Варяги и xaзары в начальной истории Руси

Варяги и хазары стали постоянными«полюсами» русской истории, воплощающими Запад и Восток, «заморские страны» и евразийские степи. В историографии всегда существовали полярные оценки их роли в русской истории, советская же историография периода борьбы с космополитизмом усугубила эту ситуацию. Роль варягов (особенно в работах Б. А. Рыбакова) была низведена с позиций основателей русского государства (у летописца) до функции участников авантюрного сюжета о шайке норманнов, обманом захватившей на короткое время Киев; Xазарскому каганату также была отведена функция паразитического ханства, сдерживающего рост прогрессивного Древнерусского государства. исконная Русь — богатырский народ, обитающий в Среднем Поднепровье с VI в., — превозмогла эти напасти, разгромив хазар и избавившись от варягов.
В возросшей на основе этой традиции литературе, особенно околонаучной, Xазария приобретает черты чуть ли не метафизического царства зла, носителя «ига», более страшного, чем татарское, а Русь становится жертвой варяжско-хазарского заговора в «евразийской» концепции Л. Н. Гумилева.
Ситуация начинает меняться ныне, с возвратом к традиционным для исторической науки и углубленным методам источниковедения [см. из последних работ книгу А П. Новосельцева 1990 и др.]. Выясняется, в частности, что поиски «исконной» руси в Среднем Поднепровье, якобы упомянутой у сирийского автора VI в. Захарии Ритора, неосновательны, так как в этом сочинении народ ерос помещен рядом с женским народом амазонок, карликами и даже псоглавцами. «Субстрат», как мы видели, самый неблагоприятный для этногенеза русского народа, но вполне традиционный для раннеисторических описаний края ойкумены, где должны были обитать народы-монстры. Вместе с тем ясно, что поиски реального соотношения понятий варяги и русь возможны лишь при дальнейшем изучении летописного контекста, а не путем игнорирования первоисточника — летописи — и подбора любых подходящих по созвучию этниконов — лишь бы эти этниконы не были «варяжскими». В современную историографию возвращается ошельмованная, но никем не опровергнутая (после работ В. Томсена и М. Фасмера) скандинавская — «варяжская» этимология названия русь. Русью назывались дружины первых русских князей (IX — первой половины X в.), состоявшие по преимуществу из норманнов (варягов русской летописи); с этими дружинами название русь распространилось на подвластную этим князьям территорию — Русскую землю и ее население «русских людей», в основном восточных славян.
Сейчас как никогда раньше очевидно, что проблема взаимодействия разных этносов — не праздная проблема, тем более что она относится к началу истории народа и его государства: история дает уроки их созидательного взаимодействия и выхода из конфликтных ситуаций. Это в полной мере осознавал уже первый русский историк — летописец Нестор, составлявший «Повесть временных лет».
Начало русской истории предстает в летописи в виде конфликтной ситуации — угнетения племен Восточной Европы (будущей Руси) варягами и хазарами. В 859 г. «имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех кривичех. А козари имаху на полянех, на северех, и на вятичех...» [ПВЛ, 12—13]. Конечно, первые летописные даты условны (как показал еще А. А. Шахматов), но современная археология (и нумизматика) в принципе подтверждает вероятность варяжской дани на севере Восточной Европы — вплоть до мерянской земли — в первой половине IX в. Что же касается хазарской дани, то ее датировать сложнее: летопись передает во вводной (недатированной) части легенду о дани с полян, которую взяли хазары, подошедшие к Днепру. Возможности для реконструкции ранних славяно-хазарских отношений дает археология, в частности, изучение так называемых древностей антов — «кладов» серебряных и других украшений, конского снаряжения, иногда оружия VII—VIII вв. Б. А. Рыбаков обратил внимание на то, что ареал этих кладов совпадает в целом с границами той области в Среднем Поднепровье, которая в XI—XIII вв. называлась Русской землей в узком смысле, и поспешил переименовать их в «древности русов». Этническая принадлежность «кладов» и даже их значение (в большинстве случаев это случайные находки, которые могли происходить из разрушенных погребений) неясны; точнее, эти «клады» отражают складывающуюся в лесостепной полосе полиэтничную «дружинную культуру» (термин Б. А. Рыбакова), включают вещи боспорского и собственно византийского производства и др. Ранние клады могут быть связаны с «антской» пеньковской культурой. Еще Г. Ф. Корзухина отметила, что распространение этих «кладов» синхронно распространению хазарского господства в степях Восточной Европы [Корзухина 1955], по уточненным данным, формирование этой группы древностей относится еще ко второй половине VI в., времени аваро-славянского натиска на империю, клады же конца VII—VIII вв. относятся ко времени болгаро-хазарского конфликта [ср. Гавритухин, Обломский 1996, 146 и сл.].
