Глава XLVIII. Старые и новые торговые центры

Лиссабон. Севилья и Кадикс. Кастильские ярмарки. Французские города, особенно портовые (Гавр, Бордо, Марсель). Антверпен. Амстердам. Лондон и Ливерпуль. Упадок итальянской торговли товарами. Новый путь в Индию и влияние его на Венецию. Торговля Венеции в XVII-XVIII вв. Ливорно. Роль итальянцев в кредитных операциях. Падение Ганзы. Англия и Ганза. Южно-германские города в товарной торговле и в области кредита. Их роль в XVI в. Торговый дом Фуггеров; рост его операций. Упадок южно-германских городов с XVII в. Переселения из Нидерландов. Кельн. Нюрнберг. Франкфурт. Лейпцигская ярмарка. Рост Гамбурга. Характер его торговли.

Соответственно изменившемуся торговому пути изменялись и главные рынки, торговые города, игравшие роль в международном обмене. Как указывает Гец, в XVII—XVIII вв. только некоторые избранные города обнаруживают рост благодаря своему географическому положению и выдвигаются далеко впереди всех других; многие же города теряют вместе с переходом от торговли, охватывающей всего 1/3 земного шара, к мировой торговле свое прежнее значение. В XVI в. приобретает торговое значение прежде всего Лиссабон, в это время центр всего торгового обмена с Индией, «резиденция Европы», как говорили на Востоке. Но с вытеснением португальцев из Индии голландцами и Лиссабон потерял свое значение. Рикар в 1723 г., правда, относит его к крупнейшим торговым центрам Европы, но называет среди судов, приходящих туда, только корабли, возвращающиеся из Бразилии и португальских колоний в Африке (Гоа, Мадера, Азорские острова, острова Зеленого мыса)¹.

Далее, крупное значение имела Севилья — исходный пункт в торговых сношениях Испании с Америкой, — сюда приставали так называемые серебряные флотилии. Здесь, в «casa de contratacion», составлялся реестр товаров каждого корабля, возвращавшегося из испанской Америки. К концу XVI в., однако, когда Гвадалквивир настолько обмелел, что суда «индийской» флотилии не могли с полным грузом пройти через мель в Сан-Лукаре, Севилья вынуждена была уступить часть своего владычества Кадиксу. В Кадиксе в XVII—XVIII вв. сходились пути из американских колоний, Африки и Средиземного моря. В Кадикс силезские купцы отправляли предназначенные для Южной и Центральной Америки силезские льяные ткани, там же европейские купцы закупали американский хлопок. Сюда приходили в большом количестве английские и фламандские корабли как за приобретением пиастров — монеты, необходимой в торговле с Левантом, — так и для торговли отсюда с Марокко. Опасаясь отправляться в Марокко, где происходили постоянные разбои, они помещали свои товары в Кадиксе — каждая нация имела в порту судно, служившее ей складом и освобожденное от пошлин. Но наибольшее значение имела торговля Кадикса с испанскими колониями в Америке, — отсюда выходили суда в Гавану, Портобелло, Веракрус. Так как другие страны с испанскими колониями торговать не могли, то все крупнейшие фирмы Европы имели в Кадиксе своих комиссионеров, которые от своего имени отправляли туда получаемые от своих доверителей товары и затем посылали им эквивалент в виде пиастров или привезенных из колоний товаров².

Для XVI в. особенно важны кастильские ярмарки (Медина-дель-Кампо, Виллалон и Медина-дель-Риосеко). Эти ярмарки называли началом и концом всех испанских платежей, ибо здесь заключались займы представителями короны с иностранными банкирами — в особенности генуэзцами — на ведение войны с Нидерландами. Здесь производились обширные платежи по торговым делам без уплаты наличными, путем простого сличения расчетных книг (сконтрации), ибо, несмотря на принадлежавшие Испании перуанские серебряные рудники, она никогда не имела денег и каждая серебряная флотилия лишь на короткое время орошала высохшую землю. Здесь прибывшее из «Индии» серебро передавалось кредиторам казны, поскольку вообще платились долги; но уже в 1575 г. король объявил себя банкротом и прекратил платежи.

Из французских городов развиваются Париж, Лион и ряд портовых городов. Париж — центр всей культурной Европы о XVIII в., «так сказать, всеобщая кладовая королевства, общественный склад, где совершается обмен произведений одних провинций на продукты других» (Савари). В Лион, куда уже с конца XV в. переходит из Женевы товарный обмен между Францией, Италией и Южной Германией; позже, в связи с предоставлением лионским ярмаркам полной свободы вексельных операций, там сосредоточивается и торговля денежная и вексельная. Лионская биржа, которую посещали преимущественно флорентийские коммерсанты, играла в XVI в. важную роль, в особенности для французского государственного кредита, ибо здесь заключались займы: король обращался к «бирже», а не к отдельным купцам. Лион являлся и центром шелковой промышленности не только Франции, но и всей Европы³.

Богатство Лиона, говорит Казанова (в середине XVIII в.), покоится на вкусе и дешевизне, и божество, которому этот город обязан своим процветанием, - это мода. Она меняется ежегодно, и материя, цена которой сегодня составляет тридцать, в будущем году стоит всего 20 или 15. Тогда ее отправляют за границу, где имеется спрос на нее как на совершенно новую (модную) ткань. В Лионе дорого оплачивают рисовальщиков с хорошим вкусом; в этом состоит весь секрет⁴.

Выдвигается ряд французских портов. Марсель — главный пункт французской торговли на Средиземном море; Гавр — гавань Парижа, где Ришелье велел в 1628 г. соорудить (первый в Европе) защищенный шлюзами порт; будучи наиболее близко из всех европейских портов расположен к Америке, Гавр вскоре приобрел огромное значение в торговле с Америкой, в особенности с Центральной Америкой и Антильскими островами. В XVIII в. растет значение и Бордо, где обосновалось много нидерланцев и португальских евреев, для торговли с колониями (в частности, торговли неграми), отчасти и Нанта. К концу XVIII в. торговые обороты Бордо достигают 250 млн, т.е. 1/4 всей морской торговли Франции⁵. Бордо, Нант, Гавр, отчасти Ла-Рошель, в меньшей степени Сен-Мало — все они ведут торговлю с Антильскими островами, импортируя оттуда в особенности сахар (и у себя рафинируя его) и вывозя туда негров. Однако оборудование портов было еще примитивное: в Бордо, Нант и Ла-Рошель могли входить лишь суда вместимостью не свыше 200 т, - таких судов еще накануне революции было много; но были и более крупные, в 300—500 т, — только Гавр их вмещал, направлявшиеся же в Нант должны были останавливаться раньше, в Пембефе, и оттуда товары уже доставлялись на небольших грузовых судах⁶.

Еще в 1564 г., когда англичане заняли Гавр, они нашли там 157 французских кораблей общим водоизмещением в 13 480 т, суда, отправлявшиеся из Гавра, Руана и Дьеппа в Бразилию, Африку, на Антильские острова и Ньюфаундленд, а в 1615 г. эшевены города заявляли, что Гавр является теми воротами, через которые входит и из которых выходит большинство французских товаров, не говоря уж о манне небесной в виде трески, доставляемой Франции великим трудом и заботами его жителей; 200 и более судов ежегодно берут провиант в Гавре, отправляясь в Ост-Индию и Вест-Индию, Испанию, Ньюфаундленд, Канаду и другие отдаленные страны.

Суда, отправлявшиеся из Гавра, совершали плавания преимущественно в Америку, но предварительно заходили в прибрежные части Африки. Что касается Америки, то здесь указывается в качестве страны назначения либо Бразилия, либо Перу, однако под последним понималось в XVI и XVII вв. вовсе не нынешнее Перу, ибо в Тихий океан суда не ходили (первое плавание из Гавра было совершено туда в начале XVIII в.), а Северная Америка и север Южной Америки — местности, расположенные у Атлантического океана. За 40-летие 1571—1610 гг. в Бразилию, Перу (в указанном смысле) и Африку (одновременно или только в одну из этих стран) вышли из Гавра 363 судна⁷.

В течение XVII в., однако, положение Гавра изменилось: торговля с Антильскими островами перешла к Дьеппу, Гавр же, как видно из акта 1664 г., ограничился рыбной ловлей в Ньюфаундленде и у берегов Канады. Из 57 судов дальнего плаванья, вышедших из Гаврского порта в этом году, 46 направились в Ньюфаундленд и только три на Антильские острова. Плаванья туда, как и в Гвинею, возобновились лишь в начале XVII в., когда прежняя монополия торговли неграми, предоставленная определенной компании, сменилась разрешением ее всем судам с уплатой 20 (позже 10) ливров с каждого негра, вывозимого в Америку, в пользу компании (позже и эта плата была отменена). Уже в начале XVIII в. число судов в 150—400 т, отправлявшихся из Гавра в Гвинею и на Антильские острова, доходило до 50, а в середине XVIII в. оно достигло 75, тогда как число занимавшихся ловлей трески сильно сократилось; в 1787 г. 93 судна, плававших в колонии, и 48 судов, торговавших неграми, насчитывали в общей сложности свыше 34 тыс. т (около 250 т в среднем на судно). За период 1768—1789 гг. количество импортированных кип хлопка и баррик сахара увеличилось вдвое, а число мешков кофе в пять раз (с 17 тыс. до 100 тыс.). В 1775 г. Гавр занимал среди французских портов второе место по привозу кофе (12 млн ливров) и четвертое по импорту сахара⁸.

Во Франции мы находим в XVII—XVIII вв. четыре порто-франко (ports francs), т.е. такие портовые города, которые лежат за таможенной границей государства и где поэтому суда выгружаются без таможенного досмотра. Последний имеет место только тогда, когда товар вывозится внутрь страны, за пределы городской черты. В городе же товары могут свободно разгружаться, помещаться в склады или перерабатываться в промышленных заведениях⁹. Такими порто-франко являлись Марсель, Дюнкерк, Байонна, Лориан¹⁰.

Наибольшее значение среди них приобрел в торговле Марсель, «царица Средиземного моря», как этот город называли в те времена. Будучи в Средние века свободной коммуной, которая своих купцов в противоположность иностранцам освобождала от всяких сборов, Марсель я впоследствии, когда он вошел в состав французского государства, сохранил свои вольности: с установлением государственных таможен Марсель был по-прежнему выделен из таможенной черты, и вследствие этого многочисленные пошлины на привозимые и вывозимые товары не касались грузов, прибывавших в Марсель.

Однако соответственно средневековой политике покровительства своим купцам и стеснения купцов других городов и стран вольностями пользовались, в сущности, одни марсельские купцы, ибо с товаров, привозимых на других судах, взимался целый ряд различных сборов в пользу города. Такое положение сохранилось и впоследствии, когда при Кольбере прежний режим городских вольностей был отменен и заменен установлением порто-франко. Хотя главную выгоду от этого извлекли иногородние и иностранцы, так как они были освобождены от прежних сборов, — для городских жителей это обозначало лишь сохранение прежнего порядка, — но все же разница между теми и другими была сохранена в одном существенном отношении: именно, по требованию самого же города, «который оказался более протекционным, чем сам отец протекционизма - Кольбер», привозимые иностранцами товары облагались пошлиной в 20%, если это не были товары их родины (по примеру Навигационного акта Кромвеля). Этим путем Марсель желал сохранить торговлю с левантийскими странами (на товары, привозимые из американских колоний, его порто-франко не распространялось) в своих руках и не желал допускать к ней других. Вместе с тем для всех обязательно было привозить левантийские товары (также подражание Навигационному акту) в Марсель непосредственно из стран происхождения, а не из каких-либо иных портов. Наконец, самый привоз этих товаров во Францию мог производиться, согласно эдикту 1699 г., лишь через Марсель (и Руан, хотя последний принимал в этом мало участия). Вследствие этого для всей Франции Марсель являлся единственным портом в торговле с Левантом, и свою торговлю он сильно развил в ущерб Венеции. Но другая цель, которую особенно имел в виду Кольбер, — создать в Марселе порт, куда бы заходили корабли всех национальностей, образовать складочное место, где бы стекались левантийские товары, и этим путем вытеснить англичан и голландцев из левантийской торговли, — не могла быть достигнута: 20%-ная пошлина заставляла голландцев и французов предпочитать Марселю Ливорно, или Мессину, или Геную. Только датчане, шведы, ганзейцы заходили сюда (как и в Ливорно) и принимали груз левантийских товаров (в особенности хлопок, сахар, кофе); пересылались эти товары также в Южную Германию и Швейцарию через посредство живших в Марселе женевских купцов (хотя туда товары шли и через Геную) — единственных иностранцев, которых Марсель не стеснял в их деятельности. Наконец — на что не рассчитывали ни город, ни Кольбер, — здесь возник ряд отраслей промышленности, как то: производство мыла, сахара-рафинада, шляп, изделий из кораллов, шелковых тканей и парчи (конкуренты Лиона), т.е. промыслы, которые могли работать дешевле, чем внутри страны, так как в Марселе не приходилось платить пошлин на привозимые материалы, и, кроме того, эти товары имели свободный сбыт прямо за границу. При ввозе же в другие части Франции, внутрь таможенной черты, они были — в виде особой льготы — обложены ниже, чем иностранные товары¹¹,¹²,¹³.

