|
Это случилось 11 декабря 1981 года. В дом на Кутузовском, 4 приехал молодой человек – навестить свою тетю. Звонил, стучал, барабанил в дверь – в ответ ни звука. А ведь о встрече условились заранее… Тете семьдесят четыре… Мало ли что… Да еще торчащая в двери записка ее приятельницы, которая тоже не дозвонилась и не достучалась. И молодой человек помчался домой за запасными ключами… Когда открыли дверь и вошли в гостиную, увидели сидящую в кресле тетю… с простреленной головой. Этой тетей была известная киноактриса Зоя Федорова.
Я хорошо помню, сколько самых невероятных слухов вызвало это убийство. Преступление до сих пор не раскрыто. Почему? В свое время мы зададим такой вопрос человеку, который занимается раскрытием подобного рода преступлений. А пока вернемся в годы бурной, прекрасной и порой авантюрно-дерзкой молодости Зои Федоровой.
Много лет назад, а именно в 1927 году, двадцатилетняя счетчица Госстраха Зоенька Федорова обожала три вещи: фельдиперсовые чулочки, крохотные шляпки и… фокстрот. Танцевать она могла, как никто: красиво, зажигательно и, в самом прямом смысле слова, до упаду. Танцы-то и довели Зою Федорову до беды: ее арестовали.
Зоя Федорова в молодости
Передо мной совершенно секретное дело № 47268, заведенное ОГПУ 14 июня 1927 года на легкомысленную любительницу танцев. Здесь же ордер № 7799, выданный сотруднику оперативного отдела ОГПУ тов. Терехову на производство ареста и обыска гражданки Федоровой Зои Алексеевны. О том, что дело – не пустячок, и речь идет отнюдь не о фокстроте, свидетельствует размашистая подпись всесильного Ягоды, сделанная синим карандашом.
Арестовали Зою в три часа ночи. При обыске ничего компрометирующего не нашли: какие-то шпильки, зеркальца, пудреницы… Ничего не дала и анкета арестованной, заполненная в тюрьме. Семья самая что ни есть простая: отец – токарь по металлу, мать – фасовщица, шестнадцатилетний брат вообще безработный. Связи, знакомства, контакты – тоже ни одной зацепки. А обвинение между тем предъявлено более чем серьезное: подозрение в шпионаже. И вот первый допрос. Можно представить состояние двадцатилетней девушки, когда конвоир вызвал ее из камеры и по длинным коридорам повел в кабинет следователя. Страха Зоя натерпелась немало, но вела себя собранно. Вот ее показания по существу дела:
– В 1926—1927 годах я посещала вечера у человека по фамилии Кебрен, где танцевала фокстрот. У него я познакомилась с военнослужащим Прове Кириллом Федоровичем. Он играл там на рояле. Кирилл был у меня дома один раз, минут десять, не больше. О чем говорили, не помню, но, во всяком случае, не о деле. Никаких сведений он у меня не просил, и я ему их никогда не давала. О своих знакомых иностранцах он тоже никогда ничего не говорил. У Кебрен при мне иностранцев не было, и у меня знакомых иностранцев нет.
Но при чем тут фокстрот, пианист, иностранцы, которых она не знала? Казалось бы, после таких пустопорожних показаний перед девушкой надо извиниться и отпустить ее домой, но не тут-то было: по данным ОГПУ, Прове работал на английскую разведку. И все же, поразмышляв, следователь А.Е. Вунштейн решает использовать Зою в качестве живца и принимает довольно хитрое постановление: «Рассмотрев дело № 47268 по обвинению Федоровой З.А. в шпионаже и принимая во внимание, что инкриминируемое ей обвинение не доказано и последняя пребыванием на свободе не помешает дальнейшему ходу следствия, постановил: меру пресечения в отношении арестованной Федоровой З.А. изменить, освободив ее из-под стражи под подписку о невыезде из г. Москвы».
Здесь же – четвертушка серой бумаги, на которой рукой Зои написано: «Я, нижеподписавшаяся гр.Федорова, даю настоящую подписку начальнику Внутренней тюрьмы ОГПУ в том, что по освобождении из вышеуказанной тюрьмы обязуюсь не выезжать из города Москвы».
