разделы

Эта книга находится в разделах

Средневековая Европа

Список книг по данной тематике

Случайные книги

Полезное

4. Основные типы крестьянско-сеньориальных отношений

Из содержания предыдущего параграфа видно, что, с точки зрения сеньоров, их отношения с крестьянами серьезно менялись в зависимости от той роли, в которой выступал сам сеньор, и в зависимости от принадлежности крестьянина к тем или иным слоям или категориям. В какой мере подтверждается этот вывод при объективном подходе к действительности? Насколько в реальности были неоднородны крестьянско-сеньориальные отношения в XII—XIII вв.? Чем различались основные их варианты?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо определить критерии, которые следует положить в основу разграничения качественно различных типов крестьянско-сеньориальных отношений в изучаемую эпоху.

Как известно, феодальная эксплуатация крестьянства, обеспечивавшая господствующему классу присвоение феодальной ренты, по своему объективному смыслу означала экономическую реализацию феодальной земельной собственности¹. Однако объективно представляя собой важнейшее экономическое отношение своего времени, феодальная эксплуатация могла быть осуществлена лишь при том или ином использовании внеэкономического принуждения. Необходимость в нем, как показал Маркс, определялась такой коренной особенностью феодального способа производства, как сохранение в руках непосредственных производителей прав владения на средства производства и условия труда². Внеэкономическое принуждение не являлось, тем не менее, при феодализме единственным способом извлечения прибавочного продукта³. В силу монополии феодалов на землю, представлявшую тогда главное условие сельскохозяйственного производства, неизбежно возникала экономическая зависимость непосредственных производителей от земельных собственников⁴. Последние могли, следовательно, пользоваться и средствами экономического принуждения. Возможность использования экономического принуждения зависела от ряда обстоятельств, в частности от исчерпания фонда свободных земель и от уровня развития товарно-денежных отношений⁵. Оба эти момента в рейнской Германии и Северной Франции XIII в. были таковы, что здесь создались весьма благоприятные обстоятельства для применения экономического принуждения. Феодальная эксплуатация крестьянства могла, таким образом, осуществляться при широком использовании обоих основных способов принуждения зависимых крестьян к прибавочному труду.

То или иное сочетание экономического и внеэкономического принуждения крестьянства представляет очень важный показатель характера крестьянско-сеньориальных отношений. Именно этот показатель целесообразно использовать для выделения основных типов феодальной эксплуатации крестьянства. Полностью однотипными можно считать, на наш взгляд, лишь такие варианты межклассовых крестьянско-сеньориальных отношений, которые существенно не отличаются по сочетанию в них экономического и внеэкономического принуждения. Наоборот, те варианты крестьянско-сеньориальных отношений, в которых сочетание двух основных способов принуждения неодинаково, следует, видимо, считать разнотипными. В целях краткости условимся обозначать те виды феодальной эксплуатации, которые основываются преимущественно на внеэкономическом принуждении (так же как и соответствующие им формы крестьянской зависимости), внеэкономическим, или личным, элементом в крестьянско-сеньориальных отношениях. В отличие от этого виды феодальной эксплуатации, базирующиеся преимущественно на экономическом принуждении (как и соответствующие формы крестьянской зависимости), будем условно именовать экономическим, или вещным, элементом в крестьянско-сеньориальных отношениях.

Влияние каждого из этих элементов проявлялось по-разному. Оно могло равно затрагивать и форму и содержание крестьянско-сеньориальных отношений. Но иногда оно неодинаково сказывалось на их внешней форме,— ясной для современников,— и на их внутреннем содержании, обнаруживающемся при объективном анализе. Поэтому потребуется раздельно рассматривать каждый из этих аспектов. Определяя роль экономического принуждения, мы будем учитывать и тот факт, что оно было наиболее ярко выраженным при вознаграждении крестьянина за труд деньгами или легко реализуемыми на рынке продуктами. В этом случае феодальная эксплуатация реализовывалась через установление между феодалом и крестьянином экономической зависимости в сравнительно более чистом виде. Если же средством вознаграждения крестьянина оказывались владельческие права на земельный участок, то роль экономического принуждения в общем определялась тем, насколько реальным и свободным было отчуждение этого участка и какие обязанности для крестьянина означало его приобретение. Стеснение свободы отчуждения или тем более возложение на держателя личных или судебнополитических повинностей означало, что экономическое (формально) вознаграждение труда крестьянина фактически предполагало установление не только вещной, но и личной его связи с феодалом. Естественно, следует разграничивать эти два варианта феодального принуждения и соответствующие им формы крестьянско-сеньориальных отношений.

Схематичность обоснованного выше критерия неоднородности крестьянско-сеньориальных отношений очевидна. Он непригоден для разграничения сколько-нибудь сходных форм, ибо констатировать, что в каком-либо варианте этих отношений сочетание экономического и внеэкономического элементов отличается своеобразием, можно лишь при очень значительных особенностях данного сочетания. Но в этом же и преимущество данного критерия. Его использование не грозит преувеличить число неоднородных типов крестьянско-сеньориальных отношений. К ним будут отнесены только глубоко различающиеся варианты. Применение этого критерия оправдывается и тем, что он позволяет оценить стадиальные сдвиги в общественной структуре. Ясно, что о поступательном развитии северофранцузского или западнонемецкого общества XIII в. можно говорить лишь при нарастающем значении тех вариантов межклассовых отношений, в которых экономический элемент занимал господствующее положение.

Какие именно варианты сеньориально-крестьянских отношений следует подвергнуть проверке, выясняя степень однородности их содержания? В предыдущих разделах было охарактеризовано немалое число внутриклассовых групп, прослоек и категорий в классах крестьян и феодалов. Предстоит теперь проанализировать роль личных и вещных элементов во взаимоотношениях, которые складывались между сеньорами и крестьянами всех основных внутриклассовых подразделений. Такой анализ будет параллельно освещать проблему взаимодействия крестьянско-сеньориальных отношений с внутриклассовыми связями. А это позволит затронуть и весьма важный вопрос о соотношении классового и сословного деления в феодальном обществе и социальной значимости каждого из них, вполне справедливо заостренный недавно К. К. Зельиным⁶.

***

Один из видов взаимоотношений крестьян с вотчинниками представляли отношения, складывавшиеся у последних с их наследственными чиншевиками, членами familia или сервами. Подчинение этих крестьян вотчиннику обуславливалось их личнонаследственным статусом, а невыполнение обязанностей предотвращалось неприкрытым насилием⁷. Во всех случаях, когда крестьяне этих категорий не имели земельных держаний от своих личных господ, крестьянско-сеньориальные отношения выступали в форме чисто личных взаимосвязей. Их непосредственная экономическая выгодность для вотчинников в основном ограничивалась возможностью взимать весьма скромные (порою даже символические) поборы и правом претендовать на выморочное имущество. Но «...могущество феодальных господ... определялось не размерами их ренты, а числом их подданных»⁸. И потому личнонаследственные зависимые увеличивали силу и социальный престиж вотчинника даже тогда, когда они уплачивали ему минимальную ренту. В общем сочетание экономических и внеэкономических элементов в этом варианте крестьянско-сеньориальных отношений характеризовалось максимальным преобладанием внеэкономических. (То же самое следует сказать и про взаимоотношения вотчинников с крестьянами, зависевшими от них лишь по суду, помня, однако, что в жизни этих крестьян их судебная зависимость играла сравнительно второстепенную роль.)

Выше, однако, уже отмечалось, что к концу XIII в. положение сервов заметно меняется, так как развивается так называемый новый серваж; охватывая лишь владельцев держаний определенного типа, он распространялся в основном на малоимущих крестьян, принужденных становиться сервами из-за своего бедственного экономического положения. Взаимоотношения этих, так сказать, ненаследственных-сервов с вотчинниками, оказывались по своей форме (по крайней мере в первом поколении) вещными, так как исходным пунктом для них было приобретение определенного имущества — сервильного держания. В содержании же крестьянско-сеньоральных отношений существенную роль играли здесь и экономическое принуждение (земельная теснота и экономическая несостоятельность заставляли этих крестьян соглашаться на ухудшенные условия держания) и внеэкономическое (последнее выражалось во власти господина над личностью серва, вплоть до ограничения свободы его передвижения). Вытеснение в ряде районов на рубеже XIII—XIV вв. «новым серважем» «старого» означало, следовательно, сокращение роли того типа крестьянско-сеньориальных отношений, в котором решительно преобладал внеэкономический элемент.

Наибольшее значение, как было выяснено, имели внутри вотчины XII—XIII вв. вообще не те варианты крестьянско-сеньориальных отношений, в которых, во главе угла стоял личный статус крестьянина, но те, в которых исходным моментом были особенности земельных держаний. Поскольку повинности крестьянина вотчиннику, так же как и широта прав крестьянина на самое держание, зависели чаще всего лишь от статуса этого держания, крестьянско-сеньориальные отношения выступали здесь как вещные по своей форме. На содержании же их заметно сказывалась специфика вещного элемента в поземельных связях, о которой говорилось выше. Ведь даже обладание «новыми держаниями» (отличавшимися сравнительно большей свободой) не исключало ограничения хозяйственных и личных прав крестьянина в течение времени, пока он пользовался этой землею. На традиционных же наделах такие ограничения были много заметнее из-за стеснений в свободе перехода и в отчуждении земли, а также вследствие судебной зависимости от земельного собственника⁹. Эксплуатация вотчинником традиционных держателей его земли предполагала, таким образом, достаточно широкое использование и внеэкономического и экономического принуждения. Показательно при этом, что внеэкономическое принуждение применялось здесь по отношению к крестьянам, которые далеко не всегда находились в личнонаследственной зависимости от вотчинника.

