1. К вопросу о причинах греческой колонизации VIII—VII вв. до н. э.

Проблема родосской колонизации — лишь частный вопрос общей проблемы о причинах греческой колонизации VIII—VII вв. до н. э. Двести лет стоит эта проблема перед западноевропейской наукой; ежегодно западноевропейские ученые в общих курсах, экономических трактатах и специальных исследованиях определяют греческую колонизацию с чисто классовых позиций европейцев-колонизаторов.

Беспомощность буржуазной исторической науки, примитивность ее исторических воззрений, эклектизм и грубая модернизация нигде не отразились так ярко, как в трактовке причин и поводов греческой колонизации. Не было ни одного историка, который не оказался бы на поводу у колониальной политики империалистических держав, который смог бы противопоставить этой политике свой смелый голос беспристрастного исследователя.

Отсюда глубоко закономерен тот интерес, который возник в последнее время в советской науке к проблемам древней колонизации. Поэтому необходимо, рассмотрев взгляды буржуазных ученых, наметить новые пути к исследованию сложной и трудной проблемы античной колонизации, проблемы, которая может быть окончательно решена лишь творческими усилиями коллектива советских историков и археологов.

Интерес к проблемам греческой колонизации возник во второй половине XVIII в. под непосредственным влиянием новой колониальной политики европейских государств. Особую злободневность колониальный вопрос приобретал во Франции и Англии, поскольку в XVIII в. именно эти государства являлись главными соперниками в борьбе за колониальную [143] периферию.¹⁾ Поэтому пионерами по изучению греческой колонизации были как раз французы и англичане — барон Сен-Круа, мореплаватель и колонизатор Луи Бугенвиль, Дж. Симмондс и др.²⁾

Эти первые работы несут на себе яркую печать острых колониальных интересов современности. Так, например, одна из работ Бугенвиля, изданная в 1777 г. (накануне открытой борьбы североамериканских колоний Англии за независимость), носит характерное название «История колонизации свободных государств древности, примененная к современной борьбе между Великобританией и ее американскими колониями».³⁾

Работа Сен-Круа, изданная в 1779 г., «О состоянии и судьбе колоний древних народов»,⁴⁾ обращена непосредственно к французам: «Вы заселяли землю в целях обогащения, а теперь вы опустошаете ее, грабя ее обитателей...» В истории греческой колонизации Сен-Круа видел путь, по которому нужно итти французам: культурный народ древности умел укреплять связи с колониями и строить на колонизации свой экономический расцвет. Этому же должны научиться и французы.

Однако наиболее полным и фундаментальным из ранних работ по истории греческой колонизации был получивший широкую известность четырехтомный труд Рауль-Рошетта «Критическая история основания греческих колоний» (1814—1815).⁵⁾ Этот труд подготавливался в период власти Наполеона, когда вновь ожили надежды на колониальную гегемонию, когда крах старых колониальных методов эксплуатации вызвал к жизни многочисленную и во Франции литературу с рассуждениями о создании «колониального права». Таким образом, труд Рауль-Рошетта приобретал характер политической злободневности, несмотря на строго античную тематику.

Основными причинами греческой колонизации Рауль-Рошетт считал национальное честолюбие греков и их религиозную систему.⁶⁾ К этим основным причинам присоединялись и другие: избыток населения при малом плодородии земли и страх голода, кровная месть; побежденные в политической борьбе партии, скрывая позор, уходили за море. Колонизацией предотвращалась гражданская борьба. Одновременно колонизация создавала барьер, охранявший цивилизацию греков от окружавшего их мира варваров. И лишь затем были только осознаны и выгоды земледелия на плодородных полях колоний и выгоды торговли.

Уже тогда Рауль-Рошетт выдвинул тезис о цивилизующей [144] роли греческой колонизации, имевшей благотворное влияние на развитие человеческой культуры.⁷⁾

Особое внимание Рауль-Рошетт уделил вопросу конституции и религиозным связям метрополии с колонией, которые гарантировали постоянную верность колоний своим метрополиям, η αδελφικη συγγένεια. Там, где между метрополией и колонией не возникало таких прочных связей, не было и верности.⁸⁾ Современные колонии — английские и португальские — не могут гарантировать верности, ибо это — колонизация отщепенцев, людей деградированных (таковы португальцы в Бразилии); или колонистами являются люди, пострадавшие на родине за свои религиозные убеждения (таковы англичане в Северной Америке); поэтому в современной колонизации не возникает дружбы колоний с метрополиями; даже всеобщее просвещение и изучение в метрополиях римского права не отражаются на судьбе современных колоний.⁹⁾ О французских методах колонизации автор умалчивает, но цель его работы ясна: на примерах древней колонизации французы должны научиться обеспечивать себе преданность со стороны населения колониальных владений.

Таким образом, здесь впервые отчетливо выступили те черты, которые до настоящего времени остались свойственными всем позднейшим буржуазным историческим работам.

I. Греческая колонизация и в дальнейшем рассматривается как этап, предшествующий европейской колонизации и качественно однородный с ней. Именно эта мысль об однородности отношений древних и новых колонистов проводится в работах Эд. Мейера, Белоха, Курциуса, Бузольта, Гарднера, Билабеля, Хацфельда, Блоха и др.

II. Греческая колонизация представляется в идеальном виде, как носитель прогресса и человеческой культуры. Особенно ярко была выражена эта точка зрения Курциусом, который считал колонизацию священной миссией греков как служителей культа Аполлона.¹⁰⁾ Греки, как никто другой, таили в себе неистощимое стремление проникать вдаль, втягивать в орбиту эллинского мира далеко лежащие берега с неведомым населением; их не страшила никакая опасность вступить на пути, ведущие из родного моря на север и на юг.¹¹⁾

Греки, утверждал далее Курциус, приходили в другие страны лишь с мирными целями торговли, а не как завоеватели.¹²⁾ Греческая колонизация была борьбой с варварским миром, в первую очередь с финикийцами. Мудрость предприятия, радость удачи, возбуждающая новизна мест и незнакомого быта, обмен между людьми разнообразнейшего [145] происхождения — все это заливает блеском славы творческую деятельность греческих колоний.¹³⁾ По Курциусу, период колонизации — это героический век, это — тот рост героического духа эллинов, который отразился и на всей последующей истории греческих государств.

Идеализация роли и значения греческой колонизации, прямое сопоставление ее с европейской колонизацией — выполняли свою политическую роль: оправдать колониальную экспансию капиталистических стран Европы.

Отсюда и трактовка причин греческой колонизации приобретала острый политический интерес.

Важнейшим фактором греческой колонизации является малоземельность и избыток населения. Уже Рауль-Рошетт нарисовал страшную картину, как греки убивали своих детей, устанавливали нормы деторождения и принуждали беременных женщин к выкидышам. «Я чувствую, — цитирует автор слова Монтескье, — ужасающий стыд, произнося это». Единственным спасением явилась колонизация.

Большинство исследователей продолжает считать это обстоятельство основным стимулом колонизации, ссылаясь на те же примеры.¹⁴⁾ Так греческая колонизация становится средством самосохранения, борьбой за право жить. При этом вопросы классовой борьбы в греческих городах или отступают на второй план или рассматриваются как следствие колонизации.

Далее — в ряде работ основной причиной колонизации считается торговая экспансия, вызванная развитием греческого мореходства. Эд. Мейер, например, утверждает, что греческие мореходы открыли новые земли и это открытие вызвало такой же поток колонистов, как и открытие Нового Света и так же, как при колонизации европейской, здесь преобладали торгово-морские интересы, а не земледельческие.¹⁵⁾ Концепция Эд. Мейера встречает возражения ряда ученых, и в первую очередь Белоха, который считает, что торговая экспансия была лишь следствием первоначальной аграрной экспансии.¹⁶⁾

Такова та общепризнанная схема, которая прочно утвердилась в трудах западноевропейских историков Греции. За 130 лет после выхода книги Рауль-Рошетта, к перечислению причин греческой колонизации, по существу, не было прибавлено ничего нового. Совершенствовалась техника научной работы, развивался аппарат критики источников, к литературным источникам присоединялись источники эпиграфические, но оставалась незатронутой и апология колонизации и два ее незыблемых столпа: перенаселение при малоземельности и [146] торговая экспансия, связанная с развитием мореходства (либо как начало, либо как следствие).

Откуда же взялась эта версия о чрезмерной плотности греческого населения в IX—VIII вв. до н. э.?

Уже Поль Гиро высказывал сомнения в этом и пытался найти выход в утверждении, что не перенаселение, но нераздельность родовой земельной собственности была причиной недостатка земли, и поэтому только люди, добровольно или насильственно корнавшие эту связь, отправлялись в далекие края.¹⁷⁾ Тутэн возражал против взгляда Гиро, ссылаясь на картину раздробления земельных владений в «Трудах и днях» Господа. Однако и Тутэн сомневался в правомочности утверждений об избытке населения в Греции.¹⁸⁾ Откуда же черпают свои сведения сторонники этой теории?

Обычна ссылка на законы Фидона (VII в. до н. э.), согласно которым количество земельных наделов должно оставаться равным числу граждан,¹⁹⁾ т. е. на закон, устанавливающий норму деторождения. Однако при этом забывают, что для той же цели сохранения земельных наделов Филолай установил закон о праве усыновления.²⁰⁾

Ссылаются на спартанский обычай, согласно законам Ликурга, убивать слабых детей вскоре после их рождения. Но одновременно тому же Ликургу приписывался закон о льготах семье, давшей государству трех сильных и здоровых сыновей.²¹⁾

Мы могли бы привести ряд аналогичных законов, направленных к обеспечению деторождения и в других государствах.²²⁾

Кроме того, в науке еще ни разу не был поставлен вопрос: если в ряде государств действительно существовала норма деторождения, то можно ли отсюда заключить, что этой норме были одинаково подчинены и малоземельный бедняк и землевладельческая родовая знать?

Эти примитивные законы свидетельствуют лишь о стремлении сохранить гибнущую систему старых аграрных отношений, сохранить исчезающее равенство земельных наделов — усыновлением, когда детей нет, предотвращением дробления клера, когда наследников больше, чем земли у данного землевладельца. Эти законы говорят о росте земельного неравенства, а не об избытке населения; Аристотель как раз и подчеркивает этот момент, указывая, что территория Лакедемона, «которая в состоянии прокормить 1500 всадников и 30000 тяжело вооруженных воинов, не могла выставить и тысячи их».²³⁾

Избыток населения никогда и нигде не является [147] первопричиной; он нужен для оправдания в одном случае колониальных захватов, в другом случае — агрессивных войн.

