ОКТЯБРЬСКИЙ (ИВАНОВ) ФИЛИПП СЕРГЕЕВИЧ. Командующий Черноморским флотом и Амурской флотилией

   9 (21) октября 1899 года в крестьянской семье Сергея Ивановича и Прасковьи Васильевны Ивановых родился сын, окрещенный Филиппом. Никто из жителей деревни Малое Богоявленье (Лукшино), что в Старицком уезде Тверской губернии (ныне Старицкий район Тверской области), и не предполагал, что на свет появился будущий флотоводец^[298].



   По другим данным, родился Филипп 12 (25) октября. В семье было трое сыновей и две дочери; прокормить всех с маленького участка было невозможно, и зимой отец, а затем и сыновья подрабатывали. Жизнь мальчика начиналась трудно: пять лет пастушком у помещика и только четыре – в сельской школе. 15-летним Филипп отправился на заработки в Шлиссельбург. Сначала был мальчиком на побегушках, затем, несмотря на молодость, – кочегаром на пароходе. Две навигации юноша ходил в рейсы, зимой изучал механизмы, весной 1918 года стал помощником машиниста, а в декабре добровольцем поступил на Балтийский флот. Членом партии большевиков стал в 1917 году. Участвовал в Гражданской войне на Балтике и Севере. С ноября 1918 по июнь 1919 года моряк служил кочегаром на посыльном судне «Озилия» («Азилия»), с июня по октябрь 1919 года – на транспорте «Секрет»^[299].

   Не раз Филипп приходил в гости к брату Матвею. Тот служил на одном из кораблей эскадры. В одном из визитов юноша попал под ночной налет английской морской авиации, в котором брат погиб. Эта ночь стала боевым крещением моряка. В сентябре 1919 года ему пришлось креститься в морской купели, когда шлюпка с эсминца «Самсон», на котором служил матрос, затонула на Неве^[300].

   В 1919–1920 годах Иванов окончил Машинную школу Балтийского флота. В июне-ноябре 1920 года он служил кочегаром на учебном судне «Океан»^[301]. Затем моряк стал машинистом на Севере (на вспомогательном крейсере «Лейтенант Шмидт»^[302]). Тогда начинали создавать Морские силы Северного моря на базе Северо-Двинской флотилии. Однако вскоре моряк тяжело заболел тифом, затем в отпуске провел период Кронштадтского мятежа. После «фильтрации» признанного благонадежным Филиппа Иванова вернули на Балтику и назначили на линейный корабль «Гангут» машинистом^[303].

   На «Гангуте» моряк служил в августе-октябре 1921 года^[304]. В октябре 1921 года Филиппу представилась возможность учиться. С группой из 25 человек его от политуправления Балтийского флота направили в Петроградский коммунистический университет. В университете изучали, кроме политических наук, ораторское искусство, физиологию, анатомию и многое другое. Курс моряк окончил с отличием, был произведен в политработники и, как отличник, стал работать в политическом аппарате Морских сил Советской России. В августе 1722 года молодого политработника направили начальником агитпропа политотдела Морских сил Северного моря. В 1924 году его избрали членом Архангельского райкома ВКП(б). Тогда же Филипп Сергеевич сменил фамилию на Октябрьский в честь Великой Октябрьской социалистической революции и женился в Архангельске на Марии Николаевне, дочери портнихи^[305].

   Летом 1725 года по предложению командования способный молодой моряк поступил на параллельные курсы при Военно-морском училище имени М.В. Фрунзе. Так начинался путь Ф.С. Октябрьского к званию флотоводца. Учился он на параллельных курсах с октября 1925 по октябрь 1928 года. В мае 1928 года Октябрьский блестяще окончил училище. С мая по сентябрь юноша был стажером помощника командира тральщика «Клюз», приобрел опыт управления кораблем, участвовал в боевом тралении. Ему предложили командование сторожевым кораблем «Пионер», но молодой командир не решился и просил дать в командование катер. В том же году он был назначен командиром торпедного катера. Катером Октябрьский командовал с сентября 1928 по ноябрь 1929 года, затем до ноября 1930 года – группой катеров, далее до января 1931 года – дивизионом катеров, а потом до июня 1932 года – отрядом торпедных катеров Морских сил Балтийского моря. За четыре года командования торпедным катером, затем дивизионом и отрядом катеров моряк получил немалый опыт. Тем временем началось создание Тихоокеанского флота. На Дальний Восток отправляли наиболее подготовленных командиров, которым предстояло осваивать новый театр. Среди них оказался и Октябрьский. 11 мая 1732 года он со своими катерами прибыл во Владивосток. С июня 1932 по октябрь 1933 года Октябрьский служил командиром и военкомом отряда торпедных катеров, затем до февраля 1938 года – командиром и военкомом бригады торпедных катеров Тихоокеанского флота^[306].

   Требовалось создавать базы, мастерские, строить жилье. Молодой командир решительно взялся за работу. Его старание и умение заметили. Через два года, в 1934-м, Октябрьский уже командир бригады торпедных катеров Тихоокеанского флота, еще через год его наградили за успехи в боевой и политической подготовке бригады орденом Красной Звезды. Из моряков, начинавших службу в этом первом соединении Тихоокеанского флота, многие стали флагманами или известными катерниками. А комбриг, за шесть лет научивший подчиненных плавать в любых условиях, получил новое ответственное задание. В конце лета 1937 года он сдавал бригаду.

   1937 год… Исчезали в застенках руководители флотов и армий. На их место назначали способную молодежь. Так в конце августа Ф.С. Октябрьский оказался на высоком посту.

   В 1934 году японские войска вышли к Амуру. Инциденты, случавшиеся на реке, могли перерасти в конфликт. При таких обстоятельствах Октябрьского направили на Краснознаменную Амурскую флотилию. Он сменил арестованного летом 1937 года И.Н. Кадацкого-Руднева. Кадацкий-Руднев немало сделал для развития флотилии, за что его в 1935 году наградили орденом Красной Звезды. Но заслуги не спасли флагмана. Октябрьскому приходилось работать в условиях, когда то одного, то другого моряка арестовывал особый отдел. В феврале 1938 года Октябрьскому присвоили звание флагмана 2-го ранга и назначили командующим. Командовал флотилией он с февраля 1938 по март 1939 года, участвовал в боевых действиях в районе озера Хасан (1938)^[307].

   Начавшийся 29 июля 1938 года инцидент на озере Хасан разросся в столкновение японских и советских войск. По-боевому была развернута и Краснознаменная Амурская военная флотилия. Под командованием Октябрьского отряд кораблей флотилии вышел к устью Сунгари в готовности нанести удар в тыл противника. Несмотря на требование командования препятствовать высадке японцев только маневрированием кораблей, командующий на свой страх и риск приказал командирам в случае попытки неприятеля форсировать Амур не допускать высадку, действуя огнем и маневром^[308].

   После кампании жизнь на флотилии, вмерзшей в лед, не затихала. Кроме ремонта, продолжалась учеба. Флагман применил новую методику учений, приближенную к боевой обстановке. Бывший флагманский артиллерист писал об этой методике: «В учении участвовали все: порт, мастерские, различные службы и прочие обеспечивающие организации. Если во время учений предполагалось проводить артиллерийские стрельбы, минные постановки, траление, то на каждый корабль выдавалось все необходимое. Если, например, данный монитор должен стрелять по берегу, то, чтобы личный состав корабля не мог заранее догадаться по боезапасу, какая именно стрельба предстоит – по береговым, морским или зенитным целям, выдавался боезапас на все виды стрельб. На мониторе не знали также, на каких плесах он будет стрелять. Расстановка мишеней, выбор момента стрельбы были делом штаба руководства и обеспечивающих служб»^[309].

   Особенно важно было для действий на реке знание фарватеров. Флотилия училась взаимодействию с сухопутными войсками. Выучку флотилии высоко оценивали прибывавшие из центра проверяющие. Потому в 1939 году, когда флагман 2-го ранга делегатом XVIII съезда ВКП(б) находился в Москве и был избран членом Ревизионной комиссии ЦК, его ожидало новое назначение – командующим Черноморским флотом.

   Командующим флотом моряк был с 25 марта 1939 по 23 апреля 1943 года. 3 апреля 1939 года Октябрьского произвели во флагманы 1-го ранга, 4 июня 1940 года – в контр-адмиралы^[310].

   Черное море позволяло плавать круглогодично. Приходилось заниматься вопросами кораблестроения и судоремонта, развитием портов и баз, заботиться об укреплении с суши Севастополя и о досуге моряков…

   Начинали с элементарного порядка. Позднее Октябрьский писал: «Стоило больших усилий, чтобы в течение 1939–1940 годов приучить командный состав жить строго по уставу, чтобы в любое время 50 процентов командиров и сверхсрочников были на корабле. И если командир сходил на берег, то чтобы на корабле находился его старпом»^[311].

   До того нередко бывало, что все командиры в воскресенье оставляли корабли.

