Введение

Основой «гомеровского вопроса» является проблема единства «Илиады» и «Одиссеи». Это вполне естественно, ибо все наше суждение о гомеровском эпосе может быть более или менее достоверным лишь в том случае, если нам удастся ответить на главный вопрос — действительно ли существуют единые поэмы — «Илиада» и «Одиссея», созданные по единому поэтическому плану и концепции, или же единство этих поэм лишь внешнее, в действительности же они являются результатом объединения произведений разных поэтов. Естественно, подобный вопрос и подобные сомнения могли возникнуть лишь у исследователя, отдаленного от эпохи создания поэм, эпохи полулегендарной и во многом покрытой мраком. Изучение античных источников показывает, что подобный вопрос не возникал в древней Греции. Для эллинов Гомер являлся вполне конкретным поэтом, с именем которого была тесно связана слава создания «Илиады» и «Одиссеи». Правда, эта слава иногда являлась причиной того, что Гомеру приписывались и другие произведения, но в таких случаях, обычно, высказывались и противоположные мнения, подкрепленные более или менее убедительными аргументами. Однако это вовсе не означает, что греки классической и эллинистической эпох знали больше о личности или о веке Гомера, чем мы. Основой их веры являлась традиция и возможность сопоставить гомеровский эпос с другими греческими эпическими произведениями, о которых мы, к сожалению, знаем очень мало. И что самое главное — у них была возможность непосредственного восприятия гомеровских поэм, ибо в них была раскрыта сама греческая душа. Следовательно, сознательно или подсознательно эллины лучше всех чувствовали особую силу воздействия гомеровской поэзии. Именно этим и объясняется то обстоятельство, что древнейшие греческие авторы, произведения которых в фрагментарном или полном виде дошли до нас, не интересовались установлением того, едины ли гомеровские поэмы. Хотя известно, что изучением биографии Гомера и отдельных вопросов, затронутых в поэме, занялись, самое позднее, уже [9] в VI веке до н. э.¹⁾ Естественно, если бы в то время в Греции существовали какие-либо сомнения касательно единства «Илиады» и «Одиссеи», то это, безусловно, отразилось бы в источниках. В этой связи интересно отметить, что Геродот, который является первым достоверным информатором греческой культуры и истории, старается, на основе замеченной им разницы между «Илиадой» и «Киприями»,²⁾ доказать негомеровское происхождение «Киприй». Это указывает на то, что ему было известно мнение, согласно которому Гомеру приписывалось авторство «Киприй». В то же время Геродот нигде не старается оспаривать или поставить под сомнение авторство «Илиады» и «Одиссеи».³⁾ Из этого, очевидно, можно сделать вывод, что ему не была известна точка зрения, согласно которой поэмы отделялись бы друг от друга или же считались плодом коллективного творчества. Естественно, говоря о вере греков в единство поэм, нельзя забывать и следующего обстоятельства. Фактически, если не считать Аристотеля, у нас нет ни одного прямого сведения о том, что греки доэллинистической эпохи, сопоставляя гомеровские поэмы с другими эпическими произведениями, особое внимание уделяли композиции или структуре эпоса. Однако изучение памятников греческой литературы дает возможность предположить, что Гомер оказывал влияние на греческих поэтов и писателей не только в чисто информативном, но и в композиционном и поэтическом плане. С этой точки зрения особое внимание заслуживает изучение творчества Эсхила, который, если верить Афинею, сам подчеркивал свою зависимость от Гомера: ,,Ουδ’ επί νουν βαλλόμενος το του καλου και λαμπρου Αισχύλου, ος τάς αυτου τραγωδίας τεμάχη ειναι ελεγεν των ‘Ομήρου μεγάλων δείπνων".⁴⁾

