I. Детские и школьные годы Лобачевского

Относительно первых лет жизни Николая Ивановиче. Лобачевского мы располагаем лишь самыми скудными сведениями. Первый его биограф Э. П. Янишевский сообщает, что Лобачевский родился в 1793 г.; датой его рождения Янишевский, очевидно, не располагал, хотя, по собственным его словам, он очень тщательно изучил архивные материалы Казанского университета. Н. П. Загоскин¹ указывает, что Лобачевский родился 22 октября (2 ноября) 1793 г. Откуда заимствована Загоскиным эта дата — неизвестно. Дата эта была принята также А. В. Васильевым и перешла во все дальнейшие исследования, посвященные жизнеописанию Лобачевского.

Не было выяснено и место его рождения. По указанию Янишевского, Лобачевский родился в Макарьевском уезде Нижегородской губернии, а А. Ф. Попов называет местом его рождения самый город Нижний-Новгород. П. П. Перцов, общественный деятель второй половины прошлого столетия, автор воспоминаний о Лобачевском, считает наиболее достоверным, что Лобачевский родился в селе Вязовые на Волге, в 35 верстах от Казани². Откуда П. П. Перцов взял эти сведения, уяснить себе очень трудно. Между тем А. В. Васильев с уверенностью сообщает, что Лобачевский родился в Нижнем-Новгороде, и ссылается при этом на упомянутую нами выше анонимную рукопись, найденную в литературном наследии П. И. Котельникова.

В настоящее время, благодаря тому, что в г. Горьком архивы сконцентрированы в одном управлении, удалось найти документы, достоверно устанавливающие место и время рождения Лобачевского. В 1943 г. Архивное бюро Горьковской области сообщило Академии Наук СССР, что старшим архивариусом И. И. Вишневским (ныне покойным) обнаружена запись, согласно которой «у регистратора Ивана Максимова 20-го ноября 1792 года родился и 25-го ноября крещен сын Николай». Профессор А. П. Котельников, специально для этого ездивший в Горький, проверил указанное сообщение и нашел его правильным. И. И. Вишневский не сомневался, что эта запись устанавливает дату рождения Лобачевского. Однако фамилии Лобачевского в упомянутой записи Алексеевской церкви нет. Это обстоятельство вызывало некоторые сомнения, для устранения которых потребовались более тщательные изыскания. В последнее время Архивное бюро такие расследования произвело и обнаружило ряд документов, сопоставление которых не оставляет сомнений в правильности указанной выше даты рождения Лобачевского. Фамилия Лобачевского сопровождает имя «регистратора Ивана Максимова и его жены Прасковьи Александровны» в ряде других документов, при этом в такой связи, которая исключает в этом вопросе возможность какой-либо ошибки³. Дату рождения Лобачевского 20 ноября (1 декабря) нужно поэтому считать точно установленной.

В связи с этим возникают, однако, интересные вопросы о том, где именно в Нижнем-Новгороде Лобачевский родился, где провел первые годы своей жизни. Изыскания, вызываемые этими вопросами, продолжаются.

Сообщения Горьковского архива содержат еще дополнительные соображения о происхождении Лобачевского. Но они нуждаются еще в тщательной проверке⁴.

Об отце Лобачевского, Иване Максимовиче Лобачевском, мы также располагаем лишь очень скудными сведениями. Есть основание считать, что он был выходцем из западного края. Хотя это и утверждает дочь Лобачевского В. Н. Ахлопкова, но документальных данных об этом А. В. Васильеву разыскать не удалось. Горьковский же архив по этому поводу выражает серьезные сомнения: «отсутствие в документах, составленных И. М. Лобачевским (найденных Горьковским архивом в 1947 г.), полонизмов и западнорусских и южнорусских выражений, твердое соблюдение всех правил русской орфографии и пунктуации, а также замечательное владение русской речью в письме заставляют думать, что он получил образование в русских губерниях Российской Империи, и вынуждает требовать более веских, чем известные до сих пор, доказательств его западного происхождения».

Эту точку зрения в некоторой мере подтверждают также родственные связи родителей Лобачевского с коренными нижегородцами.

