Лекция 6
|
Появление турок в областях к югу от Аму-Дарьи относится к гораздо более раннему времени, чем завоевательные движения X в., и возможно, что в некоторых случаях потомки этих турок живут в этих же местах и теперь. Арабские завоеватели уже в VII в. нашли в Бадахшане карлуков; и теперь в Бадахшане из узбекских родов живет именно род карлук; это совпадение заставляет полагать, что после завоевания Бадахшана узбеками в XVI в. в состав узбеков вошли турки, жившие там раньше. У арабских географов единственными турками, жившими к югу от Аму-Дарьи, кроме отдельных лиц и отрядов, служивших в гвардии халифов и наместников, считается народ халадж, и халаджи находится и теперь среди живущих в Иране турок. Самими турками название этого народа, по-видимому, произносилось калач; рассказ о происхождении этого названия, приведенный у Рашид ад-дина и основанный на народной этимологии калач 'останься и открой', находится уже у Махмуда Кашгарского. Махмуд причисляет халаджей, или калачей, к огузам' вместо 24 огузских родов, как у Рашид ад-дина, у Махмуда приводится только 22, но при этом говорится, что первоначально всех родов было 24, потом из них отделились два рода халаджей. Полагают, что часть халаджей утратила свой язык и вошла в состав афганского народа; так объясняют название афганского племени гильзай, хотя против этого были и возражения с точки зрения фонетических законов афганского языка. В Индии, где халаджи играли некоторое время большую роль в политической истории, их название по-видимому, произносилось хильдж. В Иране некоторые из халаджей сохранили и теперь турецкий язык; вероятно, это оказалось возможным только после присоединения их к более многочисленным огузам.
Завоевательное движение огузов существенно отличалось от завоевательного движения Караханидов. Караханиды до завоевания государства Саманидов имели свое государство, к которому присоединяли завоеванные области. Предводители огузов ушли из своей страны, чтобы создать себе государство в завоеванных землях, и уже из этого государства потом покорили ту страну, откуда пришли. В народе огузов, как в народе карлуков, не было хана; родоначальник династии, потом утвердивший свое господство в Иране, носит у Махмуда Кашгарского, как в некоторых других источниках, титул сю-баши 'предводитель войска'. Его имя, на основании арабского правописания, произносилось европейскими учеными как Сельдокук, и такое произношение, находящееся в противоречии с законами турецкой фонетики, именно с законом звуковой гармонии, утвердилось в европейской исторической науке. В новейшее время ученые, знакомые с требованиями турецкой фонетики, стараются исправить ошибку и пишут Salguq или Saiguq, но турецкие тексты показывают, что правильное произношение Сельджук. Такое произношение мы находим у Махмуда Кашгарского в старотурецкой поэме Китаб-и Деде Коркут и в некоторых другие источниках, в том числе даже в османском произведении XVI в., именно в анонимной стихотворной хронике, составленной при султане Сулеймане в 950/1543—44 гг. и сохранившейся в рукописи 954/1547—48 г., находящейся в библиотеке константинопольского университета (Халис-эфенди, № 7430). О действиях Сельджука известно только, что он принял ислам и освободил жителей мусульманских колоний в низовьях Сыр-Дарьи от дани, которую они прежде платили огузам. При таких условиях казалось бы, что между жителями этих колоний и потомками Сельджука должно было произойти тесное сближение; между тем мы уже в XI в. находим в городе владетеля с мусульманским именем (Шах-Мелик), о котором говорится как об упорном наследственном враге сельджукского дома. Переселившись на запад, огузы, по-видимому, совершенно утратили те начала государственности, которые были у них в Монголии, откуда ими в VI в. была образована одна из самых обширных когда-либо существовавших кочевых империй (занимающая в этом отношении второе место после монгольской) и где они несколько раз освобождались от ига китайцев и восстанавливали свое павшее государство. Правда, и на востоке эта государственность была им навязана силой, и хан в своих надписях чаще говорит о токуз-огузах, или просто огузах, как о врагах и мятежниках, чем как о своем народе. В степях к востоку от Каспийского моря ни огузы, ни их потомки туркмены уже не достигали политического объединения и постоянно сражались между собой. Отдельные части огузского народа совершали обширные завоевания и уходили в далекие страны, но среди этих движений не было ни одного всенародного. По странному противоречию, именно огузами, никогда не соединявшимися в одно целое, были основаны самые могущественные и