Заметки о языке и стиле гомеровского эпоса

По многим вопросам, касающимся языка гомеровского эпоса, его стилистических особенностей, мы имели суждение в предыдущих главах. Здесь мы заострим внимание еще на нескольких, имеющих принципиальное значение проблемах, которые в свете исследований последних лет требуют новой, отличной от традиционных взглядов гомерологии, интерпретации.

Одна из таких проблем — определение места гомеровского языка среди греческих диалектов. Как известно, исследователи, начиная еще с античной эпохи, стараются установить, на каком греческом диалекте созданы «Илиада» и «Одиссея». Мы не имеем здесь возможности представить всю историю исследования данного вопроса.¹⁾ Отметим только, что гомеровский диалект не вмещается в рамки ни одного из известных греческих диалектов, хотя вбирает в себя, в определенной степени, черты, характерные почти для каждого из них. После расшифровки линейного-Б письма в гомерологии возникло мнение: не является ли диалект Гомера наследником койнэ — общего диалекта микенской эпохи, который развивался сначала в пределах эолийского, а затем ионийского диалектов.²⁾ На реальность подобного допущения, как будто, указывает наличие следов микенского койнэ даже в языке греческих поэтов V в. до н. э.³⁾

Прежде чем перейти к рассмотрению характера сложившегося таким образом гомеровского диалекта, скажем несколько слов о наличии в гомеровском языке слоев разных диалектов.

Сегодня можно говорить о существовании в гомеровском диалекте языковых особенностей четырех основных групп, которые возводятся к четырем греческим диалектам, засвидетельствованным письменно (линейному-Б, эолийскому, [270] ионийскому и аттическому). Примечательно, что характерные для данных слоев элементы не сконцентрированы и какой-то одной или нескольких частях поэмы. Они равномерно распределены по всему тексту поэмы. Этот факт полностью исключает объяснение данного обстоятельства теорией многоавторства.⁴⁾ Основные языковые особенности, характерные для данных слоев, проявляются в следующих деталях:⁵⁾

1. Часть засвидетельствованных у Гомера языковых фактов характерна и для языка линейного-Б. Это в первую очередь касается:

а) формы родительного падежа ед. числа имен с основой на -о, οιο;

б) неслитных форм на αων род. пад. множ. числа имен с основой на ā:

в) форм род. пад. ед. числа имен мужского рода с основой на ā, αο;

г) инструменталис на φι и т. д.

2. Языковые факты второй группы находят подтверждение в эолийском диалекте:

а) замена лабиовелярных губными; у Гомера эол. πί — συρες встречается вместе с ион. τέσσαρες («четыре»), эол. φήρ вместе с ион. θήρ («животное»);

б) окончание дат. падежа множ. числа имен с согласной основой εσσι;

в) суффикс причастия перфекта — οντ;

г) инфинитив на -μεν и -μέναι;

д) слова, в которых встречается υ вместо F — ευαδε;

е) ήμβροτον вместе с ион. αμαρτον;

ж) имя числительное ια вместе с μία;

з) ζα вместо δια (ζά-θεός);

и) очевидно формы местоимений: αμμες, αμμε и αμμι вместе с ημεις и ημιν, а υμμες, υμμε и υμμι вместе с υμεις и υμιν.

3. Что же касается ионизмов, то следует особо отметить:

а) замену ā η-ой;

б) замену формы ης 3 л. ед. числа имперф. ην формой;

в) процесс выпадения F;

г) количественный метатезис; [271]

д) рост удельного веса контракции;

е) ν — приставное;

ж) окончание σαν в III л. множ. числа вместо ν;

з) ημείς и υμεις местоимения без сильного придыхания.

4. Факты, характерные для аттического диалекта:

а) использование ου вместо εο, εου;

б) частое использование дуалиса;

в) случаи, вызванные μεταχαρακτηρισμός-ом и др.

Сложнее обстоит дело с лексикой. Большую трудность представляет определение того, на каком этапе развития языка могло быть распространено то или иное слово. Вполне допустимо, что большинство слов, которые можно считать общими для микенского и гомеровского словарей, столь же широко могли быть распространены в гомеровскую эпоху, как и в микенскую. По нашему мнению, здесь внимание следует заострить на географических и этнических терминах, использование которых в разговорном языке гомеровской эпохи исключается с исторической точки зрения. Что же касается названия отдельных предметов, то трудно допустить, чтобы поэт мог пользоваться этими словами, не будь они известны аудитории.

Здесь, как было уже отмечено, нельзя опираться лишь на археологический материал.

Говорить о непосредственно микенских источниках гомеровского эпоса, исходя только из того, что на данном этапе исследования нам неизвестно, использовался ли либо производился тот или иной предмет, названной в гомеровском эпосе и характерный для микенской культуры, и в VIII в. до н. э., неосновательно. Вполне можно допустить, что эти так называемые микенские термины продолжали жить в греческом языке VIII в. до н. э. так же, как и отдельные предметы героической эпохи, передававшиеся из поколения в поколение. Именно поэтому сегодня многие исследователи с сомнением относятся к разного рода спискам так называемых микенских терминов, засвидетельствованных у Гомера, и лишь в редких случаях признают за рядом терминов возможность их микенского происхождения.⁶⁾