По «духовным росписям» Нижегородской Сретенской церкви с 1788 по 1795 г. приходили в церковь к исповеди «Казенной палаты коллежский асессор Егор Алексеевич Аверкиев с женой и с ним его племянник межевой конторы регистратор Иван Максимов Лобачевский». При этом в 1788 и в 1789 гг. Иван Максимович сопровождает Аверкиева один, а в 1790 г. с ним появляется его жена Прасковья Александровна. Можно поэтому думать, что отец Лобачевского женился на Прасковье Александровне в 1789 или в 1790 г. Это подтверждается и тем, что старший их сын Александр по метрическим записям родился 20 августа 1791 г. Супруги Лобачевские сопровождали Аверкиевых к исповеди с 1791 по 1795 г. С другой стороны, по исповедной росписи Алексеевской церкви в 1793 г. к исповеди приходил «нижегородской межевой конторы землемер, капитан Сергей Степанович Шебаршин», и его сопровождала жена регистратора Казенной палаты Прасковья Александровна. Она состояла, таким образом, с Шебаршиным в родстве или свойстве; более точно определить эти отношения в настоящее время невозможно, так как нам неизвестна даже девичья фамилия Прасковьи Александровны. Во всяком случае не может подлежать сомнению, что Шебаршин оказывал семье Прасковьи Александровны значительную помощь. Дети Лобачевских в некоторых записях значатся как воспитанники Шебаршина, младший (Алексей) даже как его приемыш. В 1797 г. Шебаршин скончался. Не исключена возможность того, что он оставил Лобачевским небольшое наследство. Указание на это можно видеть в том, что по духовной записи Сретенской церкви в 1801 г.⁵ был у исповеди коллежский регистратор Иван Максимов, его жена Прасковья Александровна и при них «дворовая их девка» Устинья Кирьякова; между тем, по записи 1793 г. у Шебаршина был служитель Кирьяк Иванов, по-видимому отец Устиньи. Однако средства Лобачевских после смерти Шебаршина были еще более ограничены, чем прежде.

По сообщению А. Ф. Попова, И. М. Лобачевский был архитектором, а по сведениям Загоскина — уездным землемером. Верно, конечно, последнее, так как архитектор не мог занимать незначительную должность регистратора межевой конторы, не мог быть очень бедным. Между тем Попов сообщает, что Лобачевский был сыном «беднейшего семейства». «Бедность и недостатки, — рассказывает Янишевский, — окружали колыбель Лобачевского». По некоторым документам Горьковского архива И. М. Лобачевский был уже в 1793 г. уволен за болезнью «от межевых дел регистратора». На какие средства он в то время жил, мы точных сведений не имеем. Несомненно только, что он иногда составлю прошения по земельным делам в качестве поверенного частных лиц; автографы нескольких таких прошений, составленных И, М. Лобачевским, обнаружены Горьковским архивом в 1947 г.

Упомянутая выше запись Сретенской церкви, в которой значатся Иван Максимович и Прасковья Александровна, относящаяся к 1801 г., является последней, в которой упоминается, что они вместе приходили к исповеди. В окладной книге по Нижегородской губернии в 1802 г. значится уже только одна П. А. Лобачевская и притом по городу Макарьеву. Следы ее мужа теряются; в 1802 г. прошение о приеме детей в гимназию подписала уже Прасковья Александровна. Она была мало образованной, но очень рассудительной и энергичной женщиной. По-видимому, для того, чтобы дать своим детям возможно лучшее образование, она решила переехать в Казань. Точных сведений о том, когда этот переезд совершился, мы не имеем; не знаем и того, как и на какие средства она в эти годы жила. Во всяком случае следует отметить, что стремление дать детям хорошее образование, поместить их в гимназию отнюдь не было распространено даже среди семейств, занимавших гораздо более высокое общественное положение. Нужно поэтому сказать, что П. А. Лобачевская при всей скудости своего образования держалась в этом вопросе передовых для того времени взглядов.