прочные турецкие государства, до нынешней Турции включительно. После турецкой империи VI—VIII вв. самым ранним известием в истории движения огузов на запад было движение печенегов, относящееся к концу IX в.; писавший в первой половине X в. византийский император Константин Багрянородный говорит, что оно произошло лет за пятьдесят до него. Печенеги упоминаются у Рашид ад-дина и Махмуда Кашгарского среди огузских родов. Произношение печенег находится в русских летописях и не заимствовано у греков, правописание которых несколько иное; вероятно, русские передали его так, как слышали непосредственно, и, как оказывается, передали правильно. Прежде предполагали, что мы имеем здесь турецкое слово биджнак 'зять'; но в рукописи Махмуда Кашгарского дана именно вокализация печенег. Печенеги, по-видимому, рано отделились от остальных огузов и упоминаются как отдельный народ, еще до своего выселения, у арабских географов IX в. Тогда они были восточными соседями хазар и жили около Яика; в 922 г. Ибн Фадлан еще нашел в этой стране небольшие остатки печенегов. Главная масса их прошла через владения хазар, с согласия или против воли хазарских владетелей, и основалась в Южной России, где они со времени Святослава угрожали самому Киеву. О печенежских набегах на Русь и борьбе с ними русских князей в летописи говорится часто. Константин Багрянородный также приводит о печенегах довольно много сведений и перечисляет печенежские роды. К XI в., уже после падения хазарского царства, произошло новое движение огузов через Волгу, а оттуда через Южную Россию. На этот раз огузы упоминаются в византийских источниках под своим народным названием в форме уз; русские летописи называют их юрками. Эти огузы, конечно, не соединились со своими близкими родственниками печенегами, а вступили с ними в борьбу; печенеги были вынуждены бежать на Балканский полуостров, куда за ними последовали огузы. Это было время, когда Византия в Малой Азии подвергалась нападениям других огузов, пришедших туда вместе с потомками Сельджука; в первый раз в истории турками, пришедшими туда с разных сторон независимо друг от друга, были наводнены византийские владения как в Малой Азии, так и на Балканском полуострове. К счастью для империи, объединения этих турецких элементов в одно целое не произошло; к концу XI в., ко времени начала крестовых походов, византийский император уже чувствовал себя в безопасности и жалел, что сам призвал против угрожавших ему со всех сторон турок помощь с запада, которая теперь уже была ему не нужна. Принимавшие участие в этих движениях огузы, по-видимому, совершенно не были затронуты исламом и его культурой. В арабской литературе есть рассказ, сохранившийся у автора XIII в., но относящийся, конечно, к гораздо более раннему времени, о том, что среди огузов были христиане. Как с исламом, так и с христианством огузы могли ознакомиться в той культурной области, с которой у них были наиболее оживленные торговые сношения, именно в Хорезме. О том, что среди хорезмийцев были христиане, говорит хорезмский ученый XI в. Бируни. Замечательно, что эти христиане принадлежали не к несторианскому вероисповеданию, как большая часть христиан в Персии и Туркестане, но к православному; в той же форме христианство, вероятно, было принято огузами. После основания мусульманских колоний на Сыр-Дарье, в той же местности, где было местопребывание главного предводителя огузов, и здесь, как в других местах, должно было сказаться превосходство мусульманской культуры. Кроме того, часть туркмен поступила на службу к Саманидам, получила от них в свое распоряжение пастбища и обязалась защищать границы саманидских владений против своих немусульманских соплеменников. В числе турок, живших тогда в пограничных областях саманидского государства, были и люди, ознакомившиеся с мусульманской культурой; турок по происхождению был знаменитый арабский философ X в. Фараби. Во время борьбы между Саманидами и Караханидами огузы были то на одной, то на другой стороне; в начале XI в. они перешли в государство газневидского султана Махмуда. Персидские историки того времени проводят различие между первыми, совершенно неорганизованными пришельцами и более организованной силой потомков Сельджука, которые были уже "эмирами-завоевателями", а не только пастухами, как их предшественники. Первые могли причинять владениям Газневидов и других династий только экономический ущерб своими грабежами, эти грабежи захватили огромный район, но не вызвали никаких политических перемен; кочевники переходили с места на место, нигде не оставляя гарнизонов, не восстанавливая разрушенных городов, не стараясь