Глава 1. Истоки ранней греческой науки
|
Как уже сказано во «Введении» основной проблемой ранней греческой науки «о природе» (peri physeos) была проблема происхождения и устройства мира, рассматриваемое как единое целое. Различные решения этой проблемы предлагавшиеся ранними греческими мыслителями, имели чисто спекулятивный характер и иными в то время быть не могли. Первичным источником этих спекуляций была мифология, в первую очередь космогонические мифы, создававшиеся на определенной стадии культурного развития всеми народами мира в том числе и греками. Разумеется, в своих умозрительных построениях первые греческие ученые учитывали как данные непосредственных наблюдений, так и опыт многовековой человеческой практики. Для обработки всей этой информации они пользовались методами, которые с нашей теперешней точки зрения еще не могут быть названы научными. С одной стороны, это было упорядочение традиционного и эмпирического материала с помощью набора оппозиций — таких, как верх — низ, левое — правое, теплое — холодное и многих других, укоренившихся в человеческом мышлении с незапамятных, первобытных времен. С другой же стороны, это был метод аналогий, который на ранней стадии развития науки служил важнейшим средством для образования умозаключений.
Не только литературные памятники древних народов, но и данные современной этнографии содержат необычайно богатый материал, относящийся к мифотворческой деятельности многих народов мира. При этом оказывается, что космогонические мифы могут быть разбиты на несколько групп, соответствующих различным этапам развития человеческого общества. У самых отсталых народностей (например, у австралийских аборигенов) мы находим лишь зачатки космогонического мышления, выражающиеся в мифических образах так называемых «культурных героев», которые еще не создают мир, но только устраивают его, вводя в употребление те или иные обычаи, обучая людей и т. д. В легендах сравнительно более развитых народностей Азии, Африки или Америки эти «культурные герои» трансформируются в настоящих творцов (демиургов) вселенной. Такой демиург мыслится примитивным сознанием в форме какого-то совершенно конкретного существа. В одних случаях это просто живший когда-то большой и сильный человек, в других — легендарные братья-близнецы. Весьма часто творцом мира оказывается то или иное животное: подобные «зооморфные» мифы очень распространены у индейцев Северной Америки. Создание мира осуществлялось демиургом, как правило, в результате единого творческого акта, подобного изготовлению орудия или строительству хижины. В научной литературе подобные мифы получили наименование «креативных». В греческой мифологии черты архаичного «культурного героя» сохранились в образе Прометея, осложненном, правда, мотивом богоборчества. Разложение первобытного родового строя и возникновение классов и классовых общественных отношений сопровождалось переходом от примитивных религиозных у верований к развитым-формам политеизма. При изучении этих форм мы уже можем обратиться к письменным памятникам народов Древнего Востока и античного мира, содержащим классические примеры нового этапа развития мифотворческого сознания. Боги, которым поклонялись египтяне, вавилоняне, греки первоначально были не связанными между собой племенными богами, но объединение локальных культов приводило в каждом случае к образованию пантеона, в котором наряду с верховным божеством (Амон-Ра, Мардук, Зевс) фигурировало много других богов, между которыми устанавливались генеалогические отношения. В мифах, повествующих о происхождении богов, об их борьбе между собой, о чередовании различных поколений богов, отражались представления людей о возникновении и эволюции мира. В эпоху развития политеистических религий космогония, как правило, выступает в Форме теогонии. Именно такого рода теогония с добавлениями ряда спекулятивных построений самого автора была изложена в одноименной поэме Гесиода. Под воздействием гесиодовской «Теогонии» в VI — V вв. до н. э. возникли новые теогонии, уже целиком бывшие продуктом индивидуального мифотворчества Таковы теогонии орфиков, Ферекида Сиросского, Эпименида Критского, Акусилая. Наряду с традиционными образами греческой мифологии авторы этих теогоний много материала заимствовали из религиозно-мифологических представлений народов Ближнего Востока. Аристотель называет их «теологами», противопоставляя их «физикам» — творцам ранней греческой науки «о природе». Вклад «теологов» в развитие науки был минимальным, поэтому в дальнейшем мы о них больше говорить не будем. «Физики» также испытали большое влияние как греческих, так и восточных мифов о происхождении мира, но в отличие от «теологов» для Них был характерен решительный отказ от мифологических образов и переход к чисто рациональным мотивировкам. Однако, преодолев внешний антропоморфизм и зооморфизм космогонических мифов, первые греческие ученые использовали ряд мотивов, встречавшихся в этих мифах. Эти мотивы то здесь, то там проявляются в космогонических (и космологических) концепциях мыслителей - досократиков от Фалеса до Демокрита. Коротко перечислим эти мотивы, ибо без их учета невозможно понять происхождение ряда идей, характерных для ранней греческой науки. 