Самые крупные сокровища начала VIII в. в Среднем Поднепровье — у Вознесенки, возможно, М. Перещепины (а также у Новых Сенжар) — получили этнокультурную атрибуцию в работах М. и. Артамонова, С. А. Плетневой, А. К. Амброза [1982]: это остатки погребальных храмов, имеющих аналогии в Центральной Азии (храм Кюль-Тегина) и на Северном Кавказе и принадлежащих хазарам, возможно, роду кагана (правящий хазарский род Ашина, как уже говорилось, имел центрально-азиатское происхождение).
Кроме того, как показал А. К. Амброз и другие исследователи, в лесостепной и степной зоне, в том числе в Поднепровье, в начале VIII в. формируется целая иерархия погребальных памятников, включающая как перечисленные поминальные комплексы, принадлежавшие высшей кочевой знати, вероятно, самим каганам, так и могилы «военных вождей разных рангов» (Ясиново, Келегеи, Новые Сенжары и др.). Специальный интерес представляет аналогичный комплекс — «могила всадника» — у с. Арцыбашева в Верхнем Подонье. Вооружение всадников — палаши — напоминает о предании о хазарской дани в «Повести временных лет», которую хазары «доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями». Действительно, упомянутые памятники примыкают к ареалам славянских племен Среднего Поднепровья — полян, северян, а на востоке — к ареалу вятичей [Петрухин 1995, 85 и сл.], именно тех славянских объединений, с которых, согласно летописи, брали дань хазары. При этом, в лесостепной полосе славянская колонизация очевидно проходила под эгидой Xазарского каганата. Славянская, в основе волынцевская, культура, формирующаяся в VIII в. в Левобережье Среднего Днепра, включает элементы салтово-маяцкой (алано-болгарской) культуры Xазарского каганата: на некоторых поселениях отмечены и прямые свидетельства пребывания степняков — следы юртообразных жилищ. Остатки больших (до 40 кв. м.) юртообразных жилищ обнаружены и на крупнейшем городище волынцевской культуры у с. Битица на р. Псел: городище было ремесленным центром, производившим, в частности, гончарную посуду, которой пользовалось местное славянское население [Гавритухин, Обломский 1996, 134]. Один из первых исследователей этих памятников Д. Т. Березовец считал, что Битица — это административный центр каганата в глубине славянской территории. В том же левобережном ареале обнаружены два центральных памятника, связываемых с кочевым миром — комплексы у Малой Перещепины и Новых Сенжар (в бассейне Ворсклы) (ср. [Флеров 1996, 33—36, 68—69]). Кому бы ни принадлежал знаменитый «Перещепинский клад» — болгарскому хану Кубрату или хазарскому правителю — остается очевидным традиционное (с VII в.) «центральное» значение этого региона для «кочевых империй»: господство над ним давало власть над лесостепью Восточной Европы. Xарактерен предполагаемый анклав волынцевских памятников вокруг Киева в Правобережье (ср. [Петрашенко 1990]): благодаря ему проясняется и устойчивость легенды о Кие, основателе Киева, как о перевозчике через Днепр (с которой полемизировал Нестор — сторонник княжеского происхождения легендарного основателя Киева): в самом Киеве обнаружены остатки «салтовского» могильника с трупосожжениями [Каргер 1958, 137].
Одновременно на Правобережье и даже на Дон попадают выходцы с правобережья Днепра, носители культуры Луки Райковецкой. Понятно, почему под эгидой хазар велась эта колонизация лесостепи — степнякам нужен был хлеб. Система крепостей на Дону и в бассейне Северского Донца, видимо, призвана была контролировать эти важные для Xазарии регионы, в том числе донских «вятичей» (носителей т. н. боршевской культуры) и северян в Левобережье Днепра (показательно, что само их имя связано с гидронимом «Северский Донец») [Винников, Плетнева 1998, 38—39].
При сопоставлении с данными Начальной летописи [ПВЛ, 12, 14] можно предположить, что волынцевская культура характеризует тот ареал славянских племен — «конфедерации» полян, северян и, возможно, части радимичей, с которых брали дань хазары (ср. [Щеглова 1987]); кроме среднеднепровских славян, данниками хазар, по летописи, были вятичи (в их ареале на Оке также известны волынцевские древности).
А. Н. Насонов в специальном исследовании показал, что Русская земля в узком смысле — область Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств — действительно складывалась в пределах племенных территорий, с которых брали (по летописи) дань хазары. О тяжести этой дани («по беле и веверице от дыма») можно строить предположения, но ныне исследователи в целом согласны с В. О. Ключевским [1989, 252], что «хазарское иго» способствовало расцвету славянской культуры в Среднем Поднепровье, так как славяне были избавлены от набегов степняков. Вместе с тем название Русская земля связано с проблемой происхождения имени Русь и, если опираться на первоисточники (прежде всего, летопись), с деятельностью варягов.
