Производство и редистрибуция в Шан-Инь

В гадательных надписях нет упоминаний о крестьянском дворе, хозяйстве и нуждах отдельных общин. Многое говорит за то, что в шанских деревнях-общинах семейно-клановые группы имели свои наделы и существовали за счет продукта с них. Наличие таких наделов, дававших крестьянину жизнеобеспечивающий продукт, позволяло мобилизовывать представителей общин для работ на больших общих полях, урожай с которых давал избыточный продукт, подлежащий редистрибуции и служивший прежде всего для содержания всей системы управления.

В надписях практически нет материалов, которые касались бы организации производства на периферии, вне центральной зоны администрации. Однако есть определенные основания полагать, что на местах, в рамках периферийных региональных структур, система в принципе была такой же (хотя и, возможно, с несколько меньшей долей формализации и ритуализации). Достаточно напомнить, что в раннем обществе чжоусцев, находившемся во внешней зоне Инь и долгое время бывшем практически вассальной от вана структурой, существовали такие же большие общие поля с традицией их коллективной обработки, как то было и в центральной зоне Шан-Инь.

Словом, начиная анализ проблемы производства и редистрибуции в Инь, мы будем исходить из того, что центральная зона была своего рода эталоном организации шанского хозяйства и всей структуры отношений и что, работая на больших общих полях (о которых, собственно, только и упоминают надписи), крестьяне имели и свои личные наделы. Исходя из этой презумпции как из недоказанного, но почти наверняка справедливого предположения, обратим внимание на те поля, о которых заботятся ван и его чиновники в надписях.

Вот одна из надписей, довольно известная и часто цитируемая:

«Ван отдал общий приказ чжун-жэнь, объявив: совместно трудитесь на полях, и тогда получим урожай. Одиннадцатый месяц» [330, с. 537].

В ней немало любопытного. Отдан общий приказ (да-лик) всем крестьянам (чжун-жэнь). Напрашивается предположение, что речь идет о каких-то специальных полях, для обработки которых мобилизованы специально выделенные крестьяне. Они ждут приказа начать работу на полях, но явно не на своих, в том смысле, что не они отвечают за результат труда. Трудиться им предстоит совместно, причем это понятие в надписи отражено иероглифом, в который включены три знака ли («сила»). Тройное усиление понятия «сила» в рассматриваемом контексте недвусмысленно свидетельствует о коллективном характере работы.

Вот еще две надписи:

«Гадали. [Не пора ли] сяо-чэнь отдать приказ чжун сеять просо. Первый месяц»;
«[Не пора ли приказать] чжун сеять просо в...?» [330, с. 534].

Перед нами тот же самый случай. Крестьяне-чжун ждут приказа. Чиновники ожидают сигнала, чтобы повести их за собой и руководить работами.

В принципе картина весьма знакомая, характерная для многих аналогичных обществ от древнешумерских до инкских: существуют царские и храмовые хозяйства, «поля Инки», «поля Солнца», совместно обрабатывающиеся специально выделенными для этого крестьянами, которые рассматривают свой труд и как повинность, и как почетную общественную обязанность (долг), и даже подчас как большой праздник труда, некий триумф принципа реципрокности: все помогают властям, власти заботятся обо всех, все правильно, все разумно, все хорошо, да еще и по завершению работ грядет большое торжество, ритуал с обрядами, танцами, музыкой, угощением и т. п.

Из истории древнего Китая хорошо известно, что в более поздние времена, начиная с конца Чжоу, китайцы представляли себе всю систему производства и распределения в более ранние времена, включая и Инь, в виде так называемой системы цзин-тянь («колодезных полей»), сущность которой не раз описывалась и дискутировалась и в конечном счете в самом общем виде сводится к тому, что вся обрабатываемая земля делилась на два неравных клина: сы-тянь (индивидуальные наделы крестьян) и гун-тянь (совместно обрабатывавшиеся этими же крестьянами большие общие поля). Урожай с общих полей предназначался для общественных нужд, т. е. был избыточным продуктом коллектива [15; 43]. Древнекитайский философ Мэн цзы, сведения которого обычно чаще и охотнее всего используются при попытке уяснить суть системы цзин-тянь, писал, что она господствовала именно при династии Инь, когда преобладал принцип чжу («взаимопомощи»), в отличие от предшествовавшей эпохи с преобладанием принципа взимания дани (Ся) или последующей (Чжоу), когда был введен принцип чэ, т. е. ренты-налога ([292, гл. 3, ч. I, с. 197]; см. также [62, с. 84; 43, с. 138]). Объясняя суть принципа чжу, комментатор «Мэн-цзы» пояснял, что это понятие равнозначно цзе (имеется в виду. коллективная обработка ритуального поля цзе-тянь) и что оба в конечном счете означают одно и то же — «совместный труд людей в порядке взаимной помощи» [292, с. 197].

