Глава 6. Сеистан и Персидский залив: Ворота в Индию
|
Во время бурской войны слабость международного положения Британии стала очевидной. Превосходство Англии основывалось на ошеломляющем промышленном и экономическом превосходстве, имевшем место до 1890 г., когда Соединенные Штаты превзошли Британию по производству стали. К 1900 г. и Соединенные Штаты, и Германия успели обогнать Англию. Лондон продолжал еще оставаться финансовым центром мира, но промышленная мощь уже перешла в другие руки. Чтобы поддержать свое политическое положение и защитить империю, Британии требовались союзники. Она неоднократно пыталась установить близкие отношения с Германией, но кайзер, мечтавший о морском могуществе, отказывался принять предложения дружбы. Более того, он подстрекал Россию действовать против Великобритании, он даже сказал во время бурской войны русскому послу Остен-Сакену, что готов защитить Россию от нападения в Европе, если царь решит двинуться на Индию. Отношения с Францией оставались напряженными, и не только из-за столкновений в Африке: Франция была союзницей и финансистом России. Британии удалось наконец отыскать друга, но только на Дальнем Востоке. Англо-японский договор, подписанный 30 января 1902 г., был результатом общего страха перед русской экспансией в Азии. Сосредоточенная на первый взгляд на Дальнем Востоке, эта экспансия имела далеко идущие последствия также и для Среднего Востока. Договор помог Японии готовиться к войне с Россией. России пришлось перенести свое внимание со Среднего Востока, что позволило Англии проводить в этом регионе более активную политику с меньшим риском. Сэр А. Гардинг лучше своих предшественников видел силу влияния России в Тегеране и относительную неэффективность английских мер, призванных остановить его рост. Повсюду мелькала казачья форма, и вообще город имел «заметные русско-азиатские черты». Русские, жаловался Гардинг, вели себя так, как будто «были в Персии «дома» и только терпели остальных европейских представителей как чужаков с Запада, совершенно чуждых Азии, у которых нет там никакого настоящего дела или raison d'etre.[36]» [37] Многие русские были убеждены, что Персия недолго останется независимым государством. Они утверждали, что эта страна устала, что все население Персии смотрит на Россию в ожидании перемен. Несомненно, многие русские сумели убедить себя в том, что персы их любят, но персидские источники показывают иное отношение. Летом 1901 г. в Тегеране ходила листовка, обвинявшая Амина ос-Солтана в предательстве своей страны. «Все его усилия были направлены на то, чтобы превратить Персию в часть России и сделать русского чиновника владыкой и хозяином персов». Листовка обвиняла Амина ос-Солтана в том, что он вооружил армян, промотал 20 миллионов казенных золотых монет на вино, проституток и мальчиков, «одарил большими суммами одурманенных опиумом дервишей, подкупил духовенство деньгами правительства, чтобы привлечь на свою сторону», и отдал страну русским. В течение всего лета 1901 г. Гардинг докладывал о многочисленных печатных атаках на великого визиря и даже на самого шаха. «Все они упрекали правительство в том, что оно продалось России, грозили смертью шаху и его премьер-министру, если они в ближайшее время не исправятся». Еще одна листовка заявляла: «Двуглавый орел России отложил яйца во дворце Гулистан, принадлежащем правителю Востока. Из них вылупились птенцы, которых растит Амин ос-Солтан. Через год, когда эти птенцы встанут на крыло, они проглотят всю Персию, с востока до запада. Амин ос-Солтан отрубил руки Англии, чтобы она не защитила Персию. Английская нация от нас далеко, до нее тысячи фарсахов, а нить английской политики разорвана и перепутана». Против великого визиря развернулась яростная кампания, и многие полагали, что шах отправит его в отставку. Гардинг чувствовал, что он протянет еще несколько месяцев, что не созрело еще время для его падения и формирования антирусского кабинета министров. Чтобы предотвратить преждевременное падение Амина ос-Солтана, Гардинг попросил его передать шаху, что британцы ничего не имеют против великого визиря, а сам Гардинг «считает его весьма дружески настроенным и искренне желающим развивать дружеские чувства между нашими двумя странами». В течение зимы 1901/02 г. общественное недовольство сконцентрировалось на слухах о новом русском займе. Муллы начали возмущать народ. Один сейид сказал Гардингу, что духовенству следовало бы получить проклятие предполагаемого займа от муджахидов Кербалы и Неджфа; «и, если это не сдержит правительство, следовало бы начать движение, подобное движению против табачной монополии». В феврале по Тегерану гуляло горькое письмо, адресованное шаху. Письмо приписывалось духовенству: «Ваше императорское величество. Вся персидская нация и мусульмане во всем мире из глубины сердец поздравляют ваше императорское величество с успехом вашего славного правления! С того дня, когда вы унаследовали трон древних и могущественных королей Персии, до настоящего момента прошло пять лет. Вы истратили 150 коруров (75 миллионов туманов) наличными, выдали долговых обязательств на сумму 70 коруров, а теперь посредством нового займа в 22 корура у России вы готовы, по собственной прихоти и капризу, продать правительство и веру Персии христианам. Сто тысяч поздравлений вашей императорской славе и справедливости. …Увы! Тысячу раз увы! Вы втоптали возвеличенное в веках имя Персии в пыль, бросили обломки королевства Персии под ноги императору России, из-за вас темны дни ислама и Персии… Всемогущим Господом и святыми пророками ислама все мы, верные и честные подданные вашего величества, поклялись, что бесчестье не падет на трон. Мы заранее предупреждаем вас, что в эти несколько дней у вас еще есть время. Поторопитесь отказаться от этого второго займа и вышвырнуть Амина ос-Солтана из правительства вашего королевства… но, если вы будете продолжать метаться от одной прихоти к другой, клянемся Создателем, что ваш трон и могущество развеются так, что на земле не останется и следа вас самих или ваших детей». Правительство остро чувствовало опасность клерикальной оппозиции. Оно попыталось подкупить наиболее важных мулл. Сейид Али Акбар побывал на аудиенции у шаха и вышел оттуда с дорогим кольцом и большой суммой денег. Амин ос-Солтан помнил табачную монополию. Помнили ее и британцы. Десять лет назад именно духовенство при поддержке русских чиновников сумело погубить английскую концессию. Так не могло ли оно при поддержке англичан погубить русский заем? 5 февраля 1902 г. британский вице-консул мистер Грэм имел беседу с одним из великих муджахидов, сейидом Абдоллой Бебехани, давним другом англичан. Сейид жаловался, что его соболезнования в связи со смертью королевы Виктории и поздравления по случаю восшествия на престол Эдуарда VII остались незамеченными. Чтобы легче достичь взаимопонимания, Грэм подарил сейиду Абдолле серебряные часы: «Сейид вынул часы из футляра, завел их, поиграл с ними и казался довольным, хотя и упомянул, что золотые часы (подарок покойной королевы) были оценены для него другом из Стамбула в 200 ф. ст.». Когда Грэм упомянул о русском займе, сейид Абдолла сказал о решимости муджахидов предотвратить его осуществление. Беда в том, что одни священники трусливы, другие корыстны. «Он попросил денег, чтобы привлечь их на свою сторону, и хотел от меня заверений в том, что их действия в этом направлении будут высоко оценены Англией». Положение Грэма не позволяло ничего обещать; он только сказал, что передаст это послание своему начальству. Сейид указал, что оппозиция постепенно организуется, «но слишком много равнодушных, которых надо покупать, и сами мы должны чувствовать за своей спиной поддержку на случай нужды». Визит продолжался полтора часа. Когда Грэм поднялся, чтобы уйти, сейид Абдолла сказал, что надеется вскоре снова встретиться с ним. Его прощальными словами были: «Я занимаюсь поисками человека, у которого можно было бы занять 2000 туманов. Этого должно быть достаточно, чтобы вселить во многих уверенность и заткнуть им рты». Гардинг доложил об этом разговоре Лансдауну, тот велел размножить эту депешу и передать в другие правительственные департаменты, исключив один важный абзац: «Ваша Светлость обратит внимание, что этот сейид, посетовав на продажность и корыстолюбие достопочтенной братии, предположил, что сумма в 400 ф. ст. может помочь ему призвать их к порядку. Я объяснил мистеру Грэму, что не в состоянии выдать такую большую сумму из фондов секретной службы без гарантии того, что они будут использованы по назначению. Я сказал, что ему следует передать сейиду 50 фунтов (русскими рублевыми банкнотами), деликатно намекнув при этом, что будут еще деньги, если будет какой-либо практический результат в форме протестов духовенства против этого займа». Амин ос-Солтан знал о растущем недовольстве духовенства. Он вел переговоры с муллами и подкупом пытался переманить их на свою сторону. Муджахид