Брак и обряды, связанные с ним

   Физическое развитие юноши и девушки, достигших зрелости, было тесно связано с их половой жизнью.

   Об обычаях, связанных с наступлением зрелости и признанием совершеннолетия, нам ничего не известно. Ничего не известно нам и о возрасте, с которого юноша или девушка согласно обычаю считались достигшими зрелости²⁹. Лишь специальная прическа да особый головной убор – венок или украшенная повязка в волосах (обычай, сохранившийся еще в некоторых славянских странах и отличающий девушку от замужней женщины, носящей на голове повойник) – является, по всей вероятности, древнейшим признаком девушки, созревшей для замужества, упоминаемым еще Козьмой Пражским в Чехии (corona puellarum)³⁰. Древний характер имеет, вероятно, и обрядовое принятие юношей в сообщество взрослых, существующее и поныне на Украине³¹.

   Судя по всему, в древнейшие времена у славян до известной степени существовал промискуитет, на что, видимо, указывают остатки гетеризма во время древних, унаследованных с языческих времен празднеств при свадьбах, а также аналогичные и схожие явления у соседних латышей, агафирсов и скифов³². Однако позднее, в конце языческого периода, половая жизнь уже повсеместно регулировалась нормальным браком мужчины с одной или несколькими женщинами.

   Свадьба. У всех народов, как малоразвитых, так и более культурных, брак считается настолько важным актом, что сопровождается какой-либо значительной церемонией. О том, что это было так и при славянской свадьбе – древнеславянский бракъ или общеславянская svatba, vesele³³,– мы можем допускать a priori, хотя непосредственных свидетельств об этом, относящихся к периоду язычества, очень мало.

   Основу брака составляло похищение девушки из другого рода или племени или ее выкуп. Дети являлись собственностью отца, и девушка могла перейти в собственность другого мужчины только после насильственного похищения или после мирной купли, посредством которой отец уступал свои права другому мужчине. В конце языческого периода у славян мы встречаем обе формы – похищение и купля существуют одновременно (хотя и не у всех), и вместе с тем мы наблюдаем, что со времени христианства похищение считается чем-то более грубым и худшим, свойственным язычеству. На основании исторических источников сравнительного фольклора и лингвистики нельзя решить, являлось ли похищение действительно более древней и изначальной формой брака. Однако о том, что похищение не было обычаем временным, случайным и только местным, свидетельствует уверенность, с какой киевский летописец назвал его в конце XI века типическим и постоянным для некоторых русских племен³⁴. Об этом же в отношении России свидетельствует и Саксон Грамматик³⁵, а в отношении Чехии XI века – упоминания гомилия Опатовицкого³⁶. О нем же, наконец, свидетельствует и большое количество пережитков похищений, сохранившихся на Руси, в Чехии, Польше и на всем Балканском полуострове вплоть до исторического периода. В более поздний исторический период право отдельных славянских народов полно наказаний за похищение девушек, называвшееся по-русски также умыкание, умычка, увод, увоз, по-польски – porwanie, по-сербски – отмица, по-болгарски – завличане, влачене, грабене мома, по-чешски – unos³⁷. Наконец, и сам термин «невеста», вероятно, указывает на форму похищения³⁸.

   Однако наряду с этими данными имеются и древние известия о покупке женщин в Польше³⁹ и в России⁴⁰, а также многочисленные пережитки этого обычая и упоминания о нем в позднейшее время⁴¹. Для обозначения подарка, который отец получал за дочь, в славянском языке имеется индоевропейский термин veno⁴².

   Об обрядах, которыми в языческий период сопровождалась свадьба, нам известно очень мало. В нашем распоряжении нет ни одного сохранившгося описания, поэтому мы вынуждены воссоздавать ее картину отчасти по общему индоевропейскому языковому и бытовому материалу⁴³, частью же по историческим и современным славянским обычаям, во многом сходным и в значительной мере уходящим своими корнями в далекое прошлое⁴⁴. На основе этих материалов я попытался в чешском оригинале «Жизни древних славян» восстановить излагаемую ниже картину свадебного церемониала.