Таким образом, гомеровский язык является своего рода объединителем языковых фактов, характерных для различных греческих диалектов. Вполне естественно предположить, что ни один конкретный регион Греции в VIII в. до н. э. не говорил на данном диалекте. Факт, что в речи одного человека не могли проявиться одновременно все характерные для греческих диалектов особенности, которые являлись результатом [272] сложного процесса векового развития языка. С другой стороны, также очевидно, что гомеровский эпос един и, следовательно, все эти особенности действительно были характерны для языка одного поэта. Если это так, следует думать, что в Греции VIII в. до н. э., наряду с конкретными разговорными диалектами, существовал отличный от каждого из них диалект, который можно назвать диалектом эпоса. Особенность этого диалекта в том, что он параллельно (более или менее последовательно) использовал формы, характерные для различных греческих диалектов. Вследствие этого он проявлял сходство с каждым из них в отдельности и в то же время отличался от каждого из них своим многообразием. То, что этот язык являлся не каким-то искусственным скрещением диалектов, а продуктом закономерного развития греческой поэтической традиции, подтверждается его общегреческим характером. Он, очевидно, использовал не только формы и слова, которые были характерны для диалектов современных или предшествующих ему, но и те, которые к тому времени не были засвидетельствованы, но их возникновение не исключалось структурой отдельных диалектов. Следовательно, этот язык, в отличие от отдельных диалектов, выполнял функцию общегреческого официального или литературного языка. Он был понятен жителям всех районов Греции. Именно этот универсализм и стал, очевидно, причиной его определенного консерватизма. Он не подчинялся закономерностям развития живых разговорных диалектов, а имел свои законы развития. Именно поэтому форма, однажды попавшая в этот язык, навсегда становилась его органичной составной частью. Следовательно, согласно такой специфике развития, в нем одновременно могли сосуществовать характерные для различных хронологических уровней развития греческого языка языковые факты. Поэтому то, что для отдельного конкретного диалекта со временем становилось архаизмом, для эпического диалекта еще долгое время оставалось естественной и вполне современной формой. Постоянное сосуществование традиционного и современного было одним из основных факторов гибкости и универсальности этого языка. Однако поэтический язык был органически увязан и со стихотворным размером, требующим отличного от обычной разговорной речи синтаксиса, отличных форм выражения мысли. В этом именно и кроется первоначальная причина выделения этого языка от простой разговорной речи. Благодаря этому в процессе развития и формирования данного языка постепенно создавались связанные органично со стихотворным размером формулы, удобные комбинации слов и фраз, которые также становились его составными частями. Этот язык существовал лишь в связи с [273] живым поэтическим творчеством, именно поэтому, несмотря на свою многослойность и обособленность, он всегда воспринимался как реальный, единый язык греческого эпоса. С этой точки зрения интересно следующее замечание исследователя русской устной поэзии Евгеневой А. П.: «Язык устной поэзии — это живой язык для творцов и носителей ее, а не пришедший извне или «спустившийся сверху» и механически усвоенный и усвояемый. Диалектные черты в нем — не внешняя, позднейшая оболочка, а органическая неотъемлемая сторона устного произведения, пронизывающая все его стороны. «Система» языка (грамматическая, лексическая) устного произведения — это «система» того говора, в области распространения которого она живет, но в то же время это в основных и определенных чертах и «система» русского языка в его целом, а диалектные отклонения в ней незначительны».⁷⁾

Следовательно, гомеровский язык следует рассматривать как своего рода наддиалект, который в отношение эпоса, как самостоятельного литературного жанра, постепенно становится официальным, общегреческим языком. И даже после перехода от устной традиции к письменной он длительное время не должен был подвергаться значительным изменениям. Для эпических поэтов и слушателей эпоса этот язык еще долго оставался литературным языком.⁸⁾

