4
|
В основе учения о сдерживании и уравновешивании как идеальной линии высокой политики лежит теория классов (известная еще со времен Аристотеля), которой твердо придерживались в XVIII в. отцы-основатели. Эта теория гласит, что государственный правопорядок представляет или должен представлять собой систему сдерживания и уравновешивания, так как общество покоится на равновесии классов, и что равновесие классов существует потому, что стержнем и стабилизатором общества выступает сильный и независимый средний класс.
В XIX в. Америка представляла собой общество, в котором преобладающую роль играл средний класс и в котором процветали многочисленные мелкие организации, обладавшие сравнительно одинаковым влиянием. В рамках этого общества, покоящегося на принципе равновесия, функционировала экономика, центральной фигурой которой являлся мелкий предприниматель, функционировало государство, отличавшееся не только формальным, но и фактическим разделением властей; отношения между политикой и экономикой были в этом обществе построены таким образом, что каждая из этих сфер была совершенно независима от другой. Если мелкие предприниматели не всегда господствовали в этом обществе, то они, во всяком случае, всегда играли существенную роль в системе равновесия сил. Но в обществе, в котором мы живем сейчас, сложилась новая экономика, характеризуемая тем, что в ее решающих областях мелкие предприниматели оказались вытесненными горсткой крупных, централизованных корпораций: и сложился такой политический правопорядок, в котором система разделения властей настолько лишилась равновесия, что исполнительная власть стала господствующей, законодательная низведена на уровень средних звеньев власти, а судебная власть покорно приспосабливается (с известным отставанием во времени) к переменам политического курса, инициатива осуществления которых исходит не от нее; и, наконец, взаимоотношение между политикой и экономикой в новом обществе явно таково, что политические и экономические дела здесь переплетаются, и их единство создается глубокими и многосторонними связями. Романтическая система плюрализма - этот идеал Джефферсона - господствовала в обществе, в котором не меньше, пожалуй, 4/5 всего свободного белого населения состояло из независимых (в том или ином смысле) собственников. Но после гражданской войны этот былой средний класс самостоятельных собственников начал приходить в упадок - и упадок этот усиливался по мере того, как увеличивалось число таких отраслей народного хозяйства, в которых начали господствовать более крупные и концентрированные экономические единицы. В более поздний период "Прогрессивной эры" независимый средний класс фермеров и мелких предпринимателей боролся на политической арене за сохранение своих социальных позиций и потерял в этой борьбе последние шансы на сохранение за собой решающей роли в системе политического равновесия. В наше же время решающее значение приобрели два обстоятельства, относящиеся к средним классам, плюс одно обстоятельство, касающееся рабочего класса, ставшего в 30-х годах важной политической силой. I. Независимый средний класс стал политически, а также и экономически зависим от государства. Так, например, многие считают, что самым удачливым "лобби" в Соединенных Штатах является фермерский союз. И в самом деле, он преуспел настолько, что его трудно рассматривать как независимую силу, воздействующую на отдельные правительственные органы. Фермерский союз крепко сросся с этими органами, особенно с сенатом, в котором он непропорционально широко представлен вследствие странного географического принципа представительства. Для идеологического оправдания системы покровительства крупным фермерам используются старинные и надуманные идеи Джефферсона о преимуществах и национальном значении сельскохозяйственных занятий как основы определенного образа жизни; по этим соображениям принято считать, что крупные фермеры-предприниматели, представляющие собой одну из отраслей народного хозяйства, являются скорее носителями общенациональных интересов, требующих совсем особых политических мероприятий, чем представителям групповых интересов, существующих наряду с другими групповыми интересами. Это особое отношение выражается в политике паритета, обязывающей правительство гарантировать данному сектору системы частного предпринимательства такой уровень цен на производимую им продукцию, который обеспечил бы фермерам-предпринимателям покупательную способность, равную той, которой они обладали в наиболее благоприятное для них время - накануне первой мировой войны. Все это, конечно, - "классовое законодательство", в любом смысле этого слова, но надо сказать, что это законодательство ,"невысокого класса", и в качестве политического факта оно, как это ни странно, стало настолько привычным, что в царстве безмозглого реализма, в котором буйно произрастают подобные планы, оно считается заведомо разумной государственной политикой. Зажиточные фермеры, которые больше всех сельских жителей выигрывают от такой системы субсидируемого предпринимательства,- это бизнесмены, и они