1. Почти во всех космогонических мифах наличествует представление о первичном, бесформенном состоянии вселенной, чаще всего (но не всегда) мыслившемся в форме беспредельной водной бездны. Идею водной бездны мы находим в шумеро-вавилонских, египетских и индийских космогонических мифах, а также в библейской космогонии. Для греческой мифологии эта идея была не столь типичной (у Гесиода первичное состояние мира олицетворяется в образе Хаоса), хотя явный намек на нее мы обнаруживаем в одном месте «Илиады». Влияние восточных «водных» космогоний сказалось на учении Фалеса, о котором мы будем говорить ниже, однако более общие представления о начальной бесформенности и неорганизованности мира нашли отражение в космогонических концепциях Анаксимандра, Анаксагора, атомистов и даже Платона (в «Тимее»). 2. Важнейшим моментом мирообразования в ряде космогонических мифов является отделение (как правило - насильственное) Неба от Земли, которые олицетворяют мужское и женское начала мироздания. Этот мотив представлен в полинезийском мифе о Рангу и Папа, в дуализме двух начал — Инь и Ян — у китайцев, в египетском мифе о Шу и Тефнут, у греков же в мифе о Гее и Уране. В трансформированном и рационализированном виде мотив отделения Неба от Земли появляется в учениях Анаксимандра, Анаксагора, Эмпедокла и атомистов. 3. Почти для всех космогонических мифов характерна идея эволюции в сторону большей упорядоченности и лучшего устроения мира. Как правило, эта идея реализуется в форме борьбы последовательно сменяющих друг друга поколений богов, завершающейся воцарением светлого бога, разумного и справедливого; в индоевропейской мифологии это обычно бог ветра, бури и грозы — Индра, Перун, Вотан, Зевс. Этот мотив, тесно связанный с предыдущим, наличествует во всех космогонических учениях досократиков, где представлена идея начального, неупорядоченного состояния мира. 4. В мифологических представлениях некоторых народов предыдущий мотив дополняется мотивом периодической гибели и нового рождения вселенной (миф о « гибели богов» в германо-скандинавских легендах, идея «большого года», встречающаяся в древнеиранских религиозных текстах). В греческой мифологии этот мотив в явном виде не фигурирует, но подспудно ощущается в намеках на непрочность царства Зевса и на возможность его низвержения новым властелином мира. У досократиков этот мотив был использован Анаксимандром и, возможно, Анаксименом, далее Гераклитом и — в особенно отчетливой форме — Эмпедоклом. Из сказанного вытекает, что космогонические концепции досократиков чрезвычайно многим обязаны космогоническим мифам предшествующей эпохи — как греческим, так и восточным. Греческим источником, откуда ранние мыслители черпали свои космогонические мотивы, была прежде всего «Теогония» Гесиода, что же касается восточных заимствований, то они иногда могли быть прямыми и непосредственными (как это, по-видимому, имело место у Фалеса), иногда же носили опосредованный характер, поскольку в самой греческой мифологии существовали сюжеты, имевшие восточное происхождение. Это относится, в частности, к мифу о титане Кроносе, оскопившем своего отца Урана. Сравнительно недавно в числе прочих археологических находок была обнаружена клинописная запись значительно более древней хетто-хурритской версии этого мифа, в которой в качестве точного аналога Кроноса выступает бог Кумарби. Перенесение этого сказания на греческую почву произошло, по-видимому, задолго до Гесиода — может быть, еще в крито-микенскую эпоху. «Теогония» была произведением эпической поэзии. Но если не ограничиваться космогонической проблематикой, а посмотреть на значение этой поэзии в более широком плане, то надо признать, что не только «Теогония», но греческий эпос в целом сыграл огромную роль в становлении рационального, а следовательно, и научного мышления древних греков. Дело не только в том, что эпическая поэзия — нам она известна лишь по произведениям, дошедшим до нас под именами Гомера и Гесиода,— снабжала греческую науку теми или иными мотивами или сведениями, а прежде всего в том, что она способствовала разрушению религиозно-мифологического мировосприятия, с одной стороны, подвергая традиционные мифы рационалистической обработке, а с другой — эстетизируя их. И в том и в другом случае исчезало непосредственное отношение к мифу, как к живой реальности. Момент рационализации особенно отчетливо ощущается у Гесиода. Уже в образе Хаоса (который, по-видимому, не принадлежал к числу фигур традиционной мифологии, а был созданием творческой фантазии самого Гесиода) религиозно-мифологический элемент оказывается доведенным до минимума. Хаос — зияющая бездна - примитивный прообраз будущей идеи пространства — Фактически лишен следов какой-либо персонификации. После Хаоса, но не из него, возникают три божества, вернее три космических сущности. Во-первых, «широкогрудая Гея», Земля, вечно незыблемое основание всего сущего. Во-вторых, Эрос, Любовь, сладостная