Естественно, встает вопрос, как представляется нам процесс формирования и распространения этого языка? Допустим, что в микенскую эпоху существовало своего рода поэтическое койнэ, распространенное по всей Греции. Следующий этап развития этого языка — это этап эолизации, который происходил или в самой Греции, или же на островах восточной Эгеиды и в прибрежных районах Малой Азии.⁹⁾ В данном случае трудно допустить, что и этот модифицированный на эолийский лад язык мог иметь масштабы койнэ, ибо в «темные века» греческие племена не были централизованы ни в культурном, ни в политическом и ни в языковом отношении.¹⁰⁾ В этот период именно усиливается процесс диалектального членения греческого языка. Если эолизация т. н. микенского поэтического койнэ и происходила в определенной области греческого мира, то сомнительно, чтобы в «темные века» результаты данного процесса могли стать достоянием одновременно всего грекоязычного населения. В это время поэтическая традиция развивалась и в других областях [274] Греции. Естественно, микенское койнэ в эпической поэзии т. н. неэолийских регионов в «темные века» не могло принять ту же эолийскую окраску. Напротив, более реально предположить, что этот период был периодом дифференциации устного поэтического языка. Однако это вовсе не исключает того, что в эолийских регионах эпическая поэзия достигла более высокого уровня развития и лучше сохранила черты общегреческого эпоса как в языковом, так и тематическом плане. Следующим этапом формирования языка греческой эпической поэзии надо считать ионийский. Как показывает изучение древнегреческого эпоса, ионийский является фактически базой эпического языка, ибо микенизмы и эолизмы в нем проявляются большей частью в т. н. формульных словах и выражениях, связанных в определенной степени с метрической структурой стиха, замена которых ионийскими формами столкнулась бы в первую очередь с трудностями метрического характера. И в данном случае следует полагать, что ионизация языка эпоса происходила в регионе распространения ионийских племен.¹¹⁾ Очевидно, ионийцы, освоив эпические традиции соседних эолийцев и других греческих племен, создают уже тот язык (и стиль) греческой эпической поэзии, который вплоть до Аполлония Родосского и Арата остается почти неизменным.¹²⁾ Следовательно, этап ионизации можно считать последним этапом формирования эпического языка. Но в чем причина того, что этот язык с такой быстротой распространился по всему греческому миру, что ионийская традиция вдруг приостановила развитие всех других локальных эпических традиций? Ведь очевидно, что и Гесиод, и авторы киклических поэм, и т. н. ранних гомеровских гимнов являются уже ионизированными поэтами, а не непосредственными продолжателями ахейской или эолийской традиции. Еще более знаменательно, что язык этих поэтов схож не только в диалектальном отношении, но и составом и структурой формул и стереотипных выражений. Конечно, немалая часть этих формул и выражений восходит к ионийскому, а не к более древним источникам. Следовательно, остается допустить, что основным источником формирования всего архаического греческого эпоса служил либо Гомер, либо какой-нибудь другой догомеровский ионийский источник (или источники). Этот процесс своего рода стилистической и языковой унификации эпоса должен бы восходить к концу IX в. до н. э., когда ионийцы начинают занимать ведущее место в греческой культуре и становятся своего рода связующим звеном между Грецией и восточными цивилизациями начала I тысячелетия до [275] н. э. Хотя к VIII в. до н. э. Греция имела довольно интенсивные взаимоотношения со многими регионами Средиземного моря, основным источником культурного влияния для нее, помимо сильной микенской традиции, все же являлись именно высокоразвитые восточные страны.¹³⁾ Так как импульсы с Востока в основном шли через ионийцев, то постепенно все ионизированное приобретало значение и форму своего рода нормы для всего греческого мира. Именно поэтому ионизированный эпос самое позднее с конца VIII в. до н. э. становится основным источником формирования греческого эпоса и вообще греческой архаической поэзии. Отсюда это поразительное языковое и стилистическое единство всей греческой поэтической продукции ранней архаики. Ионизированный наддиалект греческого эпоса со временем вытесняет все другие локальные традиции и становится общегреческой нормой. Однако, если все это так, то еще в VIII в., до окончательного завершения этого процесса, в греческой поэтической традиции должны были быть факты существенных отклонений от так называемой гомеровской нормы, восходящие к другим источникам. С этой точки зрения интересно изучение языка рассмотренного выше сосуда Нестора из Питекусы. В надписи, несмотря на ее небольшой объем, можно выделить несколько слов и словосочетаний, не находящих подтверждения в древнегреческом эпосе. Так, форма ευποτ[ος] «удобный (приятный) для питья» не подтверждается в архаическом греческом эпосе. То же самое можно сказать и о ποτήριον «сосуд». Также формула καλλιστε[φά]νο ’Αφροδίτες, несмотря на обилие эпитетов Афродиты в древнегреческом эпосе не имеет параллелей в гомеровской традиции. Эпитет καλλιστέφανος употребляется лишь в гомеровском гимне к Деметре в отношении богини земледелия καλλιστέφανος Δημήτηρ (251, 295). Немало отклонений от «гомеровской» нормы и в незначительных фрагментах древнейших греческих эпикоз, датируемых приблизительно гомеровской эпохой. О расхождениях между Гомером и современной ему традицией в употреблении эпических формул речь шла выше.

Все это, по нашему мнению, делает очевидным, что процесс языковой унификации греческого эпоса, выраженный обилием языковых и стилистических встреч в древнейших памятниках, был связан, в первую очередь, с распространением ионийского культурного влияния на весь греческий мир [276] VIII в. до н. э. и, естественно, с началом процесса письменной фиксации поэтической информации.¹⁴⁾

Сказанное относительно языка Гомера более или менее справедливо и применительно к его стилю. Как видно, греческие эпические поэты владели многими традиционными деталями, которые использовались ими в разных вариациях. Однако общий стиль их поэм, по всей видимости, в основном определяли все же художественные и стилистические принципы, характерные современной им эпохе. В данном случае эпические поэты, сознательно или подсознательно, следовали за развитием эпохи, а не за установленными традицией эпическими нормами. Их стиль, выявленный в отдельных структурах поэм, изменялся с развитием общего стиля эпохи. Мы выше уже говорили о том, что гомеровский эпос должен быть создан в VIII в. до н. э. Именно к этому периоду относится совершенствование характерного для греческого искусства геометрического стиля, а затем и его деградация. Если гомеровский эпос действительно является продуктом творчества индивидуального поэта, жившего в VIII в. до н. э., то в нем, в первую очередь, должен преобладать дух, характерный для греческого искусства той эпохи. Проследим, в какой мере стиль гомеровского эпоса соответствует стилю его же эпохи, в какой мере изменения, имевшие место в геометрическом искусстве VIII в. до н. э., аналогичны принципам, наблюдаемым в различных структурах гомеровского эпоса. С этой целью рассмотрим кратко основные стилистические черты, характерные для геометрического искусства.