сами считают себя бизнесменами. На смену деревенскому увальню и бунтарю 90-х годов пришел сельский бизнесмен 50-х годов. Политическое влияние фермерства все еще велико, но в смысле давления, оказываемого на политическую верхушку, оно имеет скорее докучный, чем решающий характер. Правда, со специальными интересами фермеров считаются, но эти специальные интересы не включают в себя основные проблемы войны и мира, которые стоят ныне перед ведущими политическими аутсайдерами. А что касается проблем экономического кризиса и бума, к которым фермеры имеют самое непосредственное отношение, то они теперь не являются главным объектом внимания политических аутсайдеров. II. Наряду с независимым средним классом старой формации в недрах общества, где господствуют корпорации, появился новый, зависимый среднийкласс, состоящий из служащих. За период жизни двух последних поколений удельный вес среднего класса старой формации в общей массе средних классов снизился приблизительно с 85 до 44%, а удельный вес нового среднего класса увеличился с 15 до 56%. В силу многих причин, которые я пытался объяснить в другой работе, этот класс скорее замыкает собой господствующее ныне движение в сторону превращения общества в пассивную массу, чем выступает в роли политического стержня общества, основанного на равновесии. Служащие в отличие от фермеров и мелких предпринимателей и в отличие от наемных рабочих появились на исторической арене слишком поздно, чтобы выступить в качестве самостоятельной политической силы хотя бы в течение кратковременного исторического периода. Род занятий и особенности социального тяготения служащих, формирующие их воззрения, приводят к тому, что они находятся скорее в арьергарде, чем в авангарде исторического развития. В политическом отношении они никак не объединены и не связаны между собой. Процесс их профсоюзного объединения в том виде, в каком он ныне совершается, представляет собой процесс их присоединения к основному течению и направлению политики рабочих профсоюзных организаций и способствует их превращению в сателлитов новейшей группы интересов, безуспешно пытающейся приобщиться к государственной власти. Средний класс старой формаций выступал в течение известного времени в качестве самостоятельной силы, на которую опиралась государственная власть, новый же средний класс этого сделать не в состоянии. Политическая свобода и материальная обеспеченность основывалась на мелкой, независимой собственности; в мире наемного труда людей из нового среднего класса такой основы не имеется. Экономическая связь между разрозненными предприятиями и их владельцами создавалась свободным, никому не подвластным рынком; связь же между трудовыми функциями людей из нового среднего класса осуществляется руководством корпораций. Принадлежащие к средним классам служащие не являются самостоятельной основой власти: экономически они находятся в таком же положении, как и лишенные собственности рабочие; политически же они находятся в еще худшем положении, так как они не столь организованны. III. Наряду со средним классом старой формации, все более приобщающимся к аппарату государственной власти, и наряду с новым средним классом, появившимся на свет без определенной политической физиономии и развивавшийся таким образом, что ему никогда не удастся обрести ее, - на политической арене 30-х годов появилась новая политическая сила - организованный рабочий класс. В течение короткого периода времени могло казаться, что рабочий класс создаст влиятельный блок, независимый от мира корпораций и государства и вместе с тем влияющий на них и борющийся с ними. Но, попав в зависимость от правительственных органов, профессиональные союзы начали быстро терять свое влияние и играют теперь незначительную роль в сфере высокой политики. В США нет теперь таких рабочих лидеров, которые оказывали бы сколько-нибудь существенное влияние при решении вопросов, представляющих важность для политических аутсайдеров, играющих ныне руководящую роль в официальном правительстве. Если мы станем рассматривать профессиональные союзы под интересующим нас углом зрения, то заметим, что они стали организациями, отбирающими и формирующими таких лидеров, которые в случае успеха занимают свое место в кругах всеамериканской властвующей элиты наряду с руководителями корпораций, пребывающими в самом правительстве и вне его, и наряду с политическими деятелями обеих крупных партий. Ибо одна из задач профессиональных союзов - как и общественных движений и политических партий - заключается в том, чтобы предпринимать попытки участвовать в формировании этого руководящего центра страны. Как новый разряд власть имущих людей профсоюзные лидеры появились на национальной арене лишь недавно. СэмюэльГомперс был, вероятно, первым профсоюзным деятелем, ставшим членом всеамериканской властвующей элиты, - хотя, правда, пребывал в ней временно и чувствовал себя там крайне неловко. Его робкая попытка утвердить свое место среди властвующей элиты и таким путем добиться признания интересов рабочего класса как составной части общенациональных интересов