О том, что Вунштейн установил за ней наблюдение и следствие по ее делу продолжалось, Зоя, конечно, не знала, но что-то заставило ее не бегать больше на танцульки и порвать старые связи. Были ли у нее впоследствии беседы со следователем и контакты с Ягодой, неизвестно, но этот человек с репутацией холодного палача сыграл в ее судьбе немалую роль. Именно он 18 ноября 1927 года подписал редчайшее по тем временам заключение: «Гражданка Федорова З.А. была арестована по обвинению в шпионской связи с К.Ф. Прове». Далее излагается суть ее единственного допроса, показания самого Прове и уникальный вывод: «На основании вышеизложенного следует констатировать, что инкриминируемое гр.Федоровой З.А. обвинение следствием установить не удалось, а посему полагал бы дело по обвинению Федоровой З.А. следствием прекратить и сдать в архив. Подписку о невыезде аннулировать».
Сказать, что Зое повезло, – значит не сказать ничего. Вырваться из лап Ягоды – таким мало кто мог похвастаться. Но на сей раз гроза лишь прошумела над головой Зои. То ли мать усердно молилась за дочку, то ли у Ягоды было хорошее настроение, то ли еще что… Однако, как ни горько об этом говорить, тоненькая папка с делом № 47268 будет дополнена четырьмя толстенными томами, а впоследствии еще семью. И все о ней – о Зое Алексеевне Федоровой, так удачно выскользнувшей в тот раз из внутренней тюрьмы Лубянки.
Прошло девятнадцать лет… Никому не ведомая счетчица Госстраха Зоя Федорова стала одной из самых популярных актрис советского кино. Она снялась в фильмах «Музыкальная история», «Шахтеры», «Фронтовые подруги», «Великий гражданин», «Свадьба», была награждена орденом Трудового Красного Знамени, стала дважды лауреатом Сталинской премии. Все шло прекрасно… Но после 1940 года отношение к ней резко изменилось: сниматься больше не приглашали, а если и приглашали, то предлагали такие крохотные роли, что браться за них Зоя Алексеевна считала ниже своего достоинства. И объясняла это тем, что ее бывший муж, кинооператор Рапопорт, используя свои связи, делал все возможное и невозможное, чтобы погубить ее как актрису.
Она вынуждена была пробавляться концертами, выступая в самых разных уголках Союза, а во время войны – поездками на фронт. После войны стало еще хуже. Федорова в отчаянии пишет Сталину, Берии, напоминает о себе и просит помочь. Сталин не ответил, а Берия ответил, но так по-бериевски, что лучше бы промолчал.
Как известно, этот человек никогда ничего не забывал и никому ничего не прощал. А обидеться на Зою Федорову ему было за что: он помог ей, вытащил из тюрьмы отца, арестованного в 1938-м по обвинению в шпионаже в пользу Германии, а она не оценила. Позже Зоя Алексеевна скажет, что до января 1941-го неоднократно встречалась с Берией, благодарила его за помощь, но ему благодарности было мало, он откровенно ее домогался, а в 1940-м дважды пытался изнасиловать.
Новый министр государственной безопасности Абакумов, конечно же, знал о своеобразных отношениях своего шефа с артисткой и наверняка советовался с ним, прежде чем подписать страшный документ, сломавший жизнь Зое Федоровой, – постановление на арест от 27 декабря 1946 года.
«Я, пом.нач.отделения капитан Раскатов, рассмотрев материалы в отношении преступной деятельности Федоровой Зои Алексеевны, нашел:
Имеющимися в МГБ СССР материалами Федорова З.А. изобличается как агент иностранной разведки. Кроме того, установлено, что Федорова является участницей группы англо-американской ориентации, стоящей на позициях активной борьбы с советской властью. Постановил: Федорову Зою Алексеевну подвергнуть аресту и обыску».
Через день после ареста – первый допрос. Обычно такого рода допросы вели лейтенанты, в лучшем случае капитаны, а тут полковник, да еще в должности заместителя начальника следственной части по особо важным делам. Значит, дело Федоровой не хотели предавать огласке и не хотели, чтобы о ее показаниях знали низшие чины. Позже выяснится и другой, наводящий на размышления факт: за время следствия Федорову 99 раз вызывали на допросы, а протоколы составлялись только в 23 случаях. Почему? О чем шла речь на тех 76 допросах, след которых в деле отсутствует?