   В тех случаях, когда речь шла не о насильственном похищении, посланцы жениха договаривались с отцом девушки о браке за выкуп, а затем через некоторое время назначалась и свадьба. Приводили невесту⁴⁵ и приступали к венчанию, которое начиналось заручинами, или обручением, церемонией, во время которой невеста вкладывала свою руку в руку жениха, причем жених и невеста обменивались подарками, среди которых особенно важным было (и до сих пор является) яблоко, очевидно потому, что в нем заключался какой-то символ плодородия и любви, затем петух или курица (черная). Обычай дарить перстень пришел из Византии и, несомненно, является заимствованием позднейшего времени, хотя и упоминается уже в начале XIII века у летописца Переяславля Суздальского⁴⁶. Затем следовало облачение невесты в свадебное одеяние, называвшееся, по всей вероятности, наметъка, после чего невесту отводили в дом жениха, где встречали медом и хлебом и забрасывали различными плодами (зернами хлебных злаков, маком, горохом и т. д.), чтобы она была плодовита и зажиточна. После этого невесту трижды обводили вокруг очага, домашним богам которого она должна была поклониться, быть может, принести им жертву, и, наконец, усаживали на звериную шкуру, повернутую мехом вверх. При этом гостям раздавали свадебный калач (коровай)⁴⁷. Затем невесте торжественно расплетали косы и остригали, а оставшиеся волосы укладывали под чепец, обернутый фатой. Наконец, невеста развязывала мужу обувь в знак того, что она ему полностью подчиняется (видимо, поэтому и остригались волосы), и жених даже наносил ей символические удары⁴⁸, после чего женщины и дружки одевали новобрачных в новые рубахи и торжественно укладывали их на ложе. Остальные же собравшиеся на свадьбу гости между тем отдавались буйному веселью с оттенком фаллического культа. После брачной ночи молодоженов, сопровождаемых веселыми дружками, отводили очиститься водой, а вероятно, и огнем.

   Иногда этот обязательный церемониал дополнялся и оживлялся символическими и драматическими реминисценциями проводившегося когда-то похищения, а также непременными хороводами, песнями под музыку и различными маскарадами, без которых народные празднества вообще редко когда проводились. Я полагаю, что все это имело место уже в языческий период и перешло в христианский, но здесь под влиянием церкви отдельные обряды были вытеснены, другие же приспособлены к церковным актам и дополнены. В этом отношении, как и в других случаях, православная церковь относилась к сохранению языческих обрядов с большей терпимостью, чем католическая. Насколько глубокие корни пустил у славян древний свадебный обряд, видно из того, что простой народ не только в XII–XIV веках считал церковные обряды чем-то предназначенным для князей и бояр⁴⁹, но и в XVI–XVII веках, а местами еще и теперь считает их обрядами, не имеющими правовой силы, которую свадьба приобретает лишь после проведения всего домашнего церемониала⁵⁰.

   Свидетельств свадебных обрядов славян-язычников, помимо уже упомянутых похищении и выкупа, мало, но из некоторых упоминаний в русских церковных наставлениях и летописях, относящихся к первому периоду христианства, мы видим, что в России молились над короваем (русское «коровайное моление»)⁵¹, что в России и Чехии замужние женщины набрасывали на голову покрывало (увивало, повой)⁵², а девушка сразу же становилась женой того, кто ей, простоволосой, набрасывал на голову покрывало или повой⁵³ и кому она снимала обувь с ног⁵⁴.

   О большой распространенности обрядов языческой свадьбы с песнями и с музыкальным сопровождением бубна и свирели свидетельствует «Слово некоего Христолюбца» (XI век), который сетует на то, что «это не брак, а идоло-служение». Тот же автор жалуется, что на свадьбах изготовляют фигуры, символизирующие человеческий фаллос, и творят с ними различные непристойности⁵⁵. О древнем обычае обмена перстнями (установившемся, вероятно, под чужим влиянием) мы уже упоминали выше. Об «обручении» невесты свидетельствует «Заповедь св. отец» XI века и поучение епископа Луки Новгородского (XII век)⁵⁶, а грамота митрополита Кирилла II из того же города свидетельствует о том, что невест после свадьбы водили к воде⁵⁷.

