Глава IX. Так называемое «освобождение» крестьян в Западной Европе. Материально-культурный уровень средневековой деревни

Масштабы «освобождения» крестьян и его характер. Причины «освобождения». Освобождение крестьян от личной зависимости во Франции. Некоторые замечания об освобождении крестьянства в Англии. Сложность проблемы о материально-культурном уровне крестьянской жизни в средние века; разные точки зрения на этот вопрос. Тяготы жизненных условий: голодовки, эпидемии, феодальные распри. Условия быта крестьянства.

Перейдем теперь к характеристике тех изменений, которые произошли в судьбе крестьянства Европы с XI до XV в. и которые, быть может, не внеся существенных изменений в быт и положение крестьянства, имели огромное значение в общей структуре средневекового общества в целом. Речь идет о так называемом «освобождении» крестьян.

Во Франции в XII в. вилланы, т. е. лично свободные крестьяне, были в меньшинстве; в XIV в. они составляли большинство деревенского населения. Как ни было отлично социальное развитие Англии от Франции, количество вилланов, — а в Англии так назывались крепостные и лично зависимые люди, — было в XII и даже в XIII в. еще очень значительно. К концу же XV в. в Англии уже не оставалось вовсе вилланов; и если это утверждение Маркса фактически не совсем точно, как показали исследования А.Н. Савина, то все же следует признать, что количество бондменов, открытое в Англии XVI в. Савиным, настолько ничтожно, что скорее подтверждает общее положение, высказанное Марксом, чем опровергает его.

Утверждение, что в странах Запада, где спонтанное развитие хозяйства шло от феодализма к капитализму, увеличилась сумма личной свободы, остается непоколебленным. Промежуток между XII и XIV вв. был временем постепенного личного освобождения крестьян во Франции, Англии, Западной Германии, Италии, Испании и других странах. Во всем этом королевская власть принимала весьма скромное участие и то только с XIII в., например, во Франции. Правда, короли здесь очень рано утверждают хартии освобождения, данные другими сеньорами, и была выработана даже трафаретная форма, которая вводила в заблуждение многих историков и заставляла их приписывать королевской власти почин в этом деле. Не большее значение имеет и знаменитое предисловие Людовика X Дерзкого к хартии об отпуске на волю сервов королевского домена (1315 г.): «Так как по естественному праву каждый должен родиться свободным, но по некоторым обычаям и кутюмам, с незапамятных пор установленным и доселе в нашем королевстве хранимым, а также случайно за проступки предков множество нашего простого народа впало в крепостную зависимость и разные другие зависимые состояния, что весьма нам не нравится, — мы, принимая во внимание, что королевство наше названо и слывет королевством франков, и желая, чтоб действительное положение вещей соответствовало этому названию и чтобы положение народа было исправлено нами с началом нашего нового царствования, по обсуждению с нашим великим Советом повелели и повелеваем, чтобы повсюду в королевстве нашем, поскольку это в нашей власти и во власти преемников наших, такие состояния несвободы были приведены к свободе (franchise) и чтобы всем тем, кто либо по происхождению, либо по давности, либо вновь в силу браков или в силу проживания на несвободной земле впали в крепостную зависимость дана была на добрых и приличных условиях свобода...»¹ Но уже давно было отмечено, что за этими громкими фразами скрывалась простая фиксальная мера. Через три дня после издания этого ордонанса было дано распоряжение о том, чтобы королевские комиссары накладывали чрезвычайные повинности на тех, кто будет отказываться от получения хартии свободы. Король изъявлял опасения, что сервы, слушая «дурные советы», предпочтут оставаться в «ничтожестве крепостного состояния», вместо того, чтобы стать свободными. Дело шло не больше не меньше как о получении королем больших разовых сумм за выкуп, и многие сервы решительно отказывались от дорого стоившей свободы. Доказательством этому служат повторные эдикты короля Филиппа V (1317 г.). Такой же характер носило и освобождение крестьян ордонансами Филиппа IV Красивого (1298 и 1302 гг.).

Подлинные причины освобождения, следовательно, нужно искать в экономике и в тех особенностях, которыми отличалось хозяйственное развитие стран Западной Европы. Основная. общая причина освобождения крестьян — глухая классовая борьба, непрерывно продолжавшаяся во все время существования феодальной формации, и, при наличии ее, малая заинтересованность средневекового сеньора в ведении собственного хозяйства. При плохих путях сообщения хлеб как громоздкий продукт очень поздно становится предметом вывоза и при таких условиях ведение крупного, особенно зернового хозяйства с расчетом на массовую реализацию его продуктов на местном рынке — чистейшая бессмыслица. Самая емкость местного рынка, с другой стороны, зависит от развития города, а этот последний есть в феодальной формации центр вольного, а не крепостного труда. Исчезает основа расширения хозяйства сеньора — барщина и крепость непосредственного производителя земле, ибо такое положение подрывало бы возможности развития города и его рынка, а вместе с этим и самый смысл существования крупного хозяйства сеньора. Мелкое хозяйство крестьянина лучше приспособлено к условиям местного рынка, и поэтому у сеньора очень рано замечается стремление ликвидировать свою запашку, сдать домениальную землю в держание крестьянам и переложить на крестьянские плечи тяжесть и риск реализации продуктов сельского хозяйства на рынке.

Остановимся на французских примерах. Причины освобождения» А. Сэ, например, видит в стремлении сеньоров удержать своих сервов в сеньории (?!). С XII в. крестьяне становятся крайне мобильными. Многие сервы бегут от своих сеньоров на новые места и расчистки и селятся там в качестве «гостей» (hostes) на значительно более выгодных для себя условиях; сеньоры этих расчисток, разумеется, заинтересованы в сокрытии беглецов. С другой стороны, к этому же времени почти повсеместно устанавливается право сервов уходить с земли, оставив сеньору все свое имущество. Это так называемое droit de desaveu само требует объяснения, оно, вероятно, зависело от того, что перевод сервов на положение мэнмортаблей свидетельствовал о легкости замены одного непосредственного производителя другим. В Бургундии, как это выяснил Сеньобос², оно было повсеместным. Мало того, существовало кое-где даже право серва получить землю обратно, если он возвращался к своему бывшему сеньору. Так, в 1241 г. люди капитула св. Стефана, ушедшие от монастыря на землю герцогов Бургундских, заявили, что они имеют право на свои мансы и на все их имущество, и предъявили иск к своему сеньору; правда, суд отказал им, став на сторону сеньора. Droit de desaveu имеет место и во Франш-Конте. Здесь серв, уходящий от своего сеньора, может даже оставить себе 2/3 своего движимого имущества; недвижимое же целиком остается у сеньора. Но сеньоры иногда отступают и от этого правила. Так, Вильгельм, архиепископ Безансонский в 1260 г. дал право людям некоторых своих вотчин взять с собой все их движимое имущество и продать земли и дома людям той же вотчины; он даже позволил некоторым сохранить свои земли, отдав их в аренду другим крестьянам. Случай чрезвычайно интересный, свидетельствующий о раннем развитии межкрестьянской аренды. Droit de desaveu также действует в Берри и Шампани.