А тогда, 29 декабря 1946 года, полковник Лихачев с первого же вопроса, как говорится, взял быка за рога:
– Вы арестованы за преступления, совершенные против советской власти. Следствие рекомендует, ничего не скрывая, рассказать всю правду об этом.
– Преступлений против советской власти я не совершала, – уверенно начала Зоя Алексеевна, но потом, видимо, поняв, что в чем-то признаваться все равно надо, добавила: – Единственное, в чем я считаю себя виновной, это в связях с иностранцами, особенно с англичанами и американцами.
– Это были связи преступного характера?
– Нет. Я принимала их у себя на квартире, бывала в посольствах, посещала с ними театры, выезжала за город.
– Назовите имена.
– Осенью 1942-го, посетив выставку американского кино, я познакомилась с корреспондентом американской газеты «Юнайтед пресс» Генри Шапиро и до его отъезда в США в конце 1945-го поддерживала с ним личные отношения. Бывая на квартире Шапиро, я познакомилась там с его приятелями: помощником военно-морского атташе США майором Эдвардом Йорком, сотрудником военной миссии майором Паулем Холлом, лейтенантом Чейсом. Особенно близкие отношения у меня сложились с Эдвардом Йорком, а через него я познакомилась с контр-адмиралом Олсеном, английским журналистом Вертом, его женой Шоу, а также редактором издающегося в СССР журнала «Америка» Елизабет Иган.
– Иган является установленной разведчицей. Непонятно, что могло вас сближать с ней.
– О шпионской работе Иган против Советского Союза я ничего не знала. А вообще, мы с ней очень дружили, она часто бывала у меня, приходила запросто, называла меня своей подругой. Через нее я познакомилась с руководителем редакции журнала полковником Филипсом, его женой Тейси, а также с некоторыми другими сотрудниками. Так я стала вхожа в посольство и военную миссию США, американцы, в свою очередь, бывали у меня. Общалась я и с сотрудниками английской военной миссии майорами Тикстоном и Нерсом.
– Вы назвали всех? У вас ведь были и другие связи. Почему вы о них не говорите?
Поняв, что от полковника ничего не скроешь, Зоя Алексеевна назвала еще одно, самое дорогое ей имя.
– Еще я была знакома с заместителем главы морской секции американской военной миссии Джексоном Тейтом. С ним у меня были особенно хорошие отношения. Вскоре после нашего знакомства я начала с ним сожительствовать и в настоящее время имею от него ребенка.
Как же так? В анкете арестованной черным по белому написано: родители умерли, сестры живут в Москве, муж – Рязанов Александр Федорович, жив-здоров, дочь Виктория Яковлевна, 1946 года рождения. Почему Яковлевна, а не Джексоновна или, на худой конец, Александровна? Что за Яков, откуда он взялся? На некоторые из вопросов мы еще получим ответы, а вот что касается Якова – покрыто мраком тайны.
Полковник Лихачев тоже отреагировал весьма своеобразно. Он резко пресек излияния Федоровой.
– Следствие интересуют не ваши интимные отношения с иностранцами, а ваша преступная связь с ними. Об этом и рассказывайте. С кем из своего окружения вы знакомили иностранцев?
– С сестрами – Марией и Александрой, мужем Марии – артистом Большого театра Синицыным, моим мужем – композитором Рязановым, художницей «Союздетфильма» Фатеевой, сотрудницей «Огонька» Пятаковой и моей школьной подругой Алексеевой.
В ночь под Новый год – снова допрос, уже куда более жесткий.
– На предыдущих допросах вы отрицали совершенные вами преступления против советской власти. Учтите, ваша преступная деятельность следствию известна, и если вы не станете рассказывать об этом, мы вынуждены будем вас изобличать.
– Изобличать меня не надо, – чего-то испугалась Зоя Алексеевна. – Оказавшись в тюрьме, я пересмотрела всю свою жизнь, все свои настроения и связи и пришла к выводу, что заключение меня под стражу является правильным.