Летопись не случайно начинает русскую историю с описания сфер влияния варягов и хазар в Восточной Европе: активность тех и других безусловно должна была привести к столкновению их интересов. Дружины руси (ар-рус в восточных источниках) не только ищут богатств в Восточной Европе и доступа к арабскому серебру: с рубежа VIII и IX вв. оно почти непрерывным потоком движется через Восточную Европу с Дона на Оку, Верхнюю Волгу и Волхов, в Ладогу и далее на Балтику. Предводители руси уже в IX в. претендуют на хазарский титул каган (хакан) — не случайно так именовали своего правителя «росы» Бертинских анналов [Новосельцев 1982]. Эти претензии породили еще одну историографическую конструкцию, в разных редакциях тиражируемую в современной литературе. Противоречащими летописной концепции становления Древнерусского государства традиционно считаются свидетельства о «Русском каганате» IX в., сложившемся до того времени (862 г.), к которому летопись относит призвание князей. Сразу следует сказать, что понятие «Русский каганат» — не более, чем историографический фантом, ибо в источниках говорится лишь о том, что правитель руси именуется каганом — никаких известий о структуре его государства и его подданных, которые свидетельствовали бы о почти «имперском» статусе «русского кагана», подобному аварскому или хазарскому, в источниках нет¹.
Более пространным, чем Бертинские анналы, является текст, донесенный сочинением ибн Русте (начало X в.) и повторенный (в разных редакциях) многими позднейшими восточными географами: считается, что он восходит к известиям IX в. (см. Приложение, 8). Ар-Русийя в этом тексте «находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором они (ар-рус) живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами... У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Xазаран и Булкар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян... Нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям... С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют ими... На коне смелости не проявляют, но все набеги и походы совершают на кораблях... Когда у них умирает кто-нибудь из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении».
Текст этот многократно комментировался исследователями, и «норманисты» давно отыскали параллели практически ко всем реалиям, описанным в тексте, в скандинавском быте эпохи викингов — в правовых обычаях, традициях жертвоприношения, обряде погребения в камере и т. п. Эти параллели достаточно обоснованны и важны, так как позволяют утверждать, что восточная традиция донесла до нас не просто описания «диковинок» (на что она не в малой степени была ориентирована), а самоописание «русов» — видимо, тех купцов, которые контактировали с восточными торговцами на рынках не только Волжской Болгарии и Xазарии, но (судя по сообщениям ибн Xордадбеха о маршрутах русских купцов) и в самом Багдаде. Другое дело, насколько арабские авторы редактировали эти известия в соответствии с собственными традициями: принадлежал ли «остров (или полуостров — термины, неразличимые в арабской географической традиции) ар-Русийи» самоописанию руси или книжной традиции, восходящей к библейским «островам народов» или античному «острову Туле» где-то на севере ойкумены. Едва ли эта задача разрешима (ср. [Коновалова 1999, 208 и сл.]), и попытки отыскать «остров русов» прямо в Новгороде, на Городище, основываются на слишком прямолинейном отождествлении значений иноязычных топонимов — скандинавского названия Новгорода Xольмгард, «Островной город» [Франклин, Шепард 2000, 49 и сл.] с лексикой арабской географической литературы.

Еще сложнее обстоит дело с датировкой этой информации — если считать ее синхронной. Отношения руси и славян, описываемые восточными авторами, совпадают с информацией, которую донес Константин Багрянородный [Об управлении империей, гл. 9] в середине X в. — русь выходит из своих городов к славянам за данью и судами; правда, у Константина русь отправляется торговать (и везет с собой рабов) по днепровскому пути в Константинополь, ибн Русте же говорит о Болгаре и Xазарии на Волжском пути, но такое различие в описании маршрутов у византийского и восточного авторов естественно. Наконец, источником датировки информации об «острове русов» может быть их «диковинный» для арабских авторов погребальный обычай. Описанные ибн Русте камерные гробница хорошо известны как в Восточной, так и в Северной Европе, но в Среднем и Верхнем Поднепровье (Гнездово), равно как и Верхнем Поволжье, они относятся к середине X в. Более ранние парные погребения в камере, сопоставимые с описанием ибн Русте, обнаружены в главном скандинавском городе, прочно связанном с Восточной Европой, — Бирке на острове Бьорко. Если учесть, что в Бирке традиция камерных погребений безусловно восходит к IX в., то можно сопоставить (по времени) известия об острове (полуострове) русов и их походах на кораблях к славянам с летописными известями о варяжской дани «на чуди, словенах и всех кривичах» и даже о насилиях, которые чинили им варяги, по словам Новгородской первой летописи, до их изгнания за море и призвания «по ряду» варяжских князей. Это сопоставление привлекательно тем, что «совмещает» известия о малопригодном для жизни «острове (полуострове) русов» с летописными сообщениями о «заморских варягах» и даже расширяет пространство для «Русского каганата», ибо позволяет включать в число подданных «хакана русов» чудь, словен, кривичей и мерю. Яснее становятся и претензии правителей руси на титул кагана: в Восточной Европе русь действительно оказывалась соперницей Xазарского каганата. Но «Русский каганат» в любом случае остается лишь гипотетическим объединением «племен» Севера Европы.