причина всех зачатий и рождений. В-третьих, мрачный Тартар, в общей структуре мироздания представляющий собой естественную антитезу звездному Небу (Урану), порождаемому Землей (Геей) без участия какого-либо мужского партнера. Подобным же бесполым способом Земля порождает горы и пустынное, шумящее волнами море — Понт. Естественный процесс космообразования завуалирован лишь очень слабой персонификацией космических понятий. В этой части поэмы нет пересказа традиционных мифов, здесь работает собственная мысль Гесиода, в силу чего он оказывается прямым предшественником ранних греческих «физиков». В другой поэме Гесиода, в «Трудах и днях», рационализация мифологического материала выражается в сведении его до уровня притчи, имеющей морально-дидактическую окраску. В греческой мифологии известен образ Эриды — богини раздора (напомним читателю, что Эрида, которая не была приглашена на пир богов, явилась туда сама и бросила яблоко, послужившее причиной спора между тремя богинями, приведшего в конечном счете к Троянской войне). Гесиод в целях морального наставления говорит о двух Эридах — хорошей и дурной. Затем излагаются два мифа, имеющие явно нравоучительную окраску: миф о Прометее, Эпиметее и Пандоре и миф о пяти поколениях, известный не только в Греции, но и на Востоке. А затем следует уже не миф, а типичная басня о ястребе и соловье. Процесс эволюции от мифа к нравоучительной басне представлен в этой поэме Гесиода очень отчетливо. Иную картину мы находим у Гомера. Будучи в отличие от Гесиода прежде всего великим художником, Гомер эстетизирует мифологические сюжеты, подвергая их безупречной художественной обработке, в силу которой его поэмы сохранили до нашего времени значение «недосягаемых образцов». Боги у Гомера обрисованы так же ярко и индивидуально, как и смертные герои. Они, правда, могучи, прекрасны и бессмертны, могут становиться невидимыми или принимать по своему желанию любой облик, но в остальном обнаруживают чисто человеческие качества. Как и людям, им присущи чувства радости, злобы, зависти, плотского вожделения, они способны буйно веселиться и испытывать физические страдания. Сам поэт относится к описываемым им богам с явной иронией. Нет ничего удивительного, что позднейшие критики Гомера — от Ксенофана до Платона — ставили ему в вину профанацию божественных сюжетов и подрыв религиозных чувств. Если в «Трудах и днях» Гесиода миф становится нравоучительной притчей, то в поэмах Гомера он превращается в занимательный литературный сюжет. Наряду со всем этим греческий эпос содержал и позитивную картину мира, которую можно рассматривать как прообраз последующих моделей космоса. В схематическом изложении эта картина сводится к следующему. Поверхность Земли подобна плоскому диску, омываемому водами громадной, кругообразной реки — Океана. Сверху мир ограничен твердой небесной полусферой, пространство под которой делится на две области: верхняя - место пребывания богов — заполнена светлым, сияющим эфиром, в нижнем - возникают облака, ветры и другие атмосферные явления. Воздуха в позднейшем понимании греческий эпос ещё не знал: словом aer в то время обозначался не атмосферный воздух, но туман, мгла, дымка. Подземный мир также делился на два этажа: верхний - Аид, царство мёртвых — находится недалеко под поверхностью земли; нижний - Тартар - отстоит от этой поверхности на таком же расстоянии, на какое — в другую сторону — от нее удалено небо. В Теогонии» Гесиода содержится подробное описание Тартара: это пустая, темная бездна, в которой носятся вихри; вход в него подобен узкому горлышку («шее»), над которым расходятся «корни» или «истоки» земли, неба и моря. Подобная «вертикальная» структура вселенной характерна для мифологических представлений практически всех народов мира и самым непосредственным образом связана с универсальной мифологемой «мирового дерева». Грек эпохи Гомера и Гесиода (эта эпоха соответствовала, грубо говоря, IX—VII вв. до н. э.) обладал некоторым запасом сведений астрономического и метеорологического характера. Эти сведения не были результатом специальных научных изысканий, а входили в сокровищницу многовекового народного опыта. Так, можно предполагать, что уже тогда существовали наименования для целого ряда созвездий и наиболее ярких звезд; из них в поэмах Гомера и Гесиода упоминаются Медведица, Орион, Волопас, Сириус и некоторые другие. По времени восхода и захода Плеяд греки (как и впрочем, и другие народы мира) определяли срок проведения сельскохозяйственных работ. Из планет различались только Утренняя звезда (Эосфор, т. е. «несущая зарю») и Вечерняя звезда (Геспер), причем тогда еще не было известно, что они являются различными положениями одной и той же планеты Венеры. Согласно Гомеру, все небесные светила, за исключением Медведицы, «купаются» в Океане, т. е. заходят за горизонт; речь идет, очевидно, лишь о светилах, имеющих наименования. Каким образом при восходе они оказываются с другой стороны земного диска, остается неясным, О том, что они проходят под Землей, тогда еще не было и речи: ведь в подземном мире царит вечный мрак и никакие