Влияние Гомера заметно и в греческой лирике, и у Геродота, и у самого Платона.⁵⁾ Нам трудно судить о том, сколь [10] были заинтересованы греческие философы VI—V вв., и в особенности софисты, вопросами композиции гомеровских поэм. Во всяком случае, несомненно то, что Гомер служил неизменным источником иллюстраций многих их положений. Как показывает один из фрагментов оксиринхского папируса, согласно схолиям XXI.240, у Протагора было довольно меткое замечание по поводу структуры эпизода битвы в последних, песнях «Илиады»: «Протагор говорит, что для деления битвы⁶⁾ создан следующий эпизод борьбы Ксанфа со смертным, чтобы она (битва) перешла в битву богов».⁷⁾ Этот фрагмент указывает на то, что Протагор интересовался построением отдельных сцен гомеровских поэм. Платон, диалоги которого донесли до нас первую систематизированную информацию о греческом философском мышлении VI—V вв., ввиду своей специфической точки зрения на поэзию и поэтов (поэзия — подражание подражания), не уделяет должного внимания вопросам поэтики гомеровского эпоса. Хотя он часто высказывает свое восхищение поэзией Гомера, но в созданной им теоретической модели государства поэтам, в том числе и Гомеру, нет места. И все-таки в диалогах Платона высказана не одна интересная мысль по поводу Гомера и его поэм. Анализ использованного Платоном богатого иллюстрированного материала указывает на то, что для него творчество Гомера ограничивалось «Илиадой» и «Одиссеей».⁸⁾

Первый греческий автор, взгляд которого на Гомера дошел до нас в более или менее полном виде, — Аристотель. Правда, от специально посвященных Гомеру трудов, объединенных позже в шести книгах под общим заглавием ’Απορήματα ‘Ομερικά или τα ‘Ομήρου προβλήματα,⁹⁾ до нас дошло лишь несколько десятков цитат, но зато мы имеем его «Поэтику». В ней Аристотель очень подробно рассуждает о вопросах единства гомеровского эпоса. Нам неведомо, насколько оригинален Аристотель в своих суждениях, но одно можно сказать с уверенностью: Аристотель лучше всех новых и старых исследователей отметил то основное и специфическое, что характерно для гомеровской поэтики, дал оптимальное решение проблемы единства гомеровского эпоса. Если воззрения Аристотеля на гомеровский эпос были более или менее правильно поняты античной эстетикой и не вызывали споров, то в гомерологии нового времени Аристотелю долгое [11] время не уделяли должного внимания. И лишь сейчас, после тщательного анализа гомеровского эпоса на протяжении целых десятилетий, стало ясно, насколько точно определил Аристотель драматическое и художественное единство поэм.

Мы постараемся рассмотреть два места из «Поэтики» Аристотеля, в которых, по нашему мнению, яснее всего сформулированы интересующие нас положения. Рассуждая об единстве фабулы, Аристотель отмечает: «Фабула бывает едина не тогда, когда она вращается около одного (героя), как думают некоторые: в самом деле, с одним может случиться бесконечное множество событий, даже часть которых не представляет никакого единства. Точно так же и действия одного лица многочисленны, и из них никак не составляется одного действия. Поэтому, нам кажется, заблуждаются все поэты, которые написали «Гераклеиду», «Тесеиду» и тому подобные поэмы: они полагают, что так как Геракл был один, то одна должна быть и фабула. Гомер, как впрочем выгодно отличается (от других поэтов), так и на этот вопрос, по-видимому, взглянул правильно, благодаря ли искусству, или природному таланту: именно, творя «Одиссею», он не сотворил всего, что случилось с героем, например, как он был ранен на Парнасе, как притворился сумасшедшим во время сборов на войну, — ведь никакой необходимости (или) вероятия, чтобы при совершении одного из этих событий совершилось и другое; но он сложил свою «Одиссею», а равно и «Илиаду», вокруг одного действия, как мы его [только что] определили.

