Грабительско-захватническая сущность крестоносного движения конца XI в. (в свете реальных фактов, засвидетельствованных хронистами)

Апологетической тенденции хронистов, проявляющейся в изображении ими мотивов, целей и характера Первого крестового похода, противостоит обильный фактический материал хроник, характеризующий сущность войны крестоносцев на Востоке совершенно иначе, нежели ее хотели представить сами латинско-католические авторы.

В свете фактов, передаваемых в тех же латинских хрониках, крестоносцы выступают алчными захватчиками, озабоченными прежде всего добычей, а не религиозными святынями. Им [214] слепит глаза золото и серебро противника, их руки тянутся к драгоценностям, да и ко всякому добру, кому бы оно ни принадлежало. Они начинают грабить, еще находясь на европейской территории. Венгерский король Коломан, через владения которого летом 1096 г. шли первые отряды крестоносцев, жалуется позднее Готфриду Бульонскому, что они «воздали нам злом за добро (malum pro bono nobis reddiderunt)»: «хотя мы предоставили им право покупать по стоимости и весу и разрешили мирно идти через венгерскую землю», крестоносцы «награбили в нашей стране золото и серебро, [увели] коней, и мулов, и [всякий] скот...» Мало того, они убили в Венгрии около 4 тысяч человек, «отняв у них имущество и одежду».¹³⁹⁾ Болгары при приближении первых крестоносных ополчений покидают города и села, видя в воинах христовых грабителей и разбойников. В одном из болгарских городков 7-тысячный отряд Петра Пустынника не обнаруживает ни людей, ни имущества: жители оставили селение, и крестоносцы терпят здесь нужду в продовольствии — нет никого, кто бы продал или предложил им что-нибудь. Византийские послы, встретив этот отряд в Средне (Софии), передают распоряжение Алексея Комнина, запрещающее крестоносцам останавливаться в каком-либо городе на срок свыше трех дней; причина запрета проста: «в его [императора] государстве твое войско производило грабежи и беспорядки».¹⁴⁰⁾

На Востоке аппетиты крестоносцев разыгрываются еще сильнее. Рассказывая о переходе воинов христовых через Малую Азию в 1097—1098 гг., а затем об их продвижении вдоль сирийско-палестинского побережья в 1098—1099 гг., о происходивших в пути битвах с сельджуками, хронисты всегда самым тщательным образом, притом с удовлетворением и даже каким-то упоением перечисляют все, что доблестные рыцари креста приобретали в результате успехов своего оружия. Золото и серебро в этих описаниях неизменно фигурируют на первом или на одном из первых мест. «И мы взяли большую добычу — золото и серебро, коней, ослов, верблюдов, овец, быков и многое другое»,¹⁴¹⁾ — пишет очевидец Аноним об итогах битвы при Дорилее (1 июля 1097 г.). Такими сообщениями пестрит его хроника, ими наполнены и сочинения остальных участников Первого похода. Главный результат всякого победоносно оконченного сражения с неверными — это добыча, и только добыча. [215]

6 марта 1098 г. в ходе осады Антиохии франки наносят сельджукам очередное поражение. Они исполнены ликования. «Победа отмечена воплями [радости], и большой добычей, и множеством коней, которых наши привели [с собой] в лагерь»,— так говорит об этом достопримечательном событии провансальский хронист. Любопытны детали, характеризующие поведение победителей. Они не склонны впадать в чисто религиозный экстаз. «Было интересным зрелищем, — продолжает в несколько снисходительном тоне капеллан графа Сен-Жилля, — поглядеть на иных бедняков, возвращавшихся после победы с поля боя. Одни бегали по палаткам и, ведя за собой коней, показывали соратникам то, что их утешало в бедности; другие же, напялив на себя два или три шелковых одеяния, прославляли щедрого подателя победы и добычи — бога; третьи, держа три или четыре щита, выставляли их напоказ в знак триумфа».¹⁴²⁾

28 июня 1098 г., после почти трехнедельного пребывания в Антиохии, окруженной большим войском мосульского атабега Кербоги, крестоносцы одержали верх над противником близ стен города. Хотя победители были изнурены голодом и болезнями, но, обратив мусульман в бегство, они тотчас кинулись к их палаткам, где захватили «много и золота, и серебра, и кучу всякой добычи; а съестных припасов, и [рогатого] скота, и верблюдов — без числа и меры»,¹⁴³⁾ — читаем у Раймунда Ажильского 12 августа 1099 г., уже по освобождении гроба господня в Иерусалиме, крестоносцы разбили египетское войско при Аскалоне. Казалось бы, можно отправляться назад, в священный град, и предаваться религиозным церемониям у святынь. Однако благочестивые воины и здесь не хотят упустить своего: закончив сражение, они, рассказывает Аноним, возвращаются в оставленный противником лагерь, к палаткам врагов, где берут «бесчисленную добычу в золоте, серебре», овладевают «множеством всяческого припасенного [здесь] добра, различного скота, а также всевозможного оружия (omnium animalium genera omniumque armorum instrumenta)».¹⁴⁴⁾ Фульхерий Шартрский считает нужным детально перечислять, что именно было взято в палатках; помимо золота, серебра, материй и одежд здесь «нашли драгоценные камни 12 сортов, называющиеся так: яспис, сапфир, халкедон, смарагд, сердолик, сард, хризолит, берил, топаз, хризопрас, ясинт и аметист; нашли там сосуды и многие предметы разного рода — золоченые шлемы, замечательные кольца, дивные мечи, хлеб, муку и многое иное».¹⁴⁵⁾