сейид Али Акбар был приглашен во дворец, чтобы истолковать сон шаха; некоторые говорили, что сон был выдуман, чтобы выяснить отношение муллы к происходящему. «В моем сне, – сказал шах сейиду, – я видел тебя. Ты появился передо мной, одетый в ихрам (полотняное одеяние, какое носят паломники в Мекке), с тяжелой сумой на спине. Я был сердит и упрекал тебя в том, что ты явился передо мной в таком убогом виде, вдруг мешок упал с твоих плеч, и из его горлышка потекли золото и серебро. Тут же вспыхнул ослепительный свет, и я увидел в небесах луну необычайной яркости. Я проснулся в сильном возбуждении и призвал тебя, чтобы ты объяснил это видение». Сейид ответил: «Ваше величество видели, как я в простом мусульманском одеянии бросал к вашим ногам мешок, из которого хлынули золото и серебро: это означает, что Пророк, мой предок, велит вам не брать новые займы у неверных, а доверить восстановление ваших финансов вашим подданным и служителям нашей веры. А яркая луна, которую видели ваше величество – это атабег-иазам (Амин ос-Солтан), который отражает ваш свет, как свет своего солнца». Упоминание о займе разгневало шаха, он обвинил духовенство в пренебрежении религией в пользу политики. Сейид отрицал это обвинение, но добавил, что благочестивых мусульман беспокоит мысль о новом русском займе. То, что сейид Абдолла сказал Грэму, вовсе не было пустыми разговорами. Духовенство перешло в наступление. Британский вице-консул и муджахид встретились снова 23 февраля. Мулла рассказал, что Амин ос-Солтан пытался выяснить его взгляды по вопросу займа, но он отказался высказать свое мнение. Он продолжал говорить о необходимости единых действий со стороны духовенства. Необходимо послать эмиссаров в Мешхед, Решт, Неджеф, Исфахан и Шираз, где большое количество мулл были уже готовы действовать. «Фактически по всей стране улемы (священники) подобны пороховому складу, ожидающему только искры, чтобы прогремел взрыв». На разъезды требовались средства. Грэм ответил, что посланник предвидел нужду в деньгах и прислал 250 туманов, которые он и передает сейиду Абдолле при том, что «любые предпринятые действия должны быть основаны на верности шаху и правительству (Shah-parasti ve Doulat-parasti)». Сейид принял и деньги, и лицемерное заявление. «Конечно, – сказал он. – Какие еще средства нам доступны?» Затем он заговорил о необходимости подогреть сердца кое-кого из тегеранских священников. Грэм докладывал Гардингу: «Я указал, что посланник, прежде чем израсходовать большую сумму денег, должен получить подпись или знак от этих людей. Какое бы доверие ни питал лично посланник к сейиду Абдолле, может оказаться необходимо предоставить нашему правительству доказательства того, что были предприняты коллективные, а не индивидуальные действия. Сейид сказал, что о расписках, конечно, нельзя и думать. Необходимо тщательно скрывать, что в движении заинтересованы иностранцы, иначе кое-кто может сказать: «Вы забираете нас у одних куфаров только для того, чтобы отдать другим». Перед уходом я повторил, что сумма в 250 туманов, переданная сейиду, предназначена для покрытия текущих расходов, таких, как разъезды и денежные подарки; новые суммы, которые, возможно, выделит посланник, будут зависеть от благоприятных результатов». Знал вице-консул об этом или нет, но он наблюдал первые шаги персидской революции. Страна напоминала пороховой склад, но только духовенство могло дать искру, чтобы прогремел взрыв. То, что Гардинг снабдил сейида Абдоллу Бебехани несколькими сотнями фунтов, не вызвало бури. Но без его молчаливого согласия духовенство могло и поколебаться. Займи Гардинг, в согласии с русским коллегой, прошахскую позицию, духовенство почти наверняка отступило бы, и события приняли бы иной оборот. Поощрение со стороны Гардинга антирусской, а потому и антишахской агитации распространялось и на провинции. Генеральному консулу в Исфахане Прису было приказано проявлять в отношении движения духовенства величайшую осторожность. Губернатор Масуд-мирза Зел ос-Солтан был его другом и готов был, будучи братом шаха, действовать против властителя. Он даже попросил у Приса денег на эти цели, но британская миссия не захотела ему платить. «Сумма, которую запрашивает Зел, абсурдно велика, – писал Гардинг, – но, если вам нужны 400 туманов, чтобы стимулировать местных мулл, можете получить их. Но не должно быть никаких письменных свидетельств этому, вы должны иметь дело только с ними, а не через Зела; ему лучше не знать о подарках, которые мы, возможно, будем раздавать духовенству». Генеральный консул Прис обнаружил, что, хотя духовенство готово работать против русского займа, но даже его лидер ага Неджефи реально ничего не сделает из страха перед губернатором, отчаянным и жестоким Зелом ос-Солтаном. «Если Зел ос-Солтан не разрешит им проповедовать и работать, – телеграфировал Прис в миссию, – вы можете быть уверены, что здесь ничего не будет сделано (даже если я потрачу на мулл 20 тыс. туманов, я не смогу заставить их двинуться с места, это может сделать только Зел)». В конце апреля 1902 г. Гардинг посетил Исфахан, провел личные дискуссии кое с кем из влиятельных священников. Шейх ол-Аракейн, богатый мулла и родственник знаменитого ага Неджефи, сказал ему, что авторитет Зела ос-Солтана настолько велик, что духовенство не решится участвовать ни в каком политическом движении без его одобрения. Зел ос-Солтан, сказал этот мулла, сочувствует, но не хочет, чтобы беспорядки начались в Исфахане, «поскольку его могут заподозрить в подстрекательстве». Однако ага Неджефи и остальные готовы были обратиться к султану Турции и попросить его донести до шаха возражения персидского духовенства и народа по поводу выдачи любых новых концессий России. Гардинг отсоветовал им делать это, так как увидел здесь влияние панисламистских идей сейида Джамаля эд-Дина Афгани. Со временем Зел ос-Солтан позволил духовенству действовать и даже присоединился к движению в надежде сменить своего неспособного брата на персидском троне. Вряд ли могут быть сомнения, что, если бы не британская поддержка, он не сделал бы этого. Когда клерикальное движение набрало силу, тегеранские священники обратились с призывом о поддержке к муджахидам священных городов Ирака: Неджефа и Кербелы. Призыв этот, ходивший в Тегеране, носил ярко выраженный антирусский характер. Персидское правительство, говорилось там, предается неверным. «Стоит нам единожды попасть в лапы к России, и наши жены и дети не будут больше нам принадлежать. Самые священные узы окажутся под контролем иностранцев. У улемов (священников) отнимут всю власть. Как унижают ислам!» Лидеры движения поддерживали постоянную связь с британцами. Они считали необходимым заключить неформальное соглашение, в котором англичане гарантировали бы их безопасность. Хаджи мирза сейид Абу Талеб Занджани, один из наиболее влиятельных и, по мнению Гардинга, наиболее просвещенных тегеранских муджахидов, встретился с британским посланником и вице-консулом Грэмом, чтобы попросить их о защите, которая понадобится духовенству, если их начнут преследовать за противодействие займу. Гардинг ответил двусмысленно: «Я решил откровенно объяснить, что за исключением баста (убежища) мы не в состоянии гарантировать безопасность персидским подданным после их действий, не устраивающих правительство. Без сомнения, если в результате протеста против русских концессий, угрожающих национальной независимости, авторы протеста были бы арестованы и сосланы, я мог бы заявить и заявил бы решительный протест персидскому правительству, однако невероятно, чтобы подобный шаг был предпринят». Более вероятно, продолжал Гардинг, что великий визирь использует другие предлоги и возможности для их устранения; в этом случае дипломатическое представительство будет бессильно и не сможет вмешаться. Посланник никак не может «давать какие-либо обязательства относительно того, что могло бы предпринять британское правительство в случае, если шах призовет на помощь русских для подавления восстаний против антинациональной политики». У него были собственные соображения по этому вопросу. Если бы русские вторглись в Персию под предлогом восстановления порядка, Британия сумела бы скооперироваться с Россией и сделать то же самое в другой части Персии. Возможно, тогда удалось бы «нейтрализовать наиболее опасные последствия этой интервенции». Однако лорд Лансдаун «не одобрил бы изложение им подобного мнения персидскому министру, а тем более частному лицу без определенной власти». Он повторил, что не может одобрить «никакого насилия или выступлений против законной власти». На этих условиях Гардинг готов был сотрудничать с движением духовенства. Он даже предложил небольшие суммы денег, чтобы «побудить людей протестовать вместе с национальной партией в законном порядке, но ни в коем случае не в форме революционных выступлений». Поскольку Гардинг знал, что русский заем – дело уже решенное, он понимал, что никакие действия духовенства