Казань в то время была крупным административным и торговым центром восточной России не только как центр Волжско-Камского края, но и как единственный путь, через который шла торговля со всей северо-восточной Россией и Сибирью, а также с чужими странами Востока. В Казани были сосредоточены почти все культурные учреждения восточной России: в то же время весь ее внешний облик и быт были еще отмечены печатью некультурности. Это был большой и оживленный город, очень живописный и, по отзывам современников, производивший красочное впечатление⁶. Его ярко описывает С. Т. Аксаков, вспоминая свое детство, когда он во время болезни наблюдал город из окна больницы, помещавшейся на горе. В таких же тонах изображают его и иностранцы, посетившие Казань в начале XIX в. (Турнерелли и Густав Розе, сопровождавшие Гумбольдта в его путешествии через Казань в 1815 г.). Особенно живописны были многочисленные древние христианские и магометанские храмы. Однако при более близком наблюдении картина города резко менялась.

Вот как описывает Казань И. О. Браун, приехавший туда в качестве профессора университета в мае 1807 г.: «Город очень велик, так что по объему не уступит Вене, но так раскинут по холмам и долинам, что в самом городе есть площади, напоминающие степи. Холмы большей частью состоят из глины; между ними водою вымыло глубокие овраги... При здешних сильных жарах вода загнивает и делает очень нездоровыми прилежащие части города. Дома по большей части выстроены из дерева, без этажей, притом весьма некрасивы и неудобны. Очень часто делаются они добычей пламени... Немногие каменные дома непрочны. Все они выстроены из кирпича, сделанного из одной глины и только наполовину высушенного, почему он скоро выветривается, а дома имеют вид развалин. Только в крепости есть небольшой кусочек мостовой, все же остальные улицы не вымощены. При сухой погоде можно еще ходить пешком, но в дождь и осенью нельзя обойтись без экипажа, особенно в низких частях города, куда стекает вся вода и где грязь подымается до самых осей дрожек. Как скоро, однако, вода стекла, размягченная глина так пристает к колесам, что пара лошадей с большим трудом вытаскивает экипаж».

Население Казани в начале XIX в. насчитывало 20— 25 тысяч человек; четвертую часть его составляли татары, занимавшие особую часть города за Булаком — речкой, .обращенной в канал; от русского населения они были почти совершенно отделены. Из господствующих классов здесь преобладало среднее и мелкопоместное дворянство; особенно знатных и богатых дворянских семейств в Казани того времени было весьма мало. Но в ту пору все эти помещики жили весьма привольно: переживания, которые были связаны с восстанием Пугачева, протекавшим в Казанской губернии очень бурно, были скоро забыты; казанское дворянство вело оживленную светскую жизнь. «Для тех, кто чувствует себя счастливым лишь на пирах и празднествах, кто любит разъезжать по балам, делать и принимать визиты,—пишет Турнерелли⁷, — для тех, наконец, кому для счастья нужны шумные удовольствия, Казань настоящее Эльдорадо; я смело могу утверждать, что нет другого города в мире, где бы чаще устраивались собрания для веселия, где бы больше обнаруживалось соревнование в устройстве пиров и удовольствий. Через неделю по приезде помещиков из деревень в город начиналось всеобщее устройство балов и журфиксов».

Однако, несмотря на некоторый внешний лоск, даже эта среда была мало культурна. Еще менее культурно, в более грубых формах, но в таком же, если не в большем довольстве протекала жизнь богатого и среднего купечества, которое благодаря торговому значению Казани было здесь многочисленным.

Обездоленными были разночинцы — мелкие чиновники и служащие частных предприятий. Большинство из них вело жизнь тяжелую, часто связанную с большими лишениями. К числу их принадлежала и семья Лобачевских. Трудно даже уяснить себе (мы уже об этом упоминали), на какие средства семья существовала первые годы после переезда в Казань. О своей бедности Прасковья Александровна говорит даже в своем письме к ректору университета в 1805 г.

Привезенный в Казань ребенком Лобачевский провел в этом городе всю свою жизнь и не только создал ему и его университету всемирную известность своим научным творчеством, но своей административной деятельностью оставил глубокий след на всей его культурной жизни и даже на его внешнем облике.

