц, воинственное, пыл его «молодости», груз плоти отделяют его от клириков, неудержимо влекут его налево, к земле, в битву. Государь ведет за собой другой отряд, земной; что и показывают художники, рисующие Церковь, ecclesia (пока сохраняется традиция изображать ее в виде человеческих существ), расставляя одних позади папы, других позади императора¹¹. И когда Седулий Скот в своем «Трактате о правителях» создает символическое изображение короля, то помещает его, невозмутимого, в большом дворцовом зале, как самое прекрасное, что есть в видимом мире, как солнце и море, сидящего одиноко и неподвижно, принимая подношения, раздавая полными пригоршнями благодеяния, и долг его состоит в справедливости и щедрости. Но если он щедр и справедлив, если он излучает мир, то это потому, что прежде он хорошо сражался. Его «главный» долг — вести войну, «более необходимую для людей, чем покой; мир усыпляет, война побуждает к доблести». Основная миссия: Захария предназначает ее тому, кого считает истинным королем франков. «Зерцала государевы» в IX в. предназначают ее всем «знатным».

То есть людям, которые, не принадлежа к Церкви, тем не менее призваны руководить другими. Две функции — это две функции управления. В каролингской культуре существует понятие некого поля власти, разделенного на два участка. Это поле, однако, не покрывает всего социального пространства. Алкуин в конце VIII в. говорил уже вполне ясно — а для его ученых друзей это само собой разумелось, — что не все миряне — воины, и призывал кентское духовенство исправить свои нравы, дабы «те из мирян, кто занят у вас воинским делом, стали через вас сильнее, а народ вступил на путь спасения»¹². Духовенство, воины, народ. Функциональная двучастность делит надвое единый корпус правителей, rectores. И оставляет прочих — подданных. В геласианскую дуалистическую схему вписана трехчастность, то «деление натрое», которое Луазо считает самым совершенным во всех случаях. Всякая игра играется на троих, «всякое социальное взаимодействие — по сути треугольное, а не линеарное»; даже если встреча — это дуэль, то она проходит на глазах у зрителей, и «роль свидетелей может в любую минуту превратиться в роль участников (что и происходило в Дуэ в 1024—1025 гг., когда епископ Герард и граф Фландрский спорили перед многолюдным собранием, и каждый из антагонистов, обращаясь к "народу", старался привлечь его на свою сторону), и в бесчисленных сцепленных между собой триадах, которые образуют общество, существует постоянное чередование активных пар и господствующих коалиций»¹³. Само использование идеи, завещанной политической моралью IX в., привело к делению социального поля на три части: обладатели «власти», обязанные вести духовную битву; обладатели «могущества», обязанные вести битву земную; наконец, все те, кто не носил меча, символа могущества, но кто и не молился, кто имел лишь одно право — право молчать, кто имел лишь один долг — долг повиноваться, пассивно и покорно: «сервы», или «рабы», servi. Разве Адальберон говорил что-то другое?

¹ Scewanz, Publizistische Sammlung zum acacianischen Schisma, Munich, 1934, p. 7 et ss.
² MGH, Eptst. 3, 56.
³ Tusculanes IV, 24.
⁴ Тогда как слово ordo там не встречается, вопреки тому, что позволяет думать Е. Delaruelle, «Essai sur la formation de l'idee de croisade», Bulletin de litterature ecclesiastique, 1944; «En relisant le De InstitiUione Regia de Jonas d'Orleans», Melanges Halphen, 1951.
⁵ Codex Carolinus, MGH, Ер. K. Aevi, 480.
⁶ МGH, Leges. 11, 2.
⁷ Рассказано в его жизнеописании Пасхазием Радбертом, PL 120, 1609.
⁸ Liber de exordus (841), MGH, Cap. II, 515.
⁹ MGH, Ер. K. Aevi, 3, 226.
¹⁰ W. Ullmann, The growth of legal government in the Middle Ages, Lnd 1955, p. 143.
¹¹ M. Averi, The Exultet Rolls of South Italy, Princeton, 1936, II, planche 169.
¹² MGH, Ер. К. Aevi, 191, 192.
¹³ Th. Chaplow, Deux centre un. Les coalitions dans les triades, 1971.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 4066

загрузка...

Другие книги по данной тематике