не смогут на него повлиять. Беспорядки оказались бы на руку только противникам независимости Персии. Шаг за шагом, постепенно ковался тайный союз между британской дипломатической миссией и клерикальным руководством, ковался в Тегеране, Исфахане и других местах. Гардинг не сомневался в ценности того, что удавалось получить в обмен на небольшие выплаты, которые время от времени производила дипломатическая миссия. В случае со вторым русским займом протест духовенства прозвучал слишком поздно. Но Гардинг полагал, что «предупреждения духовенства против предоставления России новых концессий вполне могут оказаться эффективными. Я считаю желательным, имея в виду эту цель, поддерживать отношения, которые мне удалось с ними установить, до некоторой степени контролировать их действия, держать их, по мере возможности, в разумных и безопасных рамках». Гардинг признавал, что среди них найдется «очень мало лидеров, чье религиозное рвение помешает им брать взятки», однако взятые на себя в настоящее время определенные обязательства могли помешать духовенству изменить свою позицию в будущем, не рискуя потерять престиж. Слова Гардинга о ненасильственных методах оппозиции были настоящим ханжеством. Его агенты докладывали о нарастающем напряжении накануне отъезда шаха в Европу. Везде говорили о демонстрациях и беспорядках. Член русской дипломатической миссии посоветовал одному французскому торговцу закрыть свою лавку после отъезда шаха, «поскольку будут беспорядки, а Тегеран станет новым Китаем». В присутствии личного секретаря Амина ос-Солтана некий мулла проповедовал «против продажи страны» России «и заявлял, что шаху по приезде из Европы не будет позволено вернуться в свои владения, пока он не подпишет обещания «не брать больше займов у России и не предоставлять русским концессий». Он припомнил, как двадцать девять лет назад Насреддин-шаха вынудили снять с поста великого визиря. С его наследником народ будет столь же тверд. «Правительство, без сомнения, полагалось на казачью бригаду, – продолжал мулла, – но она состояла в основном из персов и мусульман, и стоило духовенству напомнить им о долге перед верой, как они развернулись и перебили своих русских офицеров». В своих попытках сохранить британское положение в Персии Гардинг готов был использовать все доступные ему средства влияния на правящие круги, и больше всего на самого шаха. Он считал, что Мозаффару эд-Дину следует посетить Англию. «Вид Лондона, наших возможностей, сердечный прием, оказанный королем и британским правительством, дадут, я уверен, прекрасный эффект», – писал он лорду Лансдауну. Гардинг также хотел, чтобы шах был удостоен, как и его отец, ордена Подвязки. Лансдаун согласился, и Гардинг намекнул Мозаффару эд-Ди-ну, какая честь его ожидает. По какому-то недосмотру Эдуард VII узнал об этом плане только перед самым приездом шаха. Король был очень расстроен этим промахом. Возможно, ему даже показалось, что парламент пытается отменить одну из немногих оставшихся королевских прерогатив – пожалование наград и титулов. Игнорируя случаи награждения (Насреддин-шаха в 1873 г., султанов Абдула Маджида в 1856 г. и Абдула Азиза в 1867 г.), он заявил, что нежелательно жаловать Подвязку нехристианам. Гардинг и Лансдаун убеждали короля все же пожаловать награду. Сэр Н. О'Коннор, британский посол в Константинополе, протестовал. Он считал, что если бы орден был пожалован, то султан Абдул Гамид, кровавый тиран и убийца армян, также стал бы домогаться этой чести, а отказ в награде мог бы привести его к союзу с Германией или Россией. Гардинг говорил: «Хотя Мозаффар эд-Дин-шах и не может рассматриваться как великий правитель, он, в отличие от его отца, не запятнан ужасным преследованием бабистов[38]; его короткое правление не запятнано актами зверской жестокости». Шах прибыл в Лондон 18 августа. Два дня спустя он нанес визит королю на его яхте в Портсмуте. Лансдаун, пытаясь разрешить проблему, представил меморандум, в котором утверждал, что статуты ордена Подвязки должны быть в ближайшее время исправлены, чтобы дать возможность принимать нехристиан, и что шах будет одним из первых, кого удостоят этой чести. Прекрасно зная, что в прошлом в члены ордена были приняты его собственный отец и два турецких султана, Мозаффар эд-Дин воспринял это как способ отказать ему в членстве. Король Эдуард был в бешенстве. Он понимал, что его собственный министр иностранных дел пытался подтолкнуть его к действию. Король предложил шаху «портрет, украшенный драгоценностями». Шах, не раздумывая, отказался и покинул страну несчастным человеком. Епископ Рочестер, лорд А. Ноулз, лорд Лансдаун, сэр А. Гардинг, премьер-министр А. Балфур и сам король горячо обсуждали тонкости статута ордена и потратили огромное количество энергии и времени, решая, достоин ли мусульманский правитель принятия в священное сообщество рыцарей Подвязки. Однако король отказался поддаться на уговоры, шах уехал без ордена, а эта история раздулась до невероятных размеров. А. Гардинг, пообещавший шаху орден Подвязки в качестве приманки для его визита в Англию, грозился уйти в отставку. Назревал кризис кабинета министров. «Последствия отказа от данных персидскому правительству заверений были слишком серьезны, чтобы возражения короля могли взять верх». Балфур скрыл от кабинета министров полученное им письмо его величества, полное упреков в адрес Лансдауна; в ответ он направил королю «меморандум в сильных выражениях», в котором указывал, «что лорд Лансдаун действовал по недопониманию, и писал о катастрофических результатах, которые непременно последуют, если обещание будет нарушено». В ноябре король сдался «из патриотических побуждений и высокого чувства долга, хотя и с величайшей неохотой». 2 февраля 1903 г. в Тегеран прибыла специальная миссия под началом лорда Дауна с целью возложить на шаха орден Подвязки. Среди общего энтузиазма награды получили еще несколько выдающихся персов, включая Амина ос-Солтана. Событие получилось блестящее, но послужило причиной дополнительных неприятностей для короля. О миссии Дауна узнал император Японии. «Естественно, это вызвало… «весьма негативное отношение» в Японии, и со временем стало необходимым направить аналогичную миссию в Токио». Зная, как обошлись с шахом в Лондоне, трудно поверить, что запоздавшее возложение Подвязки произвело на шаха и его министров желаемое впечатление. Скорее всего, этот эпизод стал кратким комическим антрактом в серьезной пьесе. Во время пребывания шаха в Лондоне в августе 1902 г. сэр А. Гардинг также приезжал в столицу и детально доложил лорду Лансдауну о мрачной ситуации в Персии. Он далеко зашел в поддержке клерикального движения и теперь хотел получить точные инструкции о том, до какой степени его следует поощрять, «если они попросят нашей помощи или совета, чтобы развивать агитацию против дальнейшей русификации Персии». Гардинг хотел знать, «если потребуются деньги, должны ли мы секретно давать их лидерам клерикальной партии, как делали русские во время табачной монополии». Он изложил письменно свою точку зрения: «Следовало бы иметь фонды для осторожных выплат важнейшим членам церковной партии, как в Персии, так и в Неджефе и Кербале». Позже Лансдаун так прокомментировал это: «Мы не могли бы себе позволить ввязаться в заговор против шаха, но вполне могли бы потратить умеренную сумму денег, чтобы установить более тесные отношения с церковной партией». Гардинг признавал, что трудности, которые он предвидит, могут и не возникнуть, «что духовенство может много говорить, но не будет действовать, или его перекупит Россия». Британия должна быть готова ко всем вариантам развития событий, а Гардинг должен иметь точные инструкции. Духовенство может даже отлучить шаха от церкви, ускорив таким образом возникновение беспорядков, какие имели место во время табачной монополии. «Шах, под угрозой низложения, будет не в состоянии подавить беспорядки. И тогда могут прийти русские». Лансдаун ответил: «Если бы русские войска пересекли персидскую границу, чтобы подавить народное движение, то правительство его величества было бы готово сразу вмешаться на юге и в Сеистане, то есть в ближайших к нашим базам территориях, и оккупировать (на тех же принципах, как Россия на севере), с целью поддержания внутреннего порядка. Мы должны оставаться там (как в Китае) до тех пор, пока не восстановим заново, совместно с Россией, которую мы позже вынудим обсуждать с нами персидский вопрос, власть, платежеспособность и независимость шахского правительства». Суть разговоров Лансдауна с Гардингом была воплощена в меморандуме, который последний написал, а первый распространил среди некоторого количества заинтересованных лиц. Премьер-министр А. Балфур в основном согласился с выводами посланника в Тегеране и министра. Он не ждал столкновения с Россией, но, если бы войска двух держав встретились в Персии, результатом могла бы стать война. «Если рассматривать войну между Англией и Россией с участием