Следовательно, подобно тому как и в прочих подражательных искусствах единое подражание есть подражание одному [предмету], так и фабула, служащая подражанием действию, должна быть изображением одного и притом цельного действия, и части событий должны быть так составлены, что при перемене или отнятии какой-нибудь части изменялось и приходило в движение целое, ибо то, присутствие или отсутствие чего не заметно, не есть органическая часть целого».¹⁰⁾

Эту же точку зрения развивает и уточняет Аристотель, рассуждая о драматическом построении фабулы эпического произведения:

«Относительно же поэзии повествовательной и подражающей посредством гексаметра ясно, что в ней, как и в трагедиях, фабулы должно составлять драматичные, относящиеся к одному целому и законченному действию, имеющему начало, середину и конец, чтобы производить свойственное ей удовольствие, подобное единому и цельному живому [12] существу; она не должна походить на обыкновенные повествования, в которых неизбежно является не одно действие, а одно время — все, что случилось в это время с одним или многими и что имеет между собой только случайные отношения. Как, например, одновременно произошло морское сражение при Саламине и битва карфагенян в Сицилии, нисколько не ведущие к одной и той же цели, так и в последовательности времени иногда случается (одно) событие после другого, для которых нет никакой единой цели. Однако же почти большинство поэтов делают эту (ошибку). Поэтому, как мы уже сказали, Гомер и в этом отношении представляется божественным в сравнении с другими: он не замыслил сотворить (сложить) всю войну, хотя она имела начало и конец, так как (фабула) сделалась бы чересчур большой и нелегко обозримой, или, хотя и умеренных размеров, но запутанной пестрою вереницей событий. И вот, выбрав одну ее (войны, событий) часть, он воспользовался многими эпизодами из других частей,¹¹⁾ например, каталогом кораблей и другими эпизодами, которыми он производит членение¹²⁾ поэмы. А прочие сочиняют поэмы относительно одного лица, [13] вращаются около одного времени и одного раздробленного действия, каковы творцы «Киприй» и «Малой Илиады».¹³⁾

Подводя итог приведенным выше пассажам «Поэтики», уже неоднократно рассмотренным и во многом дискуссионным, можно сделать следующий вывод. По мнению Аристотеля, едина та фабула, в которой одно деяние (действие) с необходимостью или вероятием вызывает другое. Следовательно, эти деяния будут настолько органично связаны, с одной стороны, друг с другом, а с другой — и с целой фабулой, что достаточно легкого прикосновения к любому из них, как целое будет разрушено. Но не каждый поэт знает этот секрет единства фабулы. Исключением является Гомер, которому удалось в своих поэмах развернуть единую фабулу. Следовательно, в этой фабуле деяния органично связаны друг с другом. Но как должен поступить поэт, если при этом желает дать информацию и о цельном событии или о деянии героя, лишь частью которых является единая фабула? И здесь, по мнению Аристотеля, Гомер является образцом. Если поэту нужно дать полную информацию о цельном событии (скажем, о войне), он должен поступить в подражание Гомеру. Гомер избрал фабулой один эпизод Троянской войны, который с драматической точки зрения имеет начало, середину и конец, следовательно, в нем действия органично связаны друг с другом. Что же касается тех эпизодов, которые дают нам информацию о Троянской войне в целом и не связаны непосредственно с деяниями единой фабулы в драматическом смысле, то они имеют целью лишь членение единой фабулы. Следовательно, они не служат развитию действия и их наличие или отсутствие в поэмах, исходя из единства действия, является совершенно незаметным. Так, в фабулу «Одиссеи» поэт не внес эпизоды ранения Одиссея на Парнасе или симуляцию им сумасшествия. Именно поэтому присутствие этих эпизодов (например, о ранении Одиссея на Парнасе говорится в XXII песни поэмы, но этот эпизод не связан органично с развитием действия, а служит лишь членению одной из основных частей фабулы — омовения ног) или их отсутствие (например, в поэме не упомянуто о прикидывании Одиссея сумасшедшим) совершенно незаметно для единства действия.¹⁴⁾ Таким образом удается Гомеру, с одной стороны, [14] развернуть единую с драматической точки зрения фабулу, не нарушая единства действия, а с другой — дать дополнительные сведения о других деяниях цельного события, частью которого является единая фабула. Этим Гомер выделяется из числа остальных эпических поэтов, будь это авторы «Киприй» или «Малой Илиады», «Гераклеиды» или «Тезеиды». Они (эти авторы) передают события подобно историкам. В своих произведениях они стараются полностью осветить деяния героев или определенный отрезок времени, что лишает их поэмы драматического единства.