уничтожить существовавшие государства и заменить их своим собственным. С другой стороны, потомки Сельджука уже после своих первых побед в Хорасане при газневидском султане Мас'уде, сыне Махмуда, начали присваивать себе права государей, вводить свои имена в хутбу, читавшуюся по пятницам в мечетях, и чеканить их на монетах, хотя при этом в первое время имя одного брата читалось в хутбе и чеканилось. Как империя турок в VI в., так и государство потомков Сельджука в XI в. было основано двумя братьями, в последнем случае внуками Сельджука; в одно и то же время не заботились о единстве государственной власти, на монетах в Нишапуре, имя другого — в Мерве. Только постепенно ими была усвоена идея единодержавия. Замечательно, что при турецких завоевателях впервые появился на монетах, чеканившихся в Хорасане, древнеиранский титул шаханшах; ни Саманиды, ни Газневиды не употребляли официально этого титула, оставаясь правоверными мусульманскими эмирами, подданными халифа, и отклоняя от себя всякое подозрение в желании воскресить домусульманские государственные традиции; шаханшахами называли себя только правившие в Багдаде и Западной Персии шииты Буиды. По мере своего движения на запад потомки Сельджука обратились из шаханшахов в «султанов ислама». Слово султан получило при них более определенное значение, чем оно имело прежде; так стали теперь называть только верховных, независимых государей; вассальным и удельным князьям были присвоены титулы мелик и шах. Мусульманский мир представляли себе как одно целое, во главе которого стоят халиф как глава религии и «султан ислама», которому халиф вручает всю светскую власть. Замечательно, что в своих государственных стремлениях потомки Сельджука встретили меньше всего сочувствия со стороны своих соплеменников, пришедших в Иран раньше их. На требование признать власть потомков Сельджука эти огузы ответили резким отказом и могли быть принуждены к повиновению только силой. Вопрос об отношении представителей власти к тому народу, из которого они вышли, был в государстве потомков Сельджука еще более сложен, чем в государстве Караханидов. Караханиды называли себя только турками и домом Афрасийба; ни одна из существовавших турецких народностей не имела в их государстве преобладания, и ни один источник не говорил, из какой народности вышла сама династия. Потомки Сельджука сделались сначала шаханшахами, потом «султанами ислама»; для них тоже, как для Караханидов, была сочинена и принята ими легенда о происхождении их от Афрасиаба; и все-таки они признавали себя не только огузами, или туркменами, но и выходцами из рода кынык (такое произношение указано у Махмуда Кашгарского), одного из 24 (по Махмуду Кашгарскому из 22) огузских родов. Одни и те же названия родов приводятся у Махмуда Кашгарского и в монгольскую эпоху у Рашид ад-дина с той разницей, что у Махмуда эти названия приводятся в более древней форме: род, из которого впоследствии вышла Османская династия, называется кайыг, а не кайы, название рода языр пишется язгыр» После Махмуда Кашгарского, как основательно разъяснено и в турецкой науке, должно отпасть мнение Маркварта, сблизившего название рода кайы с названием народа, жившего, по Бируни и некоторым другим источникам, на отдаленном востоке и носившего имя кай; на основании этого Марквартом была создана теория о монгольском происхождении османцев. У Махмуда Кашгарского среди не чисто турецких народов упоминается народ кай, и это название, конечно, не имеет ничего общего с названием рода кайыг. Среди огузов в то время уже не было преданий о господстве их народа в прежние времена в Монголии. Родиной Турка, мифического предка турок, считалась местность около Иссык-Куля, и дальше к востоку придания огузов не простирались. С берегов Сыр-Дарьи огузами были принесены на запад предания о народном патриархе и певце Коркуде, выразителе и хранителе народной мудрости. Могилу Коркуда до сих пор показывают на Сыр-Дарье; в то же время предания о нем сохранились еще теперь у туркмен, в средние века были/и в Малой Азии, даже в османскую эпоху, и до XVII в. также у азербайджанских турок; в X в. имя Коркуд встречается у печенегов. Все это заставляет полагать, /что предания о Коркуде были унаследованы принявшими ислам огузами от домусульманских времен и принесены ими на запад. По уровню культуры огузы стояли ниже турок государства Караханидов, но зато более сохраняли национально-турецкие черты быта; сами предводители делили со своим народом все труды и подвиги и мало отличались от своих воинов по одежде. До нас дошло на сирийском языке сочинение автора XIII в. Абу-л-Фараджа, описание свадьбы