Персии, то будет ли Персия подходящим театром военных действий, где мы сможем использовать нашу небольшую армию в наступательном движении на противника, или мы должны будем удовлетвориться удержанием морских портов и организацией национального сопротивления захватчику?» Здесь невозможны традиционные решения, «но военному министерству следовало бы обдумать подобные вопросы». Балфур закончил свои комментарии предостережением: «Нет нужды говорить, что даже малейшая видимость военной активности с нашей стороны, в виде накапливания кораблей или в иной форме, должна иметь место после угрожающих слов или действий со стороны России, но она должна иметь место сразу после них». Военное министерство получило копию меморандума Гардинга 27 августа 1902 г. и всерьез отнеслось к обдумыванию проблемы, что делать в случае русской агрессии в Персии. Подполковник У. Робертсон из военной разведки определил суть британской политики в Персии как «поддержание статус-кво; в случае же нарушения статус-кво обеспечение того, чтобы никакая иная держава не установила своего господства в Персидском заливе или в Южной Персии». Целью России являются моря: в Персии, в Средиземноморье и в Китае. В Средиземноморье России приходится считаться, кроме Британии, еще и с Германией. На Дальнем Востоке англо-японский альянс остановил продвижение России. Персия осталась единственным регионом, где Россия имеет дело с одной только Англией. Позиция России по отношению к Северной Персии – «позиция ошеломляющего превосходства». Сильная позиция на фланге Индии, даже если не будет использована для вторжения, будет представлять постоянную угрозу и «сделает нас более сговорчивыми по отношению к Черному морю и Персидскому заливу». Если бы Россия добралась до Персидского залива, Британия оказалась бы полностью изолированной от Персии. Таким образом, необходимо определить линию, за которую России не будет позволено продвинуться. Робертсон предложил провести такую линию из Сеистана через Керман, Йезд и Исфахан на Керманшах. «В случае согласия России на такое разделение наша часть должна быть либо сразу аннексирована, либо организована в протекторат, либо превращена в буферное государство под руководством лучшего персидского вождя, какого мы только сможем найти». Но разделение страны не стало бы гарантией вечного мира. Британии пришлось бы держать там вооруженные силы, достаточные для отражения русской атаки. Потребовалось бы по крайней мере пятьдесят, а может быть, и все сто тысяч солдат. Робертсон знал, что таких войск нет в распоряжении правительства. «Кажется, вряд ли стоит говорить еще что-нибудь, – грустно замечает он, – чтобы показать, что мы не сможем придерживаться вышеизложенной политики, если только наша военная система не будет революционным образом изменена». Нет признаков того, что Россия желает раздела Персии на сферы влияния. Робертсон цитирует петербургские «Биржевые ведомости»: «Раздел сфер влияния в Персии невозможен. Персия, вместе с омывающими ее берега водами, должна оставаться объектом русской материальной и моральной защиты». И «Новое время»: «Пусть Англия раз и навсегда поймет, что нам не нужна Индия, а нужен только Персидский залив, и вопрос решен». Единственным способом противостоять России, продолжает Робертсон, является удержание Бендер-Аббаса и островов залива. Когда же дело доходит до конкретных действий, Робертсону предложить нечего. Британия должна вести приготовления к «расчленению» Персии, в процессе которого она должна использовать свое влияние и прилагать «усилия, чтобы предотвратить усиление Россией ее нынешней доминирующей позиции». Подполковник Е. Олтэм в основном сходится во мнениях с Робертсоном. «Война с Россией… вероятно, повлекла бы за собой также войну с Францией». Такая схватка навлекла бы на Британскую империю «полосу унизительных катастроф, восстановление после которых было бы делом в высшей степени сложным». Он видел стоявшую перед Британией дилемму следующим образом: «Если мы предпримем шаги по противодействию продвижению России в глубь Персии, мы рискуем войной, в которой наши шансы на победу весьма сомнительны; если же мы ничего не предпримем и позволим России постепенно поглотить Персию, этот злосчастный день окажется отложенным до того момента, когда нам придется сражаться с Россией за Индию при еще более неблагоприятных обстоятельствах». Олтэм выступал за военную реорганизацию и заключение союзов. Он считал необходимым заключить соглашение с Германией по Малой Азии и Персии, аналогичное соглашению с Японией по Дальнему Востоку. При таких обстоятельствах Россия не рискнет на войну «или, если война все же произойдет, это будет война, исхода которой нам не нужно будет опасаться». Генерал-лейтенант сэр У. Николсон, генеральный директор военной разведки, направил подготовленные его подчиненными бумаги лорду Ф. Робертсу, главнокомандующему, с краткой запиской, где писал, что поддержание интересов Британии в Персии кажется невозможным без достижения взаимопонимания с Германией либо Россией. Более предпочтительным он считал немецкий вариант, поскольку «интересы Англии и России настолько противоположны, что любое соглашение в отношении сфер влияния в Персии будет, вероятно, нарушено Россией, как только ей это понадобится». Николсон считал, что Сеистан необходимо оставить за собой. Однако «любую идею военной оккупации Южной Персии невозможно осуществить, не ослабив гарнизон Индии». Наконец, бумаги прочел военный министр С. – Дж. Бродрик. Будучи человеком гражданским, он увидел проблему в совершенно ином свете. Во-первых, он отказался признать, что британская армия настолько слаба, как утверждают военные. Во-вторых, он счел, что на Персии сосредоточено слишком много внимания. «Любое столкновение с Францией и Россией в том маловероятном случае, если у нас не будет союзника, может иметь место во множестве областей, кроме Персии». Более того, Бродрик не верил, что Франция будет воевать на стороне России: «Не очевидно, что закрепление России в Персидском заливе соответствует интересам Франции; в то же время совершенно очевидно, что интересам Германии не соответствует, чтобы Франция и Россия монополизировали торговлю в этом регионе. Таким образом, в случае враждебных действий в высшей степени маловероятно, что мы останемся в одиночестве». Министерство по делам Индии под руководством лорда Дж. Гамильтона пребывало в обычном пессимистическом настроении. Сэр У. Уорнер, заместитель министра, настаивал на том, что Британия должна быть готова в случае войны действовать в одиночку. Если же вмешается еще какая-либо держава, то Северная Персия достанется России в полное владение, а Англии придется делить юг с другими европейскими державами. Гамильтон не верил, что Британия в состоянии удержать всю Южную Персию, и рекомендовал учесть ограниченность ее возможностей «прежде любого изменения политики». Министерство по делам Индии хотело обсудить проблему Персии на совещании с министерством иностранных дел, военным министерством и адмиралтейством. Совещание прошло в министерстве иностранных дел 19 ноября 1902 г. Адмиралтейство представляли принц Л. Баттенбергский, директор военно-морской разведки, и капитан Армстронг; министерство иностранных дел – сэр Т. Сандерсон; министерство по делам Индии – сэр У. Уорнер и сэр А. Годли; военное министерство – генерал-лейтенант сэр У. Николсон и подполковник Олтэм. Договорились, что в случае войны с Францией и Россией Британия должна захватить Бендер-Аббас и оккупировать в заливе острова Кешм, Хенгам и Ормуз. В случае беспорядков в Персии, ведущих к русской оккупации и вводу британских войск на персидскую территорию, но не против России, решено было ограничить действия следующими условиями: «1. У нас нет свободных войск для эффективной оккупации персидской территории или большого количества портов; тем не менее, позицию на морском побережье должны удерживать войска, а не корабли. 2. Мы должны пойти на риск произвести на Индию неблагоприятное впечатление, если займем какие-либо порты или территории (откуда, по всей вероятности, нас могут вынудить уйти либо неизбежное столкновение с Россией, либо взрывы враждебности). 