На новых держаниях роль внеэкономического элемента в феодальной эксплуатации была гораздо меньше. Основными средствами, с помощью которых обеспечивалось здесь выполнение крестьянами повинностей, были угроза штрафа, временного секвестра или конфискации держания. Штрафы смогли стать реальным средством сеньориального принуждения, так как победила оброчная система. Ведь там, где господствует барщина, штрафы мало действенны уже потому, что сами по себе они не могут компенсировать нехватку ресурсов барщинного труда. При господстве же оброков штрафы представляют выгодный дополнительный источник сеньориальных доходов. Это же касается и временного ареста держания, обеспечивавшего покрытие недоимок¹⁰ или взятия у крестьянина залога¹¹. Несколько особые условия необходимы, чтобы приобрела действенность угроза полного отобрания земли¹². Она возможна лишь там, где ощущалась заметная нехватка земли и где общеэкономическая конъюнктура делала конфискацию держания выгодной для феодала. В этих условиях страх потерять землю должен был заставлять крестьянина любой ценою погашать недоимки. Во всех подобных случаях главным средством подчинения крестьянина феодалу оказывалось экономическое давление. Крестьянско-сеньориальные отношения выступали здесь, стало быть, как вещные не только по форме, но в значительной мере и по содержанию. Элементы личной зависимости в них, конечно, присутствовали. Но они играли сравнительно второстепенную роль и, главное, сами представляли лишь атрибут поземельной связи между крестьянином и феодалом. Ведь ограничения хозяйственных и гражданских прав крестьянина возникали здесь лишь постольку, поскольку он под давлением экономической необходимости сам вступал в известные поземельные связи с сеньором (или сохранял их). Вещная форма крестьянско-сеньориальных отношений приобретала в этих случаях, как видим, далеко не формальное значение. Взаимоотношения вотчинника с владельцами новых (свободных) держаний, не имевшими с ним личнонаследственной связи, представляют, таким образом, вариант, в котором ведущую роль играло именно экономическое принуждение.

Большим своеобразием отличались также отношения вотчинников с наемными работниками. Известно, что иногда «наем» работников вотчинником был в большей или меньшей степени фикцией. Хотел того крестьянин или нет, он был обязан, если вотчинник предлагал ему это, работать за определенную обычаем плату на барской земле. Отказ от такого «найма» влек для зависимого от данного сеньора крестьянина предание вотчинному суду и наказание¹³. Фактически это напоминало замаскированную барщину, с тем отличием, что крестьянин получал за труд некоторое вознаграждение («барщина с харчами») и использовал господский (а не собственный) сельскохозяйственный инвентарь. Нас интересует сейчас не такой фиктивный наем¹⁴, но те случаи, где работник не был зависимым человеком вотчинника и нанимался к нему лишь под давлением нужды¹⁵. Видимо не исключено, что в числе таких наемных работников могли быть и малоземельные крестьяне, для которых наемный труд представлял существенный источник средств к жизни. Очень мало известно об условиях работы таких крестьян и конкретном соотношении их доходов от держаний и от найма. Некоторые, приводившиеся выше (гл. III, § 3) данные свидетельствуют, что возможный заработок наемного работника мог быть значительно выше среднего дохода малоземельного держателя. С формальной точки зрения это могло бы показаться странным. Ведь всякий держатель отличался от наемного работника тем, что у первого вотчинник фиксировал объем своих взиманий (ренту), у второго — объем дохода (плату за труд). Отсюда, казалось бы, держатель всегда мог рассчитывать на расширение доходной части своего бюджета, не лимитировавшейся формально вотчинником, наемный же работник не мог получить больше того, что входило в зарплату. В действительности, однако, все это выглядело много сложнее. Многообразные формы вотчинной (и не только внутривотчинной) эксплуатации изымали подчас из бюджета держателя столько, что часть, остававшаяся у наименее зажиточных из них, оказывалась совершенно недостаточной для прокормления семьи. В отличие от этого, наемный работник, если только он не являлся зависимым держателем этого же вотчинника, мог рассчитывать на получение платы, которая не подлежала сеньориальному обложению и целиком оставалась в кармане крестьянина. Видимо этим и объясняется превышение фактического дневного дохода наемного работника над доходом малоземельного держателя. Говоря об этом, следует, конечно, помнить, что, как уже отмечалось (см. гл. III, § 3), конкретные условия изучаемого периода делали маловероятной возможность для крестьянина систематически участвовать в труде по найму, так же как они практически исключали возникновение сколько-нибудь обширного слоя полностью безземельных работников. Более того, в некоторых областях (например, в Намюре) засвидетельствовано сокращение использования наемной рабочей силы в XIII в. по сравнению с XII в.¹⁶ Но в той мере, в какой практиковался наем для работы на барской земле независимого от данного вотчинника крестьянина, получавшего за свой труд денежную или натуральную оплату, в той мере можно констатировать существование крестьянско-сеньориальных отношений с абсолютным преобладанием экономического принуждения¹⁷. Личный элемент мог здесь возникать лишь как следствие политического господства сеньора или социально-психологической подчиненности крестьянина.

Как видим, в XIII—начале XIV в. один и тот же вотчинник мог одновременно находиться в качественно различных отношениях со своими крестьянами. Выше было выделено три типа таких отношений: тип с преобладанием личного элемента; тип, в котором одновременно ярко выражены и личные и вещные элементы; тип с абсолютным преобладанием экономического элемента. Каждый из этих типов соответствовал одной или нескольким внутрикрестьянским категориям, складывавшимся в связи с особенностями личного статуса самих крестьян или же статуса их земельных держаний. Юридические градации, существовавшие между этими внутриклассовыми категориями, глубоко опосредствовали, таким образом, крестьянско-сеньориальные межклассовые отношения. В XIII—начале XIV в. наиболее распространенным их типом был «средний» из трех названных, так как именно он соответствовал самой многочисленной категории крестьян — владельцам традиционных держаний. Поскольку одновременно быстро увеличивалось число владельцев новых держаний, можно говорить еще и в все большем распространении того типа крестьянско-сеньориальных отношений в вотчине, который предполагал преобладание вещных форм и экономического принуждения. Этот последний тип был представлен также в эксплуатации в вотчине наемных работников, которые составляли прослойку крестьянства, выделявшуюся производственным положением своих членов.
Различные типы крестьянско-сеньориальных отношений в вотчине XIII в. характерны не только для рассмотренных выше категорий и прослоек внутри крестьянства, но и для отдельных категорий и прослоек самих феодалов.

Так, уже отмечалось, что в бюджете многих крупных вотчин поземельные доходы с крестьян-держателей имели меньший вес, чем судебные доходы и торговые пошлины. Ясно, что в таких вотчинах на первый план объективно выдвигался тот вариант крестьянско-сеньориальных отношений, который строился на внеэкономическом подчинении окрестного населения данному вотчиннику. Эта особенность крупных вотчин —пример, свидетельствующий о глубокой зависимости крестьянско-сеньориальных отношений не только от внутри крестьянских градаций, но и от многообразных различий, обособлявших отдельные прослойки господствующего класса.

Одну из таких прослоек составляли те крупные феодалы, которые выступали как верховные судебно-политические властители. Сеньор, представлявший графский (или любой другой нечастновладельческий) суд, строил свои отношения с крестьянами, как это было показано выше, в первую очередь исходя из их личнонаследственного статуса. Поэтому взаимоотношения верховных судебных сеньоров с крестьянами, тесно зависевшие от «качества лиц», имели личную форму. Неповиновение судебным сеньорам пресекалось неприкрытым принуждением с их стороны. Возможности избежать подчинения такому сеньору ценою материальных жертв были крайне ограничены. Даже уход с территории данного графства не всегда мог здесь помочь из-за возможности вмешательства герцогского или королевского суда. В результате крестьяне каждой соответствующей категории (сервы, hommes de pooste, госпиты и т. п.) находились в той или иной форме «врожденной» или — реже — благоприобретенной личной зависимости от верховного судебного сеньора. Эта личная зависимость не была такой непосредственно личной, как зависимость, например, личнонаследственного серва от его господина. Из-за широты судебных сеньорий и многочисленности подвластных крестьян личные отношения судебных сеньоров с подчиненными им людьми носили характер личнотерриториальных связей. Такие связи отличались прежде всего рамками своего распространения. Не столько наследственная экономическая и юридическая связь определенного крестьянина с определенным господином, сколько причудливые и порой случайно сложившиеся границы феодальной территории определяли пределы их действия. Не менее заметным отличием зависимости от верховного судебного сеньора было то, что она реализовывалась менее перманентно и повседневно, чем, например, зависимость от наследственного землевладельца-вотчинника. Ведь перед верховным судебным сеньором какой-либо homme de poosté представал лишь постольку, поскольку судебный спор, в котором он участвовал, или же проступок, который он совершил, требовали вмешательства графского (или иного подобного) суда. Личная связь крестьянина с верховным судебным сеньором становилась из-за этого как бы лишь «потенциальной». Ее интенсивность в той или иной мере уменьшалась.

Обширность штрафов, взимавшихся верховными судебными сеньорами, отражала объем экономических выгод, которые давала феодалам судебная власть. Но эксплуататорская сущность данного варианта крестьянско-сеньориальных отношений заключалась не только в этом. Обеспечивая покорность крестьян существующему правопорядку, подавляя попытки их выступления против феодального cтроя¹⁸, судебные властители реализовывали политическое верховенство господствующего класса. Осуществляя в этих целях подавление крестьян, феодальный суд добивался сохранения и укрепления власти сеньоров над их зависимыми людьми, включая и сохранение личных связей между ними. Таким образом, специфическая личная зависимость крестьян от верховных судебных сеньоров служила средством увековечивания личнонаследственной зависимости крестьян от их непосредственных господ.

Характерной чертой взаимоотношений между судебными сеньорами и крестьянами было широкое использование личных градаций в крестьянстве. Правда, в графских судах XIII—начала XIV в. личный статус крестьян стал порою учитываться меньше, чем особенности их производственного и имущественного положения (например, при судебных спорах, касавшихся наемных работников или владельцев новых свободных держаний, и т. п.). Поскольку, однако, владельцы свободных держаний или наемные работники составляли на изучаемой территории лишь часть крестьянства (притом — меньшую), особенности в экономическом положении непосредственных производителей влияли на их отношения с судебными сеньорами сравнительно редко. Чаще всего эти отношения дифференцировались под влиянием особенностей личного статуса, характерного для членов отдельных внутрикрестьянских категорий.

