Глава 10. Был ли прототип у Штирлица…

   Несколько лет назад Служба внешней разведки России рассекретила имя одного из самых ценных советских агентов в нацистской Германии – «Брайтенбаха» – ответственного сотрудника гестапо (Амт-IV) Вильгельма (Вилли) Лемана. Немедленно в различных средствах массовой информации по этому поводу появилось множество публикаций, большей частью путаных и некомпетентных. Их авторы, ничтоже сумняшеся, в хлестких заголовках утверждали, что именно «Брайтенбах» был реальным прототипом литературного и телевизионного штандартенфюрера СС и полковника войск СС Штирлица.
   Вообще-то, наличие реальных прототипов у популярных литературных героев дело обычное и довольно распространенное. Прототипы имелись у сказочного «Синей бороды», д’Артаньяна и даже Остапа Бендера. Но был ли прототип у Штирлица?
   …Вильгельм Леман (1884–1942, не позднее конца декабря) был единственным агентом советской внешней разведки в гестапо, иначе Амт-IV РСХА. Должность и звание – криминалькомиссар, гауптштурмфюрер СС, капитан полиции.
   Леман родился в Саксонии, под Лейпцигом, в семье учителя. Подростком учился на столяра, потом передумал и в 17 лет добровольно поступил на службу в военно-морской флот, получил специальность комендора (корабельного артиллериста). В 1905 году находился на борту германского крейсера и издали наблюдал знаменитое Цусимское сражение. Знал во всех подробностях о героическом бое русского крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» с превосходящими силами японцев. Молодой моряк проникся глубокой симпатией к России и русским, которую не поколебала даже Первая мировая война.
   Прослужив на флоте 10 лет, Леман уволился в звании фельдфебеля и в 1911 году поступил на службу в прусскую полицию. Через несколько лет его, добросовестного служаку, ставшего к тому же крепким профессионалом, перевели в политический отдел, по существу, в контрразведку берлинского полицайпрезидиума на Александерплац.
   К тому времени Леман женился. Его жена Маргарет унаследовала в Силезии маленькую гостиницу с ресторанчиком для туристов. Леман мечтал по достижении пенсионного возраста поселиться в тех краях и открыть частное сыскное бюро. Детей у супругов не было, жили они скромно, лишних трат себе не позволяли.
   С 1930 года в компетенцию Лемана вошло наблюдение за несколькими дипломатическими объектами, в том числе – полномочным представительством СССР (в мае 1941 года советские полпредства были переименованы в посольства, а полпреды, соответственно, в послов). Курьез заключался в том, что к этому времени он уже был… ценным агентом советской внешней разведки^[83].
   Политикой Леман, как и большинство кадровых полицейских Германии той поры, не интересовался, однако нацистов терпеть не мог: будучи человеком здравомыслящим, он понимал демагогичность их социальных программ и лозунгов, а как профессионал-полицейский считал совершенно недопустимыми их чисто бандитские приемы борьбы за власть. То, что Гитлер и его клика несут Германии только беды, ему было очевидно с самого начала, и попустительство нацистам со стороны своего руководства он одобрить никак не мог.
   Эти соображения, а также давние симпатии к России подтолкнули его к неожиданному, на первый взгляд, решению: он задумал сотрудничать с Советами. И выполнил свое намерение хитроумным способом.
   У Лемана был приятель, некто Эрнст Кур, уволенный из полиции за дисциплинарный проступок. Он бедствовал. Тогда-то Леман и посоветовал ему для поправки своего материального положения связаться с советским полпредством на Унтер-ден-Линден, 63. Произошло это в 1929 году. Кур стал поставлять берлинской резидентуре советской внешней разведки важную информацию о работе политической полиции, слежке за теми или иными советскими работниками и тому подобном. Куру присвоили криптоним А-70. Очень скоро тогдашний берлинский резидент понял, что информация, которую доставлял уволенный из полиции Кур, вторична, что за его спиной стоит какой-то действующий сотрудник. Так был установлен контакт с первоисточником – Вилли Леманом, которому дали криптоним А-201.