   Обычными формами брака у славян была моногамия и полигамия. Местами, как, например, у русских вятичей, радимичей и северян, полигамия, согласно летописному свидетельству, была обычным явлением; в других же местах нескольких жен брали себе лишь зажиточные хозяева, имевшие большое хозяйство, и, разумеется, князья, содержавшие целые гаремы жен, а кроме них еще и наложниц. Об этом свидетельствует большое количество известий, относящихся к языческому периоду; первое время после введения христианства священники и епископы ревностно боролись с полигамией, которая удерживалась довольно долго, и церкви не скоро удалось ее искоренить.

   Киевская летопись свидетельствует, что на Руси в XI веке, возможно в начале XII века, вятичи, радимичи и северяне имели по две-три жены; то же подтверждают Ибн Русте и Казвини, а также ряд церковных и светских запрещений, относящихся к XI и XII векам⁵⁸. В Чехии наличие полигамии подтверждает Козьма Пражский⁵⁹, а биограф св. Войтеха указывает, что главной причиной, вынудившей епископа покинуть чешскую землю, было многоженство, которое он не смог искоренить⁶⁰. Князь Бржетислав в 1039 году наряду с другими пороками резко обличал наложничество⁶¹. Точно так же было и у поморян, где с полигамией ревностно боролся епископ Оттон Бамберский. Письмом папы Иоанна VIII, посланным в 873 году князю Коцелу, запрещалось двоеженство в его княжестве на озере Балатон. На Балканах полигамию запрещал Козьма Болгарский⁶².

   О гаремах славянских князей рассказывает Ибрагим ибн Якуб, отмечающий при этом, что они держат взаперти по 20 и более жен⁶³. Летопись упоминает гарем князя Владимира в Вышгороде, Белгороде и Берестове⁶⁴ с пятью женами и 800 наложницами; Ибн Фадлан рассказывает о другом русском князе, имевшем 40 жен⁶⁵; в Чехии много жен имел князь Славник; в Польше Мешко до принятия им христианства имел семь жен, а поморанский князь во время посещения его епископом Оттоном Бамберским имел несколько жен и 24 наложницы⁶⁶. В славянских языках для их обозначения имелся ряд терминов, из которых более всего известен термин наложница⁶¹, а также суложница, приложница (sulożnica, prilożnica). Эта полигамия, разумеется, не являлась чем-то специфически славянским и была известна у всех соседей славян, поэтому и не удивительно, что франк Само, когда он правил чехами и словинцами, взял себе 12 славянских жен, с которыми прижил 37 детей⁶⁸.

   Более редким явлением, чем полигамия, была, видимо, полиандрия. О ней нам известно лишь по одному русскому источнику, а именно по церковному уставу Ярослава, в котором в статье XX устанавливаются наказания за сожительство двух братьев с одной женой. Однако супружество между близкими родственниками было довольно распространено⁶⁹, причем русское снохачество, когда отец, преждевременно женив малолетнего сына, вступает затем в супружеские отношения со снохой, как это показывает статья XVII того же устава, ведет свое начало с древнейших времен.

   Во всех остальных отношениях супружеская жизнь славян, особенно рядовых членов общины, отличалась упорядоченностью, а также целомудрием и верностью жен. Мы располагаем рядом свидетельств, подтверждающих это, причем исходят они от иностранцев, которые далеко не всегда были доброжелательны к славянам. Все они так единодушно превозносят целомудрие замужних славянских женщин и их любовь к мужу, с которым в случае его смерти они добровольно уходили из этого мира, что уж это одно в значительной степени характеризовало семейную жизнь славян. Эту черту в семейной жизни южных славян подчеркивал уже в VI веке Маврикий, а после него император Лев Мудрый, это же в 744–747 годах в письме к королю Этибальду отмечал у западных славян св. Бонифаций, а Масуди и Гардизи, говоря о восточных славянах, также подтверждают, что среди них супружеских измен не бывает⁷⁰. Несомненно, что, например, толкование Бонифация, объясняющего добровольную смерть жены в случае смерти мужа взаимной любовью, само по себе не могло казаться правильным в глазах того, кто знал, что в силу строгих законов общества жена в некоторых славянских землях вынуждена была следовать за своим мужем даже в могилу, однако «magno zelo matrimonii amorem mutuum servant» Бонифация и другие показания Маврикия звучат так определенно, что верность и любовь из характеристики замужних славянских женщин исключать нельзя – они были у славян признаком высокой нравственности и высокого уровня культуры. Разумеется, эти качества никогда не являлись абсолютными и отклонения от этого были; случаи супружеской неверности, несмотря на строжайшие наказания – обычно смерть или отсечение полового члена⁷¹, – имели место уже в языческий период и сохранились и позднее, став после введения христианства, пожалуй, еще более частыми, так как различные церковные поучения и запреты постоянно упоминают в числе грехов, распространенных среди народа, распутство, разврат и прелюбодеяние (древнеславянское blodb, древнерусское блудъ).