Итак, в поэмах Гомера Аристотель видит попытку изобразить цельное событие посредством связанного с ним конкретного явления. Сгруппированные вокруг этого конкретного явления, не связанные друг с другом во времени многочисленные эпизоды воссоздают цельную картину самого события.¹⁵⁾

В дальнейшем мы сможем убедиться, насколько правильно определил Аристотель композиционные особенности гомеровского эпоса.

Однако сведения Аристотеля значительны и в другом отношении. Аристотель — первый дошедший до нас автор, который показал принципиальную разницу между Гомером и другими эпическими поэтами. Этому факту надо отдать должное при исследовании проблемы формирования гомеровских поэм.

Как было уже сказано, взгляд Аристотеля на органичное единство гомеровских поэм был более или менее правильно понят древнегреческими и римскими писателями и филологами.¹⁶⁾

С эллинистической эпохи начинается значительный перелом в изучении гомеровского эпоса. Интенсивного развития в этот период достигает филологическая наука. [15]

Перед александрийскими филологами, которые взялись за издание гомеровских поэм, встал вопрос выбора. Вероятно, в их распоряжении находилось большое количество рукописей гомеровских поэм, в которых наблюдались значительные текстуальные расхождения. В такой ситуации издателям следовало критически оценить многочисленные версии, чтобы затем иметь возможность установить текст, наиболее близкий, по их мнению, к гомеровскому варианту. Именно этим и был обусловлен критический подход александрийских филологов к отдельным частям гомеровского текста. По сей день их аргументы принимаются во внимание. Достаточно просмотреть античные схолии гомеровских поэм, чтобы стало ясным, что еще в эллинистическую эпоху Аристархом, Аристофаном Византийским и др. была поставлена под сомнение принадлежность Гомеру отдельных частей «Илиады» и «Одиссеи», которые вызывают скептицизм и у некоторых современных исследователей. Но александрийским филологам гомеровские поэмы представляются в основном едиными произведениями, созданными одним поэтом. Не смогли поколебать это мнение т. н. разъединители (χωρίζοντες) — Ксенон и Гелланик, которые уже в эллинистическую эпоху высказали мнение, что «Илиада» и «Одиссея» созданы двумя разными поэтами. Это предположение не поддержал ни один из видных филологов того времени, а Аристарх даже написал специальное исследование, чтобы опровергнуть мнение Ксенона (προς το Ξένωνος παράδοξον). Подобное же отношение к гомеровскому эпосу было в Риме, впоследствии и в Византии.¹⁷⁾ После того, как Европа вторично открыла Гомера, как и греческую культуру вообще, «Илиада» и «Одиссея» вновь привлекли внимание образованной общественности.

Первым исследователем-гомерологом нового времени является французский писатель Франсуа Геделин, он же аббат д'Обиньяк. Основой его теории служили античные источники и, в первую очередь, сведения Цицерона (De orat. III, 34, 137) о том, что редакция Писистрата (в VI в. до н. э.) привела гомеровские поэмы в порядок и придала им данный вид. В своей работе (Conjectures académique ou dissertation sur l'Iliade), написанной в 1664 г. и изданной лишь в 1715 г., д'Обиньяк выставил серьезные аргументы против единства гомеровского эпоса. По его мнению, в «Илиаде» нет ни единого плана, ни единой темы, ни соответствующего вступления или концовки. К тому же поэма перегружена длинными и утомительными речами, батальными сценами. Но наряду с [16] этим д'Обиньяк не мог не заметить всей прелести подлинной поэзии, для объяснения которой он предлагает следующую теорию: сначала существовали многочисленные, независимые друг от друга малые стихи или песни, которые сами по себе были едиными. Эти произведения принадлежали разным, нередко довольно талантливым певцам. В результате деятельности редакции Писистрата эти песни были объединены в поэмы; в этом процессе пришлось создать дополнительные части, которые по своим художественным качествам во многом уступали т. н. прапесням. Д'Обиньяк не исключал возможности того, что подобную работу мог проделать и полулегендарный Ликург двумя столетиями раньше до Писистрата. Что же касается самого Гомера, то, по мнению д'Обиньяка, это имя обозначало целую группу «слепых поэтов», создателей ранних песен, а не конкретную личность.

