Введение

История римских провинций привлекает в последние десятилетия все большее внимание советской исторической науки. Закономерности развития рабовладельческой формации на последнем этапе ее существования невозможно выявить без изучения общего и особенного в структуре и путях эволюции отдельных областей Римской империи. Чтобы определить место каждой провинции в системе римского мира и ее значение в общем ходе исторического процесса периода Империи, необходимо обратиться к конкретной истории. В истории римских провинций раскрывается своеобразие каждой из них, ее сходство или отличие от остальных. В то же время эта конкретная история позволяет решать и более сложные проблемы, встающие перед исследователем последних столетий рабовладельческой формации, ее кризисных периодов и гибели, зарождения новых, феодальных отношений.

В исследовании истории римских провинций нередко проявляются две противоположные тенденции — преимущественное внимание к институтам, принесенным римлянами, и соответственно акцент на степени социальной и культурной романизации провинции и, напротив, преуменьшение римского влияния и подчеркнутый интерес к местным, доримским формам. И то и другое суживает многообразное, противоречивое и далеко не однозначное содержание исторического процесса и в известной мере предопределяет результат исследования. Между тем ни изучение только различных сторон романизации, ни исследование местных форм, которые заставало римское завоевание и которые продолжали сохраняться в виде ли сельской общины или в существовавших одновременно с рабством побочных формах зависимости и эксплуатации, не выявляют полностью своеобразия той или иной области римского мира. Это своеобразие можно более или менее четко установить (в зависимости от состояния источников), если проследить взаимодействие и сочетание римских и местных институтов и тот их синтез, который возникал в результате этого в различных сферах провинциальной жизни и который в конечном итоге определял специфику каждой провинции. Таким путем мы старались идти в исследовании истории Паннонии, пытаясь проследить взаимовлияние взаимопроникновение римского и местного начал прежде всего в социально-экономической жизни.

Нам представлялось целесообразным обратиться к изучению не столько самих событий, сколько комплексов социально-экономических отношений. Такие комплексы отношений вследствие особенностей процесса романизации и характера источников более всего заметны в городах, рост которых на Дунае в I—III вв. составлял отличительную черту романизации этого региона. Но история Паннонии позволяет обнаружить и другие формы гражданских связей и землевладельческих коллективов и определявшие их социально-экономические отношения. Здесь рабовладельческое общество возникает в такой области римского мира, которая до прихода римлян не знала классовой структуры, развитого рабства, городского строя. Вошедшие в систему Империи различные политические образования на Дунае во многом сохраняли отношения переходного периода от первобытно общинного строя к классовому.

Мы стремились подойти к истории Паннонии и с точки зрения общих закономерностей, характеризующих развитие Римской империи. Паннония была только одной из областей римского мира, одним из элементов в системе Римской империи, но она была не изолированным обществом, а частью этой большой и сложной политической системы. Развитие
рабовладельческого общества в Паннонии при всей его специфике являлось в то же время развитием рабовладельческой формации в конкретных географических и исторических рамках. Возникновение города, его кризис и упадок, развитие института рабства, формирование сословно-классовой структуры провинциального общества — все это подчинялось общим закономерностям рабовладельческого способа производства. Приходится учитывать и то обстоятельство, что исторические условия периода Ранней империи и конкретно-исторические условия каждой отдельной провинции должны были отразиться на развитии рабства и на развитии города. Резкое различие в провинциях социального и этнического состава населения городов и их сельских территорий, неодинаковое правовое положение сельского населения и городского будут, очевидно, указывать на то, что не во всех отношениях провинциальный город можно уподобить италийскому муниципию и тем более полису классической древности. Как изменилось положение полисов в эллинистических государствах по сравнению с полисами Греции классического периода¹ так не могло не измениться и положение провинциальных городов в системе Римской империи по сравнению с муниципиями Италии времени Республики. Мы не можем поэтому полностью разделить мысль О. В. Кудрявцева о том, что история провинций представляет собою историю городов и что Ранняя империя в значительной мере была системой полисов². Сказанное, однако, это означает, что римский провинциальный город не возникал на основе земельной собственности и не основывался на земледелии и что в городах провинций не существовало связи между гражданским и владельческим статусом — особенности, отмеченные Марксом для городов классической древности³. Исследование римского провинциального города и его кризиса, рабства и кризиса рабства может способствовать более детальному ознакомлению с характером процессов кризиса полиса и кризиса рабовладельческого способа производства в целом.