султана Тогрул-бека (старшего из внуков Сельджука) с дочерью халифа; при этом описывается танец турок, которые во время этого танца «садились и вставали»; по-видимому, речь идет об известной в России «пляске вприсядку», заимствованной, по всей вероятности, у турок. Несмотря на то что к огузам до ислама проникло христианство, у них, по-видимому, до принятия арабского алфавита не было письменности, тогда как в государстве Караханидов употреблялся уйгурский алфавит, только постепенно вытесненный арабским. Надписи уйгурским алфавитом встречаются и на могилах Караханидов; как впоследствии на монетах монгольских ханов, уйгурскими буквами писалось преимущественно имя хана, даже когда это имя было арабское; незнакомством огузов с уйгурским алфавитом объясняется та разница в правописании среднеазиатских и переднеазиатских турок, на которую обратили внимание ленинградские ученые. Как «султаны ислама» потомки Сельджука были еще более ревностными защитниками правоверия, чем Караханиды. В истории они выступают как фанатичные приверженцы не только ислама, но и господствовавшего в государстве Саманидов и усвоенного турками ханифитского толка; при Торгул-беке шафииты подвергались ожесточенному преследованию, отчасти в связи с тем, что ими был создан калам, правоверная догматика, направленная против ересей, но вводившая в веру элемент рассуждения и даже греческой науки, что казалось нарушением традиций религиозного предания. Иногда говорят, что преследование шафиитов прекратилось уже при преемнике Торгул-бека, Алп-Арслане, везиром которого был шафиит Низам ал-мульк, но из слов самого Низам ал-мулька видно, что и Али-Арслан был ревностным ханифитом, ненавидел шафиитов и жалел о том, что ему приходилось пользоваться услугами шафиитского везира. Как «султаны ислама» потомки Сельджука должны были содействовать не только торжеству правоверия внутри своего государства, но также победе ислама над внешними врагами и расширению пределов мусульманского мира. Естественно, что эту обязанность они выполняли преимущественно в Западной Азии, где победы и завоевания были связаны с большими экономическими выгодами. Сюда относится борьба с христианами в Малой Азии и на Кавказе и борьба с шиитами в Сирии и Египте. Торжество ислама в борьбе с Византией всецело связано с установлением в халифате турецкой власти. Перед этим, в эпоху господства иранской династии Бундов, во второй половине X и первой половине XI в., византийцы воспользовались обострением розни между суннитами и шиитами для значительного распространения своих пределов в Сирии и Месопотамии; теперь они не только лишились этих завоеваний, но в первый раз ислам проник в глубь Малой Азии, где возникло мусульманское и в то же время турецкое государство. Какое значение потомки Сельджука придавали пограничной войне в этой местности, видно из того, чт0 именно сюда они направили своих соплеменников. Население восточных областей Ирана, географически находившихся ближе к той стране, откуда пришли огузы, в общем сохранило свой прежний этнографический состав, тогда как северо-западная область Персии, Азербайджан и Анатолия сделались по языку постепенно чисто турецкими, вместе с тем в Анатолии религией большинства населения постепенно становился ислам. Проследить постепенный ход развития этого процесса мы пока не можем; как и следовало ожидать, распространение ислама в издавна привыкшей к христианству стране шло медленно; еще в первой половине XIII в. главной статьей дохода местного мусульманского правительства считалась джизья, т. е. налог с немусульман, из чего можно заключить, что последних тогда было еще очень много. Вопрос еще осложняется тем, что процесс туркизации, как прежде процесс арабизации, не совпадал с процессом распространения ислама. Известно, что арабский язык был принят и теми жителями Сирии и Египта, которые остались христианами или иудеями. В эпоху турецкого господства случалось не только, что люди, оставшиеся христианами, принимали турецкий язык, но случалось также, что люди, сохранившие свой прежний язык, принимали ислам. Ислам в этих случаях применялся к языку населения; Султан-Велед, сын Джелаль ад-дина Руми, во второй половине XIII в. писал стихи не только по-персидски и по-турецки, но и по-гречески, и эти греческие стихи, написанные арабским алфавитом, представляют большой интерес для лингвистов как единственный памятник того греческого наречия, на котором тогда говорили в окрестностях Коньи. На Кавказе победы ислама и турецкого языка в то время были менее значительны. Слово азери, означавшее прежде иранский диалект Азербайджана, означает теперь турецкое наречие, на