3. Какие бы шаги мы ни предприняли, они должны быть такими, чтобы вызывать возможно меньший риск вмешательства иных иностранных держав в любые временные меры по сохранению порядка в Персии». Если возникнет необходимость, Британия оккупирует Бендер-Аббас, острова и Сеистан, но было решено, что других наземных операций не будет. Для подготовки к возможной оккупации Сеистана решили продлить белуджистанскую железную дорогу на запад за Нушки и принять меры к росту британской торговли. «Установили, что наиболее эффективным сдерживающим фактором русского продвижения в Южную Персию является завершение строительства железной дороги от Константинополя до Багдада, так как она позволит крупным силам турок оказаться во фланге русского продвижения. Будет большой ошибкой противодействовать этому проекту, напротив, его следует поощрять в том случае, если мы сможем получить надлежащую степень контроля над этой железной дорогой и ее веткой к Персидскому заливу». Решения этого совещания утвердили политику отказа и ухода, которую давно уже навязывали правительству Гамильтон и несколько его подчиненных из министерства по делам Индии. Показательно, что никто из присутствовавших на совещании не разделял взглядов на Персию лорда Керзона или сэра А. Гардинга; никто из них, кроме Уорнера и Годли, не был хорошо информирован в средневосточных проблемах. Принятая 19 ноября политика не была политикой вице-короля, министра иностранных дел или посланника в Тегеране, но в дальнейшем решения совещания оказались пророческими. А. Гардинг почувствовал себя полностью разочарованным результатами консультаций, вызванных к жизни его августовским меморандумом 1902 г. Выводы межминистерского совещания 19 ноября 1902 г. показались ему «почти равносильными полному отказу» от британской позиции в Персии. Его беспокойство возросло летом 1903 г., когда внутренняя ситуация в Персии стала еще хуже. Русский посланник уже намекал великому визирю, «что, если беспомощность персидского правительства снова вызовет серьезные проблемы в Тебризе и других частях Азербайджана, русские войска будут вынуждены пересечь границу». Большая война – одно дело, а обусловленный местными событиями ввод русских войск в Персию – совсем другое. Если вмешательство Британии ограничилось бы портами Персидского залива и Сеистаном, русские захватили бы всю остальную часть страны. Персия превратилась бы в русский Египет, «а влияние Англии умерло бы и было бы погребено так же тщательно, как влияние Франции в долине Нила после того, как полковник Маршан в Фашоде спустил триколор». Гардинг считал, что нужно не оставлять Персию, а вступать в союз с бахтиарами, арабами и другими племенами юго-запада и удерживать эту часть страны вместе с Исфаханом, «древней исторической столицей Персии». При этом Россия лишилась бы «всякого оправдания для продвижения дальше к югу под предлогом сохранения власти шаха в южной части его королевства». Россия, считал Гардинг, не стала бы рассматривать «участие Британии в умиротворении Персии как повод к войне». Правительственная машина работает медленно. Наступил февраль 1904 г., когда правительство Индии внесло, наконец, свой вклад в дебаты, продолжавшиеся два с половиной года. Множество событий произошло с тех пор, как Гардинг писал свой меморандум. Россия успела глубоко увязнуть в дальневосточной авантюре, которая должна была взорваться войной с Японией. Витте, один из основных вдохновителей политики России в отношении Персии, уже не был министром финансов. Но британское правительство по-прежнему руководствовалось принципами, достигнутыми на совещании 19 ноября 1902 г. Правительство Индии разделяло мнение С. – Дж. Бродрика, что в случае войны Персия вряд ли станет главным театром военных действий. Более того, Керзон не считал, что Россия намерена аннексировать Персию. Он продолжал давать удивительно корректный анализ образа действий России. Россия, убеждал он, «всегда предпочитает контролировать правительства тех стран, на которые желает влиять, через преобладающую форму правления и династию и использовать их как инструмент, посредством которого она может обрести высшее политическое влияние и бесспорный коммерческий контроль… Для этих целей необходимо, чтобы единица, с которой она имеет дело, на некоторое время стала настолько слабой, чтобы нуждаться в покровительстве, но все же не настолько слабой, чтобы окончательно развалиться на куски. Прикрытие в виде национального правительства должно оставаться в неприкосновенности, чтобы скрывать то, что в иных обстоятельствах выглядело бы как враждебные происки». Если бы русские войска вошли в Персию для подавления внутренних беспорядков и установления военной оккупации, британские силы должны сделать то же самое. «Мы должны войти как опора династии, чтобы обеспечить возвращение к статус-кво и спасти ближайшие к нашим границам части страны, или те части, где у нас имеются первостепенные интересы, от риска беспорядков… Но в первую очередь, хотя это может показаться парадоксальным, мы должны войти для того, чтобы ускорить, при надлежащих условиях, уход из страны русских, так же как и нас самих». Керзон был согласен с Гардингом в том, что, в дополнение к Бендер-Аббасу и Сеистану, Британии следовало бы в случае прихода русских оккупировать Бушер и Мохаммерех; последний – как находящийся ближе всего к Тегерану. Однако самой надежной гарантией против продвижения России в Персию была бы имеющаяся у нее информация о последствиях таких действий. «Если она будет полностью убеждена, что продвижение на Тебриз или Мешхед немедленно вызовет продвижение британцев на юге, в первую очередь к портам в Заливе, она, вероятно, дважды задумается, прежде чем сделать шаг, грозящий столь многим в обмен на столь проблематичную выгоду». Сколь бы ни были различны мнения британских государственных деятелей, военных и дипломатов, по поводу правильной политики в отношении России в Персии, все они были согласны в том, что Сеистан и Персидский залив жизненно важны для Британии и их необходимо защищать, если Россия решит оккупировать остальную часть страны. «Сеистан – это плохо обработанный оазис посреди пустынь и болот». Это обширная земля, протянувшаяся вдоль границ Афганистана и Белуджистана, изолированная от остального мира сотнями миль почти непреодолимых песков и скал. Время от времени Сеистан процветал. Легенда сделала его домом великого защитника Персии Ростама, и до сего дня «могилу» его мифического отца Зала показывают любопытным путешественникам у обочины главного шоссе между Кайеном и Захеданом. С подъемом афганского могущества Сеистан на некоторое время попадал под руку мелких правителей Герата, Кандагара и Кабула, но во второй половине XIX века Персия восстановила свою власть над большей частью этой провинции. Спор с Афганистаном уладила в 1872 г. арбитражная комиссия, возглавляемая сэром Ф. Голдсмитом. Для англичан Сеистан обладал громадной стратегической ценностью. «Обладание им создало бы плацдарм для всеобъемлющего наступления на Индию или для вторжения в Афганистан». Русское продвижение в Центральной Азии в 1880-х гг. вызвало в Индии сильные опасения, что Хорасан, Сеистан и Афганистан могут пасть следующими. Предпринятые тогда Британией меры свелись к сбору разведывательной информации. Сеть из местных агентов раскинулась по всей Центральной Азии. Некоторые из них работали на британцев, некоторые на русских, некоторые на тех и других одновременно. Правительство Индии очень болезненно относилось к шпионам и внедренным агентам. Собственный разведывательный центр в Мешхеде постоянно докладывал не только о передвижениях русских войск в Туркестане, но и о передвижениях незначительных персон в Хорасане. Открытие русских и британских консульств в Хорасане и Сеистане тоже было частью тайной политической игры и шпионажа. И русским и англичанам Хорасан и Сеистан казались трудными назначениями. Трудно было выносить одиночество в таких местах, как Бирдженд, Кайен или Носратабад, маленьких пыльных городках, где общество составляли несколько провинциальных чиновников, мулла и сам консул. Там было почти нечего делать, и время приходилось убивать за картами или выпивкой. Иногда какой-нибудь консул начинал изучать персидский язык и литературу, избегая так деморализующей рутины консульской жизни. Поэтому приезд агента служил поводом немного развлечься. Если британские агенты направлялись на север, то русские, притворяясь торговцами, крейсировали вдоль афганской и индийской границ. Первый постоянный русский агент в Сеистане, некий Рахим-хан, прибыл туда, вероятно, в 1891 г. Он был арестован и выпорот по приказанию наместника Мир Али Акбар-хана Хешмата ол-Молка за «неестественные оскорбления», а его собственность была конфискована. За него открыто вступился русский посланник в Тегеране. Рахим-хану была возвращена собственность и разрешено жить в Сеистане в назидание Хешмату ол-Молку. Рахим-хан занимался пропагандой: говорил людям, что скоро придут русские и облагодетельствуют тех, кто помогал им. Рахим-хан завербовал главного муллу, «человека очень влиятельного среди местного населения», и тот помогал ему настраивать людей против правительства. В 1895 г. подполковник Г. Пико, британский военный атташе в Тегеране, и приехавший из Мешхеда полковник С. Йейт обсуждали «желательность распространения системы шпионажа нашего агентства на Центральную Азию и Кавказ». В период предвоенной напряженности 1895 г. Пико в своем меморандуме сэру М. Дюранду, в то время британскому посланнику, указывал, что единственная информация о передислокации русских войск в закаспийские регионы поступила от мистера Пикока, консула в Батуме. Учрежденное после этого генеральное консульство в Мешхеде стало присматривать за Центральной Азией до самого Самарканда, но информация о русских войсках поступала лишь после того, как войска появлялись в Центральной Азии. Нужны были разведданные из Баку, Петровска, Астрахани и Тифлиса. В 1897 г. русские предприняли значительный шаг в расширении своей разведывательной сети в Восточной и Юго-Восточной Персии. Под предлогом предотвращения проникновения эпидемии чумы, вспыхнувшей в Бомбее, в Россию, ее посланник в Тегеране Е. Бютцов запросил у персидского правительства разрешение на то, чтобы несколько русских врачей установили карантинные посты вдоль персидско-афганской границы и вдоль шоссейных дорог, ведущих из Сеистана в Хорасан. Стоило только персидскому правительству удовлетворить эту просьбу, как тут же генерал А.