   Встречи с Куром теперь утратили всякий смысл, к тому же он стал вести себя легкомысленно, много пил, а в пьяном виде много болтал в пивных. Куру помогли перебраться в Швецию и открыть там молочную лавочку. Связь с ним, однако, еще несколько лет не прерывалась. Кое-что полезное от него получали уже на новом месте.
   Ценность Лемана в Москве поняли сразу. Уже в сентябре 1929 года из Центра в берлинскую резидентуру пришла шифровка: «Ваш новый агент А-201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где малейшая неосторожность со стороны А-201 или А-70 может привести к многочисленным бедам. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А-201».
   В ответ резидентура сообщала: «…Опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей…»
   После отмены номерных псевдонимов (случайная опечатка хотя бы в одной цифре могла привести к тяжелым последствиям) Лемана стали именовать «Брайтенбахом».
   Когда Гитлер пришел к власти в Германии, а Геринг стал главой правительства и министром внутренних дел Пруссии, Леман занял в политическом отделе полиции, преобразованном вскоре в гестапо, достаточно прочное положение. Его приметил и даже приблизил к себе сам Геринг. Леман находился при нем в «Ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года, о чем подробно информировал нелегального резидента Василия Зарубина, который тогда поддерживал с ним связь. По просьбе Зарубина (Леман знал его как чешского специалиста рекламного дела Ярослава Кочека, но прекрасно понимал, что имеет дело с советским разведчиком-нелегалом) Брайтенбах умудрялся найти повод, чтобы проникнуть в знаменитую берлинскую тюрьму Моабит (это не входило в его прямые обязанности), дабы убедиться, что вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман жив, и выяснить состояние его здоровья.
   Этот вопрос весьма волновал руководство ЦК ВКП(б) и Коминтерна.
   По заданию Центра Леман добыл тексты телеграмм гестапо для дешифровальной службы советской разведки.
   Весной 1936 года наблюдательный Зарубин при очередной встрече подметил неважный вид Лемана, который обычно производил впечатление отменного здоровяка. Оказалось, что у Лемана серьезное, даже опасное заболевание почек, обостренное на почве диабета. Встревоженный Зарубин поставил об этом в известность Москву.
   В шифровке, в частности, он сообщал: «…Брайтенбах болен, у него странный процесс в почках, который на фоне основной болезни принял серьезный характер. Последнюю важную информацию он принес абсолютно больным, с трудом мог сделать сотню шагов. Считаю, что он заслуживает специального поощрения».
   Центр незамедлительно ответил: «Нам известно, что Брайтенбах страдает сахарной болезнью, и само собой разумеется, что мы обязаны ему помочь, не ограничивая средства… Брайтенбаху обязательно помогите. Его нужно спасти во что бы то ни стало. Важно только, чтобы затрата больших средств была соответственно легализована или организована так, чтобы не выявились большие деньги. Это учтите обязательно».
   Леману помогли преодолеть кризис, угрожавший самой его жизни, хотя диабет, болезнь, как известно, неизлечимая, еще не раз давал о себе знать и впоследствии.
   Брайтенбах вовремя сообщил об изобличении и неминуемом аресте двух советских разведчиков-нелегалов – Бома и Стефана. Оба успели благополучно покинуть Германию. Тем самым Брайтенбах оказал советской разведке бесценную услугу. Дело в том, что Стефан Ланг – настоящая его фамилия Арнольд Дейч – был тем самым разведчиком, который позднее, работая в Англии, создал знаменитую «Кембриджскую пятерку» во главе с Кимом Филби. С этой группой связаны самые значительные достижения советской разведки за всю ее историю, в том числе и в ходе Великой Отечественной войны с нацистской Германией. Крупным разведчиком был и Бом – Эрих Такке.