Это были, естественно, несколько иные категории, чем те, которые опосредствовали крестьянско-сеньориальные отношения внутри вотчины. Но, различаясь конкретными формами, и те и другие внутрикрестьянские категории имели некоторые общие черты в самом своем строении. В самом деле, возьмем ли мы категории сервов, hommes de poosté, госпитов. или же категории наследственные чиншевиков, членов familia, владельцев сервильных и иных мансов, новых держаний и т. п.,— все эти категории были довольно устойчивы по составу. Члены каждой такой категории осознавали себя особыми социальными подразделениями и имели — каждая — свой правовой статус. Этот статус отражал обязанности и права членов данной категории перед отдельными группами феодалов. Отчасти в нем определялись и права крестьян одной категории по отношению к другой¹⁹. Взаимоотношения же крестьян внутри каждой категории этим статусом игнорировались. Таким образом, перечисленные категории обладали — каждая — четко определенными и юридически зафиксированными отношениями со всеми социальными группами «внешнего мира», тогда как отношения внутри каждой такой категории не имели правового оформления. Тот факт, что правовой статус категории не фиксировал формы ее внутренних связей, объясняется прежде всего слабостью таких связей. Для их развития не существовало глубоких экономических предпосылок: любой, например, серв в ведении своего хозяйства был связан с другими сервами деревни ничуть не больше, чем, скажем, с hommes de poosté. Не было и действенных социальных причин, которые способны были стимулировать формирование интенсивных внутрикатегорийных связей: ведь сельская община XII—XIV вв. объединяла крестьян независимо от их личнонаследственного статуса или вида принадлежавшего им земельного держания. Некоторые — очень слабые — взаимосвязи крестьян каждой из перечисленных категорий существовали только в рамках отдельных вотчин. Такие связи могли, видимо, складываться вследствие самого факта совместного подчинения группы крестьян одному и тому же сеньору. Выполнение однородных повинностей владельцами держаний какого-либо типа, или необходимость присутствовать на вотчинном суде для всех, кто зависел от данного вотчинника в судебном отношении, или, наконец, дача сервами свидетельских показаний по делу какого-либо их соседа — серва,— все эти и им подобные ситуации могли приводить к возникновению периодических взаимосвязей большего или меньшего числа членов каждой категории. Нерегулярность и слабость этих связей, однако, совершенно очевидна.

Мы остановились на особенностях строения внутри-крестьянских категорий и характере их внутренних связей потому, что представляется небезынтересным выяснить, при каком типе структуры внутриклассовые образования оказывают наибольшее влияние на социальные отношения. Пример рассматривавшихся выше внутри-крестьянских категорий показывает, что интенсивное опосредствование крестьянско-сеньориальных отношений способны осуществить внутриклассовые образования, не обладавшие развитыми внутренними связями. Как мы увидим ниже, прочность и сила таких внутренних связей нередко находятся в обратной зависимости с мерой влияния данного внутриклассового образования на межклассовые отношения, — иначе говоря, — с мерой развития его «внешних связей» с отдельными группами класса-антагониста.

Опосредствующая роль внутрикрестьянских категорий не одинаково сказывалась в разных вариантах крестьянско-сеньориальных отношений. Как мы видели, она ясно заметна во взаимоотношениях крестьян с вотчинниками и с верховными судебными сеньорами. Слабее было влияние этих категорий на отношения с политическими сюзеренами. Опираясь на собственные земельные богатства, на поддержку вассалов (и иногда — и на помощь центральной власти) сюзерены господствовали над населением обширных территорий. Далеко за пределами своих собственных вотчин они взимали определенные повинности с крестьян и ограничивали их в гражданских правах. Ни наследственный юридический статус, ни имущественное положение не влияли на взаимоотношения этих крестьян с политическим сюзереном. Мало зависели они и от того, принадлежал ли крестьянин к числу «своих людей» или «чужаков». Известная специфика повинностей чужаков, учитывавшая длительность проживания на данной территории, имела, видимо, целью ограничить уход «своих» крестьян (отсюда — льготы для старожилов при исполнении некоторых повинностей) и в то же время привлечь чужаков (освобождавшихся от некоторых других повинностей) в пределы своих владений²⁰. Но по характеру принуждения, применявшегося к ним сюзеренами, чужаки в общем не отличались от «своих» крестьян (если только и тс, и другие не являлись держателями земельных наделов сюзерена). Правомерно, таким образом, говорить о едином содержании взаимоотношений политических сюзеренов со всеми подвластными им как таковым крестьянами. Выгодность для сюзерена этих отношений определялась, с одной стороны, обширностью материальных взиманий (налоги, подати) с крестьян, с другой — широтою сферы политического влияния. Характерной чертой данного варианта крестьянско-сеньориальных отношений было явное преобладание в них личного элемента. Именно внеэкономическое господство было средством эксплуатации этих крестьян сюзеренами. Никакие экономические стимулы прямо не побуждали крестьян признавать это господство. Оно продолжалось до тех пор, пока крестьянин оставался в пределах данной феодальной территории. Это были, следовательно, отношения не непосредственно личного, но лично-территориального типа.

Весьма показательно, что именно этот тип отношений меньше всего подвергался опосредованию внутрикрестьянскими градациями. В большей мере, чем любой другой, он мог, следовательно, быть общей для класса крестьян формой их эксплуатации. Тенденцию наибольшей унификации отношений с крестьянами ярче всего представляли, таким образом, среди феодалов всех видов именно политические сюзерены. Их специфический подход к крестьянству, разумеется, не существовал изолированно. Как отмечалось выше, в реальной жизни феодал мог одновременно выступать в качестве и вотчинника, и верховного судебного сеньора, и политического сюзерена. Но как раз функции сюзерена все более концентрировались в северо-западной Европе XII— XIV вв. в руках сравнительно немногих феодалов. Будучи вотчинниками для малой части подвластного им крестьянства, такие феодалы действовали по отношению ко всем остальным своим крестьянам лишь как политические сюзерены или — реже — как сюзерены и верховные судебные сеньоры одновременно. Это придавало свойственной им специфической форме взаимоотношений с крестьянством известную самостоятельность.

Социальное значение этой формы к концу изучаемого периода заметно выросло. Выше уже отмечалось, что в составе феодальных доходов постепенно расширялась доля баналитетных поборов, судебных штрафов, фиксированного (или нефиксированного) налогового обложения и подобных им поборов в пользу судебно-политических властителей. От повинностей в пользу вотчинников эти поборы отличались не только тем, кто их взимал. Ведь внутривотчинные повинности в XIII в. в своей значительной части выполнялись под давлением экономического принуждения. Со временем роль вещного элемента в вотчинно-крестьянских отношениях все более нарастала, — в частности, благодаря увеличению числа новых держаний. Расширение судебно-политической эксплуатации крестьянства выражало собою прямо противоположную тенденцию. Основным средством этой эксплуатации было внеэкономическое принуждение. В крестьянско-сеньориальных отношениях XIII в., взятых в целом, обнаруживаются таким образом как бы две встречные линии развития. Одна из них характеризовалась усилением вещного элемента и проявлялась ярче всего там, где феодал выступал в качестве вотчинника. Другая — представляла своего рода попятное движение и выливалась в интенсификацию внеэкономической эксплуатации со стороны судебно-политических властителей.

Думается, что усиление крестьянского движения, наблюдающееся в конце XIII в. и первой половине XIV в. в северо-западных районах Европы, хотя бы отчасти было связано с указанной эволюцией крестьянско-сеньориальных отношений. Расширение внеэкономических методов эксплуатации не могло не вызывать сопротивления со стороны крестьянства, активно втягивавшегося в товарно-денежные связи. Главными проводниками внеэкономической эксплуатации были судебно-политические властители. Их гнет над крестьянами выступал в наиболее обнаженной форме. Его тяжесть выступала резче еще и по контрасту с внутривотчинной эксплуатацией, которая в большей мере осуществлялась средствами экономического давления. Именно этими обстоятельствами объясняется, на наш взгляд, заметное обострение на рубеже XIII—XIV вв. антифеодальных выступлений крестьян.

А. В. Конокотин, представивший едва ли не самую полную в историографии картину социальных конфликтов в северо-французской деревне начала XIV в.²¹, приводит для их объяснения очень широкий комплекс причин: общее развитие товарно-денежных отношений и фактическое противодействие ему со стороны сеньоров; увеличение денежной ренты; рост королевской тальи; расширение королевской юрисдикции; злоупотребления администрации; имущественное расслоение самого крестьянства; наступление сеньоров на общинные угодья и т. д. Все эти явления в той или иной мере действительно сыграли свою роль. Следует, однако, иметь в виду, что указанные факторы действовали в течение нескольких столетий. Поэтому характеристика причин антифеодальных выступлений крестьян на рубеже XIII—XIV вв. должна быть более конкретной. Нам представляется, что обострение этих конфликтов может быть понято в связи с отмеченным выше «зигзагом» в развитии социальных отношений в деревне. Рост внеэкономических форм эксплуатации со стороны судебно-политических властителей на фоне усиления вещных форм вотчинной эксплуатации мог, по нашему мнению, стать главной причиной крестьянского недовольства даже при условии что повинности в пользу этих властителей по размеру уступали платежам вотчинникам²². А между тем, как показали Ж. Дюби и Г. Фуркэн²³, по крайней мере в крупных вотчинах собственно поземельные доходы могли оказаться и меньше судебно-политических.

***

Продолжая изучение основных типов крестьянско-сеньориальных отношений, рассмотрим те их варианты, которые складывались под влиянием имущественных градаций. Отвлечемся вначале от имущественной и иной неоднородности класса феодалов и рассмотрим последовательно взаимоотношения крестьян разных имущественных прослоек с политическими сюзеренами (1), с судебными сеньорами (2) и с вотчинниками (3). Первый из этих трех вариантов, по-видимому, не вызывает затруднений. Только что мы констатировали, что отношения сюзеренов с крестьянами по своему основному содержанию не зависели ни от правового, ни от имущественного положения крестьян и характеризовались абсолютным преобладанием внеэкономического элемента. Иными словами, имущественное расслоение само по себе не изменяло характера взаимоотношений крестьян с сюзеренами²⁴.

Видимо, аналогичное заключение можно сделать и об отношениях крестьян с верховными судебными сеньорами. И здесь имущественное положение крестьян непосредственно не влияло на содержание отношений. Этому не противоречат и отмечавшиеся выше особенности процессуальных прав поденщиков. Данные особенности признавались за ними в графском суде не столько как за особой имущественной прослойкой, сколько как за некоей производственной группой, обладавшей своим правовым статусом. Не случайно, говоря об этой группе, составители кутюм не разграничивают права тех ее членов, которые лишь подрабатывали наймом, и тех, кто вовсе не имел иных источников дохода (т. е. не учитывают специфику имущественного положения отдельных работников).

Взаимоотношения вотчинников с крестьянами разных имущественных групп бывали такими же однородными, как у политических сюзеренов и верховных судебных сеньоров, далеко не всегда. Хорошо известно, что там, где господствовала барщина, основную рабочую силу барского хозяйства составляли «крепкие» крестьяне²⁵. Вотчинник стремился предотвратить имущественное опускание таких крестьян, ограничивая права дробления крестьянского надела. Это неизбежно создавало предпосылки для обезземеливания другой части крестьян, которые либо использовались как подсобная рабочая сила, либо вынуждены были уходить на сторону. При господстве барщины вотчинник, стало быть, искусственно увеличивал имущественное неравенство среди одной части крестьянства и столь же искусственно предотвращал расслоение другой его части. Ясно, что эксплуатация вотчинником крестьян, составлявших ядро барщинников, и тех, кто в это число не входил, была различна по своей форме. По содержанию же здесь могло быть немало общего, так как в обоих случаях главным орудием эксплуатации выступало внеэкономическое принуждение (ведь оставшиеся без надела крестьяне продолжали выполнять повинности вотчиннику в силу личной зависимости от него).