Мне кажется, эта выученная наизусть фраза является не ее: и стиль не ее, и слова не из лексикона актрисы. Скорее всего, начали приносить плоды те самые допросы, протоколы которых не велись.
– А конкретнее, – подтолкнул ее полковник. – В чем вы признаете себя виновной?
– В том, что на протяжении последних лет проявляла резкие антисоветские настроения и высказывала намерение любыми путями выехать в Америку… Как я уже говорила, отцом моего ребенка является Джексон Тейт. Хочу откровенно сказать, что мною руководила мысль с помощью ребенка привязать Тейта к себе и, если представится возможность, уехать с ним из Советского Союза в США. Правда, моя сестра Мария на этот счет придерживалась другого мнения: она советовала добиться от Тейта получения денег на содержание ребенка, ведь жена Тейта – владелица нескольких заводов по производству стали, и их состоятельному семейству ничего не стоило перевести на мой счет крупную сумму. Приняв решение, я попросила Иган передать Тейту письмо, который к этому времени уехал в США: в письме я сообщала о своей беременности. Не получив ответа, передала письмо через Холла, но тот Тейта не нашел, так как он уехал куда-то на Тихий океан. После рождения Виктории я передала в Америку ее фотографии, но так и не знаю, дошли ли они до Тейта. В Москве об этих письмах никто не знал, так как отцом Виктории был объявлен мой муж Рязанов.
Самое странное, что Рязанов против этого не возражал. Арестованный несколько позже, он на одном из допросов показал: «В конце июля 1945 года Федорова по секрету сообщила мне, что беременна от сотрудника американской военной миссии капитана 1-го ранга Джексона Тейта, который уже уехал в США. Мы условились, что в качестве отца ребенка она будет называть меня. Я пошел на это потому, что тоже высказывал желание уехать в Америку и надеялся осуществить этот план с помощью Федоровой».
– В чем вы еще признаете себя виновной? – спросил полковник.
– Говоря откровенно, сборища на моей квартире нередко носили откровенно антисоветский характер. Собираясь вместе, мы в антисоветском духе обсуждали внутреннюю политику, клеветали на материальное благосостояние трудящихся, допускали злобные выпады против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Мы дошли до того, что в разговорах между собой обсyждали мысль о свержении такого правительства. Например, артист Кмит (Петька в фильме «Чапаев». – Д. С.) в ноябре 1946 года заявил, что его враждебные настроения дошли до предела, в связи с чем он имеет намерение выпускать антисоветские листовки. Я и моя сестра Мария тут же выразили готовность распространять их по городу.
Однако вряд ли могла Федорова произнести: «клеветали на материальное благосостояние трудящихся». Да и Кмит наверняка понимал бессмысленность затеи с листовками. Нет, скорее всего, такие формулировочки родились в профессионально отшлифованном мозгу следователя. Кстати, это подтвердится много лет спустя: протоколы допросов во многом сфальсифицированы, следователи не только задавали вопросы, но и сами отвечали на них, вставляя в ответы термины, один ужаснее и позорнее другого, как напишет Зоя Алексеевна.
А пока… пока следствие шло своим ходом. Полковник подводил Федорову к самому главному:
– Какие конкретные методы борьбы против советской власти вы обсуждали?
То, что скажет Зоя Алексеевна (или что ее заставят сказать), настолько ужасно, что я поражаюсь, как она могла подписать этот протокол! А ведь ее подпись на каждой страничке. Неужели не понимала, что подписывает себе смертный приговор?!
– Мне тяжело и стыдно, но я должна сказать, что в ходе ряда враждебных бесед я высказывала террористические намерения против Сталина, так как считала его основным виновником невыносимых условий жизни в Советском Союзе. В связи с этим против Сталина и других руководителей ВКП(б) и советского правительства я высказывала гнусные клеветнические измышления – и в этом признаю себя виновной.
Ловушка захлопнулась! Федорова была обречена. Полковник Лихачев ликовал: раскрытие покушения на вождя – большая заслуга, которая, несомненно, будет замечена руководством. А если учесть, что во время обыска на квартире Федоровой обнаружили «браунинг» – то вот и орудие убийства. И не имеют значения слова подследственной, что пистолет якобы подарил ей знакомый летчик в память о поездке на фронт: пистолет надо было сдать, а раз не сдала – статья об ответственности за незаконное хранение оружия. У следствия нет сомнений, что «браунинг» можно было использовать при покушении на Сталина. Так что все сходится.