«Расширение» этого «каганата» на юг связано с источниковедческими натяжками. А. А Шахматов, опираясь на текст Новгородской Первой летописи, считал, что варяги Аскольд и Дир обосновались в Киеве до призвания варяжских князей в Новгород. При этом он абсолютизировал летописные датировки, в том числе дату призвания варягов: князья были призваны в 862, а первый поход руси на Царьград состоялся в 860 (даже в 854, по Новгородской летописи). Это построение было продолжено в одной из последних работ А. П. Новосельцева [1991], который готов был приписать Аскольду и Диру даже посольство 839 г. и основание Русского каганата в Среднем Поднепровье. В действительности в Начальной летописи и призвание, и поход приурочены к царствованию Михаила III и, видимо, не имели абсолютных дат.
С еще большими источниковедческими несообразностями связана гипотеза В. В. Седова [1999, 67 и сл.; 2002, 273 и сл.], продолжающая традиции советской историографии — поиск мощного государства изначальной славянской руси в Среднем Поднепровье, на этот раз не среди днепровских «древностей антов» (как это делал тот же В. В. Седов в 1987 г.), а в ареале левобережной волынцевской культуры. Против славянских русов — носителей этой культуры — Xазарскому каганату якобы пришлось строить в 830-е гг. Саркел и другие крепости по Дону. В состав этой руси включаются поляне, северяне, радимичи и даже вятичи (все летописные данники хазар), «Русский каганат» распался-таки в результате «натиска» хазар и Византии (?!), тогда в Киевское княжение полян и попали варяги Аскольда и Дира². При этом сам Киев не известен ни источникам первой половины IX в., ни археологически. Перечисленные же славянские племена никогда ни в собственно древнерусских, ни в других источниках «русью» не именовались: исключение для летописца составили поляне, но лишь в связи с рассуждением о славянской принадлежности русского письменного языка в начале XII в.: «поляне, яже ныне зовомая русь».
По сути историографическая проблема «Русского каганата» сводится, по преимуществу, к вопросу о том, насколько «реальными» были претензии русских правителей на титул кагана, т. е. насколько эти претензии могли быть признаны правителями соседних государств. В связи с этим в современной историографии распространен тезис о признании высокого титула за русским правителем, основывающийся на единичной фразе из письма франкского императора Людовика II, отправленного в 871 г. византийскому императору Василию I: Людовик утверждал, что «хаганом мы называем государя авар, а не хазар (в письме они именуются Gasani) или норманнов (Nortmanni), или князя болгар». Фраза свидетельствует о том, что в империи франков, во-первых, мало что знали о хазарах, правителем которых действительно был каган (и путь «из немец в хазары» становится еще более «спекулятивным» построением), во-вторых, со времен появления «росов» Бертинских анналов, прочно ассоциировали русь с норманнами, но не признавали заявленных в 838—839 гг. претензий на титул кагана. Сторонники киевского «Русского каганата» делают из этой фразы парадоксальный вывод о том, что дипломатический довод Людовика направлен против византийской традиции: якобы в «византийской канцелярии» правителя Руси продолжали именовать «хаканом» (допуская норманское происхождение киевских правителей Аскольда и Дира: [Назаренко 1999, 290—291]). Этот вывод имел бы некоторое право на существование, если бы в той же канцелярии «хаканом» именовали и болгарского князя, но правитель Болгарии в IX в. оставался для империи «архонтом» [Литаврин 1999, 218 и сл.], каковыми оставались для нее и русские князья. Признанным в Византии носителем титула каган в IX в. был только правитель Xазарии [Литаврин 2000, 41].
Занимаясь реконструкциями Русского каганата и «исправляя» летопись, исследователи не обратили должного внимания на то, что ранний источник, повествующий о хакане рус, соотносится с данными той самой летописи о варяжской и хазарской дани со славян. Это автор упоминавшейся анонимной записки, которую цитировал, в частности, ибн Русте. Речь в ней идет не только о руси, которая «не имеет пашен и питается лишь тем, что привозит из страны славян» (так воспринял арабский автор информацию о варяжской дани и кормлении у славян), но и о венграх, берущих дань со славян и уводящих их в рабство. Венгры были вассалами хазар — вероятно, это обстоятельство и предопределило летописное предание о хазарской, а не венгерской дани.