   В июне 1940 года командующего вызвали срочно в Москву. В кабинете Сталина обсуждали директиву о вступлении войск в Бессарабию. Иосиф Виссарионович интересовался составом румынской флотилии на Дунае и поручил Октябрьскому готовить флот на случай действий у берегов Черного моря и на Дунае. Письменных директив дано не было. Воевать не потребовалось, но с июня 1940 года у флагмана прибавилась новая забота: в составе флота была сформирована Дунайская флотилия. В связи с присоединением Молдавии к СССР страна получила выход к Дунаю. Потребовалось развивать новую систему базирования, приводить в порядок доставшиеся от Румынии суда, готовить моряков к возможным боевым действиям. Через много лет адмирал писал: «Не подлежит сомнению, что если бы не было Дунайской военной флотилии… если бы Бессарабия находилась в руках Румынии, то немцы подошли бы к Одессе, а возможно, и взяли бы ее не в октябре 1941 г., а еще в июле»^[312].

   В послевоенных записках, которые готовил флагман, он писал о том, что, кроме Севастополя, на Черном море не было оборудованных баз. Даже в Севастополе не существовало управления главной базы. Октябрьский считал, что командующий должен иметь командный пункт в любой базе, чтобы из нее управлять флотом. Ничего из этого не существовало. Октябрьский отмечал недостаточный район плавания эсминцев, затруднявший их использование вдали от баз, недостатки в действиях торпедных катеров, долгое отсутствие гидролокаторов и радиолокаторов на кораблях флота. В частности, он узнал, что гибель подводных лодок на позиции объясняется использованием радиолокации противником^[313].

   Энергичная деятельность флагмана была замечена. 21 мая 1941 года его произвели в вице-адмиралы^[314].

   Главным делом оставалась боевая подготовка, направленная на борьбу с морскими силами противника. В августе 1940 года нарком обороны маршал С.К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников направили Сталину и Молотову записку о развертывании вооруженных сил СССР. Для Черноморского флота были поставлены задачи:

   «а) постановкой минных полей, действиями подводных лодок и авиации затруднить проход неприятельскому флоту в Черное море;

   б) активными действиями Черноморского флота уничтожить прорвавшийся в Черное море флот противника;

   в) активно оборонять наши берега от прорвавшегося в Черное море надводного флота вероятных противников;

   г) не допускать высадки десантов на берега Черноморского побережья в Крыму и на Кавказе;

   д) активными действиями, и прежде всего авиации, постановкой мин с воздуха вести постоянную борьбу с морским флотом противника и особенно в Мраморном море;

   е) прочно обеспечивать с моря фланг Юго-Западного фронта;

   ж) в случае выступления Румынии уничтожить румынский флот и прервать ее морские сообщения;

   з) в случае выступления Турции нанести поражения ее флоту, прервать здесь ее морские сообщения, разрушить гавань Трапезунд».

   Документ объявлял, что итальянский флот будет иметь основные действия на Черном море^[315].

   Из этих положений, в меру сил и возможностей, исходили и перед началом, и в начале войны. Кроме того, высадка немецких парашютистов на острове Крит в мае 1941 года заставила советское командование озаботиться и обороной Крыма от атаки с воздуха^[316].

   В Генштабе к весне 1941 года благодаря действиям разведки знали состав плана «Барбаросса» и готовили планы разгрома германских войск в течение 10–15 дней на территории Польши и Чехословакии^[317]. Однако серьезных изменений в плане действий на Черном море не внесли, хотя было известно, что действия неприятельского флота на Черном море не предусмотрены. Вероятно, эти сведения считали настолько секретными, что о них не оповещали даже высшее командование флота. Поэтому войну на Черном море готовили и начинали по прежним планам, с минными постановками и обороной берегов от нападения неприятеля.

   На флоте, несмотря на пакт о ненападении с Германией, были уверены в неизбежности войны и готовились к ней. Об этом свидетельствует изданный перед войной приказ командующего Черноморским флотом:

   «В связи с появлением у наших баз и побережья подводных лодок соседей и неизвестных самолетов, нарушающих наши границы, а также учитывая всевозрастающую напряженность международной обстановки, когда не исключена возможность всяких провокаций, приказываю:

   1. При нахождении в море всем кораблям особо бдительно и надежно нести службу наблюдения, всегда иметь в немедленной готовности к отражению огня положенное оружие.

   2. О всякой обнаруженной подводной лодке, надводном корабле и самолете немедленно доносить с грифом «Фактически»^[318].

   14 июня 1941 года, ранее, чем обычно, были начаты общефлотские учения. Корабли стреляли снарядами и торпедами, ставили и тралили минные заграждения, высаживали десант на западное побережье Крыма и поддерживали его артиллерийским огнем^[319].

   Учения, завершившиеся 19 июня 1941 года, показали высокую готовность флота. Уже через три дня, с началом войны, черноморцы подтвердили эту готовность, когда открыли огонь по атаковавшим Севастополь самолетам.

   В ночь на 22 июня в штаб флота пришла шифрограмма о переходе на оперативную готовность № 1. Приказ был быстро выполнен, и налет не застал флот врасплох. Донесение Октябрьского о начале войны первым поступило в Москву, где еще надеялись оттянуть начало военных действий.

   Чтобы решиться отдать приказ встретить неизвестные самолеты огнем после строгих указаний не поддаваться на провокации, требовалось немалое мужество. Позвонивший ночью из Москвы Берия объявил донесение Октябрьского паникерским. Не сносить вице-адмиралу головы, если б он ошибся^[320].

   Позднее Маршал Советского Союза Г.К. Жуков отмечал в записках, что Черноморский флот стал одним из первых объединений, организованно встретивших нападение^[321].

   Противнику не удалось с помощью постановки донных неконтактных мин заградить вход в севастопольские бухты.

   Начались военные будни. Филипп Сергеевич занимался минными постановками и формированием морских бригад, ремонтом кораблей и эвакуацией населения. Не ограничиваясь оборонительными действиями, уже в 15.00 22 июня он телеграфировал в наркомат ВМФ: «Немецкие самолеты непрерывно безнаказанно бомбят Измаил. Румынские мониторы уничтожают погранзаставы, а наша авиация ничего не делает. Прошу бомбить Тульча, Исакча, аэродромы противника»^[322]. Вскоре корабли эскадры обстреляли нефтехранилища в Констанце, авиация бомбила промыслы в Плоешти, в море развернулись действия подводных лодок.

   Подготовленная в предвоенные годы Дунайская флотилия явилась единственным объединением, которое во взаимодействии с сухопутными войсками заняла часть неприятельской территории и удерживала ее, пока ее флангу не стали угрожать наступающие войска противника. Уже утром 22 июня корабли флотилии вступили в перестрелку с батареями Галаца.

   Командующему приходилось заниматься вопросами сбережения и опознавания своих кораблей, плавания кораблей строго по протраленным фарватерам, поддержанием боеготовности, борьбой со слухами о десантах, которые отнимали время, и нарушениями скрытности переговоров по телефону. Потребовалось срочно усиливать зенитное вооружение кораблей, разгадывать секрет магнитных мин и вырабатывать меры борьбы с ними, рассредоточить склады боеприпасов.

   Октябрьский после войны выступал против постановки минных заграждений у своих баз. В воспоминаниях он писал: «Зачем нужно было с первых дней войны ставить минные заграждения? Против кого их ставили? Ведь противник-то сухопутный, он на море имеет главным образом авиацию да торпедные катера, которым мины – не помеха. И вот, несмотря на то что мины будут больше мешать нам, чем противнику, заставили нас ставить мины, на которых больше погибло своих кораблей, чем противника. У нас одних эсминцев погибло три: «Дзержинский», «Смышленый», «Совершенный»^[323].

   Не один Октябрьский считал, что минные заграждения ставить у Севастополя не было необходимости. Однако 22 июня нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов приказал ставить мины. С 23 июня по 21 июля Черноморский флот поставил в районе Севастополя, Одессы, Керченского пролива, Новороссийска, Туапсе, Батуми и озера Устричное 7300 мин и 1378 минных защитников, то есть более половины запасов минного оружия. На минах подрывались свои боевые корабли и транспортные суда. Мины мешали маневрированию кораблей. Октябрьскому пришлось организовать траление мин, чтобы расширить фарватеры^[324].

   Особую тревогу вызывали ложные донесения разведки. Уже в начале июня Октябрьский сообщал Кузнецову, что на Черном море 10–12 неприятельских подводных лодок. Сразу же после авианалета на Севастополь был организована противолодочная оборона портов (противолодочные сети и боны, патрулирование кораблей и авиаразведка). Для той же цели были использованы 8 из 12 подводных лодок, высланных в море. В июне-июле разведданные сообщали неверные сведения о возможном прибытии в Дарданеллы итальянской эскадры, об ожидании прибытия итальянских эсминцев в болгарские порты и т. п., о движении немецких подводных лодок по Дунаю, о прибытии в Констанцу и Варну германских кораблей и моряков^[325]. Вся эта дезинформация заставляла не только расходовать моторесурсы кораблей и самолетов, но и тратить силы и средства для противодесантной обороны от нападения с моря и воздуха.