После упадка микенской культуры (XII в. до н. э.) в греческом искусстве заметнее остальных начинает проявляться геометрический стиль. Истоки этого стиля, естественно, следует искать в среде самой микенской цивилизации, однако окончательное его формирование начинается лишь с эпохи так называемых «темных веков» (XI—X вв. до н. э.). Характерной чертой данного стиля была замена стилизованного орнамента с изображениями простым, но строгим геометрическим орнаментом. Если проследить за развитием этого стиля с протогеометрического периода (XI—X вв. до н. э.) вплоть до позднегеометрического (750—700), станет очевидным, что в нем выражено то, характерное именно для греческого мышления, стремление к систематизации, лаконизму и завершенности, на основе которого впоследствии возникла [277] классическая культура V в. до н. э. В отличие от протогеометричоского стиля, которому свойственно механическое приставление друг к другу геометрических орнаментов, в геометрическом искусстве происходит уже согласование (координация) друг с другом или подчинение (субординация) друг другу орнаментов и мотивов. Следовательно, в геометрическом искусстве мы имеем дело не со случайной, а с логической последовательностью элементов. Можно сказать, что мастер данного стиля в определенной мере использует метод логического анализа. Своего наивысшего развития геометрическое искусство достигло в Аттике VIII в. до н. э. Его наилучшим образцом можно считать так называемую дипилонскую керамику. Хотя на дипилонских сосудах изображены и люди, и животные, очертания столь схематичны, что их следует рассматривать в рамках геометрического орнамента. Естественно, в результате длительного процесса развития геометрическое искусство достигло полного совершенства: поразительной утонченности формы и орнамента. Это искусство вызывает ощущение удивительной завершенности, которое достигается посредством распределения орнаментов в строгой последовательности по принципу круговой композиции. Вся поверхность геометрической керамики покрыта вертикальными или горизонтальными поясами, заполненными, в свою очередь, расположенным по цепочке геометрическим орнаментом. Геометрические орнаменты одних поясов могут повторяться в других поясах, в различном объеме, возможно в несколько измененном виде. Вертикальные и горизонтальные поясы, как правило, не пересекают друг друга. Однако имеются случаи рассечения поясами друг друга, когда структура одного пояса нарушает структуру другого. Чем более развито геометрическое искусство, тем сложнее комбинации поясов. Но во всех случаях комбинации и чередования отмечены строгой симметрией. В этом специфика геометрического стиля в искусстве.¹⁵⁾ В гомерологии есть попытки сопоставить принципы прямолинейного построения действия, прямолинейного движения войск в различных сценах, расположения ахейского и троянского лагерей с плоскостными и линейными изобразительными принципами геометрического искусства.¹⁶⁾ Однако такие попытки нередко производят впечатление искусственного увязывания гомеровского эпоса с геометрическим искусством. Полностью увязать дух гомеровских поэм с геометрическим искусством — дело весьма трудное, ибо последнее своими геометрическими человечками, животными и предметами создает полный контраст с полнокровными героями Гомера, с необычайной живописностью его сцен. По нашему [278] мнению, вообще невозможно механическое перенесение принципов, засвидетельствованных в искусстве, на поэзию и литературу. И все же нельзя не отметить, что в композиции и структуре гомеровского эпоса есть много моментов, в основе которых лежат принципы, не свойственные в такой мере известным литературным и народным эпическим произведениям — необычайная симметричность, единство строгих и четких композиционных приемов. Именно в этом проявляются значительные связи Гомера с геометрическим искусством. Это и неудивительно. Ведь вся сущность геометрического искусства заключается не в использовании отдельных геометрических орнаментов, а в их распределении согласно вполне определенным композиционным принципам. Следовательно, его своеобразие, в первую очередь, определяется единством специфичных композиционных принципов, своеобразным синтаксисом. На керамической продукции VIII в. до н. э. можно выявить одновременно наличие комбинаций следующих композиционных принципов:

1) круговая композиция, имеющая в виду повторение поясов, содержащих схожие орнаменты, или орнаментов одного какого-нибудь пояса по принципу a b с d с' b' а';

2) параллельное деление, т. е. чередование поясов или орнаментов в самом поясе по принципу a b a' b'...;

3) свободное чередование — a b с...;

4) структурное деление, означающее рассечение одного из перечисленных выше типов последовательности орнаментов или поясов новыми комбинациями, что вызывает образование новой последовательности. Здесь допустимо наличие бесконечного числа вариантов: a b a' b' : е е : d e d' e' или a b c : d d : e f g и т. д.¹⁷⁾ Мы не коснемся здесь других комбинаций распределения поясов вокруг центрального пояса с изображениями, элементарной последовательности (а а а) орнаментов между поясами и т. д.¹⁸⁾ Чем заметнее процесс деградации геометрического искусства, тем интенсивнее проявляются следующие тенденции: а) усиливается удельный вес структурного деления, б) между геометрическими поясами нарушается четкое композиционное взаимоотношение, в) происходит проникновение элементов, свойственных другим стилям.

Обратившись теперь к гомеровскому эпосу, можно обнаружить в нем все эти композиционные принципы. При этом следует заметить, что, в отличие от «Илиады», для «Одиссеи» в малых структурах характерно стремление к разрушению четких композиционных принципов, хотя в ее общем [279] построении это и не чувствуется. И в искусстве геометрической эпохи деградация стиля в первую очередь коснулась малых структур и выразилась в структурных аномалиях в отдельных поясах. Анализ структурной симметрии «Илиады» и «Одиссеи», проведенный нами выше, показал, что для гомеровского эпоса характерны как круговая композиция, параллельное деление и свободная последовательность, так и структурное деление. Естественно, каждый из этих принципов в отдельности можно встретить в искусстве и поэзии разных эпох, однако совокупность этих принципов наблюдается лишь в геометрическом искусстве VIII в. до н. э. и гомеровском эпосе, созданном также в VIII в. до н. э.

Верность композиционным принципам геометрического искусства у Гомера можно выявить не только в структурах отдельных сцен и речей, в последовательности сцен и т. д., но и при рассмотрении поэм с точки зрения развития центральных мотивов. Как было выявлено в последнее время, в «Илиаде» гнев Ахилла развивается в двух фазах и в каждой из них — схожая последовательность схожих мотивов.¹⁹⁾ Если рассмотреть вопрос взаимоотношения этих мотивов с точки зрения композиционных принципов геометрического искусства, то, по нашему мнению, можно обнаружить ту же закономерность, которая была выявлена в распределении сцен симметрично расположенных блоков. Первая фаза гнева Ахилла — гнев на ахейцев — начинается в I песни и заканчивается в XVI, в которой он посылает Патрокла и мирмидонцев для участия в боях. Ее можно представить как совокупность следующих мотивов:

Вторая фаза — гнев на троянцев — начинается с момента смерти Патрокла и завершается возвращением Приаму тела Гектора: [280]