В XIII в. весьма часто явление, когда сервы одного сеньора держат землю другого сеньора. Смешанные браки становятся постоянным явлением и сеньоры заключают между собой договоры, позволяющие такие браки. Эти договоры устанавливают право сервов, которое носит оригинальное название droit de parcours³. Сеньоры, будучи не в состоянии удержать сервов, требуют от них клятвенных обещаний; заключают между собой договоры о выдаче беглых сервов. Этих договоров особенно много в XII в. причем заключают их не только мелкие феодалы, но и самые крупные (например, договор Людовика IX с Тибо Шампанским и соседними tenentes in capite). Бегство сервов особенно усиливается с основанием новых городов и общим развитием городской жизни. В ряде хартий об основании новых городов и даровании так называемого права de bourgeoisie мы встречаем специальные параграфы, посвященные выдаче сервов, но в то же время и король, и сеньоры, основывающие новые города, заботятся только о своих сервах, а не о пришедших издалека, и таким образом города по-прежнему остаются важным фактором возрастающей крестьянской свободы. Остается единственное средство: дать серву свободу добровольно, с обязательством выплаты им оброка. Полученная сервом свобода, таким образом, является результатом классового сопротивления серва.

Вторая причина — стремление получить сразу большую сумму денег ка выкуп за серва. Об этом говорят сами грамоты. В 1256 г. аббат Saint Germain d'Auxerre освобождает жителей деревни Perrigny от права мэнморта за 60 турских ливров. Он тут же приводит хозяйственные расчеты: мэнмортабли невыгодны монастырю, а аббат нуждается в деньгах, так как ведет долгий и дорогой процесс против клюнийских монахов. В XIV в. Gaston de Foix приказывает своим должностным лицам освободить сервов, которые ему принадлежат в его вотчинах в Беарне. Должностные лица должны составить списки сервов, указать степень их зажиточности и в соответствии с этим установить размер выкупа—возможно больший для каждого. Итак, потребность в деньгах заставляет освобождать крестьян.

И, наконец, крестьянские восстания. Их до XIV в. немного, но они есть — восстание в Итевилль на землях Собора Парижской богоматери в 1268 г., движение пастушков 1256 г. и ряд других менее известных.

Что же представляло собой это освобождение? Общий ответ на этот вопрос нетруден. «Освобождение» есть установление личной свободы непосредственных производителей с сохранением их поземельной и судебной зависимостей. Но это общий ответ. Конкретная действительность часто была весьма сложна и для того, чтобы ее представить во всех ее подробностях, остановимся на фактах освобождения.

В свое время П.Г. Виноградов отмечал, что значительное количество крестьян в Кенте было свободно уже в XI в. В XIV в., как это показывает восстание Уота Тайлера, здесь почти нет крепостных. Во Франции первые акты освобождения относятся к XI в.; в это время они обычно касаются отдельных лиц. В XII в. такие индивидуальные освобождения становятся частыми, в XIII в. освобождаются целые деревни и территории. Так, в 1147 г. Людовик VII отказывается от права «мертвой руки» в пределах Орлеана и орлеанского епископства, в 1180 г. он освобождает сервов в ряде окружающих город местностей. И в том же году новый король Филипп II Август дает свободу всем, кто живет вокруг Орлеана в радиусе 5 лье. Коллективные освобождения в XIII в. носят различную форму. Картулярии этого времени очень многочисленны и среди них даже трудно найти наиболее характерные примеры. В 1261 г. граф Тибо Шампанский и аббат одного монастыря, владеющие совместно на равных правах вотчинами, освобождают всех своих людей в деревнях Mauri, Aunecourt, Jussecourt, de Vaurcy, de Dicomt. В 1257 г. аббатство св. Петра в Сансе освобождает от мэнморта и от произвольной тальи всех своих сервов, живущих между Сеной и Ивонной; серваж исчезает сразу в целом районе. В Картулярии Notre Dame de Paris (XIII в.) содержится множество актов таких коллективных освобождений. В пределах собственного домена короля многих сервов освобождает сам король. Так, Филипп IV Красивый в 1298 г. освобождает своих подданных в Тулузском сенешальстве, а в 1303 г. в сенешальстве Аженэ и Руерг. Выше мы указывали на ордонанс Людовика X Дерзкого от 1315 г. В целом А. Сэ считает, что уже в XIV в. во Франции сервы — лишь незначительная часть населения.

Как производилось это «отпущение на волю»? Долгое время сохранялись старые процедуры, идущие еще от времени Каролингов; и в XII в., например, практиковалось manumissio per denarium в присутствии короля. При этом такое освобождение было наиболее полным, и может быть именно поэтому оно скоро исчезло. В развитом средневековье полное освобождение становится все более редким. Чаще всего серв освобождается от тех специфических повинностей, которые он выплачивает в качестве серва; но он по-прежнему остается подданным своего сеньора. Документом освобождения является хартия, которую сеньор дарует своим сервам; в этой хартии установлены условия и привилегии, данные бывшим сервам, а также указываются повинности, которые они должны платить в будущем.

Каковы условия освобождения? Как правило, оно не бесплатно. Выкуп принимает различные формы. Иногда серв для того, чтобы получить свободу, оставляет господину свое движимое и недвижимое имущество; в случаях «desaveu» такой отказ от держания является необходимым условием ухода бывшего серва. Иногда серп в виде уплаты за свое освобождение отказывается от должности, на которую он имел наследственное право, например, должности деревенского старшины, «мейера». Бывает и так, что, освобождая своих сервов, сеньор накладывает на них ряд новых денежных или натуральных повинностей. Так, в приведенном выше случае освобождения Тибо Шампанским сервов в пяти деревнях (1261 г.) каждый из освобожденных обещает уплачивать отныне своему сеньору меру овса и 6 денье деньгами. В 1255 г. капитул Собора Парижской богоматери освободил 12 сервов, за что они обязались платить капитулу двойной ценз по сравнению с тем, какой платили раньше. Сервы в деревне Розуа в 1157 г. получают свободу за уплату ежегодного ценза в 18 ливров.

