Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Леонид Васильев.   Проблемы генезиса китайского государства

Ранние политические структуры в Китае

Итак, письменные памятники и данные археологии, несмотря на их противоречивость и сложность интерпретации, дают основание заключить, что в бассейне Хуанхэ в середине II тысячелетия до н. э. шел медленный, но весьма заметный процесс вызревания как очага цивилизации, так и связанных с ним древнейших надобщинных политических образований типа протогосударств-чифдом. Попытаемся дать его гипотетическую реконструкцию.

Предания о Хуан-ди, Яо и других героях-ди вполне вписываются, в обычную схему трансформации социальной и политической структуры общества периода перехода от меритократии к привилегиям правящего слоя, к наследственному в рамках клановой линии правлению возвысившегося над общинами вождя, а затем и ко все более заметному политическому, социальному и имущественному неравенству слоев-страт в зависимости от их места в системе администрации, роли в управлении совокупным хозяйством коллектива. Полулегендарные предания письменных памятников демонстрируют этот процесс с достаточной степенью убедительности, хотя очень похоже на то, что он реально протекал на несколько столетий позже, нежели о том говорится в текстах, т. е. в период появления, распространения и развития культуры бронзового века в древнем Китае.

Явственный упор на мудрость древних правителей, способности их чиновников и помощников и проистекавшие в результате блага для всех управляемых призваны в письменных преданиях подчеркнуть как раз то, что было особенно важным для ранних обществ,— критерий меритократии, уже подтачивавшийся новыми принципами наследственной администрации. В преданиях, касающихся Ся и тем более Шан, акцент уже изменен: главное теперь — подчеркивание легитимности правящей линии («династии»). И это следует воспринять в качестве убедительного, свидетельства того, что меритократия как основной принцип администрации уходила в прошлое, а на смену ей шло наследование власти. Конечно, такое изменение может быть объяснено амбициями чжоусцев, редактировавших древние тексты и придававших им нужное для легитимации власти Чжоу звучание. Однако применительно к героям-ди подобного акцента даже в чжоуской редакции «Шу цзин» нет, что свидетельствует об определенной объективной разнице в ситуации.

Процесс трансформации социально-политической структуры шел, по-видимому, одновременно на довольно большом пространстве бассейна Хуанхэ (возможно, частично и южнее). Очень трудно сказать, как конкретно выглядела его начальная стадия. Можно лишь предположить, что, будучи гетерогенным по истокам (включая и внешние по отношению к Китаю истоки), процесс получил ускоривший его толчок вследствие инфильтрации внешних компонентов (будь то элементы новой культуры или группа мигрантов, их принесшая). На эту сторону вопроса обращали внимание специалисты, в том числе писавшие о противостоянии земледельцев бассейна Хуанхэ и скотоводов к северу от него ([197; с. 264; см. также [124, с. 336—337; 194 с. 93]).

Если даже исходить из того, что начальный толчок социально-политическим сдвигам мог быть дан внешними по отношению к неолитическому Китаю компонентами, то дальнейшее развитие шло преимущественно за счет сложных внутренних процессов в рамках уже подготовленного к трансформации поздненеолитического Китая. Нет никакого сомнения в том, что местное неолитическое население сыграло решающую роль в ходе формирования новых этнических общностей бронзового века, будь то Ся или Шан.

Из полулегендарных преданий явствует, что рассматриваемый процесс шел отнюдь не в идиллических формах. Видимо, вариант, связанный с возникновением поля напряженности, оппозиции враждебной среде и т. п., был реальностью и в древнем Китае II тысячелетия до н. э. Похоже на то, что проникновение в бассейн Хуанхэ влияний извне сыграло роль катализатора, резко ускорившего процесс, подготовленный предшествовавшим ходом истории. Следует отметить, что результатом было возникновение автономных коллективов, получивших импульс для трибализации и последующего формирования в самостоятельные политические образования, вначале типа простых чифдом.

На каком-то этапе этого процесса, этапе, уже близком к завершающей стадии, началась ожесточенная борьба между соперничавшими лидерами, зафиксированная в преданиях, где она сопровождала чуть ли не каждый шаг жизни Хуан-ди, Яо и других правителей. Похоже на то, что она была длительной и нелегкой и шла с переменным успехом. Победы и поражения чередовались, что вызывало укрепление одних и перемещение других, создание новых центров, расширение и сужение сфер влияния и т. п. В конечном счете соперничество вело к укреплению власти наиболее удачливых, чьи административные центры становились зоной притяжения для остальных поселений. На этой основе возникал эффект кристаллизации, действие которого вело к замене простых чифдом более крупными, сложными, составными.