Господство барщины влечет, как видим, сравнительную однородность вотчинно-крестьянских отношений у крестьян разных имущественных групп.

Как изменяется положение при преобладании оброков? Выше отмечалось (гл. III, § 1), что в XII—XIV вв. нераздельности крестьянского надела не было, видимо, нигде (в том числе и в тех немногих имениях, где барщина еще сохраняла существенное значение). Фактическое дробление крестьянской недвижимости на равные части между всеми наследниками не встречало теперь противодействия со стороны вотчинников²⁶. Оброчная система позволяла им равно обеспечивать поступление доходов от крестьян любого имущественного положения. Но содержание отношений вотчинника с крестьянами разных имущественных прослоек при господстве оброков стало гораздо менее однородным. Проследим, как изменялось оно при переходе от одной прослойки к другой.

В числе наиболее бедных крестьян выше упоминались две группы: безземельных (или малоземельных) «дворовых» (членов familia или чиншевиков) и — с другой стороны — малоимущих людей, свободных от каких-бы то ни было личных связей с данным вотчинником. Отношения первых с земельным собственником характеризовались прежде всего наследственными личными связями; имущественная несостоятельность лишь увеличивала значение таких связей, лишая крестьянина какой бы то ни было независимости от вотчинника. Принадлежность к беднейшей прослойке вторых оказывалась решающим фактором, определявшим возникновение экономической зависимости от того или иного вотчинника в результате либо найма, либо приобретения свободного держания.

Был, однако, и еще один путь изменения положения малоимущих зависимых людей. Усиление имущественного расслоения неизбежно увеличивало отход некоторых из них на сторону — в города, на рудники, во вновь осваиваемые районы. Чем дальше уходили такие крестьяне за сферу политического влияния своего прежнего господина, чем сильнее была новая власть, в пределах которой они оказывались, тем заметнее разрушалась их первоначальная личнонаследственная зависимость. Имущественное расслоение не вело здесь ipso facto к уничтожению такой зависимости, но оно создавало для нее благоприятные условия.

В числе наиболее зажиточных крестьян выше упоминались также две группы: министериалы — «мейеры» и крепкие хозяева, оставшиеся вне министериалитета (см. гл. III, §3). У тех, кто становился «мейером», усиливались одновременно и экономические и внеэкономические элементы во взаимоотношениях с вотчинником. Вещное начало усиливалось в результате приобретения крестьянами крупных «арендных» держаний. Развитие внеэкономического элемента выражалось в принудительном подчинении вотчиннику в силу положения мейера как держателя земли и одновременно как зависимого министериала. Выполнение министериальных обязанностей привносило во взаимоотношения таких крестьян с вотчинниками еще и дополнительные особенности. Административные функции возвышали мейеров над остальными держателями. Разрыв между ними мог постепенно усиливаться; сеньоры активно содействовали его углублению, будучи заинтересованы в создании лояльной по отношению к ним группы деревенского населения. Так, в ряде вотчин система обложения исключала какую бы то ни было пропорциональность между объемом повинностей и имущественным положением крестьянина. Специально предусматривалось, например, что «каждый богатый земледелец, владеющий многими мансами, платит (речь идет в данном случае об оброках овсом.— Ю. Б.) не со многих мансов, но столько, сколько бедняк платит с одного маиса или с части манса»²⁷. Для министериалов устанавливались особые льготы, предполагавшие порою освобождение от основной части крестьянских повинностей или дополнительную оплату исполнения ими служебных функций. Дальнейшее обогащение могло позволить такому министериалу-мейеру приобрести фьеф и стать на грань включения в состав господствующего класса (см. гл. II, § 1). Ясно, что вследствие всего этого между крестьянами-министериалами и вотчинниками могли возникнуть личные связи качественно иного содержания, подразумевавшие военнополитическое сотрудничество в эксплуатации вотчинного населения. Таким образом, взаимоотношения зажиточных крестьян-министериалов с вотчинниками параллельно включали в XII—XIII вв. и известную экономическую зависимость и весьма многообразные по своему смыслу личные связи.

Другим могло быть содержание отношений вотчинника с теми зажиточными крестьянами, которые, приобретая у него землю, не имели с ним никаких иных отношений. Преобладание здесь вещного элемента, видимо, не может вызывать сомнений. Будучи «людьми» какого-либо другого сеньора (быть может, даже личнонаследственными сервами), такие крестьяне были заинтересованы приобретать дополнительные земельные (или скотоводческие) держания не в «своей» вотчине (где над ними и всеми их владениями довлела власть господина их земли), но «на стороне». В условиях чересполосного расположения вотчин сделки с «чужими» вотчинниками не представляли трудностей. «Чужие» земли могли оказаться соседними с наделом крестьянина или на худой конец находящимися в ближней деревне. Преимущества же от приобретения таких «чужих» земель были очевидны. Не удивительно, что подобные случаи были нередки (см. гл. IV, § 3). Их распространение находилось в прямой зависимости от роста числа зажиточных крестьян. Имущественное расслоение крестьян могло, следовательно, при известных условиях расширять значение качественно своеобразного варианта феодальной эксплуатации, в котором главную роль играло экономическое принуждение. Увеличение числа зажиточных крестьян имело существенное значение и в процессе так называемого освобождения. Ясно, что состоятельному крестьянину было легче добиться выкупа из личнонаследственной зависимости. После этого роль вещных элементов в отношениях такого крестьянина с вотчинником становилась много заметнее, хотя полного их преобладания и не наступало (см. ниже, § 5).

Еще одну имущественную прослойку составляли крестьяне средней зажиточности. Принадлежность к этой прослойке сказывалась на содержании крестьянско-сеньориальных отношений сравнительно слабее. Возможность их видоизменения была связана, например, с тем, что крестьяне-«середняки» при благоприятных условиях приобретали дополнительные наделы (включая так называемые новые держания) в той же вотчине или на стороне. Но характер крестьянско-сеньориальных отношений из-за этого качественно не изменялся. Ограниченность имущественных ресурсов исключала для таких крестьян возможность приобретения сколько-нибудь значительного числа дополнительных наделов. Соответственно усиление роли экономического принуждения в эксплуатации крестьян вотчинниками не могло здесь быть особенно большим, его сочетание с внеэкономическим принуждением существенно не изменялось.

Все это подтверждает сформулированное выше (гл. III) на другом материале заключение, что в изучаемый период ни площадь земельного держания, ни объем движимого имущества зависимого крестьянина не определяли собою полностью его социальное положение. Оно зависело и от статуса его держания, его личного происхождения, участия в министериалитете; оно изменялось также под влиянием других обстоятельств, которые еще будут рассмотрены ниже.

Подытоживая наблюдения, касающиеся роли внутрикрестьянских имущественных градаций во взаимоотношениях феодалов с крестьянами, отметим прежде всего, что степень влияния этих градаций немало зависела от прочности личных связей крестьян с сеньорами. Там, где эти связи были интенсивными, имущественное расслоение лишь создавало некоторые предпосылки для их ослабления, облегчая освобождение (через выкуп) наиболее зажиточной части держателей или же уход на сторону неимущих. Но само по себе нарастание имущественных градаций в крестьянстве не способно было «автоматически» уничтожить его личную зависимость от сеньоров. Иногда — в крайних имущественных прослойках — такая зависимость по мере расслоения даже упрочивалась (на новой основе). Совершенно иным было влияние имущественного расслоения там, где личная связь с феодалом отсутствовала. Именно имущественные градации определяли в этих случаях содержание и тип вотчинно-крестьянских отношений. Господствующими были здесь вещные элементы. Рост числа малоимущих облегчал развитие феодального найма, а расширение слоя зажиточных крестьян — становление феодальной аренды. Но, повторяем, проявиться эти последствия имущественного расслоения могли в полной мере лишь там, где почему-либо отсутствовала личнонаследственная зависимость от вотчинников. Самый факт имущественного расслоения крестьянства в изучаемый период нельзя, следовательно, трактовать как фактор, достаточный для разрушения традиционных основ аграрных отношений. Хотя он и создавал известные благоприятные предпосылки для видоизменения феодальной эксплуатации в северофранцузской и западнонемецкой деревне XII—XIII вв., его влияние во многом еще лимитировалось общим характером социальной системы и, в частности, интенсивностью личных элементов в крестьянско-сеньориальных отношениях.

Обратимся теперь к имущественным прослойкам внутри класса сеньоров и посмотрим, насколько различались между собой взаимоотношения каждой из них с крестьянами. В главе II (§2) была охарактеризована значительная степень имущественного расслоения среди феодалов. Мы констатировали существование достаточно обширного слоя малоимущих сеньоров, владения которых порою не превышали средний крестьянский манс. Отмечалось также существование крупных земельных магнатов, как и некоей средней группы. Особенности взаимоотношений каждой из этих трех прослоек с крестьянами не раз привлекали внимание исследователей. Несмотря на неполноту данных, по крайней мере некоторые из этих особенностей могут считаться выясненными. Обнаружены, в частности, серьезные различия в формах вотчинной эксплуатации, осуществлявшейся в период роста товарно-денежных отношений, с одной стороны, крупными, с другой, — мелкими сеньорами.

Отказ от домениального зернового хозяйства и использования полевых барщин раньше всего наблюдается именно в крупных вотчинах²⁸. Разбросанность полей и чересполосное с другими вотчинами расположение владений особенно затрудняли здесь контроль за исполнением барщин. Неприспособленность крупного хозяйства к нуждам мелкого средневекового рынка выступала с особой очевидностью, исключая вотчины, центры которых находились в городах. Сокращение в сеньориальном бюджете доли поземельных доходов по сравнению с судебно-политическими, ярче всего выступавшее именно в крупных вотчинах, также облегчало отказ их владельцев от собственного зернового хозяйства. Вследствие всех этих обстоятельств вытеснение барщинной системы происходило в крупных вотчинах полнее и раньше, чем в мелких. Господские земли, обрабатывавшиеся прежде с помощью барщины, чаще всего раздавались на изучаемой территории небольшими наделами за денежный или продуктовый чинш. Они использовались также для крупнокрестьянской аренды или создания домениальных ферм с наемными работниками (см. гл. I, § 2—3; гл. III, § 3; гл. IV, §2). (Впрочем, число последних в XIII в. кое-где сократилось.)

