1
|
Всякая политика - это борьба за власть; законченной формой власти является насилие. Почему же в таком случае военная диктатура не стала нормальной и обычной формой государственного управления? На протяжении преобладающей части истории человечества люди действительно жили под властью меча. И при всяких серьезных общественных неурядицах, реальных и воображаемых, общество обнаруживает склонность к тому, чтобы вернуться к военному управлению. Но даже в наши дни мы часто забываем эти более или менее известные факты мировой истории, ибо мы унаследовали определенные представления, пользовавшиеся большой популярностью в XVIII и XIX столетиях при режиме гражданской власти. Если даже и считать бесспорным, что законченной формой политического господства является система принуждения путем применения насилия, то надо все же иметь в виду, что все политические столкновения как внутри стран, так и между странами, придерживающимися нашего правопорядка, такой завершенной формы еще не достигли. Наши теории государственного управления предполагали создание таких институтов (и наша конституция их создала), в которых насилие было бы сведено к минимуму и подвергалось бы эффективному сдерживающему влиянию системы политического преобладания гражданских элементов. На протяжении долгого периода мирного развития современного западного общества история в большей мере определялась политическим деятелем, богачом и юристом, чем генералом, бандитом и адмиралом. Но чем объяснить наступление этой мирной эпохи? Почему доминирующую роль стали играть гражданские деятели, а не военщина?
Говоря о природе военщины, Гаэтано Моска выдвигает постулат, который мы не приемлем, что не мешает нам, однако, принять общую линию его рассуждений. Он исходит из предположения, что в любом обществе, имеется какая-то доля людей особого склада, людей, склонных прибегать при наличии надлежащих стимулов к насилию. Если такого человека, говорит Гаэтано Моска, наделить гением и предоставить ему благоприятную историческую обстановку, мы получим Наполеона; если поставить перед ним великий идеал, мы получим Гарибальди; если предоставить ему счастливый случай, не наделив ничем другим, мы получим Муссолини (а в условиях цивилизации, опирающейся на бизнес - следовало бы добавить, - мы получим гангстера). Но если, продолжает Гаэтано Моска, вы поручите такому человеку определенную функцию в определенной социальной иерархии, вы получите профессионального солдата, и гражданские элементы часто оказываются в состоянии подчинить его своему контролю. Внутренний мир в государствах не всегда, конечно, покоился на профессиональной регулярной армии. В истории существовали и другие основы мира. Мы знаем периоды "божьего мира", предписанного духовенством, и периоды "королевского мира", устанавливавшиеся в средневековой Европе против воли тех, кто считал, что их честь и могущество зависят от меча. Однако в эпоху новой истории или даже на протяжении всей истории человечества великое явление мира выступает, как и следовало ожидать, как явление противоречивое. Мир - это результат централизации и монополизации национальным государством средств насилия. Но вместе с тем факт существования на земном шаре 81 национального государства представляет собой главное условие возникновения современных войн. До появления национального государства воинственные люди имели возможность прибегать к насилию, и они часто прибегали к нему в местном масштабе. Феодализм в Европе, как и на Востоке, представлял собой во многих отношениях систему локально ограниченного господства воинственно настроенных людей, действовавших при помощи голого насилия. До того как национальное государство централизовало и монополизировало средства насилия, постоянно наблюдалась тенденция к восстановлению могущества небольших, разбросанных центров политической власти; господство на местах отдельных вооруженных банд зачастую бывало обычным явлением в эпохи, предшествовавшие образованию национальных государств. Но пришло время - и испанский разбойник с большой дороги стал при Фердинанде и Изабелле, объединивших страну, слугой короны, затем конквистадором и, наконец, солдатом королевы. Короче говоря, человек, господствовавший на местах при помощи насилия, стал служить в национальной регулярной армии, взяв на себя обязательство соблюдать верность гражданскому главе государства. Так вот, спрашивается, в чем заключаются особенности столь удивительного института, как