Очень важны и другие факты, которые показывают, что были случаи, когда освобождение было прямо вызвано желанием сеньоров повысить платежи сервов. Чаще всего, однако, сеньор, освобождая сервов, хочет сразу получить крупную сумму. В XIII в. это обычное явление. Именно в это время крестьяне начинают получать деньги, продавая свои продукты на городских рынках, и жадность сеньоров увеличивается до бесконечности. Цена свободы различна. Сервы Собора Парижской богоматери платят за освобождение 15 ливров, крепостные других сеньоров вынуждены платить 20, 40, 60 и даже 120 ливров; некий Бушар, его жена и двое детей освобождаются, например, за 1300 ливров. Варьируется также цена коллективных освобождений, но лишь в редких случаях она ниже 100 ливров; сервы деревни Шабли в 1257 г. дают приказчику аббатства св. Мартина Турского 3200 ливров, сервы деревни Шуаньи в 1300 г. платят 4850 ливров и т. д. Иногда эти суммы столь велики, что они выплачиваются в рассрочку. Так, в 1263 г. сервы деревни Орли были освобождены клириками капитула Собора Парижской богоматери. Они обещали дать за это капитулу 4000 ливров, которые обязались уплатить в течение восьми лет, и до тех пор, пока эта сумма не будет выплачена сполна, капитул сохраняет над сервами свое право «мертвой руки», хотя и освобождает их сразу же от произвольной тальи.

Положение освобожденного значительно меняется. Он может уйти, куда хочет, может стать членом городской коммуны, клириком и даже в некоторых случаях рыцарем. Именно на таких условиях в 1129 г. Людовик VI Толстый дает свободу своим сервам в Ланнском округе. Освобожденный становится иногда вассалом своего же бывшего господина. Например, в начале XII в. некий Жоффруа Боше для того, чтобы получить свободу, отказывается от всех земель, которые он держал от Шартрского аббатства на условии уплаты ценза или в качестве фьефа. Акт гласит, что вышеупомянутый Боше принесет теперь своему бывшему господину аббату присягу вассалитета и с этого времени он становится «благородным». В 1278 г. граф Гуго de la Marde дает свободу одному из своих сервов и его племянникам; все они становятся вассалами графа и держат от него фьеф. Мы даже встречаем факты, когда mansi serviles прямо превращаются в фьефы, а сервы, их держатели, освобождаются и становятся вассалами. Несомненно, здесь мы имеем дело с пополнением слоя рыцарства из министериалов. Но все это, конечно, исключение. Правило заключается в том, что освобожденный серв продолжает оставаться зависимым от своего сеньора, он остается, по французской терминологии, вилланом.

В основном «освобождение» состоит из отмены платежей, характеризующих серваж как таковой: произвольная талья, mainmorte, formariage; иногда сразу от всех трех. Очень часто в отпускных грамотах не упоминается формарьяж, потому что этот платеж в результате договора между сеньорами (traites d'entrecours) давно уже исчез. Впрочем, встречаются грамоты, в которых формарьяж как будто занимает центральное место.

Освобождение от «мертвой руки» и произвольной талый почти всегда упоминается вместе, так как именно в этом заключается само освобождение. Освобожденный отныне становится наследственным владельцем своего держания, которое он может также передать, кому он захочет. Произвольная талья превращается при этом в талью фиксированную — и в своих размерах и во времени ее выплаты. Примеров этому много. В 1253 г Матье де Винойль, получавший произвольную талью с некоего Жофруа Рошетт и его жены, освободил их от этой тальи и превратил ее в фиксированную (taille abonnee); на будущее время они должны давать 15 су в год и выплачивать их к рождеству богородицы (21 ноября). Жофруа Рошетт, кроме того, должен был платить ценз, terrage и другие обычные платежи. В 1296 г. 36 hotes Собора Парижской богоматери, платившие до сих пор произвольную талью, добились того, что последняя была фиксирована в размере 9 парижских ливров, уплачиваемых ими ко дню св. Мартина. Интересно отметить, что почти всегда taille abonnee фиксируется в определенной сумме денег. Здесь, следовательно, в скрытой форме выступает коммутация. Весьма возможно, что известную роль в такой коммутации сыграл рост реальной стоимости денег в период развития товарно-денежных отношений, особенно на протяжении XIV и XV вв. Несмотря на это перевод произвольной тальи в фиксированную мог быть облегчением для крестьян, ибо он освобождал их от произвола сеньора. Интересно отметить, что бывают случаи, когда при таком переходе одновременно происходит общая оценка имущества крестьянина и талья устанавливается в виде процента в определенной денежной сумме. Примером может служить отпускная грамота 1323 г. деревни Saint-Seine. Жители деревни делятся на три категории; к первой причислены те, имущество которых оценено в 80 ливров — они платят по 4 ливра каждый; вторая группа — от 80 до 60 ливров — платит меньше, а третья группа крестьян, имущество которых не достигает 60 ливров, платит только по 3 су. Как видим, taille abonnee очень высока; в первом случае, например, 5% с капитала. Но накладывается она не на капитал, а на то, что можно было бы назвать, антиципируя отношения в буржуазном обществе, заработной платой. Существенное значение такая фиксированная талья имела в том отношении, что, будучи навсегда установленной, она не мешала интенсификации труда в хозяйстве крестьянина.