Близкое к этому мнение высказал итальянец Джамбатист Вико. Не лишены интереса и мнения некоторых других писателей и ученых того же периода, однако перечень всех их завел бы нас слишком далеко.

Несмотря на то, что порой вся эта интерпретация гомеровского текста и древних сведений была ошибочна и тенденциозна, можно с уверенностью сказать, что именно она подготовила основу подлинно филологическому изучению гомеровского эпоса.¹⁸⁾

Тщательное изучение гомеровского эпоса в новой Европе, можно сказать, начинается с немецкого ученого Ф. А. Вольфа, который в 1795 году напечатал свою знаменитую «Prolegomena ad Homerum», оказавшую большое влияние на развитие всей последующей гомерологии. Вольф не считал возможным окончательное формирование поэм до деятельности комиссии Писистрата и утверждал наличие в них эпических частей, созданных поэтами разных эпох, в том числе и самим Гомером. Будучи блестящим для своего времени филологом, Вольф прекрасно понимал мощь и силу гомеровских поэм, и весьма убедительно доказывал, что создать подобные поэмы нельзя было без использования письменности. Во времена Вольфа деятельность Гомера относили к периоду не позднее X—IX вв. до н. э., а древнейшие греческие надписи датировались лишь VII в. до н. э. Следовательно, в противовес весьма распространенному мнению, «Илиада» и «Одиссея» не могли быть созданы в эпоху Гомера. Вольф писал: «Весь наш вопрос исторический и критический, он вытекает из фактов, а не из желаний...» «...Искусствам любовь, но уважение — истории». И действительно, «заслуга Вольфа состояла в том, что он [17] вывел Гомера из сферы поверхностных спекуляций и утвердил его историческое изучение на прочной почве и основе».¹⁹⁾ Сколь велико было влияние Вольфа в Европе, станет понятным, если принять во внимание то обстоятельство, что до Вольфа никто специально не пытался доказать единство гомеровских поэм, ибо мнение общественности о поэмах и их авторе было в основном столь единодушным, что не возникала такая необходимость. Но когда в Европе настало время переоценки общепринятых истин, то дух эпохи нашел свое выражение в начинании Вольфа. На протяжении не одного десятка лет ученые тщательно и с увлечением искали языковые и смысловые расхождения в гомеровских поэмах и накопили такое их множество, что была потеряна всякая надежда на возрождение единого Гомера. Сторонники единства ввиду своих непоследовательных аргументов на протяжении довольно длительного периода выглядели слишком бледными. Не смогли внести перелома в гомерологию ни Фр. Шиллер, ни И. В. Гёте, ни Фр. Гегель своей искренней верой в единство поэм, ни В. Ницш, Ф. Ф. Соколов, Т. В. Аллен, Э. Дреруп и другие довольно вескими унитаристическими наблюдениями.

С течением времени теория Вольфа видоизменилась, но каждый ее последователь, верный аналитической основе, исключал как единство «Илиады» и «Одиссеи», так и их принадлежность одному и тому же поэту. Эта точка зрения подкреплялась и «теорией песен» К. Лахманна, который в «Илиаде» видел объединение самостоятельных отдельных песен; и «теорией распространения» Г. Германна, согласно которой поэмы сформировались путем постепенного распространения «пра-Илиады» и «пра-Одиссеи», теорией его последователя Дж. Грота, который «пра-Илиадой» считал поэму о гневе Ахилла — «Ахиллеиду», а известную нам «Илиаду» — результатом внесения в «Ахиллеиду» отдельных песен; а также более или менее значительными теориями Фика, Кирхгофа, Лифа, Марри и других. Нужно отметить, что теория А. Кирхгофа о построении «Одиссеи» с некоторым видоизменением и по сей день пользуется успехом у аналитиков. По Кирхгофу, сначала «Одиссея» состояла лишь из отдельных частей I и V песен, из VI-IX, из частей XI и XIII, т. е. из истории возвращения Одиссея. Позднее другой поэт добавил часть XIII, XIV песнь и XVI-XXIII.296 (это место Аристарх считает концом собственно «Одиссеи») и распространил странствия Одиссея, что сохранилось в более или менее неизменном виде в IX-XII. Вслед за этим некий «обработчик» (Bearbeiter) добавил [18] Телемахию (I-IV) полностью, XV песнь, конец XXIII и XXIV песнь целиком.²⁰⁾