регулярная армия, дающие ему возможность направить воинственные наклонности агрессивных людей таким образом, что люди эти подчиняются гражданской власти, и использовать фактически в качестве средства повиновения самый кодекс чести, свойственный этим людям? Если в современной стране регулярная армия монополизировала средства насилия и стала достаточно сильной, чтобы подчинить общество своей власти, то почему она этого не делает? Почему, напротив, она сплошь и рядом служит покорным орудием и приемлет гражданскую власть гражданского главы государства? Почему армии подчиняются? Какие секреты таит в себе механизм регулярной армии? Никаких секретов не существует. Существует ряд совершенно обнаженных пружин, действующих повсюду, где регулярные армии находятся под гражданским контролем. Эти армии представляют собой прежде всего своего рода "аристократические" иерархии. Всякий раз, когда предпринимались попытки уничтожить эту особенность армии, дело неизменно кончалось неудачей. В регулярных армиях национальных государств сохраняется абсолютная грань между офицерами и рядовыми. Офицерские кадры рекрутируются, как правило, из правящих кругов гражданского населения или из тех групп, которые поддерживают их интересы; соотношение сил внутри правящих кругов отражается поэтому и в регулярной армии. И, наконец, в регулярной армии (или, вернее, в регулярных армиях многих стран) появились определенные служебные блага, которые часто бывают заманчивы даже для воинственно настроенных людей: обеспеченная работа и - что еще важней - верный расчет на общественный почет, который непременно приносит жизнь, построенная согласно строгому кодексу чести. "Можно ли предполагать, - писал Джон Адамс в конце XVIII в., - что регулярные, постоянные армии европейских стран несут службу из чистого патриотизма? Заключается ли дело в том, что офицеры этих армий - люди, думающие о вечности, люди набожные, ожидающие награды в загробной жизни? Быть может, они рискуют своей жизнью и мирятся с ранами потому, что считают это своим нравственным или религиозным долгом? Примеры всех таких качеств можно, конечно, найти. Но тот, кто предположит, будто все или большая часть этих героев руководствуется в своих деяниях подобными принципами, лишь докажет тем самым, что он их совершенно не знает. Можно ли считать, что подлинное побуждение, лежащее в основе их деятельности, заключено в жалованье, которое они получают? Плата эта, обеспечивающая лишь самое простое и скромное существование, никогда не могла бы побудить их отказаться от поисков удачи в других областях, да еще от прелестей семейной жизни и посвятить себя этому труднейшему и опаснейшему занятию. Нет, дело не в этом - дело в надежде и в возможности увенчать себя лаврами, которые сопутствуют военной службе". "Солдат сравнивает себя со своими товарищами и соревнуется с ними, стремясь продвинуться выше и стать капралом; капралы соревнуются друг с другом, чтобы получить чин сержанта; сержанты готовы своротить горы, только бы стать младшими лейтенантами. И так каждый военнослужащий постоянно стремится получить более высокое звание, подобно тому как всякий гражданин в государстве постоянно борется за более высокое положение, дабы обрести больше почета". Почет, которым пользуется их звание, и все, что с этим связано, - вот награда военным за их отречение от политического господства. Это отречение приобрело весьма радикальное выражение: оно фигурирует в военном кодексе чести. Живя в рамках своей бюрократической системы, зачастую хорошо организованной, где все как будто находится под полным контролем, армейские офицеры придерживались убеждения, что "политика" - это грязная, ненадежная и неджентльменская игра; и, прилагая к делу критерии, заимствованные из своего кодекса общественных приличий и добродетелей, они часто считали, что политики - это второсортные люди, живущие в подозрительном мире. Механизм обуздания армии, основанный на принципе поощрения стремления военщины к чинам и славе, не всегда обеспечивал подчинение армии гражданской власти, и он не содержит в себе ничего такого, что неминуемо должно обеспечить это подчинение. Мы знаем, например, что бичом для стран Латинской Америки являлось то, что всякий раз, когда армейские офицеры обретали прочные позиции в руководящих органах государства, они пытались подчинить эти органы себе, а когда они не получали опоры в этих органах, отправлялись порой в поход для завоевания столицы. |
загрузка...