Алчные устремления не оставляют крестоносцев в самые, казалось бы, неподходящие для удовлетворения их сребролюбия [216] моменты; они тянутся к добыче в самых опасных и острых ситуациях. Франки занимаются захватами, даже находясь в осаде. Раймунд Ажильский передает такой случай, происшедший в один из первый дней осады Антиохии. Турки предприняли вылазку против франков, запертых здесь войском Кербоги, из городской цитадели (находившейся в руках неверных); «наши, воспользовавшись удобно расположенным местом и овладев возвышенностью, двинулись навстречу врагам и опрокинули их с первого удара, но затем, позабыв про грозную войну, устремились за добычей (imminentis belli obliviscuntur et praede inhiant) и были постыднейшим образом обращены в бегство, причем более ста человек были задавлены в воротах, а еще больше погибло коней».¹⁴⁶⁾

Страсть к грабежу владеет крестоносцами настолько, что они подчас набрасываются на добычу, даже не доведя до конца сражения. Накануне аскалонской битвы патриарх Арнульф, легат папы (назначенный вместо скончавшегося в Антиохии Адемара де Пюи), извещая все войско о предстоящем поутру сражении и призывая всех быть готовыми к нему, грозит отлучить тех, кто «будет заботиться о какой-либо добыче еще до того, как закончится битва». Однако само по себе ограбление побежденных епископ благословляет: «Завершив битву, пусть возвратятся в счастливой радости, чтобы овладеть тем, что предназначено им господом».¹⁴⁷⁾

Хронисты никогда не упоминают о каком-либо завоеванном или просто пройденном крестоносцами городе на Востоке, не отметив захваченного там имущества. Словно забыв о своих высоких целях, усердно приписываемых им панегиристами похода, крестоносцы предаются безудержным грабежам везде — не только в таких городах, как Антиохия или Иерусалим, но и в любом самом малозначительном городишке или крепостце Сирии или Палестины.

В то время, когда «наши вошли в Маарру, какое бы добро ни находилось в домах и в погребах, каждый присваивал его в собственность», — рассказывает норманн Аноним. Без тени осуждения повествует он о том, как Боэмунд Тарентский «распорядился передать через переводчика старейшинам сарацин (fecit per interpretem loqui Saracenis majoribus)», чтобы они вместе с женами, детьми «и прочим достоянием (aliisque substantiis)» собрались в одном здании, обещав, что сам «спасет их от смертной участи (ipseque defenderet eos de mortali sentencia)», а затем схватил тех, кому повелел явиться, и «отобрал у них все, что имели (abstulit omnia que habebant), золото, серебро и различные драгоценности, которые были при них; одних он [217] приказал умертвить, других же увести для продажи в Антиохию».¹⁴⁸⁾ Раймунд Ажильский, словно дополняя Анонима, рассказывает, что прочие крестоносцы, принявшиеся было за очистку домов по взятии аль-Маарры, собрали там «лишь немного добычи». Сарацины попрятались в погребах, «и никто или [только] немногие показывались». После того как было захвачено все, что удалось найти в жилых зданиях, воины христовы, обуреваемые жаждой обогащения, стали огнем и дымом выкуривать жителей из их подземных убежищ: крестоносцы решили, что свое добро неверные держат при себе. Но так как и эта мера не принесла ожидавшихся результатов, то освободители святынь применили пытки: они замучивали до смерти мирных жителей аль-Маарры, вынужденных покинуть убежища, требуя выдать спрятанные драгоценности.¹⁴⁹⁾ Добыча радует сердце воинов божьих и в курдской крепости Калаат эль-Хосн,¹⁵⁰⁾ захваченной в конце января 1099 г., где они «обнаружили в изобилии хлеб, вино, муку, масло и всяческие припасы»,¹⁵¹⁾ и в других местах. Особенно подробно изображаются хронистами опустошение и разорение крупных городов. «Сколько же [всего] было взято добычи в Антиохии (после ее захвата крестоносцами 3 июня 1098 г. — М. З.), мы не в состоянии и сказать: если вообразите, сколько сумеете, то считайте сверх того»,¹⁵²⁾ — поясняет читателям Раймунд Ажильский. Овладев Иерусалимом, крестоносцы «разбрелись по всему городу, захватывая золото и серебро, коней и мулов, и дома, ломившиеся от всякого добра»,¹⁵³⁾ — рассказывает Аноним. При этом, отмечает Фульхерий Шартрский, как бы подтверждая его сообщение, всякий, кто входил в дом первым, был ли он богат или беден, «присваивал себе все, что находил в нем, и распоряжался и владел домом или дворцом [так], будто он был в его полной собственности».¹⁵⁴⁾ В святом граде, этой заветной цели воинов Христа, алчность обуяла их с такой силой, что, как повествует тот же автор, «вы бы увидели [поистине] дивные вещи, когда наши оруженосцы и беднейшие [218] пехотинцы, знавшие об изворотливости сарацин, вспарывали животы покойников, дабы извлечь из их внутренностей безанты, которые те проглотили при жизни [своими] страшными глотками».¹⁵⁵⁾ Не довольствуясь этой операцией, крестоносцы для верности «спустя несколько дней сложили трупы в большую кучу и превратили в пепел (cinere tenus combusto), чтобы легче было разыскивать в том пепле упомянутое золото (aurum memoratum in eodem cinere facilius reppererunt)».¹⁵⁶⁾

