3.1. Запад и целевые установки внешней политики Византийского государства
|
Воссоздавая картину политических взаимоотношений Византии и Запада, необходимо остановиться на вопросе о том, каким видели представители той и другой стороны возможный результат этого процесса, до какой степени совпадали или не совпадали их ожидания в этой области. Аксиоматичным является тезис, что Византия добивалась от Запада помощи против турок, и в этом состояла ее главная, если далее не единственная, цель. Но как представляли себе византийцы конкретные формы этой помощи, как связать это с принципами их дипломатической практики и, наконец, как ту же самую проблему склонны были решать на Западе?
Ответ на последнюю часть вопроса лежит на поверхности. Как известно, на Западе наиболее верным способом отражения османской угрозы считался крестовый поход. Идея крестового похода сохраняла свою значимость и в XV в., об этом еще будет сказано ниже. Однако едва ли есть основания применить аналогичный вывод к Византии. Формируя свои отношения с Западом, греки, как бы часто они ни слышали рассуждения на эту тему от латинян, будь то папа или германский император, сами никогда не высказывали подобных идей1. Опыт прошлого ни в коей мере не располагал к этому. При всем том, что крестовый поход мог увенчаться успехом, у византийцев не было никаких гарантий того, что за ним не последует новая волна ожесточения в отношениях между православными и католиками2. Известно, например, что в 1422 г. Константинополь посетил посол французского и английского королей - Карла VI и Генриха V - бургундский рыцарь Жильбер де Ланнуа. Перед этим он побывал в Польше, а в византийской столице должен был еще застать посольство папы, возглавляемое Антонием Массанским. Его цель состояла в том, чтобы оценить шансы на очередной крестовый поход. Но на Запад он вернулся с убеждением в слабой возможности подобного мероприятия и, судя по всему, не нашел понимания в Константинополе3. Возможно, поэтому уровень реальных запросов, с которыми византийские дипломаты отправлялись на Запад, может показаться более чем скромным. Если речь шла об оказании конкретной помощи, то под этим подразумевались, как правило, либо финансовые пожертвования, что хорошо видно на примере отношений с Арагоном, либо очень ограниченное военное содействие, что демонстрируют отношения с Венецией, которой неоднократно предлагалось участие в совместных операциях, имевших весьма узкое и конкретное назначение. Это был едва ли не предел того, что византийский император рассчитывал реально получить от Запада, хотя настоящие потребности Византийского государства были несоизмеримо шире. Однако лишь этим подход Византии в отношениях с Западом не исчерпывается. Если проследить серию многочисленных дипломатических контактов, то можно выявить общую закономерность, которая пронизывает содержание поздневизантийской внешней политики. Она состоит в том, что Византия пыталась в этот период играть роль посреднической, объединяющей, консолидирующей силы в европейской политике. Это видно на множестве примеров. В 1402 г. Мануил II Палеолог предлагает Венеции урегулировать отношения с Генуей. Затем на протяжении многих лет император упорно пытался погасить венгерско-венецианский конфликт. Хотя эти попытки так и не увенчались успехом, нигде посредническая политика Византии не проявилась так наглядно. На то были веские причины. Оба этих государства - Венгрию и Венецию - связывала с Византией общая проблема: турки и необходимость вести борьбу с ними. Затяжной и трудноразрешимый конфликт развел по разные стороны наиболее вероятных и естественных союзников. Если Венгрия, которую Сигизмунд объединял личной унией с Германской империей, с тех пор концентрировала в себе мощь континентальной Европы, то Венеция обладала огромным потенциалом на море. Однако альянс этих двух сил, которые византийские дипломаты настойчиво пытались примирить, так и не стал реальностью. Если вспомнить, что их противостояние прямо или косвенно затрагивало весь спектр европейских государств, то надо признать, что этот конфликт в глазах византийского императора был наиболее трагическим фактом. Ту же самую закономерность можно констатировать, если обратиться к истории переговоров по поводу церковной унии. С самого начала они протекали на фоне кризисов, имевших место в латинском мире. И здесь установка греков на достижение всеобщего компромисса оставалась неизменной. Контакты на церковной почве начались, когда западная схизма еще продолжалась. Византийцы относились к ней негативно и, в сущности, не скрывали этого. Византийское посольство на Констанцском