По данным археологии на юге в первой половине IX в. происходят серьезные культурные и экономические перемены. В Левобережье Днепра формируется северянская роменская культура, сменяющая волынцевскую; на ее восточной периферии появляются монетные клады, импортные бусы, по составу сходные с салтовскими, начинается производство украшений из серебра. Одновременно клады появляются в По-сожье у соседних радимичей и далее к северу — на Верхнем Днепре [ср. Кропоткин 1978, 112—114]. Другим славянским регионом, где концентрируются ранние клады, оказывается бассейн Оки, территория летописных вятичей. Существенно, что в летописной статье (882 г.), повествующей о присвоении Олегом хазарской дани с радимичей, говорится, что радимичи платили хазарам по «щьлягу»: такую же дань — «по щьлягу от рала» — платили хазарам вятичи до 964 г. [ПВЛ, 14, 31]. «Щьляг» — очевидно, «шэлэг», еврейское обозначение дирхема [Новосельцев, 1990, 117]: дирхем приравнивался в древнейшей русской денежно-весовой системе куне — шкурке куницы [Назаренко 2001, 157], или, если следовать летописи — белой веверице (белке) или черной куне (кунице); в древнерусской традиции и «куна» и «бель» стали означать не только меха, но и серебро (ср. комментарий в [ПВЛ, 387, 595]). Поэтому трудно сказать определенно, чем платили славяне дань хазарам — мехами или звонкой монетой: важнее, что часть звонкой монеты оседала в кладах (и отливалась в украшения) на периферии Xазарского каганата. и в Левобережье Днепра, и на Оке, очевидно, происходит процесс перераспределения богатств, поступающих с Востока, между хазарами и данниками — славянами (ср. [Ляпушкин, 1968, 151— 152; Григорьев, 2000, 180 и сл.]).

В тот же период, на севере, на поселениях в Приладожье (Старая Ладога, Любшанское городище), у словен в Поволховье Холопий городок), у кривичей Изборске, у мери в Верхнем Поволжье (Углич, Сарское, Угодичи, Выжегша и др.), в первой половине IX в. появляются скандинавские комплексы и вещи, а также клады куфических монет. Существенно, что клады включали скандинавские вещи, граффити (Угодичи, Выжегша), или монеты попадали в культурный слой одновременно со скандинавскими вещами. Показательна и серия ранних кладов в Верхнем Поднепровье и Подвинье — в землях летописных кривичей. Одновременно, с рубежа VIII и IX вв., восточная монета стала поступать в Скандинавию и на побережье Балтики [Кропоткин 1978; Noonan 1994]. Ареал перечисленных находок на севере Восточной Европы в целом соответствует племенным территориям кривичей, словен и мери, которые, по летописи, платили дань варягам (ср. [Леонтьев 1988, 97—98]). Варяги, безусловно, изначально участвовали в распределении восточного серебра — об этом свидетельствуют не только скандинавские вещи в одних комплексах и слоях с монетами, но и граффити, известные уже на монетах одного из древнейших Петергофского клада начала IX в., кладах Оки и Верхнего Поднепровья [Мельникова 2001]. Существенно при этом, что восточная монета в больших количествах поступала не только в Скандинавию (св. 1300 монет первой половины IX в.), но и на территорию Германии и Польши (св. 3000 монет), что позволило Т. Нунену [1994, 226] предположить участие «западнославянских купцов» в восточной торговле. Как уже говорилось, археология подтверждает связи Восточной Европы с Южной Балтикой в IX в.
Вопрос о путях распространения восточного серебра в Восточной Европе остается дискуссионным. Очевидно, что серебро поступало через Xазарию; хазарские граффити на монетах и подражания арабским дирхемам [Нахапетян, Фомин 1994] подтверждают участие хазар в распределении серебра (как скандинавские указывают на участие варягов). Парадоксальной представляется топография монетных находок: монеты выпадают в клады на славянской (меньше — булгарской) периферии Xазарии; на территории собственно Xазарии монет мало, хотя самые ранние целиком сохранившиеся клады начала IX в. концентрируются на Северном Кавказе и Дону (Кривянская, Правобережное Цимлянское городище). Магистральным направлением является путь с Северного Кавказа (через Дарьяльское ущелье) на Дон и далее на Оку, Верхнюю Волгу и север Восточной Европы — восточное серебро оседает не только в кладах, но и в культурном слое поселений (в том числе на славянских поселениях Среднего Дона). Периферийными оказываются пути на Нижнюю и Среднюю Волгу («Великий Волжский путь») и на Верхний Днепр и Двину: при этом монета не поступает в Среднее Поднепровье, на Правобережье Днепра и далее на запад [Кропоткин 1978, 114].