Анализ «Одиссеи» с этой точки зрения дает аналогичные результаты. Возвращение Одиссея осуществляется в трех фазах:

Как в «Илиаде», так и в «Одиссее» имеются отдельные структурные аномалии. Например, во второй фазе гнева Ахилла мотив трех тщетных просьб не разграничен четко, с точки зрения развития действия, от мотива битв с участием Ахилла и бездействий троянцев. Три тщетные просьбы являются составными сценами эпизода бедствий троянцев в действии поэмы. Так же и в реальном действии «Одиссеи»: вторая фаза рассекает первую — мирное возвращение Телемаха непосредственно следует за возвращением Одиссея на Итаку. Однако как в одном, так и в другом случаях причиной аномалии является логика развития действия. Выделение [281] трех тщетных просьб троянских героев к Ахиллу из эпизода, описывающего бедствия троянцев, было бы искусственным и неоправданным с точки зрения развития действия поэмы. Перемещением сцены мирного возвращения Телемаха перед эпизодом возвращения самого Одиссея действие «Одиссеи» потеряло бы свойственный ему драматизм и убедительность. Здесь, как и в других случаях, очевидно, что определяющей для Гомера является логика развития действия. Как показывает рассмотрение этого и связанных со структурной симметрией других моментов, установленные выше композиционные принципы для Гомера универсальны. При любом принципе выделения в поэмах отдельных структур, при любом подходе к общей структуре «Илиады» и «Одиссеи», во всех случаях — одинаковое композиционное видение, своеобразное и единое ощущение симметричности. Это же, как было уже отмечено, указывает на то, что гомеровские поэмы связаны органично с одной личностью и с одной эпохой.

Думается, что во многих случаях именно этими композиционными принципами, а не «типичностью» обуславливается частота повторений, взаимоотражений в гомеровском эпосе. С этой точки зрения значительными представляются результаты исследования Ломанна. Выявив в построении отдельных речей и сцен «Илиады» единство композиционных принципов, исследователь делает заключение, что соответственно тому или иному аспекту в поэме можно выделить «общий знаменатель», указывающий на поэтические принципы «Илиады». Среди них самым значительным является повторение, принцип, вытекающий из техники связывания отдельных частей. Что же касается двух остальных — тематической экономии, которая опирается на аспект распределения информации, и техники строительных кубиков (Baukasten-Technik), вытекающей из морфологическо-архитектонического аспекта, то они, по сравнению с первым, имеют второстепенное значение. Ломанн показывает, что «взаимосвязи» и «взаимоотражения» в «Илиаде», которые планомерно учитываются в поэтической концепции Гомера, выполняют определенную функцию. «Пример (первоисточник) и его отражение скомпонированы один за другим (aufeinander-zu-komponiert), один является образцом, парадигмой другого».²⁰⁾ Для данного композиционного принципа Ломанн применяет термин «парадигматическое взаимоотражение». Однако два взаимоотражающих момента одновременно являются и взаимообусловленными; следовательно, между ними двусторонняя связь. После этого, из рассмотрения отдельных частей гомеровского эпоса явствует, что многие стилистические [282] особенности, которые считают спецификой языка формул, имеют вполне определенную поэтическую нагрузку.²¹⁾ Наличие этих композиционных принципов в поэмах Гомера было подтверждено и нашим анализом распределения информации, структурной симметрии поэм, проведенным выше.

Среди многочисленных стилистических особенностей гомеровского эпоса специально следует выделить сравнения. Можно с уверенностью сказать, что обилием и многообразностью высокохудожественных сравнений гомеровский эпос занимает совершенно особое место в греческой литературе. Что только не привлекается для характеристики сравниваемого предмета или героя: мир животных и растений, огонь и стихии природы, звездное небо и широкое море, сцены охоты и мирного труда и т. д. Мир гомеровских сравнений настолько многообразен и сложен в структурном отношении, что до последнего времени нет окончательного ответа даже на один из основных вопросов: по принципам устной или письменной поэзии строятся гомеровские сравнения, традиционны они или индивидуальны? За последние годы вышло несколько специальных работ, авторы которых стараются доказать, что гомеровские сравнения должны рассматриваться в рамках устного эпического творчества.²²⁾ Что же является основным доказательством устного характера сравнений? По мнению Скотта, «при исследовании можно выделить два момента, которые помогут найти в сравнениях изолированно неизменяемые единицы устной поэзии: 1) повторяющиеся сравнения, 2) метод распространения сравнения».²³⁾ Автор указывает на довольно частые случаи повторения в гомеровском эпосе кратких сравнений в одной и той же метрической позиции. (Так, например, между буколическим диайресисом и концом строки в – ⌣ ⌣ – ⌣ метрической позиции ηυτε νεβροί употребляется 3 раза, δαίμονι ισος — 3 и т. д.). Однако особое значение придает он повторению т. н. больших сравнений. В гомеровском эпосе восемь таких случаев:

1. «Ил.» V.782 = «Ил.» VIII.256. Люди вокруг Диомеда, Аякс и Гектор сравниваются со львами плотоядными.

2. «Ил.» V.860-61 = «Ил.» XIV.148-49. Рев Арея и Посейдона сравнивается с криком девяти или десяти тысяч мужей.

3. «Ил.» VI.506-11 = «Ил.» XV.263-68. Парис и Гектор, устремляющиеся в бой, сравниваются с конем. [283]

4. «Ил.» XI.548-555 = XVII.657-664. Аякс и Менелай, уходящие в бой, сравниваются с гонимым львом псами.

5. «Ил.» XIII.389-93 = XVI.482-86. Асий и Сарпедон, павшие на поле битвы, сравниваются с дубом, тополем и сосной.