Таковы формы наиболее полного освобождения. Бывали случаи менее благоприятные для крестьян. Перевод произвольной тальи в фиксированную часто не сопровождался отменой формарьяжа и мэнморта. В 1303 г. Маргарита де Шомениль дарит монастырю Бовуар пять семей сервов: ни одно из этих семейств не должно быть принуждаемо к уплате тальи свыше 5 су; однако если кто-либо из этих сервов умрет, не оставив наследников, его земля подлежит уплате mainmorte. Хартия разъясняет, что mainmorte берется с того, что хочет наследовать по завещанию от последнего легального наследника. Таких примеров можно привести очень много. Бывают случаи, когда «освобождение» дается только от мэнморта и формарьяжа, но не от произвольной тальи. На таких основаниях в 1270 г. капитул Собора Парижской богоматери освобождает несколько сервов в деревне Витри. В XIV в. мы часто встречаем освобождение только от мэнморта, ибо от произвольной тальи такие держатели освободились раньше. Отсюда ясно, что «освобождение» может совершаться этапами, не сразу. В 1250 г. жители деревни Куаффи и Вик были освобождены от произвольной тальи, но продолжали платить мэиморт; в 1337 г. король Филипп VI отказался и от мэнморта. Еще пример. В 1276 г. Фульк, сеньор деревни Риньи-сюр-Сон, освободил своих сервов от тальи, налогов на продажу (в том числе на продажу земли — lods), от подводной барщины и от всех прочих сервильных повинностей. Но только в 1311 г. он освобождает их от мэнморта. И таких случаев множество. Так, например, на востоке Франции, во Франш-Конте, Бургундии и Лотарингии, многие сервы не были освобождены от мэнморта, но уже давно были свободны от выплаты произвольной гальи. Таких мэнмортаблей мы встречаем во множестве вплоть до самой революции.

Интересно отметить, что capitation (capaticum) почти никогда не упоминается. Причины этого в том, что эта подать давно уже ни с кого не взимается.

На первый взгляд можно было как будто бы сказать, что «освобожденный» действительно становится свободным. Вот, например, как характеризует положение освобожденного хартия, данная монастырем Saint-Сolombe в Сансе в 1288 г.: «Названные клирики решили и установили, что вышеупомянутый Гофредо и его наследники становятся свободными людьми и освобождаются от всех сервильных обязанностей и могут свободно продавать, покупать, дарить, закладывать и отчуждать свое имущество, составлять завещание, вступать в брак с любым лицом по своему желанию, посвящать себя служению церкви, добро свое приумножать или тратить, отстаивать и защищать в любом суде»⁴.

Но не следует преувеличивать значение освобождения: все реальные повинности продолжали и после освобождения выплачиваться держателем, как и раньше. Обычно в хартиях всегда оговаривается, что сеньор сохраняет права на ценз, шампар и обычные платежи. Так, в 1226 г. аббат Сен-Ломерского монастыря и граф Блуасский освободили своих сервов в предместье города Блуа; но граф сохраняет за собой высшую и среднюю юрисдикцию, питейные сборы, рыночные пошлины, все прочие доходы и обычные взносы. Вот еще один интересный пример; в 1271 г. были освобождены сервы деревни Рекейль. До освобождения они давали королю определенное количество пшеницы и овса; когда же они получили освобождение, то перестали платить этот взнос. Их привлекли к суду и указали им, что они должны платить по-прежнему «cum solum а servitute liberati fuissent».

В целом можно сказать, что в громадном большинстве случаев хартии не только освобождают от сервильных повинностей, но и вообще регламентируют все прочие повинности, иногда несколько уменьшая последние. В 1348 г. Эд, сеньор деревни Грансей, освобождает жителей этой деревни от произвольной тальи и регламентирует все остальные повинности. Жители обязаны служить своему сеньору «оружно» и на свой счет только в течение одного дня. В 1352 г. графиня Неверская, освобождая сервов от мэнморта, отменяет также барщину, уменьшает размеры штрафов и отказывается от части своих судебных трав. В 1348 г. Ги де Клермон освобождает жителей деревни Перусс; одновременно он регламентирует военную повинность и отменяет произвольную барщину; отныне каждый житель обязан работать на сеньора 9 дней на пахоте, два во время жатвы и один — на сенокосе и т. д.
Но, как правило, освобождение сопровождается тяжелыми условиями для крестьян. Часто это освобождение — замаскированная форма коммутации, очень выгодной в то время сеньору. Не следует также упускать из вида, что освобожденные легко могли опять стать сервами, если они переставали выплачивать возложенные на них условия дополнительного характера; например, им с этого времени запрещалось заключать браки с сервами своего же сеньора или приобретать земли сервов⁵.

В этом процессе почти сплошного массового освобождения сервов во Франции наблюдаются, впрочем, и противоположные тенденции. В нашем распоряжении имеются материалы по одному весьма интересному судебному процессу. Монахи монастыря в Бельво во Франш-Конте завели еще в XIV в. тяжбу с manants et habitants города Anthoison, стараясь превратить их в мэнмортаблей, и только в XVI в. горожанам удалось окончательно отвести от себя претензии жадных соседей в мантии. В большинстве этих случаев речь идет о повинностях, которые долгое время не взимали и которые, таким образом, «sont tombe en desuetude»; теперь же сеньоры хотят их восстановить судебным порядком.

Огромное значение для «освобождения» сервов имели перемены в положении городских жителей и деятельность городов в целом. Это вполне понятно: город рано стал цитаделью свободы и как организация мог более успешно вести борьбу против феодалов. Город, приносящий доход и отдельным сеньорам и классу феодалов в целом, мог быть доходным только при режиме вольного труда, и, таким образом, сам класс феодалов принужден был признавать городскую свободу во всех ее видах. Поэтому, если в начале XI в. горожане были в большинстве своем такими же сервами и зависимыми, как и крестьяне, положение их очень скоро коренным образом изменилось. Режим вольного труда втягивал в систему своих отношений и деревню, и там появлялись объективные условия для увеличения личной свободы. «Коммуна, — восклицал враг горожан Гибер Ножанский, — вот новое проклятое слово! Коммуна освобождает сервов от всякого серважа, они уплачивают простую ежегодную ренту; коммуна освобождает их от всяких наказаний за нарушение закона опять-таки за уплату простого штрафа...»⁶

В города бегут крестьяне, спасаясь от своих сеньоров. Кое-где на севере Франции чисто деревенские коммуны стремятся получить права городской коммуны. Любопытно отметить, что здесь встречаются целые конфедерации вилл, получивших права городских коммун. В области Ланна 17 деревень с центром в Anizy-le-Chateau получили в 1174 г. такое право от Людовика VII. Само собой разумеется, что эта деревенская коммуна не могла долго бороться против притязаний своего сеньора. Вот краткая история этой коммуны. В 1177 г. епископ Ланнский, права которого были подтверждены новым пожалованием, вкупе с другими феодалами отобрал у коммуны все ее права и снова обратил в сервильное состояние жителей. Но в 1185 г. Филипп II Август регламентировал крестьянские повинности, а в 1190 г. полностью восстановил коммуну. Однако во время крестового похода он уступил настояниям Ланнского епископа и коммуна была упразднена вторично. В 1206 г. крестьяне, воспользовавшись ссорой епископа с капитулом, добились от архиепископа Реймсского постановления, в силу которого была восстановлена конституция 1185 г. В XIII в. ее снова отменили. В 1259 г. крестьяне поднялись, и это заставило епископа Ланнского пойти на соглашение, но коммуна так и не была восстановлена. Крестьяне добились лишь того, что у них был организован муниципалитет, назначаемый, правда, епископом; жители были признаны свободными от мэнморта и формарьяжа. Интересно, что такие деревенские коммуны образовывались и некоторое время существовали главным образом около сильных городских коммун.