Согласно теории представителей буржуазной науки Эд. Мейера и Белоха (с ними полностью солидаризируется и фашист Берве) история Греции представляет собой историю постоянного перенаселения; как правильно подчеркивает Болькештейн, здесь перенаселение выступает как абсолютный фактор, равно свойственный всем периодам греческой истории, начиная с Микен и кончая эллинизмом. При этом Болькештейн проследил и основу аргументации: Эд. Мейер отсылает за аргументацией к Белоху, а Белох — к Мальтусу, к той работе последнего „An Essay on the Principle of Population", классовая сущность которой была блестяще разоблачена К. Марксом:

«Было гораздо удобнее, — писал Маркс, — гораздо более соответствовало интересам господствующих классов, которым Мальтус воскурял фимиам с чисто поповским усердием, объяснять это „перенаселение" вечными законами природы, а не исключительно историческими естественными законами капиталистического производства».²⁴⁾

Избыток населения — результат роста имущественного и социального неравенства и в первую очередь роста неравенства земельного. И если речь идет о том, что в том или другом греческом полисе налицо избыток населения, то, следовательно, мы имеем здесь дело с земельной концентрацией в руках немногих землевладельческих семей, когда по выражению Аристотеля, «вся земля была в руках немногих».²⁵⁾

На внутренней истории ранних Афин, еще не захваченных ни колонизацией ни развитием морской торговли, мы как раз наблюдаем этот процесс: концентрация земель в руках родовой знати, обезземеление и долговая кабала бедноты и продажа детей, а иногда и отцов, в рабство на чужбину.²⁶⁾

Это — процесс формирования рабовладельческого полиса, и первым этапом этого процесса всегда является долговая кабала и рабство-должничество. В античных государствах этот процесс одновременно сопровождался и постепенным нарастанием привозных рабов, в силу чего и мог, в отдельных случаях, когда это соответствовало экономической выгоде рабовладельцев, появляться избыток, но не населения вообще, а избыток людей, оставшихся без земли и, ввиду незначительного развития ремесла, без работы.

Такова первая существенная поправка к построениям западноевропейских ученых.

В вопросе о торговом характере колонизации мы встречаемся с двумя основными концепциями: [148]

I. Первоначально колонизация носила аграрный характер, и лишь впоследствии греки поняли ее торговые выгоды.²⁷⁾

II. Колонизация, также вызванная перенаселением, с самого начала была торгово-морской колонизацией, и лишь постепенно греки-колонисты врастали в землю.²⁸⁾

Состояние метрополий в этот период изображается также различно. Либо изображают греческое общество как родовое, столь сильно спаянное еще родовыми узами и обычаями, что первыми колонистами были лишь выброшенные почему-либо силою событий за рамки родовых уз. Либо, наоборот, это же общество изображается как общество в достаточной мере дифференцированное; с правом продажи земельных участков и с развитыми торговыми сношениями, в котором родовые начала и связи уже потеряли свою первоначальную силу.

В одном случае колонизация вызвана начавшимся распадом родовых связей, в другом случае — именно колонизация и вызывает этот распад.

Однако эти противоречия в работах буржуазных ученых являются второстепенными. Сторонники и тех и других взглядов согласны в основном: колонизация греков оказывала большое культурное влияние на народы, втянутые в ее орбиту, причем влияние это было греческим, односторонним; положение и историческое развитие племен и народов, среди которых появлялись греки, таким образом, совершенно игнорируются.

Из сказанного видно, что вопрос о колонизации решается грубо схематически с учетом только греческого элемента и, главным образом, на литературных и эпиграфических источниках.

Несмотря на тщательное ознакомление со всеми основными в буржуазной литературе взглядами на древнегреческую колонизацию, мне не удалось обнаружить элементов подлинного исследования ее причин и исторических предпосылок. Многие страницы трактуют о взаимоотношениях греков с финикийцами, причем греки (по-видимому, в качестве европейцев) пользуются обычно большей симпатией, чем варвары — финикийцы. И если в работах XIX в. и начала XX в. в этом вопросе были достигнуты все же большие успехи, то в более поздних работах мы наблюдаем шаг назад.

Мы узнаем, например, о том, что греки, оттесняя финикийцев все более на запад и перехватывая у них торговые пути, оказали огромную услугу европейской цивилизации: дело в том, что финикийцы были жадны и корыстолюбивы. В значительной [149] степени в силу своей любви к наживе, они населили Средиземное море таинственными чудовищами и окружили морские путешествия ореолом страшной тайны; болтливость греков, не умевших держать язык за зубами, дала мировой культуре первые точные географические познания.

Так, например, Жарде в книге «Формирование греческого народа» пишет: «Финикийцы были просто купцами, которые интересовались лишь тем, чтобы держать подальше своих соперников и обеспечить себе монопольную эксплуатацию. Они ревниво хранили тайны путей, по коим следовали в страны, которые открывали... Греки были людьми совершенно другого темперамента. Конечно, они не презирали материальных выгод, но простое любопытство было у них столь же сильным, как и желание прибыли: каждый грек путешествовал, как говорит Аристотель о Солоне, — «чтобы сделать дело и повидать свет...». Кроме удовольствия видеть новое, он имел, может быть, еще большее удовольствие от рассказов о том, что видел.

«Подверженный слабости, противоположной корыстному молчанию финикийцев, болтливый грек был всегда готов описывать свою удаль и рассказывать даже о том, чего не было... Этому любопытству обязан прогресс географических знаний...» и т. д.²⁹⁾

Совершенно очевидно, что в подобных рассуждениях нет и элемента научного исследования.

Если в работах второй половины XIX в. мы обычно имели серьезную трактовку ряда вопросов истории Греции, то в работах наших современников сплошь и рядом встречаемся с небрежностью, с подменой научного исследования общими фразами или с выдвижением теорий, не двигающих вперед науку об античности.

Если раньше ученые, хотя и сильно модернизируя, все же выставляли на первый план экономический фактор в развитии античного мира, то теперь налицо попытки отодвинуть экономический момент на второй план. Так, английский историк Бэри утверждает: «Причину греческой колонизации нельзя найти в простых торговых интересах... Она удовлетворяла другие нужды, а не желание торговой выгоды. Она была выражением духа приключений...».³⁰⁾

Явный отзвук этого же взгляда мы находим в одной из последних работ Мичелла. Он начинает свою работу «Экономика древней Греции» (1941) ссылкой на дешевенький и не блещущий новизной афоризм одного английского вульгарного экономиста: «...трудно и даже невозможно объяснить прошедшее, так же как и предвидеть будущее». Сам автор [150] полностью разделяет этот пессимизм, заявляя, что мы не можем понять «ход столетий» и все наше знание — «недостоверно».³¹⁾

Миграцию греков на острова Эгейского моря и побережье Малой Азии он, подобно Бэри, объясняет «духом приключений, неугомонностью греков, страстно желавших видеть новые края».³²⁾

Характерны для современной науки на западе и труды Хазебрека, в которых автор, между прочим, утверждает, что все греческие колонии VIII—VII вв. до н. э. были не торговыми колониями, но свободными объединениями искателей приключений. По его мнению, рост населения и неразумное распределение земли вынудило их искать счастья за морем. Только случайно, вследствие своего географического положения, эти колонии приобретают впоследствии торговое значение.³³⁾

Мичелл, находясь под явным влиянием Хазебрека, развивает его идеи до логического абсурда, утверждая, что «греки ненавидели море и никогда не забывали, что они пришли из внутриматериковых жилищ травянистых степей».³⁴⁾

Выдвижение на первый план географического фактора и любви греков к приключениям, характерное для последних по времени работ, свидетельствует не только о явном падении научной мысли на Западе, здесь налицо и скрытая тенденция подвести новую основу под современную колониальную политику.

Если свести всю греческую колонизацию к географии и к любознательности греческих «культуртрегеров», то станет возможным снять со счетов экономическую заинтересованность метрополий в колониях; становится возможным выдвинуть на первый план «благородство» расы белых колонизаторов, «бескорыстно помогающих» культурному росту колонизуемых народов.

И действительно, эти ноты уже ясно звучат в работах наших западных современников. «Долгое время, — пишет Жарде, — европейцы рассматривали туземцев только как необходимый источник работы и плохо обращались с ними, но теперь они пытаются цивилизовать их и даже, в некоторых случаях, приравнять их к колонистам из страны-матери».³⁵⁾ «Семейный режим примитивной Греции, — пишет Хацфельд, — объясняет греческую колонизацию так же, как и принцип права первородства объясняет английскую и французскую колонизацию XVII и XVIII вв.».³⁶⁾ «Недостаточно того, — пишет Билабель, — что ионийские города Малой Азии создали значительную культуру, но они и распространили ее на большую [151] часть известного тогда мира. От далекого северо-востока до столпов Геракла и древней страны культуры — Египта, и даже вплоть до Аравии основывали они свои колонии. Поистине достойное удивления деяние этих испанцев и англичан древности».³⁷⁾

Нужно сказать, что в XIX в. ученые были гораздо откровеннее, чем теперь. Так, например, Людвиг Росс, после путешествия по местам поселений древних народов Малой Азии, призывал немцев к колонизации Малой Азии. «Право европейских народов на такую колонизацию, — писал Росс, — то же самое, которое и раньше, со времени колоний финикийцев, греков и римлян, было единым правом на колонии: хорошее право сильного. Тот народ, который признает за собой физическое и моральное превосходство, вследствие численности или культуры, или по обеим причинам вместе, обосновывается у физически и морально более слабого народа или над ним, и если последний не хочет добровольно уступить или подчиниться, то его принуждают силой. Это — право колоний...»³⁸⁾

Таким образом, ознакомление с основными теориями древней колонизации в трудах буржуазных ученых приводит к выводу, что история греческой колонизации VIII—VI вв. до н. э. еще не написана и все основные проблемы остаются неразрешенными. Более того, мы приходим к выводу, что решение проблемы и не начиналось. Об этом красноречиво свидетельствует пренебрежение археологией, свойственное всем перечисленным историкам.

В «Введении в изучение греческой торговли с Италией, Сицилией и Францией в VIII и VII вв. до н. э.» Алан Блаквей справедливо заключает свою статью следующими словами: «Я назвал эту статью „Введением...". Моя цель была показать, что настоящее исследование греческой торговли, если не греческой экономической истории, не будет написано до тех пор, пока историки не отнесутся с полным и тщательным вниманием к археологическим показаниям. Я могу рассматривать как несчастье, что имеется явно растущая тенденция среди определенной школы историков Греции не только просто пренебрегать греческой археологией, но даже отрицать за ней какую-либо историческую ценность».³⁹⁾

И действительно, хотя некоторые историки любезно расшаркиваются перед археологией, но фактически не знают ни археологии, ни археологической литературы. А между тем, без серьезного знакомства с археологическим материалом нельзя решить не только проблемы греческой колонизации, но и многих других проблем греческой истории. И неслучайно [152] поэтому серьезную работу по исследованию вопросов колонизации начали археологи, и в первую очередь археологи и ученые Советского Союза.

Работы академика С. А. Жебелева,⁴⁰⁾ В. Ф. Гайдукевича, А. Н. Зографа, Т. Н. Книпович,⁴¹⁾ А. А. Иессена⁴²⁾ и Д. П. Калистова,⁴³⁾ посвященные, в основном, истории северного Причерноморья, выдвинули впервые в науке ряд положений, существенно важных и для новой постановки вопроса о греческой колонизации.

Во-первых, может считаться твердо установленным, что периоду собственно греческой колонизации предшествовал длительный доколонизационный период сношений греков с Причерноморьем. Такой же длительный предколонизационный период устанавливается сейчас и для западных колоний греков — в Сицилии и Италии.⁴⁴⁾

Во-вторых, что является особенно важным, греческие колонии могли возникнуть лишь тогда, когда местные племена, на территории которых возникли колонии, достигли уже соответствующего интересам взаимного обмена периода общественного развития.