   В частности, вечером 23 июня из штаба Дунайской военной флотилии поступило неверное сообщение о выходе из Констанцы 6 эсминцев и миноносцев. Посланные на перехват лидер и 2 эсминца противника не обнаружили. Второй выход к острову Змеиный (Фидониси) в ночь на 9 июля для поиска и уничтожения якобы шедших с десантом транспортов также оказался бесполезным^[326].

   Более того, такая ориентировка нервировала людей. Летчики обнаруживали многочисленные подлодки, подводники пробовали по ошибке атаковать свои подводные корабли, а на суше от бойцов истребительных батальонов поступали сообщения о высадке морских и воздушных десантов, вскоре опровергнутые. Но сообщения продолжались, и Октябрьскому приходилось принимать меры и докладывать в Москву о несуществующей угрозе. В первой декаде июля он выслал дополнительно 5 подводных лодок и требовал от командиров военно-морских баз и соединений усилить бдительность на случай морского или воздушного десанта, так как поступили от агентуры сведения о выходе из портов Болгарии и Румынии 37 судов с войсками. Такие сведения, поступавшие в Москву, заставили наркома ВМФ 13 июля предупредить Военный совет Черноморского флота о возможности активных действий противника. Нарком писал, что «…оборона побережья на ближайшие дни должна считаться основной задачей Черноморского флота». Подобные указания поступали и позднее^[327].

   Из активных действий начала войны следует отметить обстрел Констанцы в ночь на 26 июня лидерами «Москва» и «Харьков», которые должны были действовать под прикрытием крейсера «Ворошилов» с 2 эсминцами и при поддержке авиации. Обстрел оказался удачным. Артиллерийским огнем были подожжены нефтесклад в порту и поезд с боеприпасами. Однако при действии на минном поле подорвался и погиб лидер «Москва»^[328]. Октябрьский после войны считал неверным, что для обстрела Констанцы послали лидеры, действовавшие на минном поле. Он полагал более подходящим вести обстрел с крейсеров, вооруженных дальнобойными пушками. Так и было сделано в ноябре 1942 года при обстреле базы в Сулине^[329].

   Уже в июле Октябрьский решил просить командование флота ремонт производить в Севастополе, чтобы не гонять корабли в Николаев. Скоро вопрос решился сам собой, ибо фронт дошел до Николаева. 15 августа был оставлен Николаев, 21 августа – Очаков.

   4 июля командующий отправил на Кавказ бригаду крейсеров и бригаду эсминцев, приказав части их быть в часовой, а остальным – в трехчасовой готовности. То же относилось к кораблям, остававшимся в главной базе^[330].

   Так как не хватало оружия для ополчения, приходилось собирать охотничьи ружья и малокалиберные винтовки.

   17 июля последовал приказ наркома ВМФ – выводить Дунайскую флотилию в Одессу. До того Октябрьский старался задержать ее на реке до последнего момента. Флотилия оставила Дунай 20 июля, после обеспечения переправы войск. А в Одессе объявили боевую готовность № 1.

   5 июля командующий получил приказ о формировании Азовской флотилии. 20 июля последовало решение Государственного Комитета Обороны об организации Азовской флотилии.

   26 июля впервые использовали для атаки Констанцы истребители-бомбардировщики, которые к цели доставили под крыльями ДВ-3. 4 самолета сбросили 2 тонны бомб. Неприятель так и не понял, откуда они взялись.

   В начале августа впервые после начала войны многие корабли вышли на боевую подготовку. Октябрьский считал ее столь же обязательной в дни войны, как и в дни мира^[331].

   Когда гитлеровские войска приблизились к черноморскому побережью, главной задачей стала оборона приморских городов и создание новых баз флота на Кавказе. Одновременно пришлось заняться перебазированием на восток недостроенных кораблей, плавучего дока и других судов.

   27 июля 1941 года командующий приказал командиру Одесской военно-морской базы контр-адмиралу Г.В. Жукову:

   «1. Немедленно приступить к созданию сухопутной обороны, организовать круглосуточную работу, использовать все силы и средства вооружения, в том числе мины.

   2. Отправить в Севастополь только то, что не нужно для обороны, категорически запретить эвакуацию воинских частей.

   Материальная часть стационарных береговых батарей Од ВМБ не вывозится, а уничтожается в самый последний момент»^[332].

   По предложению Октябрьского 18 августа был назначен руководитель обороны Одессы, объединивший командование, а 19 августа пришло решение Ставки создать Одесский оборонительный район (OOP) во главе с контр-адмиралом Г.В. Жуковым^[333].

   Все больше внимание на Одессу обращали в Москве. 26 августа начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников интересовался положением в городе. 28 августа в Одессу был отправлен большой конвой с грузами и пополнениями (морскими отрядами). 6–9 сентября Октябрьский с разрешения наркома ВМФ лично побывал в Одессе и 9 сентября разрешил провести десант под Одессой для ликвидации обстрела города. Следовало захватить плацдарм, на котором располагались германские батареи, обстреливавшие Одессу^[334]. Успех десанта под Григорьевкой облегчил положение города.

   Продолжавшаяся 73 дня оборона Одессы сковала 4-ю румынскую армию и усиливавшие ее войска. Удерживать город можно было и далее. 6–9 сентября вице-адмирал ходил в осажденную Одессу и знал ее возможности. Однако германское наступление угрожало уже главной базе.

   17 августа Военный совет Черноморского флота получил сообщение от наркома ВМФ: «По агентурным данным, немцы готовят десант в Крым из румынских и болгарских портов, и десант будет поддержан авиацией, действующей из района Николаева». В последующие дни агентурные сводки подтверждали, что подготовка к высадке десанта в Крыму идет полным ходом, а концентрация войск противника у Перекопа является отвлекающей операцией. Неверные донесения разведки об опасности высадки десанта неприятеля с моря или воздуха заставляли командующего Черноморским флотом принимать меры. Значительные силы войск, оборонявших Крым, были развернуты по берегу полуострова, и под Перекопом оставалась меньшая часть^[335].

   14 августа Октябрьский получил телеграмму о формировании армии в Крыму и приказ о создании артиллерийского укрепленного района на Перекопе^[336]. Он 18 августа сообщал Н.Г. Кузнецову, что укрепления на Перекопе сухопутные войска строят плохо, а по берегу Сиваша, проходимому пехотой и танками, укреплений нет вообще. Моряки направили для целей обороны запасные морские орудия. Часть их установили к началу сентября в районе Перекопа, но без надлежащих укрытий от огня противника. Большую часть морских орудий разместили на береговых батареях в Крыму и других пунктах побережья для стрельбы по морским целям. Сухопутные войска также были развернуты главным образом для противодесантных целей^[337]. Направление основных сил армии и флота на борьбу против нападения с моря сыграло свою роль в обороне Крыма.

   15 сентября начались бои под Перекопом. В условиях, когда неприятель располагал авиацией, подготовленной для действий на море, флот не мог обеспечить снабжение всем необходимым одновременно и Одессы, и Севастополя. 28 сентября вице-адмирал обратился в Ставку за разрешением перевезти войска из Одессы в Крым и получил согласие на следующий день. С 1 по 17 октября был осуществлен оригинальный план эвакуации, при котором были вывезены практически без потерь все войска за один рейс. Октябрьский разрешил рискованную операцию только после того, как удостоверился в том, что она тщательно подготовлена. 35 тысяч воинов влились в число защитников Крыма^[338].

   Черноморский флот выделил в сентябре артиллерию, инженерные средства, морскую пехоту для усиления армейских формирований, занимавших чонгарские и перекопские позиции. Авиация флота с 20 по 30 сентября сделала 2127 самолето-вылетов на Перекопском направлении, к северным берегам Крыма были направлены боевые корабли. Однако защитить подступы к Крыму не удалось^[339]. Причиной стало то, что большая часть сил, распределенных по всему полуострову, не могла помешать прорыву германских войск в Крым.

   24 сентября при поддержке всей артиллерии 11-й армии и авиации германский 54-й корпус перешел в решительное наступление. Несмотря на поддержку береговых батарей, 25 сентября после упорных боев 156-я стрелковая дивизия под давлением превосходящих сил отступила за Турецкий вал. 26 сентября немцы преодолели вал. Завязалась упорная борьба за Армянск, к которому генерал Батов подтянул подкрепления. 11-й армии генерал-полковника Манштейна пришлось ослабить давление под Перекопом, чтобы отразить наступление армий Южного фронта. Тем не менее германские войска продолжили наступление за Перекоп. Завязалась борьба на Ишуньских позициях. Когда войска 11-й армии ликвидировали опасность со стороны Южного фронта, Манштейн смог сосредоточить для наступления в Крыму три корпуса, передав танковый и моторизованный корпуса для наступления на Ростов. 10 дней германским войскам потребовалось, чтобы прорвать Ишуньские позиции, к которым подходили уже подкрепления из войск Приморской армии. Немецкому командованию пришлось столкнуться с огнем морских батарей и ударами авиации. Только 28 октября 11-я армия смогла перейти в преследование и 16 ноября овладела Крымом, кроме района Севастополя, куда отошли войска, оборонявшие полуостров^[340].