Н. Куропаткин, не обращая внимания на достигнутое между Бютцовым и министром иностранных дел Персии Мошен-ханом Моширом од-Дойлы соглашение о том, что врачей будет охранять персидский военный эскорт, стал настаивать на эскорте из ста двадцати русских казаков. Персидский посланник в Санкт-Петербурге указал министру иностранных дел графу М.Н. Муравьеву, что требования Куропаткина противоречат указанному соглашению и что британская дипломатическая миссия в Тегеране заявила протест против размещения русских войск вдоль персидско-афганской границы. Ч. Гардинг, исполнявший обязанности посланника в отсутствие сэра М. Дюранда, считал, что «целью русских является проникновение на юг до самого Сеистана, чтобы иметь возможность выйти оттуда к границам Индии». В своих мемуарах он приписывает себе заслугу срыва русских планов: он привел к границе отряд индийских войск и заставил русских сняться с лагеря. Старик Гардинг (уже лорд Пенхерст) через много лет вспоминает о дипломатических подвигах юного мистера Ч. Гардинга, и ему можно простить некоторые неточности. В самом деле, он пытался предпринять против казаков энергичные действия, но Солсбери, который в то время надеялся на ослабление напряженности в отношениях с Россией, посоветовал ему не обращать внимания на казачий эскорт. Узнав, «что граф Муравьев проинформировал персидского посланника в Санкт-Петербурге, что правительство ее величества дало согласие на ввод русских войск в Персию для службы на афганской границе», Гардинг хранил молчание. Однажды войдя, казаки остались надолго. Постепенно их офицеры начали брать на себя административные функции и отдавать приказы местным гражданским и военным властям. Они вмешивались в местные дела, причем обычно принимали сторону населения против коррумпированных правительственных чиновников. Британский секретный агент свидетельствовал, что русские поддерживали «дело народа против их собственного правительства». Это давало русским популярность, хотя не нравилось местным чиновникам. Персидское правительство под давлением британцев признало, что целью казачьих кордонов «было не столько предотвращать проникновение чумы, сколько создавать все мыслимые барьеры на торговом пути между Индией и Хорасаном». Однако персидское правительство было не в силах добиться вывода казаков. Система карантина служила постоянным раздражителем для британцев. Две дюжины ее станций, протянувшихся вдоль афганской границы, представляли собой две дюжины шипов в бок правительству Индии. Капитан X. Смит из Чеширского полка докладывал генеральному консулу Тренчу в Мешхед, что постами командовал капитан Ияс, офицер русской императорской гвардии. «Это очень способный офицер, хорошо говорит по-французски, по-английски, по-персидски и немного на урду и пушту. Он держится властно и вмешивается в действия персидских чиновников. Он обеспечен прекрасными русскими картами, гораздо лучшими, чем наши, и ведет огромную разведывательную работу, поскольку может тщательно допрашивать людей, пришедших из разных мест». Британцы пытались выгнать русских. В 1902 г. лорд Лансдаун лично разговаривал об этом с Амином ос-Солтаном. Тот обвинил во всем Амина од-Дойлы, во время краткого правления которого русским было разрешено войти. Они вмешивались во внутренние дела Персии и разрушали торговлю с Индией, удалить их было очень трудно, почти невозможно. Летом 1898 г. Россия назначила в Сеистан консула. Поблизости не было ни русских подданных, ни русской торговли; этот шаг должен был продемонстрировать британцам, что у них нет монополии на юго-восток Персии. Британский консул в Кермане капитан П. Сайкс просил немедленно назначить туда английского консула. Вскоре сам Сайкс получил назначение в Сеистан, где его главной задачей стала слежка за русским коллегой. Тем же летом трое англичан, занятых «топографической разведкой» в окрестностях Пандждеха, перешли на российскую территорию. Их обнаружили и препроводили обратно через границу. В сентябре русский топограф с тремя помощниками появился на персидско-белуджистанской границе близ Мирджаве. Большая игра продолжалась. Прибытие Дж. Керзона в Индию совпало с усилением активности России в Восточной Персии. Новый вице-король настаивал, чтобы Британия взяла на себя защиту Сеистана. Он начал строительство железной дороги от Кветты до Нушки и далее шоссейной дороги к персидской границе. Были открыты почтовая и телеграфная службы, организованы военные посты для защиты торговли. Но главная цель Керзона – не допустить Россию в Сеистан. Сложная задача, поскольку Британия в тот момент находилась в дипломатической изоляции, увязнув в африканской войне. В напряженной атмосфере 1900-го и 1901 гг. всевозможные слухи мгновенно проникали повсюду, так что часто трудно было отличить правду от вымысла. Русский консул в Сеистане А. Миллер был известен своей крайней англофобией. В то время по стране путешествовали трое русских; один из них, по фамилии Зарудный, как доложили, раздавал кочевникам в качестве подарков винтовки. В апреле 1901 г. правительство Индии встревожили настойчивые слухи, сообщенные генеральным консулом в Мешхеде майором Ч. Тренчем, о том, что Персия намеревается либо продать провинцию, либо разрешить России «взять на откуп» доходы с Сеистана. Керзон телеграфировал в Лондон: «Мы считаем, что ни при каких обстоятельствах Сеистан не должен прямо или косвенно попасть под контроль России. Необходимо дать понять персидскому правительству степень нашей заинтересованности в Сеистане и нашу неспособность примириться с его исчезновением. Это, возможно, предотвратит подобные шаги, даже если их возможность всерьез рассматривается». Позже подобные разведданные поступали в отношении Хорасана. Считалось, что Шоджа' од-Дойлы, губернатор Кучана, – русская марионетка и держит деньги в русских банках. Доносили, что вдоль всей северной границы Хорасана персидские чиновники получают русское жалованье, русско-армянские ростовщики скупают сельскохозяйственные земли, все письма и телеграммы вскрываются, а содержание их докладывается русскому агенту в Кучане. Самого агента называли «главным советником губернатора»; о районах Дарегаза и Кучана говорили, что «русские уже считают их частью русских владений». Из Тегерана направлялись приказы продавать коронные земли только персидским подданным; «а русские подданные покупали земли на имя какого-нибудь подданного Персии». 28 апреля 1901 г. министерство по делам Индии обратило внимание лорда Лансдауна на телеграмму Керзона, и министр иностранных дел поручил сэру А. Гардингу проверить информацию. «Мы не потерпим, конечно, – добавил он, – чтобы Россия вмешивалась в дела Сеистана». Гардинг быстро выяснил, что весной 1901 г. персидское правительство, отчаянно нуждаясь в деньгах, решило продать часть коронных земель Сеистана, составлявших большую часть провинции. Британский посланник предположил, что русские рассматривали возможность купить эти земли. Наследственный губернатор Сеистана Хешмат ол-Молк, друг британцев, предложил способ не дать русским завладеть коронными землями. Для этого англичане должны были помочь ему купить эти земли. Гардингу план понравился, но он предупредил, что его следует держать в тайне от персидского правительства. Предложение Хешмата ол-Молка не встретило одобрения среди индийских чиновников. Полковник С.