Стилизованная и формализованная с назидательными целями схема цзин-тянь казалась специалистам настолько противоречащей реальной жизни, что споры вокруг нее сводились в основном к доказательству ее утопичности [43, с. 5—64]. Однако, если отвлечься от утопии формы и взглянуть на суть явления, то окажется, что в нем нет ничего спорного и необычного, что перед нами практиковавшаяся во многих аналогичных обществах форма реализации избыточного продукта на началах привычной для коллектива традиции реципрокности. Коллектив в целом либо выделенные его представители добровольно, охотно, часто с энтузиазмом и с высоким сознанием своего долга обрабатывают большие общие поля (храмовые земли и др.), получая за это пищу, орудия производства на время работы и вознаграждение в виде участия в ритуальном пиршестве после ее успешного завершения. Продукт с общих полей, как уже говорилось, шел на нужды коллектива в целом, а распоряжалась им администрация, которая опять-таки существовала прежде всего в интересах сохранения структуры, как таковой. В раннечжоуских песнях «Ши цзин» много красочного материала, рисующего именно такого рода совместный труд на больших полях и завершающие его ритуальные празднества [76; 14, с. 151—165]. Менее красочно, но достаточно убедительно говорится об этом и в иньских надписях:

«Не приказать ли: чиновнику-инь подготовить большое
поле?»;
«Гадали: [не приказать ли] Чэн охранять наши поля»;
«Прибыли (знак переводится условно.— Л. В.) на
чжун-тянь (срединные поля) » [330, с. 539].

По мнению Чэнь Мэнцзя, понятия да-тянь (большое поле), чжун-тянь (среднее или срединное поле), во-тянь (наши поля) имеют отношение к тому, что он назвал «полями вана» [330, с. 539]. Видимо, таким же образом следует интерпретировать аналогичные понятия, упоминавшиеся в сходном контексте как «поля наших западных окраин» (во-си-би-тянь), «южные поля» (нань-тянь) и т. п. Все эти поля графически изображались знаками в виде разлинованного вдоль и поперек квадрата либо прямоугольника. Идеограмма здесь предельно проста: отображается поле с проведенными вдоль и поперек полосами-бороздами (классический принцип двойной вспашки в древнем Китае). Изображение относится только к большому массиву земли тому, который в начале Чжоу обрабатывался большим коллективом крестьян, т. е. к полю да-тянь [330, с. 537]. Именно на таких полях с утроенной энергией — если вспомнить все те же надписи — трудились крестьяне чжун-жэнь под руководством чиновников вана.

Трудно сказать, сколько было таких полей. По-видимому, довольно много. Мало того, в случае нужды, в связи с разрастанием населения, перемещением части его на новые места («ван создал поселение») готовились и новые поля для коллективных отработок. В надписях говорится:

«Ван приказал расчистить поле в...»;
«Ван приказал... расчистить поле» [330, с. 537].

По большей части подготовкой «полей вана», как следует полагать из контекста надписей, занимались те, кому предстояло их обрабатывать, т. е. сами иньцы из числа перемещенных на новые места. Но вот одна надпись:

«Ван приказал до-цян расчистить поле» [330, с. 539].

До-цян — соседи шанцев, чаще всего выступавшие в качестве враждебной Инь силы, те самые, кого массами приносили в жертву предкам. Кроме того, они были скотоводами, земледелием не занимались. Как попали они в запись о расчистке поля, причем в контексте, близком к обычному в таких случаях? Видимо, этих иноплеменников ван (до принесения их в жертву?) решил использовать на тяжелых работах по корчевке и выравниванию большого участка земли, предназначавшегося для нового поля. Возможно, это зависело от того, были ли пленники в нужный момент в должном числе.