Рассудив таким образом и посчитав эту линию обвинения законченной, полковник решил добить Зою Алексеевну, заставив ее признаться в том, что она, помимо всего прочего, американская шпионка. И он своего добился. Раз Елизабет Иган установленная разведчица, то кем может быть ее советская подруга? Разумеется, агентом. Таким же разведчиком был и представитель американской военной миссии в Одессе Джон Харшоу, а Федорова во время киносъемок встречалась с Харшоу. Зачем? Конечно же, чтобы передать разведданные. Какие у актрисы могут быть данные, подрывающие устои государства? Это не имеет значения: с разведчиком без дела не встречаются.
А визит к мексиканскому послу? А контакты с китайским послом? А банкет в честь ее дня рождения в американском посольстве? Почему на изъятой при обыске фотографии рядом с Федоровой чешский генерал? И почему Федорова в форме американского офицера? И наконец, встречи с послом США Гарриманом, с которым она познакомилась еще в 1943 году. Попробуй-ка кто-нибудь из людей куда более известных пробиться к американскому послу, а Федорова встречалась с ним неоднократно. И на фотографии они рядышком.
Так родилось обвинительное заключение по делу, которое к тому времени стало групповым – по нему проходили семь человек во главе с Зоей Федоровой. 15 августа 1947 года оно было утверждено генерал-лейтенантом Огольцовым и вскоре внесено на рассмотрение Особого совещания МГБ СССР.
Главные пункты обвинения Зои Алексеевны выглядят довольно зловеще: «Являлась инициатором создания антисоветской группы, вела враждебную агитацию, допускала злобные выпады против руководителей ВКП(б) и советского правительства, призывала своих сообщников к борьбе за свержение советской власти, высказывала личную готовность совершить террористический акт против главы советского государства. Поддерживала преступную связь с находившимися в Москве иностранными разведчиками, которым передавала извращенную информацию о положении в Советском Союзе. Замышляла совершить побег из СССР в Америку. Кроме того, незаконно хранила у себя оружие».
Предложенное наказание – 20 лет исправительно-трудовых лагерей. Остальным «подельцам» – от десяти до пяти лет. Однако Особое совещание решает, что 20 лет – мало, и постановляет: «Федорову Зою Алексеевну заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на двадцать пять лет». Документ подписан 8 сентября 1947 года, а уже 27 декабря Особое совещание ужесточает наказание: «Исправительно-трудовой лагерь заменить тюремным заключением на тот же срок». Через три дня ее отправляют в печально известный Владимирский централ. За что? Ведь чтобы принять такое решение, нужны очень серьезные основания.
Основания были. Дело в том, что Зоя Алексеевна имела неосторожность обратиться с письмом к своему давнему, но отвергнутому поклоннику.
«Многоуважаемый Лаврентий Павлович!
Обращаюсь к Вам за помощью, спасите меня. Я не могу понять, за что меня так жестоко терзают.
В январе месяце 1941 года, будучи несколько раз у Вас на приеме по личным вопросам, я хорошо запомнила Ваши слова. Вы разрешили мне обратиться к Вам за помощью в тяжелые минуты жизни. И вот тяжелые минуты для меня настали, даже более чем тяжелые, я бы сказала – смертельные. В глубоком отчаянии обращаюсь к Вам за помощью и справедливостью.
27.ХII.46 года я была арестована… Я была крайне удивлена этим арестом, так как не знала за собой никаких преступлений. Правда, за последние шесть лет министерство кинематографии постепенно затравливало меня. Последние два года я чувствовала себя в опале. Это озлобило меня, и я среди своих родственников и друзей критиковала нашу жизнь. Говоря о материальных трудностях, я допускала довольно резкие выражения, но все это происходило в стенах моей квартиры. Находясь в жизненном тупике, я всячески искала выход: обращалась с письмом лично к Иосифу Виссарионовичу Сталину, но ответа не получила; пыталась зайти к Вам, но меня не пустили Ваши сотрудники…
Инкриминированное мне преступление и весь ход следствия напоминают какую-то кровавую комедию, построенную следователями на нескольких неосторожно мною сказанных фразах, в результате чего на бумаге из меня сделали чудовище. Я пыталась возражать и спрашивала: «Зачем вы все преувеличиваете и сами за меня отвечаете?» А мне говорили, что если записывать мои ответы, то протоколы будут безграмотны. «Вы боитесь терминов», – говорили мне и вставляли в мои ответы термины – один другого ужаснее, один другого позорнее, делавшие из меня изверга и изменника Родины.