   Уже 21 октября командующему флотом стало ясно, что дело дойдет до борьбы за главную базу и важно заранее оборудовать базы на Кавказе. Так как подготовка к обороне Севастополя с суши успешно завершалась, в конце октября Октябрьский ездил по портам Кавказа: осмотрел Потийскую военно-морскую базу, порты Очамчири, Сухуми, Сочи, Туапсе^[341]. Требовалось на новом месте развертывать систему базирования флота и снабжения Севастополя. Флагман добивался утверждения своих предложений. В телеграмме И.В. Сталину и Н.Г. Кузнецову от 4 ноября он настаивал: «…Докладывая третий раз, прошу утвердить проведенные и проводимые мною мероприятия. Если вновь не будет ответа, буду считать свои действия правильными…»^[342]

   Узнав о прорыве Ишуньских позиций и угрозе главной базе флота, 1 ноября Октябрьский на эсминце «Бойкий» вышел в Севастополь. Несмотря на шторм и повреждения корпуса, он требовал торопиться.

   Очевидно, действия командующего считали в Москве правильными. 4 ноября 1941 года силы флота и сухопутные войска, оборонявшие Главную базу Черноморского флота, были объединены в Севастопольский оборонительный район (СОР). 9 ноября командующим СОР назначили Октябрьского. Он принимал меры для совершенствования обороны города. В ночь на 11 ноября, перед началом первого наступления на Севастополь, Октябрьский доложил о приеме командования, сообщил, что на 46 километров фронта всего 23 тысячи штыков и сабель, 4 тысячи орудий, и просил дать горнострелковую дивизию, 100 пулеметов, 3 тысячи винтовок и десяток танков. Уже 16 ноября Ставка приказала все имеющиеся в Новороссийской морской базе снаряды и патроны отправить в Севастополь, как и запрошенные подкрепления^[343].

   Пока советские войска задерживали наступление неприятеля в Крыму, Октябрьский, опираясь на помощников, организовал инженерное оборудование обороны Севастополя с суши, в мирное время не существовавшей. Было налажено взаимодействие флота, авиации и войск, оборонявших позиции. Создали три линии обороны, поддержанные флотской артиллерией. 30 октября первыми выстрелами 54-й береговой батареи по механизированной колонне противника началась оборона города. Сначала оборону осуществляли моряки, а с 9 ноября стали прибывать части отходившей Приморской армии.

   В середине ноября советские войска оставили Керченский полуостров. Гитлеровцы вышли на подступы к Севастополю и пытались его взять с ходу, но понесли большие потери и перешли к обороне. Пользуясь этим, советское командование решило высадить войска на Керченском полуострове, чтобы оттуда начать освобождение Крыма.

   23 ноября 1941 года Октябрьский получил директиву Ставки об оперативном подчинении Черноморского флота Закавказскому фронту. Начиналась битва за Кавказ. Однако для командующего важнейшим направлением оставалось Севастопольское. Зная о движении к главной базе масс неприятельских войск, он приказал 26 ноября послать отряд кораблей из 2 крейсеров и 3 эсминцев для поддержки защитников СОР артиллерийским огнем. Были приняты меры по совершенствованию укреплений и системы артиллерийского огня. Вице-адмирал ставил своим подчиненным задачу сделать все необходимое, чтобы не сдать Севастополь^[344].

   3 декабря началась подготовка высадки в Крыму. Однако запрос маршала Василевского о десанте по овладению Керченским полуостровом поступил только 5 декабря. Октябрьский ответил, что такой десант возможен. Он телеграфировал: «Десантную операцию на Керченском п-ове можно выполнить. Но надо на боевых кораблях, посадка из Новороссийска, но не из Анапы. На Азовском море ледовая обстановка может не позволить. Предлагаю: 1. Главные места высадки – Керчь, Феодосия; 2. Сковывающее направление – Судак; 3. Высаживать с боевых кораблей при сильной артиллерийской подготовке кораблей; 4. Одновременно начать наступление из Севастополя, когда прибудет 388 СД. Руководство поручить Исакову, мне из Севастополя тяжело»^[345].

   10 декабря по приказу из Москвы командующий флотом с членом Военного совета И.И. Азаровым и оперативной группой штаба прибыл в Новороссийск, где размещался командный пункт 44-й армии, тогда как командные пункты Азовской флотилии и 51-й армии были основаны в Темрюке. Штабы и личный состав флота впервые готовили такую десантную операцию. К участию к высадке привлекли около 300 различных плавучих средств, которые требовали ремонта^[346]. На месте уточняли обстановку, готовили суда. Однако известия о начале немецкого наступления на Севастополь с 17 декабря и трудное положение города заставило задержать высадку. 19 декабря командование СОР сообщило о том, что Севастополь продержится не более трех дней, и 20 декабря Ставка приказала Октябрьскому срочно выехать в главную базу^[347].

   Октябрьский предложил высадить намеченный в Керчи десант также и в Феодосии силами флота. Знаменитая Керченско-Феодосийская операция кануна Нового, 1942 года оттянула вражеские силы, начавшие 17 декабря второе наступление на Севастополь, позволила еще полгода удерживать главную базу флота и сковать крупные германско-румынские формирования в Крыму.

   Керченско-Феодосийская операция проходила с 26 декабря 1941 по 2 января 1942 года не совсем по плану. Когда стало известно, что в ходе второго наступления на Севастополь гитлеровцы потеснили защитников и грозил их прорыв к бухтам, 20 декабря Ставка приказала Закавказскому фронту перебросить в Севастополь дивизию, две стрелковые бригады, боеприпасы и оказать поддержку авиацией. Вечером Октябрьский с отрядом кораблей (крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ», эсминцы «Бодрый» и «Незаможник»), на борту которых находились стрелковая дивизия и бригада морской пехоты, отправился с Кавказа к Севастополю. Пришлось прорываться днем под берегом, под обстрелом противника. Рискованная операция удалась. Корабли высадили войска, которые при поддержке корабельной артиллерии контратаковали и восстановили положение^[348]. Но при этом пришлось использовать части, подготовленные к десантной операции.

   Когда фронтовое командование решило снять командующего Приморской армией генерала И.Е. Петрова, считая его действия при отражении штурма Севастополя неверными, Октябрьский направил Сталину телеграмму в защиту генерала. Просьбу Военного совета флота удовлетворили. До конца обороны Петров командовал войсками армии^[349].

   26 декабря началась Керченско-Феодосийская операция. Значительную роль сыграло предложение Октябрьского высаживать десант непосредственно в порту Феодосии. Военно-морской историк Г.И. Ванеев отмечал: «Командующий флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский принял решение – передовой отряд десанта высаживать непосредственно на причалы порта с боевых кораблей. Это было смелое решение. Высадка десанта в порт, занятый противником, – беспрецедентный пример в истории военно-морского искусства. Однако такое решение было верным, ибо позволило использовать боевые корабли одновременно как десантные суда и как корабли артиллерийской поддержки. Кроме того, в этом случае значительно сокращалось число транспортов для доставки десанта»^[350].

   К началу 1942 года высаженные с кораблей Черноморского флота, Керченской военно-морской базы и Азовской флотилии части заняли плацдарм на Керченском полуострове. На плацдарм перебросили две армии. Возник новый фронт, названный Крымским.

   В канун Нового года приказ Верховного главнокомандующего поздравил командующих Закавказским фронтом и Черноморским флотом с освобождением Феодосии и Керчи. Успех Керченско-Феодосийской операции вызвал резонанс в печати союзников. Гитлеровцам пришлось снять войска с других направлений и ослабить давление на Севастополь. В результате начатого 17 января противником контрнаступления советским войскам пришлось отойти, оставив Феодосию.

   Период относительного затишья под Севастополем был использован, чтобы укрепить оборону. Все, что можно было, укрывали под землю, готовясь к весеннему наступлению. 13 апреля Октябрьский дал приказ штабу разработать план отражения комбинированного удара противника^[351].

   23 апреля Октябрьский получил сообщение, что создано Северо-Кавказское направление во главе с маршалом Буденным, которому подчинен флот. Следующим вечером командующий в Краснодаре встретился с маршалом и наркомом ВМФ Кузнецовым. Последний предложил Октябрьскому перенести командный пункт в Туапсе, но тот отказался и с разрешения Сталина остался в Севастополе.

   27 апреля пришлось принять решение о подготовке доставки грузов подводными лодками. Позднее адмирал вспоминал: «Вызванный из Севастополя в Краснодар к главкому Северо-Кавказского направления Маршалу Советского Союза С.М. Буденному, я воспользовался этим полетом на Кавказ, и в беседе с командиром Новороссийской ВМБ кап. 1-го ранга Т.Н. Холостяковым – старым и опытным подводником – мы обсудили вопрос использования подводных лодок для питания Севастополя в случае невозможности прорыва надводных кораблей. Было решено подготовить спецгруппу подводных лодок для этих целей»^[352]. Скоро эта группа потребовалась.