светила там оказаться не могут. Восточное и западное направления определяются в «Одиссее» по восходу и заходу Солнца; нет никаких указаний на то, каким образом определялись (и определялись ли вообще) север и юг. Впрочем, в той же поэме упоминаются четыре ветра — Эвр, Нот, Зефир и Борей, которые, очевидно, соответствовали четырем сторонам света. Географические сведения, сообщаемые в «Илиаде», ограничиваются Балканским полуостровом, Эгейским морем (включая малоазийское побережье) и островом Крит. В «Одиссее» упоминается Египет, который в нескольких местах поэмы отождествляется с Нилом. Что касается большинства мест, где побывал Одиссей во время своих странствий, то их идентификация с реальными географическими объектами представляет большие трудности. Географические познания Гесиода были, очевидно, более обширными: так, он знает огнедышащую гору Этну, которая у Гомера нигде не упоминается, а его список рек содержит названия ни разу не встречающиеся в поэмах Гомера (Эридан Фасис). Таким был мир в представлении рядового грека преднаучной эпохи. Возможно, впрочем, что отдельные категории лиц (моряки, торговцы) имели более богатые и точные сведения о тогдашнем Средиземноморье, однако никаких письменных памятников, в которых эти сведения были бы зафиксированы, мы не имеем. Сложным и дискуссионным вопросом является вопрос о восточных влияниях на раннюю греческую науку в целом (а не только на космогонические идеи философов-досократиков). Первые робкие шаги этой науки относятся, как мы знаем, лишь к VI в. до н. э. Представляется удивительным, если бы эти шаги были сделаны вполне самостоятельно, без каких-либо заимствований у египтян, вавилонян, персов и других народов, населявших Малую Азию и восточное Средиземноморье. Именно в это время, в VII—VI вв. до н. э., торговые отношения между многими греческими городами и странами Ближнего Востока становятся особенно оживленными. На сирийском и египетском побережье основываются греческие поселения, служившие промежуточными звеньями, Связывавшими греческий мир с древними восточными цивилизациями. В Малой Азии роль таких промежуточных звеньев играли расположенные там не греческие государства — Лидия, Киликия, Фригия и другие, возникшие на развалинах древнего хеттского царства. Многие молодые греки отправлялись служить в мидийских, персидских и даже вавилонских войсках: в то время это не считалось чем-то зазорным или антипатриотичным. Все эти контакты не могли не привести к заимствованию греками каких-то элементов культуры тех стран, в которых им довелось находиться. Весь вопрос заключается в характере и масштабах такого рода заимствований. Прежде всего это были общекультурные заимствования, не имевшие прямого отношения к научной деятельности, но тем не менее оказавшие косвенное влияние на развитие греческой науки. Так, например, громадное значение для судеб греческой культуры в целом имело алфавитное письмо, впервые появившееся в Сирии и в несколько видоизмененном виде заимствованное греками, по-видимому, у финикийцев. Это заимствование следует отнести примерно к X—IX вв. до н. э., поскольку наиболее ранние археологические находки, содержащие греческие надписи, датируются началом VIII в. до н. э. От хеттов или других, граничивших с хеттами, малоазийских народов греки научились изготовлению железа, упоминаемого уже в «Илиаде» Гомера. Первоначально железо считалось редким и дорогим металлом, но постепенно оно вошло в быт и из него стали изготавливать не только оружие, но также орудия ремесленного производства — такие, как ножницы, пилы, клещи, молотки. В Египте греки могли воспринять некоторые достижения египетской математики, имевшей, как указывалось выше, чисто прикладной характер. Сюда принадлежат: простейшие геометрические соотношения, приближенное определение площадей, объемов, расстояний до удаленных предметов, методы счета, включая операции с простейшими дробями. Следует отметить, что все связанное с искусством счета у греков именовалось «логистикой»: это была своеобразная разновидность ремесла, считавшаяся делом купцов, сборщиков налогов, меняя и т. д. и не имевшая прямой связи с теоретической математикой, которая стала развиваться самостоятельно и независимо от практических потребностей до методах греческой логистики у нас фактически нет никакой информации, поскольку мы не располагаем текстами, подобными текстам египетских папирусов или клинописных табличек, где излагаются соответствующие приемы. Представляется, однако, весьма вероятным, что источником греческой логистики были египетские методы счета, с которыми греки были несомненно хорошо знакомы. Для греков классической эпохи был характерен большой пиетет по отношению к египетской культуре. Греческие авторы имели обыкновение подчеркивать многовековую мудрость египетских жрецов, по сравнению с которой научные достижения греков казались незрелыми попытками новичков (соответствующие высказывания можно найти, например, в диалогах Платона). На самом деле, как мы можем теперь судить, никакой особой «мудростью», во всяком случае в сфере научных познаний, египетские