сделала его прототипом и образцом для профсоюзного деятеля, делающего общенациональную карьеру. Сидней Хиллмэн не был, конечно, единственным профсоюзным деятелем, ставшим в 40-х годах на этот путь, но его руководящая роль в первые военные годы, его сознательная уверенность в том, что он является членом всеамериканской элиты, и реальное или воображаемое признание, которого он добился в качестве ее члена ("утрясти вопрос с Сиднеем"), - все это знаменовало собой более широкое вступление профсоюзных лидеров (после громадного расширения профсоюзов в период "нового курса") в ряды политической элиты. Но с наступлением эпохи "справедливого курса" Трумэна и "великого похода" Эйзенхауэра профсоюзному лидеру любого ранга нелегко стало вообразить себе всерьез, что он принадлежит (официально или неофициально) к элите. История с вынужденным уходом второстепенного профсоюзного деятеля Дэркина со своего третьеразрядного министерского поста довольно ясно раскрыла ситуацию, с которой сталкиваются профсоюзные лидеры при своих попытках проникнуть в ряды элиты, а также позиции самих профсоюзов как политической силы. Весьма далекие от высших сфер власти, они причастны к средним этажам государственного здания. Многие особенности зачастую странного поведения и маневров профсоюзных лидеров запоследние 20 лет объясняются их стремлением занять место в рядах властвующей элиты. В этих сферах они показали себя как люди, крайне болезненно реагирующие на всякие попытки ущемления их престижа. Они считают, что достигли многого, и претендуют на все знаки почета, связанные с властью. В маленьких и средних городах профсоюзные лидеры заседают теперь вместе с представителями торговых палат в правлениях муниципальных предприятий, а на общегосударственной арене они требуют и добиваются постов в органах, ведающих государственными производственными предприятиями, и в органах по регулированию цен. Их притязания на общественный почет и на власть покоятся не на имущественном богатстве, высоком доходе или родовитости, а на их возросшем влиянии; и особенность их положения проявляется в том, что влиятельность является для них не только базой для маневров, но и источником постоянного беспокойства. Их влиятельное положение не есть еще нечто прочно укоренившееся, давно существующее, имеющее силу привычки, обычая, закона. Их повышенная чувствительность в вопросах престижа, особенно проявляющаяся на общегосударственной арене, объясняется, во-первых, тем, что это люди, самостоятельно пробившие себе дорогу в жизни, и, во-вторых, тем, что увеличению их общественного веса чрезвычайно способствовало правительство и общая атмосфера, созданная правительством в течение десятилетия, последовавшего за 1935 г. Политическое влияние профсоюзных лидеров было создано правительством, и они опасались - вполне резонно, как потом оказалось, - как бы правительство не лишило их этого влияния. Напряженность их положения в системе распределения общественного престижа объясняется также тем, что для членов властвующей элиты с их особым образом мышления, жизни и действия они являются попросту непривычными людьми, да еще тем, что они чувствуют напряженность в своих отношениях с подвластным народом - членами своих профсоюзов, перед которыми политически опасно предстать в роли слишком "важной персоны", или оказаться слишком тесно связанным с исконными врагами, или афишировать вновь обретенных коллег и новый образ жизни. Многие наблюдатели ошибочно трактуют почет, предоставляемый профсоюзным лидерам, как прямое доказательство могущества рабочего класса. В одних случаях это, может быть, и так, но порой за этим явлением может скрываться нечто иное. Это так в тех случаях, когда почет, которым пользуются лидеры, основывается на действительном могуществе и влечет за собой могущество. Это не так в тех случаях, когда престиж не делает лидеров влиятельными, а становится для них лишь ловушкой. Не мешает помнить, что подобные явления не складываются по схеме "яйцо - цыпленок". Здесь в цепи причин и следствий первым выступает цыпленок (могущество), а потом уже следует яйцо (престиж). В период 30-х годов организованное рабочее движение впервые приняло общеамериканские масштабы; оно мало нуждалось в какой-либо направляющей политической идеологий, кроме лозунга "организуй неорганизованных". Теперь это не так, но рабочее движение, не поддерживаемое ныне условиями экономического краха, все еще остается без политического, да и экономического руководства. Подобно представителям мелкого бизнеса, рабочие лидеры пытались следовать по пути фермерства. Когда-то фермерство было носителем мятежных настроений; а в недавнем прошлом могло казаться, что подобные настроения имеются в среде рабочего класса. В наше время крупные фермеры составляют организованный блок, прочно окопавшийся в государственных органах и оказывающий давление на "государство благоденствия". Несмотря на то, что интересы рабочих находятся в более остром объективном противоречии с капитализмом как системой наемного труда, рабочий класс безуспешно пытается ныне идти по тому же пути. |
загрузка...