   29 апреля вице-адмирал вылетел из Геленджика в Севастополь. А 8 мая началось гитлеровское наступление на Керченском полуострове, и вскоре фронт был прорван.

   14 мая немцы ворвались в Керчь. Сухопутным войскам не удалось удержать Керченский полуостров. В тот же день началась эвакуация войск на Таманский полуостров. Флот получил приказ поддерживать огнем кораблей и авиацией сухопутные войска.

   Поражение Крымского фронта оставило Севастополь один на один с армией Манштейна. 16 мая Октябрьский отправил Сталину и Буденному телеграмму с просьбой о помощи СОР перед лицом неминуемого неприятельского наступления; помощь была оказана в ближайшие дни.

   Уже весной противник начал усиленные бомбардировки Севастополя. 1 июня Октябрьский записал в дневнике: «Невозможно не только спать, лежать невозможно… все гремит, шумит, койка ходуном ходит. Нещадно противник бомбит город. Бомбы падают (очень много) в районе ФКП. Бомбят Херсонесский аэродром. Доложили: бомбят до 25 бомбовиков. Очень шумно от артиллерии»^[353].

   От налетов страдал город, выходила из строя связь, однако хорошо окопавшийся гарнизон нес сравнительно малые потери. Командующий записывал 3 июня 1942 года: «Вступая в третье, решающее сражение за Севастополь, нам теперь ясно: мы имеем силы, которые в основном готовы к бою. Войск для обороны достаточно, неплохо с артиллерией. Маловато оружия, маловато авиации по сравнению с противником… Моя гвардия и основа – морпехота… Думаю, что чести русского оружия не посрамим»^[354].

   Особо трудной к лету 1942 года стала доставка подкреплений и грузов, вывоз раненых, мирного населения и ценностей. Германская авиация охотилась за судами и кораблями в море и самом Севастополе, где порт вскоре оказался под ударами артиллерии противника. Сначала использовали быстроходные транспорты и боевые корабли, а затем потребовалось для перевозки важнейших грузов и спасения раненых использовать подводные лодки.

   В разгаре последнего штурма 12 июля Верховный главнокомандующий направил защитникам города приветственную телеграмму:

   «Вице-адмиралу Октябрьскому. Генерал-майору Петрову.

   Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя – красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих удары немецким захватчикам и их румынским прихвостням.

   Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. Сталин»^[355].

   Удержать город не удалось, ибо флот не имел достаточных сил, чтобы доставлять защитникам необходимое количество подкреплений и снабжения. Приходилось горючее перевозить на подводных лодках, ибо прорывы надводных кораблей вели к значительным потерям.

   Для решительного наступления войска 11-й германской армии создали группировку артиллерии калибром до 800 миллиметров. На фронте 35 километров было сосредоточено 208 батарей (не считая зенитных) при поддержке авиации 8-го авиационного корпуса^[356]. Наступление было начато 7 июня мощной артподготовкой и ударами с воздуха. К 26 июня гитлеровцы почти полностью овладели внешним поясом крепостных сооружений Севастополя и вышли к Северной бухте. Силы наступающих были на исходе. Севастопольцы упорно оборонялись. Но Манштейн предложил неожиданный ход. В ночь на 29 июня две дивизии на штурмовых лодках незаметно переправились через Северную бухту и вышли во фланг позиции на Сапун-горе. 1 июля после массированного удара авиации и артиллерии немецкие войска вошли в город. Но бои за Херсонесский полуостров продолжались до 4 июля^[357]. Советские войска надеялись на эвакуацию, но тщетно.

   30 июня Октябрьский послал телеграммы Сталину, Кузнецову и Буденному, что Севастополь не продержится более двух-трех дней, и просил разрешения эвакуировать хотя бы часть ответственных командиров и граждан. Разрешение было получено вечером 30 июня. К тому времени уже два дня не было возможности вывозить раненых, которых скопилось до 23 тысяч. В дневнике Октябрьский записал: «Отправил часть людей вчера, отправляю сегодня на самолетах, подлодках. Положение тяжелое. Надо бы побольше вывезти людей. На чем? Противник все топит. Противник ворвался на Куликово поле, Малахов курган, даже вокзал, Исторический бульвар. Бои идут на улицах города». На последнем заседании Военного совета командующий приказал боеспособным частям прикрывать участок берега, на котором скопились войска СОР, и отход морем^[358]. Вывезти удалось немногих. Э. фон Манштейн писал в воспоминаниях, что только на Херсонесском полуострове в плен попало 90 тысяч человек, а советские потери убитыми в несколько раз превышали потери наступавших немецких войск^[359].

   1 июля 1942 года командующий с разрешения Ставки последним самолетом эвакуировался из города, который не было возможности оборонять. Оборона Севастополя связала значительные силы противника, не позволяя ему наступать на Кавказе.

   После эвакуации из Севастополя Октябрьский руководил операциями Черноморского флота из командных пунктов на Кавказе. Флот поддерживал фланг войск, бившихся за Кавказ, обеспечивал перевозки, действия на неприятельских коммуникациях и против занятых противником берегов.

   В дни, когда гитлеровцы прорывались к Черному морю, намереваясь взять Новороссийск и Туапсе, командующий записывал:

   «Противник стремится к наибольшему развитию успеха, имея главное направление Армавир – Майкоп. Отсюда вывод: он может, заняв Майкоп, продолжить свое движение на Туапсе, тем самым окружить и отрезать всю нашу кубанскую группировку, нашу Азовскую флотилию, Новороссийск, Керченскую ВМБ.

   В Туапсе войск нет, оборона почти отсутствует. Дело очень опасное. В телеграмме Буденному, Кузнецову прошу учесть намечающуюся катастрофу»^[360].

   Октябрьский утверждал, что упорно доказывал 5–6 августа адмиралу Исакову необходимость отвести часть сил Азовской флотилии для обороны Туапсе. 11 августа поступила директива Сталина, возлагающая оборону Тамани на Черноморский флот и требующая ни в коем случае не допускать врага к Туапсе. Для объединения сил фронта и флота, обороняющих Таманский полуостров и Новороссийск, 17 августа создали Новороссийский оборонительный район (НОР). Когда гитлеровские войска взяли Анапу и отрезали Таманский полуостров, 6 сентября было решено все силы стянуть к Новороссийску. 10 сентября противнику удалось взять большую часть города, но гитлеровцы так и не смогли использовать порт. 17 октября немецкие войска вышли к Туапсе, однако при поддержке флота город оборонялся до 20 декабря 1942 года.

   В начале октября Октябрьский перенес флагманский командный пункт в Сухуми. Именно там, в портах Грузии, базировались боевые корабли и суда, откуда выходили в походы вплоть до берегов Румынии и Болгарии. Южная часть побережья Кавказа стала основной ремонтной базой и тылом флота.

   Крупнейшей операцией этого времени была высадка десанта под Новороссийском в феврале 1943 года. План был разработан в штабе флота еще в декабре. 1 февраля 1943 года командующего вызвали в Туапсе для подготовки освобождения Новороссийска. Флот высадил десант у Южной Озерейки и Станички 4 февраля. Первый пункт должен был стать основным, но из-за шторма была высажена небольшая часть десанта, а основной плацдарм основали под Станичкой. Именно здесь образовалась Малая Земля, которую 18-я десантная армия обороняла при поддержке моряков Черноморского флота, обеспечивавших линию морских коммуникаций. Так как сухопутные войска под Новороссийском не смогли продвинуться, оборона продолжалась долго, но уже без участия Октябрьского.

   В апреле 1943 года в Краснодар прибыли маршал Жуков и нарком ВМФ Кузнецов. 23 апреля Кузнецов сообщил, что решением ГКО Октябрьский освобожден от командования флотом. Сталин был недоволен, что десантная операция у Южной Озерейки прошла не по заранее составленным планам и, хотя моряки и сухопутные войска заняли плацдарм, вернуть город не удалось. Эта неудача, а скорее принципиальность адмирала-коммуниста, не стеснявшегося высказывать мнение вразрез со взглядами начальства, привела к тому, что Ф.С. Октябрьского освободили от командования Черноморским флотом. Сдал он дела Л.А. Владимирскому. Некоторое время вице-адмирал был не у дел, а 1 июля стараниями наркома Н.Г. Кузнецова уже выезжал из Москвы вновь командовать Амурской флотилией^[361].

   Командовал Амурской флотилией Октябрьский с 29 июня 1943 по 25 марта 1944 года^[362].

   Несмотря на то что войны с Китаем и Японией не было, нельзя было надеяться, что это положение будет длиться всегда. 12 июля 1943 года Октябрьский прибыл в Хабаровск, а уже через неделю провел первые учения, показавшие, что флотилия не готова к действиям по опыту войны. Началась напряженная работа. Вице-адмирал писал наркому, прося должность командира главной базы, чтобы освободить командующего от лишних забот для боевой подготовки. 31 июля он записал в дневнике:

   «1. Многие задают вопрос, когда и будем ли мы вообще воевать на ДВ. Надо думать не о том, когда будем воевать, а о том, готовы ли мы к войне.