Эти картины разнузданного грабежа дополняются не менее выразительными подробностями, приводимыми Раулем Каэнским (ради того, чтобы поднять свой рассказ до эпико-героического уровня, историк облекает его в стихи):

Едва [они] в город проникли, всюду рассеялись —
Там, здесь, направо, налево, вниз и поверху;
Кинулись в домы, на крыши, сады, огороды — везде
Убивают, грабят и опустошают.
Скот хватает этот, врывается в дом другой,
Одни похищают золото, медь же — другие,
Прельстившись ее желтизною сверкающей...
Иные хватают сребро, драгоценные камни — иные,
Третьи — пурпур, кое-кто же — рабов.
Разграблению все предается.
Всякий рыщет за тем, в чем нужду имеет...
Одежды — нагой, жаждущий — чашу к вину добывает,
К сокровищам жадный торопится...¹⁵⁷⁾

Особенно детально этот автор рисует сцену ограбления крестоносцами храма Соломонова, точнее, мусульманской мечети (аль-Акса), стоявшей на его месте. Внимание завоевателей прежде всего привлекло возвышавшееся здесь серебряное изваяние (stabat in excelso simulacrum... scilicet argentum), «столь тяжелое, что шесть сильных рук едва могли его поднять, а десять — унести». Загоревшийся при виде драгоценной статуи Танкред разыгрывает возмущение языческим идолом, которого объявляет... Магометом. Впрочем, вначале он предлагает воинам, столпившимся вокруг, определить, что это за изваяние, сверкающее драгоценными камнями, украшенное золотом и покрытое пурпуром. Демонстрируя собственную образованность, историк-поэт Рауль Каэнский заставляет своего героя высказать по этому случаю догадку, будто перед крестоносцами, возможно, находится статуя Марса или Аполлона (Forsitan hoc Martis vel Apollinis est simulracrum). Но Танкред не задерживается на [219] такой мысли. На миг у него возникает предположение, что изваяние изображает Христа, однако, он тотчас отметает и такого рода гипотезу; она его не устраивает — перед ними несомненно мусульманский идол. «А так как это не Христос, но, вернее, древний Антихрист (pristinus Antichristus), злобный и пагубный Магомет (Mahummet pravus, Mahummet perniciosus), надо немедленно низвергнуть его», — якобы заявляет герой. И едва этот приказ был отдан, тотчас рыцари выполнили его: «изваяние схватили, стащили, ободрали, разбили». Рауль Каэнский замечает при этом: «Хотя сам по себе металл и был дорог, но облечен [был] в презренную форму; теперь же, когда она была разбита, серебро из презренного снова сделалось ценным

(Materia carum sed forma vile metallum
Ergo diffictus de vili fit preciosus).¹⁵⁸⁾

Но воины христовы не удовлетворились и этим. Они сорвали «серебряную ленту, шириною в локоть и в палец толщиной, опоясывавшую весь храм; по весу она была равна семи тысячам марок», — присовокупляет историк. Со стен и колонн были ободраны драгоценные камни, золото и серебро. Рауль Каэнский оправдывает ограбление храма. Там все эти замечательные вещи, которым надлежало бы славиться во всем мире, были укрыты от взоров и находились бесплодно, погребенные под украшениями, прятавшими их от света. Мудрый Танкред превратил их в полезные, вернул из темноты дневному свету. Этими богатствами он «вооружил своих безоружных слуг, одел нагих, накормил голодных, увеличил число своих рыцарей».¹⁵⁹⁾ А спустя несколько страниц историк признает, что после захвата иерусалимского храма его герой «разбогател больше других вождей.¹⁶⁰⁾