К сожалению, к этому французскому материалу мы мало можем прибавить данных по другим странам. Недостаток документации и ряд других проблем заслонили важную проблему «освобождения». Остановимся все-таки вкратце на этой проблеме в Англии. Причины трудности изучения здесь заключаются в том, что в Англии не было коренного различия между крестьянским и феодальным держанием, между держанием «благородным» и «неблагородным». Многочисленные документы говорят нам о вилланском и свободном держаниях, впоследствии о копигольде и фригольде, но, говоря о последнем, документация не делает разницы между феодом, как одним из видов фригольда и держанием крестьянским. Разница между вилланоким и свободным держанием, судя по документам, предшествующим XIII в., обычно состоит в том, что первое обязано барщиной и натуральными повинностями, тогда как второе несет обычно небольшие денежные взносы или даже вовсе свободно от всяких взносов. Но в результате коммутации в XIII в. и это различие стирается; и в то время как многочисленные мелкие держатели-коттеры несут барщину даже тогда, когда они фригольдеры, многие вилланы платят только денежную ренту. Все это затемняет процесс «освобождения». Исследователи предпочитают говорить о наличии свободных крестьян в отдельные периоды английской истории, утверждать, что таковых в Англии было больше, чем на континенте, но оставляют в стороне вопрос об увеличении их числа. Можно найти лишь общие данные, говорящие, что увеличение числа свободных — факт, несомненный и в Англии. О значительной доле крестьян-фригольдеров говорит прежде всего Роджерс. Большой процент их в XIII в. признает и Чейни, считавший, что к 1130 г. около 1/3 вилланов получили свободу. По подсчетам Toyни в XVI в. фригольдеры составляли 1/5 крестьян, 2/3 были копигольдерами, 1/8—1/9 лизгольдерами⁷. Однако, как мы видели на примере Франции, «освобождение» вовсе не означало полной свободы от всех или почти всех повинностей. Смена виллана копигольдером и есть типичная для Англии средних веков форма «освобождения». Копигольдер был лично свободным человеком. Маркс говорит в «Хронологических выписках» об эпохе Великой Хартии Вольностей: «...подданным феодальных владельцев (крепостным) это не дало никаких нрав, но число их в Англии все более уменьшалось, в то время как число горожан, мелких вассалов и небогатых фригольдеров (свободных крестьян) очень увеличилось; эти свободные горожане и крестьяне причислялись вместе с баронами и епископами к свободным людям королевства, для которых по первому параграфу Великой Хартии предназначены были заключавшиеся в ней привилегии»⁸.

* * *

Вопрос о том, как жили крестьяне в средние века, каков был материальный и культурный уровень их жизни в это время, является одним из самых трудных. Наши источники становятся чрезвычайно скупыми, когда к ним предъявляют подобные запросы. Только случайно то там, то здесь промелькнет какое-либо известие и то главным образом по случаю стихийного бедствия, нашествия или другого несчастия, постигшего целый район или даже страну в целом. В таких случаях эти известия приобретают характер жалоб на голод, эпидемии, всеобщее разорение, вымирание целых районов, и сама частая повторяемость такого рода замечаний в средневековых хрониках, сопровождаемых жалобами и вопрошаниями «за какие грехи господь-бог наслал на людей испытания», свидетельствуют о трудности, неупорядоченности и непрочности человеческого существования, о скудости и материальной необеспеченности жизни в средние века представление, которое как будто должно следовать a priori из наших общих положений об историческом развитии в целом.

Решение поставленного выше вопроса становится еще более сложным, когда мы от источников переходим к литературе. Если идеологи зарождающейся буржуазии склонны были оценивать предшествующее им время, которое они впервые назвали «средними веками», как время варварства, грубости и невежества и если идейные преемники гуманистов — просветители в борьбе с феодализмом еще более резко подчеркивали темные черты средневековья, то реакционные романтики первой половины XIX в. и их многочисленные идейные последователи вплоть до наших дней готовы видеть в средних веках время патриархальных отношений между сеньорами и их подданными, между мастерами и подмастерьями, время сплоченности человечества в прочных организациях общин, цехов, городских коммун — тот дух корпоративности, который якобы составлял их величайшую моральную ценность и был разрушен буржуазным индивидуализмом и который хотели воскресить в интересах монополистического капитализма и империализма новейшие поклонники всех отрицательных сторон средневековья — фашисты.

Мы не имеем возможности углубляться в критику всех этих построений, оценивающих и отрицательно, и положительно уровень жизни, в частности крестьянской жизни, в средние века. В нашем распоряжении слишком мало фактов, но уже то, что мы имеем, свидетельствует о том, что жизнь средневековой деревни была исключительно трудна и нет никаких оснований рисовать ее в радостных тонах. И еще одна оговорка общего характера. Говоря о культурном уровне средневековой деревни, мы имеем в виду главным образом ее трудящихся, т. е. крестьянство, и прежде всего материальные предпосылки этого уровня. И как бы ни были они скудны (а они, как мы уже видели, действительно, были скудны), это нисколько не мешало художественному творчеству народных масс, фольклору, который является источником творчества последующих поколений. Но это уже особый вопрос, требующий специального исследования и выходящий за пределы компетенции историка в собственном смысле слова.

Уровень жизни в деревне зависит прежде всего от успехов сельского хозяйства, т. е. от уровня производительных сил, с одной стороны, и с другой - от степени эксплуатации крестьянства господствующим классом, от того, следовательно, что получает крестьянская семья для своего собственного потребления. Что касается уровня производительных сил, то об этом мы говорили ранее; этот уровень, вплоть до проникновения в сельское хозяйство элементов капитализма, был чрезвычайно низок и развивался медленно; иначе и быть не могло при господстве мелкого производства и низкой рутинной технике сельского хозяйства.