В Лион уже с конца XV в. переходит из Женевы товарный обмен между Францией, Италией и Южной Германией; позже, в связи с предоставлением лионским ярмаркам полной свободы вексельных операций, туда переходит и торговля денежная и вексельная. Лионская биржа, которую посещали преимущественно флорентийские коммерсанты, играла в XVI в. важную роль, в особенности для французского государственного кредита, ибо здесь заключались займы: король обращался к «бирже», а не к отдельным купцам.

Однако, центр торгового обмена все более перемещался в тот пункт Северо-Западной Европы, где Атлантический океан сливается с Северным морем, где морские пути с юга, из Южной Европы, Индии, Америки, и с северо-востока встречаются с сухопутной дорогой, идущей с юго-востока внутрь материка. Уже одновременно с Лиссабоном (и Лионом) здесь выдвинулся по своему торговому значению, затмевая его все более и более, Антверпен (имевший торговое значение уже в XV в.), где возникла первая мировая биржа; ему должен был уступить свое место Брюгге. «Там раздавался гул голосов на самых различных языках, там можно было видеть разношерстную смесь всевозможных одежд, — пишет современник, - это был целый мир в миниатюрен. Антверпен, по словам англичан, «проглотил купцов других городов и их торговлю». Антверпен — «непрерывная ярмарка», говорит Гвиччиардини. Современники, на которых торговля Антверпена производила ошеломляющее впечатление, сообщали фантастические цифры о его оборотах: число кораблей, входящих в его гавань и выходящих из нее, превышает нередко 2000 в день, еженедельно въезжает и уезжает до 10 тыс. возов, нагруженных товарами¹⁴,¹⁵.

Развитие Антверпена начинается с тех пор, как португальцами был открыт морской путь в Индию и рынком ост-индских пряностей стал Лиссабон. Отсюда их везли и дальше морским путем в Антверпен. Уже в 1507 г. Равенсбургская компания закупала перец в Антверпене, и в том же году немецкие купцы, принимавшие участие в ост-индской экспедиции, отправили часть груза, в особенности перец, дальше в Антверпен, причем судно их потерпело крушение в пути. Вскоре, как упомянуто выше, португальский король превратил торговлю перцем и другими пряностями в регалию: прибывший из Индии груз он сбывал далее в Антверпен торговым компаниям, которые еще во время нахождения груза в пути давали нуждавшемуся в деньгах королю значительную часть платы вперед. Огромное значение для Антверпена имел и сбыт английского сукна, которое в большом количестве привозилось сюда, сбывалось здесь крупным торговым фирмам и отсюда уже распределялось ими дальше по Европе. Эти две отрасли торговли - перцем и сукном — определяли своеобразную физиономию коммерческой деятельности Антверпена. Они привлекли сюда в большом количестве португальцев, испанцев, итальянцев, южногерманских купцов, которые здесь поселились и устроили постоянные склады, тогда как прежде они только временно приезжали сюда на ярмарки. Но на Антверпенской бирже производились и обширные операции государственными фондами, ибо нидерландское правительство, английские короли, Испания — все они через посредство своих факторов заключали займы и производили платежи на этой бирже¹⁶.

Торговля Антверпена, подобно торговле Брюгге в предшествующие века, находилась по преимуществу в руках иностранцев — итальянских и южногерманских купцов, — и, как только иностранцы покинули Антверпен, прекратилось и торговое значение его. Это совершилось, когда завоевание Антверпена испанцами в 1576 г. и закрытие Шельды, превратившее его из морского порта в континентальный город, привели к полному упадку его торговли: в 1584 г. остававшиеся еще там иностранные купцы либо переселились на север, либо вынуждены были прекратить платежи; в 1609 г. в Антверпене насчитывалось всего два купца из Генуи, один из Лукки и ни одного флорентийца. Антверпенская биржа совершенно опустела, в ее галереях была устроена городская библиотека, позже там были установлены станки для выделки ковров¹⁷.

Наследство Антверпена перешло с начала XVII в. к Амстердаму, расположенному в юго-западном углу Южного моря (Зюдерзе), доступного кораблям и в то же время защищенного от ветров лежащими перед ним островами. Антверпен развился благодаря португальской торговле с Индией; напротив, с переходом торгового преобладания к Голландии выдвинулся Амстердам: «Амстердам, — говорит Рикар в 1723 г., — всеобщее складочное место не только Европы, но даже всех четырех частей света»; он стал вскоре международным торговым центром, сосредоточившим в своих руках всю мировую голландскую торговлю как привозимыми из Индии пряностями, так и европейскими товарами; к ним присоединялась оживленная биржевая спекуляция акциями — вновь возникшая отрасль коммерческой деятельности¹⁸. Но здесь, как и прежде в ганзейских городах, активная торговля принадлежала уже самим голландцам; они производили здесь операции как продуктами прибалтийских стран, так и Ост-Индии и Вест-Индии¹⁹.

Одновременно с этим начинается рост Лондона и Ливерпуля; постепенное развитие их дает представление о возвышении торгового могущества Англии.

В 1559 г. в лондонском порту имелось 22 «legal cays», где допускалась нагрузка и разгрузка кораблей между восходом и закатом солнца; в 1696 г. был устроен первый запирающийся шлюзами со стороны моря док в лондонской гавани (отдан в концессию герцогу Бедфордскому). Уже в конце XVII в. англичане с гордостью рассказывали о тех огромных суммах, которые уплачивались на лондонской таможне, и о том лесе мачт, который покрывал Темзу вплоть до Тауэра. Хотя все судоходство Лондона в это время едва достигало 70 тыс. т, но оно казалось англичанам колоссальным: действительно, эти 70 тыс. т составляли 1/3 всего количества тонн королевства. В середине XVII в. (1642) английская Ост-Индская компания имела флот в 15 тыс. т, у нее имелось на Темзе (1628) 7 судов дальнего плавания в 4200 т, 34 других судна в 7850 т. В самом конце XVIII в. торговый флот Англии составлял 13 млн т, из которых 0,5 млн приходилось на Лондон. В Лондоне сосредоточивалась английская торговля как с континентом Европы, так и с Индией и американскими колониями: принадлежавшая Англии, по Навигационному акту, монополия торговли с колониями находилась в руках Лондона, ибо здесь помещались привилегированные заокеанские компании. Другие города — Манчестер, Бирмингем — еще не играли роли; развивались по-прежнему Дублин и Бостон (в 1766 г. пришло 434, вышло 363 корабля), выдвигался и Ньюкасл (в конце XVIII в. флот в 123 тыс. т). Во время Карла II говорили и о Ливерпуле как о городе, сделавшем за последнее время большие успехи и ведущем торговлю с «сахарными» колониями. Торговое значение Бостона и Ливерпуля основывалось на их сношениях с Западной Африкой и Америкой и покоилось на торговле неграми. Эти города вывозили металлические изделия (ножи, булавки, пряжки, пуговицы, гвозди и т.п.) Шеффилда и Бирмингема в Западную Африку, обменивали их здесь на невольников и доставляли последних на бразильские и вест-индские плантации, откуда взамен этого вывозили колониальные товары в Англию. В Ливерпуле число тонн (пришедших и вышедших судов) возросло с 27 тыс. в 1730 г. до 140 тыс. в 1770 г.; в 1709 г. был выстроен первый, а в 1737 г. второй док и размеры гавани были увеличены до 1,5 мили в длину. К концу XVIII в. Ливерпуль опередил Бостон, в особенности с тех пор, как Бразилия стала поставщиком хлопка для находившейся поблизости от Лондона и соединенной с ним Бриджуатерским каналом хлопчатобумажной индустрии Манчестера. Из вывезенных в 1783-1793 гг. из Западной Африки в Вест-Индию 814 тыс. негров (по Бейнсу) половина была транспортирована на ливерпульских судах.

В противоположность этим городам и странам торговые центры, расположенные у Средиземного моря, с открытием нового пути в Индию потеряли свое прежнее значение. Первые три португальские флотилии, отправленные в Индию, доставили еще мало пряностей, но из второго своего плавания Васко да Гама привез их уже 32-35 тыс. квинталов (квинтал = 100 кг), в том числе 26 тыс. квинталов перца. Купцы сразу поняли огромное значение великого открытия пути в Индию. Уже в 1503 г. фактор Равенсбургской компании писал ей: «Гвоздику мы намерены продавать только с барышом, разве что моряки много привезут из Каликута, от этого и мы, как и другие, пострадаем. Не лучше и с мускатным цветом. На пряности нет спроса, так как каждый ждет известий из Португалии». Другой фактор извещал: «Пряностей никто не покупает, ибо опасаются ожидаемого из Каликута груза». Венские купцы жаловались в 1512-1513 гг. императору Максимилиану, что в Венеции невозможно более достать необходимого количества перца, и просили о допущении в Вену иностранных купцов, привозящих перец из Антверпена, Франкфурта и Нюрнберга. В 1515 г. уже сами венецианцы вынуждены были закупать пряности в Лиссабоне²⁰.

Венецианский купец и банкир Джироламо Приули пишет в своем дневнике за 1501 г.: «24-го числа пришли письма из Португалии от посланника венецианской сеньории, отправленного туда для того, чтобы тщательно разузнать правду о путешествии в Индию, затеянном португальским королем... так как это предприятие имеет для венецианского государства больше значения, чем война с турками... Правда, погибло 7 кораблей, но остальные 6 (речь идет о второй экспедиции 1500—1501 гг.) привезли столько товаров и на такую сумму денег, что даже трудно оценить... И если это путешествие повторится, а это, как мне кажется, легко может случиться, король Португалии сможет называться королем денег, так как все съедутся в его страну, чтобы купить пряности, а деньги останутся в Португалии... Когда пришло в Венецию это известие, оно вызвало большую досаду во всем городе, каждый был поражен, что в наше время найден путь, о котором никогда ни в древние времена, ни при наших предках не слышали и не ведали. И сенаторы признали, что эта весть худшее, что Венецианская республика когда-либо могла получить, кроме разве потери самой свободы... И это потому, что нет никакого сомнения, что Венецианское государство достигло такой известности и славы только благодаря морю, непрерывной торговле и плаваниям... И все с деньгами съезжались в Венецию покупать пряности... Теперь же, когда найден этот новый торговый путь из Португалии, португальский король будет свозить все пряности в Лиссабон, и, несомненно, венгерцы, немцы, фламандцы, французы, которые приезжали в Венецию закупать пряности, теперь обратятся в Лиссабон, который ближе ко всем этим странам, и туда легче довести, и там они все будут иметь дешевле, а это важнее всего. Отсюда я заключаю, что если это путешествие из Лиссабона в Каликут установится так, как оно началось, то венецианским галерам и венецианским купцам не будет хватать пряностей, а если иссякнет эта торговля в Венеции, то можно считать это равным тому, как если бы иссякли пища и молоко для младенца».