Не стал беднее в крестовом походе и граф Сен-Жилль: «Когда другие уже истратили свои деньги, его богатства возрастали».¹⁶¹⁾ Да и вообще провансальцы, как об этом не без злорадства пишет Рауль Каэнский, отражающий в данном случае враждебные им настроения итало-норманнов, «не расточали своих средств; они служили собиранию плодов, а не растрате их, [220] накоплению скорее, чем славе»; «все свои силы племя провансальское прилагало не к тому, чтобы тратить, но всегда старалось увеличивать свои богатства».¹⁶²⁾ Но эти характеристики могут быть отнесены и ко всей массе воинов христовых — как к предводителям, так и к рядовым рыцарям, оруженосцам и пр. По словам Фульхерия Шартрского, в результате ограбления Иерусалима «многие неимущие разбогатели (unde multi inopes effecti sunt locupletes)».¹⁶³⁾

Всепоглощающая жадность рядовых крестоносцев хорошо известна их предводителям, вполне разделяющим ее. Используя это качество воинов божьих, они возбуждают их энергию и храбрость. Накануне дорилейского сражения, как рассказывает его непосредственный участник, рыцарям был брошен призыв: «Будьте всячески единодушны в вере христовой и [в вере] в победу святого креста, ибо все вы сегодня разбогатеете, если это будет угодно богу!»¹⁶⁴⁾ Готовя засаду против турок под Антиохией, Танкред увещевает наиболее нетерпеливых не обнаруживать преждевременно своего присутствия перед лицом противника: «Обождите, могучие воины, этот денек (hanc dieculum), — говорит он им, — завтра, если я не ошибаюсь, в наши сети попадет куда более обильная добыча».¹⁶⁵⁾ Побуждая своих рыцарей атаковать Лаодикею (1101 г.), тот же герой Рауля Каэнского аргументирует свой призыв такими доводами: «Йо, соратники, — восклицает [он], — вступим же в эту овчарню... Ведь она полна богатств и лишена защитников».¹⁶⁶⁾

О жадности крестоносцев был осведомлен и мусульманский мир. Характерно сообщение Пьера Тудебода, что турки, предложив плененному ими рыцарю Рено де Порше принять ислам, обещали ему золото и серебро, коней и мулов и много всяческих иных ценностей, «какие только пожелаешь», включая «жен и наследственное имущество».¹⁶⁷⁾ Арабские князья сирийских и палестинских приморских городов (Триполи, Бейрута, Сайды и др.), чтобы избавить свои владения от разорения, старались, как могли, улестить разнузданное воинство; едва только узнавая о его приближении, эмиры спешили послать вождям западных полчищ ценные подарки, брали на себя обязательства снабжать крестоносцев продовольствием, конями и всем остальным. Предводители крестоносцев, однако, и сами, не всегда надеясь, видимо, на подобную предупредительность, «смело требовали (audacter exigitur) от правителей (Триполи, Джебеля, [221] Бейрута, Сайды, Тира, Аккона, Хайфы и Кесарии) много денег и припасов продовольствия и немедля получали все это».¹⁶⁸⁾ Прежде всего именно золотом покупали эмиры благорасположение воинов христовых. Так эмир Эмеса (Камеля) послал графу Сен-Жиллю лошадей и золото, эмир Триполи выразил через посланца готовность заключить с ним соглашение и тоже послал ему «десять коней, и четырех мулов, и золото», он же «подарил [крестоносцам] 15 тысяч безантов и 15 дорогих коней». Упомянув этот факт, Аноним добавляет, что эмир «дал нам также много добра — коней, ослов и всего прочего, в результате чего все воинство Христа весьма разжилось (unde nimis ditata est omni Christi milicia)».¹⁶⁹⁾

Во время стремительного марша вдоль палестинского побережья весной 1099 г. иные из предводителей, желавшие получить дань тех или иных сарацинских эмиров, шли на такое ухищрение: они посылали в их города своих вестников, снабженных фальшивыми грамотами, где говорилось, что князь, от лица которого предъявляется данная грамота, якобы является главнокомандующим всем ополчением крестоносцев. Об этой уловке вождей с укором в их адрес сообщает провансальский хронист.¹⁷⁰⁾ И даже когда Иерусалим был взят, наиболее предприимчивые из главарей воинства христова, обагряя руки в крови сарацин, не упускали в то же время случая поживиться и иными способами. Так, по рассказу Фульхерия Шартрского, граф Сен-Жилль, войско которого расположилось возле крепостной башни Давида, согласился за приличную сумму отпустить около пятисот «турок, и арабов, и черных эфиопов, укрывшихся в башне: они отдали графу все, что имели при себе».¹⁷¹⁾

