II. Открытие Казанского университета и поступление в него Лобачевского
|
Первые годы XIX в. совпадают с началом царствования императора Александра I, с периодом его либеральных устремлений. К этому периоду относится открытие новых университетов в Харькове и Казани. Официальной причиной основания университета в Казани послужило то, что там уже функционировала гимназия, готовившая для университета будущих студентов1. Действительные причины были несомненно глубже: имелось в виду усиление русской культуры в обширном и далеком крае с преобладающим нерусским населением; университет должен был готовить людей, которые были способны выполнить эту задачу лучше, чем чрезмерно усердные миссионеры. «Главное правление училищ» — основной коллегиальный орган незадолго перед тем (в 1802 г.) созданного министерства народного просвещения — выработало устав университета, а 5 (17) ноября 1804 г. императором Александром I была утверждена так называемая «утвердительная грамота Казанского университета» — акт, которым новый университет призывался к жизни и деятельности.
Однако открытие университета было встречено казанским обществом довольно равнодушно. Вот что об этом пишет историк этого университета Н. П. Загоскин2: «Возникнув на далекой, по условиям того времени, окраине русского европейского востока среди полудевственной природы и не менее полудевственного общества, в сред даже верхних слоев которого крайне смутными представлялись назначение и истинные задачи высшего образования, новорожденный Казанский университет встретил здесь крайне неблагоприятные условия для своего развития. В Казани менее, нежели в каком-либо другом университетском центре, чувствовалась духовная связь между вновь создавшимся университетом и течением жизни современного общества». При этих условиях судьба университета в первые годы его существования особенно зависела от лиц, которым предстояло осуществить это сложное начинание. Таких людей было два — попечитель учебного округа и непосредственный руководитель университета. Одним из первых шагов организованного в 1802 г. министерства народного просвещения было учреждение учебных округов; во главе каждого округа стоял попечитель, которому был подчинен и университет, если таковой в этом округе существовал. Попечителем Казанского учебного округа был назначен известный ученый — астроном С. Я. Румовский. Роль Румовского как в деле организации университета, так и в судьбе Лобачевского была настолько велика, что на его характеристике необходимо остановиться более подробно. Среди лиц, занимавших в то время посты попечителей, Румовский был единственным ученым. Более того, он был среди них единственным человеком, за которым не было ни знатного происхождения, ни значительного богатства; но — в этом нужно согласиться с Н. Н. Буличем3 — он не обладал значительным государственным умом. К числу крупных ученых он также не принадлежал. Он был сыном священника, первоначальное образование получил сначала во владимирской, потом в петербургской Невской семинарии, где вскоре любимым предметом его занятий сделались математические науки. М. В. Ломоносов, экзаменовавший учеников этой семинарии с целью пополнения академической гимназии, выделил Румовского, поместил его в эту гимназию, и с этих пор почти до конца жизни Румовский остался тесно связанным с Петербургской Академией Наук. По окончании гимназии он становится сначала учеником, а затем сотрудником Эйлера, близость к которому он сохранил до конца жизни последнего. По инициативе Эйлера он был командирован в Берлин, где работал в университетской обсерватории. По возвращении на родину он работал в Астрономической обсерватории Академии Наук, а затем продолжительное время заведовал ею. Он организовал две экспедиции для наблюдения за прохождением Венеры по диску Солнца. Одна из этих экспедиций совершенно не удалась; но наблюдения, выполненные Румовским во второй экспедиции, получили некоторое значение. Он установил первые приборы в обсерватории Академии, наладил в ней регулярные наблюдения. Благодаря этому он приобрел известность в астрономических кругах Европы, но, как уже сказано, крупным ученым он не был. Может быть, был прав М. В. Ломоносов, утверждавший, что Румовский вообще не был крупным человеком. Однако отзывы Ломоносова, имевшего личные основания для раздражения против Румовского, несомненно были слишком резки. Во всяком случае Румовский принадлежал к небольшому числу первых русских ученых, которым удалось пробить себе путь в трудной, нездоровой обстановке, созданной в то время в нашей Академии ее иностранными, главным образом немецкими ее членами. Он завоевал себе некоторое научное имя; ему покровительствовал Эйлер; его лично знали и ценили Екатерина II и княгиня Е. Р. Дашкова, состоявшая в то время президентом Академии. Он занимал видное положение и действительно импонировал подчиненному ему учебному округу и профессуре, которую он пригласил в Казанский университет. Он несомненно относился к молодому университету очень благожелательно, искренне хотел поставить его на высоту настоящего высшего учебного заведения. Но очень трудна была задача, недостаточно широк был его собственный кругозор, и главное, ему шел уже восьмой десяток, когда перед ним были поставлены такие ответственные и сложные задачи. Он удачно справился только с одной из них — хорошо организовал близкий ему физико-математический факультет Казанского университета. Устав вновь открытого Казанского университета, по существу, не отличался от типового устава университетов 1804 г., это был лучший устав, каким русские университеты обладали в царское время. Он был построен на основах широкой автономии: все должностные лица университета, начиная с преподавателей и кончая ректором, должны были избираться советом университета; университет имел свой суд, даже свою полицию; он не только пользовался правом бесцензурного печатания своих изданий, но его редакционный комитет служил органом, разрешавшим к печати все научные произведения, публиковавшиеся в Казани, кем бы они ни были составлены. Самостоятельность и независимость университетской коллегии во всех