В-третьих, колонизация греков являлась, таким образом, сложным двусторонним процессом, обусловленным определенным соотношением торгового и промышленного развития как греков, так и туземных племен. Это положение впервые было отчетливо сформулировано акад. С. А. Жебелевым: Боспор, Херсонес и Ольвия «без тесных связей с туземным населением не могли бы существовать, поскольку они были зависимы от него в значительной степени, по всем направлениям своей экономической жизни».⁴⁵⁾

В-четвертых, вопрос о культурном влиянии греков на местные племена, об их опять-таки односторонней цивилизующей роли, должен быть коренным образом пересмотрен.⁴⁶⁾

И, наконец, в-пятых, греческие колонии возникали на древнейших трассах торговых путей, проложенных племенами и народами, может быть, за тысячелетия до греков.⁴⁷⁾

Совершенно ясно, что, обращаясь вновь к вопросам греческой колонизации, после этих выводов, мы не можем уже «с ловкостью фокусника оперировать той или иной цитатой Геродота, Фукидида, Сенеки или Цицерона, чтобы тем самым сразу отмахнуться, спрятавшись за древний авторитет, от подлинного исследования данной проблемы».⁴⁸⁾

Греческая колонизация была прежде всего выражением определенного этапа развития классового рабовладельческого строя, когда состояние производительных сил и производственных [153] отношений тех или других полисов сделало возможным, и более того — необходимым, установление регулярных связей в первую очередь с более близким средиземноморским, а затем и с черноморским районами. Поэтому нельзя смешивать и рассматривать как однородные явления и переселение греческих племен в районы Эгейского моря и Малой Азии,⁴⁹⁾ и колонизационную деятельность средневековых Генуи и Венеции, и колониальную экспансию империализма.

Колонизация была выражением того этапа общественного развития греческих государств, когда в основных чертах закончилось формирование рабовладельческого полиса со всеми присущими ему чертами.

В истории древних государств (Ассирии, Египта, Финикии, Греции, Рима) колонизационная экспансия является характерным и составным элементом развития рабовладельческого строя. Однако на разных этапах развития колонизация принимает различные и своеобразные формы, соответственно своеобразию исторического пути данного, отдельно взятого, рабовладельческого государства.

Развитие за счет периферии характерно для всех рабовладельческих обществ. Прежде всего, оно обусловлено необходимостью (при развитом рабовладении) приобретать рабов вне территории своего полиса, а на определенной стадии развития греческих полисов — и вне Греции.

Совершенно очевидно, что до тех пор, пока в греческих полисах путем нерегулярного торгового обмена и пиратства не скопились достаточно большие группы привозных рабов, до тех пор пока рабство-должничество оставалось главной базой развития рабовладения, до тех пор не могла начаться колонизационная экспансия. Иначе говоря — сисахфия Солона и следующее за ней торгово-промышленное развитие Афин могли совершиться только на прочной базе иноплеменного рабовладения.

В этот период во всех экономически передовых государственных общинах мы видим примерно одну и ту же картину — роста городской жизни, скопления населения в городах. Донесенное нам из истории сведение о том, что тиран Периандр запретил переселение из страны в город, свидетельствует об ускоренном росте городской жизни в Коринфе.⁵⁰⁾ И на Родосе мы ясно видим выделение трех городских центров с распределенной между ними сельской территорией острова.⁵¹⁾ Таким образом, мы встречаемся здесь с уже совершившимся разделением города и деревни.

«Противоположность между городом и деревней, — писал [154] Маркс, — начинается вместе с переходом от варварства к цивилизации, от племенного строя к государству... и тянется через всю историю цивилизации до нашего времени».⁵²⁾

В античных городах, в связи с ростом привозного рабства, уже широко развивалась частная собственность, в то время как на сельских территориях еще преобладала собственность семейно-родовая; в городах скоплялись уже торговые, ремесленные и просто паразитические элементы, скоплялись рабы и наемники, обезземеленное крестьянство, покинувшее насиженные места. Здесь-то и возникала в первую очередь необходимость торговой связи с периферией, нужда в рабах, в сырье и в привозном хлебе.

И если в сельских районах родовая знать по-прежнему занимала господствующее положение, то в городах возникли уже новые силы, заинтересованные в развитии внешних сношений и в большей демократизации пронизанного родовыми традициями социального строя.

Это соотношение между городом и сельской территорией можно проиллюстрировать и на дошедшем до нас свидетельстве о родосско-книдских выходцах на Липарских островах. Первоначально, согласно Диодору, здесь происходил передел земли, но очень скоро о. Липара, на территории которого был город, перешел в частную собственность горожан; однако в сельских районах, на соседних с Липарой островах, была сохранена общинная форма собственности.⁵³⁾

Поэтому, когда мы говорим о греческой колонизации, мы не должны, подобно буржуазным историкам, за Тенеей терять из виду Коринф или говорить только о Коринфе, забывая Тенею.

Несомненно, что эта растущая противоположность полиса и его сельской территории возникала в процессе классовой борьбы.

Помимо хорошо известного нам по ранней истории Афин роста земельного неравенства и сосредоточения основных земельных площадей в руках родовитой знати нарастало сопротивление и новых торгово-полисных рабовладельческих элементов, заинтересованных в ввозе рабов, хлеба, продуктов питания и сырья; эта борьба принимала политические формы и велась за изменение конституции полиса, т. е, новый торгово-ремесленный слой боролся с родовой знатью и с родовыми устоями жизни.

Отсюда становится понятной неразрывная связь ранней колонизации с классовой борьбой. Последняя и являлась одной из важнейших причин основания ряда колоний.⁵⁴⁾ [155]

Мы знаем, например, что родосская колонизация в Акрагант (совместно с Гелой, около 580 г. до н. э.)⁵⁵⁾ и родосско-книдская колонизация в Лилибей⁵⁶⁾ сопровождалась ожесточенной классовой борьбой, связанной, по-видимому, с приходом к власти линдийского тирана Клеобула и демократизацией полисного строя. Знатный землевладельческий род предков Ферона, возглавлявший побежденную аристократическую группировку, бежал в Акрагант.

Однако и в этом случае направление колонизационного пути было предопределено заранее и внедрение родосских элементов в Акраганте соответствовало интересам метрополии в целом, а не только интересам побежденного знатного рода. Таким образом, самый факт колонизации Акраганта был не только результатом борьбы партий, но и результатом развития самого полиса.

О росте привозного рабства в рассматриваемый период красноречиво говорят сведения об увеличении количества рабов в Коринфе и Эгине⁵⁷⁾ и превращении Хиоса уже в VI в. до н. э. в первый общегреческий рабский рынок.⁵⁸⁾

Порожденная развитием рабовладения колонизация стимулировала дальнейший рост иноземного рабства в Греции. Военные столкновения с туземцами уже с первых же моментов основания новой колонии обеспечивали невольниками и колонистов и метрополию. С момента заселения до момента устойчивой организации полисной жизни наиболее доступным товаром в обмене с метрополией был раб и уже позднее — хлеб, рыба, продукты питания, строительное сырье и, наконец, собственная ремесленная продукция.

Однако полис не был изолированным и полностью замкнутым в себе организмом. На внутреннюю жизнь полиса и на его внешнюю политику воздействовала и международная обстановка.

Военная экспансия Ассирии на запад, завоевание Саргоном Кипра в конце VIII в. до н. э. и оттеснение финикийцев к востоку были главнейшими политическими событиями этого времени.

Новая политика саисского Египта, а также борьба Египта, Ассирии и Лидии против мидян становится важным фактором в жизни греческих городов; привлечение наемников в Египет, узаконенное Псаметихом, также втягивало юго-восточные греческие районы в орбиту международных связей.

О напряженной политической жизни греческих полисов свидетельствует и Лелантинская война, начавшаяся, по-видимому, в самом конце VIII в. до н. э.⁵⁹⁾ Борьба Эретрии с [156] Халкидой превратилась в общеполисную войну всех передовых государств: в нее на стороне Эретрии были втянуты Милет, Хиос и Мегара, на стороне Халкиды — Самос и Коринф. Несомненно, что вражда между Милетом и Самосом, Милетом и Коринфом не могла бы возникнуть, если бы они оставались аграрными; противоречия и столкновения между полисами могли возникнуть только в сфере внешней политики.⁶⁰⁾ Именно потому, что между полисами не было внутренней экономической связи, что экономическое развитие одного полиса всегда происходило в ущерб экономическому развитию другого, история Греции с раннего времени осложнена бесконечными политическими конфликтами и вытекавшими из них беспрерывными военными столкновениями. Экономическое развитие полиса в условиях рабовладельческой формации связано с его внешней экспансией, отсюда и постоянная вражда соседних полисов друг с другом и образование временных и неустойчивых объединений враждебных и дружественных полисов. Такая постановка вопроса в корне расходится с концепциями буржуазных ученых: последние, считая греческое общество VIII—VII вв. до н. э. «феодальным», не вкладывая определенного смысла и в это понятие, блуждают между двумя соснами, споря о том, торговля ли породила колонизацию или колонизация — торговлю.

Экспансия началась до колонизации. До колонизации начались и спорадические меновые отношения греков с районами будущих колоний. Случалось, что и греческие пираты захватывали на время туземное население в свои руки, как это было в Занкле (Сицилия). Однако эти спорадические и недолговечные захваты не были еще колонизацией. От Занклы до Мессины лежал еще долгий путь рождения полиса.

В этот период пиратство и торговый обмен были тесно связаны друг с другом. В «Дигестах» сохранился древний закон, приписываемый Солону:

«...если народ или члены фратрии, или (по конъектуре Гвардуччи) совместно совершающие жреческие обряды, или совместно хоронящие, или члены фиаса, или моряки, или отправляющиеся на добычу, или на торговлю (по конъектуре Санктиса и Гвардуччи: η ναυται η επι λείαν... οιχόμενοι η εις εμποριαν) договорятся о чем-нибудь между собой, — тому иметь силу, если не запрещают этого общественные постановления».⁶¹⁾

В приведенном постановлении, древность которого теперь не оспаривается, интересно не только то, что пиратство и торговля поставлены рядом, как полноправные формы [157] приобретения богатства,⁶²⁾ но и то, что в земледельческой тогда Аттике уже имелись три группы: моряки, пираты и купцы. С этим согласуется и сообщение Геродота о χάλκεοι ανδρες κατα ληίην εκπλώσαντες,⁶³⁾ о тех «окованных в медь» людях, которые встретились с Псаметихом на берегах Египта.

Существование в рамках одного полиса трех категорий — моряков, пиратов и купцов — свидетельствует и о развитии мореплавания и о развитии торговли, как формы сношений более высокой, чем нерегулярные пиратские набеги.

До тех пор, пока пиратство было преобладающим, не могла возникнуть колонизация; самая потребность, не ограничиваясь набегами, основывать колонии свидетельствует о том, что в данных греческих метрополиях пиратство уступило первое место торговле.

Ни один из городов ни этого, ни более позднего периода не являлся только торговой факторией. В литературе уже отмечалась существенная разница греческих и финикийских факторий:⁶⁴⁾ греки врастали в землю (отсюда и устойчивость их колоний), в то время как многие финикийские фактории были связаны с районом колонизации лишь интересами сбыта и прибыли и потому могли легко возникать и исчезать.