В дальнейших записях за 1501—1504 гг. Приули сообщает, что немецкие купцы не приехали в Венецию, так как они стали отправляться за пряностями в Лиссабон, где они дешевле, что венецианцы не отправились за пряностями на Восток или что венецианские суда прибыли из Александрии без груза пряностей, что в городе последних очень мало. И прибавляет: «обстоятельства поистине невиданные и неслыханные». Под 1504 г. он упоминает о том, что португальский король предложил Венеции посылать свои суда за пряностями в Лиссабон, но венецианский сенат не хотел пойти на это и прекратить обычные плавания на Восток, заменяя иными, еще не испытанными путешествиями. Он был убежден в том, что рейсы португальцев в Индию не могут долго продолжаться, и решил выждать тех мер, которые примет турецкий султан, которому эти плавания наносили еще больший ущерб, чем Венеции. По поводу экспедиции, вернувшейся в Лиссабон в 1506 г., он добавляет, однако, снова с глубоким убеждением: «Эта новость доставила всему городу большое огорчение... и теперь все убедились и всем стало ясно, что отныне это путешествие в Индию установилось и что каждый год будут прибывать оттуда португальские каравеллы, венецианские же купцы не в состоянии будут плавать в Сирию... так как пряности будут скупаться в Индии португальцами»²¹.

Таким образом, в течение немногих десятилетий с точки зрения мировой истории как бы одним ударом Средиземное море лишилось своего тысячелетнего положения в международной торговле, опустившись на ступень континентального моря с небольшим торговым значением. Открытие морского пути в Индию как бы одним взмахом остановило тысячелетнюю жизнь его, отодвинуло его из центра земного шара на окраину. Характерно, что в XVII в. главным предметом вывоза голландцев в итальянские, французские и другие портовые города на Средиземном море являлся перец, которым прежде эти самые города снабжали всю Европу. Перец составлял 25% всего вывоза в страны, прилежащие к Средиземному морю; голландцы привозили перец из Ост-Индии в Амстердам, а оттуда уже экспортировали в южные страны²².

Тем не менее не следует предполагать — как это высказывается в более старых трудах по истории торговли, - что с открытием морского пути в Индию Венеция сразу потеряла свое значение. Постепенное падение ее торговли началось уже с середины XV в., со времени завоеваний османов в Малой Азии, Греции и Египте. В руках последних очутились торговые пути к Черному морю и Индии; венецианцы лишились своих прежних факторий в левантийских странах. К этому присоединились затем переход товарного обмена между Европой и Индией со Средиземного моря на Индийский и Атлантический океаны и прекращение торговли арабов между Индией и Египтом: она была уничтожена португальцами. Но окончательный удар венецианской торговле был нанесен тогда, когда прекратились плавания ее галер в Нидерланды и Англию и когда голландцы, французы и англичане стали предпринимать плавания в Средиземное море, учреждать собственные фактории в Константинополе, Малой Азии и Египте и приобретать здесь товары левантийских стран (за исключением индийских). А это совершилось лишь в 1570-х и 1580-х годах. Только с этих пор венецианцы перестали быть посредниками между европейским Западом и мусульманским Востоком, перестали снабжать Европу не только индийскими продуктами, но и произведениями Малой Азии, Сирии и Египта. Роль Венеции с конца XVI в. свелась к торговому посредничеству между Южной Германией и славянскими странами, прилежащими к Средиземному морю, с одной стороны, и левантийскими рынками, с другой стороны. От Солимана Великолепного они получили право торговли в левантийских странах и право плавания под своим флагом; приобретенные там товары они сбывали частью южногерманским купцам, которые по-прежнему посещали Венецию и для которых был выстроен новый фондако, разрисованный фресками Тициана, частью же снабжали ими Италию, Истрию, Далмацию.

«Мореплавание по направлению как к Востоку, так и к Западу, — пишет венецианец Джиогалли в представленном им в 1675 г. республике отчете, - встречает препятствие вследствие конкуренции англичан и голландцев. И те и другие сократили издержки транспорта гораздо больше, чем мы... Их суда проникают как в Индию, так и через Гибралтарский пролив в Средиземное море и даже в пределах последнего отнимают торговлю у венецианцев... Дай бог, чтобы я ошибся, — заключает он, — но при современных условиях восстановление венецианского мореплавания представляется мне невозможным». Тот же Джиогалли советует, отказавшись от несбыточной мечты о восстановлении морской торговли Венеции, стараться удержать по крайней мере то, что возможно: упразднив прежние, теперь уже непригодные порядки, стесняющие иностранные суда и иностранных торговцев, тем самым сохранить за Венецией положение хотя бы порта, куда заходили бы иностранные суда; все эти стеснения были возможны в прежние времена, когда Венеция занимала монопольное положение, но теперь они наносят ей один ущерб. Надо открыть порт иностранным судам и предоставить всем и каждому право торговать, чем и как ему угодно; нужно снять высокие пошлины с привозных товаров²³.

Монтескье, посетивший Венецию в 1728 г., указывает на то, что лагуна мелеет с каждым днем и порт так занесен песком, что суда вынуждены останавливаться на расстоянии четырех миль от города. Высокие же поборы, взимаемые с иностранных судов, приводят к тому, что туда приходит не более 20 французских судов ежегодно и что замерла торговля с Англией и даже с итальянскими государствами, хотя из последних товары могут доставляться вверх по течению По и Адды. Однако ввиду указанных стеснений все предпочитают Венеции Ливорно. Дело дошло до того, что в Ливорно даже сами венецианцы отправляют свои грузы, предназначенные для стран Востока, ибо устаревшие порядки Венеции затрудняют непосредственный вывоз их отсюда²⁴. Рикар еще в 1723 г. говорит, что Венеция ведет обширную торговлю как на суше, так и на море и является самым богатым городом Италии, что она вывозит всякого рода шелковые ткани, кружева, зеркала, изделия из кристалла, кораллы, мыло, а также пряности, оливки, коринку, рис²⁵. Напротив, Постлетуайт в своем словаре (1756 г.) называет только четыре торговых города у Средиземного моря, где он находит полезным для англичан иметь комиссионеров: Марсель, Ливорно, Мессину, а также Геную, но о Венеции не упоминает²⁶.

Еще и в XVII в. Венеция рассматривала Адриатическое море как свою собственность, допускала туда только суда, плавающие под венецианским флагом или под флагом Папской области, взимала со всех кораблей высокие пошлины, подвергала их досмотру, а в случае наличности запрещенных товаров и конфискации. Изменения произошли лишь с начала XVII в., когда Австрия решительно выступила против притязаний Венеции и Карл VI объявил, что на всякое оскорбление, нанесенное его судам, он будет отвечать так же, как если бы оно было направлено против какой-либо из его территорий. Венеция скрепя сердце вынуждена была подчиниться и признать австрийский флаг в Адриатическом море. Но этим не ограничилась деятельность Австрии; последняя для развития собственной торговли и судоходства заключила ряд торговых договоров с левантийскими странами (Турцией, Триполи, Алжиром), создала Восточную компанию для торговли с этими странами (в 1710 г.); в особенности же с целью отвлечь к себе торговлю от Венеции Карл VI учредил порто-франко в Триесте и Фиуме, и его примеру последовала Папская область, которая объявила Анкону порто-франко. Многие из этих мер оказались неудачными: собственного торгового флота Австрия не имела, и впоследствии и австрийские купцы предпочитали фрахтовать иностранные суда; Восточная компания вскоре прекратила свое существование; торговля Австрии с левантийскими странами развивалась медленно. Но Триест действительно оказался опасным конкурентом для Венеции. Несмотря на недостатки его гавани (даже после того, как был сооружен второй подходный канал), он стал во второй половине XVIII в. вторым складочным местом северо-восточной части Средиземного моря, в особенности для табака, кофе и сахара. Благодаря освобождению привозимых в Триест товаров от пошлин этот порт стал промежуточным пунктом остановки для судов каботажного плавания²⁷.

Одновременно с Венецией и Генуя с конца XVI в. потеряла свое торговое значение; до того времени, судя по уплаченным пошлинам, ее торговля успешно развивалась: после сокращения торговых оборотов в XV в. во второй половине XVI в. замечается значительное движение вперед (поступления пошлин в 1409 г. 1 млн франков, в 1452 г. 357 тыс., в 1570 г. 2,3 млн, в 1597 г. 2,9 млн). Но с начала XVII в. роль Генуи в области торговли свелась к торговле на Средиземном море и к снабжению товарами испанских флотилий, отправлявшихся в Америку. Для торговли с левантийскими странами Генуя учредила несколько компаний по образцу английских и голландских и старалась отбить у западных народов торговлю с Турцией и североафриканскими племенами. Но ей трудно было бороться с ними и еще труднее было сохранить свое положение на Средиземном море ввиду возникших в южной части его новых крупных портов, в особенности Марселя и Ливорно. В первом сосредоточивалась быстро развивавшаяся французская торговля с Южной Европой и Турцией²⁸; второй пользовался исключительным положением центрального порта, куда заходили суда всех стран, плававшие на Средиземном море.

Подобно Марселю и Ливорно, окончательно с 1675 г., в сущности уже с начала XVII в., являлся порто-франко; это вместе с его выгодным положением на Средиземном море и удобными портовыми сооружениями для хранения запасов, в особенности оливкового масла, хлеба (каждый коммерсант имел свои отдельные резервуары и склады в порту), вызывало рост ливорнского порта. Рикар (в 1723 г.) называет Ливорно крупнейшим из расположенных у Средиземного моря торговых центров. Ежегодно английские и нидерландские флотилии, направлявшиеся в левантийские страны, заходили в Ливорно, где они пополняли свой груз южными плодами или промышленными изделиями Италии; а на обратном пути из Смирны, Александрии и других мест они снова приставали к Ливорно и оставляли здесь часть своего груза, предназначенного для Южной Германии и Швейцарии, а также для северных стран. Из последних прибывали в Ливорно датские, шведские, ганзейские корабли, отвозившие эти продукты на север. Благодаря существованию порто-франко все эти товары, предназначенные для вывоза морем в другие страны, достигали своего назначения без уплаты ввозных пошлин в Ливорно. В противоположность Марселю, не в области активной торговли, а именно в этой роли гавани для иностранных судов (собственного флота Тоскана не имела) и заключалось важное торговое значение Ливорно. К указанной свободе присоединились в Ливорно и другие: порт был объявлен нейтральным, и в нем находили убежище во время войны суда всех наций; далее, лицам всех вероисповеданий гарантировалась полная свобода веры в Ливорно; оно являлось единственным местом Италии, где свободно могли селиться и заниматься всякого рода торговлей и промыслами (в противоположность Марселю, стеснявшему иностранцев) мусульмане, евреи, англичане и голландцы - приверженцы различных сект и т.д. Во время религиозных войн и преследований того времени эта свобода вероисповедания имела огромное значение и должна была вызвать переселение сюда (в противоположность Марселю) купцов самых различных национальностей. Наконец, подобно Марселю, и здесь возникла промышленность — она была создана здесь иностранцами — в виде изготовления в порту из беспошлинно привозимых с Востока материалов: шелковых материй, фарфора, в особенности же мыла и изделий из кораллов, т.е. тех же изделий, как и в Марселе²⁹.