Какое значение имели все эти перемены для содержания крестьянско-сеньориальных отношений? Ясно, что замена барщины оброками или, тем более, феодальными арендой, наймом предполагала сокращение роли внеэкономического принуждения. Вспомним, однако, что вытеснение барщин в крупных вотчинах совершилось в основном уже к началу XIII в. В течение последующего времени весьма важным направлением в перестройке этих вотчин стало расширение судебно-политических форм эксплуатации крестьянства. Значение этой перестройки для содержания крестьянско-сеньориальных отношений уже было определено нами выше: объективно она выражала частичное усиление внеэкономического гнета. Об известном уменьшении в это время роли вещного элемента говорит и частичное сокращение в XIII в. использования наемных работников²⁹. Существование прослойки крупных землевладельцев оказывало, таким образом, в период с конца XII до начала XIV в. неодинаковое влияние на сочетание внеэкономического и экономического принуждения в феодальной эксплуатации. Вначале существование этой прослойки способствовало заметному нарастанию роли экономических методов принуждения крестьян; в дальнейшем оно имело противоположные последствия. В целом развитие этой прослойки сеньоров не представляло собой в конце XII — начале XIV в. явления, не совместимого с сохранением или даже упрочением личных элементов в крестьянско-сеньориальных взаимоотношениях.

Эволюция хозяйственной организации мелкой вотчины отличалась в конце XII — начале XIV в. существенной спецификой³⁰. Земельный массив, вплотную примыкавший к центру мелкой вотчины, составлял большую часть ее территории, чем в крупной, в силу самой ограниченности ее общей площади. Проконтролировать выполнение полевых работ на этом небольшом пространстве было для мелкого вотчинника сравнительно несложно. К тому же он меньше, чем крупный сеньор, отвлекался для участия в тех или иных далеких от его вотчины политических столкновениях. Ограниченность экономических ресурсов заставляла мелкого вотчинника весьма дорожить сохранением сложившейся системы обработки земли. В результате домениальное зерновое хозяйство сохранялось на изучаемой территории в мелких вотчинах дольше, чем в крупных (по крайней мере до середины XIII в.). Характер рабочей силы, использовавшейся в этом хозяйстве, ясен далеко не всегда. Вероятно, он был неоднородным, предполагая и применение барщины, и использование домениальных работников. Однако в любом случае нет данных о коренной ломке системы эксплуатации до середины XIII в. А это значит, что и удельный вес экономического и внеэкономического принуждения в эксплуатации крестьянства мелких вотчин, видимо, оставался стабильным. Хозяйственная организация мелких вотчин в конце XIII и начале XIV в. пока еще мало изучена. Можно лишь предполагать расширение использования в них «крупнокрестьянской аренды»³¹, что отражало применение экономических методов эксплуатации крестьянства.

Видимо, весьма важным моментом, влиявшим на содержание отношений мелких сеньоров с крестьянами, становятся в этот период и иные, чем вотчинная организация, обстоятельства. Выше уже отмечалось, что на рубеже XIII—XIV вв. достигает весьма значительных масштабов слой беднейших сеньоров, обладавших ничтожными земельными владениями и малым числом крестьян или даже вовсе безземельных. Взаимоотношения этих сеньоров с крестьянами могут быть правильно поняты лишь с учетом особенностей их социально-политического положения. Земельная необеспеченность, естественно, вызывала неустойчивость этого слоя. Однако, даже располагая земельной собственностью, не отличавшейся по своей площади и доходности от земельных владений средних крестьян, такие сеньоры отнюдь не сливались с крестьянами³². Объяснялось это тем, что даже самые бедные дворяне обладали наследственными привилегиями (гл. II, §2). Эти привилегии могли стать непосредственным «источником доходов», позволяя занимать должности в административно-судебном аппарате; они имели и многообразное косвенное влияние, открывая возможности то для выгодных браков, то для приближения ко двору какого-либо знатного, то для участия в военных предприятиях и т. п. В подобных случаях мелкий рыцарь мог вовсе не иметь непосредственных отношений с крестьянами. Тем не менее он фактически участвовал в их эксплуатации, осуществлявшейся как бы классом феодалов в целом. Для таких мелких рыцарей решающими факторами их социального превосходства оказывались, естественно, не экономические особенности положения каждого из них, но экономическое и политическое господство феодалов как класса. Чем меньшим был объем принадлежавших им имуществ, тем меньше можно было говорить об экономическом принуждении в конкретных отношениях этих сеньоров с крестьянами. Таким образом, увеличение в среде сеньоров малоземельных (или даже безземельных) людей вполне могло совмещаться с сохранением (и даже упрочением) личных элементов в крестьянско-сеньориальных отношениях. Величина вотчины, тип ее организации не всегда представляют, как видим, достаточный критерий для суждения об особенностях в методах феодальной эксплуатации.

Подытожим наблюдения, касающиеся влияния имущественных градаций среди сеньоров на их взаимоотношения с крестьянами. Имущественное расслоение сеньоров не проходило бесследно для этих отношений. Изменения могли затрагивать и их форму, и их содержание. Однако, как мы видели, эти изменения были зигзагообразными и неоднородными. Поэтому имущественное расслоение сеньоров на данном этапе не однозначно изменяло сочетание экономических и внеэкономических элементов в эксплуатации крестьянства. Особенно показательно при этом сохранение значительной роли внеэкономических методов феодального угнетения (различавшихся по форме, но единых по сущности) у сеньоров всех имущественных прослоек. В общем, имущественное расслоение классов крестьян и феодалов в известном смысле одинаково сказывалось на крестьянско-сеньориальных отношениях: создавая существенные предпосылки для их изменения, оно само по себе не было достаточным условием их перерождения. Своеобразные по содержанию крестьянско-сеньориальные отношения могли сложиться под непосредственным влиянием имущественного расслоения этих классов лишь при особо благоприятных обстоятельствах.

***

Определив пределы влияния внутриклассовых имущественных прослоек на крестьянско-сеньориальные отношения, целесообразно поинтересоваться особенностями строения самих этих прослоек с тем, чтобы иметь возможность судить о зависимости между структурой внутриклассового образования и его влиянием на классовые взаимоотношения.

Очевидны отличия того типа внутриклассовых подразделений, который представляют имущественные прослойки, от типа, охарактеризованного выше на примере внутрикрестьянских и внутридворянских категорий, складывавшихся вследствие многообразия феодальной эксплуатации. Начать с того, что имущественные прослойки не осознавались обычно современниками как обособленные группы, противостоящие друг другу. Выделяя их, исследователь вскрывает объективно существовавшие, но субъективно неосознанные внутриклассовые подразделения. Границы и состав этих прослоек могут поэтому определяться различными исследователями не совсем тождественно — в зависимости от степени близости исследовательского решения к действительности, а также иных обстоятельств. Немалую роль играет в этом и текучесть имущественных различий, постепенность их нарастания. Отсутствие у современников осознания обособленности отдельных имущественных прослоек не означает, однако, что неосознанным был и самый факт имущественного неравенства среди сеньоров или среди крестьян. Свидетельства, позволяющие в этом убедиться, уже приводились. В связи с нечеткостью и границ имущественных прослоек и социальных различий между ними, естественно, не было основания и для складывания внутри каждой из них сколько-нибудь прочных и постоянных социальных связей. Общность интересов могла давать почву лишь для сугубо временных и случайных контактов между членами отдельной прослойки. Имущественные прослойки имели, следовательно, еще во много раз более слабые внутренние связи, чем те, которые констатировали мы выше в применении, например, к сервам какой-либо вотчины и всем подобным им категориям. Но если у этих последних слабость внутригрупповых связей сочеталась с интенсивностью стабильных «внешних связей», то про имущественные прослойки этого в полной мере сказать нельзя. Как мы видели, отношения зажиточного (или, наоборот, обедневшего) крестьянина с феодалом далеко не всегда зависели от имущественного положения крестьянина. Иными словами, в изучаемый период принадлежность к той или иной имущественной прослойке определяла содержание отношений индивида с членами антагонистического класса еще менее последовательно, чем принадлежность, например, к наследственным внутрикрестьянским категориям³³. Слабость внутригрупповых связей, представлявшая, как мы видели, одну из особенностей построения тех внутриклассовых образований, которые оказывали интенсивное влияние на межклассовые отношения, была, следовательно, еще далеко не достаточным признаком такого влияния.

Имущественные прослойки и внутрикрестьянские (или внутридворянские) категории, сложившиеся вследствие многообразия феодальной эксплуатации, имеют в своем строении не только различия, но и некоторые сходства. И те, и другие обладали, в частности, одинаково широкой «протяженностью», в каждом случае вычленяя категорию (или прослойку) внутри всего класса. Разумеется, любая из этих прослоек или категорий воплощалась прежде всего в виде более или менее ограниченных образований внутри отдельных деревень или областей; разумеется также, что конкретный облик какой-либо прослойки (или категории) менялся при переходе из одной деревни (или области) в другую. Но при всем том каждая такая местная прослойка (или категория) представляла объективно частицу широкой общности, простиравшейся в пределах всей страны, всего государства³⁴. (Тот факт, что понятие «страны» или государства могло при этом быть весьма специфичным, по существу ничего не меняет.) Совокупность таких местных прослоек (категорий), взятая в масштабах «страны» (или государства), в основном характеризовалась теми же чертами своего социально-экономического и политического статуса и тем же содержанием социальных связей, что и каждая из них в отдельности. Что же касается юридических категорий, то общность каждой из них в пределах «страны» сознавалась и современниками³⁵. Любая прослойка (или категория), взятая в пределах большей или меньшей территории, могла занимать сходные позиции и в социальных столкновениях³⁶. Все это позволяет рассматривать ее как некое единство (несмотря на то, что составлявшие ее части никогда не сливались между собой). Отсюда вытекает возможность говорить, что упоминавшиеся внутриклассовые категории и прослойки простирались — каждая — в пределах класса в целом.