Все известные нам доаньянские комплексы, будь то Эрлитоу, Эрлиган, Паньлунчэн или другие, представленные пока лишь фрагментарными находками отдельных предметов или гробниц шанского времени, были, видимо, образованиями типа простых чифдом. Собственно, все они в совокупности и на протяжении всей шанской эпохи были тем самым этнокультурным субстратом и вместе с тем социально-политическим резервуаром, из недр и на основе которого сформировалась, выделилась и возвысилась общность шанцев.

Судя по данным преданий, на территории, о которой идет речь, шла постоянная и ожесточенная борьба политических лидеров, глав надобщинных образований. Параллельно ей шла не менее острая борьба внутри таких образований, точнее, в их правящих кланах, причем именно в ходе внутренних распрей вырабатывалась формула, которая позволяла перейти от свободного выбора лидера к выдвижению его из среды узкого круга высокопоставленных кандидатов, преимущественно из наиболее влиятельной линии клана или нескольких соперничающих таких линий поочередно. Именно в ходе такого рода внешней и внутренней борьбы и могла сложиться в конечном счете та общность шанцев, которой суждено было выйти на передний план, подчинить себе остальных (победить Ся) и возглавить достаточно крупную и разветвленную, расположившуюся на большой территории бассейна Хуанхэ политическую структуру типа сложного составного протогосударства-чифдом.

Археологически такой вывод опирается на достаточно прочную основу: ни один из компонентов доаньянской фазы не может претендовать на то, что представляемая им общность была чем-то большим, нежели простое чифдом. Но вывод о том, что аньянская структура была первой в своем роде, т. е. первым составным чифдом, косвенно может быть подтвержден также и материалами преданий, в частности сообщениями тех текстов, которые касаются событий, непосредственно предшествовавших созданию аньянского поселения.

В «Шу цзин» довольно подробно и красочно описываются обстоятельства переселения шанцев при Пань Гэне. Независимо от того, считать ли это поселение последним (т. е. отождествлять ли новое место поселения с аньянским комплексом), описание само по себе дает немало материалов для анализа, даже при условии, что текст главы «Пань Гэн» был отредактирован чжоусцами много веков после описанных в нем событий17. Рассказ начинается с того, что под давлением неясных обстоятельств, но со ссылкой на прецедент («наши прежние ваны... не постоянно пребывали в одном поселении») и волю Неба, выраженную в результате гадания, с твердой уверенностью в успехе («Небо навечно продлит нам свой мандат в новом поселении») Пань Гэн предложил своему народу подняться с насиженных мест и отправиться на новое. Однако его решение было встречено без энтузиазма («народ не хотел покидать свои места»). Натолкнувшись на сопротивление, Пань Гэн вызвал к себе старейшин и обратился к ним с увещеваниями [333, т. 3, с. 303—305].

Упрекнув их в плохом выполнении своих функций («В Древности прежние ваны тоже использовали почтенных людей в управлении. И если ван принимал решение, они не скрывали его смысла... и народ внимал ему. Ныне вы выступаете против... Почему вы не говорите прямо мне, а шепчетесь между собой?» [333, т. 3, с. 303—305]) и приведя далее целый ряд доводов, Пань Гэн строго заключил, что каждый обязан делать свое дело, в противном случае ему грозит суровое наказание, после чего прибавил, что все делается во имя общего блага и что именно он в ответе за это («Если государство процветает, то это благодаря всем; если оно хиреет, то это от того, что я, Единственный, недостаточно строг» [333, т. 3, с. 310]).

Видимо, внушения сыграли свою роль, и Пань Гэн двинулся в поход, пересек Хуанхэ (в отличие от Сыма Цяня «Шу цзин» не указывает, в каком направлении), но вскоре обнаружил, что за ним двинулись не все. Тогда он остановился, снова собрал народ и на этот раз обратился ко всем. Прежние ваны, сказал он, никогда не вспоминали о покинутых ими родных местах, коль скоро необходимо было их покидать. И если он, Пань Гэн, сегодня снова двинулся в путь, то только потому, что так надо. Переселение — в общих интересах, в интересах государства; таков великий приказ Неба. [333, т. 3, с. 311—313]. И если народ не пойдет за своим правителем, то умершие ваны нашлют на него бедствия и невзгоды («Вы мой народ, о котором я забочусь; если в вашем сердце зло против меня, то прежние правители накажут ваших предков, а ваши предки отрекутся от вас и не станут защищать вас от смерти» [333, т. 3, с. 314—315]. Далее Пань Гэн заметил, что среди его помощников есть влиятельные люди, которые грешат стяжательством («накапливают раковины и нефрит»), и что за такой грех их предки тоже сурово их покарают [333, т. 3, с. 315].