Итак, «полей вана» было довольно много. Среди них особое место занимало поле цзе. Знаком цзе в начале Чжоу обычно обозначали особо важные «священные поля», обработка которых имела сакрально торжественный характер символа. Урожай с них шел на нужды ритуала. Вот как описывает это поле и обряд на нем древнекитайский источник «Го юй»: «[Весной] чиновник тай-ши наблюдает за состоянием земли. Когда светлое начало начинает усиливаться, звезда Нунсян достигает зенита, а солнце и луна — созвездия Тянь-мяо, земля начинает дышать. За девять дней до этого тай-ши предупреждает чиновника цзи: „Начиная с нынешнего дня солнечное тепло усиливается и силы земли приходят в движение. Если не начать пахоту, не получим урожая". Цзи докладывает об этом вану: „Тай-ши с чиновниками, [ведавшими] весенними [работами], ян-гуань объявил всем нам, ведающим земледелием (сы-ши), что в течение девяти дней силы земли, придут в движение. Вану следует подготовиться к очищающему посту, дабы он мог возглавить земледельческие работы, не изменяя обычая". Затем ван приказывает сы-ту оповестить всех гунов, цинов, чиновников и народ, повелевает сы-куну подготовить алтарь на поле цзе. Отдается приказ нун-дафу подготовить сельскохозяйственные орудия. За пять дней до нужного срока глава музыкантов сообщает о гармонии в дыхании ветра. Тогда ван направляется в покои воздержания. В такие же покои направляются и все чиновники. Через три дня ван совершает ритуальное омовение и пьет жертвенное вино. В назначенный день юй-жэнь подносит вану сосуд для вина, а си-жэнь наполняет его жертвенным вином. Ван совершает жертвенное возлияние и идет на поле. Чиновники и народ следуют за ним.

Когда прибывают на поле цзе, хоу-цзи осматривает его. Чиновники шэнь-фу и нун-чжэн приготовляют все необходимое для ритуала. Затем тай-ши указывает вану путь, и ван со всей тщательностью следует ему, проводя первую борозду. Следующие за ним в соответствии с рангом утраивают число борозд. Заканчивают вспашку поля тянь-му (в 1000 му) крестьяне (шу-минь). После этого хоу-цзи проверяет качество работы, а тай-ши контролирует его. Сы-ту осматривает крестьян, а тай-ши ¹⁶ следит за ним. Затем цзай-фу расставляет угощение, а цзай-шань наблюдает за ним. Наконец, шань-фу ведет вана к жертвенной пище. Ван пробует пищу, следующие за ним делают то же, а остальное съедают крестьяне... К юго-востоку от поля цзе возводится амбар, где хранится урожай с поля цзе, который в нужное время раздается крестьянам» [274, гл. 1, с. 5—6], Текст весьма информативен. В нем есть некоторые детали, например номенклатура чиновников, характерные лишь для Чжоу. Однако в целом, особенно учитывая факт заимствования чжоусцами иньских традиций, о чем подробнее пойдет речь в следующей главе, он вполне пригоден для реконструкции процесса организации производства и распределения в Инь. Так, в иньских надписях встречаются упоминания о поле цзе:

«Ван направился собирать урожай с поля цзе»;
«Ван собрал урожай на поле цзе... 12-й месяц» [330, . .. . с. 535]

Их не так много. Но ведь и поле цзе было только, одним единственным, священным. Возможно, полецзе имеется в виду в уже цитировавшейся надписи о том, что вану следовало бы лично отправиться на такое-то поле, тогда будет урожай. Однако не исключено и иное — что кроме единственного священного ритуального поля цзе вану и его аппарату с течением времени приходилось иметь дело со все большим, все возраставшим количеством аналогичных полей (да-тянь, чжун-тянь, нань-тянь, си-би-тянь и пр.) и что его личное хотя бы мимолетное присутствие на каждом из них в нужный момент призвано было не столько даже подогреть энтузиазм трудящихся, сколько стимулировать плодородие поля за счет собственных сверхъестественных потенций.

В приведенном выше тексте из «Го юй» фигурирует специальный чиновник (в Чжоу таковым был нун-дафу), отвечавший за готовность сельскохозяйственных орудий для обработки ритуального поля цзе. Видимо, обеспечение орудиями (как и пищей) работающих на больших совместно обрабатывавшихся полях было в древнем Китае (как и у инков) делом чиновников, казны. Об этом свидетельствует и найденный при раскопках в Сяотуни склад с 3,5 тыс. серпов, которыми иньцы собирали урожай [103, с. 197]. Едва ли есть сомнения в том, что именно подобными серпами (видимо, и сохами) из казенного склада и пользовались работавшие на больших полях крестьяне.