Нельзя в то же время совершенно игнорировать тот факт, как это делает Хазебрек, что все греческие колонии возникли вблизи моря и, большей частью, на месте удобных якорных стоянок. Хазебрек объясняет это случайностью или привычкой жить у моря.⁶⁵⁾ Но такая закономерность «случая» и «привычки» совершенно неправдоподобна. «Страбон, — восклицает Хазебрек, — рассказывает, что в Кумах, италийской колонии халкидян, утверждали, будто ее жители только через 300 лет заметили, что их город лежит у моря».⁶⁶⁾

Во-первых, чтобы быть точными, следует сказать, что утверждение Страбона гораздо менее категорично, чем Хазебрека. Страбон пишет «...как рассказывают некоторые»,⁶⁷⁾ а эта оговорка уже бросает тень на достоверность информации этих ενιοι.

Археологический материал свидетельствует об обратном: распространение греческой геометрической керамики во второй половине VIII в. в районе Лациума и южной Этрурии⁶⁸⁾ свидетельствует не только о меновых сношениях Кум с этими районами, но и о пользовании гаванью, ибо вряд ли кто-нибудь может предположить, что керамика из Греции в Кумы перевозилась по суше.

Гораздо правильнее думал Гиршфельд,⁶⁹⁾ что предварительный [158] и тщательный выбор места для поселения характерен для всех греческих колоний.

Три основных требования (которые, по Гиршфельду, нарастали последовательно) предъявлялись к новому поселению: место должно быть надежным для защиты и хорошо укрепленным; место должно быть возможно более благоприятным для обмена; место должно быть удобным для жизни.⁷⁰⁾ Предварительный выбор места поселения зависел, однако, еще от одного условия — от общего направления торговых путей города-метрополии.

Можно ли полагать, как это вытекает из утверждений сторонников аграрной теории колонизации, что случайно собранные толпы авантюристов, искателей приключений, пиратов и обезземеленных крестьян определили в дальнейшем основные магистрали торговых путей и направление торговой экспансии своих метрополий? Что толпа полисных отщепенцев или, как утверждает Майрс, направление ветра — определило в дальнейшем западную ориентацию Коринфа и северо-восточную Милета?⁷¹⁾

Нелепость этих утверждений вполне очевидна. Колонии греков возникали по трассам древних догреческих морских путей. И колонизация восточной Сицилии греками не была стихийной, не объяснялась только тем, что климат Сицилии схож с климатом Греции. В заселении острова играли роль и его плодородие и борьба за торговые пути с финикийцами, ибо колонизация Сицилии велась одновременно — с востока греками, с запада — финикийцами.

В этом отношении Курциус был прав. «Основание города, — писал он, — является, вернее всего, окончанием длительной работы времени, в течение которого основывается обмен племен и рассыпается посев, итогом, который удается лишь в наиболее благоприятном случае. ‘Η πόλις ου των τυχόντων, — говорит Аристотель, т. е. не первые попавшиеся были в состоянии создать общину; не из толпы авантюристов возникает гражданство».⁷²⁾

Колонизация являлась двусторонним процессом, и в тех районах, где население не было подготовлено своим внутренним развитием к обмену с греками, колонии этих последних не могли существовать. Само собой разумеется, что и греки должны были представлять из себя общину, способную к активному обмену, иначе не могла бы возникнуть их колония.⁷³⁾

Несомненно и то, что в период неразвитых торговых сношений и отсутствия денежного обращения не могло возникать и [159] факторий только торгового типа, колоний, не связанных с землевладением.

Помимо того, что слой купцов и ремесленников никогда не был столь многочисленным, чтобы основать своими силами колонию, нельзя забывать, что этот торговый элемент не мог бы и обеспечить ее устойчивости, ибо интересы торговли, при стихийном характере торговых отношений, не могли быть связаны навсегда с каким-либо определенным районом обмена.

Поэтому привлечение малоземельного и обезземеленного крестьянства, заинтересованного только в обладании земельными наделами, составляло главное условие, без соблюдения которого не могла быть успешно осуществлена ни одна колонизация. Этим обеспечивалась не только стабильность колонии, но и увеличивалась численность поселенцев, что было чрезвычайно важным для самого осуществления колонизации.

И если нам указывают, что даже в таких государствах, как Коринф, колонизация носила аграрный характер, что в число коринфских колонистов входило крестьянское население незатронутой торговым развитием деревушки Тенеи, то это, с нашей точки зрения, вполне закономерно и отнюдь не противоречит общей торговой экспансии коринфского полиса.

Напомним также, что перед отплытием в Сицилию в Коринфе широко пропагандировалась предстоящая колонизация Сиракуз, что жители той же Тенеи привлекались к участию обещанием плодородных земельных наделов. Инициатива исходила из полиса, но достаточно крепкий численный состав боеспособных колонистов должны были дать сельские районы.

Колония не могла быть малочисленной, ибо колонистам приходилось считаться с возможностью военных столкновений и в пути, и в месте высадки, и в месте поселения. Уже Дистервег, отмечая эту необходимость, брал для аналогии численность колонистов во времена Геродота и Фукидида: 4000 афинских клерухов были посланы, по Геродоту, в землю гипербореев; 10000 воинов, по Фукидиду, Афины послали для основания колонии во Фракии.⁷⁴⁾ Таким образом, колонизация требовала определенной количественной нормы. Поэтому для основания всех известных нам колоний, начиная с древнейших Кум, требовалась предварительная подготовка.

Колонизация, как правило, исходила из городов, обладавших хорошей гаванью и, одновременно, крепкими внутриматериковыми связями (Халкида, Коринф, Мегара), обеспечивавшими поставку колонистов. Эти города становились своего рода переселенческими центрами, принимавшими и отправлявшими колонистов;⁷⁵⁾ и не случайно традиция сохраняет воспоминания [160] об объединенных усилиях двух, а иногда и трех полисов для основания одной колонии.⁷⁶⁾

Несомненно, что и Милет не мог бы основать своими силами даже десяти из приписываемых ему 75 колоний. Возможно, что соображения проф. М. И. Максимовой о том, что милетяне перехватили многие из фокейских колоний, вполне правильны. В основании Сиракуз, кроме коринфян, участвовали аркадяне и элейцы; в основании Леонтин — куманцы, халкидяне и позже мессенцы.

Картина бедственного положения греков будто бы «задыхавшихся от перенаселенности», заметно бледнеет, как только мы переходим от отвлеченных рассуждений к рассмотрению действительного положения вещей.

Итак, для основания даже одной колонии, город не мог обойтись только своими людскими ресурсами.⁷⁷⁾

Нужно особо отметить и неоднородный социальный состав колонистов: здесь и родовая знать, обычно возглавлявшая партию переселенцев, и жречество, и купцы, и ремесленники, малоземельное крестьянство и политические эмигранты, лишившиеся собственности на родине. Поэтому нет никаких оснований предполагать, подобно буржуазным историкам, ссылающимся на «Одиссею»,⁷⁸⁾ что после осуществления колонизации все прибывшие колонисты получали равные наделы. Вероятнее всего, что ойкисты, жрецы и знать получали и лучшие и большие по размеру участки земли. Поэтому и классовая борьба начиналась в колониях с момента их основания; внутренние противоречия и социальные конфликты здесь, ввиду наличия разных полисных группировок и потока новых колонистов, были в тот период даже острее и сложнее, чем в метрополиях.

Греческие колонии возникали не только на трассах торговых морских путей, но большей частью и на сухопутных путях, связывавших материк с морем. Так у подножья гельского плато сходились дороги, ведущие внутрь Сицилии, в районы сикулов и сиканов: киликийские Солы были связаны сухопутными путями с киликийскими воротами, откуда шел знаменитый в древности и единственный путь, соединявший киликийское побережье Средиземного моря с черноморским побережьем Малой Азии. Таким образом Солы были связаны с Амисой, которая в свою очередь соединялась, кроме морского, и сухопутным путем с Синопом.⁷⁹⁾

В ранних карийских владениях Родоса Идима, на берегу Керамического залива, и более удаленный от моря Калинд находились на сухопутной трассе, связывающей приморскую [161] Крию с Алабандой и оттуда — через Траллы — с сухопутной древней дорогой в глубь Азии.⁸⁰⁾

Ту же картину восстанавливают для придунайских колоний С. А. Семенов-Зусер и для причерноморских Т. Н. Книпович и А. А. Иессен.⁸¹⁾

Это положение колоний у выхода к морю и у входа внутрь страны исключает всякую возможность «случайности» или «привычки», о которых рассуждает Хазебрек. Совершенно очевидно, что для экономического процветания колонии требовалась оживленная меновая торговля с окружающими племенами, откуда греки получали сырье и рабов в обмен на дорогие вазы, металлические изделия, керамику, масло и вино.

В сикуло-сиканских погребениях внутренней Сицилии, кроме импортной греческой архаической керамики, налицо не только местная керамика, подражающая греческой, но, что очень интересно, и местная керамика, расписанная греками;⁸²⁾ это свидетельствует о приспособлении колонистов к туземному спросу, т. е. о крайней их активности в развитии меновой торговли с туземцами.

Исключением из приведенного правила среди родосских колоний была лишь Фаселида, но она была предназначена в основном для военного контроля над торговым морским путем.⁸³⁾

Таким образом, наряду с обычным типом аграрно-торговых колоний уже в этот ранний период возникали колонии-крепости, жители которых хотя и занимались транзитной торговлей и земледелием, но, одновременно, представляли собой боеспособный коллектив, предназначенный для охраны торговых путей и борьбы с пиратами. Особенно характерен тип колоний-крепостей в карийских владениях Родоса. Каждый из родосских городов представлял здесь мощное оборонительное сооружение, господствующее и над входами в многочисленные бухты и заливы малоазийского побережья и над сухопутными подступами к ним. Судя по надписи из Тимна (начало V в. до н. э.),⁸⁴⁾ в городах было сосредоточено большое количество наемников, состоявших на службе и у государства и у частных лиц. Все карийские прибрежные города Родоса преследовали определенную цель — создание зоны безопасности вокруг острова.

Свидетельство Страбона о далеких плаваниях родосцев «для спасения людей»⁸⁵⁾ — отражение древней традиции о борьбе родосского флота с пиратами. Вопрос об охране торговых путей в описываемый период до сих пор не был поставлен, а между тем, исследование этой проблемы в значительной [162] степени решит спор о первоначальном характере древних колоний.

В особую группу следует выделить известные нам две греческие колонии в Египте — Дафны и Навкратис. Дафны — первая греческая колония, составленная из наемников, принятых на службу во второй половине VIII в. до н. э. Псаметихом. Превращение греческих пиратских дружин в военных колонистов первоначально произошло не по инициативе полисов, но как только греко-карийские наемники стали органическим и необходимым элементом армии саисских фараонов, поставка наемников в Египет стала немаловажной статьей дохода отдельных греческих полисов и в первую очередь Родоса. Подтверждение этому — элефантинская колония наемников в Египте и многочисленность греческого войска на службе у фараонов (до 30000 при Априесе).⁸⁶⁾

Как кажется, основание милетянами «Милетской крепости» в районе Навкратиса свидетельствует о попытке Милета, по примеру Родоса и в противовес ему, обосноваться в Египте. Вторжение милетян в дельту Нила не было мирным. По Страбону, милетяне обосновались здесь после победы над Инаром при Киаксаре. Милет, воевавший с союзной Египту Лидией, был в это время враждебен Египту.