Подобную «протяженность» имели далеко не все виды внутриклассовых образований. Интересоваться этой особенностью в их строении следует потому, что широта внутриклассового образования была отчасти связана со степенью его воздействия на межклассовые отношения. Ясно, что такое воздействие могло быть при прочих равных условиях интенсивнее там, где рамки внутриклассового подразделения были ближе по масштабу к рамкам класса и, наоборот, такое воздействие становилось (при прочих равных условиях) тем слабее, чем рамки внутриклассовых ячеек оказывались уже классовых. Рассматривавшиеся в настоящем параграфе внутрикрестьянские и внутридворянские категории, отражавшие собой многообразие феодальной эксплуатации, так же как и имущественные прослойки обоих классов, могли более или менее заметно опосредствовать крестьянско-сеньориальные отношения, в частности, потому, что каждая из них простиралась в пределах класса в целом.

***

Еще один вид внутриклассовых категорий, обладавших столь же значительной протяженностью, представляли внутри класса феодалов категории светских и церковных сеньоров. Формы и средства эксплуатации крестьянства — будь то в светских, будь то в церковных вотчинах — имели в северо-западной Европе очень много общего. Их сходство обусловливалось близостью хозяйственной организации церковных и светских вотчин, которое отмечалось выше (см. гл. IV, § 2).

Но известные особенности в положении всего церковного крестьянства в течение изучаемого периода тем не менее обнаруживаются. Доходы многих духовных сеньорий в большей мере складывались из поземельных поступлений с домена и держаний, а также десятины и единовременных подношений прихожан. Большая упорядоченность в ведении вотчинного хозяйства уменьшала для церкви роль ее судебных доходов и прав, тем более что при их использовании оказывались неизбежными конфликты с фогтами³⁷. В результате ряд церковных землевладельцев реже пользовался неприкрытым внеэкономическим принуждением, связанным с взиманием баналитетных платежей, чем менее обнаженными формами гнета, применявшимися при поземельном обложении держаний³⁸. Кроме того, в некоторых церковных вотчинах дольше сохранялся домен³⁹. Объем домениальных доходов бывал здесь выше держательских платежей и в XII, и в XIII, и в XIV вв.⁴⁰ Для характеристики крестьянско-сеньориальных отношений в церковных вотчинах Северной Франции и рейнской Германии особенно существенно, что уже с XII в. домен нередко обрабатывался здесь силами наемных работников. Сокращение в XIII в. системы найма, характерное для крупных вотчин изучаемого района, меньше всего затронуло как раз церковные сеньории, где использование наемных работников сохранялось иногда до середины XIII в., а то и позднее⁴¹. Все вместе взятое позволяет констатировать, что в эксплуатации крестьян церковными сеньорами экономическое принуждение применялось порой шире, чем у светских феодалов; наоборот, формы эксплуатации, основанные на неприкрытом насилии, встречались на церковных землях несколько реже⁴².

Рассмотрим теперь взаимоотношения, складывавшиеся между крестьянами и светскими феодалами различных юридических категорий. В числе таких категорий упоминались дворяне потомственные и непотомственные (происходившие от браков дворянок с недворянами), а также наследственные категории баронов, маркизов, виконтов, графов, герцогов (см. гл. II, § 1). Особенности правового статуса всех этих категорий наиболее непосредственно проявлялись во внутриклассовых связях, но отчасти они сказывались и на межклассовых отношениях. Наиболее заметными были различия между знатной верхушкой, включавшей наследственных носителей титулов — герцогов, графов, виконтов, и неродовитым дворянством. Знать владела высшей политической и судебной властью в отдельных княжествах. В ее взаимоотношениях с крестьянами играла особую роль судебнополитическая эксплуатация, охарактеризованная выше. Титулованная знать обладала более широкими возможностями и при получении из королевской (или соответственно герцогской или графской) казны, например, рентных фьефов, делавших ее соучастником складывавшейся государственной эксплуатации крестьян и горожан. Неродовитое дворянство было приобщено к судебно-политическим формам эксплуатации крестьян в общем значительно слабее. Главным источником доходов большей его части была внутривотчинная эксплуатация. И только наименее состоятельные сеньоры (включавшие, вероятно, и немалую часть непотомственных дворян), не владевшие (или почти не владевшие) собственной землей, могли порой иметь источником своих доходов фактически ту же государственную эксплуатацию. Отношения с крестьянами у разных наследственных категорий сеньоров были, как видим, не вполне однородными. Титулованная знать в целом шире пользовалась внеэкономическим принуждением; вещный элемент в ее взаимоотношениях с крестьянами играл в общем меньшую роль, чем у неродовитого дворянства (отчасти исключая его наименее обеспеченную прослойку).

Одним из важных видов внутрикрестьянских подразделений были общины. Об их роли в сельскохозяйственном производстве и в социальной борьбе с сеньорами уже говорилось. Отмечалось также, что три основных вида общины (сельские коммуны; общины с ограниченным гражданским самоуправлением; общины, обладавшие самоуправлением лишь в хозяйственных вопросах) фактически выделяли внутри крестьянства три особые юридические категории, различавшиеся по своим правам и обязанностям перед феодалами. Чем шире была автономия общины, тем меньше стеснялись в ней гражданские и владельческие права крестьян. В их эксплуатации должно было играть особенно значительную роль экономическое принуждение. Наоборот, ограничение прав общины предполагало большую тяжесть внеэкономического гнета. Иными словами, соотношение экономического и внеэкономического элементов в крестьянско-сеньориальных отношениях было качественно неодинаковым в общинах разного вида. Можно поэтому сказать, что различие видов крестьянских общин отражало существование разных типов межклассовых отношений в деревне.

Что касается отдельных общин внутри того или иного вида, то их влияние на характер крестьянско-сеньориальных отношений было много слабее. Ведь всякий вид общинного устройства потому, в частности, и представлял собою некое единство, что он выделял категорию крестьян, во взаимоотношениях которой с сеньорами имелось принципиальное сходство. Вследствие этого принадлежность крестьянина к той или иной общине или же переход его из одной общины в другую (внутри одного и того же вида общин) естественно, не могли (при прочих равных условиях) изменить его отношений с сеньором. Частные особенности юридического статуса отдельных общин порождали лишь малозначащие изменения, не создававшие особого типа крестьянско-сеньориальных отношений⁴³.

Влияло ли на крестьянско-сеньориальные отношения разделение крестьянства по родственным группам? Как отмечалось выше (см. гл. III), основное содержание деятельности родственных групп составляли регулирование брачных и имущественных вопросов, взаимопомощь, защита интересов сородичей. Естественно, что подобная деятельность не проходила совершенно бесследно для взаимоотношений какой-либо крестьянской семьи с сеньорами. Нет, однако, никаких оснований предполагать, что при этом могло изменяться сочетание личного и вещного элементов в этих взаимоотношениях. Иными словами, принадлежность крестьянина к той или иной родственной группе — при прочих равных условиях⁴⁴ — не влияла существенно на форму и содержание его отношений с феодалом.

Аналогичным образом не оказывали заметного опосредствующего воздействия на крестьянско-сеньориальные отношения и компаньонажные группы. Возникавшие из конкретных экономических потребностей отдельных крестьян, они влияли на их внутренние связи. Вхождение крестьянина в компаньонажную группу могло совпадать с известными особенностями его взаимоотношений с феодалом лишь постольку, поскольку оно совпадало с его принадлежностью к какой-либо имущественной прослойке. Выше, в частности, отмечалось, что некоторые компаньонажные группы включали в себя лишь наиболее зажиточных крестьян или крестьян, находившихся на противоположных имущественных полюсах. Ясно, что крестьянско-сеньориальные отношения у членов таких групп могли быть неодинаковыми. Но объяснялось это не влиянием компаньонажей, а известным совпадением между ними и имущественными прослойками.

Выше уже говорилось о различиях в крестьянско-сеньориальных отношениях, которые складывались у феодалов, принадлежавших к разным имущественным прослойкам или юридическим категориям. Остановимся теперь на значении других видов внутреннего деления класса феодалов.

Начнем с родственных групп. Так же как и различные родственные группы в крестьянстве, разные родственные группы феодалов сами по себе не различались по содержанию крестьянско-сеньориальных отношений. Однако социальная роль родственных групп феодалов особенно заметно осложнялась их частичным совпадением с некоторыми другими видами внутриклассовых подразделений, прежде всего с наследственными категориями феодалов, различавшихся по знатности. Передача привилегий знатности по наследству приводила к тому, что родственные группы феодалов были в то же время группами разной «родовитости». А вследствие этого разделение феодалов на родственные группы оказывало на отношения с крестьянами то же опосредствующее воздействие, которое было характерно для наследственных юридических категорий феодалов. Но это воздействие представляло — повторяем — лишь результат совпадения родственных групп с категориями по знатности. Так же как и внутри крестьянства, родственные группы феодалов не были, естественно, одинаковыми по своему благосостоянию. Имущественное неравенство создавало между отдельными родственными группами феодалов известные градации, сказывавшиеся иногда и на взаимоотношениях с крестьянами. Особенности этих взаимоотношений проистекали и в таких случаях не из существования самих родственных групп, а лишь из их распределения по имущественным прослойкам.

Компаньонажные группы феодалов оформляли собою, как отмечалось, различные экономические соглашения. Многие из них прямо или косвенно касались совместной эксплуатации крестьянства. Затрагивая лишь сферу распределения сеньориальных доходов, подобные компаньонажи не изменяли основного содержания этой эксплуатации.

Отчасти то же самое можно сказать и про вассальнодолжностные группы. Так, например, непосредственные вассалы брабантского герцога Ионна III (у него их было в начале XIV в. около 2,5 тыс.) обладали по отношению к крестьянам чаще всего иными правами, чем вассалы (20 чел.) Катерины Копманс, державшей от Иоанна III один продуктовый и два денежных рентных фьефа. В свою очередь отношения этих двадцати вассалов с крестьянами, вероятно, отличались от отношений, существовавших у четырех вассалов мелкого землевладельца Франко де Хофштедена, фьеф которого включал лишь 4,5 бонуария⁴⁵. Чем выше было положение феодала на иерархической лестнице, тем в большей мере содержание взаимоотношений его вассалов с крестьянами могло включать в себя судебно-политические формы эксплуатации. Чем богаче был сеньор, тем скорее его вассалы могли рассчитывать на получение крупных фьефов, позволявших и им в свою очередь приобщиться к методам эксплуатации крестьянства, свойственным сравнительно более крупным вотчинникам. Чем могущественнее был сюзерен, тем скорее мог рассчитывать на его поддержку вассал в случаях не только внутриклассовых, но и межклассовых конфликтов. В общем очевидно, что в разных вассальных группах содержание крестьянско-сеньориальных отношений могло быть неодинаковым. Нетрудно, однако, заметить, что этот факт проистекал не из воздействия вассальных групп как таковых, а лишь из распределения их сеньоров по разным юридическим категориям и имущественным прослойкам. Там же, где наследственный статус и имущественное положение двух (или нескольких) сеньоров были одинаковыми, складывавшиеся вокруг них вассальные группы не различались по содержанию отношений с крестьянами.