Как уже сказано, несмотря на низкий культурный уровень населения, Казань для огромного края, простиравшегося на восток от Москвы до самого Тихого океана, все же была основным культурным центром. Учебные заведения Казани до середины XVIII в. были почти исключительно духовные; как и на всем Востоке России, они создавались царским правительством главным образом с целью вовлечения магометанского и языческого населения в православие. Преобладающими были церковные начальные школы; но некоторые духовные учебные заведения, как, например, Семинария, или «Школа славяно-латинская», основанная в Казани в 1732 г. по типу Киевской академии, стояли на довольно высоком уровне. Кроме того, имелось небольшое количество школ специального характера, как «Цыфирная школа», «Батальонная школа». В общем, образование, которое давали все эти учреждения, было односторонним и большей частью совершенно ничтожным.

В 1758 г. указом Сената было учреждено, а в 1759 г. открыто общеобразовательное учебное заведение нового и более высокого типа—гимназия, в которой впоследствии и получил среднее образование Н. II. Лобачевский. Учреждение ее было связано с открытием незадолго перед тем (в 1755 г.) Московского университета и при нем двух гимназий для подготовки будущих студентов; уже в следующем, 1756 г. университет сделал представление Сенату о том, что «для размножения наук необходимо надобно учредить, кроме Москвы и Петербурга, гимназии, в которых бы молодые люди, оказующие успехи своего понятия и учения, могли выходить в Московский университет и Петербургскую Академию для обучения наук, получив в том месте первые основания»⁸. Это представление Сенат утвердил, и первая гимназия, открытая в результате его, была казанская. Точнее говоря, в Казани были открыты две гимназии — одна для дворян, другая для разночинцев; сословное разделение учащихся признавалось тогда совершенно необходимым условием, а указ Сената предусматривал обучение и дворян и разночинцев. Образование, которое давала гимназия в этот первый период своего существования, было скудно и отличалось поверхностным, внешним, светским направлением. Вот что рассказывает об этом в своих «Записках» знаменитый поэт Г. Р. Державин, принятый в дворянскую гимназию при первом же наборе (правда, не без затруднений, из-за отсутствия достаточных документов о дворянском его происхождении):⁹

«Поелику же в 1758 г. открылась в Казани гимназия..., записаны дети [т. е. сам поэт и его брат] в сие училище, в котором преподавалось учение языкам: латинскому, французскому, немецкому; арифметике, геометрии, танцеванию, музыке, рисованию и фехтованию, под дирекциею бывшего тогда асессором Михаила Ивановича Веревкина; однако же, по недостатку хороших учителей, едва ли с лучшими правилами, как и прежде¹⁰. Более же всего старались, чтоб научить читать, писать и говорить сколько-нибудь по грамматике и быть обходительным, заставляя сказывать на кафедрах сочиненные учителем и выученные наизусть речи; также представлять на театре бывшие тогда в славе Сумарокова трагедии, танцевать и фехтовать в торжественных собраниях по случаю экзаменов; что сделало питомцев хотя в науках неискусными, однако же доставило людскость и некоторую развязь в обращении».

Ничтожные результаты этого обучения, которые Державин рисует далее в еще более непривлекательном виде, Достаточно объясняются уже тем, что гимназия состояла всего из четырех классов, причем в первый принимались почти неграмотные дети. К этому присоединялись трудности, связанные с недостатком средств и пособий, отсутствием серьезно подготовленных учителей, частой сменой директоров. Более пятнадцати лет обе гимназии влачили в этих условиях жалкое существование. В 80-х же годах, уже после восстания Пугачева и его подавления, Казанская двойная гимназия пришла в полный упадок. Дело в том, что в связи с открытием в Казани на средства местного Приказа общественного презрения «народного училища» гимназия также была изъята из ведения Московского университета и передана в этот Приказ. Московский университет обиделся и совершенно отвернулся от своего детища, даже потребовал возвращения всех книг, которые были посланы им в гимназическую библиотеку. Предоставленные самим себе, т. е. оставленные без средств, обе гимназии продержались еще около трех лет и в 1788 г. вовсе прекратили существование.

