3. Побег и эмиграция

   Социальная атмосфера в России тем временем все более накалялась. Во многих городах возникали подпольные социал-демократические организации, в том числе в Сибири. С одной из организаций Бронштейн установил связь и писал для нее тексты воззваний и листовок^[190]. Называлась она Сибирский социал-демократический союз, и через непродолжительное время Троцкий будет представлять ее на II съезде РСДРП.

   Традиционная, ортодоксальная система марксистских взглядов подвергалась критике не только со стороны либеральной интеллигенции, но также внутри самого марксистского течения. В 1898 г. германский социал-демократ Эдуард Бернштейн опубликовал брошюру «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии», в которой критиковал некоторые устаревшие установки К. Маркса и Ф. Энгельса. Бернштейн был ранней предтечей течения демократического социализма, которое широко развернулось только после Второй мировой войны. «Ортодоксы», прежде всего Плеханов, а вслед за ним Ленин, бичевали Бернштейна, называя его и его последователей «ревизионистами». Этим ругательным термином обозначались те, кто стремился пересмотреть, усовершенствовать, приспособить марксистские взгляды к новой эпохе. Отзвуки этих страстей докатывались до сибирской ссылки, где, в свою очередь, разгорались ожесточенные споры по поводу путей социального преобразования. Наряду с «ревизионистами» и «оппортунистами», против которых вели ожесточенную борьбу ортодоксы, появились и те, кто критиковал марксизм «слева». В районе сибирского города Вилюйска, не очень далеко от места ссылки Льва, находился в ссылке польский революционер, бывший марксист Ян-Вацлав Махайский^[191], рассылавший по соседним колониям гектографированные тетради, в которых не без основания утверждал, что существующие социалистические теории и планируемый будущий социализм основаны на эксплуатации рабочих интеллигенцией. Другие ссыльные, и Бронштейн в первую очередь, обвиняли Махайского в анархизме и желчно критиковали его воззрения^[192].

   Летом 1902 г. Лев Бронштейн, побывав в Иркутске, получил несколько книг, в переплеты которых были вклеены свежие заграничные марксистские издания, напечатанные на папиросной бумаге. Он узнал, что начат выпуск газеты «Искра», которая поставила своей задачей создание централизованной организации профессиональных революционеров. Вслед за этим нелегально была получена посвященная этому же вопросу брошюра Ленина «Что делать?». Чувство глубокого удовлетворения вызвало фактически полное совпадение позиций Троцкого с тем, что говорилось в газете и брошюре. Лев вспомнил, как совсем недавно он на собрании иркутского марксистского кружка набросился на тех, кто считал необходимым вести борьбу только за улучшение условий труда рабочих (сторонников этого течения стали презрительно называть «экономистами»)^[193]. «Мои рукописные рефераты, газетные статьи и прокламации для Сибирского союза сразу показались мне маленькими и захолустными перед лицом новой грандиозной задачи. Надо было искать другого поприща. Надо было бежать»^[194], – писал Троцкий.

   Троцкий был не единственным, кто подумывал о побеге из ссылки. Как он вспоминал позже, «ссыльные не хотели больше оставаться на своих местах. Началась эпидемия побегов. Приходилось устанавливать очереди»^[195]. Бежать было не очень трудно. Полиция была малоопытна, немногочисленна и ленива. Но трудности создавала сама природа. Огромные сибирские пространства, где после побега легко было замерзнуть или утонуть, так и не вырвавшись на свободу, были, как поначалу казалось полиции, лучшим лекарством от побегов неугомонных революционеров.

   Что же касается Троцкого, то чисто бытовые, семейные дела ставили возможность нелегального отъезда или побега под сомнение. Через год после Зины на свет появилась вторая дочка, которую назвали Ниной. Лев чувствовал себя не вправе бежать один. А побег с семьей не представлялся возможным. Но Александра была женщиной твердого революционного нрава. Через много лет Троцкий писал, что она первая стала настаивать на побеге мужа. Как и сам Лев, она была убеждена, что ему предстоят большие дела в руководстве организованного революционного социал-демократического движения. По крайней мере, именно так утверждал Троцкий много лет спустя в своих воспоминаниях, как бы оправдываясь, что бежал, оставил жену с двумя крохотными девочками в ссылке.

   Всю тяжесть выращивания детей Соколовская взвалила на свои плечи. Впрочем, через некоторое время и она постепенно отошла от заботы о детях. Дочери выросли болезненными. Обе они заболели туберкулезом. По окончании четырехлетней ссылки Александра оставила старшую дочь на воспитание родителям Льва. Зина жила с ними и своей тетей Елизаветой до 9 лет, а затем воспитывалась в семье сестры Александры. Сама же Александра выехала за границу, где выполняла поручения руководства социал-демократической организации. Нина оставалась со своей матерью^[196].

   Верность революционным идеалам оборачивалась душевной слепотой и почти полным безразличием к судьбам собственных детей, хотя на первый взгляд казалось, что Лев и Александра относились к своим дочерям с нежностью. Нравственная относительность в данном случае проявилась весьма отчетливо. Главным был абстрактный революционный долг, который приводил к фактической душевной опустошенности в элементарных жизненных человеческих проявлениях. Бегство Льва из ссылки привело к распаду семьи, хотя поначалу ни он, ни Александра этого не предполагали. Дело было в августе 1902 г. Телеграмма об отлучке Троцкого датирована 22-м числом. Из Верхоленска Лев был вывезен знакомым крестьянином. Для того чтобы выиграть пару дней, в постели Льва соорудили некое чучело, а Александра говорила знакомым, в том числе и местным полицейским, что ее муж заболел и находится в постели. Бегство, однако, раскрылось уже на следующий день. В телеграмме верхоленского исправника иркутскому полицмейстеру говорилось: «Вчера самовольно отлучился Лейба Бронштейн 23 лет, 2 аршина с половиной, волосы каштановые, подбородок двойной, разделенный, носит очки. [По] заявлению жены, Бронштейн выехал [в] Иркутск»^[197].