Вопреки общераспространенному мнению о том, что обоснование милетян в Навкратисе было началом милетской талассократии,⁸⁷⁾ я считаю, что именно в Навкратисе, с момента возникновения возглавленного родосцами эллениона, милетские связи с Египтом при Амасисе были сведены до минимума и, более того, что именно после этого поражения торговая экспансия милетян обратилась к Понту в поисках новых рабских и хлебных рынков.

Не нужно забывать, как это делают многие исследователи и прежде всего Хазебрек, дающий совершенно искаженное представление о Навкратисе, что последний не был колонией обычного типа.⁸⁸⁾

Долгое время греки сохраняли гражданство своих городов, не образуя единой «навкратийской» гражданской общины. Они селились здесь как бы отдельными кварталами со своими простатами и проксенами. Но все они — и наемники, и гражданское население — были подчинены египетским властям: наемники — египетскому полководцу, гражданское население — «надзирателю за иноземцами». Несомненно, что и вывоз египетского сырья контролировался сверху. Эта организация контроля и надзора предоставляла Египту большие возможности поощрения отдельных полисов. [163]

Ведущая роль Родоса в жизни Навкратиса вряд ли теперь может серьезно оспариваться. Материал родосских некрополей и материал Навкратиса обнаруживает большое сходство. Среди археологов роль Родоса как распространителя и, вероятно, производителя египтизированных скарабеев и псевдоегипетского фаянса уже не подвергается сомнению. Характерно и то, что оба найденных эпиграфических памятника, связанных с Навкратисом, родосские.

Вспомним также, что дары Амасиса Самосу и Родосу (Линду) подчеркивали враждебность его к Милету, ибо Самос был с давних времен врагом Милета, а Родос, как свидетельствует керамика и в родосских некрополях и в самосском герайоне, и наличие самосско-родосской группы фикеллюра, был также с давнего времени в оживленных сношениях с Самосом.

Мы должны напомнить, что в этот период еще не существовало севернопричерноморского рынка. Исследования Т. Н. Книпович и А. А. Иессена показывают, что только во второй половине VII в. до н. э. греческие колонисты оседают на Березани и только во второй половине VI в. возникают греческие колонии в Северном Причерноморье.⁸⁹⁾

Хлебные рынки Сицилии и Южной Италии находились в зоне влияния других городов (правда, Милет завязал дружественные сношения с Сибарисом и, во времена коринфской тирании, с Коринфом, но вряд ли один Сибарис мог предоставить широкие возможности милетскому влиянию в Италии); на хлебном рынке Египта, имевшем для греков большее значение, чем западные рынки, преобладали родосцы при активном участии Самоса и Хиоса. Отсюда становится понятным рост милетской колонизации лишь в черноморском направлении.

Однако и на Березани в первый период сталкивались интересы Родоса и Милета. Родосские скарабеи, найденные на Березани, египетская алебастровая ваза, аналогичная найденным в Камире и Навкратисе, навкратийский кубок, аналогичный родосским киликам, родосские энохои, — все это несомненно свидетельствует об активном родосском участии в колонизации Березани.⁹⁰⁾ Наступление Персии и потеря родосцами независимости в первой половине VI в. до н. э. прервали надолго торговую активность родосцев и освободили путь в Причерноморье милетскому влиянию, которое еще более усилилось после переселения фокеян на запад. Если бы не было этих двух ударов по Родосу и Фокее, может быть, [164] мы и вообще не могли бы говорить о черноморской талассократии милетян.

Говоря о торговой активности греческих городов в этот период, об их конкуренции и борьбе за торговые пути, нельзя ни на минуту забывать, что торговля VIII—VII вв. до н. э. была натуральной и имела место еще до распространения денег.

Вся ранняя колонизационная деятельность греческих городов падает на время, когда метрополии еще не чеканили собственной монеты, ибо наиболее ранний чекан монеты в Греции относится к половине VII в. до н. э.⁹¹⁾

Как показывают нумизматические исследования Эванса и Гарднера, археологические находки Орси в Геле и Петри в Навкратисе, в этот период была в ходу уже довольно развитая система весовых единиц, особенно весовых единиц в бронзе.⁹²⁾

Предположение А. А. Иессена о ввозе в Днестро-Днепровские районы Причерноморья не готовых «импортных» бронзовых изделий, но «полуфабриката — металла в слитках»,⁹³⁾ как раз, вероятно, и подтверждает распространение весовых единиц разнообразного размера в качестве единиц обмена. Во внутреннем обмене с Сицилией бронзовые весовые единицы удержались и после распространения денежного чекана.

Для ранних купцов, отправляющихся с грузом из метрополии на периферию, наличие денег не представляло особой важности, ибо обмен с туземными племенами и в дальнейшем, в большинстве случаев, оставался, в основном, натуральным.⁹⁴⁾

Чекан денег, как нам кажется, первоначально имел гораздо большее значение для межполисной торговли, чем для обмена колоний и полисных купцов с туземцами.

Для такого обмена необходимо было иметь достаточное количество избыточной продукции; значительное развитие керамики ориентализирующего стиля, наличие, наряду с этим, керамики, воспроизводящей геометрическую технику орнаментации, свидетельствует о высоком развитии ремесленного производства, работавшего на вывоз. Родос, бывший не только одним из центров керамического производства, но и металлообрабатывающего, устанавливает тесные торговые связи с Критом и Кипром, богатыми месторождениями металла.

Возникновение на Родосе производства египтизированных скарабеев также говорит об активности родосских мастерских, работавших на вывоз. [165]

Таким образом, развитие колонизации способствовало дальнейшему росту городов, все более и более втягивающихся в орбиту широких средиземноморских торговых связей.

Обмен между колониями и метрополиями усиливает обмен между городами; широкое распространение в архаический период коринфской, родосской, самосской, родосско-милетской керамики в греческих полисах, а также замечательный денежный клад, обнаруженный на Санторине,⁹⁵⁾ — все это показывает рост междуполисной торговли. Далеко не всегда теперь один полис может удовлетворить потребности своих колоний. Несомненно, что в этот период практиковалась и скупка купцами одних полисов изделий и сырья в других полисах. Милет не мог бы удовлетворить только собственной керамической продукцией нужды своих колоний. Отдельные и наиболее активные греческие города берут на себя функции распространителей избыточного продукта других городов. Отсюда становится понятным и столь быстрый переход всех основных греческих городов на чекан собственной монеты (с половины VII до половины VI в. до н. э.).

Мы чрезвычайно мало знаем о конституции первоначальных колоний. Удаленные от метрополии на большие для того времени расстояния и общающиеся с ней только в месяцы, благоприятные для каботажного плавания, эти колонии образовывали самостоятельные полисы, конституция которых подражала, в основном, конституции метрополии. Но поскольку в одной и той же колонки участвовали иногда несколько городов, то, вероятно, при создании фил и фратрий, должностных коллегий, государственного аппарата и культов заимствовались отдельные черты, перенесенные из разных метрополий.⁹⁶⁾

По-видимому, уже в VI в. становится необходимой санкция дельфийского оракула на основание колоний; эта санкция, конечно, могла быть получена и после основания колонии.⁹⁷⁾

По свидетельству схолиаста Фукидида, существовал обычай перевозить в колонию и жрецов полиса и священный огонь гражданской общины.⁹⁸⁾ Колония продолжала участвовать и в наиболее торжественных религиозных празднествах: метрополии, посылая туда своих представителей — феоров.⁹⁹⁾

Кроме того, как это впервые установил Дистервег,¹⁰⁰⁾ колония не должна была вступать в войну с метрополией. Для обеспечения постоянной торговой связи это являлось чрезвычайно важным, хотя в более поздний период далеко не всегда соблюдалось.

Перенесение в колонию основных установлений, традиций [166] и обрядов было не только следствием, как это обычно полагают, морального и духовного единства колонистов со своими согражданами,¹⁰¹⁾ но и политически важным актом: колония получала, таким образом, возможность поддержки со стороны метрополии в случае внешней военной опасности и внутренних затруднений. Кроме того, было чрезвычайно важно и для граждан колонии чувствовать себя по-прежнему тесно связанными с метрополией, ибо по возвращении в метрополию на постоянное жительство бывший колонист восстанавливался в гражданстве.

Эта система связи, таким образом, не только создавала благоприятные перспективы торгового обмена, но и облегчала успех колонизации, ибо каждый, отправляясь в колонию, не терял ни своих связей, ни своих прав на гражданство в покидаемой метрополии.

Вполне возможно, что в конкретных случаях сношений отдельных метрополий со своими колониями были черты своеобразия, что численный перевес в отдельных колониях политических эмигрантов мог приводить, особенно на первых порах, к временному отрыву колонии от метрополии; могли возникать и более тесные политические союзы, как, например, союз Фаселиды с ливийскими колониями Родоса и с родосскими метрополиями; может быть, и в колониях продолжалась та же линия вражды и дружбы отдельных метрополий и конкуренция, аналогичная конкуренции между дорийским шестиградием и ионийским объединением.

Таким образом, греческая колонизационная экспансия представляла чрезвычайно сложное сочетание и разных социальных сил и разных социально-экономических условий, часто противоречивых, но тесно взаимосвязанных и приводящих к одному результату — к развитию внешней экспансии рабовладельческого полиса.

Колонизационная экспансия греков являлась необходимой стадией развития греческого рабовладельческого строя, именно той стадией развития, когда на базе внутреннего порабощения своих сограждан, на базе примитивного рабовладения возникал полисный строй, основанный на привозном рабстве.

Возникновение развитой формы рабовладения уже предполагает более высокую форму разделения труда и менового обмена. Одним из первых товаров в этом меновом обмене стал раб. «Едва люди начали менять, — говорит Энгельс, — как уже они сами стали предметами обмена. Действительный залог превратился в страдательный, — хотели того люди или нет».¹⁰²⁾ [167]

И поскольку колонизационная экспансия греков была в первую очередь экспансией развивающегося рабовладельческого строя, постольку, пока существовало рабовладение, существовала и необходимость не только в сырье, в строительном материале и в металлах, но и в постоянном притоке извне новых рабов.

Однако самые формы колонизации принимали разный характер в зависимости от состояния производительных сил полиса.

Колонизация греков в VIII—VI вв. до н. э. происходила в период формирования и роста рабовладельческих полисов. Поэтому для греческих колоний того периода характерна политическая автономность новых поселений с ярко выраженным полисным строем. Аграрно-торговый характер поселений связан, прежде всего, с аграрно-торговым характером самих метрополий; носителем колонизации был торгово-ремесленный слой городов; необходимый контингент колонистов поставляли сельские районы.

Колонизационная политика греческих полисов периода их расцвета (Коринф при Кипселидах, Афины в V в. до н. э.) приближались к форме военной экспансии — с выводом клерухий и военным контролем над колонизуемыми районами. Здесь мы видим в микрокосме то, что в римской республике примет уже огромные масштабы. Отсутствие общеэкономических связей и интересов ведет при рабовладельческой системе к установлению связей политических, к осуществлению политического насилия.

Колонизационная экспансия греков в IV и в первой половине III в. до н. э. имеет место в условиях кризиса полисной жизни. Поэтому греческая колонизация теснейшим образом связана с возникновением крупных эллинистических монархий, опирающихся на греческих землевладельцев и наемников, объединенных в полисах.