соборе не начинало переговоры до того момента, пока не был избран всеми признанный папа, и со своей стороны даже внесло посильный вклад в это дело. Перспектива унии и позиция греков ускорили разрешение кризиса в западной церкви. Когда в 1416 г. арагонский король наконец отрекся от антипапы Бенедикта XIII, то в качестве одного из мотивов этого решения назвал открывающуюся возможность скорого объединения с восточными христианами4. Во время переговоров, которые впоследствии велись на Базельском соборе, византийцы исходили из тех же принципов. Грек Исидор в своей приветственной речи главный упор сделал на необходимости внутреннего умиротворения латинского Запада. С самого начала византийцы твердо дали понять, что обязательной предпосылкой унии должна стать взаимная договоренность между папой и депутатами собора, т. е. в первую очередь между самими латинянами. Громадные силы были положены императором на то, чтобы примирить два конкурирующих посольства, которые прибыли в Константинополь осенью 1437 г. Внутреннюю конфронтацию в западной церкви греки не пытались обратить себе на пользу, а отчаянно пытались погасить ее. В современных исследованиях, посвященных истории церковной унии, как правило, упоминается политическое завещание императора Мануила II, которое незадолго до своей смерти он оставил своему сыну и наследнику Иоанну VIII. Вот что мы находим в хронике Георгия Сфрандзи, который вкладывает в уста императора следующие слова: «Сын мой, мы точно знаем, какой страх испытывают нечестивые перед тем, что мы сможем договориться и объединиться с франками (имеются в виду латиняне. - Н. П.); ведь они понимают, что если это случится, то громадный урон понесут они от западных христиан. Поэтому трудись во имя унии с латинянами, ибо именно так ты сможешь внушать страх нечестивым, но остерегайся на самом деле заключить ее, так как не вижу я, чтобы наши [подданные] готовы были объединяться с латинянами; боюсь, что из-за этого схизма станет еще глубже, а мы же останемся без защиты перед нечестивыми»5. Свидетельство Сфрандзи вызывает разные мнения по поводу его достоверности6. Однако в любом случае оно весьма точно отражает характер политики императора Мануила II. В его понимании уния никогда не становилась самоцелью, но была средством, позволявшим наладить контакты с Западом, особенно когда это было крайне необходимо. Показательно, что диалог на почве этой проблемы усиливался в наиболее кризисные для империи моменты. Так было в 1411 и в 1421-1422 гг. Когда же внешнеполитическое положение несколько стабилизировалось, что произошло в последние годы жизни Мануила II, византийская сторона сознательно заморозила переговоры, к которым ее активно начал подталкивать папа Мартин V. Перспектива унии, таким образом, должна была по крайней мере сдерживать агрессивность турок, что, однако, еще не означало их полного сокрушения. Именно эта концепция стратегического сдерживания, которая исключала возможность крестового похода в его классическом понимании, очевидно, и определяла тактику императора в отношениях с Западом. В лучшем случае византийский правитель надеялся с его помощью выбить турок из Европы. Уния или даже одно движение к ней должны были стать фактором сплочения христианского сообщества, способного положить конец наступлению османов. Но главным препятствием на этом пути была внутренняя разобщенность самого Запада, и ее преодоление, безусловно, являлось одной из главных задач византийской политики. В этой связи предстоит решить вопрос о том, насколько такого рода установка соответствовала реалиям западного мира. 1Пожалуй, довольно типичный пример отношения византийцев к увлечению латинян идеей крестовых походов демонстрирует игумен Исидор (участник византийского посольства на Базельский собор в 1434 г.). В своем панегирике Иоанну VIII Палеологу, написанном около 1429 г., он заводит речь о последнем разгроме крестоносцев под Никополем (1396). Бросается в глаза некоторое удовлетворение, скорее даже насмешка автора по поводу этого поражения латинян, нанесенного им турками - см.: Schmitt О. J. Eine Keiserrede der spatbyzantinischen Zeit // Jahrbuch derosterreichischen Byzantinistik. Bd. 38. S. 153. 2Самые дальновидные политики на Западе понимали это. Не зря император Сигизмунд, ведя речь о планах крестового похода, считал необходимым подчеркнуть, что все земли, отвоеванные у турок и некогда принадлежавшие византийцам, к ним же обязательно и вернутся. 3См.: Halecki О. La Pologne... P. 56-57. 4См.: Viller M. Op. cit. P. 29. 5Цит. по: Dieten van J.-L. Silvester Syropulos... S. 161. 6Cм.: Ibid. S. 163-164. |
загрузка...