Но кто особенно хорошо знал и умел использовать к своей выгоде «бескорыстие» крестоносцев — это Византия. Как рассказывает Рауль Каэнский, Алексей Комнин, желая в начале похода привлечь к себе Боэмунда Тарентского, отправил ему послание, полное заманчивых обещаний. Император сулил князю «и одежды, и золото, и коней; здесь тебя ожидает поток всяческих сокровищ, — будто бы писал он. — Что бы ты где ни увидел, нет ничего, чего не было бы у меня. Знай, что все это приготовлено для тебя как для сына».¹⁷²⁾ Придуманный историком с целью изобразить коварство василевса и чистоту помыслов Боэмунда, этот текст, однако, превосходно передает тайные мечтания норманнских рыцарей, жаждавших богатства. И греки понимали, какую роль может сыграть в их собственных планах алчность крестоносцев. Тот же историк, желая выставить перед [222] читателями неподкупность Танкреда, сообщает, будто Алексей Комнин предложил ему (после вероломного захвата Никеи греками), чтобы он, Танкред, «просил у императора всего, что пожелает, не опасаясь отказа. Все были уверены, — с гордостью за своего героя, отказавшегося от подарков, повествует Рауль, — что он захочет золота, серебра, драгоценных камней, одежды и тому подобных предметов... прельщающих жадную душу». Рауль противопоставляет Танкреду остальных крестоносцев: император, заявляет историк, «убедился [в том], что этот муж презирает деньги и его нельзя сковать золотой цепью, как прочих».¹⁷³⁾ И в самом деле, на «прочих» крестоносцев византийская политика подкупа оказывала ожидавшееся греками действие. Сброд продажных рыцарей за добрую толику золота готов был пожертвовать даже плодами своих ратных подвигов. Алексей Комнин, намереваясь утвердиться в Никее, которая вот-вот должна стать добычей крестоносцев (гарнизон ее уже объявил о сдаче!), «обещал предводителям и войску франков отдать... все золото, и серебро, и коней, и [вообще] все, что находилось в Никее»; кроме того, он посулил «дать каждому воину столько из своей сокровищницы, чтобы они всегда хотели сражаться за него». Результат этих посулов не замедлил обнаружиться: франки согласились сдать императору город, «полагаясь на его обещания».¹⁷⁴⁾ В стремлении обогатиться на Востоке рыцари креста и их главари не склонны присматриваться слишком внимательно, за чей счет будет достигнута эта цель — нехристей или же восточных братьев-христиан. В армянской Киликии граф Балдуин Булонский (родной брат Готфрида Бульонского) цинично предлагает Танкреду совместно ограбить христианский город Тарс и разделить добычу, которую удастся там взять: «Ворвемся туда вместе и ограбим город, и кто сможет получить больше — получит, кто сможет больше взять — возьмет».¹⁷⁵⁾ Напротив, там, где встает вопрос о приобретении территорий, о прямых политических интересах, крестоносцы не останавливаются и перед тем, чтобы вступить в явно недозволительные, казалось бы, для убежденных противников мусульман дипломатические отношений со своими врагами. Так, в начале февраля 1098 г. под Антиохией завязались переговоры с прибывшими сюда послами египетского султана, враждовавшего с сельджуками; переговоры эти намечено было продолжать в самом Египте, и уполномоченные крестоносцев отбыли из-под Антиохии вместе с египетскими послами, чтобы заключить с султаном договор о союзе против, сельджуков и разделе территории Сирии и Палестины.¹⁷⁶⁾ [223]

На первом плане у крестоносцев всегда захваты и грабежи, которые, к слову сказать, хронисты оправдывают ссылками на волю божью: согласно Раймунду Ажильскому, сам всевышний «настолько умножал имущество своего воинства в конях, и мулах, и верблюдах, и [во] всем остальном, необходимом для жизни, что удивлял и повергал в изумление нас самих».¹⁷⁷⁾