Что дало повод так позорно заклеймить меня? Мое знакомство с иностранцами. Но знала ли я, что дружба, которая была у нас с ними в те годы, перейдет во вражду и что это знакомство будет истолковано как измена Родине?! Но этого мало, полет жестокой фантазии следователей на этом не остановился. Подаренный мне во время войны маленький дамский пистолет послужил поводом для обвинения меня в террористических намерениях. Против кого? Против Власти?
Против партии и правительства, ради которых, если Вы помните, я дала Вам согласие остаться в Москве, на случай, если немцы захватят ее, чтобы помогать Вам вести с ними подпольную борьбу.
Следователи говорили мне: «Не бойтесь, эти протоколы будут читать умные люди, которые все поймут правильно. Неужели вы не чувствуете, что вам хотят протянуть руку помощи? Вас надо было встряхнуть. Да и вообще, это дело вряд ли дойдет до суда». Я сходила с ума, решила покончить с собой и повесилась в одиночной камере Лефортовской тюрьмы, но умереть мне не дали… Потом я была отправлена в Темниковские лагеря – больная, полусумасшедшая. Но Особому совещанию показалось недостаточным столь суровое наказание, и через два месяца они решили добавить конфискацию имущества, отнять то, что было нажито в течение всей жизни честным трудом. Этим они наказали не меня, а моих маленьких детей, которых у меня на иждивении было четверо: самой маленькой, дочери, два года, а самому старшему, племяннику, десять лет.
Я умоляю Вас, многоуважаемый Лаврентий Павлович, спасите меня! Я чувствую себя виноватой за легкомысленный характер и несдержанный язык. Я хорошо поняла свои ошибки и взываю к Вам как к родному отцу. Верните меня к жизни! Верните меня в Москву! За что же я должна погибнуть? Единственная надежда у меня на Ваше справедливое решение».
Повнимательнее проанализируем это письмо. В январе 1941 года Зоя Федорова несколько раз была у Берии по личным вопросам. Хлопотать вроде бы не за кого: ее отец уже на воле, все друзья и родственники на свободе. Но если грозный и всегда занятой нарком внутренних дел принимает ее несколько раз в течение одного месяца, значит, дела были достаточно серьезные. Думаю, непосредственное отношение к ним имеет и разрешение Берии обращаться за помощью лично к нему.
И уж совсем откровенно звучит напоминание о согласии, данном лично Берии, остаться для подпольной борьбы в Москве. Не станет, ох, не станет должностное лицо такого уровня, как Берия, вести разговоры о подпольной работе с посторонним для его ведомства человеком.
Но может быть, я не прав? Честно говоря, мне и самому хотелось бы свести все к приставаниям неудавшегося любовника и его чисто мужской мести за отказ. Если сопоставить даты, то все выглядит именно так: 20 декабря письмо уходит из лагеря, 23-го группа сотрудников МГБ во главе с генерал-лейтенантом Селивановским подписывает заключение, в котором рекомендует 25 лет ИТЛ заменить на 25 лет тюремного заключения. Причина? «Отбывая наказание в лагерях МВД, Федорова З.А. пыталась установить нелегальную связь с иностранцами». Как можно, будучи за колючей проволокой, да еще у черта на куличках, установить связь с иностранцами, находящимися в Москве? Но нелепость ситуации никого не волновала: главное, выполнено указание «родного отца», и теперь строптивая актерка не раз проклянет себя за гордыню и упрямство. Так оно и случилось: 27-го Особое совещание проштемпелевало заключение МГБ, а 30 декабря Федорова была этапирована во Владимир.