История Паннонии дает возможность проследить известную закономерность в отношениях мира рабовладельческого и первобытно общинного, в условиях которого жило большинство окружавших Империю племен. Взаимоотношения Рима с варварскими племенами на Дунае, прошедшие в своем развитии несколько периодов, отчетливо видны на примере Паннонии. Они выражались не только в военных конфликтах, но также в торговых и культурных связях.

Из варварской периферии античность всегда получала немалую часть материальных средств путем войны. Войны доставляли необходимые для Рима людские резервы не только в виде рабов или позднее сажаемых на землю в качестве колонов военнопленных, но и в виде иноземных формирований в римской армии. Войны давали также сырье (скот, кожи, строительный лес, полезные ископаемые — золото, серебро, железо, олово и пр.), но прежде всего новые земли, которые включались в сферу непосредственного воздействия рабовладельческого способа производства, отчего он всякий раз получал возможность для расширения и увеличения производительных сил. В этом смысле само завоевание Паннонии — явление такого же порядка. Отношения провинции с варварской периферией отнюдь не составляли только внешнеполитический фон для ее внутренней истории, но были в этой истории существенным фактором.

Непосредственное соседство Паннонии с варварским миром и в то же время близость ее к Италии, с которой она граничила, предопределили особое значение этой провинции для Рима. Уже при самом завоевании Паннонии Рим учитывал местоположение самой провинции. Ее легионы сыграли решающую роль в событиях после гибели Неропа, в войнах, приведших к утверждению династии Северов. Легионы Паннонии и муниципальная знать ее городов нередко определяли исход внешнеполитической борьбы в III в. Общеизвестно, сколь большую роль сыграли императоры Иллирийской династии, в большинстве своем уроженцы Паннонии, в реставрации Империи, а легионы дунайских провинций — в войнах III—IV вв. — в тот период, когда Империя была готова распасться. Причины жизнеспособности дунайских провинций мы должны искать в условиях их социально-экономической жизни, во многом определявшейся взаимоотношениями с варварской периферией.

Выяснение отношений провинции с пограничными племенами имеет немалое значение для решения более широкой проблемы — «Рим и варвары». Оно необходимо и для исследования вопроса о взаимодействии античного наследия с культурами оседавших на землях Империи варварских народов, без учета которого не может рассматриваться и проблема континуитета, история переходных эпох, их преемственности и связи друг с другом. А между тем основы и формы взаимодействия античного и варварского мира начали складываться в самом начале римской истории Паннонии.

История Паннонии представляет собой древнейший период в истории земель современной Венгрии. После того как в начале V в. провинция была оставлена римлянами, на ее землях оседали, через нее проходили и воевали друг с другом множество племен и народов. В IX в. на территории бывшей Паннонии, на юго-западных берегах оз. Балатон, в одном из наиболее романизированных районов провинции существовало славянское государство с центром в современном Залаваре (urbs paludarum — «Город на болотах»). Когда в конце IX в. в прежней Паннонии поселились венгры, история занятых ими земель насчитывала немало веков.

Названные проблемы и тот подход к их исследованию, который нам казался наиболее предпочтительным, обусловили наш преимущественный интерес к внутренней истории Паннонии. Суммируя кратко все, что сказано о направлении нашей работы, еще раз подчеркнем, что своей главной задачей мы считали исследование форм землевладения и землепользования в Паннонии, развитие городского строя и рабства, а также тех форм организации, которые были введены для племен с установлением провинциального режима. Хронологические рамки работы — I—III века обусловлены спецификой социально-экономического и политического развития Римской империи в период Принципата.