Общие материальные условия, в которых жил крестьянин в средние века, были весьма примитивны и скудны, и если техника сельского хозяйства многое переняла от техники позднеримской империи, то общая обстановка, в которой эта техника входила в практику повседневной жизни мелкого производства, была такова, что в течение всего средневековья она медленно и лишь частично (по крайней мере до XVI в.) внедрялась в крестьянское хозяйство, так что в целом элементарные приемы обработки почвы, животноводство, огородничество и садоводство сохраняли свои примитивные черты и почти не обнаруживали заметных тенденций к развитию. И если это утверждение верно для Западной Европы, то для Восточной оно верно вплоть до конца ХVIII в., ибо здесь особые условия, способствовавшие сохранению крепостного строя в виде «второго издания крепостничества», консервировали отсталую технику сельского хозяйства в целом.

В главе, посвященной технике сельского хозяйства, мы говорили уже об орудиях, употреблявшихся в сельском хозяйстве, о способах обработки земли, о культурных растениях, возделываемых в это время, о животноводстве и других отраслях сельского хозяйства. Расширение площади под сельскохозяйственными культурами, улучшение обработки почвы, распространение железных орудий даже в крестьянском хозяйстве особенно в XIII в. увеличило урожайность почти вдвое, и все же степень урожайности хлебных культур даже в этот период чрезвычайно низка и такой она оставалась в крестьянских странах, например, во Франции, вплоть до буржуазной революции XVIII в. Если принять, кроме того, во внимание, что крестьянин помимо несения повинностей в пользу своего светского сеньора должен был уплачивать десятину церкви, то станут понятными утверждения таких серьезных авторов, как Дюби или Франклин, что крестьянство всегда находилось на грани голодной смерти⁹.

Конечно, все такие общие заключения могут приниматься нами с осторожностью и мы всегда должны помнить, что эти условия существования изменялись от одной страны к другой и в различное время могли быть весьма различными, но все же общее заключение о скудости крестьянской жизни в средние века, по-видимому, верно. И это общее впечатление приходится подчеркивать вопреки довольно многочисленным утверждениям последователей «реакционной романтики», готовых и в наши дни утверждать, что крестьянство в средние века, составляя «почву и кровь» нации, жило неплохо, и его положение пошатнулось только в результате капиталистического разложения деревни. Начало такой новоевропейской идеализации средневековья заложили руссоисты; в том же направлении действовали и действуют католические писатели, для которых «идиотизм деревенской жизни» — залог религиозной устойчивости крестьянского сознания; и, наконец, многочисленные реакционные публицисты, видящие в крепком крестьянстве преграду пролетарской идеологии и социализму. Примеров таких взглядов — множество. Лекуа де ла Марш¹⁰, например, утверждает, что крестьянин в средние века жил лучше, чем теперь, ибо о нем «заботилась» католическая церковь. Подобные же мысли развивает Аллар. Такое утверждение кажется нам несерьезным, ибо мы знаем, что церковь как феодальное учреждение — один из эксплуататоров крестьянства и церковная десятина - один из видов феодальной ренты. Что монастыри в средние века иногда приходили на помощь голодающему крестьянину — это, конечно, верно, но картина народа, получающего милостыню на паперти храмов и у ворот монастырей, мало подходяща для утверждения о «хорошей жизни». В пользу «хорошей жизни» крестьянства приводились выкладки о росте населения. Авторы этих расчетов утверждают, что население Европы к началу XIV в. было приблизительно таким же, как и в начале XIX в. На этом вопросе мы здесь не будем останавливаться, так как на русском языке имеется основательная критика таких построений в работе Б.С. Урланиса¹¹. Нельзя забывать, кроме этого, о колоссальных потерях населения в результате стихийных бедствий, перед которыми средневековый человек был бессилен: голодовки, эпидемии и постоянные разорения от междоусобных феодальных файд и королевских войн. Остановимся вкратце на этих несчастиях. Голодовкам в средние века посвящена специальная работа Куршмана¹². Хронисты средних веков постоянно со страхом говорят о голодовках. Рауль Глабер рассказывает, что около 1000 г. во Франции был страшный голод, повлекший за собой неисчислимые потери; в 1032 г. множество людей умерли от голода, ели траву, корни, поедали мертвецов, были случаи убийства с целью людоедства. А вслед за голодом идет неизменная спутница голодовок — чума, которая нередко годами опустошает страну. Когда нет голода и эпидемий, начинаются войны — новое разорение для крестьян. Английский статистик К. Уолфорд¹³ на основании показаний хронистов составил таблицу голодных лет. Он отметил в качестве особенно голодных 851, 968, 1012, 1023—1124, 1248 гг.; это были общие неурожаи и голодовки, которые распространились на всю Европу и были особенно сильны в Германии. Местные неурожаи были гораздо чаще: перевоз хлеба по внутренним путям был почти невозможен, и неурожай в одном месте не мог покрываться избытком хлеба в другом. Куршман насчитал для IX в. 64 года таких местных голодовок, для XI в. — 62 года. Каннибализм при этом был постоянным явлением; в 793, 868, 869, 1005, 1032 гг. людоедство практиковалось не в качестве отдельных фактов, а как общее явление. «Человек пожирал человека; откапывал трупы и питался ими. Более сильные убивали слабых, жарили их и съедали; матери убивали своих детей, чтобы утолить голод их мясом». Нередко высказывались критические замечания по поводу этих показаний средневековых хроник. Указывали на то, что хронисты часто преувеличивают бедствия, что в хрониках создался литературный трафарет, когда хронисты описывают голод или эпидемию как некое божеское попущение за грехи людей; но сам этот трафарет свидетельствует о постоянстве явления.

Вот некоторые данные о голодовках по отдельным странам.

В XI в. Куршман насчитывает два случая всеобщего недорода и голода в Германии, в XII в. — пять. Самое начало одиннадцатого века ознаменовалось всеобщим голодом 1100 и 1101 гг., затем наступили голодные 1124—1126, 1145—1146, 1150—1154 и 1195—1198 гг. Наиболее тяжелые времена приходили именно тогда, когда неурожай постигал население два-три года подряд. В XIII в. — два больших голода 1215—1216 гг.; затем — особенно сильный голод 1315—1317 гг. В XV в. начинается завоз хлеба из отдельных стран, особенно перевоз хлеба и других сельскохозяйственных продуктов по морю, и рассказы об ужасах голода в качестве постоянного рефрена постепенно сходят со страниц хроник.