6. «Од.» IV.335-50 = «Од.» XVII.126-41. Здесь повторение объясняется тем, что Телемах повторяет слова Менелая в XVII.

7. «Од.» VI.232-35 = «Од.» XXIII.159-62. Одиссей, после принятия ванны, сравнивается с серебряным предметом, обрамленным золотом.

8. «Ил.» IX.14-15 = XVI.3-4. Агамемнон и Патрокл, льющие слезы, сравниваются с горным потоком, проливающим воды (низвергающимся) с утеса.

По мнению автора, даже если допустить, что повторение некоторых сравнений вызвано желанием поэта подчеркнуть сходство между отдельными сценами, все же остается ряд случаев, в которых повторение сравнений трудно объяснить поэтическими условностями. То, что одно и то же распространенное сравнение может встречаться в двух разных сценах, является доказательством независимого происхождения этих сравнений. Следовательно, они не связаны органично с какими-то конкретными эпизодами или моментами и не созданы специально для них, а являются заранее сформировавшимися поэтическими единицами, которыми может пользоваться поэт в процессе устного слагания отдельных сцен. Эти сравнения, используемые в типичных ситуациях, аэд так же хранит в памяти, как и различные эпические формулы. Еще одним доказательством устного характера гомеровских сравнений Скотт считает метод их конструирования, распространения маленьких групп уподобляемых слов, связанных с определенной метрической позицией, в большие завершенные картины. В этих случаях механизм конструирования сравнений, несмотря на множество вариаций, не меняется у Гомера. Все это, вместе с фактом тесной связи определенных групп сравнений с определенным типом сцен, дает исследователю возможность говорить об устной природе гомеровских сравнений.²⁴⁾

Проблема гомеровских сравнений требует специального исследования. Поэтому мы постараемся изложить здесь нашу точку зрения лишь на вопрос происхождения этих сравнений.

С самого же начала следует заметить, что почти все исходные положения сторонников устного происхождения [284] сравнений Гомера, на наш взгляд, грешат неправильной с методологической точки зрения постановкой вопроса. Устное происхождение сравнений нельзя доказать ни одним из выдвинутых сторонниками oral poetry аргументов. Так, относительно повторения гомеровских сравнений (чаще сравнений, образованных из небольших групп слов-формул, реже передающих законченные картины) можно сказать следующее: то, что сравнения типа «подобно птице», «подобно богу» и т. д. могут повторяться бесконечное число раз, ибо они являются сравнениями-формулами, которые отражали т. н. стандартные ассоциации, не вызывает особых возражений и у сторонников «устного Гомера». Следовательно, их использование в эпосе еще ничего не может доказать. Что же касается т. н. больших сравнений, то факты повторения вовсе не указывают на их формирование устным путем, а напротив, они, думается, говорят именно о существовании фиксированного текста. Лишь этим можно объяснить дословное, без малейших текстуальных изменений, повторение обширных сравнений. То, что поэт мог заранее продумать фиксированные варианты сравнений для определенного типа сцен, вовсе не означает, что он — обязательно устный поэт. Подобная предварительная работа над образом является характерной чертой, в первую очередь, для письменной литературы. Не должны вызывать удивления и факты повторения этих сравнений у Гомера, ибо, как было выше отмечено, поэт не избегает вообще повторений. Хотя следует отметить, что во всем гомеровском эпосе лишь три-четыре случая повторения больших сравнений без какой-либо осознанной поэтической функции.²⁵⁾

То же самое можно сказать и о принципе конструирования и распространения сравнений у Гомера. Выше мы отмечали, что в самой структуре гексаметра заложена необходимость конструирования словосочетаний, формульных выражений. Наряду с этим следует учесть, что каждое конкретное сравнение является фактически реализацией универсальной логической модели сравнения. Эта модель может быть реализована на совершенно различных уровнях, начиная от несложного уподобления и кончая комплексными сравнениями. Так как в сравнениях обычно участвует определенный круг единиц, наделенных функцией сходства, будь это ως, ισος, εοικώς, ηύτε или др., которые можно назвать элементами сходства, эти сравнения в структурном отношении не отличаются большим разнообразием. Следовательно, сам механизм конструирования этих сравнений мог заставить поэта, [285] употребляющего не совсем естественный для греческого языка стихотворный размер, пользоваться несколько однообразными методами при формировании и распространении сравнений. Однако в данном случае следует отличать друг от друга сравнение-формулу (или языковый штамп), дающую стандартный образ, и сравнение, рисующее нестандартный образ. Так, Скотт в качестве примера распространения сравнения приводит следующие места из «Илиады»:

τους εξηγε θύραζε τεθηπότας ηυτε νεβρούς,
δησε δ’οπίσσω χειρας ευτμηιτοισιν ιμασι.
Вывел из волн, обезумленных страхом, как юных оленей;
Руки им сзади связал разрезными, крутыми ремнями».

(XXI.29-30)

ως οι μεν κατα αστυ πεφυζότες ηυτε νεβροι
ιδρω απεψύχοντυ πίον τ’ακέοντο τε δίψαν·
«С ужасом в город вбежав, как олени младые, трояне
Пот прохлаждали, пили и жажду свою утоляли».

(XXII.1-2)

Здесь ηυτε νεβρούς (οί) («как молодые олени») формы используются в качестве уподобляемого (Б) в двух разных сценах. Ассоциацию молодых оленей в первом случае вызывает страх троянцев перед Ахиллом, во втором — образ более сложный, здесь к страху присоединяется бег, утоление жажды и т. д. Но как в одном, так и в другом случае Б образует формульное выражение, которое принимает участие и в формировании других сравнений гомеровского эпоса. И вот в IV.240-249 на базе этого формульного выражения заметно расширяется Б, делая тем самым более комплексными взаимоотношения с А (уподобленным):

’Αργειοι ιόμωροι, έλεγχέες, ου νυ σέβεσθε:
τίφθ' ουτως εστητε τεθηπότες ηυτε νεβροί,
αι τ’επει ουν εκαμον πολέος πεδίοιο θέουσαι,
εστασ’ ουδ’ αρα τις σφι μετα φρεσι γίγνεται αλκή
ως υμεις εστητε τεθηπότες, ουδε μάχεσθε.