котором говорит в Азербайджане почти все население и пределы распространения которого и на севере, и на юге идут гораздо дальше границ персидской области, сохранившей название Азербайджан; но известия о распространении здесь турецкого языка относятся только к послемонгольской эпохе, и можно сомневаться в том, получил ли бы здесь турецкий язык такое преобладание без этой новой турецкой волны, которую принесло с собой монгольское нашествие. Очень скоро, после побед сельджукских султанов, на Кавказе политический перевес перешел к христианам. XII в. и начало XIII в. были временем процветания могущественного грузинского царства; мусульманские соседи грузин переживали в это время такое унижение, как мусульманские! соседи Византии во второй половине X — первой половине XI в., с той разницей, что грузинские цари не относились враждебно к мусульманской культуре, чеканили для мусульманских областей монеты с арабскими надписями и даже, по словам одного арабского автора, среди своих подданных не делали различия между мусульманином и грузином. Как «султаны ислама» потомки Сельджука старались подчинить своей верховной власти по возможности весь мусульманский мир и поэтому должны были обратить внимание на области Средней Азии, откуда они сами вышли и где в то время господствовали Караханиды. Уже султан Али-Арслан, при котором началось завоевание турками Анатолии, совершал также победоносные походы на Сыр-Дарью и во владения Караханидов; его сын и преемник Меликшах (1072—1092), при котором сельджукская империя достигла высшей степени могущества, доходил до Узгенда в Фергане и принял выражение покорности от кашгарского хана, так что при нем власть «султана ислама» признавалась на всем пространстве мусульманской Азии от границ области уйгуров до Средиземного моря; независимыми оставались пока только Газневиды в Афганистане и Индии, где хутба читалась с именем сельджукского султана только при сыне Меликшаха, Санджаре. И в Средней Азии, как везде, сельджукские султаны достигли своих целей только силой; нет никаких признаков, чтобы турецкое население видело в них своих природных государей или чтобы они сами старались опираться на турецкую национальную идею. Сельджукские султаны могли сделать своими вассалами Караханидов, но прочного объединения всех мусульманских турок в одно государство не произошло и не могло произойти; велика была уже тогда разница между турками Средней Азии и ушедшими на запад огузами. Даже огузы не были верноподданными сельджукских султанов: последний из могущественных потомков Сельджука, султан Санджар, как некогда турецкие ханы VIII в,, должен воевать «со своим собственным народом, с огузами»; султан даже провел некоторое время в плену у огузов и спасся из этого плена только бегством. Помимо находившихся вне сферы влияния ислама культурных турок на востоке — уйгуров, было еще значительное число кочевых турок на северо-западе, также остававшихся в то время чуждыми если не мусульманской культуре, то исламу как религии. В XI в. быстро достиг большого распространения народ кипчаков, вышедший с берегов Иртыша. О переменах, происходивших среди живших там турецких народностей, мы можем судить только по изменению их названий. В орхонских надписях несколько раз упоминается река Иртыш, но ничего не говорится о том, какие народы там жили; по-видимому, до Иртыша доходили владения западноогузского или тюргешского кагана. Название реки Иртыш, несомненно, нетурецкое, хотя есть несколько турецких народных этимологий. Арабские географы помещают на Иртыше народ кимаков, занимавший обширную территорию к северу от огузов, доходившую на запад до Волги или Камы (Кама считалась тогда верхним течением реки, носившей название Итиль). Кимаки разделялись на несколько родов, среди которых были роды кипчак и йемек; Маркварт, несомненно неудачно, объясняет слово кимак из ики-йемек, предполагая существование двух родов йемеков. У Махмуда Кашгарского слова кимак уже нет; на Иртыше помещаются йемеки, которых автор называет племенем из кипчаков. Впоследствии рядом с народом кыпчак часто упоминается народ канглы; у Махмуда Кашгарского слово каналы как народное название не встречается, говорится только, что Канглы — имя великого мужа из кипчаков; кроме того, слово канглы известно автору в значении 'телега'. Из сочинения персидского историка Бейхаки мы знаем, что кипчаки задолго до сочинения Махмуда Кашгарского доходили на юг до границ областей ислама и были соседями Хорезма. К движению кипчаков на юг относятся, по-видимому, слова Махмуда о какой-то турецкой народности булак или эльке-булак, уведенной в плен кипчаками, но потом, с