   2. Учредил на рейде штаб… опердежурство там во главе с пом. нач. штаба, он же нач. ОБП т. Цейсис. Думаю сам больше быть на рейде, учить людей там»^[363].

   В августе Октябрьскому удалось получить разрешение на использование персонального флага комфлота, на введение должности командира главной базы. Завершалась подготовка плана развертывания флотилии во время войны. Командующий проверял различные степени готовности флотилии. Зимой на флотилии продолжались ремонт и учеба моряков. В декабре вице-адмирал сетовал, что от наркомата не знает, как идут дела на флотах. Сведения поступали частным порядком. В частности, прибывший с Черного моря начальником штаба флотилии Гущин рассказал о гибели трех эсминцев от немецкой авиации, что явилось черным пятном на фоне наступления советских войск и союзников. Октябрьский еще не знал, что это событие повлияет на его судьбу.

   Анализируя обстановку, 2 января 1944 года вице-адмирал записывал в дневнике:

   «1. Зимнее наступление идет хорошо. 2. 1944 год будет безусловно решающим в войне, но, анализируя дополнительно ряд международных факторов, я думаю, что вообще война на западе, т. е. по разгрому Германии, в 1944 году не закончится. Больше шансов за то, что нам придется весь 1944 год вести жестокие бои, потерять много крови, но мира мы добьемся только в следующем, 45-м.

   3. Война на Д. Востоке в 1945-м только начнет принимать решающие формы. Здесь еще предстоит пережить много событий.

   4. Все дело не только в том, что эта война особая, она ведется на истребление, но и в том, что наш союзник тоже особый – союз капиталиста с рабочим против бандита. Наши союзники еще очень много будут тянуть.

   5. Чем для меня будет 44-й год – не могу сказать, не хочу предсказывать. Одного хочу – чтобы дали отдохнуть моей душе… Дали бы мне поработать на флотилии, довести дело до конца, устранить недочеты, которых очень много»^[364].

   Поражает, насколько верно и точно флотоводец, несмотря на удаленность от столицы, оценил стратегическую обстановку и ход войны. Однако довести дело с флотилией ему не удалось. В январе 1944 года Филипп Сергеевич участвовал в сессии Верховного Совета СССР и пленуме ЦК, 6 февраля выехал из Москвы в Хабаровск, а вскоре после возвращения его вновь вызвали в Москву. 13 марта он узнал, что снова будет командовать Черноморским флотом, которому теперь предстояло возвращать свои базы. На заседании ГКО 14 марта Октябрьский был утвержден командующим, ответил на ряд вопросов Сталина и получил указания заниматься ремонтом кораблей и их перебазированием в Крым; вице-адмирал доказывал, что особенно недостает эсминцев^[365].

   Вторично Октябрьский командовал Черноморским флотом с 28 марта 1944 по 18 ноября 1948 года^[366]. 10 апреля 1944 года его произвели в адмиралы^[367].

   Уже в марте Октябрьский основал флагманский командный пункт под недавно освобожденным Новороссийском. Апрель ознаменовался обсуждением в Ставке плана летней кампании, включавшей освобождение Крыма и Одессы. Было решено, оберегая крейсера и эсминцы, действовать подводными лодками, катерами, наносить удары по румынским портам преимущественно авиацией.

   26 марта началась Одесская наступательная операция, в которой участвовали и черноморцы. Десант из 67 человек старшего лейтенанта К.Ф. Ольшанского, высадившийся в Николаеве, три дня удерживал позицию в портовом элеваторе, пока 28 марта город не был освобожден. 10 апреля освободили Одессу.

   4 апреля командующий был вызван в Москву и 10 апреля в Ставке Верховного главнокомандования участвовал в обсуждении плана действий по освобождению Крыма и действий на Черном море. После его доклада было решено внести в план коррективы: основной силой считать авиацию, поберечь крейсера и эсминцы, удары по румынским портам наносить авиацией и катерами, минировать Сулину и базы противника, десанты не производить, больше внимания уделять противолодочной обороне и предоставить флоту больше катеров^[368].

   Через два дня командующий вернулся в Новороссийск и узнал, что наступление войск в Крыму успешно развивается. 11 апреля была освобождена Керчь, 13 апреля – Феодосия. 23 апреля войска перешли в решительное наступление на Севастополь. В ходе операции по освобождению Крыма флот под командованием Октябрьского наносил удары по коммуникациям противника между Крымом и портами Румынии. Уничтожение транспортных средств противника с войсками и грузами способствовало действиям 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии.

   Командующий принял активное участие при разработке операции по освобождению Крыма. В результате подготовленных и скоординированных действий авиации флота, подводных лодок и катеров часть судов неприятеля, пытавшихся вывезти гитлеровские войска из Крыма, была потоплена или повреждена. С начала эвакуации из 230 тысяч войск 17-й армии в Крыму морем и воздухом было вывезено более 150 тысяч. На переходе морем противник потерял 8100 солдат и офицеров. Безвозвратные потери неприятеля в Крыму составили около 60 тысяч человек, из которых около 25 тысяч попали в плен^[369]. Если бы не решение, принятое в Ставке, корабли эскадры могли бы значительно увеличить вражеские потери при эвакуации морем.

   10 мая Севастополь был взят. 11 мая Октябрьский уже прибыл в главную базу^[370].

   В июле моряки Черноморского флота готовились к действиям по освобождению Румынии и Болгарии. 16 июля командующий вылетел в Москву с планом операций. Но над морем вблизи Анапы двигатели самолета загорелись. Летчику удалось посадить машину на воду, а пассажиры выбросились в воду^[371].

   15 августа командующий переместился на новый флагманский командный пункт в Одессе. 16 августа прибыл командующий 3-м Украинским фронтом генерал армии Ф.И. Толбухин. На совещании были уточнены задачи Черноморского флота и Дунайской флотилии в Ясско-Кишиневской операции. В период операции (20–29 августа 1944 года) Черноморский флот огнем поддерживал войска 3-го Украинского фронта на Приморском направлении, нарушал прибрежные морские коммуникации противника, уничтожал корабли и суда, наносил воздушные удары по аэродромам.

   В августе 1944 года, в ходе Ясско-Кишиневской операции Черноморский флот блокировал Констанцу и Сулин. Дунайская флотилия 22 августа высадила десант за Днестровский лиман, 23 августа в Жебрияны, 24 августа заняла Вилково, а 25 августа – Измаил и Килию, 27 августа – Сулину и заняла все течение Дуная вплоть до Галаца. Приказ Верховного главнокомандующего, переданный по радио 28 августа в честь успехов моряков, был единственным за войну адресованным персонально флотоводцу. 29 августа Октябрьский предъявил ультиматум командующему румынской флотилией. Моряки овладели кораблями румынской речной флотилии. А 9 сентября приказ Верховного главнокомандующего воздавал должное маршалу Толбухину, адмиралу Октябрьскому и их подчиненным за взятие Варны и Бургаса – болгарских портов. Германские моряки, лишившись баз, 9–10 сентября затопили свои корабли у берегов Болгарии^[372].

   Одновременно предпринимали меры для восстановления Севастополя – города и военно-морской базы. 5 ноября 1944 года в главную базу возвратился флот. На мачте линкора «Севастополь» развевался флаг командующего флотом.

   В конце декабря Октябрьский заболел, ему сделали сложную операцию. Только в конце февраля он смог писать, лежа в постели ялтинского санатория Черноморского флота. Здесь он узнал о Ялтинской конференции и удивлялся, почему Сталин не побывал на флоте^[373].

   15 апреля впервые после болезни адмирал прилетел в Москву на сессию Верховного Совета. Сессия рассматривала бюджет на 1945 год. Пользуясь случаем, Октябрьский направил докладную записку Сталину с просьбами о помощи в восстановлении главной базы, города Севастополя, и награждении Черноморского флота и города-героя к годовщине освобождения – 9 мая 1945 года. В мае командующего вызвали в Москву: рассматривали планы восстановления Севастополя. Осенью 1945 года Октябрьского беспокоили проблемы топлива для отопления города Севастополя, медленная работа по восстановлению главной базы. Из-за слабой ремонтной базы срывалась подготовка эскадры к летней кампании. В январе 1946 года адмирал провел совещание флагманов по итогам учебного года и послал в Москву на утверждение схему флота мирного времени; он считал необходимым создать бригаду десантных кораблей. В феврале он добивался награждения флота орденом и присвоения звания Героя Советского Союза вице-адмиралам В.Г. Фадееву, С.Г. Горшкову, генерал-полковнику В.В. Ермаченкову, генерал-лейтенанту П.А. Моргунову и генерал-майору Е.И. Жидилову^[374].