Итальянские города, в особенности Генуя, Флоренция³⁰, еще и впоследствии играли роль в международной торговле, однако почти исключительно в области банковских операций, являясь по-прежнему банкирами иностранных государей. На Антверпенской и Лионской биржах, на кастильских ярмарках итальянские банкиры задавали тон; они производили по поручению Филиппа И платежи в Нидерландах, Италии и других местностях (эти платежи назывались asiento), пользуясь своими сношениями с другими странами и инкассируя их затем в Испании посредством привозимого из Перу серебра. Эти операции регулировались на так называемых генуэзских ярмарках. Ярмарки проводились четыре раза в год, сначала в Безансоне, позже в Савойе (Шамбери), затем были перенесены в Риволи, Лети и, наконец в Пьяченцу, но назывались они генуэзскими, ибо 30 (позже 60) банкиров, которые здесь собирались, состояли почти исключительно из генуэзцев. Они устраивались не в самой Генуе, а поблизости от нее, по-видимому, по той причине, что каноническая доктрина, запрещавшая взимание роста, допускала вексель лишь в том случае, если он был трассирован (т.е. подлежал уплате) на другое место. Вексельные операции генуэзцев на ярмарках в Безансоне достигали к концу XVI в. 20-30 млн франков, значительно возросли и страховые операции Генуи³¹. В противоположность всем другим ярмаркам эти ярмарки являлись исключительно вексельными ярмарками и служили для вызываемых испанскими asiento расчетных и кредитных операций; подобно испанским ярмаркам, они устраняли платежи на наличные посредством сличения расчетных книг отдельных банкиров; при этом те, у которых дебет превышал кредит, выдавали векселя своим кредиторам. Лишь в крайнем случае американское серебро из Испании перевозилось в Геную, откуда оно уже переходило в другие страны; но все же его не приходилось перевозить в Нидерланды, где производились наиболее крупные платежи (во время Войны за независимость) и куда перевозка многих миллионов сопряжена была бы с гораздо большими трудностями.

Генуэзские ярмарки, просуществовавшие до 20-х годов XVII в. и представлявшие собою нигде не достигнутый впоследствии образец концентрации денежного и кредитного обращения, составляли последнее создание итальянской коммерческой техники, которая с этих пор теряет значение вместе с вытеснением итальянцев и из этой сферы торговой деятельности.

В Англии и Нидерландах флорентийцы уже в середине XVI в. перестали играть роль в области государственного кредита, а в 1600 г. умер и последний итальянский банкир, генуэзец Поллавичини, принимавший участие в денежных операциях английского правительства, — итальянцы были заменены английскими коммерсантами. В течение XVI в и французским банкирам удастся проникнуть в область государственного кредита, вытесняя постепенно итальянцев; банкротство французского правительства в 1648 г. знаменует собою окончательное исчезновение иностранных, т.е. итальянских, банкиров. Только в Испании с ее полной экономической отсталостью генуэзцы, несмотря на неоднократное нарушение королем своих обещаний, несмотря на производимую конфискацию привозимого на счет частных лиц из Америки серебра, продолжали еще в течение всего XVII в. заключать с королем займы под огромные проценты (они доходили до 40).

Таким образом, по мере экономического развития других стран, по мере приобретения ими самостоятельности в области торговли, нарождения у них собственного купеческого класса и образования торгового капитала итальянцы, сначала в товарной, а затем и в денежной торговле и банковых операциях теряют свое прежнее значение, перестают быть банкирами и купцами всей Европы.

Такая же участь должна была постигнуть и ганзейцев, которые занимали в Средние века такое же место в торговых сношениях, как и итальянцы. В Англии ганзейцы при Елизавете лишаются окончательно своих привилегий, а в 1598 г. закрывается и Slalhof, их торговое подворье³². Политика покровительства иноземным купцам, в которых страна нуждалась, заменяется политикой национальной исключительности. То же произошло вскоре и в Скандинавских государствах. Датчане стали развивать собственное мореплавание, в особенности с тех пор, как сельдь, «по причинам, ей одной известным», стала метать икру не у померанского берега, а у южного побережья Швеции. Это привлекло датчан в море, и они даже стали утверждать, что им принадлежит dominium maris baltici³³. Христиан IV прямо заявил ганзейцам, отменяя их привилегии в Дании, что в них более не нуждаются и что и без них найдется достаточно торговцев для снабжения государства товарами, из-за чего они, по их собственному признанию, только и получали прежде льготы. В конце XVI в. прекратилась и торговая зависимость от ганзейцев Швеции, которая также самостоятельно вступила на путь торговли и мореплавания³⁴. Наконец, в Бергене ганзейцы вытеснены были англичанами, голландцами, датчанами. До конца XVI в. ганзейское судоходство в Норвегию растет: через Эрезунд в 1574 г. прошло 154 ганзейских корабля, в 1585 г. 269. Но с начала XVII в. в Бергене число приходящих ганзейских судов прогрессивно падает: с 168 в 1610-1611 гг. на 142 (1619-1620 гг.), 87 (1627-1628 гг.) и даже 25 (1639-1640 гг.)³⁵. В 1763 г. ганзейская контора в Бергене была окончательно закрыта. Потеряла свое значение и торговля Ганзы с Московским государством. После закрытия в 1494 г. ганзейской конторы в Новгороде Иваном III торговые сношения возобновились, и еще при Феодоре Иоанновиче ганзейцы посещали Новгород, Псков, Архангельск и Холмогоры. Но в течение XVI в. на первый план уже выступали англичане и голландцы, а в Смутное время ганзейская торговля окончательно пала. В XVI в. они ведут торговлю и с Италией, но в XVII в. и в этой области обнаруживается упадок.

Последний сейм ганзейских городов состоялся в 1669 г., и даже те немногие города, которые явились на сейм, не могли прийти ни к какому решению. Союз окончательно распался. Это был, однако, лишь заключительный аккорд; подобно тому как ганзейский союз возник и ганзейская торговля развилась еще задолго до заключения официальных договоров между городами в XIV в., так и падение Ганзы совершилось гораздо раньше: союз распался, и важнейшие ганзейские города перестали играть роль в торговле уже с конца XVI в., хотя в этом столетии они и сумели временно возместить себе потери на севере торговлей с Испанией и Левантийскими странами.

На основании записей об уплате пошлины с проходящих через Зунд судов (Sundzollregister), Шефер вычислил, что в течение XVI в. количество судов увеличилось более чем в 6 раз (в 1497 г. прошло через Зунд 792 корабля, в 1536-1548 гг. в среднем ежегодно 1421, в 1574—1580 гг. в среднем 4232, в 1591-1600 гг. в среднем 5554). Немецкие суда участвовали в этом росте, по они вытесняются нидерландскими. Число первых возросло в течение XVI в. менее чем в 3 раза, а к началу XVII в. даже сократилось до уровня середины XVI в. (до 1548 г. 534, в 1557—1569 гг. в среднем 840, в 1591-1600 гг. в среднем 1532, в 1611—1620 гг. в среднем 860), тогда как число голландских кораблей, проходящих через Зунд, с середины XVI в. до начала XVII в. возросло в 5 раз. В конце XV в. на долю Германии приходилось 40%, на долю Нидерландов — 51%, в начале XVII в. участие первой упало до 17,5%, участие вторых возросло до 70%³⁶,³⁷.

Упадок как северогерманских, так и прирейнских городов находится в тесной связи и с тем обстоятельством, что устья немецких рек очутились в руках других народов. Вследствие установленных Голландией стеснений плавание в устье Рейна было для немцев невозможно; Шельда же была, согласно Вестфальскому миру (вплоть до 1792 г.), совершенно закрыта для торговли. Вследствие этого в течение почти двух веков прирейнские города очутились во власти Нидерландов — их рынок не простирался за пределы Голландии; Кёльн и Майнц стремились лишь к тому, чтобы удержать в своих руках комиссионную торговлю, об активной торговой деятельности они и не мечтали³⁸. На основании того же Вестфальского договора устье Везера (территория Бремена, кроме самого города) и Одера (Штеттин) принадлежали шведам. Торговля Штеттина не могла при таких условиях развиваться, - прекращение ловли сельдей в Шонене, сокращение торговли в западной части Балтийского моря вследствие политики датчан, в особенности же Тридцатилетняя война, а также северные войны вплоть до XVIII в. - все это пагубным образом отражалось на торговле Штеттина³⁹. Не лучше обстояло дело в Кёнигсберге, который еще в XVI в. имел, хотя и в небольшом числе, морские суда, но в XVII в. под влиянием голландской конкуренции лишился своего судоходства и морской торговли; в 1675 г. в Кёнигсберге имелось 2—3 корабля, привозивших соль из Франции, в 1704 г. уже не было ни одного судна, годного для морского судоходства⁴⁰. Нидерландская конкуренция вызвала упадок мореплавания в Данциге, где оно было когда-то весьма развито⁴¹. Правда, Данциг еще и в XVIII в. вывозил около 60 тыс. т зерна ежегодно (Кёнигсберг меньше), будучи главным портом по экспорту хлеба на севере, но вывозился этот хлеб голландцами и на голландских судах. Самостоятельной торговли немцы уже не вели; повсюду они являлись комиссионерами, агентами, факторами голландцев и англичан. Неудивительно, если Фридрих Вильгельм заявлял, что вся прусская торговля никуда не годится, англичане и голландцы снимают сливки⁴².

Гораздо раньше, однако, чем в Северной Германии и в прирейнских областях, дали себя чувствовать перемены, происшедшие в мировой торговле, в южногерманских городах. Последние с открытием торгового пути в Индию сильно пострадали, хотя еще в XVI и XVII вв. они продолжали вести торговлю с Венецией в значительных размерах. Первоначально они старались приноровиться к изменившимся обстоятельствам; не ограничиваясь сохранением прежних торговых сношений с Италией, они пытались развивать свою торговлю в новом направлении, извлечь выгоду из торговли с вновь открытыми странами. Так, купцы Нюрнберга и Аугсбурга принимали участие в первых торговых экспедициях португальцев в Индию; в седьмой экспедиции участвовали аугсбургские и нюрнбергские торговые дома Фуггеров, Вельзеров, Гехштеттеров, Госсембротов, Имгофов, Велинов, — из 6 кораблей им принадлежало 3⁴³. Позже, когда иностранные купцы были устранены португальцами от непосредственной торговли с Индией, они перенесли центр своей торговой деятельности в Антверпен, находившийся в зените своего величия, и стали играть руководящую роль (Фуггеры, Вельзеры, Лацарус Тухер, Гехштеттеры, Манлих, Гауг) в торговле ост-индскими пряностями, в особенности перцем (а также шафраном, квасцами, медью), между Лиссабоном, Антверпеном и Южной Германией. На Лионской бирже им принадлежала почти столь же важная роль, как флорентийцам.

Еще во второй половине XVI в. торговый дом Краффтеров в Аугсбурге, посредством устроенной в Марселе фактории, принимал непосредственное участие в левантийской торговле. Вельзерам было предоставлено «отправлять корабли из Севильи в Новую Индию на собственный страх и риск, когда и сколько им угодно, как если бы они были испанцами». Но, не ограничившись участием в торговле с Вест-Индией, Вельзеры произвели завоевание и попытку колонизации в Венесуэле — первый и единственный случай приобретения немцами значительных территориальных владений в Америке. И только с падением Антверпена и в особенности с переходом торговли с Ост-Индией в руки Нидерландов южно-германские купцы были вытеснены из товарной торговли.

Еще большее значение в XVI в. имели южногерманские купцы в области кредитных операций. Обладая обширными капиталами, они имели возможность доставлять в течение многих десятилетий не только императору, но и его врагам — французским королям, как и другим государям, испанским, английским, нидерландскому правительству, городу Антверпену — необходимые им для ведения войн и снаряжения войска суммы, иногда не наличными деньгами, а товарами (Герварт императору Фердинанду холстом и сукном, Гехштеттеры брюссельскому двору ртутью), производили вексельные операции на Антверпенской и Лионской бирже. Если в Средние века государственный кредит находился в руках итальянцев, то в XVI в. наравне с генуэзцами и флорентийцами эта роль принадлежала банкирам южногерманских городов, от которых зависела судьба королей и исход войн; результат определялся тем, кому они давали деньги и была ли возможность уплатить наемному войску.