Говоря о самой возможности влияния вассальных групп на крестьянско-сеньориальные отношения, необходимо, кроме того, учитывать крайнюю внутреннюю неоднородность этих групп. Как видно, в частности, из приводившегося выше материала описей вассалов графов Шампани, герцогов Брабанта, епископа Льежа, в одну и ту же вассальную группу одновременно входили лица разных наследственных категорий и имущественных прослоек. М. Блок вполне справедливо отмечал, что говорить о «равенстве» между такими сеньорами не приходится⁴⁶. Они были неравны не только по своей роли в сеньориальной курии. Они неизбежно различались и по содержанию их взаимоотношений с крестьянами. Это еще более затрудняло возможность того, чтобы отдельные вассальные группы могли оказать опосредствующее воздействие на межклассовые отношения. Таким образом, при прочих равных условиях переход сеньора из одной вассальной группы в другую или вступление в какую-либо новую группу не изменяли содержание его взаимоотношений с крестьянами.

Пример вассальных, родственных и компаньонажных групп полностью подтверждает сделанные выше наблюдения об известном соответствии между строением внутриклассовой группы и степенью опосредования ею межклассовых отношений. Три названных вида групп отличались, как указывалось, интенсивностью внутренних связей, а также узостью своего масштаба. Это как раз те особенности построения, при которых внутриклассовые образования имели особенно значительное влияние на внутриклассовые связи, но при которых их влияние в межклассовых отношениях сводилось к минимуму⁴⁷.

***

Подведем итоги анализу вариантов крестьянско-сеньориальных отношений, складывавшихся между различными видами внутрикрестьянских и внутридворянских подразделений. Принципиальная общность, которая была присуща всем вариантам этих отношений, выражалась прежде всего в том, что в них обязательно сочетались экономические и внеэкономические методы принуждения крестьянства. Это — один из важнейших признаков феодальных отношений в деревне. Существование во всех вариантах крестьянско-сеньориальных отношений черт принципиальной общности свидетельствует о внутреннем единстве господствующего способа эксплуатации крестьянства. Такое единство возможно лишь при условии, что все сельское население по своему социально-экономическому положению поддается разделению на два противоположных класса. Иными словами, наличие черт принципиальной общности во всех вариантах феодальной эксплуатации — это и есть очень важный критерий преобладания в деревне изучаемого периода лишь двух антагонистических классов — сеньоров и крестьян⁴⁸.

Классовое деление деревни, как известно, не представляло собою изначального явления. Чтобы оно стало реальностью, потребовался длительный процесс общественного развития. В ходе его различные виды социального неравенства, связанные с происхождением индивидов, их должностным положением, территориальным местонахождением и прочими факторами, должны были быть «перекрыты» экономическими различиями⁴⁹, а эти последние сведены к единообразной форме, свойственной господствующему укладу. Отмеченные выше свидетельства преобладания в деревне XII — XIII вв. общей формы антагонистических социальных отношений потому и заслуживают внимания, что в них отразился факт решительного господства феодального классового деления над всеми иными видами социальных подразделений. Говорить об этом тем более необходимо, что почти во всей буржуазной медиевистике, как правило, игнорируется феодальный характер крестьянско-сеньориальных отношений (см. ниже, § 5). Признавая феодальную природу лишь за внутридворянскими связями, буржуазная медиевистика лишает себя таким образом возможности понять средневековое общество как единую и целостную систему.

Совершенно ясно, однако, что говоря об определенном единстве всех типов крестьянско-сеньориальных отношений в северофранцузской и западнонемецкой деревне XII—XIII вв., мы характеризуем лишь одну сторону социальной действительности. Другая, и притом не менее важная ее сторона выражалась в значительной неоднородности содержания и формы этих отношений, о чем подробно говорилось выше. Думается, что роль неоднородности крестьянско-сеньориальных отношений при феодализме еще не всегда должным образом нами учитывается. В этой неоднородности довольно часто видят простое свидетельство многообразия конкретной действительности. Но такое многообразие, как известно, существует всюду и везде. Специфика же феодальной деревни рассматриваемого периода гораздо более глубока. Сочетание экономического и внеэкономического принуждения, так же как и соответствующих им форм зависимости, колебалось в XII—XIII вв. в столь значительных пределах, что многие варианты крестьянско-сеньориальных отношений необходимо рассматривать как разнотипные по своему основному содержанию. Действительно, полное единство в содержании феодальной эксплуатации существовало лишь во взаимоотношениях отдельных наследственных (или ненаследственных) категорий (или прослоек). Значительная их часть была закреплена в праве и отличалась особой устойчивостью и неизменностью. Только эти категории (и прослойки) обоих классов реально представляли собою социальные образования, между которыми существовали полностью однородные отношения эксплуатации. Крестьянско-сеньориальных отношений, не опосредованных подобным внутриклассовым делением, не существовало. Сами внутриклассовые категории во многом зависели еще, как мы видели, от наследственного личного статуса или служебного положения феодала или крестьянина. Видоизменение межклассовых отношений в деревне вследствие существования внутрикрестьянских и внутридворянских категорий означало поэтому частичную зависимость этих отношений от факторов, которые были связаны с особенностями экономического положения индивидов отнюдь не непосредственно⁵⁰. Все это свидетельствует о большом своеобразии классов крестьян и феодалов и межклассовых отношений в феодальной деревне, как и об исключительно важной роли в ней внутриклассовых градаций.

Специфика периода XII—XIII вв. особенно ясно выступает из того, какие именно виды внутриклассового деления играли в это время наибольшую роль в крестьянско-сеньориальных отношениях. Как мы видели, наименьшее значение имели в этом смысле так называемые малые группы — родственные, компаньонажные, вассальные. Роль общин (приходов, братств) была много больше, хотя и они, взятые в пределах какого-либо одного их вида, видоизменяли крестьянско-сеньориальные отношения незначительно. Каждая из подобных групп представляла более или менее важный организм внутриклассового общения. Но взятые сами по себе (и при прочих равных условиях), они, как это было показано выше, не приводили, как правило, к складыванию качественно различных типов крестьянско-сеньориальных отношений. Это было, собственно говоря, естественным результатом победы классового строя, который давно «перекрыл» собою все подобные виды социального деления. Своеобразие же классового строя феодальной деревни в XII — XIII вв. выражалось, с одной стороны, в сохранении глубокого опосредствующего воздействия наследственных (или не наследственных) юридических категорий, с другой, — в явном расширении социального влияния тех градаций, которые вырастали из различия производственного и имущественного положения отдельных групп крестьян и феодалов. Рост в XIII в. влияния производственных и имущественных прослоек — в высшей степени показательное явление. Оно свидетельствует об усилении непосредственного воздействия на социальные отношения особенностей в экономическом положении людей. Пока что, однако, как мы видели, прямое влияние имущественных и производственных прослоек еще далеко не всегда стало решающим.

Подобное соотношение роли разных видов внутриклассового деления объяснялось комплексом социально-экономических особенностей деревни (в том числе и уровнем товарно-денежных отношений). В свою очередь сама эта роль внутриклассовых категорий и прослоек была существенным показателем достигнутой стадии социального развития.