Но дворянство, конечно, не удовлетворялось народным училищем в качестве единственной формы средней школы, в которой сословия сливались и к тому же преподавался только один немецкий язык; ни одному из предметов, важных для военной службы — этого главного поприща дворянского сословия,— в нем не обучали. Поэтому в 1798 г., по ходатайству казанского генерал-губернатора князя Мещерского, гимназия вновь была открыта. В восстановленной гимназии преподавание было поставлено более широко; гимназия должна была готовить молодых людей и к гражданской и к военной службе, но не «к состоянию, отличающему ученого человека» (т. е. не имела целью готовить будущих ученых).

Кроме первоначальных и общих предметов гимназического учения, здесь преподавались языки — латинский, французский, немецкий и, как это было и в прежней гимназии, татарский; из философских наук — логика и практическая философия; из физико-математических — геометрия и тригонометрия, механика, гидравлика, физика, химия, натуральная история, землеведение (т. е. землемерие) и гражданская архитектура; из юридических — практическое законоискусство; из военных — артиллерия, фортификация, тактика и, наконец, искусства — рисование, музыка, фехтование и танцы. Уже из простого перечня преподаваемых предметов видно, что новая гимназия более соответствовала вкусам и потребностям привилегированных слоев и давала разностороннюю подготовку к жизни и к службе, как военной, так и гражданской.

Гимназия получила теперь наименование императорской, ей была отдана Потемкинская библиотека, хранившаяся в Новороссийске и содержавшая множество редких и ценных книг и рукописей. Кроме того, в гимназическую библиотеку поступило большое собрание книг В. И. Полянского¹¹. Детям разночинцев обучение в гимназии запрещено не было, однако их всячески отделяли от дворянских детей.

Крупное просветительное учреждение обычно уже в самом начале своего существования привлекает в качестве первых питомцев людей, впоследствии знаменитых, как бы ожидавших его открытия. Так, известный Царскосельский лицей в первые годы своего существования принял в свои стены Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера, Пущина. Подобно этому и гораздо более скромное учебное заведение — возобновленная Казанская гимназия — при самом своем открытии привлекла немало учащихся, сделавшихся со временем выдающимися людьми: братьев Княжевичей, братьев Панаевых, С. Т. Аксакова, двух Перевощиковых¹². К числу учащихся, поступивших в возобновленную гимназию в первые годы ее существования, принадлежал также и самый выдающийся из ее воспитанников — Н. И. Лобачевский.

Как было сказано выше, повидимому именно открытие в Казани гимназии побудило вдову Прасковью Александровну Лобачевскую к переезду в Казань. В ноябре 1802 г. П. А. Лобачевская возбудила ходатайство о принятии трех ее сыновей — Александра одиннадцати лет, Николая девяти и Алексея семи лет, в гимназию на казенное содержание. При этом она оговорила, что при отсутствии вакансий она просит принять их на собственное ее содержание. В то время было в обычае, что родители детей, принимаемых в гимназию, вносили единовременное пожертвование в пользу гимназии. П. А. Лобачевская в своем прошении указала, что по своей бедности она такого взноса сделать не может. Однако совет гимназии 5 (17) ноября 1802 г. постановил принять всех трех мальчиков на казенное содержание. Постановление подписано членами совета, в том числе И. Яковкиным, Г. Карташевским и И. Запольским, которые в дальнейшем имели значительное влияние на судьбу Лобачевского.

Весьма вероятно, что мать привезла детей в Казань незадолго до этого; в противном случае, казалось бы, она могла старшего сына определить в гимназию раньше. Отметим еще раз, что не следует недооценивать энергию матери и ее стремление дать образование детям, так как тяга в гимназию в то время отнюдь не была велика ни среди дворян, ни среди разночинцев: первые стремились обычно скорее зачислить детей на военную службу, вторые предпочитали для своих детей народные училища, попасть в которые было гораздо легче. Вступительные экзамены в гимназию были не просты — об этом можно судить по приводимым ниже воспоминаниям С. Т. Аксакова, по той радости, с которой его родители приняли известие, что сын их выдержал экзамен и принят на казенное содержание. Хорошо подготовить детей к экзаменам Прасковье Александровне, которая сама была едва грамотна, было отнюдь не легко. Но то обстоятельство, что все три ее сына были приняты «казеннокоштными» воспитанниками, свидетельствует об их хорошей подготовке. Возможно, что сама Лобачевская вскоре оставила Казань, потому что сохранившееся в архиве Казанского университета более позднее письмо ее от 1805 г. прислано из Нижнего Новгорода. Это было обычным явлением: родители, не жившие в Казани, оставив своих детей, принятых на казенное содержание, возвращались домой; так поступили и родители Аксакова. Во всяком случае в возрасте девяти лет Лобачевский поступил в пансион Казанской гимназии вместе со своими братьями и в дальнейшем в семье проводил только короткие каникулярные промежутки; он был, таким образом, предоставлен школьным воспитателям и самому себе.