Наконец, в тесной связи с кредитными операциями находится и оживленная деятельность этих коммерсантов в области горного дела. Первоначально товарищества аугсбургских купцов заключают с герцогами Тирольскими займы с правом получения всего добываемого в Тироле, «этой Калифорнии XV в.», в ближайшие годы серебра. Позже они переходят к самой эксплуатация рудников и торговле металлами. Фуггеры этим занимаются не только в Тироле, но и в Каринтии, Силезии, Венгрии, Саксонии (золото, серебро, медь, железо, свинец); в Испании они разрабатывают ртутные рудники в Альмадене и серебряные рудники в Гвадалканале. И те и другие вместе с различными королевскими землями и податями они берут на откуп в 1524 г. и сохраняют за собою, за исключением небольшого перерыва, в течение целого века. Примеру Фуггеров следуют другие аугсбургские и нюрнбергские коммерсанты: в Тироле — Паумгартнеры, Гехштеттеры, в Венгрии эксплуатируют рудники Манлих, а после Фуггеров товарищество Гаугов. Захватив в особенности медные рудники в свои руки, ряд южногерманских торговых фирм (Фуггеры, Госсемброт, Паумгартен и Герварт) образуют монопольное товарищество по сбыту меди (своего рода медный синдикат), диктуя свои цены. Медь являлась главным материалом для пушек (на девять частей меди брали одну часть олова), и потребность в ней, при бесконечных войнах того времени, была повсюду весьма велика. Наконец, Вельзеры переносят эту деятельность и в Новый Свет, — производят разработку медных залежей на Эспаньоле, плавку серебра в Венесуэле⁴⁴.

Наиболее выдающуюся роль среди коммерсантов южногерманских городов, как и вообще среди коммерсантов XVI в., играли Фуггеры, почему Эренберг и назвал свое сочинение, посвященное экономической жизни XVI в., «веком Фуггеров». Подобно другим коммерсантам этой эпохи, и они начали свою деятельность с торговли пряностями, шелковыми и шерстяными материями, главным образом приобретая их в Венеции, и впервые были указаны императору Фридриху III в 1473 г., когда он, отправляясь в Триер для переговоров с Карлом Смелым относительно брака его сына с дочерью последнего, хотел красиво одеть своих слуг: «Фуггер - толковый и умелый человек, который может снабдить Ваше величество хорошим сукном и шелковыми материями». Но ужо эти товары Фуггеры вынуждены были доставить в кредит, ибо Фридриху нечем было платить, и когда он хотел выехать из Аугсбурга, то ремесленники, которым он успел задолжать за время своего пребывания, — пекари, мясники, рыбники, — как и рыночные торговцы, не хотели выпустить его, а один кузнец даже схватил за вожжи лошадей коляски, в которой сидел император, требуя, чтобы он предварительно уплатил долги. Вскоре начались кредитные операции Фуггеров с императором Максимилианом под залог земель, под добычу серебра и меди из тирольских и венгерских рудников, под соляные источники, иногда и под заклад брильянтов. Нередко император, ожидая субсидий от союзников или податей, обещанных Нидерландами, получал еще до поступления их — деньги ему всегда нужны были немедленно — эти суммы авансом у Фуггеров. В 1508 г. Фуггеры доставили ему часть субсидий уже по истечении 2 недель, остальную в течение 6 недель, переведя огромную для того времени сумму в 170 тыс. дукатов из Рима, Флоренции и Антверпена в Аугсбург путем вексельных операций. При этом они искусно пользовались вексельным курсом (арбитражем — cambio arbitrio, — как уже тогда говорили), что обратило на себя всеобщее внимание и положило основание их славе в коммерческом мире.

Начало реформации связано с именем Фуггеров, ибо, когда Альбрехт Бранденбургский занял у них 30 тыс. дукатов для занятия архиепископской кафедры в Майнце, он, не имея средств для уплаты, предоставил им доходы от продажи индульгенций (отпущения грехов), и с Тетцелем, производившим эту продажу и вызвавшим особенное возмущение Лютера (его 95 тезисов), ездил всегда представитель Фуггеров, имевший ключ к денежному ящику. Но наиболее важным событием явилось снабжение Фуггерами в 1519 г. Карла V необходимыми для получения императорской короны средствами. После смерти постоянно нуждавшегося императора Максимилиана, которому Фуггеры каждый раз доставляли деньги, так как в противном случае «ему буквально нечего было бы есть», Карл заявил, что он желает быть римским императором, чего бы это ни стоило, а стоить это должно было дорого, ибо необходимо было купить выборщиков-курфюрстов, которые отдавали свой голос тому, кто больше даст, французский же король Франциск объявил о своей готовности отдать за эту корону половину своих доходов, которые оценивались в 3 млн ливров. Но он соглашался уплатить лишь после избрания; Вельзеры, как и генуэзские фирмы, также не хотели давать денег вперед; курфюрсты же все время повышали свои требования, ни на какие обещания не шли требуя уплаты вперед, и притом не облигациями города Антверпена или самого Карла V (у которого потом ничего не получишь), а только обязательствами фуггеров. В борьбе между Карлом и Франциском Фуггеры и бросили на весы свое золото, став на сторону Карла, и внесли 543 тыс. из 850 тыс., требуемых курфюрстами; остальное дали Вельзеры, флорентийцы и генуэзцы. Каждому выборщику вручались векселя одновременно с подачей им голоса. Затем уже совершилось торжественное избрание, — комедия, предназначенная для народа.

Несколько лет спустя, когда Карл V, коронование которого оказалось даром данайцев, ибо вызвало сильнейшую вражду к нему со стороны французского короля, кровопролитные войны, занятие прирейнских местностей и огромные расходы, не в состоянии был уплатить долг, Яков Фуггер, потеряв всякое терпение, напомнил ему в письме, что без его помощи Карл не добился бы короны, он же, Фуггер, «ставши на сторону Франции, мог бы добыть много денег и всякого добра, что ему и было предложено». Но теперь он уже оказался тесно связанным с Карлом V, и новые займы, в которых нередко участвовали и Вельзеры, сыпались, как из рога изобилия, тогда как платежи производились императором весьма неисправно. И все же в 1552 г. Фуггеры снова решили его судьбу, когда он оказался окруженным со всех сторон врагами: наемные войска, с трудом добытые, грозили разбежаться, так как платить им было нечего, а кредит его пал столь низко, что никто не хотел ему дать денег, — верных обеспечений не было. В этот критический момент Антон Фуггер оказался «последним якорем спасения для плывущего без руля корабля больного и доведенного до отчаяния императора». Имя Фуггеров «вырезано неизгладимыми знаками как в начале, так и в конце его царствования».

В это время Фуггеры находились в апогее своего могущества и богатства: их капитал достигал 5 млн гульденов, чего никакая другая фирма в те времена не имела: у Вельзеров и Паумгартнеров, вместе взятых, он едва ли доходил до 2—3 млн. Имена «Якова Фуггера и его племянников, — читаем у аугсбургского летописца, — были известны во всех государствах и странах, даже у нехристей. Императоры, короли, князья и бароны отправляли к нему своих послов, папа римский называл его своим дорогим сыном, кардиналы вставали перед ним». Но у населения имя Фуггеров стало нарицательным для всякого рода бедствий, вызываемых монополистами: появляются термины «Fuckerei», «fuckern», далее, во Фландрии «fokker», в Испании «fucar» (в смысле ростовщических операций, наживы сомнительными средствами)⁴⁵.

Однако то оживление в коммерческой деятельности, которое мы наблюдаем в эту эпоху в южногерманских городах и наиболее яркими выразителями которого являлись Фуггеры, продолжалось сравнительно недолго и уже к концу XVI в. сменилось упадком. Слишком рискованны были кредитные операции южногерманских коммерсантов; в особенности неоднократное прекращение платежей императорами и королями должно было привести к гибели их кредиторов. Банкротства государей привели к банкротству их банкиров.

И для этого второго периода, периода упадка, наиболее характерна судьба тех же Фуггеров.

В 50-х годах XVI в. у Фуггеров возникла мысль прекратить свою деятельность, но они уже не в силах были остановиться. Обещанные им платежи из серебра, получаемого из «Индии» (Америки), поступали плохо, а новые войны требовали от них каждый раз снова и снова помощи. «У этих господ должна была бы, наконец, пройти охота к ведению войн!» - восклицает в 1553 г. Антон Фуггер. Капитала предприятия уже не хватало, приходилось в широких размерах брать деньги под векселя и в виде депозитов, увеличивая свои обязательства; иногда при уплате последних они оказывались в затруднительном положении. Большую роль в судьбе Фуггеров сыграла Антверпенская биржа, где они первоначально производили операции только медью и перцем или под эти товары давали кредит, но позже стали производить займы, а затем и активные операции, кредитуя нидерландский двор, город Антверпен, английскую королеву; в 50-х годах и наиболее крупные операции, которые ранее заключались лично с главой фирмы в Аугсбурге, перешли на биржу. В 1557 г. испанский король Филипп II прекратил платежи, и лишь пять лет спустя последовало соглашение его с Фуггерами, согласно которому им сильно понизили проценты и предоставили испанские ренты и недвижимости, на которых они должны были также много потерять; их заставили вновь взять на откуп maestrazgos (рудники, недвижимости и подати в Испании) на весьма невыгодных условиях. В 1575 г. имело место новое банкротство испанского короля и новые убытки для Фуггеров, и хотя они менее пострадали теперь, чем прочие кредиторы, но это имело место лишь в расчете на новые займы. Последние действительно все время заключались ими, несмотря на банкротство Испании: угрозы и опасения потерять прежние долги заставляли Фуггеров идти дальше. В 1576 г. от них потребовали перевода 200 тыс. крон в Нидерланды для уплаты бунтующим солдатам, заявляя, что как только последние увидят векселя Фуггеров, они успокоятся и будут охотно выжидать денег, прибавляя с угрозой: если «Испания потеряет Нидерланды, то это будет ваша вина», фуггеры подчинились, но, как известно, в этом случае и их помощь не помогла - Нидерланды стали самостоятельными. В 1607 г. последовало в третий раз банкротство испанского короля, в котором Фуггеры участвовали в размере 3,25 млн дукатов. Долгов у них имелось на 2 млн, и они с большим трудом добывали деньги для уплаты по этим обязательствам.

В 1630 г. один итальянский коммерсант уже заявлял, что богатство Фуггеров является чистым воображением. И действительно, когда им нужно было учесть вексель в 5 тыс. крон, то это оказалось возможным лишь благодаря подписи генуэзца Спинолы. В это время последовала ликвидация их имущества в Испании. В 1637 г. имущество Фуггеров перешло в управление генуэзцев, среди которых главным кредитором был тот же Спинола. Фуггеры покинули Аугсбург. В результате испанская линия Габсбургов осталась им должна 4 млн дукатов, к которым присоединялись долги нидерландского правительства, долг Брабанта, частью никогда не уплаченный, и так называемый фрисландский долг - рента, заключенная под залог королевских доходов с фрисландских доменов, которую Фрисландия после отделения от Испании перестала платить, ссылаясь на то, что Фуггеры помогали испанскому королю в борьбе с Нидерландами. В общем, Фуггеры до середины XVII в. потеряли на Габсбургах не менее 8 млн гульденов, и от всего былого богатства им остались лишь сильно опустошенные и обремененные долгами земли.

К тому же времени относится банкротство и целого ряда других фирм. Прежде всего, банкротство другого крупного торгового дома — Вельзеров. Оно совершилось в 1614 г. и сопровождалось огромными убытками как для аугсбургских жителей, так и для иногородних кредиторов; но развал этой фирмы начался уже гораздо раньше — еще с 1570-х годов⁴⁶. Уже в 1565 г. был посажен в долговую тюрьму Паумгартнер; в 1570-х годах оказались несостоятельными шесть других крупнейших торговых фирм Аугсбурга: Нейдгардт и Манлих, Гауг, Рем, Цангмейстер, Крафтер, Шорер. Для нюрнбергских коммерсантов были особенно пагубны займы французских королей; торговый дом Имгоф и еще ряд других (Эренберг называет еще 7 торговых домов) много на этом потеряли; хотя они и продолжали свою деятельность, но все же уже с 60-х годов XVI в. совершенно лишились своего прежнего значения⁴⁷. Здесь, как и в Мюнхене, Страсбурге, итальянских городах, банкротство следовало за банкротством — все, что было нажито в течение века, сразу было потеряно.