Как она выжила, как все это вынесла?! Ведь по имеющимся в деле справкам Зоя Алексеевна болела…
Но она держалась… И продержалась до января 1955 года, когда Центральная комиссия по пересмотру дел вышла с предложением: «Решение Особого совещания от 8 сентября 1947 года изменить… меру наказания снизить до фактически отбытого срока и из-под стражи Федорову Зою Алексеевну освободить. Конфискованное имущество возвратить». Такое же предложение было высказано и в отношении всех ее «подельцев», вот только сестра Мария этого решения не дождалась: умерла в заключении.
В феврале Зою Алексеевну освободили. А в августе Центральная комиссия все постановления Особого совещания отменила и дело в уголовном порядке прекратила. Своеобразный экзамен с честью выдержали друзья и коллеги Зои Федоровой. Их попросили о, казалось бы, малом: написать характеристику артистке Федоровой. Нет уже ни Сталина, ни Берии, но кто знает, как себя вести: ведь просит не ЖЭК и не домком, а Лубянка. И вот что замечательно: характеристик нужно было не более трех-четырех, а их пришло двенадцать! Что ни говорите – это поступок, поэтому я назову всех, кто сказал самые теплые слова о Зое Федоровой: И. Пырьев, С. Михалков, А. Абрикосов, Л. Целиковская, М. Астангов, Б. Бабочкин, Б. Барнет, Ф. Раневская, С. Юткевич, В. Эйсымонт, Л. Арнштам, Э. Гарин.
Жизнь надо было догонять. Девять лет в ГУЛАГе – не шуточки: потеряны здоровье, форма, актрису забыл зритель, а жить на что-то надо. Не в Госстрах же снова возвращаться! И Зоя Алексеевна взялась за себя, как это могла только она, – и снялась еще более чем в тридцати фильмах. Роли были и главные, и эпизодические, но, самое важное, они были! Потрясающая работоспособность дала результаты – в 1965 году ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР.
Последняя ее работа – фильм «Живите в радости» (1977). И эпизод в «Москва слезам не верит». Потом она сказала: «Все, ухожу на пенсию. Пора и отдохнуть». Но отдыха не получилось. Дом у нее хлебосольный, друзей и знакомых тьма. Конечно же, Зоя Алексеевна скучала по дочери, хотела съездить к ней в Америку, кто-то ее одобрял, а кто-то отговаривал – в 1981-м такие поездки были не столь частыми и не столь простыми, как сейчас. Короче говоря, Зоя Алексеевна жила обычной жизнью не совсем обычной советской пенсионерки.
Так было до трагического вечера 11 декабря 1981 года.
Кому же помешала Зоя Федорова? И почему это преступление до сих пор не раскрыто?
– Племянник обнаружил убитую вечером, но убийство произошло днем, – сообщил начальник следственного управления прокуратуры города Москвы В.П. Конин. – На месте преступления нашли пулю и гильзу от пистолета «зауэр». Следы борьбы отсутствовали. Замки на дверях целые. Из квартиры, судя по всему, ничего не похищено. Но и следов преступника или преступления тоже не обнаружено. Работали профессионалы, причем хорошо знакомые Зое Алексеевне. Скорее всего, она сама открыла дверь, потом спокойно села в кресло, к ней подошли сзади и выстрелили в затылок. Но так как преступление не раскрыто, говорить о большем, в интересах следствия, я не имею права. А тогда… Я хорошо помню, что тогда были подняты на ноги милиция и прокуратура Москвы. Отработаны многочисленные связи, знакомства и контакты Зои Алексеевны. На причастность к убийству мы проверили свыше четырех тысяч человек, в том числе более ста ранее судимых. К рассмотрению принимались самые разные версии – от убийства на бытовой почве до убийства по политическим мотивам. Но ни одна не дала положительного результата. Следствие по делу приостановлено. Но это не значит, что мы о нем забыли: как только где-то что-то всплывет, как только появится хотя бы один новый факт, мы снова приступим к расследованию.
Вот такая грустная история. Ко всему сказанному остается добавить только одно. Напрасно думает тот, кто пускает в ход последний аргумент, что пули что-то решают. Глубочайшее заблуждение! И хотя Зои Алексеевны Федоровой нет, с нами ее фильмы, ее незабываемые героини, с нами память о много страдавшей, жизнелюбивой и необычайно обаятельной женщине.
|