Из хроник явствует, что рыцари-крестоносцы и двинулись-то на Восток, чтобы разбогатеть и, конечно, завоевать себе владения. Танкред, по рассказу его историка, крайне сожалел о принесении Боэмундом оммажа византийскому императору, считая, что князь Тарентский будто бы сам воздвиг этим препятствия на пути к своим целям. «Он отправился, — рассуждает герой, — за богатствами, соблазненный именем сына (так назвал его Алексей в приводимом ранее историком обращении. — М. З.). Он отправился, чтобы царствовать, а нашел иго. Он шел, чтобы возвыситься, а содействовал возвышению другого [и] сам унизился».¹⁷⁸⁾ Итак, получить богатство, царствовать, возвыситься — вот цели того самого Боэмунда Тарентского, который, если верить Анониму, будто бы считал поход духовной войной, ничего общего с земными делами не имеющей.¹⁷⁹⁾ Проницательный Алексей Комнин, византийский император, судил о намерениях норманнского предводителя более верно, нежели его историографы: во время переговоров о вассальной присяге, ведшихся весной 1097 г. в Константинополе, он обещал предоставить ему территорию близ Антиохии «в 15 дней ходу длины и 8 дней ширины»;¹⁸⁰⁾ в дальнейшем князь Тарентский, сам откровенно признававший, по словам провансальского хрониста, «что он не богат (nec esse divitem se dicebat)»,¹⁸¹⁾ все свои помыслы обратил на овладение этим городом. И панегирист Боэмунда Аноним и враждебно настроенный по отношению к нему провансалец Раймунд Ажильский свидетельствуют, что Боэмунд «по честолюбию (ambitione praeceps) жаждал стать князем града Антиохии».¹⁸²⁾ Но и весьма состоятельный граф Раймунд Тулузский тоже не прочь сделаться ее обладателем: прослышав еще в Каппадокии, будто сельджуки оставили город, он срочно высылает вперед отряд в 500 рыцарей, чтобы захватить Антиохию, [224] пока Боэмунд занят военными операциями в другом месте.¹⁸³⁾

Адемар Пюйский, выступая с речью на военном совете (созванном после того, как Боэмунд поставил легата в известность о возможности захватить Антиохию с помощью предателя Фируза), выразительно предупреждает сеньоров: «Действуйте, но да не побуждает вас мысль о том, чтобы воцариться [в Антиохии]».¹⁸⁴⁾ Очевидно, епископ отчетливо представлял себе подлинные намерения своей титулованной паствы.

Виды на захват земель и городов питают не только сиятельные начальники крестоносцев, но и простые рыцари. Провансальский рыцарь Пьер Альпийский вскоре по выходе войска из Кесарии Каппадокийской (летом 1097 г.), когда оно «подошло к некоему прекрасному и богатейшему городу» (возможно, это была Пластенция, древняя Комана),¹⁸⁵⁾ обратился к предводителям с просьбой предоставить ему власть над этим городом, который он брался защищать, «верно служа господу богу и святому гробу, а также сеньорам и императору». Вожди уважили просьбу «с большой охотой»: они уступили город Пьеру Альпийскому,¹⁸⁶⁾ для которого, что совершенно очевидно, ссылки на верную службу богу и его гробу служили лишь благовидным прикрытием явно неблаговидных, захватнических намерений. Сам Танкред, столь прославляемый Раулем Каэнским за бескорыстие, оказывается, придерживается мнения, что бывшие греческие владения на Востоке, находящиеся под властью сельджуков, должны перейти к крестоносным воинам. Свои соображения этот рыцарь в весьма прозрачной форме излагает при встрече с Алексеем Комниным в Константинополе, куда, согласно повествованию историка, Боэмунд после падения Никеи доставил своего строптивого родича, отказавшегося в свое время стать вассалом императора. Коль скоро греки утратили однажды свои владения, отдав их туркам, то эти владения с утверждением в них вновь христианской веры, не должны быть возвращены таким слабым покровителям: «защиту их могут обеспечить только франки; и вернуть города и крепости грекам — [это] все равно что вернуть их туркам».¹⁸⁷⁾ О действиях Танкреда в Киликии Рауль пишет: «Счастливо овладев Киликией, отправился в Сирию, рассчитывая еще более счастливо овладеть ею».¹⁸⁸⁾

...Уже близок Иерусалим, предмет благочестивых вожделений воинства христова; по выходе из Рамлы крестоносцы беспорядочно и быстро устремляются к нему, но не потому, что горят [225] неодолимым желанием поскорее увидеть святой град, а совсем по другой причине: «Каждый, — признается Раймунд Ажильский, — хотел опередить остальных, увлекаемый желанием овладеть замками и деревнями (quisque volebat alium praevenire, ex ambitione ad occupanda castella et villas)»,¹⁸⁹⁾ «ибо, — продолжает он, — у нас было обыкновение, что, если кто-либо первым подходил к замку или селению и водружал свое знамя и ставил стражу, никто после этого уже не оспаривал его прав». Торопясь урвать побольше владений, крестоносцы полностью забывали свои священные обеты: в данном случае они пренебрегли указанием Петра Варфоломея о том, чтобы не приближаться к Иерусалиму на расстояние в две лиги иначе как босыми ногами. Хронист сокрушенно признается, что только «немногие крестоносцы, для которых божеское повеление было дороже (pauci autem, quibus mandatum Dei carius erat) (захватов. — M. З.), шли разутыми к Иерусалиму».¹⁹⁰⁾