Жизнь гимназии в этот период, как уже сказано, ярко описана С. Т. Аксаковым. Он поступил в гимназию раньше Лобачевского: был зачислен казеннокоштным воспитанником в первый класс в декабре 1800 г. и оставлен в нем в пансионе. В своих «Воспоминаниях» он посвящает гимназии две главы¹³. По его описанию, режим в гимназии был очень суровый. «Вставание по звонку задолго до света при потухших и потухающих сальных свечах, наполнявших воздух нестерпимой вонью; холод в комнатах, отчего вставать было еще неприятнее... Общественное умывание из медных рукомойников, около которых всегда бывает ссора и драка; ходьба фрунтом на молитву, к завтраку, к обеду и т. д.» ¹⁴. Но не в этой, может быть до некоторой степени необходимой, дисциплине общежития была суть дела. Гораздо хуже было то полное подавление личности воспитанника, которое последовательно проводилось со дня его поступления в гимназию до окончания ее... По распоряжению гимназического начальства никто из воспитанников не мог иметь у себя ни своих вещей, ни денег. Деньги, если они были, хранились у комнатных надзирателей и употреблялись с разрешения главного надзирателя; покупка съестного и лакомства строго запрещалась; конечно, были злоупотребления, но под большой тайной. В числе других строгостей было постановление, чтобы переписка воспитанников с родителями и родственниками производилась через надзирателей: «каждый ученик должен был отдать незапечатанное письмо для отправки на почту своему комнатному надзирателю, и он имел право прочесть письмо, если воспитанник не пользовался его доверенностью»¹⁵.

«Я возненавидел в душе противную гимназию, учение,— рассказывает Аксаков¹⁶,— и решил по-своему, что оно совершенно бесполезно, совсем не нужно, и что от него все дети делаются негодными мальчиками».

Может быть, Аксаков и был несколько изнежен домашними условиями, но особенно тяжкими были для него несправедливые гонения со стороны старшего надзирателя Камашева, подвергавшего его систематическому и унизительному преследованию. «Каждое его появление производило потрясение в моих нервах; ...его страшный образ поселился в детском моем воображении, и тягостное его присутствие со мной не расставалось». Камашев довел мальчика до нервного заболевания; мать вынуждена была, продержав его продолжительное время в больнице, взять его из гимназии. Через год родители возвратили мальчика в гимназию, но уже в качестве своекоштного воспитанника. Мы остановились на этом подробно потому, что этот режим не был, конечно, случайностью, имевшей отношение к одному Аксакову. Под суровой пятой Камашева жили все воспитанники гимназии, особенно казеннокоштные, не покидавшие гимназии. В июне 1804 г. старшие учащиеся были доведены до открытого возмущения, которое было сурово подавлено. Губернатор явился в гимназию с солдатами, арестовал шестнадцать воспитанников, восемь из них были исключены из гимназии, восемь других строго наказаны¹⁷. В связи с этими беспорядками директором гимназии был назначен старший надзиратель И. ф. Яковкин, сыгравший впоследствии печальную роль в первые годы существования Казанского университета.

Самым слабым местом гимназии во второй период ее существования было то, что курс был оставлен четырехлетним, а программа значительно увеличена. Усвоение ее требовало очень большого напряжения; редко кому удавалось с нею справиться. Большинство учащихся оставалось в одном классе по два, иногда по три года. Нельзя даже уяснить себе, как могли быть поставлены такие высокие требования при сравнительно коротком сроке обучения.