Что касается монетных находок в Восточной Европе, то выпадение кладов не есть прямое свидетельство даннических отношений между хазарами, скандинавами и славянскими племенами Восточной Европы: напротив, оно свидетельствует о перераспределении на местных поселениях богатств, поступающих с Востока, — хазары и скандинавы должны были делиться с местным населением прибылью. Видимо, варягам приходилось платить не только за «корм», но и за меха, которые шли на восточные рынки. Если верить летописи, то конфликт, приведший к изгнанию варягов за море, мог возникнуть при перераспределении этих богатств.
историческая ситуация изменяется после событий, произошедших на севере Восточной Европы и получивших в русской традиции наименование «призвание варягов». В 862 г., по условной летописной датировке, происходит конфликт местных племен с варягами, собиравшими дань; варягов изгоняют за море, но среди восставших начинается усобица — «не было среди них правды». Тогда они решают призвать к «себе князя, который бы владел нами и судил по праву» — «по ряду» (добавлено в ипатьевском варианте легенды о призвании). Чудь, словене, кривичи «и все» обращаются к варягам, а именно к руси, как уточняет летописец, со знаменитыми словами призвания; далее следует мотив прихода трех братьев-князей с их родами и «всей русью».
Как бы ни относиться к достоверности легенды (с точки зрения современного историка), очевидно, во-первых, что в ней доминируют фольклорные мотивы (которые ряд исследователей неубедительно пытались приписать тенденциозному сочинительству русского книжника), в том числе конфликт и его преодоление — установление порядка, правды — мотив, традиционный для обычного права, в том числе славянского [ср. Иванов, Топоров 1978]. Этногенетическая легенда о происхождении руси — трех братьях, прибывших из-за моря со «всей русью», — напоминает распространенные переселенческие сказания, от геродотовой легенды о происхождении савроматов до легенды о призвании саксов у Видукинда Корвейского, — к последней часто возводят и древнерусский сюжет [ср. Тиандер 1915]; однако свойственный и восточным источникам мотив «троичности» — рассказ об «острове русов», простирающемся на три дня пути, о трех «видах» и трех центрах руси — указывает на очевидные собственно русские фольклорные истоки этногенетической легенды [ср. Петрухин 1995, 52 и сл.].
Во-вторых, фольклорные мотивы и формулы в дописьменную эпоху русской истории имели гораздо более существенную роль в процессе становления государства, чем в эпоху существования письменных уставов и правд: устный «ряд» (договор), заключенный с призванными князьями, стал основой для развития дальнейших отношений княжеской власти со славянскими и другими племенами. В результате «ряда» с призванными князьями и дружиной должны были быть определены города, данные этой дружине «на покорм»: по летописцу, первые князья сели в Новгороде (в ипатьевском варианте сначала в Ладоге), изборске и Белоозере. Археология также свидетельствует о том, что в середине IX в. ситуация на севере Восточной Европы меняется: наряду с Ладогой, где скандинавское население известно с середины VIII в., появляется центр скандинавского присутствия на Новгородском (Рюриковом) Городище [Носов 1990]. Эти археологические реалии традиционно увязываются с пространной (ипатьевской) редакцией легенды о призвании варяжских — русских — князей, согласно которой Рюрик сел сначала в Ладоге и лишь по смерти братьев, вокняжившихся в изборске и Белоозере, срубил город над Волховом, который прозвали Новгородом [ПСРЛ. Т. 2. Стб. 14]. К 860-м гг., видимо, относится и формирование Тимеревского комплекса памятников в Верхнем Поволжье и сходных с ним, где очевидно присутствие скандинавских переселенцев [Дубов 1999, 44 и сл.]: об этом свидетельствуют, в частности, два клада восточных монет со скандинавскими граффити.
Существенно, что в 860-е гг. увеличивается приток восточной монеты в Восточную Европу и Скандинавию, что опять-таки связывают с призванием варяжских князей (руси) в Новгород [Noonan 1994, 226], Швеция же начинает доминировать в восточной торговле (более 10 тысяч монет во второй половине IX в.).