Это качественное отличие форм колонизации как нельзя лучше свидетельствует о том, что экспансия присуща рабовладельческому строю во все периоды его существования и, таким образом, зависит не от внешних случайных причин и обстоятельств, но от того или иного этапа развития рабовладения в каждом отдельном полисном государстве.

С этой точки зрения ярче выступает примитивность и ненаучность буржуазно-исторических концепций о причинах греческой колонизационной экспансии.

Специальное изучение вопросов родосской колонизация позволило выдвинуть ряд общих положений, конечно, пока [168] лишь в порядке постановки вопроса. Окончательное разрешение этой проблемы зависит в дальнейшем от объединенных усилий творческого коллектива историков и археологов, на базе марксистско-ленинской методологии.

¹⁾ Ср.: Новая история колониальных и зависимых стран, I, 1940, стр. 24.

²⁾ Из немецких ученых о колонизации в XVIII в. писал лишь известный филолог Гейне: Chr. G. Heyne. De veterum coloniarum iure eiusque caussis. Opuscula academica, I, Göttingen, 1785, стр. 292.

³⁾ L. A. de Воugainville. History of the Colonisation of the free States of Antiquity, applied to the present Contest between G. B. and her American Colonies, 1777.

⁴⁾ Работа вышла анонимно: (Saint Croix). De l'état et du sort des colonies des anciens peuples. Philadelphie, 1779.

⁵⁾ D. Raoul-Rосhelle. Histoire critique de l'établissement des colonies grecques, I-IV, Paris, 1814—1815.

⁶⁾ Raoul-Rосhelle, I, стр. 2 сл., 15.

⁷⁾ Там же, стр. 16 сл.

⁸⁾ Там же, стр. 33.

⁹⁾ Там же, стр. 27 сл.

¹⁰⁾ Е. Curtius. Die Griechen als Meister d. Colonisation. Rede z. Geburtsfeste d. Kaisers. u. Königs Fr. W. Universität. Berlin, 1883, стр. 6-7. — Он же. Die Griechen in der Diaspora. SB Preuss. Akad. d. Wissenschaft zu Berlin, XLIII, 1882, стр. 953. Здесь, между прочим, автор сравнивает греческий элленион в Навкратисе не более не менее, как с ганзейским союзом Балтики! Ср. также: S. Р. Lampros. De conditorum coloniarum Graecarum indole praemiisque et honoribus. Leipzig, 1873 (диссертация), стр. 10 сл.

¹¹⁾ Ср.: Curtius, Griechen als Meister d. Colonis., стр. 7. — Он же, Griechische Geschichte, I, 6-е изд., Berlin, 1887, стр. 398, 448.

¹²⁾ Curtius, Griech. Geschichte, стр. 540.

¹³⁾ Там же, стр. 456.

¹⁴⁾ Там же, стр. 449. — Ed. Meyer, Geschichle d. Alterthums, II, Stuttgart, 1893, стр. 440. E. Sресk. Handelgeschichie d. Alterth., II, Leipzig, 1901, стр. 166. — Fr. Ratzel. Politische Geographie oder die Geographie d. Staaten, d. Verkehres u. d. Krieges. 2-е изд., München-Berlin, 1903, стр. 129 сл., 151 (со ссылкой на Курциуса). — Н. Swoboda. Griechische Geschichte. 3-е изд., Leipzig, 1911, стр. 27. — Р. Gardner. А History of ancient Coinage, 700—300 В. С., Oxford, 1918, стр. 3. — Fr. Bilabel. Die ionische Colonisation. Philologus, Supplb. XIV, Leipzig, 1920, стр. 3. [298] G. Busolt. Griechische Staatskunde, I, München, 1920, стр. 174. — A. Trever. The Intimate Relation between Economic and Political Conditions in History, as illustrated in ancient Megara, Classical Philology, XX, 1925, стр. 118. — К. J. Beloch. Griechische Geschichte, I, 1 (2-е изд.), Strassburg, 1912, стр. 230. — W. K. Prentice. The fall of Aristocracies and the Emancipation of men's minds, AJA, XXX, 1926, стр. 81 сл. — Н. Berve, Griechische Geschichie, 1, Freiburg im Breisgau, 1931, стр. 110.

¹⁵⁾ Ed. Meyer, Gesch. Alterth., II, стр. 440; то же и К. Pohlmann. Grundriss d. Griechischen Geschichte, 1909, стр. 47.

¹⁶⁾ Belосh, Griech. Gesch., I, 1, стр. 231. Вопросы классовой борьбы в полисах обычно или оттеснены на второй план, или рассматриваются как следствие колонизации, или вообще не учитываются. Ср., например, порядок перечисления причин колонизации: Busoll, Griech. Staatsk., 1, стр. 174. Классовая борьба дана как одна из дополнительных причин, наряду с „социальным строем" знати, тираниями и войнами; характерно, что социальный строй знати и тирании даны как обособленные самостоятельные причины, ничем не связанные друг с другом. Главной причиной, однако, является перенаселение, выступающее как абсолютный фактор, не связанный с классовой борьбой и с процессом концентрации земель в руках знати. У Белоха (Beloch, там же стр. 230 сл.) о классовой борьбе, как о причине колонизации, также нет речи. Эд. Мейер (Ed. Meyer, там же, стр. 433) считает, что классовая борьба в Греции возникает лишь как следствие торговой колонизации, когда были нарушены старые патриархальные отношения между знатью и крестьянством, которое подобно французам после французской революции, превратилось в „третье сословие"! (стр. 555).

¹⁷⁾ Р. Guirand. La propriété foncière en Grèce jusqu'à la conquête romaine. 1893, Paris, стр. 81 сл.

¹⁸⁾ J. Toutain. L'éconoinie antique. Paris, 1927, стр. 32 сл.

¹⁹⁾ Arist., Pol. II.3.7. У Аристотеля речь идет не столько об избытке естественно возрастающего населения, сколько о предотвращении возможности безнаследных клеров, с одной стороны, и слишком большого количества наследников на один и тот же клер, с другой стороны. Аристотель подвергает критике теорию государства Платона и в этой связи рассматривает законы Фидона: земельный закон древнего законодателя направлен был к сохранению существовавшего порядка земельных отношений и к предотвращению как дальнейшего раздробления клеров, так и их концентрации.

²⁰⁾ Arist., Pol. II.9.7. Таким образом, в данном случае для тех же целей сохранения наделов употреблен закон об усыновлении: эти два закона Фидона и Филолая, по существу, представляют два пункта одного закона, по которому в случае многодетности бедняка устанавливается норма детей, а в случае бездетности — необходимость усыновления. И то и другое требуется для сохранения древнего земельного равенства, ибо, как говорит Аристотель, „бедность вносит раздор и преступление".

²¹⁾ Arist., Pol. II.6.13. Ср.: Beloch, Griech. Gesch., I, 1, стр. 230 и прим. Говоря о подкинутых детях, он отсылает читателя за примерами к работе Глотца: G. Glotz. Études sociales et juridiques sur l'Antiquité grecque. Paris, 1906, стр. 187 сл. Но основным материалом о „подкидышах" для Глотца служат афинские и римские трагедии и комедии, речи ораторов IV в. до н. э., Плутарх и Стобей. Поэтому не вполне ясно, на каком основании можно весь этот материал относить к предколонизационным временам, когда плотность населения должна была быть гораздо меньшей, чем, например, в Афинах V—IV вв. до н. э.

Ссылка на требование Гесиода иметь не более одного сына, [299] во-первых, относится к Беотии, не принимавшей участия в колонизации, а во-вторых, свидетельствует все о том же стремлении сохранить статус кво существовавших аграрных отношений.

²²⁾ Ср. Plut., Sol. 20.

²³⁾ Arist., Pol. II.6.11.

²⁴⁾ К. Маркс, Капитал (К.Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVII, 1937, стр. 577, прим. 15).

В одной из статей Маркса и Энгельса сказано:

„В древних государствах, в Греции и Риме, принудительная эмиграция, принимавшая форму периодического устройства колоний, составляла постоянное звено в общественной цепи. Вся система этих государств была построена на определенном ограничении количества народонаселения, которого нельзя было превысить, не подвергая опасности самого существования античной цивилизации. Но почему это так было? Потому, что им было совершенно неизвестно применение естественных наук к материальному производству. Только оставаясь в небольшом числе, они могли сохранить свою цивилизацию. В противном случае они стали бы жертвами того тяжелого физического труда, который тогда свободного гражданина превращал в раба. Недостаточное развитие производительных сил ставило граждан в зависимость от определенного количественного соотношения, которого нельзя было нарушать. Поэтому единственным выходом из положения была принудительная эмиграция. (К. Маркс и Ф.Энгельс, Сочинения, т. IX, стр. 278).

Однако, с нашей точки зрения, это замечание Маркса и Энгельса о „принудительной эмиграции" в древности нельзя рассматривать, как согласие с теорией абсолютного перенаселения. Из самого объяснения термина „принудительной эмиграции" как эмиграции, вызванной ростом крупного землевладения и концентрации земельной собственности, уже ясно, что Маркс и Энгельс считали одной из причин древней колонизации не абсолютное, но относительное перенаселение, т. е. сохранение той численной нормы коллектива частных собственников (ср. Немецкая идеология, Сочинения, т. IV, стр. 12), отношения собственности которых не угрожали распаду полиса.

Уже в 1844 г. Энгельс в статье „Очерки критики политической экономии" (Сочинения, т. II, стр. 311 и сл.), выступая с критикой теории абсолютного перенаселения Мальтуса, блестяще доказал, что всякий взрослый человек может производить больше, чем потребляет; последовательно развивая теорию Мальтуса, говорит Энгельс, мы должны были бы признать, что земля была уже перенаселена, когда существовал один только человек" (стр. 313).

Вся теория абсолютного перенаселения зиждется, как это доказал Маркс, на желании увековечить человеческое неравенство, как естественную, природную, от бога данную, категорию. Отсюда же возникало и бессмысленное утверждение об особенно быстром размножении бедноты (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVII, стр. 706-707 и прим. 87).

Беспощадно разоблачая эту вульгарную апологетику капитализма, Маркс писал: „Всякому особенному историческому способу производства в действительности свойственны свои особенные, имеющие исторический характер (разрядка моя, — К. К.) законы населения" (там же, стр. 694).

Рабовладельческий полис, вынужденный перед лицом рабов сохранять естественно возникшую форму ассоциации (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. IV, стр. 12), не мог бы существовать и развиваться в условиях резких имущественных контрастов; поэтому и частная собственность [300] в полисе подчинена интересам общинно-государственной собственности.

Поэтому-то всякому греческому полису свойственна политика внутреннего компромисса, основанного на борьбе за сохранение крепкой средней имущественной прослойки. Причина этого — неразвитость производительных сил античного общества, которая, по утверждению Энгельса, несовместима с наличием абсолютного избытка населения (ср: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. II, стр. 314).

Таким образом, полисная форма древнегреческого общества теснейшим образом связана со своим особенным, имеющим исторический характер, законом населения.

К сожалению, этот важнейший вопрос о законе населения, свойственном античному рабовладельческому обществу, в нашей исторической науке еще не поставлен.

²⁵⁾ Arist., Ath. Pol., 2.

²⁶⁾ Arist., Ath. Pol., 12.4. — Plut., Sol. 13.