В исследовании намеченного нами круга вопросов мы имели возможность опереться на некоторые близкие к нашей проблематике работы и использовать те достижения, которые имеет советская историческая наука в изучении римских провинции. Для нас были особенно важны работы Е. М. Штаерман и О. В. Кудрявцева, которые впервые в нашей историографии указали на большое и самостоятельное значение дунайских провинций для Римской империи, на отличавшие их общие признаки. В своем исследовании кризиса рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи Е. М. Штаерман показала, сколь важно изучение провинций для общей истории Римской империи, ее кризисных периодов, гибели и падения рабовладельческой формации. Определяющее значение при анализе этих процессов Е. М. Штаерман придает выяснению форм собственности и перспектив их развития⁴. Она отметила главные особенности, отличавшие дунайские провинции,— наличие сельской общины и длительное сосуществование племенной собственности с землевладением городов. Как будет видно в дальнейшем, некоторые положения Е. М. Штаерман могут быть развиты и обретают большую конкретность на примере истории Паннонии. При всем том общем, что было свойственно римским провинциям, мы увидим, что Паниония развивалась иным путем, чем Ахайя, где, как показал О. В. Кудрявцев, уже во II в. н. э. наблюдался глубокий кризис античного полиса и античной формы собственности. Судьба паннонского города отличается и от истории города в восточных провинциях Римской империи⁵. В Паннонии мы не находим тех исторических условий, которые могли бы определять ее развитие в таком направлении, в каком оно протекало в Малой Азии и Африке⁶. Даже при сравнении с историей провинций того же дунайского региона Империи — Мезии и Дакии⁷ нельзя не заметить ряда особенностей, которые характерны именно для Паннонии. В то же время в история Паннонии, Дакии, Мезии и Африки общим является наличие такого фактора, как варварская периферия. Ее значение для судеб Римской империи в IV — V вв. определил А. М. Ременников⁸. Его исследование роли племен Подунавья в падении Римской империи, истории самих племен и уровня их общественно-экономического развития, широкий исторический подход автора к рассматриваемой теме в немалой степени содействуют решению известной проблемы «Рим и варвары». Для изучения истории дунайских провинций и их отношений с северо-причерноморскими областями нашей страны важна основанная в свое время В. И. Дьяковым серия монографий «Причерноморье в античную эпоху» и его собственное исследование⁹. Рассмотрение отношений Паннонии с пограпичными племенами в I-III вв. существенным образом дополняет и проясняет общую картину отношений Империи с племенами на Среднем Дунае.
Западноевропейская литература, посвященная истории Паннонии, довольно обширна. Особое место провинции в системе римского мира, ее огромное значение для внешнеполитических судеб Империи определили то, что история Паннонии изучается начиная с древнейших периодов главным образом в Венгрии. Без работ венгерских историков и археологов было бы затруднено и наше исследование истории этой провинции. Следует подчеркнуть, что за последние десять лет венгерской наукой достигнуты значительные успехи в изучении Паннонии. Венгерские ученые ввели в научный оборот обширный новый археологический материал и дали ряд конкретных исторических исследований широкого плана. Нам не кажется целесообразным давать подробный обзор литературы по истории Паннонии, поскольку это было уже сделано П. Оливой в его работе, посвященной истории этой провинции во II — первой трети III в.¹⁰ Мы остановимся лишь на тех направлениях в исследовании Паннонии и на тех работах, которые представляют непосредственный интерес для нашего круга проблем.
В установлении исторической географии и топографии Паннонии, в выявлении общей этнической структуры ее населения до римского и римского периодов мы основывались на исследованиях А. Графа, А. Мочи и Л. Баркоци¹¹. Затронутые в этих исследованиях некоторые стороны военной, экономической и социальной истории провинции, политики императорского правительства в отношении местного населения мы попытались развить далее и по возможности обобщить с интересующей нас точки зрения относящийся к рассматриваемым нами вопросам материал источников. Приложенные к работам А. Мочи и Л. Баркоци каталоги личных имен в использованных ими надписях дали нам существенную опору для их датировки. С именем А. Мочи связаны и другие исследования по истории Паннонии, и прежде всего его большая и весьма обстоятельная статья «Панпоиия» в «Энциклопедическом словаре классических древностей»¹². Эта статья, равная по объему монографическому исследованию, восполняет отсутствие общей истории провинции, хотя и не заменяет ее вследствие своего преимущественно справочного характера. Всесторонний интерес А. Мочи к истории Паннонии нашел отражение в его специальных статьях. Из них наибольший интерес для нас представляют статьи о рабстве в Паннонии в период Принципата и о перегринских общинах Паннонии¹³. В статье о рабстве А. Мочи исследовал материал надписей, упоминающих рабов и отпущенников, применительно к местным и пришлым слоям населения. Из такого рассмотрения данных вырисовывается общая картина развития рабства в Паннонии, но опущенные А. Мочи некоторые другие вопросы (источники пополнения числа рабов в провинции, категория императорских рабов и отпущенников) и несогласие с его общей концепцией развития рабства в Паннонии побуждают нас вернуться к рассмотрению рабства. Нам не представляется убедительным и отождествление племенных общин в Паннонии (civitates) с сельскими общинами. Анализ соответствующего материала источников позволяет говорить о нескольких типах сельской организации в пределах племенных общин.