В начале века всю эту работу блестяще обобщил У. Виламовиц-Мёллендорф, который обосновал почти каждую теорию аналитиков и представил «Илиаду» как единство различных по характеру и времени возникновения эпических единиц — малых песен, малых поэм, из которых возникла «пра-Илиада», и вставленных в нее дополнительно отдельных песен. Виламовиц не исключал существования Гомера, так как, по его мнению, «одно бесспорно. Действительно должен был жить в одно время некий поэт Гомер, творчество которого произвело такое большое впечатление на людей, что ему приписали «Илиаду», «Фиваиду», а затем почти все значительные эпические произведения. Он должен был действительно что-то сделать, чтобы довести людей до этого».²¹⁾ Именно этому поэту Гомеру и приписывает Виламовиц формирование основной части «Илиады». Правда, он использовал разные поэтические произведения и фрагменты, но главная заслуга в создании поэмы принадлежит Гомеру.

По словам Виламовица, «свое произведение он создал не простым склеиванием и складыванием частей; поэма отлично построена, несмотря на то, что многие места принадлежат другим и чувствуется разница в стиле, подобно тому как колонны раннехристианских базилик были привезены из разных старых построений, и поэтому местами возникала потребность в дополнительных частях».²²⁾ Эта древняя поэма должно быть сохранилась в I-VII, XI-XVII, XXI-XXIII песнях современной «Илиады». Она имела, очевидно, свою концовку, которая утеряна. После этого поэма претерпела определенные изменения, например: финальную сцену, в которой была описана гибель Ахилла, некий поэт заменил отправлением Приама к Ахиллу и их примирением (XXIV) и, наконец,, еще один поэт внес дополнительно две самостоятельные поэмы — «Посольство Агамемнона к Ахиллу» (IX) и «Долонию» (X) и создал им специальную подготовительную часть (VIII).²³⁾ Еще раньше Виламовиц высказал свое мнение о построении «Одиссеи», что фактически являлось блестящим развитием теории Кирхгофа.²⁴⁾ Но позднее он несколько усложнил и видоизменил свой взгляд на «Одиссею».²⁵⁾ Но и здесь Виламовиц не изменил своей основной концепции, что современная [19] «Одиссея» является плодом деформации ранее существовавшей единой поэмы. В своих исследованиях Виламовиц обобщил все то, что, по его мнению, указывало на участие в формировании поэм разных поэтов, будь то текстологические или языково-стилистические расхождения. Следовательно, он сформулировал свои аналитические принципы и фактически показал все возможности анализа. Но в то же время Виламовиц на основе остроумного и глубокого филологического анализа выявил композиционное единство поэм. Этим самым он наметил новый путь унитаристам — доказать единство поэм посредством детального филологического анализа.

Именно с этого времени, наряду с участившимися экспериментами аналитиков, все больше внимания стали привлекать и труды сторонников единства гомеровского эпоса. Хотя еще в 1934 г. Дж. Марри заявлял: «Не осталось ни одного унитариста, кроме Дрерупа», но это замечание не соответствовало истине, так как вслед за значительными унитаристическими исследованиями Э. Дрерупа²⁶⁾ в 1930 году вышла в свет не менее интересная работа С. М. Боуры,²⁷⁾ которая представляла заслуживающие внимания аргументы в защиту единства гомеровского эпоса.²⁸⁾