За голодом идут эпидемии. Их много, и до XVI в. они особенно опустошительны. В XI в. — 1008, 1058, 1098 гг. чума. Бюхер насчитал с 1326 по 1400 гг. 32 года эпидемий в Германии, 40 лет — с 1400 по 1500 гг. Инама-Штернегг для второй половины XIV в. дает 14 лет чумы, из них половина охватывала всю Германию. Наибольшие опустошения повлекла за собой «Черная смерть» 1348—1350 гг. Правда, в Германии она была легче, чем, например, в Англии или в Италии, но и здесь потери были очень велики. Были высказаны предположения, что чума унесла от одной трети до половины населения, но, вероятно, это все-таки преувеличение. Для средневекового города это, возможно, и верно. У нас есть некоторые данные о количестве смертных случаев по городу Бремену: в 1349 г. в нем умерло в четырех приходах 966 «известных по имени лиц», не считая неизвестных людей, которые умирали на улицах, на кладбищах и вне городских стен. Для Бремена это четверть всего населения. Известно также, что во Франкфурте-на-Майне в 1349 г. за 172 дня чумы умерло около 2000 человек — одна треть населения. При тогдашнем антисанитарном состоянии городов и полном неумении жителей бороться с эпидемиями в этом нет ничего удивительного. Деревня в меньшей степени, чем город, имела врачебную помощь (которая, впрочем, была бессильна и в городе), но в деревне при простоте деревенского обихода была все же более здоровая обстановка. В делом в Германии, по подсчетам Ганауера¹⁴, конечно, весьма приблизительным, чума 1348—1349 гг. унесла 1/7 часть населения.

Не меньшее значение неурожаи, голодовки и эпидемии имели и во Франции. Если XII и XIII вв. были относительно благополучными, то XIV в., когда свирепствовала Столетняя война, изобилует народными бедствиями. Левассер приводит такие данные: голодные годы — 1304, 1305, 1310, 1315, 1316—1317 (тяжелая зима), 1325 (засуха), 1330 (засуха), 1334 (голод), 1342 (наводнение), 1344 (голод), 1349—1354 (чума), 1358—1359 (голод), 1360 (голод), 1363 (голод), 1371 (тяжелая зима) и снова голодные 1374, 1375, 1390 гг. «Черная смерть» была занесена во Францию из Италии. В местностях, куда она была занесена впервые, погибло, как говорят современники, до 2/3 населения. В целом во Франции Белох насчитывает от 10 до 25% потерь, М. Ковалевский говорит о смертности 1/3-1/2 населения.

Население Англии, которое было, по-видимому, довольно устойчивым и составляло к концу XIV в. около 3 млн. человек, тоже сильно пострадало от «Черной смерти». Она проникла в Англию в августе 1348 г. через портовый город Малькомб (Дорсетшир), затем распространилась на север к Бристолю, которого достигла к концу августа. Затем она захватила Оксфорд и в ноябре появилась в Лондоне. Потери от нее были очень велики, но точные их цифры все же трудно установить. Современники, например, указывали, что в Нориче погибло от чумы 53 374 человека, что явно неправдоподобно. Роджерс утверждает, что такой цифры не достигало население всего графства, а тем более одного Норича. Более достоверны исчисления Лейстерского камоника Найрона, современника этих событий, который подсчитал смертность в трех приходах Лейстера — 1480 человек, что составляет меньше половины населения этого города. Большинство историков определяет убыль населения вполовину или около этого, но есть некоторые данные, которые позволяют думать, что и такое мнение преувеличено.

Таковы были те повальные бедствия, среди которых протекала жизнь европейского крестьянина. Но на этом его злоключения не кончались. Как бы ни были опустошительны голод и его верный спутник — эпидемии, не меньшее разорение и гибель несли постоянные феодальные распри и войны. Маркс отметил, что мощь феодала определялась количеством его подданных, уплачивающих феодалу ренту. Крестьянин и его труд были источником существования и богатства сеньора, и поэтому в борьбе друг с другом феодалы стремились подорвать, а то и вовсе уничтожить этот источник. Хроники, сообщающие нам о бесконечных феодальных войнах, сопровождают рассказ стереотипным рефреном о разорении крестьян, горящих деревнях, избиваемых стариках, женщинах и детях. Сражаются рыцари, а хронист добавляет: «Дома и сельские строения погибали, будучи преданы огню и мечу». Описание осады замка хронист обычно сопровождает: «Жители многих деревень были истреблены и даже были сожжены церкви с людьми, которые порывались скрыться в них, как сыновья под покровом матери». Все это касается только тех опустошений, которые претерпела в XII в. Нормандия в результате набегов герцога Роберта. В Артуа в начале XII в., рассказывают «Деяния епископов камбрейских», сражались люди сеньора Гуго с епископом города Камбре. Сначала Гуго, укрепившись в своем замке Кревкер, грабит и сжигает окрестные деревни, истребляет крестьян, нападает на всех, кто идет на базар в город. Затем то же проделывает епископ, нисколько не стесняясь своего звания, по отношению к деревням и людям своего недруга. В 1260 г. Эрве де Шеврез со своими четырьмя оруженосцами нападает на земли приората Иветт, мучает крестьян, отнимает у них лошадей. В 1315 г. люди гасконского герцога захватывают земли рыцаря Пьера де Лавердак, угоняют тысячу голов скота, арестовывают и убивают многих из его держателей. Во всех этих случаях первыми жертвами являлись крестьяне. И это были относительно «спокойные» годы XIII и начала XIV в. Что же говорить о таких временах, как Столетняя война и интервенция англичан на французскую землю! Сама военная терминология, дошедшая до нас от этих времен — бандиты, кожедёры (bandits, ecorcheurs; первоначальное bandit — член небольшого отряда превращается постепенно в грабителя, разбойника; второй термин не нуждается в дополнительных разъяснениях) — красноречивое свидетельство крестьянских несчастий. Попытки установления внутреннего мира помогали мало, но самые договоры и клятвы на этот счет свидетельствуют о трудности положения крестьян. В 1023 г. Варэн, епископ Бовезийский, приглашал сеньоров давать такую клятву: «Я не отниму ни вола, ни коровы, никакого другого скота; я не буду захватывать в плен ни крестьян, ни крестьянок, ни купцов; я не буду отнимать у них деньги и не буду принуждать их выкупать себя из плена. Я не пожелаю, чтобы они теряли свое имущество из-за войны их сеньора, и я не буду подвергать их порке, дабы отнять у них пропитание. Я не буду захватывать у них на пастбищах ни лошадей, ни кобыл, ни жеребят. Я не буду разорять и предавать огню их дома; не буду отбирать у них виноград и не буду под предлогом войны истреблять виноградники. Я не буду разрушать мельниц и не буду похищать на мельницах муку, если только это не будет на моей земле (!), и я не буду требовать постоя»¹⁵. Интересно постановление короля Иоанна Доброго по поводу междоусобицы дворян Вермандуа из Бовези (1354 г.): «В случае, если они будут в состоянии вражды друг с другом, пусть они не смеют разрушать дома и мельницы, уничтожать плотины на прудах, убивать лошадей и других животных, разрушать амбары, уничтожать пчельники, разбивать посуду и выливать вино, либо наносить какой-либо вред»¹⁶. Особую страницу составляют бесчинства дворянства церковных имений и монастырей, вызывавшие как неоднократные протесты и увещевания, так и призывы папства к дворянам проявлять свою удаль в крестовых походах против неверных.