Те проблемы, которые мы пытаемся решить в связи с развитием и кризисом города как коллектива граждан и землевладельцев, насколько нам известно, пе затрагиваются в исследованиях по истории отдельных паннонских городов. В то же время исследование римского города в Паннонии невозможно без учета результатов, достигнутых венгерскими историками и археологами прежде всего в изучении Аквинка (совр. Буда), который столь обстоятельно изучен, как, пожалуй, никакой другой римский город на Дунае¹⁴, Бригециона (совр. Сёнь)¹⁵, Саварии (совр. Сомбатхей)¹⁶.

Для истории города важны труды югославских и австрийских историков и археологов — Я. Шашеля и В. Шмида по истории Эмоны (совр. Любляна), Э. Свобода по истории Карнупта (совр. Дейчальтенбург под Веной), Б. Сария по истории Петовиона (совр. Птуй) и А. Неумана по истории Виндобоны (совр. Вена)¹⁷. Характер этих работ различен. Одни из них представляют справочные статьи, другие — преимущественно сводки и описания происходящих из городов римских памятников, третьи снабжены очерками военной и гражданской истории города. В связи с историей развития городского строя в провинции и структурой населения паннонских городов мы используем отдельные статьи просопографического характера Я. Шашеля и Г. Альфельди.

Полученные археологической наукой данные при раскопках римских вилл и сельских поселений в Паннонии в сочетании с другими свидетельствами дали возможность определить структуру земельной собственности в провинции. В этом отношении особенно ценна сводная работа Э. Томас о римских виллах в Паннонии, в которой описано свыше 100 вилл и состоявших из вилл поселений и найденного при их раскопках сельскохозяйственного инвентаря¹⁸. Так как вилла представляла характерный для римского времени тип хозяйства, основывавшийся на рабском труде, то размещение и распространение вилл в Паннонии в I—III вв. и различные архитектурные типы вилл доставляют одновременно свидетельства для изучения социальной и культурной романизации провинции.

Для истории Паннонии II — начала III в. мы привлекли уже упоминавшуюся работу чехословацкого историка П. Оливы. Детально характеризуя паннонское общество II в.— первых десятилетий III в., II. Олива рассматривает первые признаки кризиса III в., делая акцент главным образом на кризисе рабовладельческого способа производства. Исходя из этого общего и справедливого положения о кризисе III в. как кризисе способа производства, он уделяет также большое внимание выявлению специфики самого папнонского общества.

Внешнеполитическая история провинции, штат гражданской и военной императорской администрации, устройство лимеса Паннонии, дислокация римских войск наиболее изучены в ее истории. Здесь мы суммируем и систематизируем данные с интересующей нас точки зрения, опираясь на исследования Л. Баркоци, И. Фитца, Г. Альфельди, М. Пардуца, Я. Харматы, Я. Силади, А. Добо, Э. Риттерлинга, Ш. Шопрони, Ф. Фюлепа, Я. Шашеля, Е. Б. Бонитн, А. Бургер и на более ранние работы, относящиеся к истории завоевания Паннонии.