сторонах жизни этого высшего учебного заведения составляли основные принципы его устава. Но по началу эти принципы нельзя было осуществить. Ко дню открытия университета не было коллегии профессоров; их неоткуда было и взять, кроме как из состава преподавателей гимназии. Не было и помещения, кроме гимназии, располагавшей уже к тому времени приличным зданием; не было студентов, их можно было привлечь только из небольшого числа абитуриентов гимназии; не было ни учебных пособий, ни учебно-вспомогательных учреждений, кроме кабинетов гимназии. Наиболее естественным было бы отложить хотя бы на короткое время открытие университета, подготовить все необходимое и тогда приступить к занятиям. Однако, следуя совету директора гимназии И. Ф. Яковкина, назначенного на этот пост после упомянутого выше гимназического «бунта», Румовский решил взять все необходимое из гимназии. В дополнение к корпусу, отделенному от гимназии, университету было предоставлено здание, отстроенное для губернаторского дома; два других небольших дома были приобретены у частных лиц. Таким образом для университета было обеспечено скромное для начала помещение. В связи с этим естественно было приспособить для нужд университета и учебно-вспомогательные учреждения гимназии. Университет открылся при гимназии. Два преподавателя гимназии были назначены профессорами: не так давно прибывший из Германии П. А. Цеплин по кафедре всеобщей истории, географии и статистики и И. Ф. Яковкин по кафедре истории, географии и статистики Российской империи. Кроме того, из числа преподавателей гимназии были назначены четыре адъюнкта (доцента): Г. И. Карташевский по кафедре высшей математики, И. И. Запольский по кафедре прикладной математики и опытной физики, И. И. Эрих по кафедре древних языков и Л. С. Левицкий по кафедре умозрительной и практической философии. Наконец, по кафедре патологии, терапии и клиники был назначен профессором штаб-лекарь И. В. Протасов. Из всех этих лиц по своим познаниям на преподавание в университете с полным правом могли претендовать только известные уже нам Карташевский и Запольский. Руководящим органом совместного управления университетом и гимназией стал совет гимназии под председательством Яковкина, который был назначен кроме того инспектором студентов; в его руках была сосредоточена также вся хозяйственная часть университета; он сделался фактически полновластным распорядителем судеб университета, располагал властью, быть может большей, чем та, которая могла бы принадлежать ректору. Когда все эти мероприятия были уже осуществлены, С. Я. Румовский приехал в Казань; 14 (26) февраля 1805 г. состоялось торжественное собрание совета, на котором университет был объявлен открытым. Так Казанский университет начал свою деятельность в виде надстройки над гимназией, в организационных нормах, не только не соответствовавших его уставу, но не получивших даже официального одобрения министерства. После этого нужно было укомплектовать состав студентов. По распоряжению Румовского Яковкин от имени совета гимназии запросил родителей учеников гимназии об их желании «оставить или вновь отдать сыновей в полное распоряжение университета», т. е, поместить их в университет казеннокоштными студентами, с тем чтобы они, пройдя университетский курс, в течение шести лет несли преподавательскую службу по указанию министерства. Почти все родители на это согласились. Их ответы представляют значительный интерес, поскольку они характеризуют отношение родителей того времени к высшему образованию. Читатель найдет эти ответы в I томе книги Загоскина4, мы приведем здесь только ответ матери Лобачевского. «Милостивейший государь Илья Федорович! — пишет из Нижнего Прасковья Александровна Лобачевская, мать будущего великого математика.— Два письма из совета гимназии от имени Вашего имела честь получить. Извините меня, что я по причине болезни долго не отвечала. Вы изволите писать, чтоб я уведомила Вас о своем намерении, желаю ли я чтоб дети мои [Александр, Алексей и Николай] остались казенными, с тем, дабы, окончив ученической и студентской курсы, быть шесть лет учителем. Я охотно соглашаюсь на оное и желаю детям, как можно прилагать свои старания за величайшую государя милость, особливо для нас, бедных». Письмо подписано рукой Прасковьи Александровны; многие родители и этой подписи учинить не могли. Все абитуриенты, желавшие поступить в университет, подвергались вступительному экзамену. Лобачевские — все три брата—были приняты в университет. Старший брат Александр был зачислен уже в феврале 1805 г., Николай и Алексей были зачислены почти одновременно, в 1807 г. Запоздание было вызвано тем, что вступительным экзаменам Николай Лобачевский подвергался дважды. Вот что писал Аксаков5 о вступительном экзамене в Казанский университет: «В строгом смысле, человек с десять, разумеется, в том числе и я, не стоили этого назначения по неимению достаточных знаний и по молодости; не говорю уже о том, что никто не знал по-латыни и весьма немногие знали немецкий язык, а с будущей осени надобно было слушать некоторые лекции на латинском и немецком языках... Сейчас был устроен латинский класс и большая часть будущих студентов принялась за латынь». Лобачевский и был задержан потому, что недостаточно был подготовлен по латинскому языку. Однако существенной причиной было, вероятно, то, что ему ко времени первого экзамена едва исполнилось четырнадцать лет. Николай Лобачевский был допущен к слушанию университетских лекций 9 (21) января 1807 г. и переведен в студенты университета 14 (26) февраля того же года. Таким образом, не имея еще от роду полных пятнадцати лет, Лобачевский был уже студентом университета. С этого времени вся его жизнь была неразрывно связана с Казанским университетом. 1Н. П. Загоскин. История Казанского университета т. I, стр. 2. 2Там же, стр. 20 3И. Н. Булич. Из первых лет Казанского университета, Ч I, стр. 21-41. Сведения заимствованы из жизнеописания Румовского, приведенного в этой книге Булича. 4Н. П. Загоскин. История Казанского университета, т. I, стр. 83—85. 5С. Аксаков. Семейная хроника, стр. 321. |
загрузка...