   В 1935 году Леман (к этому времени он отвечал за контрразведывательное обеспечение военных промышленных предприятий) присутствовал на испытаниях прообразов будущих ракет «Фау-1» и «Фау-2». Информация об этом была доложена лично Сталину, что подтолкнуло советских специалистов более основательно заняться разработкой ракетного оружия.
   Благодаря Брайтенбаху советское высшее военное командование и лично маршал Тухачевский, как заместитель наркома обороны, отвечавший кроме прочего и за развитие военной техники в СССР, получили информацию о создании в Германии фирмой «Хорьх» такой новинки, как бронетранспортер, новых типах дальнобойных орудий и минометов, истребителях и бомбардировщиках фирмы «Хейнкель» с цельнометаллическими фюзеляжами, о закладке в обстановке строжайшей секретности на 18 судоверфях 70 подводных лодок, о местонахождении пяти секретных испытательных полигонов (в войну их разбомбила советская авиация), о новом огнеметном оружии, о работах закрытой лаборатории фирмы «Бравас» под личным контролем Геринга по изготовлению из бурого угля синтетического бензина, о секретном заводе по производству отравляющих веществ нервно-паралитического действия нового поколения.
   Примечательно, что на службе Билли Леман пользовался не только полным доверием, но и большим авторитетом. Так, в канун Нового, 1936, года четыре – всего четыре! – сотрудника получили особые награды – портреты фюрера с его автографом в серебряной рамке и грамотой. В числе этих четырех оказался и Вильгельм Леман. (В Германии тогда еще не было орденов.)
   Полученные сведения Зарубин передавал легальному резиденту в Берлине Борису Гордону, а тот уже по своим каналам переправлял их в Москву. Примечательно, что в 1936 году, когда контроль над политической полицией окончательно перешел от Геринга к Гиммлеру, в гестапо, СД, а также и в абвере выявилась явная, с каждым днем нарастающая нацеленность работы против СССР. Брайтенбаху это не могло нравиться, тем более что данная направленность представляла лично для него дополнительную угрозу.
   В конце ноября Зарубин сообщал в Москву: «Брайтебах за все это время в первый раз стал выражать некоторую нервозность, говорит, что обстановка у них внутри чисто военного времени. В связи с чрезвычайными мерами контроля над иностранцами он, видимо, боится, как бы не попал на заметку и его не подвели».
   Зарубина отозвали, после чего связь с Браитенбахом стали поддерживать опосредственно – через иностранную гражданку, почти не владевшую немецким языком (псевдоним «мадам Клеменс»), содержавшую конспиративную квартиру. Ее привлек к этой работе Зарубин. Использовали мадам Клеменс втемную. Брайтенбах передавал ей документы, сообщения или кассеты с заснятой, но непроявленной пленкой, после чего ставил в определенном месте обусловленный сигнал, который снимал кто-либо из сотрудников резидентуры. Затем на квартиру Клеменс отправлялась советская разведчица «Маруся» (Мария Вильковыская, жена крупнейшего советского разведчика Александра Короткова) и забирала пакет. Прикрывал ее при каждом таком походе легальный резидент Александр Агаянц («Рубен»), который перед заходом «Маруси» часа полтора проверял обстановку вокруг квартиры на случай наружного наблюдения.
   После отъезда семьи Коротковых из Берлина материалы от Брайтенбаха забирал уже сам Агаянц, вплоть до самой своей смерти после неудачной операции по поводу прободения язвы желудка в клинике «Шарите» в конце 1938 года. Связь с Браитенбахом прервалась…
   Спустя несколько недель, уже в 1939 году, Брайтенбах подбросил в полпредство записку такого содержания: «Как раз тогда, когда я готов был заключать хорошие сделки, тамошняя фирма совершенно непонятным образом перестала интересоваться деловой связью со мной».