²⁷⁾ Исходя иногда из разных предпосылок, на этой точке зрения стоят: Р. Guiraud. Propriété foncière, стр. 81 сл. — J. В. Bury. А History of Greece, 1,1902, London, стр. 89 (то же и в сокращенном издании 1924 г.). — J. Hatzfeld. Histoire de la Grèce ancienne. Paris, 1926, стр. 54. — Beloch. Griech. Gesch., I, 1, стр. 230 сл. — A. Jardé. The formation of the Greek people. London, 1926 (французское издание 1923 г.). — J. Hasebroeck. Staat und Handel in alten Griechenland. Tübingen, 1928, стр. 114. — Он же, Griechische Wirtschafts- und Gesellschafts Geschichte bis zur Perserzeit. Tübingen, 1931, стр. 109. — H. Michell. The econoraics of ancient Greece. Cambridge, 1940, стр. 224. Некоторое отличие представляет точка зрения Глотца (G. Glotz, Histoire grecque, I, Paris, 1925, стр. 155 сл.). Глотц считает, что „завоевание пахотной земли было для греков главным стимулом колониальной активности", но наряду с этим колонии основывались пиратами, наемниками, теми, кому не по душе было земледелие; таковы, по его мнению, Занклы, основанные „бродягами" (rôdeurs), Сиракузы, Кирена и большая часть черноморских колоний. Эта точка зрения — произвольна и не подтверждается материалом, ибо, как говорит Аристотель, «полис не образуется из случайных людей».

²⁸⁾ Ed. Meyer, Gesch. Alterth., II, стр. 440.

²⁹⁾ Jardé, Form. of the Greek people, стр. 173-174.

³⁰⁾ Bury, Hist. of Greece, 2-е изд., стр. 86.

³¹⁾ Michell, Economics ot anc. Greece, стр. 1.

³²⁾ Там же, стр. 217.

³³⁾ Hasebroeck. Staat u. Handel, стр. 114-115. — Он же, Griech Wirtsch. u. Gesellsch. Gesch., стр. 110-111, 145 сл.

³⁴⁾ Michell, Economics of anc. Greece, стр. 5-6.

³⁵⁾ Jardé. Form. of the Greek people, стр. 175.

³⁶⁾ Hatzfeld, Hist. de la Grèce, стр. 54.

³⁷⁾ Bilabel. Ionische Kolonisation, стр. 2. Приведенные примеры можно было бы и увеличить, но они все однородны.

³⁸⁾ Ross. Kleinasien u. Deutschand, стр. 181.

³⁹⁾ А. Blakeway, Prolegomena to the study of Greek commerce with Haly, Sicily and France in the eight and seventh centuries B. C. BSA, XXXIII (1932—1933), London, 1935, стр. 208.

⁴⁰⁾ С. А. Жебелев. Счастливые города. Изв. ГАИМК, вып. 100, 1933. — Он же. Народы Северного Причерноморья в античную эпоху. ВДИ, № 1/2, 1938.

⁴¹⁾ Т. Н. Книпович. К вопросу о торговых сношениях греков с [301] областью реки Танаиса в VII—VI вв. до н. э. Изв. ГИИМК, вып. 105. 1934, стр. 90 сл.

⁴²⁾ А. А. Иессен. Греческая колонизация Северного Причерноморья. Ленинград, 1947.

⁴³⁾ В. Ф. Гайдукевич. Боспорское царство. М.-Л., 1949. стр. 30 сл. — Д. П. Калистов. Очерки по истории северного Причерноморья античной эпохи. Ленинград, 1949, стр. 5 сл., особ. стр. 41-42.

⁴⁴⁾ Blakeway, BSA, XXXIII, стр. 170 сл.

⁴⁵⁾ Жебелев. Народы Северного Причерноморья..., стр.. 161.

⁴⁶⁾ А. П. Иванова. Искусство античных городов сев. Причерноморья (рукопись учебника).

⁴⁷⁾ А. А. Иессен. Греческая колонизация..., стр. 14 сл.

⁴⁸⁾ Ср.: Blakeway, BSA, XXXIII, стр. 172.

⁴⁹⁾ Ср., например: Bury, Hist. of Greece, стр. 86 (то же и в издании 1924 г., стр. 87). Так же склонен рассматривать переселение и колонизацию Свобода: Swоbоdа, Griech. Gesch., стр. 13 сл., 26 сл.

⁵⁰⁾ Ephor, fr. 106 (FHG, I, 263). — Heracl. Pont., fr. 5 (FHO, II, 213). — Ср.: J. G. O'Neill. Ancient Corinth, I, стр. 127-128 (The Johns Hopkins University Studies in Archaeology № 8 ed. by D. M. Robinson), Baltimore, 1930. Приблизительно территория Коринфа охватывала около 248 кв. миль.

⁵¹⁾ Несмотря на активную роль в колонизации и в торговле трех родосских центров, и особенно Линда, сельские районы этих городов очень долго сохраняли консервативно-земледельческий характер.

На территории Линда засвидетельствованы также и „живущие и занимающиеся земледелием" (IG, XII, 1, 762. — SGDI, 4155. — CR, II, 48). Две трети всей территории Родоса с сельскими демами принадлежали Линду. О земледельческом характере населения, обитавшего на территории Камира, говорит и надпись с именами камирских божеств, связанных с земледелием и скотоводством (CR, VI/V1I, № 4/13); она специально исследована Cerpe: M. Sеgre. L'„Agora degli dei" camirese, стр. 144 сл.

⁵²⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. IV, 1938, стр. 40.

⁵³⁾ Diod., V.9.4-5. По поводу самого факта передела земли на Липарских островах мнения ученых сильно расходятся; трактовку вопроса и литературу см.: Wеiss. Kollektiveigentum, RE, XI (1921), стр. 1087 сл. Ср. и любопытное наблюдение: П. Лафарг. Происхождение собственности в Греции. Очерки по истории культуры. 1921, стр. 103-104. В данном случае мы не можем решать вопрос — следует или нет переносить черты липарской общины на историческую Грецию. Вейсс, например, вопреки Пельману и Кацарову, утверждает, что такого рода порядки не изменяются и не выдумываются; таким образом, по его мнению, нужно признать, что „образцы для него (передела) были налицо в аграрном устройстве греческих городов, из которых происходили переселенцы" (Weiss, там же, стр. 1086). Если заселение Липарских островов остатками книдо-родосских колонистов считать историческим фактом, то несомненно, что отношения на Липарских островах указывают на архаизм аграрных отношений у дорийских колонистов Книда и Родоса в тот период, когда и Книд и родосские города были уже не только земледельческими, но и торгово-ремесленными центрами.

⁵⁴⁾ Совершенно правильно ставит вопрос акад. А. И. Тюменев (История античных рабовладельческих обществ, 1935, стр. 35 сл.), подчеркивая, что «развитие торговли могло совершаться только на основе рабства», и рассматривая развитие рабовладения и рабского труда в греческих городах как основу колонизационной экспансии греков. [302]

⁵⁵⁾ Schol. Pind. Ol. II.29. Ван-Гельдер (VG, стр. 71) связывает эти события с приходом к власти линдийского тирана Клеобула.

⁵⁶⁾ Diod., V.9. Ср.: Ed. Meyer, Gesch. Alterth., II, стр. 680-681.

⁵⁷⁾ Athen., VI.272в {в книге так. Имеется в виду 272c — HF} и Schol. Pind. Ol. VIII.30. Количество рабов сильно преувеличено, но самый факт роста численности рабов, по всей вероятности, правилен.

⁵⁸⁾ Theop., fr. 134 (FHG, I, стр. 300-301); Poseid., fr. 39 (FHG, III, 265-266).

⁵⁹⁾ Так датирует ее Барн: (А. В. Burn. The so-called 'Trade-Leagues' in Early Greek History and the Lelantine War. JHS, XLIX, 1929, стр. 32 сл.).

⁶⁰⁾ Ср.: А. В. Burn, там же, стр. 14 сл. В своей статье Барн пытается наметить основные группы союзников и врагов, сближения их друг с другом и противоречия между ними. К сожалению, автор совершенно не учитывает археологического материала, поэтому не все его выводы верны и материал не полон. Например, ввиду отсутствия археологического материала остаются совершенно непрослеженными связи Коринфа с крито-кипрским районом и с Родосом, которые, как показал Пэйн (H. G. G. Payn. Necrocorinthia. Oxford, 1931, стр. 4-5 сл.), оказывали сильнейшее влияние на Коринф в период развития ориентализирующего стиля. Поэтому осталась непрослеженной и тесная связь Родоса с Самосом и сильное влияние Родоса на Самос и т. д. Однако и литературный материал, с большой полнотой привлеченный автором, ясно свидетельствует о том, что уже в конце VIII в. до н. э. назрели серьезные противоречия между полисами и столкновения между ними.

⁶¹⁾ Ср: М. Guarducci. Orgeoni e tiasoti. Riv. Fil., N. S., XIII, 1935, стр. 332 сл. Ср.: К. М. Колобова. К вопросу о судовладении в древней Греции. Изв. ГАИМК, 1933, стр. 90. Виламовиц (U. Wilamоwitz-Moеllendоrff, Philologische Untersuchungen IV, 1881, стр. 278 сл.) высказывал предположение, что этот закон не целиком принадлежит солоновскому времени, так как трудно предположить, по его мнению, упоминание в этот период дема. Де-Санктис и Гвардуччи, наоборот, считают возможным датировать этот закон периодом деятельности Солона. В „Дигестах" (Dig. XLVII.22.4) текст закона читается так: ean de ēmos ē phratores ē hierōn orgiōn ē nautai ē synsitioi ē homotaphoi ē thiasōtai ē epi leian oichornenoi ē eis emporian hoti an tutōn diathōntas pros airēlus kyrion einai cau mē apagoreuēi dēmosia gramma'a. Наибольшее затруднение вызывает чтение ē hierōn orgiōn, и здесь ряд ученых предлагал свои исправления (Виламовиц, Липсиус, Гвардуччи). В нашем переводе мы приняли перестановку Санктиса и исправление Гвардуччи: ē phratores ē hierōn orgon (sy)n (ih)ytai и т. д.

⁶²⁾ Ср.: Колобова, К вопросу о судовладении..., стр. 90 сл.

⁶³⁾ Her., II.152.

⁶⁴⁾ Beloch, Griech. Gesch., I, 1, стр. 231, — Bury, Hist. of Greece, стр. 87.

⁶⁵⁾ Hasebroeck, Griech. Wirtsch.-u Gesellsch. Gesch., стр. 110-111, 115 сл. — Он же, Staat u. Handel, стр. 114.

⁶⁶⁾ Hasebroeck, Staat u. Handel, стр. 115.

⁶⁷⁾ Strab., XIII.3.6.

⁶⁸⁾ Ср.: Blakeway, BSA, XXXIII, стр. 103 и рис. 19. Сходная картина такого же обмена устанавливается археологами и для Тарента; ср.: J. Bérard. La colonisation grecque de l'Italie Meridionale et de la Sicilie dans l'Antiquité. Paris, 1941, стр. 246. [303]

⁶⁹⁾ G. Hirschfeld. Zur Typologie griechischen Ansiedelungen im Altertum, Berlin, 1884, стр. 353 сл.

⁷⁰⁾ Там же, стр. 358.

⁷¹⁾ J. L. Myres. The Geographical Aspect of greek Colonisation. Proc. Class. Assoc., 1911.