Е. Йейт, агент генерал-губернатора в Белуджистане, писал, что, если бы Британия «купила эти земли на имя Хешмата ол-Молка, после завершения сделки мы не имели бы над ним никакой власти; но купить их на собственное имя – другое дело». Йейт не верил, что персидское правительство продаст землю, но надеялся, что правительство Индии сможет взять ее в аренду на 99 лет. Керзон жаждал завладеть Сеистаном на любых условиях. Узнав, что несколько мешхедских торговцев подали заявки на коронные земли, вице-король телеграфировал сэру А. Гардингу: «Какой бы вариант ни был предложен – покупка, аренда земель Сеистана или откуп доходов с Сеистана – мы будем стремиться перебить цену всех остальных покупателей». На следующий день Гардинг ответил, что невозможно купить земли Сеистана или завладеть ими через Хешмата ол-Молка. Керзон признался, что он сомневался в разумности действий через Хешмата ол-Молка; у него уже был новый план. Пусть Гардинг, пользуясь денежными затруднениями шаха, предложит Персии заем под обеспечение доходов с Сеистана. Если же персидское правительство пообещает не отчуждать земли, не поставив об этом в известность британцев, то такое обещание имело бы негативный смысл, так как «подразумевало бы, что отчуждение в пользу России допустимо». Но вся эта схема была заброшена столь же стремительно, как и затеяна. Единственным пострадавшим стал Хешмат ол-Молк, который заработал недоверие собственного правительства и ненависть русских агентов в Сеистане и Хорасане. Пока Гардинг и Керзон обменивались телеграммами, персидское правительство по совету русских потребовало у Хешмата погасить задолженность по доходам с провинции. Британский консул в Мешхеде настойчиво убеждал Гардинга поручить вице-консулу в Сеистане сделать Хешмату ол-Молку «подарок в 2000 ф. ст, чтобы облегчить текущие трудности». Он боялся, что «иначе Хешмат может оказаться вынужденным принять денежную помощь от России; в этом случае он будет зависеть от нее, а не от нас». Первые признаки нависшей над Хешматом ол-Молком беды появились еще в начале года. Капитан Р. Бенн, вице-консул в Сеистане, в своем официальном дневнике записал, что Хешмата ол-Молка «серьезно осудили» за то, что он позволил британским офицерам приобрести такое влияние. Русский консул А. Миллер сумел запугать его до такой степени, что он «несколько изменил дружественность своего отношения» к англичанам. Х. Барнс, министр иностранных дел Индии, писал Гардингу, что правительство Индии придает величайшее значение «утверждению первостепенного интереса Великобритании в Сеистане»: «Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Сеистану перейти, подобно северным провинциям Персии, под контроль или преобладающее влияние России; британский престиж в этой части следует постоянно и активно поддерживать». Барнс откровенно признавал, что, несмотря на важность коммерческих соображений, «правительство Индии при открытии дороги на Кветту и поощрении торговли преследовало в основном политические цели». (В оригинале документа кто-то, не автор, подчеркнул слово «политические» и поставил рядом с ним крестик.) Он указывал: «В этих обстоятельствах падение нынешнего губернатора Сеистана явилось бы серьезным ударом для планов правительства Индии, поскольку замена его менее дружественным губернатором отрицательно сказалась бы на торговле, ослабила бы притязания на включение Сеистана в нашу сферу влияния». В письме содержалось интересное признание. В XIX веке стало модным оправдывать агрессию, вмешательство во внутренние дела других стран или даже войну интересами коммерции. Промышленность и торговля в новой буржуазной мифологии были возведены в ранг богов, а наличие коммерческих интересов, считалось, давало право на вмешательство ради их защиты. Как только в обществе закрепилась такая этика, под видом коммерции и торговли начали оправдывать и защищать всевозможные неэкономические интересы. Так и с положением Британии в Сеистане. Доходов, которые несколько индийских купцов получали от торговли в Сеистане, не хватило бы даже на содержание британских консульств и секретных агентств в Восточной Персии, не говоря уже о строительстве шоссейных и железных дорог через сотни миль белуджистанской пустыни, военных постах, телеграфных линиях и жалованье сотен англичан, задействованных в этой работе. Только в секретном письме посланнику в Тегеране высокопоставленный индийский чиновник готов был признать ту очевидную истину, что «правительство Индии при открытии дороги на Кветту и поощрении торговли преследовало политические цели». Так британцы, представители которых в Тегеране любили читать персам лекции о роли бизнеса, действовали в Сеистане, как русские в провинциях Северной Персии. Искусственно созданная торговля служила ширмой для политического вмешательства. Керзон твердо решил спасти Хешмата ол-Молка, чье «дружественное отношение к британскому правительству было «представлено русским консулом А. Миллером в неверном свете», что может привести к «неудовольствию персидского правительства». Вице-король обратился к Гардингу с просьбой использовать свое влияние в пользу Хешмата ол-Молка, которого правительство вызвало в Тегеран, хотя «более чем сомнительно, что он последует этому вызову». Генеральный консул Тренч, который являлся официальным агентом вице-короля, также настаивал на немедленных действиях. Гардинг был готов поговорить о Хешмате ол-Молке с Амином ос-Солтаном. 22 июня 1901 г. он телеграфировал Лансдауну: «Персы всегда упрекают нас в том, что мы не поддерживаем своих друзей, и говорят, что именно поэтому мы уже потеряли столь многих. Боюсь, что, если мы допустим падение Хешмата ол-Молка, мы лишимся влияния в Сеистане в пользу России. Намек на то, что при возникновении (после его отзыва) неприятностей индийское военное подразделение… может быть послано через границу для защиты индийских торговцев, мог бы оказаться эффективным». 23 июня министерство иностранных дел ответило, что в разговоре с великим визирем Гардингу следует отстаивать «важность наших коммерческих интересов в Сеистане, которые мы не можем оставить без внимания». Министерство иностранных дел протестовало против действий со стороны персидского правительства, которые вызвали бы беспорядки в Сеистане. Но Лондон не захотел настаивать «на сохранении этого Хешмата, который в конце концов может оказаться ненадежной опорой». Керзон вступил в непосредственную переписку с Гардингом и попытался из Индии руководить иностранной политикой Англии. Собственные взгляды Гардинга больше соответствовали взглядам Керзона, чем лорда Дж. Гамильтона, поэтому вице-король предпочитал не пользоваться посредничеством министерства по делам Индии, где его рекомендации чаще всего игнорировались. Ни министерство иностранных дел, ни министерство по делам Индии не одобряли методов Керзона. Гамильтон счел нужным указать ему, что инструкции в отношении Сеистана, которые Гардинг получал из министерства иностранных дел, не заходили так далеко, как хотелось правительству Индии. Гамильтон писал: «Я пользуюсь возможностью, чтобы указать вам на неизбежное возникновение неудобств из-за прямой переписки с Тегераном по вопросам имперской политики, в отношении которой британский посланник получает свои инструкции из министерства иностранных дел, тогда как ваше превосходительство по этому вопросу поддерживает сношения со мной. В этих обстоятельствах кажется предпочтительным, чтобы любые предложения, которые правительство Индии сочтет желательным сделать, представлялись бы в это министерство». Вежливость традиционного окончания: «Имею честь оставаться, милорд, покорным слугой вашей светлости» – не могла смягчить обиду, которую испытал гордый и честолюбивый вице-король от такого резкого выговора. Британцы спасли Хешмата ол-Молка, однако их положение продолжало оставаться неустойчивым. Яростная глухая борьба между представителями двух великих держав вовлекала в себя кочевников-белуджей, которых британцы хотели защитить от русского влияния, а русские снабжали ружьями; казаков, которые использовали карантинные процедуры для подрыва индийской торговли; нейтральных, как предполагалось, бельгийских таможенных чиновников, которые на самом деле служили России; обычных людей в маленьких, задавленных нищетой персидских городках, которые внезапно становились объектом внимания со стороны иностранцев. Хотя соперники еще не стали привлекать на свою сторону широкие народные массы, на местах психологическая война уже велась. В Носратабаде консул Тренч (перед своим переводом в Мешхед) каждую неделю проводил тренировку по установке палаток для всадников своего индийского эскорта, чем старался произвести впечатление на местных жителей. Позже это «действо» описал капитан Бенн: «Еженедельную «гимхану» обычно посещают не только местные жители, но и крестьяне из деревень под Носратабадом. Всегда подают чай, кальян (водяную трубку), и зрители проявляют живой интерес к происходящему. Приглашают русского вице-консула, и он обычно появляется. Сегодня мистер Миллер отговорился плохим здоровьем, и скоро стало ясно, что он приготовил свою приманку в виде местного оркестра с ручной обезьянкой и другое. Толпа детей и подростков из форта заняла место в нескольких ярдах позади моей палатки, которая на подобных мероприятиях исполняет роль «большой эстрады», и начали в высшей степени бестолковую программу. Люди, в которых узнали русских служащих, были посланы обходить наших зрителей и привлекать внимание к представлению конкурентов, но безрезультатно. Ни один человек не покинул своего места, и оркестр отступил в город. Думаю, меня можно извинить за изложение тривиального эпизода в официальном дневнике: это пример ребяческих схем, к которым прибегает мистер Миллер, чтобы ослабить результаты моей деятельности и повредить нашей популярности». Многое можно было бы отдать, чтобы увидеть русский