   В записях этого времени – критические нотки. Пришлось наспех за два месяца подготовить отчет о деятельности Черноморского флота в годы войны, а надо бы гораздо больше времени. Упразднение Наркомата ВМФ и создание Наркомата Вооруженных сил СССР во главе со Сталиным 26 февраля также удивляло. Адмирал писал: «Но дальше пока не ясно, что будет за организация ВМС страны. По логике, должны быть назначены главнокомандующие: сухопутных, морских, воздушных сил, а вот Наркомат ВМФ не нужно было бы упразднять (оставить как министерство), который должен бы возглавить кораблестроение, вооружение, ремонт, снабжение, комплектование, расквартирование и т. д. и т. п.». Октябрьский обсуждал реорганизацию с другими флотоводцами и намеревался высказать свое мнение, если бы их собрали Сталин или Жданов: «Я не «американский наблюдатель», а адмирал советский, и так же, как мои товарищи флотские, несу перед советским народом, перед правительством ответственность за флот, его судьбу, его состояние»^[375].

   В послевоенные годы Октябрьский занимался не только проблемами восстановления Черноморского флота.

   5 июня 1946 года его назначили членом Высшего военного совета Вооруженных сил страны (оставив во главе флота). Летом 1946 года командующий на крейсере «Ворошилов», выйдя из Севастополя, обходил порты кавказского побережья. 16 июня он записал в дневнике, что крейсер износился за пять лет, требует ремонта и чистки.

   28 июня Октябрьский отмечал: «Эти 25 суток плавания для меня – сущая пытка. Столько недоработок, серость, отсутствие смекалки, выучки, опыта, умения! Измучился, но результат есть. И корабли, и походный штаб сильно выросли, служба стала более слаженной»^[376].

   Осенью 1946 года Октябрьский прибыл в Москву и честно доложил Булганину и Василевскому о нуждах флота и хаосе в корабельном и береговом составе. Вскоре пришло указание Н.Г. Кузнецова доложить, что из кораблей законсервировать, что передать гражданским. Так как заводы Министерства судостроительной промышленности не справлялись с ремонтом, то средний и даже капитальный ремонт приходилось делать на флоте.

   Приходилось заниматься городом: организовывать милиционеров, автобусы, жилье и т. п.

   Узнав о том, что СССР получит часть флота Италии, адмирал не был в восторге:

   «Самое главное, если все это – побитое, разбитое, плохое, будет одно мучение. Ремонтная база и так слабая, да если еще такое пополнение – заплачешь! Сейчас у нас невероятная бедность, начиная с флагов (нет флагов) и кончая тросами, не говоря уж о красках. Ничего нет. Нет красок, нечем корабли красить, а еще придет целая эскадра. Хорошо и плохо.

   Вот, черт возьми, какие трудности после войны. Ну ничего, пусть дают, справимся, а через годик-два совсем заживем»^[377].

   Моряку удавалось добиваться, чтобы опыт войны был учтен кораблестроителями. В январе 1947 года Октябрьский участвовал на совещании в Москве, посвященном кораблестроению. Он считал, что проекты недостаточно учитывают опыт войны: слаба зенитная артиллерия, мореходные качества, мал район плавания. Часть его предложений, особенно по торпедным катерам, морским охотникам и тральщикам, была принята. 17 января на заседании Высшего военного совета после выступления Сталина об изменении командного состава со времен Гражданской войны было решено оставить Военные советы как совещательные органы при командующих-единоначальниках. После споров на совещании у Булганина Октябрьскому удалось отстоять свое мнение о необходимости командиров и их управлений во всех базах^[378].

   Приходилось не только учить, но и самому учиться, что видно из дневника. 12 мая 1947 года адмирал на рейде Бельбек записал: «Обложился уставами, наставлениями, правилами, изучаю. Времени прошло не так много, но отстал, кое-что забыл, приходится вспоминать, в том числе новые ППС. Век живи – век учись». Через 4 дня он продолжал: «16 мая. Продолжаю отработку задач флота на рейде Бельбек. Недочетов очень много: флагманы, командиры кораблей хотят бежать вперед, скорее отрабатывать задачи, а я их все время удерживаю, так как очень слаба одиночная подготовка и бойца и корабля». 21 июня на рейде Поти Октябрьский отмечал: «С сегодняшнего дня начинается второй сбор флота в этом году. Неизвестно, как он пройдет. Маловато горючего. Надо плавать. Переход показал, что корабли все сырые, личный состав не обучен, а стоя на якоре, корабль к бою не подготовишь»^[379].

   В августе 1947 года, воспользовавшись походом Сталина из Ливадии в Сочи на крейсере «Молотов», Октябрьский высказал свои мысли по увеличению зенитного вооружения и дальности плавания кораблей. После разговора о проблемах ремонта Сталин принял решение придержать постройку новых кораблей, чтобы привести в порядок корабли существующие, поддержал предложение создать на флоте оперативное соединение подводных лодок с командующим и штабом. Уже в сентябре начала прибывать обещанная флоту помощь. Командующий записывал: «Техническое состояние флота понемногу начинает поправляться, наращиваем силы. Остается тяжелым быт: квартиры, казармы, склады – вот гвоздь вопроса»^[380].

   Даже в адмиральских чинах Октябрьский оставался близок к матросам. Один из сослуживцев вспоминал: «Мы уже знали: если командующий пришел на корабль, значит, прежде всего куда? – на бак, побеседовать с матросами». Сам флагман, как только военные проблемы отошли, занялся личным составом поближе. Он записывал в дневнике во время рейдовых сборов в июне 1946 года:

   «Занялся разбором беспорядка на корабле. И пришел к выводу, что здесь мы на уровне Станюковича. Как сто лет назад жили на корабле, так и сейчас, но лишь с той разницей не в нашу пользу, что тогда матрос больше имел свободного времени.

   В самом деле, какие произошли изменения, сдвиги в наличии на корабле техники! А в распорядке дня, в повседневном расписании жизни на корабле это отразилось своеобразно. Надо пересмотреть коренным образом загрузку матроса, как живет матрос, как проводит суточное время, как он используется в течение 16 часов в сутки… Думаю заняться этим»^[381].

   Немало в дневнике записей по подбору кадров: «Командующего флотом не так просто вырастить. Надо людей проверять вначале на соединениях (в армии – на армиях, у нас – на эскадре, флотилии), а потом выдвигать на флот»; «…правильная расстановка людей, удачное назначение – это успех дела. Я не так часто меняю людей, но очень много времени уделяю подбору, прежде чем решиться произвести назначение»^[382].

   Командующий сетовал, что ценных работников забирают в Москву, но отмечал: «Вообще-то я не особенно обескуражен этим. Буду выдвигать молодежь». Он был рад, что ему наконец утвердили начальником штаба Басистого, а командующим эскадрой – С.Г. Горшкова. О последнем адмирал писал, что это – «будущий флотоводец»^[383].

   Поэт Николай Полотай называл Октябрьского добродушным и веселым человеком. И действительно, адмирал не любил скучных людей. Он не утвердил кандидатуру на повышение сухаря, который за всю войну не улыбнулся, и говорил: «Ну, куда такого! Кому он поднимет дух? Перед боем матросам нужно сказать крепкое слово, да еще посолить ядреной шуткой, без которой, извините, на войне нельзя. Уместна и простая шутка, а чаще злая, чтобы сразу, как искра, запалила всех. Нет, нет, на флоте без шутки нельзя»^[384].

   Относясь ответственно к своему высокому положению, адмирал был непримирим к бюрократам, трусам, лодырям. Он уважал порядок на флоте и писал как-то: «Особо жму на дисциплину. А как хорошо, когда во всем порядок, люди подтянуты, бодры, когда рейдовые катера и шлюпки – эти визитные карточки кораблей – в образцовом порядке». Но нередко, обнаружив недостатки, он вспыхивал гневом и обрушивался на виновных с разносами. Адмирал сам понимал свою вспыльчивость и писал другу: «Ты же знаешь мой горячий характер, знаешь, что я за все болею. Черт знает, лучше бы не иметь такого характера». Однако, убедившись в своей неправоте, моряк был способен извиниться перед младшим по чину и должности^[385].

   Адмирал много покупал книг и почти все прочел. Читал он серьезно и, когда увидел, что молодой адъютант буквально глотает книги, порекомендовал читать более вдумчиво.

   Летом 1948 года Октябрьскому предложили стать первым заместителем И.С. Юмашева, возглавлявшего Военно-морской флот СССР. Флотоводец был не в восторге: не хотелось оставлять флот. Даже место для домика, в котором жил, адмирал выбрал так, чтобы из окон видеть бухту и корабли. Он записывал: «Ничего мне не нужно до конца моих дней, только находиться на флоте, на кораблях, в море». Впервые за свою жизнь в июле 1947 года моряк получил выговор главкома за то, что слишком много времени находится в море. Он просил министра Вооруженных сил СССР H.A. Булганина оставить его на год-полтора на Черном море, чтобы завершить приведение Черноморского флота в порядок. Однако в командовании происходили большие перестановки, и просьбу не уважили. Адмирал записал в дневнике: «Мое дело – матросское: есть переезжать в Москву». И чуть позднее, после прощального ужина с сослуживцами: «Ужасно тяжело мне уезжать с ЧФ! Такое самочувствие, как будто от меня оторвали кусок живой моей ткани»^[386].

   С ноября 1948 по январь 1951 года Октябрьский – первый заместитель главнокомандующего ВМФ^[387].