С этих-то пор, с конца XVI и начала XVII в., начинается упадок южногерманских городов — не со времени открытия Америки и морского пути в Индию, а с тех пор, как накопленные ими крупные капиталы погибли во Франции, Испании и Нидерландах. К этому присоединилась и потеря Венецией своего торгового значения, в особенности с начала XVII в. (что обозначало сокращение южногерманской торговли с Италией), и еще более — упадок Антверпена и переход португальских факторий в Индии и заокеанской торговли к Голландии. В отличие от португальского короля голландцы не нуждались в немецких и итальянских купцах: товарная торговля последних, которую они постепенно прекращали с середины XVI в. по мере расширения своей деятельности в области кредита, в особенности торговля колониальными товарами, по необходимости должна была прекратиться или стать торговлей, производимой из вторых рук, через посредство голландцев. Что лее касается торговли промышленными изделиями, то ввиду исчезновения промышленности и в южногерманских городах и вообще незначительного развития немецкой промышленности, работающей для внешнего рынка, в XVII—XVIII вв. эта торговля находила себе мало питания⁴⁸.

А между тем разгром Антверпена, столь пагубный для немецких купцов, мог иметь и выгоды для германской торговли и промышленности вследствие вызванного религиозными преследованиями переселения нидерландских протестантов в различные страны, в том числе в Германию, начиная в особенности с 1560-х годов. Однако национальная и религиозная нетерпимость помешала многим городам Германии воспользоваться инициативой и капиталами переселенцев из Франции, Италии, Нидерландов.

Так, в Кёльне в первой половине XVI в. установились оживленные сношения с Нидерландами; в 1566 г. туда переселились нидерландские протестанты, и в том же году, по-видимому под их влиянием, была открыта кёльнская биржа. Значительно оживилась торговля, развивалась шелковая промышленность, в которой эмигрантами были введены технические улучшения. Но уже в 1568 и 1570 гг. начались преследования их, появились жалобы на то, что благодаря им вздорожала квартирная плата, съестные припасы и цены товаров, и городской магистрат потребовал, чтобы все протестанты покинули город. Последние стали выезжать из Кёльна, оставшихся же пытались изгнать силой⁴⁹. В 1578—1585 гг. переселяются в Кёльн итальянцы, которые уже раньше привозили туда свои шелковые ткани (атлас, сатин, тафту, армезин, парчу, бархат, шелковые чулки); маклерский статут Кёльна был издан одновременно на немецком и итальянском языках - доказательство важной роли итальянцев. Но одновременно, с 80-х годов XVI в., происходит переселение наиболее крупных кёльнских купцов во Франкфурт-на-Майне: за 1594—1637 гг. выселилось туда свыше 100 наиболее богатых коммерсантов. Это свидетельствует об упадке торговли Кёльна, которого итальянцы, очевидно, задержать не могли⁵⁰. Хотя и впоследствии находим нидерландских эмигрантов в Кёльне, но они оставались там чужими, не могли стать гражданами города, не имели права приобретать недвижимость, им запрещалась торговля в розницу, в 1711 г. было запрещено даже продавать сукно целыми кусками в торговых рядах, с 1713 г. не допускалась комиссионная торговля - они не могли ни сами отправлять товары, ни делать это через посредство других лиц⁵¹. В результате в XVII в. Кёльн уже потерял свое торгово-промышленное значение. С Нюрнбергом, Ульмом, Женевой и другими городами он поддерживал торговые сношения лишь через посредство франкфуртской ярмарки, и только через Аугсбург в Венецию еще отправлялись сами кёльнские купцы или их факторы. Но и о сношениях с Италией источники упоминают все реже и реже; по мере того как выдвигается Амстердам, в его руки переходит и торговля Южной и Средней Германии с Италией, — Кёльн оттуда уже получает итальянские товары. В XVIII в. наблюдается дальнейший упадок. «Если не считать промысла отправки голландских товаров в Германию и германских в Голландию, - писал очевидец к концу XVIII в., — то остаются совершенно незначительные торговые операции, которые могли бы производиться полудюжиной маклеров и для которых достаточно было бы десятой части судов, приходящих в Кёльн. Но и транзитная торговля незначительна. На улицах и рынках пустота, какую трудно найти в другом городе величиною с Кёльн. Город потонул в грязи, улицы кишат монахами и нищими»⁵².

Другим примером того, как немецкие города не умели воспользоваться новыми силами, притекавшими к ним в лице эмигрантов из Нидерландов, Италии и других стран, может послужить Нюрнберг. Уже в 1499 г. из Нюрнберга были изгнаны жившие там евреи; они поселились неподалеку от Нюрнберга В XVI в. в Нюрнберге стали селиться итальянцы и торговать здесь пряностями, шелковыми и бархатными изделиями (эта отрасль производства являлась новой для Нюрнберга), появились и выходцы из Нидерландов и другие иностранцы. Но всем им чинились различного рода препятствия, для них устанавливалось повышенное обложение (в виде мыта и иных сборов с торговли). Иностранцы не нашли необходимого простора для своей деятельности, и упадок Нюрнберга продолжался; участие в международном обмене прекратилось, торговая деятельность свелась к комиссионным операциям, к посещению ярмарок — франкфуртской, лейпцигской, наумбургской, — «обнаруживается ничем не сдерживаемое движение вниз»⁵³. Еще в XVI в. Нюрнберг являлся крупным промышленным центром, вывозил материи из бархента, кожи, медные подсвечники, металлическую посуду, игрушки и многое другое, но позже соседние небольшие города Ансбах, Байрейт, Эрланген, где поселились гугеноты, отбили у него промышленность. Сохранились лишь остатки былого величия: производство игрушек, печатание географических карт, изготовление некоторых художественных работ из дерева, металла и слоновой кости. «Они разыгрывают венецианцев, — пишет Пелльниц в 1730 г. о нюрнбергских патрициях, — и вздуваются, как лягушки, между тем как падающее благосостояние города дает себя знать в тех униженных поклонах, с которыми встречают приезжих, доставляющих им пропитание»⁵⁴.

Не лучше было положение и других южногерманских городов: в Ульме едва сохранились остатки прежней торговли холстом с Италией; деятельность Аугсбурга свелась к мелочному торгу иконами и амулетами; жители Регенсбурга кормились лишь благодаря рейхстагу, собиравшемуся в его стенах. «Куда ни посмотришь, — говорит Лампрехт, — из торговых центров, игравших роль еще в XVI в., нас обдает запахом разложения»⁵⁵. Исключение составлял, по-видимому, лишь Аугсбург, который, правда, сильно пострадал от Тридцатилетней войны и потерял свою торговлю бархентом (полубумажными тканями), но все же производил значительные денежные операции и укрепил свое положение благодаря развившейся там хлопчатобумажной промышленности, в особенности, ситценабивной промышленности⁵⁶.

Напротив, швейцарские города, в особенности Цюрих и Базель, благодаря своей политической и религиозной терпимости обнаруживают значительный рост: нидерландскими эмигрантами и еще более итальянцами (из Локарно) и гугенотами была создана здесь промышленность - производство шелка и бархата, вязальных и кожаных изделий, лент, галунов, позументов и т.д.⁵⁷ Базельские торговцы шелковыми изделиями (почти все иностранцы) имели на Рейне 360 кораблей, отправляемых во Франкфурт.

Франкфурт-на-Майне выдвинулся благодаря голландцам, бежавшим из Нидерландов во время войны с Испанией, и изгоняемым из Испании евреям, а также благодаря своему выгодному географическому положению: здесь перекрещивались пути из Швейцарии, Голландии и Франции, из Южной Германии и с востока — из Галле и Эрфурта. После падения Антверпена сюда перешла его товарная торговля с Германией, поскольку она не сосредоточивалась в Гамбурге, а затем и денежные и вексельные операции. В 1577 г. Фуггеры еще утверждали, что Франкфурт является рынком, «где мало торгуют деньгами, а больше товарами». Энеа Сильвио Пикколомини называет Франкфурт «commune emporium inter inferiores et superiores Teutones»⁵⁸, Лютер — «серебряной и золотой дырой, через которую из немецких стран уходит все, что произрастает или чеканится в них». Французский король Франциск I говорит, что Франкфурт - самый знаменитый торговый город не только Германии, но почти всего мира. В XVI-XVII вв. купцы из Кёльна, Нюрнберга, Аугсбурга, Ульма и Мюнхена, из Женевы, Базеля, Страсбурга и Меца приезжали сюда и здесь встречались с генуэзцами, флорентийцами и нидерландцами. На франкфуртскую ярмарку привозились английские и нидерландские шерстяные ткани, итальянские шелковые изделия, соль, сельди и сыр из Нидерландов, оттуда же колониальные товары, медь из Венгрии, бархент из Аугсбурга, металлические изделия из Нюрнберга. С ростом Амстердамской биржи Франкфурт, правда, очутился в торговой зависимости от последней, - лишь к концу XVIII в. он вполне эмансипировался от Амстердама; он приобрел конкурентов в лице Мангейма и Базеля, ибо голландцы и англичане поднялись вверх по Рейну. Но все же и в XVII в. Франкфурт составлял важное ярмарочное место, в XVIII же в. — крупный рынок капиталов, с тех пор как фирма Ротшильдов стала выдвигаться и отвоевывать себе первое место в области государственного кредита. Напротив, промышленным центром Франкфурт являлся лишь временно: половина переселившихся из Нидерландов в 1560-х годах эмигрантов принадлежала к текстильному промыслу, изготовляя, помимо шелковых материй, те же новые сорта шерстяных изделий, которые они перенесли в Англию, — легкие ткани, тонкие, гладко вытканные материи (burschet, или wursit, то же, что англ. worsted). Но всевозможные стеснения со стороны магистрата, в особенности же запрещение кальвинистам отправлять богослужение, нанесли франкфуртской промышленности сильный удар, вызвав отъезд нидерландцев, и с начала XVII в. об его промышленности уже ничего не слышно⁵⁹.

Особенно выгодно было географическое положение Лейпцига, ибо прямой путь из Южной Германии в Гамбург, главный немецкий торговый порт, как и путь из Венгрии по Дунаю и с нижнего Рейна в Бреславль, вел на Лейпциг. Последний стал, таким образом, узлом важнейших торговых путей внутренней Европы: он соединял на своей ярмарке торговлю Северного моря и Адриатического побережья, Венгрии, России и Польши и затмил собою в XVIII в. даже франкфуртскую ярмарку. Лейпциг строго проводил во время ярмарки принцип свободы торговли и одинакового отношения к своим и иностранцам — последние торговали даже в промежутках между ярмарками. Этим он привлекал на свои ярмарки от 8 до 7 тыс. купцов, — как англичан и голландцев, так и греков и польских евреев (последние составляли 13—25%); обороты ярмарки значительно увеличились с конца XVI в. и достигали в XVIII в. 7,5—13,5 млн марок и 14—24 млн марок в год⁶⁰.

В противоположность Амстердаму и Франкфурту вексельные операции в Лейпциге не имели самостоятельного значения, а составляли лишь придаток к торговле, причем лейпцигские векселя не играли роли в международной торговле, но зато иностранные векселя обращались в большом количестве на лейпцигской ярмарке в качестве платежного средства; до Тридцатилетней войны это были векселя на южногерманские рынки, после войны — франкфуртские (на Майне), в XVIII в. — амстердамские (в операциях с Россией), венские (в левантийской торговле), к концу XVIII в. — английские и гамбургские.