Но подлинный перелом в гомерологии вызвала знаменитая книга В. Шадевальдта об «Илиаде»²⁹⁾ (1938). На основе анализа отдельных мест и отдельных песен Шадевальдт установил одну весьма значительную закономерность — даже самые отдаленные друг от друга места «Илиады» органически взаимосвязаны между собой и без учета одного трудно понять другое. Более того, в каждой песни «Илиады» завершается и вместе с тем подготавливается то, чем эта песнь связана с другой. И лишь X песнь — «Долония» стоит особняком. XI песнь Шадевальдт считает объединяющей все нити действия: «XI песнь «Илиады» в том виде, в каком она дошла до нас, является узловой во всей поэме. Отсюда мы можем созерцать конец. Отсюда же мы можем узреть и начало. Эта песнь — начало нового дня, начало новых кровавых битв. Здесь прокладывают пути все великие замыслы поэмы».³⁰⁾

Подобная трактовка поэмы пролила свет на многие необъясненные до той поры особенности «Илиады». Этим В. Шадевальдт почти исключил деятельность интерполяторов и различных поэтов в формировании «Илиады», исключив и [20] возможность участия компилятора, ибо в противном случае была бы необъяснимой столь органичная взаимосвязь между отдельными частями поэмы. Эту связь чувствовал и Гёте. В 1827 году в письме к Эккерманну он писал: «Вольф разрушил Гомера, но ничего не смог поделать со стихом, так как у этого стиха необычайная сила, подобно героям «Валгаллы», которые утром разрубают друг друга на части, а к обеду воскресшие вновь садятся за стол». Доказав на основе детального анализа органичную связь между отдельными частями поэмы, Шадевальдт в то же время показывает, сколь органично эти части сливаются с целым, с общей архитектоникой поэмы. Принципы построения действия и представления явлений и героев «Илиады», по Шадевальдту, весьма напоминают принципы классической греческой драмы.

Так как вопрос об единстве поэмы стал вполне реальным, то столь же реальным стал и вопрос об ее авторстве. Автором поэмы В. Шадевальдту представляется Гомер, однако не все в ней он считает плодом поэтической фантазии певца. Он учитывает те ранние эпические формы и уходящие в прошлое традиции, которые пришлось переработать Гомеру согласно своей поэтической концепции. Тайна величия Гомера — в конкретной исторической основе. Он (Гомер) находится на распутье развивающегося великого будущего и еще живого великого прошлого. Начало и конец воплотились в одном; он представляет древних героев с исключительным почтением и в это же время вкладывает в них новое значение, соответственно идеалам народа, стоящего на пути омоложения».³¹⁾ Работа В. Шадевальдта изменила соотношение сил в гомерологии. После паузы, вызванной Второй мировой войной, появляется множество исследований, которые еще больше убеждают нас в композиционном единстве «Илиады». Но, наряду с этими, вновь встречаются и работы аналитического толка. Следует отметить, что Шадевальдт и многие современные исследователи не считают «Одиссею» столь органически единой поэмой, как «Илиаду». В наши дни эти поэмы рассматриваются обычно в определенном отрыве друг от друга.

Для большей ясности при исследовании проблем единства гомеровского эпоса мы воспользуемся этим же принципом. [20]

¹⁾ Так, по греческим источникам, еще в VI в. до н. э. Феаген Реагинский первый написал о Гомере. Начиная с этого времени о поэмах Гомера высказывались Стесимброт, Антимах и др. (Ср. Vorsokr. 8, 1; а также 316, стр. 26...).

²⁾ Герод. II, 116-117. Дело касается противоречия между «Киприями» и «Илиадой» в вопросе о протяженности и маршруте путешествия Елены.

³⁾ Геродот не совсем уверен в том, принадлежит ли Гомеру также и поэма «Эпигоны» (IV, 32).

⁴⁾ Афин. 8, 347е. Вопрос об отношениях Эсхила к Гомеру с языковой точки зрения в последнее время детально рассмотрел Сидерас (369: см. также 76).

⁵⁾ Об этом см. ниже.

⁶⁾ Имеется в виду битва XX-XXII песен.

⁷⁾ Vorsokr. 80 А 30. Ср. также 290, стр. 159.

⁸⁾ Ср. 245; 259. Об оценке гомеровского эпоса Платоном см. подробно в 50а. стр. 75...