   Другой вопрос, более интересный, чем эти естественные отклонения от нравственных норм супружеской жизни, – это вопрос о свободном в половом отношении образе жизни мужчин и женщин до вступления их в брак, то есть прежде, чем они оказались связаны семьей. Ряд переживаний, сохранившихся в различных празднествах и народных обычаях, указывают на остатки существовавшего в древности промискуитета молодежи⁷², в котором немалое участие принимали и молодые женщины, например на Руси и на Балканах. О том, что этот промискуитет имеет действительно древний характер и уходит корнями в языческий период, свидетельствуют древние известия о языческом периоде славянства и ряд церковных проповедей и запретов первого периода христианства.

   О сборищах молодежи в поле между селениями упоминает уже автор древнейшей части Киевской летописи, а неизвестный автор, составлявший незадолго до 1219 года⁷³ летопись для переяславского князя Ярослава Всеволодовича (летописец Переяславля Суздальского), описывает общение обоих полов на этих игрищах в следующих словах: «(обычные) брации не возлюбиша, но игрища межи селъ и ту слегахуся рищюще на плясаниа и от плясаниа познаваху, котораа жена или девица до младыхъ похотение имать, и от очного взозрения, и от обнажениа мышца и от пръстъ ручных показаниа, и от прьстней даралаганиа на пръсты чюжая, таж потом целованиа с лобзаниемъ и плоти с сердцемъ раждегшися слагахуся, иных поимающе, а других, поругавше, метааху на насмеание до смрти. Имяхуть же и две и по три жены: зане слаб сущи женскыи обычаи и начаша друга пред другою червити лице и белимъ тръти, абы уноша въжелелъ ея на похоть». Это же начиная с XI века весьма наглядно подтверждается рядом церковных и светских поучений и запретов, которые я вообще не могу здесь привести⁷⁴. В них мы постоянно читаем, как христианское духовенство пытается заставить молодежь отвыкнуть от «сатанинских» или «бесовских» игрищ на лоне природы, для которых эти церковные источники чаще всего используют термины плясание, играные, глумьление, глумы и которые проводятся при народных празднествах, перешедших из язычества, главным образом при русальных и купальских обрядностях, празднествах Ярилы, Костромы, субботних празднествах, называвшихся «соботка», и в день св. Иоанна Крестителя. «Слово св. Иоанна Златоуста», проклиная эти ночные игрища, подчеркивает, что «жена на игрищах есть любовница сатаны и жена дьявола. Ибо пляшущая жена многим мужам жена есть. А что мужи? После пития начинают плясание, а по плясании начаша блуд творити с чюжими женами и сестрами, а девицы теряют свою невинность. Потом все они приносят жертвы идолам…»

   В чем, собственно, заключался смысл этих увеселений, нам точно неизвестно, кое-что я все же разъясню в главе VII. Однако из текста дошедших до нас проповедей и уложений о наказаниях мы видим, как по ночам, вокруг огня костров, под крики, песни и пронзительную музыку свирелей и бубнов, в возбуждении, которое так живо описал упомянутый выше переяславский летописец, молодежь устраивала драматические игры и танцы, в которых эротический момент был настолько силен, что выражался непосредственно в явлениях гетеризма, о чем, наконец, свидетельствуют и многочисленные сохранившиеся до сих пор пережитки, в частности в России и на Балканах, хотя в этом отношении польские соботки и празднества Иоанна Крестителя носят такой же характер. Девушки, а очевидно, и молодые женщины, как это показал в упомянутой выше статье А. Веселовский, отдавались мужчинам без колебаний. Все это явления, аналогии которым мы в значительной степени находим в эротических празднествах в честь Афродиты, Адониса и других богов.