   Иначе говоря, Леман недоумевал, почему, когда у него появилась и даже скопилась весьма ценная информация («хорошие сделки»), советская разведка («тамошняя фирма») прервала с ним какую-либо связь.
   Примечательно, что за все годы сотрудничества с резидентурой Леман лишь однажды попал «под колпак». Некая Елизавета Дильтей на почве ревности настрочила донос, что ее любовник, сотрудник спецслужб по фамилии Леман, является иностранным шпионом. За Вилли установили наблюдение, которое он, как опытный профессионал, немедленно засек, крайне встревожился и принял должные меры предосторожности.
   Прошло несколько недель, его вызвали к руководству и… принесли извинения. Оказывается, в одном из рефератов СД-аусланд работал неизвестный ему однофамилец! Этот Леман, как показало расследование, ничьим шпионом не был, а любовница просто решила таким способом отомстить ему за измену. Так что за Брайтенбахом следили по ошибке. В конечном счете, слежка даже пошла ему на пользу. Начальство поневоле лишний раз убедилось в его абсолютной благонадежности.
   …В июне 1940 года некто, оставшийся неизвестным, подбросил в советское полпредство еще одну записку. Автор, судя по всему, бывший советский агент, предлагал восстановить с ним контакт, подчеркнув при этом: «Если это не будет сделано, то моя работа в гестапо потеряет всякий смысл». В письме сообщался пароль для вызова по телефону, место и время встреч.
   Дежурный по полпредству передал письмо военному атташе, тот, естественно, переслал его в Москву, в разведывательное управление Красной Армии. Там содержанию немало подивились: у военных никого в гестапо не было.
   23 июля письмо переадресовали в Главное управление государственной безопасности НКВД СССР с припиской: «Возможно, речь идет о человеке, который вас интересует».
   Разобраться с загадочным и весьма интригующим письмом было поручено заместителю начальника внешней разведки Павлу Судоплатову. Он об агенте, работающем в гестапо, тогда ничего не знал^[84], но помнил, что Василий Зарубин рассказывал ему о человеке, имеющем касательство к политической полиции Берлина еще до вхождения последней в гестапо.
   Судоплатов в тот же день на сопроводительной записке пометил: «Журавлеву, Короткову. Известен ли вам он? Не о нем ли говорил т. Зарубин?»^[85]
   Ознакомившись с подброшенным письмом, Василий Зарубин, ни секунды не колеблясь, сказал:
   – Это он! Выходит, жив курилка! Наш старый агент, только не падайте в обморок, он не технический служащий, а кадровый оперативный сотрудник гестапо. Псевдоним «Брайтенбах». Подымайте оперативный архив. Человек надежный. Информацию всегда давал чрезвычайно ценную и точную. К тому же, как профессионал, прекрасно ориентируется в том, что именно нам нужно, что важно…
   То было прямым результатом «чистки», а если называть вещи своими именами, то избиения центрального аппарата разведки. В нем в 1940 году не осталось ни одного человека, кроме Зарубина, который знал бы по службе о существовании в Германии столь ценного агента! Слава богу, не все документы в архиве были уничтожены, нашлась даже фотография Брайтенбаха.
   Итак, по всему получалось, что дал о себе знать, немало рискуя собственной безопасностью, именно Брайтенбах. В связи с возникшим вопросом о возобновлении с ним связи Журавлев, внимательно изучив его рабочее дело, составил справку для руководства, в которой, в частности, отметил: «За время сотрудничества с нами с 1929 г. без перерыва до весны 1939 г. Брайтенбах передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещающих структуру, кадры и деятельность политической полиции (впоследствии гестапо), а также военной разведки Германии. Брайтенбах предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и легальных сотрудников резидентуры в Берлине… Сообщал сведения о лицах, «разрабатываемых» в гестапо, которые нас интересовали».