⁷²⁾ E. Curtius, Griechen in d. Diaspora, стр. 943.

⁷³⁾ Ср.: Иессен, Греческая колонизация..., стр, 39, 54, 89 и др.— Жебелев, Народы Сев. Причерноморья .., стр. 161. Версии о двукратном и более основании одних и тех же колоний, как, например, Занклы (Мессины), Синопы, Кизика, Алалии (Алерии) и других, наряду с версиями об их разрушениях после первого основания, как будто бы свидетельствуют как раз о том, что греческие колонии, основанные несвоевременно или случайными колонистами, как правило, погибали. “История, — пишет Курциус, — отмечает лишь счастливый результат. Но мы знаем также ужасный день Алалии; мы знаем истребление чуждых поселенцев в Сардинии и Иллирии и даже имена тех, которые сделали первую неудавшуюся попытку основать Синопу" (Curtius, там же, стр. 943). Об основании Занклы ср.: Busoll, Griech. Gesch., I, 2-е изд., стр. 392. — Ed. Meyer, Gesch. Alterth., II, стр. 474 сл.; об основании Синопы: D. М. Robinson. Ancient Sinope, Baltimore, 1906, стр. 144 сл.; о Кизике: Busoll, там же, I, стр. 468-469. — Ed. Meyer, там же, стр. 445 сл. Об Алерии: Нülsen. RE, I, s. v. Aleria.

⁷⁴⁾ Ср.: G. Diesterweg. De iure coloniarum graecarum. Berlin, 1865 (диссертация), стр. 11-12. — Her., V.77. — Thuc., IV.102.

⁷⁵⁾ Ср.: К. Hannell. Megarische Studien, Lund, 1934, стр. 113-114. {В книге — 14, без точки. HF}

⁷⁶⁾ Об этом подробнее и с указанием источников см. в разделе “Гела" стр. 190 и “Навкратис” стр. 207 сл. Ср.: Kinch. Vroulia, стр. 4.

⁷⁷⁾ Геродот говорит о самосцах, живших в Оазисе в Ливии и бывших членами одной филы (Her. III.26). Если даже это свидетельство Геродота верно (об его топографической ошибке см.: N. W. How and I. Wеlls. А commentary on Herodotus, I, Oxford, 1928, стр. 262-263), то о самой природе этой филы нельзя сказать ничего достоверного. Мы знаем о существовании на Самосе двух фил: Chēsion и Astypalaia; ср.: Th. Wiegand и U. Wilamowitz-Moellendorf. Ein Gesetz von Samos über die Beschaffung von Brotkorn aus öffenilichen Mitteln. SB d. k. Akad. d. Wissensch., Berlin, 1904, стр. 931, прим. 2. — Ср.: FHG, IV, 512: Chēsia и Astypalaia. — Bilabel, Ionische Kolonisation, стр. 173 сл. Уже Виламовиц и Билабель считали упоминаемую Геродотом филу Aischriūnia — родом. В литературе указывалось на наличие в Самосе собственного имени Aischriōn. Ср.: How and Wells. Comm. on Herodotus, I, стр. 263. Вероятнее всего предположить, что Оазис являлся не самосской колонией, но поселением самосцев (самосских наемников), которые и могли образовать на месте поселения филу, получившую, возможно, свое название по имени главы самосской колонии.

⁷⁸⁾ Od., VI.9-10; тем более, что из слов “Одиссеи" — kai edassat' aruras — вовсе не следует, что здесь мы имеем дело с распределением земли обязательно на равные наделы.

⁷⁹⁾ Her., I.72; II.34. — Ed. Meyer, Gesch, Alterih., II, стр. 446, 454. — D. М. Robinson. Ancient Sinope, стр. 138. — J. А. R. Munro. Roads in Pontus. Royal and Roman. JHS, XXI, 1901, стр. 52 сл. — W. Leaf. The Commerce of Sinope. JHS, XXXVI, 1916, стр. 4 сл. Караванный путь, вопреки мнению Робинсона, шел не прямо в Синопу, но в Амису, которая и была основана в данном месте именно вследствие выхода здесь сухопутного пути к морю; затем по берегу товары переправлялись в синопскую гавань, ибо из Амисы в Синопу шла и сухопутная дорога [304] вдоль побережья Черного моря. Ср.: Bilabel, Ionische Kolonisation, стр. 30 сл. — Ruge, RE, 1937, s. v. Soloi, стр. 937. — GGM, I, 77 (Ps. Skyl., fr. 102).

⁸⁰⁾ Ср.: W. R. Paton and I. L. Myres. Karian Sites and Inscriptions. JHS, XVI, 1896, стр. 191 сл. — W. M. Ramsay. The historical Geography of Asia Minor. Royal Geographical Society, Suppl. — Papers, IV, London, 1890, стр. 49.

⁸¹⁾ С. А. Семенов-Зусер, Торговый путь к Ольвии, Уч. Зап. Харьк. Универс., вып. 19, 1940, стр. 79 сл. — Иессен. Греческая колонизация, стр. 63 сл. — Книпович. К вопросу о торговых сношениях греков..., стр. 81 сл.

⁸²⁾ Ср.: Blakeway, BSA, XXXIII, стр. 184-185.

⁸³⁾ Ср. раздел „Ликия и Фаселида", стр. 255 сл.

⁸⁴⁾ Maiuri, An., IV/V, № 37, стр. 482 сл.

⁸⁵⁾ Strab., XIV, 10, 165 {Так. Видимо, имеется в виду XIV.2.10 — HF}. Страбон перечисляет далее многочисленные колонии, будто бы, основанные родосцами в Иберии, Италии и на Балеарских островах. По Страбону, родосцами в Иберии был основан город Роде, впоследствии занятый массилиотами. Ван-Гельдер (VG, стр. 69), однако, считает, что Роде у южного подножья Пиренеев был с самого начала колонией массилиотов. Предание о родосской колонизации могло возникнуть на основе сходства имен „Роде" и “Родос". В Италии на месте Неаполя у опиков родосцы будто бы основали Парфенопу. Аналогичное свидетельство и у Стефана Византийского: St. Byz., s. v.; по другим данным, Парфенопа основана жителями Кумы. Ван-Гельдер (VG, стр. 68-69) ставит под сомнение и это свидетельство и категорически отвергает достоверность страбоновского сообщения о родосской колонизации на Балеарские острова (VG, стр. 69). Ср.: Strab., XIV.5.14 {Так. Однако у Страбона в XIV.5.14 ни Родос, ни родосцы не упоминаются — HF}.

⁸⁶⁾ Подробнее об этом см. раздел „Навкратис", стр. 225 сл.

⁸⁷⁾ Ср.: М. Weber. Wirtschaft u. Gesellschaft, Tübingen, стр. 586 сл. — H. Prinz. Funde aus Naukratis (Klio, Bh. VII), Leipzig, 1908, стр. 2 сл. — Ed. Meyer. Kleine Schriften, I, Halle a S., 1910, стр. 104. — Он же, Gesch, Alterth., II, стр. 672. — Beloch, Griech. Gesch., I, 1, стр. 263. — Pöhlmann, Griech. Gesch., стр. 46.

⁸⁸⁾ J. Hasebroeck, Siaat u. Handel, стр. 63 сл. — Он же. Griech. Wirtsch- u. Gesellsch. Gesch., стр. 112 сл.

⁸⁹⁾ Книпович. К вопросу о торговых сношениях греков..., стр. 90 сл. — Иессен. Греческая колонизация, стр. 53 сл.

⁹⁰⁾ О Березани см.: Е. Н. Minns, Scythians and Greecks. Cambridge, 1913, стр. 451 сл. — Б. А. Тураев. Скарабеи с острова Березани. ИАК, 1911, стр. 117 сл. — Н. А. Энман. Навкратийский кубок, найденный на о. Березани. ИАК, там же, стр. 142 сл. (о полной аналогии кубка с найденным на Родосе киликом см. стр. 151). — Н. Радлов. Два черепка с о. Березани, ИАК, 1910, стр. 81 сл. (сходство с родосскими энохоями). Однако автор разделяет бывшее тогда распространенным ошибочное мнение о том, что “Родос был сам по себе слишком незначительным городом", чтобы ввозить свою продукцию на юг России и в Навкратис (стр. 85 сл.). Это ложное представление помешало ему сделать верный вывод. О родосской энохое, найденной на Березани, ср. статью: Е. О. Прушевская. Родосские вазы и бронзовые вещи из могилы на Таманском полуострове. ИАК, 1917, стр. 44 сл. и прим.

⁹¹⁾ Эретрия и Халкида начали чеканить собственную монету или во время Лелантийской войны или после ее окончания (ср.: Неаd, стр. 355), Коринф — не раньше середины VII в. до н. э. (Неаd, стр. 389 сл.). Хиос (там же, стр. 599), Самос (там же, стр. 802), Камир и Линд (там же, стр. 635 сл.) — не раньше начала VI в., Ялис (там же, стр. 636-637) [305] — в конце VI в. до н. э. Раньше других греческих колонизационных центров, вероятно, стал чеканить монету Милет — в VII в. до н. э. (там же, стр. 584).

⁹²⁾ Gardner, Hist. of anc. Coinage, стр. 27 сл., 114 сл.

⁹³⁾ Иессен, Греческая колонизация, стр. 27-28.

⁹⁴⁾ Ср.: Gardner, Hist. of anc. Coinage, стр. 13.

⁹⁵⁾ Ср.: там же, стр. 116.

⁹⁶⁾ Литературные источники о перенесении культов собраны у Рауль-Рошетта: Rаоul-Rосhеttе, Hist. établ. col. grecques, I, стр. 36 сл. ср.: Diesterweg, De iure colon. graecarum, стр. 23 сл. — Thuc., I.24 (об основании Эпидамна).

⁹⁷⁾ Ср.: Her. V.42. — Diesterweg, De iure colon. graecarum, стр. 35-36.

⁹⁸⁾ Schol. Thuc., I.25: „существовал обычай брать жрецов из метрополии", (ср.: Diesterweg, De iure colon. graecarum, стр. 25). Дистервег считает, что, относясь осторожно к свидетельству схолиаста, все же нельзя не обратить на него внимания. Может быть, замечание схолиаста связано с тем, что в раннее время основные родовые культы находились в руках родовой знати с наследственной передачей жреческих функций внутри рода. Поскольку в колонизации всегда, как правило, принимала участие родовая знать, то вместе с ней переносились в колонии и ее культы и ее жрецы, как, например, в случае с Телином в Геле, а затем с его потомками в Сиракузах. Ср. и Plut., Thes., 5.

⁹⁹⁾ Ср.: Thuc., I.25. — Diod., XII.30.

¹⁰⁰⁾ Diesterweg, De iure colon. graecarum, стр. 28 сл.

¹⁰¹⁾ Подчеркивание родства происхождения жителей апойкии и метрополии в более позднее время становится одним из средств возобновить старые связи метрополии с ее колониями. Ср., например, характерное постановление милетян (конец IV в. — начало III в. до н. э.) об истриянах, где жители Истрии названы „друзьями" и „сородичами" (syngeneis) и где термин oikeiotēs подчеркивает как раз родственность по крови милетян и истриян. Надпись издана Ламбрино: S. Lаmbrinо, Dacia, III-IV, Bucarest, 1933.

¹⁰²⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 150-151.