Современную историческую науку отличает возросший интерес к вопросам внешнеполитической истории и к проблеме лимеса вообще, к взаимоотношениям Империи с варварскими народами, о чем свидетельствует ряд прошедших в последние годы специальных международных конгрессов, посвященных лимесу. Это связано с ростом археологических данных и с оживившимся интересом к проблеме «Рим и варвары». После того как известный венгерский буржуазный ученый А. Альфельди выдвинул тезис о том, что римский лимес являлся моральным барьером, разделявшим мир римский и варварски¹⁹, акцент стал делаться на постоянном взаимодействии этих миров. Высказывается даже мысль, что для племен никогда по существовало понятия лимеса как окаймляющей пограничной полосы, что по обе стороны границы имели место постоянные взаимовлияния и контакты и независимые племена фактически были подчинены Империи²⁰. В некоторых современных исследованиях²¹ лимес трактуется только как административная и таможенная граница Империи, оказывавшая лишь моральное воздействие на варваров благодаря новым укреплениям; военное значение лимеса будто бы нередко переоценивается, поскольку в действительности лимес якобы не был ни надежной защитой от германцев, ни операционной базой для наступления римлян в тылу врага, ни достаточным обеспечением политических интересов Империи. Как мы увидим в дальнейшем на примере Паннонии, северные и восточные границы которой составляли важнейший участок дунайского лимеса, отношения римлян с варварами были гораздо сложнее и противоречивые и история этих отношений знала несколько этапов.
Следует сказать и о том, что в работах буржуазных ученых по истории Паннонии преимущественное внимание уделяется внешнеполитической истории провинции, ее романизации, что было характерно для трудов А. Альфельди. А. Альфельди сделал чрезвычайно много для изучения истории Паннонии и для организации научно-исследовательской работы в Венгрии. Его исследования отличает широкий исторический фон. Он правильно указал на исключительное военно-политическое значение Паннонии для Рима, хотя в этом вопросе и в ряде других он допускал определенный субъективизм и тенденциозность. А. Альфельди преувеличивал значение дунайского, преимущественно паннонского, войска для Рима; Паннония рассматривалась им как последний оплот западной культуры античного мира. Более обстоятельно останавливаться на концепциях А. Альфельди мы считаем, однако, излишним, так как критический анализ его работ был уже дан в специальной литературе²².
В изучении истории Паннонии немалая заслуга принадлежит также известному австрийскому историку и археологу Р. Эггеру. Его эпиграфические и историко-археологические исследования отдельных вопросов паннонской истории нередко содержат глубокие обобщения и дают возможность для заключений более широкого плана.
Исследование локального археологического и эпиграфического материала, происходящего из отдельных городов и крепостей, приоткрыло различные стороны жизни Паннонии. Однако вся совокупность социально-экономических отношении в провинции еще недостаточно выявлена. Мы стремились вскрыть характер этих отношений и по возможности рассматривать их в развитии, на фоне и в связи с влиянием варварской периферии.
Несколько замечаний о характере источников. Главными для нас были латинские надписи из Паннонии (свыше трех тыс.), собранные в двух выпусках III тома и в двух дополнительных томах. Мы использовали также другие собрания надписей, относящихся к истории Паннонии²³, и публикации отдельных надписей. Латинские надписи дают важнейшие сведения для внутренней истории провинций, хотя источник этот довольно специфичен.
При пользовании надписями мы нередко сталкиваемся с трудностями их датировки, а в случае фрагментарности — и самого прочтения. Только немногие из надписей могут быть датированы с точностью до года (если в них встречаются имена римских консулов или императоров). Датировка надписей на основании анализа шрифта возможна лишь в пределах столетия. Наличие императорских nomina говорит только о времени, после которого поставлена та или иная надпись. Не для всех периодов одинаково само количество надписей. Оно резко падает со второй половины III в. после чего их насчитывают лишь единицы.
Проделанная в современной исторической науке работа по исследованию эпиграфических памятников, анализу их стилистических и художественных особенностей и содержания самих текстов дает известные точки опоры в датировке надписей. А. Шобер, принявший во внимание при датировке эпитафий из Паннонии и Норика их художественный стиль, указал на то, что присутствующая в римских надгробиях формула h(ic) s(itus) e(st) в областях на Рейне встречается в I в., на Дунае — в I и начале II в.; D(is) M(anibus) па Дунае редко встречается в I и начале II в. и почти исчезает в III в.²⁴ Наблюдение К. Крафта о том, что обращение к Genio loci неизвестно ранее середины II в., а обращение к IOM появляется преимущественно в конце II — начале III в., дает еще один критерий для датировки эпиграфических источников²⁵. Ориентиром служат и изменения, которые происходили с течением времени в римской формуле tria nomina. Так, cognomina не появляются ранее середины I и.; с середины II в. исчезает указание на трибу. Со второй половины III в. и в IV в. часто опускается ргаепоmen и почти пропадает nomen, так что от имени остается только cognomen.

Исчезновение в поздних надписях nomen связано с тем, что большинство свободного населения Империи носило в то время имена Аврелиев²⁶. Дольше всего римские родовые имена употреблялись людьми знатного происхождения и высокого служебного положения. Появляющаяся со второй половины III в. новая группа cognomina, образованных от participium praesentis, с окончанием на ntius (Amantius, Audentius, Fidentius, Gaudentius, Crescentius и др.), распространенных преимущественно среди христиан, тоже дает, хотя и не всегда, основу для датировки эпиграфических памятников. В IV в. входят в употребление имена, связанные с христианскими добродетелями.