   Вскоре в командировку в Германию выехал по паспорту на имя Владимира Петровича Коротких в качестве стендиста по обслуживанию советских выставок в Кенигсберге и Лейпциге Александр Коротков. В его подлинные обязанности входило, в частности, восстановление связи примерно с десятью агентами, в том числе с Брайтенбахом.
   В Берлине методом личного наблюдения Коротков установил, что Брайтенбах каждое утро выходит из своей двухкомнатной квартиры в доме номер 21 на Кармен-Сильверштрассе и едет на Курфюрстендам, 140, где размещался отдел «Б» (контрразведывательный), в котором он служил.
   В начале сентября Коротков позвонил по известному ему телефону, назвал пароль, а затем, в соответствии с условиями, договорился о личной встрече.
   На следующий день он уже сидел за кружкой светлого пива в бирхалле на одной из улочек, вливающихся в Кантштрассе, неподалеку от вокзала Цоо.

   В назначенный час, много позднее окончания рабочего дня, в прокуренный зал вошел мужчина лет пятидесяти, чуть выше среднего роста, плотного сложения, с короткой крепкой шеей и почти круглой головой. Уши и нос у него были специфически приплюснуты, похоже, в молодости он занимался либо борьбой, либо боксом, лоб высокий, с большой залысиной. Маленькие светлые глазки взирали на мир уверенно и цепко, во всем его облике чувствовалась сила и обстоятельность. Ничего «гестаповского» в его внешности Короткое не углядел, но что-то от старого служаки, эдакого фельдфебеля-резервиста в нем ощущалось.
   Брайтенбах вычислил Короткова в достаточно людном зале безошибочно по описанию, приметам и интуиции. Контакт состоялся. Взаимопонимание и доверие было достигнуто сразу. Тому способствовал и привет, переданный Брайтенбаху от некого чеха, владельца рекламного бюро.
   9 сентября, после донесения в Москву о встрече, Коротков получил из Центра шифровку, подписанную наркомом: «Никаких специальных заданий Брайтенбаху давать не следует. Нужно брать все, что находится в непосредственных его возможностях и, кроме того, что будет знать о работе против СССР различных разведок в виде документов и личных докладов источника».
   В следующую встречу (на первую Леман, конечно, пришел с пустыми руками) Коротков получил от него особенно ценный и полезный для работающих в Германии разведчиков документ: копию доклада шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха руководству рейха «О советской подрывной деятельности против Германии». Кроме того, он подробно описал реорганизацию нацистских спецслужб, проведенную секретно в сентябре-октябре 1939 года. Эта информация позволила внести существенные изменения и коррективы в работу самого Короткова, его коллег, значительно ее обезопасить.
   Это была последняя встреча Короткова с Брайтенбахом. В дальнейшем связь с агентом поддерживал сотрудник резидентуры Борис Журавлев («Николай»), работавший под прикрытием представителя ЮКС (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей), а позднее работника консульства.
   В последующие девять месяцев, вплоть до самого нападения Германии на СССР, от Брайтенбаха было получено множество весьма ценных сведений.
   25 апреля 1941 года Брайтенбах сообщил в резидентуру о предстоящем вторжении вермахта в Югославию.
   27 мая – о переводе всех сотрудников Амт-IV (гестапо) на круглосуточное дежурство (каждая смена по восемь часов) в связи с подготовкой нападения на Советский Союз.
   19 июня, в четверг, Брайтенбах срочно вызвал «Николая» на внеочередную встречу у знаменитой радиобашни по прозвищу «Тощий дылда» в Западном Берлине. Личный контакт разведчиков длился не более трех-четырех минут. Брайтенбах очень спешил, ему чудом удалось вырваться со службы на это последнее свидание.
   – Война начнется в воскресенье, в три часа утра. Прощай, товарищ… – только и сказал он.
   Об этой встрече, этих словах Вилли Лемана автору рассказал сам Борис Николаевич Журавлев, незадолго до своего ухода из жизни.