божьей помощью, освободившейся из этого плена; здесь мы опять, как во многих местах сочинения Махмуда, имеем темный намек на историческое событие, о котором нам было бы желательно иметь более подробные сведения, с указанием даты. Возможно что происходившее в XI в. движение огузов на запад и на юг отчасти было вызвано давлением кипчаков с севера; этим же, может быть, следует объяснить упоминаемое арабскими географами занятие огузами в X в. Мангышлакского полуострова, до тех пор безлюдного. Мангышлакский полуостров с тех пор оставался туркменским до последних веков, когда туркмены здесь вынуждены были уступить новому давлению с севера, давлению казаков; после революции Мангышлак был включен в состав Казакистана. Происшедшая в XI в. этнографическая перемена выразилась в том, что обширная степь, которую географы X в. называют «гузской», по имени огузов, теперь стала называться кипчакской (Дешт-и Кипчак); название удержалось и тогда, когда кипчаков как народа больше не было, и сохраняется в мусульманской научной литературе до сих пор, как название Хазарское море — для Каспийского моря. К кипчакам, вместе с тесно связанным с ними народом канглы, перешло наследие огузов на Сыр-Дарье и наследие печенегов, вытесненных огузами, в Южной России, так что их владения заняли огромную территорию с востока на запад; по-видимому, и на севере в их владении, как теперь во владении казаков, оставалась вся степная полоса, и новых народных движений с севера уже не было. На западе кипчаки вошли в соприкосновение с русскими и с западными европейцами, хотя ни те, ни другие не знали слова кипчак; русские назвали кипчаков половцами, западные европейцы — команами. Насколько мне известно, слово команы не встречается в мусульманской литературе, кроме писавшего в XII в. в Европе Идриси и тех авторов, которые пользовались его сочинением. О происхождении половцев в новейшее время появился талантливый и ученый труд Маркварта, старающегося доказать, что в состав кипчаков вошел упоминаемый некоторыми мусульманскими авторами народ кун на отдаленном востоке и что это же название, Cuni, получило известность в Западной Европе. Вопреки всем доводам Маркварта, мне не представляется доказанным ни то движение с востока на запад, которое им предполагается, ни даже самое существование народа кун. В той же местности, к востоку от киргизов, у Гардизи помещается народ фури, находившийся на более низком уровне культуры, чем киргизы; очень вероятно, что мы имеем здесь турецкое борі 'волк'. Столь же малоубедительны попытки Маркварта доказать, на основании некоторых китайских известий, что у кипчаков была династия, пришедшая в более позднее время, в XII в., с Дальнего Востока. Движение кипчаков представляет редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кипчакские ханы, но никогда не было хана всех кипчаков. Огромный район, населенный кипчаками, оставался в то время вне мусульманского мира, и на Кавказе кипчаки в XII в. принимали участие в нашествиях на мусульманские земли, иногда в союзе с грузинами, иногда, наоборот, грузины и мусульмане соединялись для отражения нашествий с севера. Эти нашествия были не только грабительскими набегами; мусульмане лишились на некоторое время Дербента с городом Шабераном; возвратить себе эти земли им удалось с помощью грузин. Среди врагов, нападавших с этой стороны на мусульманские области около 1175 г., упоминаются и русские. В русских летописях об этом нет известий; по-видимому, это были только вольные отряды, без участия какого-либо из тех княжеств, на которые тогда разделялась Россия. Кипчакские ханы, даже в Южной России, имели у себя на службе представителей мусульманской культуры, особенно специалистов военного дела; но даже в непосредственном соседстве с мусульманскими областями были немусульманские кипчакские ханства, в состав которых входили и города. Столицей одного из таких ханств, с которым имели дело хорезмийцы во второй половине XII в., был город Сугнак (ныне развалины Сунак-курган), упоминаемый уже у Махмуда Кашгарского как город в области огузов. Мусульманские источники вполне определенно говорят, что жившие здесь кипчаки и канглы (эти народы так часто упоминаются вместе, что трудно отличить один от другого) только во второй половине XII в., под влиянием сближения с Хорезмом, приняли ислам. При таких условиях едва ли имел большое значение тот факт массового принятия ислама турецким народом, который, по рассказу Ибн ал-Асира (пока, насколько мне известно, еще не подтвержденному в более ранних источниках), произошел в сафаре 435 г. х., т. е. в сентябре или октябре 1043 г. И в этом случае, как