⁹⁾ Для обзора см. 316, стр. 92...

¹⁰⁾ Поэт. 1451а, 16-35 (гл. VIII), приводится по переводу В. Г. Аппельрота, с незначительными поправками.

¹¹⁾ В том, что в предложении νυν δ' 'εν μέρος απολαβών επεισοδίοις κέχρηται αυτων πολλοίς, οίον νεων καταλόγω και αλλοις в форме αυτων Аристотель подразумевает «из других дел (событий) войны» или «из других частей войны», Никау не соглашается с современными интерпретаторами «Поэтики». По его мнению, если мы примем данную интерпретацию то получится, «что Гомер всю остальную часть войны представляет лишь посредством эпизодов. Однако именно «каталог кораблей» не является подходящим примером подобной техники. В ней отражение той части войны, которая не представлена в «Илиаде», крайне ограничено» (290, стр. 168).

Нам кажется, что исследователь не прав. Дело в том, что «каталог кораблей», если подойти к нему строго формально, действительно больше соответствует началу воины, чем ситуации, описанной в «Илиаде». Достаточно отметить, что каталог дает перечень предводителей кораблей и самих кораблей (αρχους αυ νηων ερέω νηάς τε προπάσας «Ил.» II, 493), в то время как эти данные вовсе не соответствуют развитию действия в «Илиаде» — устроению войск в Скамандрской долине на десятом году войны. Напротив, то, что показывает соответствие с описанными в «Илиаде» явлениями, производит лишь впечатление дополнительных данных в каталоге. Именно поэтому, в данном случае перед нами действительно великолепный пример того, как вносит поэт эпизод, соответствующий началу войны, в фабулу «Илиады», как приурочивает его к действию поэмы (ср. подробно 25, стр. 10; особенно стр. 73).

¹²⁾ διαλαμβάνειν в данном случае лучше перевести как «членение» (gliedern, to divide). Об этом см. 290, стр. 155... ср. также 85, стр. 217.

¹³⁾ Поэт. 145а 17-1459b2 (гл. XXIII). Перевод В. Г. Аппельрота слегка изменен.

¹⁴⁾ Соответствующее место VIII главы «Поэтики» уже давно вызывает споры. Некоторые считают, что Аристотель упустил из внимания то обстоятельство, что о ранении Одиссея на Парнасе поэма дает нам сведения (XIX, 392-466) или же он пользовался другим текстом, в котором отсутствовал данный эпизод. Другие же думают, что в данном случае Аристотель имеет в виду лишь фабулу поэмы, в которой нет ни одного из этих эпизодов (исходя из аристотелевского понимания единства фабулы), следовательно, они не являются органичными частями цельной структуры поэмы (ср. 1486, стр. 298...; 85, стр. 116...). Некоторые предлагают чтение слова απαντα в эмфасисе и интерпретацию данного места так, будто здесь идет речь об отсутствии в поэмах Гомера сцен такого типа, такого класса вообще, а не конкретно ранения Одиссея на Парнасе (124, стр. 186...). На наш взгляд, в данном случае следует учитывать, что чуть ниже, в той же глазе Аристотель употребляет формы προσόν «наличие» («присутствие») и μή προσβόν «отсутствие», имеющие непосредственное отношение к его мнению об этих двух эпизодах.

¹⁵⁾ Ср. также 1486, стр. 581...

¹⁶⁾ Это касается как филологов эллинистической эпохи, так и авторов специальных трактатов о поэтике: Горация, Псевдо-Лонгина и др.

¹⁷⁾ Обзор вопроса с интересными наблюдениями представлен в 316. Ср. также 55.

¹⁸⁾ Этот период развития гомерологии в последнее время довольно интересно представил Ф. Кодино (128, стр. 16...).

¹⁹⁾ 349, стр. 374.

²⁰⁾ 227; для обзора см. 31, стр. 49.

²¹⁾ 398, стр. 374.

²²⁾ 398, стр. 324.

²³⁾ Теория Виламовица об «Илиаде» представлена в 398.

²⁴⁾ 397.

²⁵⁾ 399.

²⁶⁾ 143; 144.