Среди преподавательского состава Аксаков, наряду с очень неприятными личностями, указывает также на людей, о которых он сохранил хорошие воспоминания. Таких было, собственно, двое: В. П. Упадышевский, его классный надзиратель, и Г. И. Карташевский, преподаватель математики, у которого он жил в качестве пансионера во второй период своего обучения в гимназии. Об Упадышевском он говорит как об очень мягком человеке, внимательном и сердечном педагоге, заботливо оберегавшем его от физических и душевных невзгод. Упадышевский был уже в пожилом возрасте, Карташевский же был еще молодым человеком. Аксаков не имел интереса к математике, которую преподавал Карташевский, но он чувствовал в нем человека с научными интересами и высоко это ценил. «Григорий Иванович,— пишет Аксаков¹⁸,— серьезно занимался наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда ученых по этой части, писал собственный курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке». Аксаков ценил в Карташевском жизнерадостного человека, педагога, вызывавшего к себе глубокое уважение своим моральным обликом. Несколько более сдержанно относился Аксаков к И. И. Запольскому, преподавателю физики, у которого также некоторое время жил в качестве пансионера.

Такова была обстановка, в которой протекали школьные годы братьев Лобачевских; таковы были люди, под воздействием которых складывалось их образование и характеры. Братья Лобачевские были, конечно, гораздо менее избалованы, чем Сережа Аксаков, и легче выносили режим гимназии; но протест против суровой муштры иногда прорывался и у Николая. Впрочем, официальные отзывы о нем того самого главного надзирателя гимназии В. П. Упадышевского, о котором с такой симпатией рассказывает Аксаков, были вполне благоприятны. «В гимназии,— рассказывает Янишевский¹⁹ — Н. И. Лобачевский учился очень хорошо». В ведомостях Упадышевского за время учения в гимназии Николай Лобачевский аттестовался «весьма прилежным и благонравным» и уже в конце гимназического курса «занимающимся с особенным прилежанием математикой и латинским языком». Не лишено, однако, вероятия, что такой безукоризненный отзыв объясняется именно мягкостью Упадышевского.

Сам Лобачевский иначе характеризует свои настроения в гимназии. Суровая школьная дисциплина была ему совсем не по сердцу, и подчиняться ей он не любил. Как сообщает Н. П. Вагнер²⁰, Николай Иванович рассказывал его сестре, что когда он был гимназистом, один из его учителей, выведенный из себя его буйным характером, вскричал: «Ты, Лобачевский, будешь разбойником!»

Через много лет Лобачевский добродушно напомнил своему учителю, который был теперь подчинен ему как попечителю учебного округа, его несбывшееся предсказание. Не подлежит сомнению, что интерес к математике, который подчеркивает в своем отзыве Упадышевский, был вызван у Лобачевского талантливым преподаванием Карташевского.

Наиболее значительно то, что при скромной подготовке, которую они могли получить дома у матери, все три брата Лобачевские успешно справлялись с учением и прошли курс гимназии без задержек, не оставаясь на второй год. Хорошо известно, с каким трудом усваиваются в школе языки, а между тем уже в начале обучения в университете Лобачевский был в состоянии читать научные мемуары на латинском, немецком и французском языках. Содержание математических мемуаров, которые он штудировал, настолько серьезно, что с ними и в настоящее время справился бы только хорошо подготовленный студент, а Лобачевскому в то время было всего 15 лет. Это свидетельствует о настойчивом, упорном труде мальчика в школе и о хорошем преподавании. Математике Лобачевский учился у Карташевского, которого Аксаков отнюдь не перехвалил, физике — у Запольского. Оба учителя серьезно интересовались наукой, что для преподавателя средней школы было в то время исключительной редкостью. Карташевский был в истории нашей средней школы одним из первых образцов учителя с научным направлением мысли; Лобачевский был тоже одним из первых образцов такого же отношения к науке ученика. При этих научных интересах суровый режим школы до некоторой степени прошел мимо Лобачевского; люди, с которыми он имел длительное общение, заслонили от него неприятную, тяжелую личность директора гимназии Яковкина. Со всеми этими лицами мы еще встретимся в дальнейшем.