Не менее важны для понимания роли варягов — летописной руси во второй половине IX в. данные летописного предания. Разумеется, прямо переносить летописные известия о власти варяжских князей в Белоозере и Изборске на исторические и археологические реалии второй половины IX в. рискованно. Но очевидно, что и изборск (ср. [Седов 2002, 158 и сл.]), и Белоозеро [Макаров 1999, 166—167], при всей малочисленности там скандинавских находок (в сравнении с Ладогой и Рюриковым городищем), были форпостами древнерусской колонизации в землях чуди и веси, и летописец конца XI в. не случайно сделал их столами легендарных братьев Рюрика. и не случайно древнейшее скандинавское название Руси — Гарды — передавало не собственное «дружинное» имя Русь, а означало «укрепленные поселения, города».
Возможно, летописец исходил при составлении списка городов из современных ему реалий (конца XI — начала XII в.), но список племен, центрами которых были перечисленные города, соответствует «ряду» о призвании и дальнейшим договорным отношениям с древнейшей Русью: это словене (Ладога, Новгород), кривичи (изборск, Полоцк), меря (Ростов). Белоозеро — центр прибалтийско-финского племени весь (упомянутых вису арабских источников, предков вепсов — см. ниже) — может быть, возникло в списке потому, что летописец (а за ним и многие позднейшие исследователи) понял договорную формулу «чюдь, словене, кривичи и вси» (племена) как «... кривичи и весь». Кроме того, в округе Белоозера известны словенские (новгородские) сопки, а сам город с XI в. входил в Ростовскую землю, автохтонным населением которой была меря, платившая дань варягам, а затем руси. В округе летописных городов известны находки скандинавских древностей IX—X вв., так что можно относить этот регион к сфере «варяжского» влияния. Дело, однако, не только во «влиянии»: стремление контролировать сеть городских поселений и через нее все славянские земли было свойственно княжеской власти; города были не просто «племенными» и даже «межплеменными» центрами (как Новгород и Киев — на юге) — они были теми центрами, где сосредоточивался и перераспределялся прибавочный продукт и где сосредоточивались интересы и местной племенной знати и пришлой русско-варяжской дружины.

«Межплеменной» характер древних городов — прежде всего Ладоги и Новгорода, где жили бок о бок скандинавы, славяне, представители «чудских» и, возможно, балтских племен (см. из последних работ [Ладога и ее соседи]), позволяет предполагать и реальность этнического контекста легенды о призвании варягов — даже наличие некоей северной «конфедерации» племен — словен, кривичей, чуди и мери, призывавшей князей. Показательно, что среди данников руси не названа прибалтийская чудь, участвовашая в призвании варягов; это связано, видимо, с давними и тесными отношениями чуди с «заморской» русью-варягами, с одной стороны, и славянами — с другой, именно контекст этих межэтнических связей и проясняет происхождение самого имени русь: древнескандинавское дружинное наименование *го^-'гребцы, участники похода на гребных судах' — сохранилось в эстонском и финском наименовании Швеции Rootsi, Ruotsi, относящемся к древним шведам-свеям, выходцам «из-за моря»: при «чудском» посредстве в славянском языке это наименование дало слово русь. Не случайно в правление Олега — летописного наследника Рюрика — чудь представлена в его войске на правах «конфедератов» наряду со словенами и кривичами, в отличие от данников-мери (ср. [Мельникова, Петрухин 1997]).
А. П. Новосельцев предположил, что призвание варягов-руси словенами, кривичами и другими племенами Севера было вызвано хазарской угрозой. Трудно сказать, насколько реальными были претензии Xазарского каганата на Север Восточной Европы: во всяком случае, царь иосиф в своем письме, включающем в сферу влияния Xазарии в 960-е гг. народы Поволжья, уже выдавал желаемое за действительное.
Более очевидными были претензии руси, чьи правители уже в IX в. именовались титулом каган. Призвание князей с дружиной — русью, по летописи, завершилось упрочением варяжской династии на Севере и, стало быть, распределением сфер влияния в Восточной Европе. Не случайным было и распределение городов между мужами Рюрика: по смерти братьев князь, сидевший в словенском Новгороде, раздал мужам «овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. и по тем городом суть находници варязи, а перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома; и теми всеми обладаша Рюрик» [ПВЛ, 13]. Ростов, как и верхнее Поволжье в целом, с первой половины IX в. входил в сферу интересов «находников», оставивших следы своего пребывания в мерянском племенном центре — Сарском городище; во второй половине IX — начале X в. рядом с Сарским существует «лагерь гостей» с дружинным инвентарем [Леонтьев 1996, 99—103]. Показательны при этом два летописных города, власть над которыми значительно расширяла сферу влияния первого русского князя. Полоцк в верховьях Западной Двины давал власть над «всеми кривичами» (которые платили дань варягам); Муром и мурома (финноязычное племя, видимо, близкое по языку соседней мордве-эрзе, обитавшей на другом берегу Оки) располагались в низовьях Оки — выше по течению была земля вятичей, которые платили дань хазарам. Оба города давали выход на торговые пути, освоенные еще в первой половине IX в. В целом сеть городов и разноплеменных центров, оказавшихся под властью первых русских князей, очерчивала границы Русской земли — государственного образования, которое стало формироваться на севере Восточной Европы, но одновременно распространяло свои интересы и на хазарский юг.