жрецы не обладали; не исключено, что слухи о наличии у них скрытой от непосвященных, эзотерической, науки распространялись ими самими. Не имея возможности из-за языкового барьера и трудностей овладения иероглифической письменностью убедиться в истинности или ложности этих слухов, греки охотно им верили, причем эта вера продолжала жить на протяжении многих последующих веков. Так, например, историк I в. до н. э. Диодор утверждал, что как древнейшие поэты и законодатели — Орфей, Мусед, Гомер, Ликург, Солон, так и ученые — Платон, Пифагор, Евдокс Демокрит, Энопид Хиосский — бывали в Египте а беседовали с жрецами. Именно от египтян эти люди заимствовали учения, государственные установления и искусства, которые были затем перенесены ими в Грецию.; это относится в частности, к геометрии, к пифагорейским учениям о числах и о переселении душ, к астрономическим познаниям Демокрита, к законодательным проектам Платона и т. д. Подобные утверждения следует причислить области исторических легенд, имеющих лишь малое отношение к действительности. Переходим к греко-вавилонским связям. Как раз у вавилонян греческие ученые могли научиться многому, чего они совсем не знали. Наиболее тесные контакты греков с вавилонянами относятся к периоду так называемого «нововавилонского царства», существовавшего в течение семидесяти с лишним лет — в промежутке между падением ассирийского владычества (612 г. до н. э.) и завоеванием Вавилона персидским царем Дарием (538 г. до н. э.). Это и была как раз эпоха зарождения греческой науки. Под началом вавилонских царей в то время сражалось немало греков, среди которых был, например, брат знаменитого поэта Алкея; одновременно между городами малоазийской Ионии и Вавилоном шла оживленная торговля. Характерно, однако, что высшие достижения вавилонян в области алгебры и наблюдательной астрономии оставались грекам неизвестными вплоть до эпохи эллинизма, начало которой датируется походами Александра Македонского. Видимо, те греки, которые в VII—VI вв. до н. э. торговали с вавилонянами или были у них на службе, не имели контактов с вавилонскими математиками и астрологами, располагавшими соответствующей информацией. Зато многие конкретные вещи, имевшие практическое значение, могли быть и действительно были взяты греками у вавилонян. В их числе Геродот называет два типа солнечных часов — гномон и полос — а также деление дня на 12 часов. Последнее было, очевидно, связано с числом зодиакальных созвездий, имена которых также пришли из Вавилона и стали известны в Греции в середине VI в. до н. э. Исторически первые географические карты были обнаружены также у вавилонян; позднее подобные карты начали составлять греческие ученые. Третьей великой державой, с которой греки в рассматриваемую нами эпоху находились в непосредственном контакте, была Персия. В отличие от вавилонских «халдеев» иранские «маги» в меньшей степени интересовались математикой и астрономией; во всяком случае мы не знаем о наличии у них каких-либо достижений в этой области. Зато у них существовала интереснейшая религиозно-философская традиция, древнейшим памятником которой являются гимны Авесты — священной книги древних иранцев. В результате реформистско-проповеднической деятельности Зороастра (Заратуштры) иранская религия (маздаизм) была очищена от архаических элементов, приняв необычный для того времени отвлеченный и возвышенный характер. Верховным божеством в ней был бог добра и света Ахурамазда (Ормазд), которому противостоял дух зла Анхра-Майнью (Ариман); борьба доброго и злого начал составляла, по мнению маздаистов, сущность мирового процесса. Отсутствие в этой религии явного антропоморфизма и зооморфизма резко контрастировало с религиозными представлениями большинства других народов того времени и не могло не привлечь к себе внимания греков. Вот что по этому поводу пишет, например, Геродот: «Что до обычаев персов, то я могу сообщить о них вот что. Воздвигать статуи, храмы и алтари [богам] у персов не принято. Тех же, кто это делает, они считают глупцами, потому, мне думается, что вовсе не считают богов человекоподобными существами, как это делают эллины. Так, Зевсу они приносят жертвы на вершинах гор и весь небесный свод называют Зевсом. Совершают они жертвоприношения также Солнцу, Луне, Земле, воде и ветрам». По своему обыкновению, Геродот называет Ахурамазду греческим именем. Интересно то, что в этом противопоставлении персидских верований греческим он явно симпатизирует первым. Антропоморфизм традиционной греческой религии перестал удовлетворять мыслящих греков того времени. Еще задолго до Геродота многие элементы иранских религиозных (и космологических) представлений были восприняты в Греции орфиками, Ферекидом Сиросским и такими мыслителями VI в. до н. э., как Анаксимандр, Гераклит и, может быть, Ксенофан. Все перечисленные выше идеи и заимствования оказали влияние на формирование ранней греческой науки. Читателя может удивить их разнородность: действительно, что общего между древними космогоническими мифами и такими вещами, как солнечные часы или измерение площадей? Между тем дело