Особенность эпиграфических источников состоит также в том что большая часть из них не носит характера документальных свидетельств, но представляет собой тексты эпитафий и алтарей, поставленных преимущественно частными лицами. Содержащиеся в таких надписях данные заслуживают доверия, и доставляемыми сведения весьма ценны для выяснения этнического и социального состава населения провинции, ее религиозной жизни. Но содержание текстов таких памятников довольно однообразно и часто ограничивается упоминанием имен умерших или дедикантов (далеко не всегда с указанием их этникона) или богов, к которым они обращались. В большинстве надписей частных лиц нет дополнительных сведений о тех или иных сторонах провинциальной жизни, которые иногда можно выяснить косвенным путем. Так, о профессиях рабов и отпущенников мы можем судить по социальному статусу их господ и патронов, по месту находки самой надписи, на основе текстов посвящений богам, алтари которым они ставили. Этникон рабов позволяют подчас определить их имена и прозвища, а также имена богов, к которым они обращались.

Надписи, исходившие от городских магистратов, провинциальных властей и императоров, иного характера. Точная датировка и документальный характер сведений делают эти надписи исключительно важным источником для исследования провинциальной жизни Римской империи. Но в подобных надписях мы нередко встречаемся с определенной и ставшей уже традиционной для Империи фразеологией, которая заставляет относиться с некоторой осторожностью к самому тексту. Немалую ценность представляют римские военные дипломы, а также строительные надписи и надписи на римских милевых столбах.

При исследовании земельных отношений в Паннонии мы обращались и к свидетельствам римских землемеров²⁷. Этот весьма ценный источник, на наш взгляд, недостаточно еще используемый, помогает понять особенности землевладения и землепользования у римлян. Сообщаемые агрименсорами сведения о системах землеустройства у римлян касаются не только Италии, но и провинций. Для сравнения мы привлекаем опубликованные А. Пиганьолем земельные описи (кадастры) из Оранжа (античпый Аравсион), где Август в 33 г. до н. э. основал колонию для ветеранов II Галльского легиона²⁸.

Что касается литературных источников, то исследователи уже указывали на то, что в свидетельствах древних о Паннонии отразилось традиционное представление об отдаленных северных странах как областях малоизвестных, населенных чуть ли не варварскими пародами²⁹. Такие сведения часто ограничиваются указанием на суровость климата этих областей, воинственность и дикость обитавших там племен. Даже у римских историков, достаточно осведомленных о Паннонии и долгое время живших в ней, мы находим устойчивую формулу, прилагавшуюся обычно к варварским народам вне пределов Империи. Дион Кассий, римский сенатор и консул, наместник Верхней Паннонии при Александре Севере, обрисовал паннонцев в стиле этой литературной традиции³⁰. Аврелий Виктор, наместник Паннонии при Юлиане³¹, определял ее население как военное и полуварварское (Саев., 37,7). Совершенно очевидно, что столь односторонняя характеристика населения всей провинции вызывает сомнение. Более ранние авторы — Плиний Старший, который, описывая племена Паннонии, основывался на Штепвигано Агриппы, известного сподвижника Августа, данных Варропа и цензовых списках самого Августа³², и Аппиан, который в сочинении об иллирийцах использовал мемуары Августа (111., 14; 15),— также далеко не всегда точпы, и их сведения отнюдь не являются исчерпывающими.

Большинство известий древних о дунайских провинциях посвящено военным конфликтам. Это характерно и для ранних историков, и для поздних авторов, оставивших или краткие жизнеописания императоров, или предельно сжато изложивших историю Римской империи, сведя ее к перечню наиболее важных событий. Достоверность свидетельств Scriptores Historiae Augustae все еще продолжает быть предметом дискуссии³³. Мы принимаем датировку этого источника III — IV вв.³⁴ Использование этого произведения по-прежнему требует проверки и сопоставления сообщаемых им сведений с данными других источников.

С такой же осторожностью следует подходить и к другому важному для нас источнику — «Истории императорской власти после Марка в восьми книгах» Геродиана. Его произведение, охватывающее период от правления Коммода до Максимина Фракийца, могло бы оказаться чрезвычайно важным для исследования внешнеполитической истории провинции. Однако достоверность его сведений подвергается большому сомнению, тем более что о личности самого историка почти ничего не известно. Проведенный А. И. Доватуром анализ текста Геродиана позволяет в какой-то мере установить, где историк использует чужие сведения, а где является свидетелем событий³⁵.

Для истории Паннонии, как уже говорилось, очень важны археологические материалы. Часто они восполняют недостающие сведения литературных и эпиграфических источников. Археологический материал особенно ценен для поздней истории Паннонии — времени, от которого дошли единичные эпиграфические свидетельства и почти не сохранилось литературных. Археологические и нумизматические данные часто оказываются единственными и для истории до римской Паннонии.