   Историк И. Дойчер с полным основанием отмечает, что режим в царских тюрьмах и местах ссылки был «смесью грубости и «либеральной» неэффективности»^[198]. Именно эта «неэффективность» и безразличие жандармов, прикрываемые внешней суровостью, позволяли ссыльнопоселенцам сравнительно легко становиться беглецами, причем в большинстве случаев успешными. На крестьянской телеге Лев отправился вместе с некой Е.Г., «переводчицей Маркса», инициалы которой по каким-то непонятным причинам в воспоминаниях Троцкий не раскрывает. Может быть, эта переводчица в конце 20-х гг. занимала какой-нибудь пост в СССР и Троцкий не хотел ее компрометировать. Крестьянин, везший беглецов и получивший за это соответствующую мзду, ночью укрыл их сеном и рогожей. Дважды в пути сменяли лошадей. Не доезжая Иркутска, попутчики расстались. Лев благополучно добрался до города, местные марксисты передали ему подлинный бланк паспорта, куда оставалось только вписать фамилию и имя. Подержав в руках паспорт, Лев вспомнил фамилию старшего надзирателя Одесской тюрьмы – Троцкого, человека, имевшего величественную фигуру, опиравшегося на длинную саблю, считавшего себя в тюрьме царьком и «орлиным взором» осматривавшего «свои владения»^[199]. Скорее всего, просто из мальчишеского озорства Лев вписал в паспорт именно эту фамилию, ни в малейшей степени не предполагая, что она станет его главным и постоянным псевдонимом на всю жизнь, что именно под этой фамилией он войдет в историю. С осени 1902 г. Бронштейна более не существовало. Вместо него на свет появился Лев Давидович Троцкий.

   Иркутские друзья помогли новоиспеченному Троцкому погрузиться в вагон поезда дальнего следования, снабдили его более или менее приличной одеждой, бельем, галстуком «и прочими атрибутами цивилизации». «Я ехал по сибирской линии на запад, – вспоминал Троцкий. – Вокзальные жандармы равнодушно пропускали меня мимо себя. Рослые сибирячки выносили на станцию жареных кур и поросят, молоко в бутылках, горы печеного хлеба. Каждая станция походила на выставку сибирского изобилия. На всем протяжении пути весь вагон пил чай, заедая дешевыми сибирскими пышками».

   Лев наслаждался не только чаем с пышками, но и «Илиадой» Гомера в переводе Н.И. Гнедича. «Я читал гекзаметры и мечтал о загранице. В побеге не оказалось ничего романтического: он целиком растворился в потоке чаепития»^[200].

   Троцкий сделал остановку в Самаре, где находился своего рода «внутренний штаб» «Искры» во главе с инженером Глебом Максимилиановичем Кржижановским. Последнему были знакомы публикации Бронштейна в «Восточном обозрении», и он несколько насмешливо присвоил ему новую подпольную кличку – Перо. По поручению самарской организации Перо посетил Харьков, Полтаву и Киев, где пытался установить связь с тамошними социал-демократами или же создать соответствующие организации. Результаты поездки были плачевными. В Харькове он никого не обнаружил по тому адресу, который у него был. В Полтаве «наткнулся на областной патриотизм», про Киев Троцкий даже сообщать ничего не стал^[201].

   Ленин торопил его ехать за границу^[202]. Бойкий и резкий стиль статей, вышедших из-под пера Пера, предположение, что Троцкий станет верным клевретом Ленина во время подготовки к партийному съезду, видимо, побуждали его к встрече. Сам Лев крайне тяготился провинциальной организационной деятельностью и стремился вырваться за рубеж. Получив билет до пограничной станции, скудную сумму денег на дорогу до Вены и не очень хорошо изготовленные фальшивые документы, Троцкий выехал в Каменец-Подольский, а оттуда, с помощью местных контрабандистов, благополучно перешел венгерскую границу и поездом отправился в Вену. На последней пограничной станции полицейский попросил у Льва паспорт, чем сильно напугал молодого конспиратора. Но фальшивый паспорт был найден в полном порядке и равнодушно возвращен хозяину.

   Каменец-Подольский был известным пунктом контрабанды; цена проводнику за перевод через границу была установлена в 11 рублей. Правда, учитывая, что Троцкий вез большой груз литературы, который частично нес провожатый, а также то, что часть пути, по болоту, контрабандист нес Троцкого на спине, Лев дал ему за услуги 25 рублей, чем тот был несказанно доволен. По дороге проводник «утешал» Льва рассказами о том, какие именно страсти могут произойти, если их обнаружат, и что недавно на пограничном мосту был застрелен человек, пытавшийся пронести коммерческую контрабанду. Все, однако, обошлось благополучно. По ту сторону границы Троцкий сел в вагон поезда, отправлявшегося в Вену, и, сэкономив полученные деньги, проехал до австрийской столицы «зайцем»^[203].

   Завершился первый этап революционной деятельности Льва Бронштейна. На историческую арену выходил Лев Троцкий, которому очень скоро, несмотря на весьма молодой возраст, доведется стать одной из наиболее ярких и противоречивых фигур в российской социал-демократии, в советско-большевистской тоталитарной системе и в мировом коммунистическом движении.