обстояло именно так: синкретизму этой ранней науки соответствовало разнообразие входивших в ее состав элементов. В заключение нам надо остановиться еще на одном факторе, оказавшем если не прямое, то огромное косвенное воздействие на становление греческого научного мышления. Во «Введении» мы указали, что между сферой материального производства и достижениями античной науки не существовало того взаимодействия, которое мы наблюдаем в наши дни и которое стало характерной особенностью научно-технического прогресса последних столетии. Это безусловно справедливо. Тем не менее греческая наука вряд ли могла бы стать наукой, если бы ремесленное производство и инженерная деятельность греков не достигли того уровня, на котором мы их находим в начале VI в. до н. э. В четвертом и третьем тысячелетиях до нашей эры в нескольких регионах земного шара — прежде всего в долинах Нила и Инда, в Местопотамии, Малой Авии и Китае — произошел ряд изменений в сфере материального производства, которые в своей совокупности могут быть по праву названы первой в истории человечества технической революцией. Эти изменения последовали вслед за переходом племен, населявших эти регионы, от кочевого образа жизни к оседлому, с чем было связано утверждение земледелия как основной формы производственной деятельности, сопровождавшееся развитием методов обработки земли, ирригации, освоением новых сельскохозяйственных культур и т. д., и, как следствие этого, появление постоянных поселений. К числу великих изобретений, характеризовавших указанную революцию, следует отнести открытие принципа колеса, приведшее, с одной стороны, к изобретению гончарного круга, а с другой — к появлению новых средств передвижения, далее — изобретение - ткацкого станка, принцип которого остался неизменным вплоть до наших дней, и, наконец, появление металлургического производства, включавшего методы получения и обработки металлов — сначала бронзы, а потом и железа. Племена, населявшие в третьем и втором тысячелетиях регион Эгейского моря и Балканского полуострова, заимствовали указанные достижения у своих ближневосточных соседей и, как показывают археологические раскопки, довели их до высокой степени совершенства. Это была эпоха крито-микенской цивилизации, которую, впрочем, теперь чаще называют эгейской и которая нашла ретроспективное и потому в каких-то отношениях искаженное отражение в эпических поэмах Гомера. Несмотря на неоднократные вторжения с севера более диких воинственных племен, из которых наиболее значительным и принесшим наибольшие опустошения было нашествие дорийцев в конце XI в. до н. э., какие-то глубинные основы эгейской цивилизации остались нетронутыми. Вслед за так называемым «темным» временем, к которому историки относят X—IX вв. до н. э., в ряде городов Балканского полуострова и особенно на западном побережье Малой Азии происходит постепенное возрождение городской культуры, принимающей, правда существенно иные формы по сравнению с формами, которые были характерны для крито-микенской эпохи. Наиболее значительные изменения произошли в социально-политической области. Вместо абсолютных монархий Эгейского мира, во многом напоминавших аналогичные государственные образования в странах Ближнего Востока, возникает и получает быстрое развитие форма города-государства (полиса), в дальнейшем становящаяся отличительной особенностью греческого мира. После крушения государственных форм критико-микенской эпохи и в течение всего «темного» времени сельское хозяйство оставалось в Греции основной формой материального производства. О специфике сельскохозяйственной деятельности той эпохи, о проблемах и трудностях, встававших перед греческим крестьянином, и о классовых взаимоотношениях, характерных, правда, уже для конца этого периода, много ценной информации сообщает Гесиод в своей поэме «Труды и дни». С течением времени, однако, во многих греческих государствах местные сельскохозяйственные ресурсы становятся недостаточными для того, чтобы прокормить быстро растущее городское население. В связи с этим наблюдаются два явления, во многом определившие последующий ход греческой истории. Первое — это колонизация. Большое число греков покидает свои родные места и отправляется в поисках лучшей жизни в другие страны — прежде всего в Южную Италию и на берега Черного моря, где имелись большие площади неосвоенных плодородных земель. Новые поселения, которые там основываются, становятся самостоятельными городами-государствами, сохраняющими, однако, тесные экономические и культурные связи с «материнскими» полисами. Наибольшее число таких колоний (понимая это слово не в нынешнем, а в специфическом для того времени смысле) основал Милет, в VIII—VI вв. до н. э. бывший крупнейшим и наиболее процветающим городом Малоазийской Ионии. Из колоний в старые греческие полисы вывозились сельскохозяйственные товары, прежде всего пшеница; взамен жители новых поселений получали из Греции продукты ремесленного производства, использовавшиеся ими как для собственных нужд, так и для торговли с местными аборигенами. Второе явление, теснейшим образом