При таких условиях нет ничего удивительного, что жизнь крестьян была крайне убога. Деревнская хижина, сложенная из бревен, крыта соломой, кое-где солому заменяет камыш или дранка. Печи только у богатых, бедняки довольствуются курной избой. Часто нет окон, единственное отверстие — дверь. Если же иногда и есть окна, то без стекол, и в холодные дни отверстия затыкаются сеном¹⁷. Деревенский люд обходится немногим. У зажиточных в домашнем обиходе: печка для изготовления пищи, топчан, горшки и черпак, ухват, решето, меха для раздувания огня, маленькая ручная мельница, охраняемая часто от взоров надсмотрщика, который норовит взять штраф с крестьянина за то, что он не желает молоть зерно на сеньориальной мельнице; пестик для ручной мельницы, котел, кадка для стирки. Мебель тоже очень проста: скамья, обеденный стол, шкаф, сундук, постель. Инструменты: топор, бурав, ножи, ножницы, рыболовные крючки; но все это — инструменты редкие. Большинство обходится самым необходимым. Одежда тоже очень проста.

Однако необходимо весьма критически относиться ко многим свидетельствам о крестьянском быте. Все это мысли горожанина — буржуа, который свысока смотрит на «деревенщину» и не склонен разбираться в тонкостях народного творчества. Советские люди, так же как и русские дореволюционные писатели, представители критического реализма, привыкли к иному отношению к крестьянскому труду и к крестьянской сметке, не говоря уже о крестьянском искусстве, народной поэзии и архитектуре. Поэтому многое в оценке буржуазных, особенно французских, ученых нам кажется отголоском того пренебрежения, которое было свойственно феодалам, а затем буржуазии по отношению к крестьянам. Отражение этого высокомерия в средние века мы находим в многочисленных фаблио, в знаменитых южнофранцузских сирвентах и через гряду веков — у многих французских романистов с их поражающим нас невниманием к крестьянскому труду и крестьянскому быту, — то качество французской литературы, на которое в свое время обратил внимание Лев Толстой.

XIV век с его великими несчастьями для крестьянства привлек не так давно внимание ряда историков-экономистов, которые утверждают, что этот век был веком глубокого кризиса сельского хозяйства в общеевропейском масштабе. Впервые наиболее обстоятельно с таким утверждением выступил немецкий историк Абель в журнале, а затем — отдельной книгой¹⁸, в которой он отметил многочисленные факты забрасывания и запустения как отдельных участков, так и целых деревень и даже районов в Германии XIV в. Он объяснил это недостатком рабочей силы — результат тех колоссальных потерь, которые понесло европейское население от голодовок, эпидемий и войн XIV в. Исследования Абеля продолжили его многочисленные ученики; ряд французских, английских и других ученых подтвердили правильность их наблюдений для других частей Европы. Самый факт таких запустений, пожалуй, не подлежит сомнению, но только последующие исследования могут пролить свет на это явление и полностью объяснить его причины. Сейчас можно лишь поставить вопрос — являются ли эти факты запустения результатом вымирания населения в XIV в. или этот так называемый кризис в сельском хозяйстве имеет и другие стороны, а следовательно, и другие причины.

¹ «Французская деревня XII—XIV вв. и Жакерия». Сб. док. под ред. Н. П. Грацианского. М.—Л., 1935, стр. 56.
² С. Seignobоs. Le regime feodal en Bourgogne jusqu'a 1380. Paris, 1883.
³ Droit de parcours — право прогона скота после снятия урожая по полям соседней деревни. Здесь употреблено в смысле «прогона» невест.
⁴ Н. Sее. Op. cit., р. 270.
⁵ Н. Sее. Op. cit., р. 275.
⁶ «Хрестоматия по истории средних веков», под ред. Н.П. Грацианского и С.Д. Сказкина, т. I. М., 1939, стр. 316—317.
⁷ Th. Rоgеrs. A History of Agriculture in England, v. I. London, 1866; R.H. Tawney. The Agrarian Problem in the XVI century. London, 1912.
⁸ «Архив Маркса и Энгельса», т. V. М., 1938, стр. 182.
⁹ G. Dubу. Op. cit.; Т.В. Franklin. History of Agriculture. London, 1948.
¹⁰ «Correspondant». Paris, 1884.
¹¹ Б.С. Урланис. Рост населения в Европе. М., 1941.
¹² F. Сursсhmаnn. Hungersnote im Mittelalter. Leipzig, 1900.
¹³ С. Walford. The famines of the world: past and present. «Journal of the Statistical Society», v. 41, № 3.
¹⁴ W. Нanаuer. Soziale Hygiene im Mittelalter. «Handworterbuch der Sozialen Hygiene». Leipzig, 1912, В. II, SS. 425—438.
¹⁵ Н. Seе. Op. cit., р. 522.
¹⁶ Ibidem.
¹⁷ См. описание положения и быта крестьян в XIV—XV вв. S. Luce. Histoire de Bertrand du Gesclin et de son temps. Paris, 1876; A. Reville. Les paysans au moyen age. Paris, 1899.
¹⁸ W. Abel. Die Wustungen des ausgehenden Mittelalters. Stuttgart, 1955.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 14416

загрузка...

Другие книги по данной тематике