Видимо, второе обращение имело больший успех. Во всяком случае народ последовал за Пань Гэном и прибыл на новые места, где всем были выделены земли для поселений и быд заложен новый столичный центр. После этого ван еще раз сурово предупредил руководителей, чтобы они должным образом управляли народом и всячески почитали лично его, который с помощью первопредка Шанди намерен привести в порядок свой дом и свое государство («О вы все, бан-бо (управители государства.— Л. В.), ши-чжан (старшие.— Л. В.), байчжи шичжи- жэнь (и администраторы-чиновники.— Л. В.), встанете ли вы на путь добродетельного, управления!?» [333, т. 3, с. 320]). В заключение Пань Гэн снова сурово предупредил своих слушателей против стяжательства («Не Привязывайтесь к богатствам и ценностям, заботьтесь о создании должных условий жизни» [333, т. 3, с. 321]), выступил за добродетель и единодушие.


Разумеется, в тексте столь же много чжоуской дидактики и этического детерминизма, как и в других главах «Шу цзин». Немало здесь и анахронизмов, в частности, в употреблении терминов. Тем не менее текст весьма показателен. Перед нами сравнительно развитая, хорошо знакомая с надобщинным лидерством, стратификацией и разделением труда политическая структура типа протогосударства-чифдом. Власть правителя высока, престиж его велик, того и другого оказалось достаточным, чтобы поднять целый народ с насиженного места и направить — явно вопреки его желанию — на новые места. Несомненны сакральное возвеличение и обожествленная легитимация власти правителя: он то и дело ссылается на волю Неба, первопредка Шанди и собственных предков, чьи явно осененные благодатью души способны оказать воздействие на предков его народа в нужном для него направлении. Однако ван далеко еще не всесилен. Он просит, уговаривает, урезонивает, снова упрашивает, пытается пригрозить.

Видимо, немалой властью пользуется его окружение, в состав которого входят — если иметь в виду не букву чжоуских терминов, а суть, выражаемую в принятой чжоусцами терминологии,— управители центрального аппарата (бан-бо), старшины подразделений шанской этнической общности (ши-чжан), чиновники среднего и низшего рангов (байчжи шичжижэнь). Это окружение почитает, конечно, обожествленного (или во всяком случае имеющего немалую сакральную силу) вождя, но еще весьма далеко от того, чтобы быть автоматическим исполнителем его воли. Оно всеми нитями связано с управляемым им коллективом и выражает его интересы в не меньшей степени, чем следует приказу сверху, как то характерно для любого общества аналогичного типа.

Наконец, в структуре в целом уже весьма заметно не только социальное, но и выступающее в качестве его функции имущественное неравенство. Влиятельные верхи накапливают в своих руках ценности, что рождает среди них опасный вирус стяжательства. Обеспокоенный ван дважды возвращается к этому вопросу, стремясь устыдить и урезонить своих помощников, воззвать к их долгу и совести. Подобная позиция понятна. Для правителей любой акцент в сторону частного накопительства представлял собой угрозу структуре в целом. Трудно сказать, насколько такая угроза была ощутима во времена Пань Гэна. Не исключено, что акцент на ней был сделан чжоускимн авторами главы в середине I тысячелетия до н. э., когда проблема частного стяжательства стояла уже очень остро. Но вполне возможно, что в каком-то виде, пусть много более слабо, чем тысячелетие спустя, подобный вопрос беспокоил уже Пань Гэна. В таком предположении нет ничего невероятного, особенно если учесть ту роскошь и то обилие драгоценностей, которыми поражают авуары аньянского городища и гробниц-мавзолеев шанских ванов.

Остается не вполне ясным одно немаловажное обстоятельство: насколько многочисленным был шанский этнос при его последнем переселении и составлял ли он при этом единую, пусть крупную, но простую политическую общность или уже распадался на несколько политических структур типа простых чифдом, которые соединялись в вассально-пирамидальную структуру сложного чифдом? Для развитого шанского общества времен У Дина второй вариант был фактом. Но было ли так уже при Пань Гэне?