в рассказе о событии 960 г., не приводится название принявшего ислам народа, зато определяется район его кочевания: зимой он жил около Баласагуна, летом доходил до Итиля. Несмотря на такую обширность района, этот народ, по-видимому, был гораздо менее многочислен, чем народ, принявший ислам в 960 г.; говорится только о 10 000 шатрах, у писавшего после Иби ал-Асира Абу-л-Фида — даже только о 5000. Из труда Махмуда Кашгарского не видно, как далеко простиралось влияние ислама на северо-запад; вообще не всегда ясно, к каким местностям и к каким турецким народностям относятся приводимые им образцы турецкой поэзии, народной и искусственной, сведения о турецких верованиях, обычаях, подробностях государственного управления и т. п. Приведенные автором стихи касаются самых различных местностей; среди них находятся стихи, относящиеся к борьбе города Катунсыны с тангутами, и стихи, в которых описывается Волга: «Течет вода Итиля, ударяется о подножие скалы, много рыб и лягушек в пруду, наполняемом ее разливом». Кроме народной поэзии, у турок была и искусственная, даже придворная; в одном месте поэт называет себя слугой ханши (катун) и говорит, что подносит ей стихотворение как новое произведение своей службы. Стихотворение называется коіиук, и это слово передается арабским касыда. Впоследствии от кошука отличали стихи другого размера, туюг; у Махмуда Кашгарского слова туюг нет. Называется по имени только один поэт, Джуджу (или Чучу), причем говорится только, что это — имя турецкого поэта; не сказано, из какого турецкого народа происходил этот поэт, где и когда он жил. Как влияние персидской культуры не могло сразу вытеснить прежнюю поэзию, так и принятие ислама не могло сразу уничтожить прежние верования. Сохранялся даже культ упоминаемого в орхонских надписях божества Умай; по словам Махмуда Кашгарского, так назывался дух покровитель младенцев в чреве матери; существовала поговорка: «Кто будет служить Умай, тот получит сына». Упоминается и старый термин йог в смысле 'поминки по умершем'; в то время так называлось угощение, предлагавшееся людям после возвращения с похорон и продолжавшееся три дня или семь дней. Существовало поверие, что накануне битвы между двумя войсками сражаются между собой духи соответствующих местностей; воины в ночь накануне битвы боялись выходить из палаток, чтобы не попасть под стрелы духов. Эти стрелы духов назывались джави; победа того или другого отряда решала участь сражения между людьми. Когда осведомлялись о новорожденном, то вместо того чтобы спросить, родился ли мальчик, или девочка, спрашивали: «Родился ли волчонок, или лисичка». Из подробностей государственного управления говорится, например, о внешних знаках ханской власти. Одним из таких знаков было знамя (туг); высшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять; когда говорили о «хане с девятью знаменами» (токуз туглук хан), то это вызывало представление о самых могущественных ханах. Приводятся и некоторые подробности, относящиеся к ханам немусульманских турок, именно к уйгурскому хаиу. При слове камду сказано, что так назывались куски хлопчатобумажной ткани длиною в четыре локтя (около 2 м) и шириной в один палец (шибр), на которые накладывалась печать уйгурского хана и которые служили мерилом ценности при торговых сделках; через каждые семь лет эти куски ткани зашивались, мылись, и печать накладывалась вновь. Употребление кусков хлопчатобумажной ткани вместо денег часто встречалось в Китайском Туркестане и после, до новейших времен. Иногда отмечается разница в государственной терминологии между государством Караханидов и государством огузов, т. е. потомков Сельджука. Так, у чигилей, т. е. восточных турок, уже тогда, как впоследствии в монгольской империи, был термин ярлык, которого огузы не знали; с другой стороны, у огузов было слово туграг (теперь тугра) в смысле 'печать и накладывающий печать сановник', причем автор говорит об этом слове; «турки его не знают, и я не знаю его происхождения». Автор монгольской эпохи Ибн ал-Муханна приводит вместе, на одной и той же странице, слово ярлык и тугра, но известно, что слово тугра и потом употреблялось только сельджукскими и, после них, османскими турками и совершенно не было известно в Средней Азии. Вопрос о происхождении этого культурного слова, принесенного огузами в Западную Азию и совершенно неизвестного другим туркам, представлял бы большой интерес для историка. О других сторонах культурной жизни турок нам придется говорить в следующей лекции в связи с вопросом о культурных связях турок с Западом и Востоком в последние века до монгольского нашествия. |
загрузка...