   Таким образом, половая жизнь молодежи была совершенно иной, чем жизнь замужних женщин, – она была более свободной, и девушка, выходя замуж, уже не была девственницей. Более того, по сообщению Масуди, славянская девушка в кого влюблялась, с тем и делила свою любовь, а если мужчина, женившись, устанавливал, что его жена девственница, то он просто выгонял ее, говоря; «Если бы ты что-либо стоила, тебя бы мужчины любили»⁷⁵. Все это, как и славянские zalety (залеты), то есть период предсвадебного ухаживания за девушкой, причем период этот не бывает и никогда не был чисто платоническим, так и вечерницы украинской молодежи, заканчивающиеся общим ложем⁷⁶, очевидно, является отголоском древней вольности половых отношении. Поэтому в древнем славянском праве наказание за изнасилование девушки, совершенное в доме, было значительно более строгим, чем наказание за изнасилование, совершенное в поле на лоне природы – очевидно при этих увеселениях, «так как ей незачем было туда идти»⁷⁷.

   Еще свободнее была половая жизнь мужчины. Его хотя и карали смертью за прелюбодеяние⁷⁸, но зато он мог не ограничивать себя половыми связями с незамужними женщинами. Это подтверждают уже описанные народные игрища, известия о наложницах богатых вельмож и рассказы о дружине русского князя, который не стеснялся вступать в половую связь со своими наложницами на глазах у своей дружины. То же самое сообщает Ибн Фадлан и о русских купцах, публично совершавших половые акты на волжских торжищах⁷⁹. О других поразительных (культовых?) случаях публичных половых актов в балтийской Коренице свидетельствует Саксон Грамматик⁸⁰, сообщение которого может быть дополнено известием саги Книтлинга о силе, которой обладали идолы Ринвита, Турупида и Пурувита⁸¹ в балтийской Коренице.

   Были ли эти эксцентричности в половых отношениях явлением чисто славянским, развившимся среди славян, или же в них сказывалось влияние издавна распространенного но всему миру восточного и греко-римского фаллического культа, я решить не могу. Несомненно лишь, что аналогий, на которые указал А.Н. Веселовский, здесь много и что у славян имело место также и непосредственное влияние фаллического культа: учитывая, однако, территориальную отдаленность славянства, я не счел бы его слишком сильным. Не исключено также и то, что под влиянием этого культа лишь модифицировалось то, что у славян уже существовало и что вряд ли приобрело бы такие формы при их естественном, первобытном образе жизни. Это относится также и к различным прегрешениям против природы, например к гомосексуализму, который, очевидно, проник и в Россию, так как об этом непосредственно свидетельствует сообщение Диона Хрисостома, указывающего, что южнорусские варвары уже в I II веках н. э. учились в Ольвии различным половым извращениям⁸². Русские поучения и проповеди часто и резко выступают против содомских грехов⁸³, которые народ совершал еще во времена язычества.

   В этом отношении представляет интерес то, что общеславянский термин куръва – meretrix, обозначающий проститутку, продающую свое тело, по всей вероятности⁸⁴, перешел к славянам от германцев (horwa, древний верхненемецкий huora) еще до прихода славян на Балканы, где он был перенят от них греками, албанцами, римлянами, а позднее и венграми.

   В заключение следовало бы отметить, что временами мы встречаем в древних источниках известия о скопцах среди славян. Однако оскопление практиковали не сами славяне, а еврейские купцы, оскапливавшие рабов-славян⁸⁵. Наряду с этим уже в XI веке среди ревнителей христианской веры появляются аскеты, подвергавшие себя добровольному оскоплению, а под 1089 годом летопись упоминает даже такого митрополита в Киеве⁸⁶.