   В первые дни он чувствовал себя не на месте: «…не могу свыкнуться с этой обстановкой, а главное – чувствую, что силы пропадают, как их применить – не знаю, еще не найду себе места, как-то не получается пока».

   В январе адмирал продолжал изучать положение на флоте и готовился доложить обстановку министру. Он добился, чтобы всем заместителям предоставляли по два вечера в неделю для спокойной работы дома, и сам этим пользовался, хотя его и могли вызвать в любое время. У адмирала уже складывалось определенное представление о первоочередных задачах, которые следовало разрешать: «Много у меня созрело планов… Какие дела нужно решить! Вот перечень, далеко не полный: 1. Размещение центральных управлений и отделов в Москве. Жуть, убожество. 2. Расквартирование офицеров в Москве. Нет квартир, результат – неукомплектованный аппарат. 3. Нужно на базовое строительство, хотя бы за счет судостроения 130–150 миллионов руб. на 1949 год, чтобы не консервировать объекты по флотам, чтобы двигать базовое строительство, которое в ужасном состоянии. Воды котельной мы не можем дать кораблям. 4. Решить вопрос с пополнением флота рядовым составом, одновременно демобилизовав 1924–25 гг. 5. Нужно списать старые корабли – более 100 единиц. 6. Решить правовой вопрос, нельзя так жить! 7. Нужно решить вопрос о законсервированных единицах, они стареют, а главное, разрушаются. Кому польза? и т. д. Довольно!..»^[388]

   Адмирала при участии в Московской партийной конференции неприятно поразило, что не было «никакой критики при полном отсутствии самокритики». Он отмечал «много хвастовства, взаимных поклонов и восхвалений».

   В эти годы союзникам возвращали корабли, полученные на время в годы войны. Прибывали на флоты бывшие итальянские корабли. Это добавляло проблем с ремонтом и базированием. Адмирал объезжал предприятия, порты Балтики, изучая военный опыт и сравнивая его с опытом черноморским. Работать приходилось 10–12 часов в сутки, засиживаясь за полночь, а заседания в Кремле затягивались до утра.

   На Черное море продолжало тянуть. 22 марта 1949 года моряк записал в дневник: «…Продолжаю «болеть» за черноморцев, всякую их неудачу, всякое замечание по их адресу воспринимаю еще как относящееся ко мне. Не так скоро оторвется эта пуповина, уж больно много вложено сил, энергии, опыта и здоровья в дело в/м флота юга нашей страны. Дорого стоит для меня ЧФ!»^[389]

   24 января на заседании Высшего военного совета Министерства Вооруженных сил СССР Сталин высказался о том, что соединение армии и флота в одном министерстве ошибочно, ибо флоту уделяют недостаточно внимания. 26 февраля в печати появилось сообщение о создании Военно-морского министерства СССР. Октябрьскому в нем места не нашлось. Еще до того, 29 января, на заседании Высшего военного совета адмирал, невзирая на мнения начальников, высказывал свои предложения. В частности, когда Сталин спросил, почему ранее о недостатках не докладывали, он сообщил, что неоднократно докладывали и письменно и устно H.A. Булганину. Последнему это не понравилось. Когда в феврале 1950 года Октябрьский находился в отпуске, министр вызвал его, завел разговор о здоровье, посоветовал не выходить на службу, полечиться… Вскоре была ликвидирована должность первого зама, и адмирал остался не удел. 1 марта 1951 года он, вспоминая о том, что не раз критиковал Булганина по конкретным вопросам, отмечал: «…H.A. ожесточился против меня, а Маленков, председательствовавший на заседании бюро Совета Министров, тоже обиделся на мое упрямство (хотя я был, безусловно, прав). Все это породило резкое постановление правительства, где мне был объявлен выговор, хотя я так и не понял, за что меня так наказали. У меня сложилось твердое убеждение, что критика существует для низов, что критиковать таких людей, как Булганин, нельзя. Мою должность 1-го зама устранили из схемы… Я вновь сижу в ожидании. А дни идут»^[390].

   Правда, Октябрьский с 1947 года был болен, но не так серьезно, чтобы отказываться от выполнения обязанностей. Он записал в дневнике: «Могу работать не более шести часов. Больше – уже плохо. Утомляюсь, раздражение сразу возрастает, становлюсь тяжелым». Врачи установили истощение нервной системы, малокровие и переутомление – адмирал не умел щадить себя^[391].

   Адмирал рвался работать. Однако министр Вооруженных сил СССР Булганин избегал встречи с ним. В итоге с зимы 1951 по весну 1952 года адмирал оказался не у дел. Только когда в июле 1951 года на посту военно-морского министра И.С. Юмашева сменил Н.Г. Кузнецов, появилась надежда. После телефонного разговора с военно-морским министром в январе 1952 года Октябрьский подал рапорт с просьбой дать работу. В апреле 1952 года он получил назначение начальником Научно-исследовательского центра ВМФ^[392].

   С апреля 1952 года Октябрьский был начальником Управления научно-испытательных полигонов ВМС. С ноября 1953 года он находился в отставке по болезни. Адмирал много читал, охотился. Но через три года, в мае 1957 года, по личной просьбе Ф.С. Октябрьского назначили начальником Черноморского высшего военно-морского училища имени Нахимова в Севастополе. В этой должности он находился до июня 1960 года. 20 февраля 1958 года моряка удостоили звания Героя Советского Союза за умелое руководство флотом и проявленные мужество и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками^[393].

   Моряк знал, что он неизлечим. Но, несмотря на слабое здоровье, Октябрьский был в это время членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, активно участвовал в конференциях ветеранов флота в Одессе, Севастополе, Новороссийске. Адмирал стремился встречаться с моряками, солдатами, комсомольцами и школьниками.

   С конца 50-х годов адмирал добивался достоверности изображения войны в печати: писал статьи и рецензировал, правил чужие воспоминания, искал сохранившихся свидетелей событий. В мае 1961 года с членами Военно-научного общества он готовил доклад по обороне Севастополя 1941–1942 годов для военно-исторической конференции. Он считал, что этот доклад должен стать одной из основ при подготовке книги по истории обороны города-героя. Моряк трудился также над материалами истории Великой Отечественной войны, посвященными действиям флота^[394].

   Были опубликованы следующие статьи адмирала:

   Октябрьский Ф.С. Сталинская забота о Военно-Морских силах // Красный флот. 1949. 20 декабря. Он же. Годы боевые // Флаг Родины. 1966. 22 июня. Он же. Подвиг, который будет жить в веках // Морской сборник. 1967. № 1. С. 7–20; Он же. Севастополь. Июнь 1942 года // Флаг Родины. 1967. 1, 2, 4, 5, 29, 30 июня.

   Традиционно Октябрьский перед Новым годом делал записи о годе прошедшем. В 1960 году он записал: «Итак, уходит 1960 год. Еще один год жизни. Этот год для меня лично был и останется особенным. Я закончил свою строевую службу на ВМФ. Последней должностью в моей биографии была должность начальника ЧВВМ училища им. П.С. Нахимова»^[395].

   В 1960 году завершилась строевая служба флагмана, но он перешел не на пенсию. С июня 1960 года адмирал был в распоряжении главкома ВМФ. В сентябре 1960 года его зачислили военным инспектором-советником в Группу генеральных инспекторов Министерства обороны СССР^[396].

   В период болезни адмирал не раз обращался к своей жизни и делал заключения: «Вообще, жизнь, по-моему, ни для кого не бывает сплошной пуховой периной, скатертью, милой улыбкой, благоухающим садом, соловьиной трелью. Жизнь сурова. И если человек, попавший в трудное положение, начинает теряться, хандрить, слабеть, терять силу воли, впадать в апатию, то такие люди, как правило, идут на дно»; «Я свою жизнь, свое счастье не получил готовым. Всю жизнь я прожил в напряженной работе, учебе, борьбе. Все время я шел вперед, преодолевая всевозможные препятствия, и видел впереди ясную цель жизни»; «Жизнь прожита. Хорошо прошла моя жизнь. Интересно. Единственно, на что я могу обижаться, – это то, что мало учился я в стенах училищ и академий, а учился на работе, у жизни, у людей. Жизнь – моя академия»^[397].

   Октябрьский был депутатом Верховного Совета СССР 1-го и 2-го созывов. Наградили адмирала за службу 3 орденами Ленина (1942, 1945, 1958), 3 орденами Красного Знамени (1944, 1949, 1950), 2 орденами Ушакова I степени (1944, 1945), орденами Нахимова I степени (1944), Суворова II степени (1943), Красной Звезды (1935), медалями, болгарским орденом «9 сентября 1944 года» I степени с мечами (1967), американским орденом «Легион достойных»^[398].

   Скончался адмирал 8 июля 1969 года после продолжительной тяжелой болезни в Севастополе. Похоронили Филиппа Сергеевича Октябрьского в Севастополе, на кладбище Коммунаров^[399].

   Про адмирала не забыли. Улицу, которая ведет к кладбищу, назвали его именем. В честь адмирала были названы учебный отряд Черноморского флота и ВПК Тихоокеанского флота. Имя его – навечно в памяти моряков, в истории Великой Отечественной войны.