Собственно с раздачей княжеским мужам городов связано и то событие, которое привело к захвату русской дружиной Киева. По летописи (ПВЛ, 13 под тем же 862 г.) дружинники Рюрика Аскольд и Дир «испросились с родом своим» в поход на Царьград. На Днепре они увидели городок, где сидели поляне, платившие дань хазарам. Видимо, освобождение полян от хазарской дани позволило русской дружине осесть в Киеве и овладеть «польской землею». Дальнейшие события засвидетельствованы уже не только русской начальной летописью, но и греческими хрониками: в июне 860 г. русская флотилия из 200 судов едва не взяла Царьград³. «Совокупить многих варягов» [ПВЛ, 13] и собрать двести ладей, проведя их первый раз по пути из варяг в греки, можно было только имея прочный славянский тыл с одной стороны, и возможность пройти через степь, в том числе днепровские пороги, — с другой.

Письменные источники позволяют проследить динамику проникновения руси на юг. Она связана, не в последнюю очередь, с динамикой хазаро-венгеро-славянских отношений. Примечательно, что первое появление руси в 838 г. в Константинополе (в 839 — в ингельгейме) произошло после первого появления венгров на Дунае; венгры были призваны на помощь дунайскими болгарами, когда те хотели удержать византийских пленных, устремившихся на родину в 836 или 837 г. Это может свидетельствовать о самостоятельном положении венгров на западе Северного Причерноморья [Цукерман 1998].
Очередной кризис в каганате, очевидно, возник в связи с вторжением печенегов и вытеснением ими венгров — возможно, инспирированным самой Xазарией, опасавшейся усиления венгров [Цукерман 1998], к которым примкнули кавары — хазарское племенное объединение. Время вторжения печенегов и отступления венгров за Днепр в Атель- кузу неясно. Традиционно за дату изгнания венгров из Леведии принимают 889 г., под которым в Xронике продолжателя Регинона рассказывается о жесточайшем народе венгров, вышедшем из бесконечных болот, образованных разливом Танаиса — т. е. от устья Дона. Однако, как справедливо полагает А. В. Назаренко [1993, 107, 109], это известие связано с вторжением венгров в Центральную Европу, а не с изгнанием из Леведии: исход венгров увязывается с традиционной географической номенклатурой — «скифские» варвары выходили откуда-то из болот Меотиды.
У нас имеются, однако, источники, которые могут несколько прояснить общую геополитическую ситуацию. В первую очередь, это русская Начальная летопись, рассказывающая под 859 г. о дани, которую берут со словен и других племен варяги, и о дани хазарской с полян, северян и вятичей. Этот рассказ совпадает с упомянутыми данными ибн Русте, который рассказывает о господстве над славянами (ас-сакалиба) народа ар-рус на севере; на юге же дань со славян собирают не собственно хазары, а венгры — вассалы хазар.
К 860-м гг. ситуация в степи приводит к очередным далеким передвижениям венгров. Под 862 г. «Хроника» Xинкмара Реймсского описывает первое вторжение венгров в Восточнофранкское королевство. В это время Киев и Днепровский путь, в том числе и пороги (которых так опасалась русь из-за угрозы печенегов в X в.), видимо, оказались свободными. Вероятно, руси удалось утвердиться в Киеве к 860 г. в период венгеро-печенежского конфликта (на что указывал еще Й. Маркварт [1903, 33—35]), но Левобережье Днепра еще оставалось под номинальной властью Xазарии (и некогда союзных ей венгров).

¹См. дискуссию о Русском каганате в журнале «Славяноведение»: № 4, 2001; № 2, 2003.
²Подобные концепции стали воспроизводиться уже в квазинаучной литературе, вроде «Тайн Русского каганата» Е. С. Галкиной.
³В Повести временных лет поход отнесен к 866 г. в соответствии с источниками летописца, датирующими лишь время царствования Михаила III, но не сам поход; из конечной даты царствования Михаила (866 г.) летописец вывел и год призвания варяжских князей: в 865 г. русская дружина обосновалась в Киеве, куда отпросилась «по двою лету» после призвания, что дает 862 г. Два года оставалось на изгнание варягов-данщиков за море и призвание руси, что давало дату для летописной статьи 859 г. 860 г. — время первого похода руси на Царьград — можно считать terminus post quem для описываемых событий эпохи призвания варягов.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 6164

загрузка...

Другие книги по данной тематике