Итак, в иньских надписях встречается немало данных, позволяющих заключить, что основными полями, обработкой которых и продуктом с которых ведали ван и его аппарат, были большие совместно обрабатывавшиеся поля. Есть серьезные основания считать, что обрабатывавшие эти поля казенными орудиями крестьяне-чжун тем самым принимали участие в отработках, результат которых был избыточным продуктом коллектива, поступавшим в распоряжение администрации. Накапливалось зерно в больших амбарах, о которых было упомянуто в цитированном выше раннечжоуском тексте. В нем говорилось также, что продукт со священного ритуального поля цзе раздавался в случае надобности крестьянам (т. е. служил наряду с удовлетворением ритуально-жертвенных потребностей страховым фондом). Однако можно не сомневаться, что в основном зерно с больших полей шло на содержание аппарата и всех слоев, оторванных от земледельческого хозяйства.

Но следует ли, справедливо ли (и если да, то насколько) считать отчуждение этого продукта у его производителей проявлением эксплуатации, т. е. паразитического потребления собственников, власть имущих? Вопрос далеко не прост. Выше не случайно отмечалось, что крестьяне шли на коллективные отработки если и не как на праздник совместного труда, то уж во всяком случае с чувством удовлетворения, причастности к большому и нужному общему делу, которое к тому же делается отнюдь не безвозмездно: не говоря об угощении, общество в лице вана и его аппарата возвращало крестьянам их трудовые затраты, хотя и в иной форме. Другими словами, в основе описанных выше отношений лежал генеральный принцип реципрокности, столь характерный для всех аналогичных ранних структур. Как практически он реализовывался?

В иньском земледелии, как и во всех районах развитой земледельческой культуры, одним из важных условий успеха было внимание к сельскохозяйственному календарю. Независимо от того, решались судьбы урожая разливом или они зависели от вовремя выпавшего дождя, правильно составленный календарь должен был не только дать точный ответ на все связанные с организацией земледельческих работ вопросы, но и помочь крестьянам и всем управителям подготовиться к нужному дню и своевременно дать сигнал о начале работ — применительно к любому из этапов земледельческого цикла. Деятельность по составлению и соблюдению календаря была бесценной частицей мирового опыта, результаты ее в виде точных вычислений структуры месяцев и декад имели большое практическое значение, несмотря на то, что нередко они были облачены в мистические покрывала.

В иньском Китае чиновники ряда групп, прежде всего ли и бу из категории должностей, отправление которых было связано с грамотностью и документацией, тщательно следили за сменой времен года, за состоянием небосвода, за движением звезд, солнца и луны на небесной сфере, с тем чтобы зафиксировать нужный момент и своевременно дать сигнал подготовиться, например, к пахотным работам (как о том шла речь в приведенном отрывке из «Го юй»). После вспашки поля, в вегетационный период, был особенно важен оптимальный водный режим, чем опять-таки были озабочены те, кому это полагалось по должности. Следовали одно за другим гадания о дожде:

«Предки-ди прикажут быть дождю? Или ди не прикажут выпасть дождю?»;
«Ди прикажут быть большому дождю? Или ди не велят быть большому дождю?»;
«Если ди повелят выпасть дождю — будет урожай» [330, с. 89, 524].

Дождь, естественно, выпадал либо не выпадал. В первом случае больше не было необходимости в мольбах. В другом ситуация оказывалась серьезнее. Тогда мольбы о дожде могли следовать одна за другой: «Будет ли дождь?»; «[Очень нужен] дождь»; «Когда же дождь?» [330, с. 87]. Иногда дождь, напротив, бывал излишне обилен, и тогда вздувалась и выходила из берегов р. Хуань (приток Хуанхэ), которая протекала в центральной зоне. Дренажные сооружения подчас не спасали положения. Возникала угроза затопления города и полей:

«Не причинит ли [река] Хуань ущерб городу?»;
«В зимние дни был большой паводок. Опять идет большая вода. Не пойдут ли в этом месяце еще дожди?» [330, с. 523—524].