«Аргоса вои, стрельцы презренные, нет ли стыда вам?
Что пораженные страхом, как робкие лани, стоите?
Лани, когда утомятся, по чистому бегая полю,
Купой стоят, и нет в их персях ни духа, ни силы, —
Так, пораженные, вы здесь стоите и медлите к бою».

(IV.242...) [286]

В данном случае сравнение, как отдельный художественный образ, приобретает полную независимость и индивидуальность. Хотя в его основе А (воины) и Б (молодые олени) уподобляются друг другу по тому же традиционному признаку— страху, но расширение Б делает эти линии уподобления более сложными и разнообразными. Именно поэтому, данное сравнение, как художественный образ, в отличие от простой формулы ηυτε νεβρός(οί), больше не повторяется в гомеровском эпосе.

Думается, уже тот факт, что Гомер может расширить традиционную формулу в Б до совершенно индивидуального образа уподобляемого, говорит о том, что здесь мы не имеем дело с устной техникой. В конечном счете в основе каждого сравнения мы можем найти простое существительное, которое является своего рода формулой. Ибо неожиданность ассоциации возникает не путем введения в сферу сравнения какого-то неизвестного и фантастического предмета, а посредством выявления в обычных предметах и явлениях совершенно новых, незамеченных точек соприкосновения. Именно поэтому, говоря о технике расширения сравнений Гомером, следует обратить внимание не столько на механизм построения сравнений, частоту повторения в них отдельных формул и выражений, а на степень самобытности самого художественного образа — сравнения с семантической и эстетической точек зрения.

По нашему мнению, при суждении о сравнениях, как и в других случаях, к Гомеру следует подходить как к поэту, который искусно, мастерски соединил, слил воедино традиционное и индивидуальное. Нельзя отрицать того, что в его поэмах много традиционных, бытовавших в устном творчестве сравнений; однако при этом много и совершенно оригинальных, сугубо индивидуальных, поражающих глубиной поэтического видения и неисчерпаемостью ассоциаций. Именно в них, а не в стандартных и обычных уподоблениях, раскрывается в полной мере поэтическая сила индивидуального творца. Это т. н. комплексные сравнения. В них процесс сравнения не ограничивается характерным для обычной схемы уподоблением А и Б по какому-то одному, легко доступному для ассоциации признаку, подобно древневосточной литературе, или малым сравнениям-формулам самого гомеровского эпоса. Так называемые большие сравнения Гомера являются продуктом индивидуального поэтического ассоциативного мышления. «То, что лежит на ассоциативной поверхности психики, уже амортизировано и лишено эффекта неожиданности. Однако поэтическая фантазия позволяет обнаружить новые черты, свойства предметов. Для этого объект должен находиться в движении, в котором раскрываются [287] его завуалированные признаки. Эти черты — мгновенно возникающие при определенной ситуации — становятся сферой уподобления».²⁶⁾ Такие сравнения исследователь категории сравнения Т. В. Квачантирадзе называет ситуационными: «Ситуационным» мы называем именно такое сравнение, когда основные члены уподобляются друг другу в сфере признака только с помощью вспомогательных слов. При таком сравнении каркас — основные члены схемы — эстетически может быть невыразительным, но заполненный определяющими и вспомогательными словами, он уже принимает вид мощного поэтического образа».²⁷⁾ И, действительно, возьмем к примеру хотя бы уже рассмотренное выше сравнение в сцене всеобщего оплакивания Гектора из «Илиады» (XXII.408...).

    «Кругом же граждане
Подняли плач; раздавалися вопли по целому граду.
Было подобно, как будто, от края до края, высокий
Весь Илион от своих оснований в огне рассыпался».

Здесь трудно выделить просто уподобленное (А) и уподобляемое (Б), ибо вся картина оплакивания Гектора и горя троянцев сравнивается с Илионом, охваченным огнем. Как было указано выше, здесь смысл сравнения более глубок — поэт явно имеет в виду, что смерть Гектора фактически означает гибель Илиона. Возьмем другое сравнение («Ил.» XIII.240...):

«Идоменей же, поспешно пришел к благосозданной куще,
Пышным доспехом покрылся и, взявши два крепкие дрота,
Он устремился, перуну подобный, который Кронион
Махом всесильной руки с лучезарного мечет Олимпа,
В знаменье смертным: горит он, летя, ослепительным блеском, —
Так у него, у бегущего, медь вокруг персей блистала».

И в данном случае то же самое. Здесь главное не в том, что вступление героя в битву сравнивается традиционно с огнем и блеском, а в том, что сравнение своим ситуационным характером передает цельный поэтический образ, далекий от схематизма и поверхностности устной техники. Вполне возможно, что подобное сравнение поэт мог использовать и в другом случае, когда дело касалось вступления в бой другого героя. Но примечательно, что Гомер проявляет стремление к индивидуализации каждой отдельной сцены. Несмотря [288] на то, что в «Илиаде» — большое количество эпизодов вступления героев в битву, данное сравнение больше не повторяется. То же самое можно сказать и о других сравнениях, казалось бы используемых в типичных случаях и содержащих традиционные объекты уподобления: огонь, блеск, лев и т. д. Эти сравнения могут быть схожи составом компонентов, но они никогда не повторяются (за исключением указанных выше нескольких случаев). Следовательно, говоря об индивидуальности или традиционности гомеровских сравнений, мы, в первую очередь, должны рассматривать их как художественные образы, а не как сумму традиционных элементов.