связанное с первым, состояло в быстром развития производства товаров, предназначавшихся для экспорта. Продукты гончарного производства (знаменитые «греческие вазы»), текстильные товары (которыми особенно славился Милет), всевозможные металлические изделия, украшения из золота и серебра и т. д. направлялись в колонии, а также в другие страны, находившиеся с греческими городами в торговых взаимоотношениях. И хотя ремесло никогда не принадлежало в Греции к числу наиболее уважаемых профессий, тем не менее прослойка ремесленников становилась все более многочисленной и приобретала в наиболее развитых полисах (например, в Афинах), по мере их демократизации, значительное влияние на политическую и общественную жизнь. Высокий уровень ремесла способствовал развитию эстетических вкусов, но он также требовал определенных интеллектуальных качеств: наблюдательности, сообразительности, мастерства, приобретаемого обучением и опытом. Все эти качества объединялись греческим термином techne, который служил обозначением как ремесла, так и искусства. И, действительно, в классической Греции грань между тем и другим была очень неопределенной. Греческие вазы производят на нас зачастую впечатление творений высокого искусства; не случайно создававшие их мастера имели обыкновение ставить на них свои имена, подобно тому, как в наше время художники подписывают свои картины. Эти подписи были не только указанием на авторство, но и своего рода «знаком качества». Имена Фидия, Поликлета, Праксителя известны в наше время любому образованному человеку как имена величайших скульпторов, создавших недосягаемые по своему совершенству произведения искусства; между тем в Древней Греции их общественный статус немногим отличался от статуса гончара или ювелира. Профессией, сочетавшей в себе черты ремесла и искусства, была также архитектура. Разумеется, создатели греческих храмов сами не обтесывали и не клали камни: они, очевидно, составляли детальный проект здания и руководили работами по его строительству. Эта профессия требовала не только чисто инженерного мастерства и высокоразвитого чувства прекрасного, по также немалой математической подготовки. Величайшим в мире созданием строительного искусства Геродот считал храм Геры на острове Самос, воздвигнутый в период правления тирана Поликрата (вторая половина VI в. до н. э.) и разрушенный после падения последнего. Археологические раскопки показали, что этот храм был построен на основе строгих математических пропорций. Отсюда следует, что уже в то время, совпадавшее со временем первых шагов ранней греческой науки, греческие архитекторы обладали соответствующими математическими знаниями и применяли их в строительной практике. Другим интереснейшим инженерным сооружением па острове Самос, о котором пишет Геродот, был водопровод, созданный по проекту Эвпалина и проходивший по туннелю, который был прорыт сквозь гору и имел длину около одного километра. Долгое время историки относились к этому сообщению Геродота с недоверием, но в конце XIX в. немецкая археологическая экспедиция действительно обнаружила этот туннель. Самое интересное было то, что в целях ускорения работы туннель рыли одновременно с обеих сторон горы. Впоследствии механик Герон, живший в начале нашей эры, привел в сочинении «Диоптра» геометрическое построение, которое должно было быть осуществлено для того, чтобы рабочие, прорывавшие туннель, встретились в середине горы. Это была совсем не простая задача, требовавшая не только определенных знаний в области геометрии, но и большой точности в проведении геодезических измерений. В качестве третьего замечательного сооружения самосцев Геродот называет дамбу, окружавшую гавань и имевшую длину около 400 м. Мастерство инженеров с острова Самос было, по-видимому, широко известно. Во время похода персидского царя Дария на скифов (в 514 г. до н. э.) самосец Мандрокл построил понтонный мост через Босфор, по которому персидское войско перешло из Азии в Европу. Геродот пишет, что Дарий был очень доволен постройкой моста и щедро одарил Мандрокла. Часть полученной награды Мандрокл пожертвовал на создание фрески в упомянутом выше храме Геры, на которой был изображен царь Дарий, сидящий на берегу пролива на троне и наблюдающий, как его войско переходит по мосту. Через двадцать с лишним лет аналогичная задача стояла перед сыном Дария Ксерксом, направлявшимся со своим огромным войском в Грецию. Сообщают, что два первоначальных моста — из которых один был построен финикиянами, а другой египтянами — были снесены течением Геллеспонта, после чего царь приказал высечь море ударами бичей. Новые, более прочные мосты были сооружены под руководством греческих инженеров (Гарпала?), оказавших тем самым плохую услугу своим соотечественникам. Быстрый рост греческой торговли, которая шла в основном морскими путями, сопровождался развитием судостроения, требовавшего высокого технического мастерства. С другой стороны, осуществление далеких морских поездок по Черному и Средиземному морям предъявляло повышенные требования к искусству кораблевождения, которое было невозможно без