В любом случае, как хорошо видно из текста надписей, забота о нормальном водном режиме была делом вана и его аппарата. Они отвечали за должный контакт с божественными предками и прочими небесными силами, от воли и милости которых, как вполне серьезно верили абсолютно все, зависело обеспечить необходимые условия для урожая, оптимальный, водный режим. И здесь следует специально подчеркнуть, что нелегкая и далеко не простая, достаточно интеллектуально емкая работа по налаживанию упомянутого контакта была, безусловно, общественно важной для коллектива. Можно сказать сильнее: небрежность в этом деле могла снизить уровень эффективности и производительности труда и объем производства, хотя бы за счет неуверенности и разброда в определении должного момента для ведения необходимых работ. Естественно, что подобная работа должна была быть оплачена: труд обменивался на труд, материально-производительный—на интеллектуальный, который в конечном счете был необходим для получения того же материального продукта.

Для нормального существования структуры нужна была профессиональная дружина воинов, отражавших нападения племен, о которых столь часто говорят надписи. Кто-то должен был оплачивать труд ремесленников, изготовлявших необходимые для всех — но, прежде всего, для верхов — орудия и оружие, одежду и утварь. Можно напомнить и о существовании, обслуживающего персонала, чей труд тоже вливался в общий котел и требовал эквивалента. Словом, сложный организм был построен на принципе реципрокности, а реализовывался этот принцип в иньском обществе посредством механизма централизованной редистрибуции. Внешне престиж каждого участника взаимообмена сохранялся. Каждый стремился исполнить, свой долг, и труд на общих полях был в конечном счете залогом процветания и безопасности структуры в целом, что в какой-то форме осознавалось всеми.

Разумеется, это вело к неравенству и ко все большему разрыву между управляющими верхами и производящими низами. Выступая в функции субъекта власти-собственности, иньский ван и его аппарат реализовывали свое право редистрибуции избыточного продукта таким образом, что львиная доля его оседала на верхнем ярусе социальной пирамиды, овеществляясь в виде изысканных изделий, регалий власти, дорогой одежды, украшений, роскошных строений, обильной еды, всесторонних услуг и прочих элементов престижного потребления, столь ярко продемонстрированных содержимым царских усыпальниц. Сточки зрения принятой нормы здесь нет противоречий традиции: кто много дал (и дал общественно более значимое), тот много и получил. Поэтому, несмотря на то что обмен все более явно становился неэквивалентным, традиция по-прежнему акцептировала его. Во всяком случае для сохранений традиционной нормы от правящих верхов не требовалось еще ни видимых усилий, ни каких-либо форм принуждения, тем более насилия, что вполне вписывается в стандартные параметры протогосударства-чифдом.

Другое дело, что объективно, вне зависимости от степени осознания этого самими участниками реципрокного взаимообмена в рамках сложного социального организма, со всё возрастающим неравенством слоев в Шан-Инь зримо закладывались основы эксплуатации. Механизм редистрибуции все более определенно служил интересам власть имущих. Конечно, до паразитического потребления бездельничающих собственников дело не доходило и практически в рамках описываемой структуры дойти не могло. Но та львиная доля избыточного продукта, которая (за вычетом небольшой ее части, уходившей на содержание слуг, ремесленников, обрабатывающих общие поля крестьян или на совершение жертвоприношений) шла на нужды привилегированных социальных слоев, уже включала в себя излишки, превышавшие не только нужды, но и законную долю верхов. Как говорилось в первой главе, престижное потребление верхов является сигналом, свидетельствующим о противопоставлении правящего слоя производителям. На уровне протогосударства такой сигнал еще скрыт традицией, едва заметен, но он уже есть и предупреждает, что вчерашние слуги общества готовы стать его господами.

¹⁶ В одной из надписей есть упоминание о Чжи-цзу инь, т. е. об инь из клана Чжи. Чэнь Мэнцзя считает его свидетельством существования чиновников-управителей категории инь в региональных подразделениях [330, с. 517]. Это не исключено, даже весьма вероятно, учитывая все сказанное выше, включая практику мимезиса. Но стоит напомнить, что знак чжи, по данным того же Чэнь Мэнцзя [330, с. 97], использовался в надписях в качестве местоимения третьего лица, так что обрывистая формула (чжи-цзу инь) не может считаться абсолютно убедительным свидетельством, тем более доказательством существования управителей инь в региональных подразделениях шанского протогосударства.

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 3441

загрузка...

Другие книги по данной тематике