Насколько выгодно географическое положение Лейпцига поняли уже эмигранты из Нидерландов, которые переселились в Лейпциг и которыми последний обязан был ростом своей текстильной промышленности. Тем не менее в середине XV в. лейпцигская торговля стояла далеко позади торговли Эрфурта, Магдебурга и Галле, которые пользовались более благоприятным географическим положением, чем Лейпциг; Галле, находясь в одинаковых с Лейпцигом условиях, в то же время имел преимущество в виде расположения у судоходной реки; у реки лежал и Магдебург. Но после продолжительной упорной борьбы с ними (против их ярмарок и рынков и штапельного права), как и с Наумбургом, Брауншвейгом и целым рядом других городов, Лейпцигу удалось развить свою торговлю на их счет. Ярмарки происходили три раза в год, в XV в. продолжались по одной неделе, впоследствии две из них происходили по три недели. При этом нередко иностранные купцы оставались или оставляли своих факторов или доверенных весь год в Лейпциге; они продавали в розницу, вступали в непосредственный обмен между собою, и хотя все это было запрещено и местные купцы жаловались на такую конкуренцию, но город не решался принимать меры против этих нарушений. Не помогали и жалобы на то, что купцы из Лондона, Гамбурга, польские евреи и др., под видом распаковки привезенных мехов, уже за три педели до открытия ярмарки приступают к продаже. Когда сделана была попытка запретить подобную торговлю, а во избежание обхода запретить и распаковку товаров до открытия ярмарки, то они отвечали, что немедленная по приезде сортировка мехов и выколачивание их, как и чистка оставленных в Лейпциге мехов, представляются необходимыми во избежание порчи товара, да и чистка товара, будучи начата лишь с открытием ярмарки, отняла бы целую неделю, во время которой уже производится обыкновенно торговля. Весьма важным признавал город посещение ярмарки евреями и сожалел (отчет ярмарочного комитета — Commerzien- Deputation - за 1747 г.) об уменьшении их числа, объясняя это тем, что Франкфурт-на-Одере и Бреславль привлекают их на свои рынки, ибо не делают различия между ними и христианами, тогда как в Саксонии они вынуждены уплачивать унизительную и высокую подушную подать⁶¹.

Едва ли не наиболее крупным торговым центром в Германии был Гамбург. В то время как в Средние века ганзейская торговля сосредоточивалась у Балтийского моря и здесь расположены были главные торговые центры, теперь оживленный торговый обмен под влиянием роста Англии и Нидерландов совершался на Северном море. Среди северогерманских городов стал выдвигаться постепенно с XVI в. Гамбург, который в средние века по своему значению стоял далеко позади Любека, Ростока, Данцига; уже в XVI в. Гамбург называли «florenlissimum emporium totius Germaniae»⁶². Расположенный у устья Эльбы в таком пункте, где наиболее глубоко сидящие суда имели возможность входить далеко внутрь континента, являясь до известной степени гаванью Берлина и вообще Бранденбурга и Северной Германии, и соединенный Эльбой с Богемией, Моравией и Веной, Гамбург, с изменением торгового пути, захватил в свои руки торговлю прибалтийских городов и стал первым после Амстердама портовым городом на континенте. Во второй половине XVIII в. число судов, ежегодно приходивших в его порт и уходивших оттуда, составляло около 2 тыс. (из них 150—160 под гамбургским флагом), тогда как в Любеке оно не превышало 800—950, в Бремене доходило едва до 480.

Начав с торговли сырьем, Гамбург вскоре, с учреждением в 1558 г., через 4 года после Антверпена, Гамбургской биржи (в Любеке биржа была открыта лишь в 1607 г., в Бремене в 1614 г.), присоединил к этому и денежные и фондовые операции; в 1618 г. учрежден был и известный Гамбургский банк, организованный по образцу Амстердамского. А затем, в особенности после падения Антверпена, благодаря переселившимся в Гамбург голландцам сильно оживилась его торговля с Нидерландами; в 1625 г. 1/3 всех гамбургских судов была занята в торговле с Нидерландами. Через посредство Нидерландов - самостоятельной торговли с заокеанскими странами Гамбург не вел - он стал торговать всеми теми товарами, которые шли в Амстердам, т.е. прежде всего так называемыми колониальными товарами. В XVI11 в. Гамбург находился в постоянных торговых сношениях также с Бордо п другими французскими портами и вывозил оттуда, кроме вин, сахар и кофе, ИНДИГО И другие произведения французских колоний; через Гамбург французы сбывали в Германию продукты своих колоний. Благодаря эмигрировавшим в Гамбург португальским евреям оживилась его торговля с Пиренейским полуостровом я портами Средиземного моря. Еще раньше, в 1567 г., английская компания — Merchant Adventurers — перенесла из Антверпена в Гамбург свою факторию, которая была облечена особыми привилегиями. Возмущение Ганзы было столь велико, что Гамбург вынужден был изгнать вскоре англичан; но в 16 И г. фактория была возобновлена, и с этих пор Гамбург стал крупнейшим центром английской торговли на континенте, прежде всего английским сукном, которое отсюда распространилось по Европе, и торговля Гамбурга промышленными изделиями начала быстро возрастать. Так как Гамбург во всех многочисленных войнах XVII—XVIII вв. соблюдал нейтралитет и умел сохранять торговые связи с обеими воюющими сторонами, то его роль в международной торговле все больше возрастала (он сохранил ее даже во время Семилетней войны), и он усиленно конкурировал с Англией и Голландией в Португалии, Испании и Скандинавских государствах. Ему удалось уже в XVII и еще более в XVIII в. заключить ряд выгодных торговых договоров с европейскими государствами; особенно важен договор 1661 г. с Англией, согласно которому Навигационный акт (направленный, впрочем, преимущественно против Нидерландов) не применялся к Гамбургу. Во второй половине XVIII в. он вступил в непосредственные сношения с Северной Америкой (после ее отпадения): в 1796 г. в Гамбург прибыло 239 судов из Америки, правда под американским флагом. К этому времени он стал и посредником в экспорте хлеба из Архангельска и балтийских портов в Англию. С началом революционных войн, лишивших Амстердам значительной части его торговля, Гамбург занял первое место на континенте.

Вся жизнь Гамбурга XVII-XVIII вв. проникнута интересами торговли. Литература, поэзия, театр - все они изображают купца, биржу, мореплавание, обсуждают коммерческую деятельность, восхваляют ее, реже порицают, да и то не торговлю, а лишь связанные с ней «злоупотребления» в виде погони за богатством. В драматических произведениях указывается тесная связь между театром и биржей; поэты воспевают пользу денежного обращения, говорят о том, что мир держится деньгами и удобрениями. Торговля оказывала влияние и на церковь. Лютеранское духовенство терпело и португальских евреев, и католиков, и кальвинистов, переселившихся и в Гамбург в большом количестве из Нидерландов, сознавая значение всех их для развития гамбургской торговли. Мало того, в своих проповедях гамбургские пасторы касаются торговли, признают ее, как и связанные с ней вексельные операции, а в молитвах благословляют честную торговую деятельность⁶³.