   – Можете себе представить, – сказал он в заключение, – я был настолько взволнован, что до сих пор не могу вспомнить, каким маршрутом я вернулся в посольство. Помню лишь, как составил донесение в Москву, как оно было подписано, зашифровано и передано немедленно в Центр…^[86].
   …К лету 1942 года немецкие спецслужбы сумели взломать некоторые советские шифры и благодаря этому прочитать многие десятки накопившихся в функабвере перехваченных радиограмм от советских агентов в Центр и из Центра на места. В одной из них было указание недавно заброшенному в Берлин из Москвы агенту установить связь с Брайтенбахом.
   Вилли Леман был тайно задержан по дороге из дома на службу. Жене сказали, что муж отбыл в длительную секретную командировку. Гиммлер был ошеломлен, узнав, что на протяжении многих лет в святая святых его ведомства – в гестапо! – работал советский разведчик. Случай воистину уникальный: за тринадцать лет сотрудничества с советской разведкой Брайтенбах не совершил ни одной ошибки и раскрыт был не по своей вине. Более того, заслуги спецслужб Гиммлера в этом не было. Рейхсфюрер СС побоялся сообщить об этом «просто» фюреру. Дело гауптштурмфюрера СС, криминалькомиссара Вильгельма Лемана в трибунал не поступало, никаких протоколов его допросов в архивах гестапо не обнаружено. Боясь огласки, по приказу Гиммлера Леман был расстрелян без соблюдения каких-либо юридических формальностей.
   Спустя несколько месяцев один из сослуживцев Лемана по секрету сообщил его жене, что ее мужа уже нет в живых.
   После войны Александр Коротков и его коллеги переворошили все захваченные Красной Армией архивы РСХА – никаких следов…
   Маргарет Леман войну пережила – гестапо ее не тронуло вовсе не из гуманных соображений – там здраво рассудили, что арест жены бывшего сотрудника AMT-IV может привести к нежелательным разговорам и догадкам и тем самым к возможной расшифровке Лемана.
   Коротков летом 1945 года встретился с Маргарет Леман, вручил ей в качестве подарка «от советских друзей» золотые часы и позаботился о материальном обеспечении вдовы «Брайтенбаха» в трудные для жителей Берлина послевоенные месяцы.
   …Теперь можно подвести итог. «Брайтенбах» не был прототипом «Штирлица» да и не мог им быть. В самом деле – Штирлиц, он же Максим Максимович Исаев, советский разведчик, внедренный в СС, а затем и в СД. Он не немец, а русский, гражданин СССР, член не НСДАП, а ВКП(б). Вся его биография до момента легализации в Германии – легендирована, иначе говоря – вымышлена. Это чисто литературный персонаж.
   Между тем, реальный Леман – немец, настоящий кадровый полицейский, переведенный из уголовной полиции в политическую, а затем в гестапо. Вся его биография – в смысле прохождения службы – подлинная. Он ничего не легендировал, а наоборот – кое-что, и весьма существенное, скрывал от своего начальства и вообще окружения. А именно: что сознательно и инициативно, исключительно из идейных соображений пошел на смертельно опасное сотрудничество с советской внешней разведкой. Никаких огромных денег за это он от Москвы не получал – лишь довольно скромные суммы на лечение и ведение обеспеченного образа жизни. Помогали ему и талонами на приобретение продуктов питания, когда в рейхе были введены продовольственные карточки.
   Как видим, ни малейшего сходства в биографии реального Лемана и мифического Исаева нет и в помине.
   Кроме того, и на этом можно поставить точку в наших рассуждениях – Брайтенбах никак не мог быть прообразом Штирлица и по той простой причине, что прекрасный писатель и кинодраматург Юлиан Семенов о существовании гауптштурмфюрера СС, криминалькомиссара и капитана полиции Вильгельма Лемана даже не подозревал. Последнего рассекретили спустя годы после ухода автора увлекательных книг и классического телефильма «Семнадцать мгновений весны» из жизни.