Подлинным художественным образом можно считать именно ситуационное сравнение, которое, как правило, существует лишь в письменной литературе. Устному поэту не требуются подобные сравнения, ибо он не думает об индивидуализации каждой отдельной сцены, его больше интересует общая линия повествования. Использование же ситуационного сравнения можно объяснить лишь стремлением поэта к индивидуализации отдельных эпизодов, сцен, образов, к размещению их в соответствующем контексте визуальных, акустических или психологических ассоциаций. Вспомним сравнение, приведенное в сцене поглощения Скиллой спутников Одиссея:

«Как рыболов с каменистого берега длинносогбенной
Удой кидающий в воду коварную рыбам приманку,
Рогом быка лугового их ловит, потом, из воды их
Выхватив, на берег жалко трепещущих быстро бросает.
Так трепетали они в высоте, унесенные жадною Скиллой.
Там перед входом пещеры она сожрала их, кричащих
Громко и руки ко мне простирающих в лютом терзаньи».

(«Од.» XII.251)

Или комплекс сравнений в сцене выжигания глаза у Циклопа:

«Кол обхватили они и его острием раскаленным
Втиснули спящему в глаз, и с конца приподнявши, его я
Начал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель,
Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнями
Острый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он.
Так мы его с двух боков обхвативши руками, проворно
Кол свой вертели в пронзенном глазу: облился он горячей
Кровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови;
Яблоко лопнуло; выбрызгнув глаз на огне зашипевши.
Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,
В воду металл (на огне раскаливши его, чтоб двойную [289]
Крепость имел) погружает, и звонко шипит он в холодной
Влаге; так глаз зашипел, острием раскаленным пронзенный».

(IX.382...)

Безусловно, эти сравнения могли возникнуть лишь в поэзии индивидуального творца, тщательно чеканившего свои художественные образы и фиксирующего их письменным путем.

На то, что гомеровские сравнения не являются элементами традиционного стиля, указывает и языковый анализ сравнений. В частности Шипп²⁸⁾ и Ли²⁹⁾ на основе анализа гомеровских сравнений пришли к выводу, что язык сравнений сравнительно поздний. Это они, особенно Ли, объясняют тем, что часть гомеровских сравнений является более поздним добавлением к тексту. Однако в данном случае, более реальным кажется объяснение Хойбека: «Совершенно естественно, что в повествовании о героической жизни, и в первую очередь о битвах, Гомер довольно широко использует языковый материал, который уже до него был сформирован и использовался при описании подобных событий, в то же время, сравнения, рисующие картины современного ему мира, раскрывали перед ним возможность и даже необходимость говорить собственным языком; не следует удивляться тому, что именно в сравнениях более часты употребления поздних форм, неологизмов, выражений из негероической области».³⁰⁾ Так или иначе, ясно одно, что сравнения и с языковой точки зрения не могли принадлежать к так называемому формульному, традиционному фонду языка эпоса.

У нас нет возможности остановиться здесь и на других стилистических особенностях гомеровского эпоса.³¹⁾ Они детально и глубоко рассматриваются в монографии А. Ф. Лосева.³²⁾ Многие стороны гомеровского стиля исследованы также в книгах Н. Сахарного,³³⁾ И. Шталь.³⁴⁾ [290]

¹⁾ Для обзора ср. 67.

²⁾ Ср. 67, стр. 134...

³⁾ Ср. 38.

⁴⁾ Ср. 67, стр. 134...

⁵⁾ Ср. 125; Пальмер в 129; 67; 118; 198; 319б и др.

⁶⁾ Для обзора 67; 254; 194а.

⁷⁾ Приводим по 41.

⁸⁾ Ср. также 67.

⁹⁾ Ср. 67; 198.

¹⁰⁾ Ср. 374.

¹¹⁾ Ср. 198, стр. 66.

¹²⁾ Ср. 319б.

¹³⁾ Ср. 103а.

¹⁴⁾ Что же касается аттицизмов в гомеровском языке, то их наличие можно объяснить в некоторых случаях инициативой более поздних переписчиков, влиянием так называемой аттической редакции гомеровского текста. В последнее время в гомерологии были попытки выявления в тексте «Одиссеи» дорийского окончания родительного падежа (176а).

¹⁵⁾ О геометрическом стиле см. 374; 396; 392, стр. 187...

¹⁶⁾ К обзору 396, стр. 87...; 294.

¹⁷⁾ Ср. также 392, стр. 187...

¹⁸⁾ Для обзора ср. 392, стр. 187...

¹⁹⁾ 258, стр. 277...

²⁰⁾ 258, стр. 187.

²¹⁾ 258, стр. 185.

²²⁾ 241; 364а; 299.

²³⁾ 364а, стр. 127.

²⁴⁾ 364а, стр. 96...

²⁵⁾ Этого не отрицает и сам Скотт.

²⁶⁾ 46а, стр. 26...

²⁷⁾ 46а, стр. 27. Из данной работы мы пользуемся в основном терминологией: уподобленный (А) и уподобляемый (Б), ситуационное сравнение и т. д.

²⁸⁾ 368.

²⁹⁾ 247а.

³⁰⁾ 194а, стр. 209. Интересно анализируются гомеровские сравнения в 57а, стр. 139... Автор умело показывает индивидуальное в гомеровских сравнениях.

³¹⁾ В последнее время в гомерологии были сделаны серьезные попытки критики «Закона хронологической несовместимости» Зелинского. Ср. 241.

³²⁾ 48.

³³⁾ 57а.

³⁴⁾ 72а.