Естественно, что некоторые наши выводы, учитывая специфику источников, носят гипотетический характер. Мы надеемся, однако, что анализ и сопоставление данных различных источников, систематизация и обобщение результатов имеющихся исторических исследований позволили воссоздать общую картину социально-экономической и общественной жизни в провинции на протяжении первых трех веков нашей эры,

¹ См. К. К. Зелъин, М. К. Трофимова. Формы зависимости в Восточном Средиземноморье в эллинистический период. М., 1969, стр. 53, 109.
² О. В. Кудрявцев. Эллинские провинции Балканского полуострова во втором веке нашей эры. М., 1954, стр. 8—9.
³ См. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М., 1940, стр. 8—9, 10, 11, 13.
⁴ Е. М. Штаерман. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М., 1957, стр. 16—17, 24—25, 26—47, 509.
⁵ А. Ранович. Восточные провинции Римской империи в I—III вв. М., 1949; Г. Л. Курбатов. Основные проблемы внутреннего развития византийского города в IV—VII вв. Л., 1971.
⁶ Е. С. Голубцова. Очерки социально-экономической истории Малой Азии в I—III вв. М., 1962; она же. Сельская община Малой Азии. М., 1972; Г. Г. Дилигенский. Северная Африка в IV—V веках. М., 1961.
⁷ Т. Д. Златковская. Мезия в I—II веках нашей эры. М., 1951; И. Т. Кругликова. Дакия в эпоху римской оккупации. М., 1955.
⁸ А. М. Ременников. Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в III в. М., 1954; он же. К истории сарматских племен на Среднем Дунае в IV в. н. э.— «УЗ Казанского гос. пед. ин-та», 1957, вып. 12, стр. 380—413; он же. Борьба племен Среднего Дуная с Римом в 350—370 гг. н. э.— ВДИ, 1960, № 3, стр. 105—123; он же. Борьба племен Подунавья и Северного Причерноморья с Римом в 275—279 гг. н. э.— ВДИ, № 4, 1964, стр. 131— 138; он же. Историческая роль племен Подунавья в падении Римской империи (автореферат докт. дисс.). М., 1970, и др.
⁹ В. Н. Дь яков. Таврика в эпоху римской оккупации.— «УЗ МГПИ им. В. И. Ленина», т. XXVIII, вып. 1, 1942, стр. 3—92.
¹⁰ P. Oliva. Pannonie a pocatky krize Rmiskeho imperia. Praha, 1959, S. 35— 88; idem. Pannonia and the Onset of Crisis in the Roman Empire. Praha, 1962, p. 41—66.
¹¹ A. Graf. Ubersicht der antiken Geographie von Pannonien. Budapest, 1936; A. Mocsy. Die Bevolkerung von Pannonien bis zu den Markomannenkriegen. Budapest, 1959; L Barkoczi. The Population of Pannonia from Marcus Aurelius to Diokletian.— Acta Arch., XVI, 3—4, 1964, p. 257—355.
¹² A. Mocsy. Pannonia.— RE, IX Hbd., 1962, col. 516—776.
¹³ A. Mocsy. Die Entwicklung der Sklavenwirtschaft in Pannonien zur Zeiiaes Prinzipates.— Acta Ant., IV, 1956, S. 221—250; idem. Zur Geschichte der peregrinen Gaugemeinden in Pannonien.—«Historia», VI, 1957, S. 488—499.
¹⁴ B. Kuzsmszky. Aquincum. Ausgrabungen und Funde. Budapest, 1934; «Budapest tortenete», I—II. Budapest, 1942; /. SzdagyL Aquincum. Budapest. 1956.
¹⁵ L. Barkoczi. Brigetio. Budapest, 1944 (фото), 1951 (текст).
¹⁶ L. Balla, Т. P. Buocz, Z. Kadar, A. Mocsy, T. Szentleleky. Die romischen Steindenkmaler von Savaria. Budapest, 1971.
¹⁷ E. Swoboda. Carnuntum. Seine Geschichte und Seine Denkmaler. Wien, 19532; Graz, 19583, 19644; В. Saria. Poetovio.—RE, XXI, 1, 1951, col. 1167— 1184; idem. Pettau. Entstehung und Entwicklung einer Siedlung im deutschslovenischen Grenzraum, Graz, 1965; W. Schmid. Emona,— JA, 2—3. Wien, 1913, S. 61—188; J. Sasel. Vodnik po Emoni. Ljubljana, 1955; A. Neumann. Die Fortschritte der Vindobonaforschung 1948 bis 1954.— «Carinthia», 146 (1956), S. 447—464; idem. Vindobona.— RE, XVII Hbd., 1961, col. 53—80; idem. Forschungen in Vindobona 1948. bis 1957.— RLio, Ht XXIII. Wien, 1967.