¹См. К. Маркс. Капитал, т. III.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 183.
²См. К. Маркс. Капитал, т. III.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. II, стр. 353; см. также: А. И. Неусыхин. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII—XII вв. М., 1964, стр. 18—20.
³См, С. Д. Сказкин. Очерки..., стр. 117.
⁴См. подробнее: Б. Ф. Поршнев. Феодализм и народные массы. М., 1964, стр. 43.
⁵О роли рынка в складывании условий для широкого применения экономического принуждения к крестьянам см.: Б. Ф. Поршнев. Феодализм..., стр. 43.
⁶К. К. 3ельин. Принципы морфологической классификации Форм зависимости.— ВДИ, 1967, № 2.
⁷См., например, упоминавшиеся выше случаи принудительного возвращения сервов, отказывавшихся выполнять личнонаследственные повинности, из «чужих» вотчин к месту рождения.
⁸К. Маркс; Капитал, т. I.— К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 729.
⁹В качестве исключительной меры наказания за невыполнение повинностей на таких держаниях могло фигурировать не только отобрание земли, но и любая иная санкция вотчинника: MU, Bd I, № 345, S 402 (№ 423, S. 484), XII s.: «Si viiliani vei niansionarii debitum censum vel servicium s. Maximino et abbati volunt denegare primurr per... iuduces... constrimgantur. Sin autem per kartam et advocatum. Ad ultimum vero per manifestum iusticium in quo, si convicti fuerint, omnibus bonis suis ad manus abbatis attractis carebunt. Et ius quod abbas eis postea concesserit habebunt».
¹⁰См., например: В. 862; А. Рrоst. Etude sur le regime ancien de la propriete. Paris, 1880, Preuves, № IX, a. 1226: «... et s’il nes paieuet a ior ke mis i est, je ou mes commaindeinanz iroit au fruyt de tout cest eritage, ke Pierissons niant ni panroit de celei annee».
¹¹См., например: Documents, № 4, a. 1280: «... et qui ne paieroit audit jour il doit V sol. d’amande et en puet on panre sai cherruwe ou c’orn lait trouweroit»; MU, Bd III, № 1440, a. 1258: «... [si aliquis] fuerit defectus in solutione predictorum... scultetus ius habebit dictos homines pignorandi».
¹²См., например: Quellensammlung, № 50, a. 1273: «... omnes agri... qui an posterum devoluentur in manus abbatis en conventus propter censum non solutum...»; MU, Bd II, S. 426: «Quod si aliqu.:s hominum ad curtim illam censum suum pertimens ilia die non dederit indutias habet dandi censum VI ebdomadas antequam publicetur»: Les Constitutions, № VI, a. 1286: земля отбирается после неуплаты чинша в течение года.
¹³В Пикардийской кутюме рассказывается о судебном решении по делу Винцента Робустеля, которому сержант сеньора Дюрка предложил «que il alast coper au bos... par tel journe que ouvrier waignoient», Робустель отказался. За это он был вызван сеньором в ,суд и наказан штрафом (Cout. Picardie, LXXIX, p. 70).
¹⁴Необходимость различать наемный труд крестьянина в вотчине, к которой он принадлежал, от наемного труда «на стороне», совершенно справедливо подчеркивал Е. А. Косминский («Исследования...», стр. 373).
¹⁵В, 697: «mancuvriers... qui se doivent vivre de leur labeur».
¹⁶L. Gеniсоt. L’economie rurale, t. I, p. 118—121.
¹⁷Будучи лишь одним из вариантов эксплуатации крестьянства, такого рода наем не изменял, естественно, общий характер крестьянско-сеньориальных отношений.
¹⁸Как не раз подчеркивается в кутюмах, к наиболее тяжким преступлениям относятся объединения подданных против своего сеньора (В, 842, 847, 883, 884, 885). Исключительная важность подавления всех подобных попыток заставляла даже крупнейших церковных феодалов, стремившихся свести до минимума права фогтов, оговаривать необходимость их вмешательства в случаях «rebellio» (см., например, Urkunden..., № 359, а. 1123).
¹⁹Например, hommes de pooste могли выступать свидетелями в спорах между любыми крестьянами, тогда как сервы такого права не имели.
²⁰Такой переход крестьян из одного княжества в другое не был полностью исключен в XII—XIV вв. Однако он встречался гораздо реже, чем переход из вотчины в вотчину. Ведь раздробленность вотчинных владений и их чересполосное расположение в пределах одной и той же деревни позволяли порой крестьянину переменить вотчинника, от которого он держал землю, даже не изменяя места жительства. Иначе обстояло дело с выходом из-под власти сюзерена значительной территории. (Как отмечалось в § 3, специфический вид отношений представляли главным образом взаимосвязи крестьян с политическими правителями обширных территорий, так как в мелких владениях эти связи сливались с теми, которые были характерны для отношений крестьян с вотчинниками.) Даже если крестьянин обладал полной свободой передвижения, он мог избавиться от подчинения данному сюзерену лишь ценою фактического переезда в более или менее отдаленное место. Практическая сложность такого переезда делала его, естественно, менее вероятным. Но даже если он и случался, сословные обязанности большего или меньшего размера продолжали тяготеть на крестьянах и во владениях нового сюзерена.
²¹А. В. Конокотин. Жакерия 1358 г. во Франции.— «Ученые записки Ивановского педагогического института», т. XXXV, стр. 33—38.
²²Не удивительно, что большинство крестьянско-сеньориальных споров, описанных А. В. Конокотиным, касаются конфликтов е представителями судебных и административных органов.
²³G. Dubу. L’economie rurale..., p. 437; G. Fоurquin. Les campagnes..., p. 154—159.
²⁴Мы не касаемся отдаленного влияния, которое могло оказывать имущественное расслоение крестьян на их отношения с сюзеренами в результате, например, социального подъема отдельных зажиточных крестьян и их включения в состав господствующего класса.
²⁵Е. А. Косминский. Исследования..., стр. 287.
²⁶Как указывалось выше (гл. III, § 1), фактическое дробление крестьянского надела могло, однако, совмещаться с формальным сохранением его целостности, при котором всех совладельцев надела представлял перед сеньором какой-либо один держатель.
²⁷MU, Bd. II, S. 405 (XIII s.); Censier general de l’abbaye messine de S. Marie-aux-nonnais, p. 719: «Quiqumque etiam de terra predicate ville investitus fuerit terre quam tenebit parvitate vel magnitudine non considerata uno anno las quartas frumenti debet et in alio non debet».
²⁸В разных географических областях он происходит не вполне одновременно. Его наибольший размах в Северной Франции М. Блок, Ш. Перрен и Р. Бутрюш датируют XII в. (М. Bloch. La seigneurie framjaise et le manoir anglais, p. 114; Ch. E. Perrin. La seigneurie rurale en France et en Allemagne..., p. 256; R. Воutruche. Seigneurie et feodalite..., p. 1111). Аналогична точка зрения Ж. Альперэна (J. На1регin. Les transformations economiques aux XII^е et XIII^е siecles.— «Revue d’histoire economique et sociale», 1950, vol. XXVIII, p. 32). Л. Женико разграничивает сокращение дсмениального хозяйства в крупных вотчинах, которое он датирует XII в., и «структурные изменения», относимые им к первой половине XIII в. (L. Genicot. L’economie rurale..., t. I, p. 98). Л. Делиль относил апогей сокращения домена к началу XIII в. (L. Dе1is1е. Etude sur la condition de la classe rurale agricole et l’etat de l’agriculture en Normandie. Evreaux, 1851, p. 31), а А. Сэ — к концу XIII в. (Н. See. Les classes rurales, p. 569). В западнонемецкой деревне этот процесс, по мнению ряда исследователей, происходит ка рубеже XII—XIII вв. (Ch. Е. Perrin. La seigneurie rurale en France et Allemagne, p. 258; R. В out ruche. Seigneurie et feodalite, p. Ill; H. D u b 1 e d. Les grandes tendances de l’exploitation au sein de la seigneurie rurale en Alsace du XIIIе au XVе siecle.-VSWG, 1962, № H, p. 42).
²⁹L. Gеniсо1. L’economie rurale..., t. I, p. 119, 121.
³⁰См. L. Gеniсоt. L’economie rurale..., t. I, p. 98, 118—121; G. Duby. L’economie rurale..., p. 464—469; E. Perrоy. La terre et les paysans au Moyen Age —«Annales. E.S.C.», 1963, p. 161—162.
³¹L. Geniсоt. L’economic rurale..., p. III et suiv.
³²G. DuЬу. L’economie' rurale..., p. 598; G. Fourquin. Les campagnes... p. 139
³³Отсюда не следует делать вывод, что в изучаемый период имущественное положение индивида всегда значило меньше, чем его личнонаследственный статус. На примере сервов мы видели, что порою имущественное положение влияло так же заметно, как и происхождение индивида. Но в целом имущественное положение было на данном этапе менее стабильно действовавшим фактором, чем личнонаследственный статус человека. Примеры малоимущих сеньоров (или же беефьефных дворян) свидетельствуют об этом с полной очевидностью.
³⁴Именно этот факт позволял нам в предшествующих разделах данного параграфа рассматривать социальные взаимоотношения отдельных прослоек и категорий в целом для всей рассматриваемой территории.
³⁵Показательно, например, что, говоря о той или иной внутри-крестьянской или внутридворянской категории, авторы кутюм, интересующиеся всегда какой-либо отдельной областью, сознают и отмечают тождественность или по крайней мере близость данной категории соответствующим категориям в соседних областях.
³⁶Хорошо, например, известно о сходстве политических симпатий мелкого рыцарства или крупных магнатов-сюзеренов, зажиточного крестьянства или крестьян-сервов и т. д.
³⁷Ch. Е. Perrin. Recherches..., p. 671.
³⁸Как свидетельствуют документы саксонского монастыря Блауберн, иногда церковные вотчины отличались даже по типу держаний: если крупные светские феодалы раздавали землю в наследственные владения, то церковь, опасаясь утраты своих прав на землю, ограничивалась преимущественно срочными и пожизненными держаниями.— См.: О. G. Lon hart. Das Kloster Blaubeuren. Stuttgart, 1963, S. 96—97.
³⁹G. Duby. Economic domaniale et economie monetaire.— «Annales E. S. C.», 1952, № 2; J. Schneider. La ville de Metz aux XIII0 et XIVе siecle. Nancy, 1950, p. 388; L. Geniсоt. L’economie rurale..., t. I, p. 98; H. Dub led. Les grandes tendances..., p. 66.
⁴⁰G. Duby. La seigneurie et l’economie paysanne.— «Etudes rurales», 1961, p. 18.
⁴¹L. Geniсоt. L’economie rurale..., p. 118—121.
⁴²Существование некоторых (хотя и не очень глубоких) особенностей в эксплуатации крестьянства в церковных и светских вотчинах находится в соответствии и с особенностями построения категорий церковных и светских феодалов — их широкой «протяженностью», с одной стороны, и наличием известных внутрикатегорийных связей — с другой.
⁴³Видимо, то же самое можно сказать про влияние приходских объединений и религиозных братств: тот или иной тип таких объединений мог отражать особый вариант крестьянско-сеньориальных отношений; каждое же из них в отдельности (взятое внутри того или иного их типа) не отличалось подобной спецификой.
⁴⁴Ясно, что при отсутствии таких равных условий,— например, при разнице в наследственном статусе отдельных семей, — разные родственные группы могли оказаться в неодинаковых отношениях с сеньором. Это было бы, однако, результатом юридической неоднородности крестьянства, а не его разделения по родственным группам.
⁴⁵Le livre des feudalaires de Brabant, passim.
⁴⁶Bloch. La Societe feodale, t. II. Paris, 1940, p. 80.
⁴⁷ледует подчеркнуть, что особенности внутреннего строя отдельных внутриклассовых подразделений, разумеется, не являются первопричиной каких бы то ни было различий в социальной роли этих подразделений. Наоборот, специфика построения представляет лишь одно из отражений того своеобразия социальных функций, которые выполняли отдельные внутриклассовые образования.
⁴⁸Показательны данные источников, свидетельствующие о том, что современники сознавали глубокую социальную неоднородность деревенского населения. (Речь идет, разумеется, не о понимании ими классового деления, но об оценке сложности общественного строя деревни.) Тот факт, что средневековое общество делилось на oratores, bellatores и laboratores, был ясен современникам еще в раннее средневековье. Что же касается памятников XII—XIII вв., то в них, как мы видели, крестьянство не только разделяется на те или иные категории и прослойки, но нередко рассматривается как нечто целое, противостоящее господствующему классу. Одним из свидетельств подобного подхода служит характеристика средневекового общества в кутюмах. Выше отмечалось, например, что Бомануар считает наиболее широкими противостоящими социальными категориями, с одной стороны — дворянство, с другой — все остальное неблагородное население (для его обозначения используется иногда термин hommes de pooste в широком его смысле). Не менее поучительны те случаи, когда крестьяне, независимо от их юридического или имущественного положения, объединяются по общности их производственных функций, например там, где понятие крестьянина отождествляется с понятием «держатель земли», или там, где все крестьяне (вместе с горожанами) рассматриваются как единое податное сословие.
⁴⁹См.: А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства, как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI—VIII вв. М., 1956.
⁵⁰Как нам представляется, К. К. Зельин вполне справедливо отметил в уже упоминавшейся статье («Принципы морфологической классификации», стр. 16), что одно из важнейших общих отличий докапиталистических обществ выражалось в опосредствовании экономических отношений различными юридическими градациями.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 7559

загрузка...

Другие книги по данной тематике