Крестоносцев на Востоке влекут к себе не только богатства и земли. Они с первых же шагов стремятся подчинить своей власти местных земледельцев и перехватить торговые пути. «Бескорыстный» Танкред оказывается в этом смысле довольно предусмотрительным. После аскалонской битвы он укрепляется в замке Безан, расположенном довольно далеко от Иерусалима, руководствуясь прежде всего тем, что обладание этой крепостью обеспечивало благоприятные позиции для захвата добычи (noverat unde major praedae copiae deberet avelli). Засев в замке, этот рыцарь принялся грабить окрестные местечки и кабалить крестьян, отбирая у них пахотные орудия, по образному выражению Рауля Каэнского, «переносить ярмо с быка на мужика (jugum а bove ad rusticum transfert»), а также «преграждать дороги товарам, закрывая ворота городов».¹⁹¹⁾

Заметим при этом, что крестоносное духовенство по алчности не отставало от воинов-мирян. Даже под Архой, когда армия оказалась в трудном положении, церковники (об этом сообщает Раймунд Ажильский) настаивали на выплате крестоносцами десятины со всей добычи. Предлог был придуман вполне благовидный: в войске-де много бедных и больных. Однако на деле лишь половина собранного пошла беднякам, вернее, Петру Пустыннику, «которого поставили над ними», а другую половину было предложено отдать священнослужителям, «чьи обедни слушали», и епископам (четвертую часть — одним, четвертую — другим).¹⁹²⁾

Таким образом, мы видим, что содержащиеся в хрониках известия о «деяниях франков» позволяют составить ясное представление о материальных побуждениях, которые толкнули [226] крестоносцев, принадлежавших к различным слоям населения Западной Европы, отправиться на освобождение гроба господня. Это представление гораздо более согласуется с реальной действительностью, нежели выдвигаемое самими хронистами. Истинные побуждения и цели, с которыми устремились на Восток толпы крестьянской бедноты и рыцарство, составившее главную силу крестовых походов, имели мало общего с их официальной программой, провозглашенной папством. Она-то и послужила, собственно, источником вдохновения для католических историков XI—XII вв.

Конкретные описания фактов в хрониках сплошь и рядом оказываются не соответствующими благочестивым, проникнутым апологетикой суждениям их авторов.

¹³⁹⁾ Alb. Aquen., p. 300.

¹⁴⁰⁾ Ibid., pp. 281, 282.

¹⁴¹⁾ Anon., р. 50: ...Et accepimus spolia multa, aurum, argentum, equos, asions, camelos, oves et boves et plurima alia... Интересно, что писавший по материалам, полученным из вторых рук, Альберт Аахенский находит нужным внести уточняющие детали в это описание дорилейских трофеев: в числе последних, по его словам, было «немало хлеба и вина, буйволов, быков, баранов, верблюдов, ослов, мулов, лошадей и, кроме того, драгоценное золото и масса серебра, шатры удивительной красоты и выделки» (Alb. Aquetı., р. 332).

¹⁴²⁾ Raim. de Aguil., p. 249.

¹⁴³⁾ Ibid., p. 261.

¹⁴⁴⁾ Anon., p. 218.

¹⁴⁵⁾ Fulch. Carnot, p. 363.

¹⁴⁶⁾ Raim. de Aguil., р. 253.

¹⁴⁷⁾ Anon., p. 212.

¹⁴⁸⁾ Ibid., р. 176. Комментируя приведенный текст хроники Анонима, Л. Брейе заметил: «Ничто не показывает лучше, чем этот штрих, жадность, царившую среди вождей» (L. Bréhier, fłistoire anonyme de la premlère croisade. p. 177, note 4).

¹⁴⁹⁾ Raim. de Aguil., p. 270: ...igne et fumo sulfureo antra perquirebant; et quia non multa spolia ibi reperiebant, quos peterant invenire de Sarracenis donec ad mortem pro spoliis officiebant.

¹⁵⁰⁾ Аноним называет ее «Крахом»; идентификация — у L. Bréhier, Histoire anonyme de la première croisade, p. 183, note 5.

¹⁵¹⁾ Anon., p. 182.

¹⁵²⁾ Raim. de Aguil., p. 252: Quanto vero spoliorum est captum infra Antiochiam, non est nostrum dicere: nisi quod credite quantum vultis, et estimate supra.

¹⁵³⁾ Anon., p. 204: Mox cucurrerunt per universam urbem, capientes aurum et argentum, equos et mulos domosque plenas omnibus bonis.

¹⁵⁴⁾ Fulch. Carnot., p. 360: ...quodcumque in ea (i.e. in domo aut palatio. — M. З.) reperisset, ac si omnino propria, sibi assumeret, haberet et possideret.