определенного минимума астрономических знаний. Не случайно легенда приписывает первому греческому ученому Фалесу составление руководства по кораблевождению. Таким образом, быстрое развитие ремёсел и техники было одной из черт характеризовавших греческий мир VII—VI вв. до н. э. Хотя это развитие и не оказывало непосредственного воздействия на основную проблематику, интересовавшую в то время греческих ученых, тем не менее косвенным образом оно бесспорно послужило стимулом для научного прогресса - особенно в тех областях которые первоначально занимали периферийное положение в науке (к ним, в частности, относилась математика, тогда еще не получившая статуса самостоятельной теоретической дисциплины). В связи с этим заметим, что в технически отсталой стране не может существовать благоприятных условий для развития науки: в наше время это утверждение представляется бесспорным, но оно справедливо также и по отношению к той отдаленной эпохе, о которой в данном случае идет речь. Возникновение ранней греческой науки было связано с общим духовным скачком, который переживала Греция в VI в. до н. э. и который подчас именуется «греческим чудом» в течение очень короткого срока греки стали - культурным лидером среди народов средиземноморского бассейна, опередив более древние и могущественные цивилизации Египта и Вавилона. Общественной основой этого духовного скачка было утверждение демократической формы правления в большинстве греческих полисов. Равноправие свободных граждан перед законом и участие каждого в выполнении общественных функций способствовали развитию чувства гражданской ответственности и критичности мышления. Необходимость выступать в народных собраниях и убедительно (т. е. логически обоснованно) защищать свою точку зрения привела к усовершенствованию искусства устной аргументации и, в конечном итоге, к разработке приемов логического доказательства. Относительно малые размеры полисов, исключавшие потребность в громоздкой административной структуре, в сочетании с выборностью государственных и жреческих должностей обусловили отсутствие в греческих полисах сословий чиновников и жрецов, которые играли столь большую роль в централизованных бюрократических монархиях Востока. Все эти черты были в наибольшей степени характерны для ионийских полисов, расположенных вдоль западного побережья Малой Азии. Но к ним надо добавить еще некоторые специфические особенности, отличавшие приморские торговые города от ряда других областей Греции того времени. Это — в большей или меньшей степени смешанный этнический состав, развитие мореплавания, торговые и культурные связи со странами Востока и относительная слабость родовой аристократии. Все эти факторы в сочетании с живостью ума и любознательностью — чертами, всегда отличавшими греков, стимулировали духовную атмосферу свободомыслия и терпимости. Занятия наукой не регламентировались в Ионии государственными или религиозными институтами; они были частным делом свободных граждан и потому не имели сугубо практической направленности, которая была присуща египетской или вавилонской наукам. Общественно-политическая структура и историко-географическое положение ионийских полисов дают возможность объяснить некоторые характерные черты ранней греческой науки. Как указывалось выше, одной из таких черт был отказ от религиозно-мифологических мотивировок и образов, обусловленный тем, что греческие ученые наталкивались на разнообразие религиозных представлений и верований, согласовать которые казалось невозможным. Было очевидно, что греческая вера и мифология не имеют общезначимого характера. Антропоморфизация богов, нашедшая столь художественное выражение в поэмах Гомера, стала восприниматься как недостаток общепринятой религии; с наибольшей яркостью такая установка проявилась в поэтических выступлениях Ксенофана из Колофона, направленных против антропоморфизма и политеизма традиционных греческих верований. Ионийские мыслители стремились придать своим концепциям общезначимость, сделать их приемлемыми для всех людей, независимо от того, каким богам эти люди поклоняются. Достичь этого можно было лишь путем полного, устранения, мифологических мотивировок и замены антропоморфных образов безличными и общезначимыми силами природы. Следующая задача состояла в том, чтобы выделить из этих сил такую, которая могла бы претендовать на положение высшего начала как в генетическом, так и в иерархическом отношении. И в первую очередь, разумеется, речь могла идти о таких стихиях, как огонь, воздух, вода и земля. Вода, как мы указывали выше, отождествлялась с изначальным состоянием мира у многих народов, поэтому в качестве первичной космогонической сущности не мог казаться чем-то удивительным; воздух (или ветер) занимал важное место в индо-иранских представлениях, а в сфере микрокосмоса соответствовал душе человека; наконец, огню придавалось особое значение в религии зороастризма. Указанными соображениями объясняются существенные особенности научно-философских систем, развивавшихся по крайней мере некоторыми из ионийских мыслителей раннего периода. |
загрузка...