¹⁸ Edit В. Thomas. Romische Villen in Pannonien. Budapest, 1964.
¹⁹ A. Alfoldi. The Moral Barrier on Rhine and Danube.— «The Congress of Roman Frontier Studies 1949». University of Durham, 1952, p. 1—16.
²⁰ Краткий обзор некоторых точек зрения см.: Ion Nestor. La fin du monde ancien et les «barbares».— «Actes XIIIe Congrses international des sciences historiques». Moscou, 1970.
²¹ E. Swoboda. Traian und der Pannonische Limes.— «Les empereurs romains d’Espagne». Paris, 1965, p. 195—208.
²² P. Oliva. Pannonia and the Onset of Crisis in the Homan Empire. Praha, 1962, p. 50-55.
²³ H. D essau. Inscriptiones Latinae Selectae, I— IV. Berolini, 1892—1916; A. Dobo. Inscriptiones extra fines Pannoniae Daciaeque repertae ed res earundem provinciarum pertinentes. Budapest, 1940; V. Hoffiler—B. Saria. Antike Inschriften aus Jugoslavien. Noricum und Pannonia Superior. Zagreb, 1938; A. und /. Sasel. Inscriptiones Latinae quae in Jugoslavia intcr annos MCMXL et MCMLX repertae et editae sunt. Ljubljana, 1963; E. Vorbeck. Militarinschriften aus Carnuntum. Vienna, 1954; F. Fulep — C. Erdelyi. Katalog" der Steindenkmaler. Intercisa, I. Budapest, 1954, S. 277—332.
²⁴ A. Schober. Die romischen Grabsteine von Noricum und Pannonien. Vienna, 1923, S. 8—12; P. Oliva. Pannonia and the Onset of Crisis..., p. 24—25.
²⁵ K. Kraft. Zur Rekrutierung der Alen und Kohorten an Rhein und Donau. Bern, 1951, S. 18—19.
²⁶ A. Mocsy. Zur Bevolkerung in der Spatantike.— In: G. Alfoldi. Bevolkerung und Gesellschaft der romischen Provinz Dalmatien. Budapest, 1965, S. 212—224.
²⁷ Gromatici Latini veteres.— Die Schriften der romischen Feldmesser, I—II. Berlin, 1848—1852.
²⁸ A. Pigamol. Les documents cadastraux de la colonie romaine d’Orange, XVI Supplement a «Gallia». Paris, 1962.
²⁹ Ist. Borzsak. Die Kentnisse des Altertums uber das Karpatenbecken. Budapest, 1936.
³⁰ И. Боржак считал (op. cit., p. 34—37), что Дион Кассий не любил паннонцев. Во время своего наместничества он заслужил крайнее нерасположение паннонских легионеров из-за строгости требований. Диона Кассия не любили и преторианцы, набранные Сентимием Севером из паннонских легионеров. Будучи облечен Александром Севером во второй раз консульским достоинством, он был освобожден императором от личного присутствия в Риме при вступлении в должность, чтобы не навлечь на себя ярость паннонцев из преторианских когорт. В современной историографии отмечается, что историческая традиция I в. н. э. о соседних с Империей северных народах мало что дает для воссоздания их конкретной истории. Даже сведения, сообщаемые Тацитом, не всегда точны и в значительной мере риторичны (G. Walser. Rom, das Reich und die fremden Volker in der Geschichtsschreibung der fruhen Kaiserzeit. Baden-Baden, 1951, S. 23, 27—28, 77—79).
³¹ В. С. Соколов. Секст Аврелий Виктор — историограф IV в. н. э.— ВДИ, 1963, № 4, стр. 217.
³² D. Detlefsen. Die Anordnung der geographischen Bucher des Plinius und ihre Quelle. Berlin, 1909, S. 45—46.
³³ R. Syme. Ammianus and the Historia Augusta. Oxford, 1968. (Рец.: A. И. Доватур.— ВДИ, 1972, № 3, стр. 221—226).
³⁴ E. М.Штаерман. Scriptores Historiae Augustae как исторический источник.— ВДИ, № 1, стр. 233—245.
³⁵ А. И. Доватур. Историк Геродиан.— ВДИ, 1972, № 1, стр. 237—256.

Вперёд>>

Просмотров: 3501

загрузка...

Другие книги по данной тематике