¹⁵⁵⁾ Fulch. Carnot, р. 359: Mirabile autem quid videretis, quum scutigeri nostri atque pedites pauperiores, calliditate Sarracenorum comperta, ventres eorum jam mortuorum findebant, ut de intestinis eorum bisantios exceperent, quos vivi faucibus diris transglutiverant. Ссылка на изворотливость неверных, разумеется, приводится хронистом лишь в оправдание продиктованных безмерной алчностью диких поступков крестоносцев.

¹⁵⁶⁾ Fulch. Carnot, p. 369.

¹⁵⁷⁾ Rad. Cadom., p. 694.

¹⁵⁸⁾ Rad. Cadom., pp. 696-696. Вызывает недоумение, каким образом в мечети вообще могла оказаться статуя. Комментаторы и исследователи хроники обходят этот вопрос полным молчанием. Быть может, судя по упоминанию хронистом античных богов, крестоносцы действительно имели дело с каким-то весьма древним монументом, случайно уцелевшим в главной иерусалимской святыне вопреки всем историческим превратностям и благодаря своей массивности. Интересно, однако, замечание Фульхерия Шартрского о религии сарацин, высказываемое им при описании грабежа в иерусалимском храме: в период своего господства мусульмане отправляли здесь собственное богослужение по «суеверному обряду», который хронист характеризует как «идолопоклонничество». См. Fulch. Carnot., р. 360: quum Sarraceni legem suarn idolatriae superstitioso ritu exercerent.

¹⁵⁹⁾ Rad. Cadom., p. 696.

¹⁶⁰⁾ Ibid., p. 703.

¹⁶¹⁾ Ibid., p. 617.

¹⁶²⁾ Ibid.

¹⁶³⁾ Fulch. Carnot., p. 360.

¹⁶⁴⁾ Anon., pp. 46-48: «Estote omni modo unanimes in fide Christi et sancte Crucis victoria, quia hodies omnes divites, si Deo placet, effecti eritis».

¹⁶⁵⁾ Rad. Cadom., p. 644.

¹⁶⁶⁾ Ibid., p. 707: «Jo! comites, exclamat, aggrediamur ovile hoc... Plenurn est opibus, at sine viribus».

¹⁶⁷⁾ Petri Tudeb., p. 51.

¹⁶⁸⁾ Rad. Cadom., p. 683.

¹⁶⁹⁾ Anon., pp. 182, 184, 190.

¹⁷⁰⁾ Raim. de Aguil., р. 278.

¹⁷¹⁾ Fulch. Carnot, p. 361.

¹⁷²⁾ Rad. Cadom., p. 611.

¹⁷³⁾ Ibid., р. 619.

¹⁷⁴⁾ Raim. de Aguil., pp. 239-240.

¹⁷⁵⁾ Anon., p. 58.

¹⁷⁶⁾ Raim. de Aguil., р. 247. Чтобы как-то оправдать эти переговоры и предстоящее соглашение, хронист утверждает, будто египетский султан принял меры в пользу христиан, о чем-де известили его послы.

¹⁷⁷⁾ Raim. de Aguil., p. 278.

¹⁷⁸⁾ Rad. Cadom., p. 612.

¹⁷⁹⁾ См. выше, стр. 182. Кстати, именно на основании такого рода свидетельств хронистов П. Руссэ и А. Ваас даже этого заядлого князя-авантюриста тщатся представить исполненным глубокого религиозного воодушевления крестоносцем. См. Р. Rousset, Les origines et les caractères de la première croisade, Neuchâtel, 1945, pp. 74, 81, 148; A. Waas, Geschichte der Kreuzzüge, Bd I, Freiburg, 1956, S. 126, 164. Беспочвенность подобных попыток отмечена уже Ф. Дэльгером в его рецензии на монографию А. Вааса в BZ, Bd 50, 1957, Heft 2, S. 463.

¹⁸⁰⁾ Anon., p. 30.

¹⁸¹⁾ Raim. de Aguil., p. 245.

¹⁸²⁾ Anon., pp. 100-104; Raim. de Aguil., p. 245.

¹⁸³⁾ Anon., р. 62.

¹⁸⁴⁾ Rad. Cadom., p. 653.

¹⁸⁵⁾ См. Baldr. Dol., p. 39.

¹⁸⁶⁾ Anon., р. 60.

¹⁸⁷⁾ Rad. Cadom., р. 618: «Porro Graecis ereptas talibus non oportere reddi tutoribus; Francos esse qui hujusmodi tutelae soli sufficerent; aloquin urbes et oppida restitui Graecis, id esse restitui Turcis».

¹⁸⁸⁾ Rad. Cadom., p. 639.

¹⁸⁹⁾ Raim. de Aguil., p. 292.

¹⁹⁰⁾ Ibid.

¹⁹¹⁾ Rad. Cadom., pp. 703-704.

¹⁹²⁾ Raim. de Aguil., p. 278.