¹ Ricard Negoce d'Amsterdam. 1723. P. 534.
² Ibid. P. 525, 528.
³ См. выше, гл. XLIV.
⁴ Casanova de Seingalt. Memoires ecrits par lui-meme. Т. II. P. 186.
⁵ В первой половине XVIII в. из Бордо отравлялось ежегодно в среднем около 100 судов в колонии, в следующие десятилетия больше (обороты Бордо увеличились с 12 млн фр в 1717 г. до 75 млн в 1749 г.), хотя еще в 1749—1756 гг. из Гавра отправлялось столько же судов в колонки, сколько из Бордо и Марселя, вместе взятых. Число судов, отправленных в колонии, составляло а среднем в 1749—1755 гг.: из Бордо 163, из Нанта 103, из Ла-Рошеля 41, из Марселя 29.
⁶ Malvezin. Histoire du commerce de Bordeau. T. III. P. 140—141, 185, 193, 203-204. Nicolai. La population de Bordeaux au XVIII siecle. 1909. Garnoult. Le commerce rochelais au XVII siecle 1887. Dainville. Les relations commerciales de Bordeaux avtec les villes hanseatiques au XVII et XVIII siecles // Memoires et documents, publ. par Hayem. 4-e ser. Jullian. Histoire de Bordeaux. 1895. Barrey. Le Havre maritime // Ibid. Т. VI. See. L'evolution commerciale et industrielle de la France sous l'ancien regime. 1924. P. 230 ff.
⁷ Barrey. Le Havre trausatlantique de 1571 a 1610 // Memoires et documents, publ. par Hayem. 5-e ser. 1917. P. 42—51, 66-70.
⁸ Ibid. P. 220, 224 ff., 227, 229.
⁹ В портах, объявленных порто-франко, допускается — в отличие от нынешних вольных гаваней - устройство фабрик и заводов и потребление иностранных беспошлинных товаров; в вольных гаванях не могут быть устраиваемы промышленные заведения, и проживать там могут только лица портового и таможенного управления.
¹⁰ И Сен-Мало добивался учреждения у него порто-франко, ссылаясь на то, что его население живет одним лишь судоходством; но ввиду протеста со стороны других портов (Нанта, Гавра, Ларошели, Бордо), заявлявших, что такая привилегия для Сен-Мало означала бы их гибель, ходатайство его не увенчалось успехом (See. Saiat-Malo et la question des ports francs // Memoires et documents, publ. par Hayem. 9-e ser. 1925. P. 131-141).
¹¹ Masson. Les ports francs d'autrefois et d'aujourd'hui. 1904. P. 1-62. Ср.: Zeller. Handel und Schiffahrt von Marseile in der zweiten Haifte des 17. Jahrhunderts. 1926.
¹² Особенно славился Марсель как центр мыловаренной промышленности. См. об этом: Тарле. Рабочий класс во Франции в эпоху революции. Т. II. С. 61, 233, 324 и др.
¹³ Марсель сильно страдал от заносимой туда из левантийских стран чумы, которая вызывала бегство жителей и заставляла сжигать вывозимые из города товары, нанося крупный ущерб как их владельцам, так и амстердамским купцам, принимавшим грузы на страх (Ricard. Negoce d'Amsterdam. P. 518).
¹⁴ Из одного диалога, изданного в 1642 г., но относящегося к XVI в., узнаём, что преимущество Антверпена состоит в том, что почта, обозы и суда направляются туда из всех стран, почему иностранные купцы не только получают здесь известия с Родины, но могут и торговать различными товарами, которые отсюда распространяются по всей Европе (Goris. Etudes sur les colonies marchandes meridionales a Anvers. 1925. P. 133).
¹⁵ В Антверпене успешно развивается и ряд новых отраслей промышленности - книгопечатание, шлифовка бриллиантов, выдувание стекла, производство атласа и вышивок, как и отделка, английского сукна (Schulte. Die Grosse Ravensburger Gegellschaft. 1923. Bd. I. S. 415).
¹⁶ Schulte. Die Grosse Ravensburger Gegellschaft. Bd. II. S. 65 ff.
¹⁷ Ricard. Negoce d'Amsterdam. P. 40.
¹⁸ См. ниже.
¹⁹ Goris. Etudes sur les colonies marchandes meridionales a Anvers.
²⁰ Heyd. Geschichte des Levantehandels. Т. II. P. 531—532, 538-539. Goris. Etudes sur les colonies marchandes meridionales a Anvers. P. 195 ff. Schulte. Die Grosse Ravensburger Gegellschaft. Bd. I. S. 277 ff.
²¹ Русск. пер. Д. H. Егорова: Старая Европа и новые страны. История в источниках. Хрестоматия по социально-экономической истории Европы в новое и новейшее время. Под ред. Волгина.
²² Первоначально, впрочем, торговля пряностями еще сохранялась отчасти в руках итальянцев под влиянием распространяемого ими же предубеждения, будто бы при перевозке морем качество пряностей ухудшается (Roth. Geschichte des Nurnberger Handels. Bd. I. S. 252). Ср.: Brinkmann. Beginn der neueren Handelsgeschichte // Historische Zeitschrift. 1914.
²³ Цит. по: Ковалевский. Происхождение современной демократии. Т. IV. 1897. С. 42 сл. Ср.: Watjen. Die Niederlander im Mittelmeergebiet. S. 92 ff., 119 ff.
²⁴ Voyages de Montesquieu. Т. I. P. 40 ff.
²⁵ Ricard. Le Negoce d'Amsterdam. P. 550.
²⁶ Postlethwayt. The Universal Dictionnary of Trade and Commerce. 1766. Т. I. S. v. Factors.
²⁷ Julg. Die geschichtliche Entwicklung der osterreihischen Seeschiffahrt. 1904. S. 21-98.
²⁸ См. выше.
²⁹ Masson. Les ports francs. P. 160-183. Watjen. Die Niederlander im Mittelmcergebiet. S. 35 ff.
³⁰ По поводу Рима Рикар (в 1723 г.) говорит, что хотя пребывание там папы и многих кардиналов должно вызывать там значительный сбыт товаров, но главнейшими предметами торговли являются папские буллы, индульгенции и реликвии, которые несчастные католики так почитают (Ricard. Negoce d'Amsterdam. P. 543).
³¹ Sieveking. Aus Genueser Rechnungs-und Steuerbuchern. S. 58. Ricard. Le Negoce d'Amsterdam. P. 544.
³² Ehrenberg. Hamburg und England im Zeitalter der Konigin Elisabeth. 1896. Schafer. Deutschland und England im Welthandel des 16. Jahrhunderts // Preussische Jahrbuch. Bd. 83. Hupke. Die handelspolitik der Tudor // Hansische Geschichtsblatter. 1914. Marcus. Die handelspolitische Beziehungen Zwischen England und Deutschland 1576—1585. 1925. Szelagovski-Gras. The Eastland-Company in Prussia. 1912. Hagedorn. Ostfrieslands Handel und Schiffahrt. Bd. I-II. 1910-1912.
³³ [Господство над водами Балтики (лат.).]
³⁴ Отменяя привилегия ганзейцев в Англии, Елизавета ссылалась на то, что так же поступили по отношению к ним и в Дании и Швеции (Marcus. Die handelspolitische Beziehungen Zwischen England und Deutschland 1576—1585. S. 46).
³⁵ Bosse. Norwegens Volkswirtschaft etc. Bd. I. S. 2.
³⁶ Schafer. Die Sundzoll-Listen // Hansische Geschichtsblatter. 1908. S. I ff., 8 ff.
³⁷ В 1767 г. из 6495 прошедших Зунд судов насчитывалось 2273 голландских, 1431 английских, 2779 шведских, датских и пр. (Dainville. Les relations commerciales de Bordeaux avec les villes Hanseatiques au XVII et XVIII siecles. P. 234).
³⁸ Gothein. Geschichtiche Entwicklung der Rheinschiffahrt im XIX. Jahrhundert // Schriften des Vereins fur Sozialpolitik. Bd. 101. 1903. S. 2-4.
³⁹ Rachel. Die Handels-, Zoll- und Akzisepolitik Brandenburg-Preussens bis 1713 // Acta Borussica. 1911. S. 162. 337.
⁴⁰ Baasch. Beitrage zur Geschichte des deutschen Schiffsbaues und der Schiffsbaupolitik. 1899. S. 232-235. Rachel. Die Handels-, Zoll- und Akzisepolitik Braadenburg—Preussens bis 1713. P. 451, 457.
⁴¹ Rachel. Die Handels-, Zoll- und Akziscpolitik Brandenburg— Preussens bis 1713. S. 451.
⁴² Baasch. Beitrage zur Geschichte des deutsehen Schiffsbaues und der Schiffsbaupolitik. S. 239. Behre. Geschichte der Statistik in Brandenburg-Preussen bis zur Grundung des koniglischen Preussischen Bureaus.
⁴³ Hummerich. Vasco da Gama und die Entdeckung des Seewegs nach Ostindien. 1898. Hummerich. Quellen und Untersuchungen zur Fahrt der ersten Deutschen nach dem portugischen Indien. 1918. Hummerich. Die erste deutsche Handelsfahrt nach lndien 1505-1506. Ein Unternehmen der Welser, Fugger, sowie andrer Augsburger und Nurnberger Hauser. 1922.
⁴⁴ Worms. Schwazer Bergbau im 15. Jahrhundert. 1904. S. 69. 71. 86-87. Jansen. Studien zur Fugger-Geschichte. Bd. I. 1907. S. 54-62. Habler. Die uberseeischen Unteruehmungen der Welser. 1903. S. 50, 64, 68-69. Haebler. Geschichte der Fuggerschen Handlung in Spanien. P. 94 ff., 144. Strieder. Die Inventur der Firma Fugger aus dem I. 1525 // Erg.- Hefte zur Zeitschrift fur die gesamte Staatswissenschaft. XVII. Habler. Die levantischen Handelsfahrten deut. Kaufleute im 16. Jahrhundert. 1909. Krag. Die Paumgartner von Nurnberg und Augsburg. 1919. Welser. Die Welser. 1917. Sconingh. Die rehlinger von Augsburg. 1927. Humbert. L'occupation allem. de Venezuela. 1905. Weitnauer. Veuezianischer Handel der Fugger. 1930.
⁴⁵ Ehrenberg. Zeitalter der Fugger. Bd. I. 1896. Jansen. Jacob Fugger der Reiche. 1910. Strieder. Jacob Fugger der Reiche. 1927. Kirsch. Die Fugger und der Schmalkald. Krieg. 1915. Peterka. Zum handelsrechtl. Inhalt der Handelsvertrage Jacob Fugger des Reichen // Zeitschrift fur das gesamte Handelrecht und Konkursrecht. 1913.
⁴⁶ Muller. Dei Zusammenbruch des Welserschen Handelshauses // Vierteljahrschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Bd. VII. 1903. S. 196 ff.
⁴⁷ Ehrenberg. Zeitalter der Fugger. Bd. I. S. 193, 224, 227, 234, 243, 245-246. Bd. II. S. 342.
⁴⁸ См. выше, с. 184.
⁴⁹ Witzel. Gewerbegeschichtliche Studien zur niederlandischen Einwanderung in Deutschland im 16. Jahrhundert // Westdeutsche Zeitschrift fur Geschichte und Kunst. Bd. XXXIX. S. 128-129. Banck. Bevolkerungszahl der Stadt Koln in der zweiten Hulfte des 16. Jahrhunderts. Koch. Geschichte des Seidengewerbes in Koln. S. 79.
⁵⁰ Dietz. Frankfurter Handelsgeschichte. Bd. II. S. 45, 72. Thimme. Der Handel Kolns am Ende des 16. Jahrhunderts // Westdeutsche Zeitschrift fur Geschichte und Kunst. 1912. S. 10 ff. Ranke. Die wirtschaftlichen Beziehungen Kolns zu Frankfurt am Mein, Suddeutschland und Italien im 16. und 17. Jahrhunderte // Vierteljahrschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Bd. XVII. 1923. S. 90 ff., 94.
⁵¹ Schwann. Geschichte der Kolner Handelskaminer. S. 28-30.
⁵² Schwering. Die Auswanderung protestantischer Kaufleute aus Koln nach Mulsheim am Rhein // Westdeutsche Zeitschrift fur Geschichte und Kunst. Bd. XXVI. Schwann. Geschichte der Kolner Handelskammer. Bd. I. S. 28-29, 39, 41. Koch. Geschichte des Seidengewerbes in Koln. S. 80, 83, 91. Ranke. Die wirtschaftlichen Beziehungen Kolns zu Frankfurt am Mein, Suddeutschland und Italien im 16. und 17. Jahrhunderte. S. 64, 68, 76 ff., 80, 87. Brinkmann. Beginn der neueren Handelsgeschichte // Historische Zeitschrift. 1914.
⁵³ Muller. Die Finanzpolitik des Nurnberger Rates in der zweiten Halfte des 16. Jahrhundert // Vierteljahrschrift fur Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. Bd. VII. S. 5, 52, 55, 57-59. Sander. Der reichsstadtische Haushalt Nurnbergs. 1902. S. 121-140, 890. Население Нюрнберга составляло в 1431 г. 22,8 тыс. жителей, в 1449 г. 20,2 тыс., в 1662 г. 40,3 тыс., в 1806 г. 25,2 тыс. и в 1818 г. 26,7 тыс. в начале XIX в. оно вернулось, следовательно, к той цифре, на которой стояло в XV в. (Ott. Bevolkerungsstatistik in der Stadt und Landschaft Nurnberg in der ersten Halfte des 15. Jahrhunderts. 1907. S. 47).
⁵⁴ Lamprecht. Deutsche Geschichte. Bd. VIII. S. 127-128.
⁵⁵ Ibid. S. 127.
⁵⁶ Рикар (в 1723 г.) упоминает о вывозе из Аугсбурга ювелирных и мелких железных товаров на германские ярмарки, тогда как из Амстердама он получает не только пряности и красильные вещества, но и сукно и набивные бумажные ткани (последние, несомненно, привозились из Индии) (Ricard. Negoce d'Amsterdam. P. 488 ff.).
⁵⁷ Geering. Handel und Industrie der Stadt Basel bis zum Ende des XVII. Jahrhunderts. 1886. S. 440-147, 457-460, 471-476. Thurkauf. Verlag und Heimarbeit in der Basler Seidenbandinduslrie. S. 9 ff. Burckli-Meyer. Geschichte der zuricherischen Seidenindustrie. P. 75 ff. Maliniak. Die Entstehung der Exportindustrie und des Unternehmerstandes in Zurich im XVI und XVII. Jahrhunderte. 1913. S. 60-62. Sieveking. Zur zuricherischen Handelsgcschiehte // Jahrbuch fur schweizerische Geschichte. 1910. S. 71 ff.
⁵⁸ [Общим рынком между верхними и нижними тевтонскими землями (лат.).]
⁵⁹ См.: Witzel. Gewerbegeschichtliche Studien zur niederlandischen Einwanderung in Deulschland im 16. Jahrhundert. S. 134 ff., 145. Bothe. Die Entwicklung der direkten Besteuerung der Reichsstadt Frankfurt. 1906. S. 225 ff., 244-267. Dietz. Frankfurter Handelsgeschichte. Bd. I. S. 46, 83-97, 100-101. Bd. II. S. 197, 379. Ranke. Die wirtschaftlichen Beziehungen Kolns zu Frankfurt am Mein, Suddeutschland und Italien im 16. und 17. Jahrhunderte. S. 48, 54, 65. Lamprecht. Deutsche Geschichte. Bd. VIII. S. 122 ff., 149 ff. Kanter. Der Handel mit gebrauchsfertigen Waren in Frankfurt am Mein // Geschichte der Frankfurter Handelskammer. 1908.
⁶⁰ Hasse. Geschichte der Leipziger Messen. S. 189-190, 248-250, 298-300.
⁶¹ Hasse. Geschichte der Leipziger Messen. S. 34-102, 180-181, 196-198, 277-278. Kroker. Handelsgeschichte der Stadt Lepzig. 1915. Strasburger. Geschichte des Leipziger Tuchbandels. 1915. Freudenthal. Die judichen Besucher der Leipziger Messen (1675-1699). 1902. Wasserstrom. Entwicklung des Bankvereins in Leipzig. 1911. Moltke. Urkunde zur Entstehungsgeschichte der ersten Leipziger Grosshandelsvertretung. 1904.
⁶² [Самым процветающим рынком во всей Германии (лат.).]
⁶³ На молитвеннике XVII в. изображена биржа с ее посетителями; в 1608 г. один пастор издал богословскую книгу — «Сокровище мореплавателей». Другой признавал судоходство «божеско-христианским и полезным делом», необходимым для «милой торговли» и заявлял, что оно научает людей молиться — qui nescit orare, discat navigare. В XVIII в. появился труд Фабрициуса под названием «Гидротеология», где излагается значение воды с точки зрения богословия и естественных наук. (О Гамбурге см.: Ehrenberg. Hamburg und England im Zeitalter der Konigin Elisabeth. Baasch. Holland und Hamburg im XVII-XVIII. Jahrhunderte // Hansische Geschichtsblatter. Bd. I. 1910. S. 45 ff. Baasch. Der Einfluss des Handels auf das Geistesleben Hamburgs. 1909. Baasch. Hamburgs Convoyschriffahrt und Convoywesen. 1896. Baasch. Die Handelskammer zu Hamburg. Bd. I. 1915. Halle. Der freie handelsmakler in Hamburg // Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaitung und Volkswirtschaft, hrsg. von Schmoller. 1892. Dainville. Les relations commerciales de Bordeaux avec les villes hanseatiques au XVII et XVIII siecles. Hagedorn. Ostfreislands Handel und Schriffahrt. 1909. Lamprecht. Deutsche Geschichte. Bd. VIII. S. 132 ff.).

<<Назад Вперёд>>

Просмотров: 4125

загрузка...

Другие книги по данной тематике