Из некоторых деталей описания в «Пань Гэн» можно заключить, что в период, непосредственно предшествовавший возникновению аньянского городища, шанцы являли собой еще единую в структурном плане общность. Народ был, по описанию, достаточно велик, но его все-таки можно было собрать воедино, с тем чтобы правитель обратился ко всем с речью. Народ был достаточно компактно размещен, чтобы его можно было сравнительно легко и быстро собрать и переселить, а также заметить, все ли принимают в этом участие. Наконец, общность была достаточно едина для того, чтобы не расколоться при переселении на части, ряд которых в ином случае вполне мог бы остаться там, откуда они не хотели уходить. Все приведенные соображения дают основание полагать, что при Пань Гэне численность иньцев была умеренной (порядка, скажем, нескольких тысяч, от силы одного-двух десятков тысяч человек), а занятая ими на новом месте территория соответственно весьма скромной (порядка нескольких десятков километров в радиусе от центра). Эти размеры в общем и целом соответствуют крупному, но структурно простому чифдом.

Чем кончались подобные описанному в главе «Пань Гэн» перемещения, сколь долго тянулись они и какие приключения выпадали при этом на долю мигрантов — неизвестно. Впрочем, неясным остается и многое другое, включая вопрос о том, как новопоселенцы приобретали те из важных элементов их культуры, которые никак не могут считаться достижением спонтанной эволюции, как, например, упоминавшиеся уже боевые колесницы, бывшие отнюдь не случайно периферийным, но едва ли не основным и структурообразующим элементом того этноса, который осел в Аньяне: ведь боевая колесница была символом и реальной силой шанской аристократии, с ее помощью навязавшей свою власть чуть ли не всей окружающей ее территории бассейна Хуанхэ. Но, как бы то ни было, факт остается фактом: в конце XIII в. до н. э. (по весьма завышенным подсчетам — в начале этого века18) в районе современного Аньяна осела достаточно крупная и развитая этнокультурная общность шанцев. И с этого момента начался новый этап в развитии древнего Китая.




17Проблема аутентичности главы «Пань Гэн», одного из наиболее информативных древнекитайских текстов, повествующих о дочжоуском времени, не раз подвергалась тщательному рассмотрению. В 30-х годах нашего века Г. Крил убедительно доказал, что глава неаутентичиа. Основываясь на серьезном лингвистическом анализе и приняв во внимание характер и фразеологию текста главы, он пришел к выводу, что текст ее не мог быть написан в шанское время и был составлен не ранее периода Восточного Чжоу (VIII— V вв. до н.э.). Его аргументы [115, с. 64—69] не бесспорны. Другие авторы склонны относиться к тексту главы с большим доверием. Но даже наиболее благожелательное отношение к нему не дает оснований датировать его более ранним временем, чем конец Инь и даже начало Чжоу [197, с. 165]. Другими словами, текст в любом случае неаутентичен - и это стоит иметь в виду, коль скоро заходит речь о древнейших «китайских текстах», будто бы относящихся «к иньскому времени» [39, с. 227]. Без серьезной аргументации рассуждения на тему о глубокой древности главы «Пань Гэн» не выглядят убедительно. Что же касается фабулы текста, то к ней можно отнестись с достаточной долей доверия, разумеется имея в виду, что предания, сохранившиеся среди потомков побежденных чжоусцами иньцев (а именно они, надо полагать, легли в основу текста, причем это было сделано в письменной форме едва ли ранее Восточного Чжоу — в данном пункте версия Крила выглядит много убедительнее остальных), были отредактированы и интерпретированы чжоусцами в соответствии с их уже отмечавшимися принципами (этический детерминизм, дидактика, легитимация статуса правителя и т. п.).
18 Если принять 1027 год до н.э. как хронологическую грань между Шан-Инь и Чжоу и считать, что с Пань Гэна до этого времени прошло 273 г. (как упоминается в некоторых источниках), то, датируя начало аньянского городища периодом правления Пань Гэна, а не У Дина, мы получим 1300 г. до н.э.?
загрузка...
Другие книги по данной тематике

А. Ю. Тюрин.
Формирование феодально-зависимого крестьянства в Китае в III—VIII веках

Э. О. Берзин.
Юго-Восточная Азия в XIII - XVI веках

Чарльз Данн.
Традиционная Япония. Быт, религия, культура

Майкл Лёве.
Китай династии Хань. Быт, религия, культура

Л.C. Васильев.
Древний Китай. Том 3. Период Чжаньго (V-III вв. до н.э.)
e-mail: historylib@yandex.ru