В январе 1807 г. Лобачевский окончил первую Казанскую гимназию и поступил в Казанский университет. Гимназия навсегда сохранила лестную память о том, что в числе первых своих питомцев она воспитала великого гения русской науки. Вот что писал совет гимназии Казанскому университету в день празднования столетнего юбилея со дня рождения Лобачевского:

«Припоминая свое прошлое, гимназия гордится тем, что в своих стенах воспитала того, чествование памяти научных заслуг которого объединяет в настоящий день всех, кому дороги успехи науки и просвещения. Приготовив первый контингент слушателей Казанскому университету, гимназия с отрадой увидала, что открытие этой высшей школы науки дало возможность развить свои духовные силы тем, кто раньше, в силу затруднительных условий, не мог этого достигнуть. Тем дороже для нее память Лобачевского, что в нем она видит великую русскую силу, при стесненных сначала обстоятельствах сумевшую развиться на благо и пользу русского общества и общечеловеческой науки».

¹Н. П. 3агоскин. История Казанского университета, т I, стр. 302.
²См. Л. Б. Модзалевский. Лобачевский, стр. 623.
³Подробный анализ этих документов можно найти в статье академика А. А. Андронова, помещенной в газете «Горьковская коммуна», 5, 1948.
⁴С. Богодин. Где и когда родился математик Лобачевский (по материалам Нижкрайархбюро). «Нижегородская Коммуна», № 222 от 26 сентября 1929 г. См. также Л. Б. Модзалевский. Лобачевский, стр. 666.
⁵Прежнее сообщение о том, что отец Николая Ивановича скончался в 1797 г. (А. В. Васильев, по ого указанию и В.Ф. Кагана), таким образом, неверно.
⁶М. Пинегин. Казань в ее прошлом и настоящем. СПб., «Старая и новая Казань». Сборник под редакцией проф. С. 11. Сингалевича. Казань, 1927; П. Дульский. Памятники казанской старины. Казань, 1914.— Последние две книги представляют собой, собственно, путеводители для экскурсантов, но составлены живо и интересно.
⁷Э. Турнерелли — англичанин, лингвист и художник, преподававший в Казанском университете в течение нескольких лет английский язык. Он выпустил очепь интересный альбом «Виды Казани, рисованные с натуры».
⁸А. А. Артемьев. Казанские гимназии в XVIII столетии. Журн. Мин. проев., 18.4, CLXXIII, май; CLXXIV, июль; CLXXVI, ноябрь: В. Владимиров. Историческая записка о первой казанской гимназии. Казань, 1867.
⁹Записки Гавриила Романовича Державина. Москва, 1860, сгр. 9.
¹⁰Т. е. лучше, чем они учились дома.
¹¹В. И. Полянский — один из немногих образованных и прогрессивных казанских иомещиков XVIII в.. Он был лично известен императрице Екатерине II, которая предоставила ему средства для поездки за границу с образовательной целью. Во время своего путешествия ои познакомился с Вольтером, сблизился с ним и был Даже посредником в его переписке с Екатериной II.
¹²А. М. Княжевич стал потом министром финансов. В. И. Панаев в середине XIX в. был известным поэтом. Старший из братьев, С. М. Перевощиков стал потом профессором российской словесности в Казанском университете, а затем в Юрьевском (Дерптском) университете. Младший Д. М. Перевощиков был известным математиком, профессором математики и астрономии в Московском университете; в конце жизни стал академиком.
¹³С. Аксаков. Семейная хроника и воспоминания. Москва, 1856. «Гимназия — первый период», стр. 167—231; «Гимпазия — второй период», стр. 263—326.
¹⁴Гам же, стр. 191.
¹⁵С. Аксаков. Семейная хроника, стр. 195.
¹⁶Там же, стр. 197.
¹⁷Об этом см. также: Д. Нагуевский. Казанская там. назия накануне основания Казанского университета. Казань, 1900.
¹⁸С. Аксаков. Семейная хроника, стр. 295.
¹⁹Э. П. Янишевский. Назв. соч., стр. 2.
²⁰Н. П. Вагнер. Из жизни великого геометра, стр. 7.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 4082

загрузка...

Другие книги по данной тематике