эквивалент этого уникального документа; еще больше – за фильм, который сохранил бы для будущих поколений живописное столкновение двух империй. Теперь, по прошествии времени, эпизод с обезьяной может показаться забавным, однако все участники отнеслись к нему с полной серьезностью. Личные отношения между Миллером и Бенном постепенно ухудшались и к началу 1902 г. дошли до разрыва. Капитан Бенн докладывал своему начальству в Мешхеде, что в январе на одном обеде Миллер слишком много выпил, шумел, вспоминал «неделикатные эпизоды, происшедшие с ним в Кермане». В мае Миллер явился пьяным на вечеринку, которую устраивал Бенн в честь королевского дня рождения. «После обеда в гостиной месье Миллер грубо настаивал на том, чтобы прервать разговор, а потом уснул в своем кресле». Бенн интерпретирует поведение Миллера как оскорбление правительству его величества, требует обратить на это внимание посланника в Тегеране, чтобы «были приняты меры для предотвращения чего-либо подобного». Пока же Бенн не будет ни приглашать Миллера, ни сам пользоваться его гостеприимством. Читая эти доклады, можно представить себе, какое напряжение царило в обществе полудюжины европейцев, вынужденных жить бок о бок в маленьком, жарком, изолированном городке на краю великой пустыни. Это сообщество изнывало от скуки и сплетен, его переполняли интриги, злоба и ненависть. Европейское сообщество Носратабада может служить гротескным символом огромного мира империалистической политики, отражением которого оно являлось. Излишняя чувствительность капитана Бенна отчасти объяснялась важной ролью, которую в то время играл консул Миллер в диспуте по Мирджаве, известном также как вопрос Доздаба. В конце 1901 г. небольшой отряд англо-индийских войск под командованием капитана У. Уэра основал форт в Мирджаве, деревне на правом берегу реки Талаб, которая признавалась всеми персидской территорией. Британские чиновники на северо-западной границе считали, что Мирджаве, как источник снабжения для сеистанского торгового пути, имеет для британцев большое значение, тогда как Доздаб (ныне Захедан) имел бы такое же значение для России, если бы она решила построить железную дорогу к Персидскому заливу через Восточную Персию. Для британцев, писал полковник С.Е. Йейт, агент генерала-губернатора в Белуджистане, обладание Доздабом «стало бы палкой в колеса предполагаемой русской железной дороге». Персия сразу заявила решительный протест А. Гардингу, который заподозрил, что русские придали Амину ос-Солтану храбрости, чтобы потребовать немедленного удаления британских аванпостов с персидской территории. Правительство Индии приказало У. Уэру отойти на левый берег Талаба, чтобы Гардинг известил персов о том, что капитан, занявший часть персидской территории «по недоразумению», получил инструкции удалиться. Правительству Индии не терпелось договориться с Персией об «исправлении» границы таким образом, чтобы заполучить и Мирджаве, и Доздаб. А. Гардинг не советовал этого делать. Шах с большим подозрением относился к британским замыслам относительно Белуджистана, а великий визирь непременно проконсультировался бы с русским посланником. Тот наверняка посоветовал бы ему настаивать на сохранении Доздаба и пообещал бы поддержку русского правительства. Поэтому Гардинг писал Барнсу: «Поскольку участок земли, о котором идет речь, говоря словами вашей депеши, «не стоит того, чтобы быть предметом длительной дискуссии», я считаю, что проще принять и разметить с помощью пирамид из камней или столбов ту линию, которая обозначена на карте». Персидское правительство заняло твердую, хотя и примирительную, позицию. Утверждалось, что правый берег Талаба так же несомненно принадлежит Персии, как Кум или Кашан, и что персидское правительство ожидает, что британское правительство будет уважать бесспорные права Персии «и даст инструкции своим чиновникам не нарушать границу, что противоречило бы дружественным отношениям двух держав». В то же время Персия не отвергла предложение Гардинга о формировании комиссии по разметке границы. Россия с самого начала вступила в дискуссию по вопросу о Мирджаве и Доздабе. Ее посол в Британии задал несколько вопросов относительно этого диспута, демонстрируя заинтересованность и обеспокоенность своего правительства. Пытаясь выудить какую-нибудь информацию, Гардинг упомянул об этом бельгийскому директору персидской таможни месье Наусу, который работал в тесном сотрудничестве с управляющим русским банком Грубе и много знал. Гардинг выразил сожаление, что персы втянули в проблему Мирджаве Россию. Наус сказал, что персидское правительство не обращалось к России; напротив, дипломатическое представительство России поставило этот вопрос. Гардинг докладывал об этом разговоре в Лондон: «Он добавил по величайшему секрету, что русские поставили персов в известность о том, что если они позволят нам занять Мирджаве или исправить в нашу пользу линию границы, как показано на карте, приложенной к протоколу Холдича, то русское правительство будет настаивать на соответствующем исправлении границы и территориальных уступках в Северном Хорасане». Поскольку русские архивы закрыты, утверждения Науса проверить невозможно. Вполне возможно, Персия не подняла бы так жестко вопрос Мирджаве, если бы русские не пригрозили потребовать компенсацию в Хорасане. Может быть, из-за бесцеремонного поведения капитана У. Уэра Амин ос-Солтан попросил у России помощи, которая была без промедления оказана. Персы или русские, возможно, поручили Наусу изложить британцам эту версию, чтобы обезопасить русское правительство от ответных действий и убедить Гардинга в решимости России не позволить Британии аннексировать Мирджаве и Доздаб. Если последнее предположение верно, Наус достиг поставленной перед ним цели. В мае в игру вступила русская пресса. «Новое время» поместило статью, громившую Гардинга и методы британской дипломатии в целом: «Мы уже привлекали ваше внимание к попыткам Англии наложить руки на Персидский Белуджистан и, возможно, на Сеистан, ввиду значительной политической и стратегической важности этих провинций. Там полно британских агентов, сеющих несогласие между племенами и подкупающих и эти племена, и местные власти… Несомненно, все представители персидской администрации вдоль границ Британского Белуджистана куплены на британское золото. Многие из них давно уже находятся на содержании у британцев, как и некоторые из вождей белуджей. Если вопрос оккупации сипаями пунктов на персидской территории будет оставлен на рассмотрение британских агентов вкупе с местным губернатором или с персидским уполномоченным, направленным туда Тегераном, легко может оказаться, что англичане действовали правильно и заняли только то, что принадлежит им по праву». В следующем абзаце звучала угроза: «Необходимо послать в пункт, где нарушены территориальные права Персии, уполномоченных России для проведения в союзе с персидскими властями точной проверки состояния всей обсуждаемой проблемы… Мы не можем и дальше оставлять Юго-Восточную Персию на милость Англии – этот вопрос затрагивает наши самые жизненные интересы. Мы долго пытались избежать «Сеистанского вопроса», но обстоятельства требуют, мы должны поставить его». Предостережение Британии прочитывается безошибочно. Статья в «Новом времени», расспросы русского посла в Лондоне и внешне искренняя доверительность месье Науса – это эпизоды одной кампании, призванной ввести Россию в число участников обсуждения вопроса Мирджаве – Доздаба. Еще одно предупреждение британцам поступило от консула Миллера. В сопровождении значительного и хорошо вооруженного эскорта он демонстративно проехал вдоль персидско-белуджистанской границы на виду у англичан, бросая вызов их притязаниям на особое положение в Сеистане. Британцы ответили неуверенно. Министерство иностранных дел обратило внимание русского посла на демонстрацию Миллера: «Поездка могла смутить население по обе стороны границы, и если действия месье Миллера, к несчастью, возымеют подобный результат, то мы окажемся перед необходимостью увеличить наши силы на британской стороне границы, чего мы совсем не хотим делать». Русскому послу также было сказано, что если британцы и вторглись на персидскую территорию у Мирджаве, то это спор между Англией и Персией. Увеличение численности индийских войск в Белуджистане не имело значения и никем не воспринималось всерьез. Оценив британские угрозы как блеф, Россия в достаточно сильных выражениях высказала возражения против британских жалоб на Миллера. Правильность такой оценки подтверждается указаниями Лансдауна сэру Ч. Скотту, британскому послу в Санкт-Петербурге, в дискуссиях с русским правительством больше не ссылаться на войска. Скотт продолжал жаловаться на Миллера. Он говорил, что британское правительство считает «нежелательным, чтобы возобладало впечатление, что передвижения русского вице-консула продиктованы желанием возмутить спокойствие на сопредельной британской территории». 28 мая Скотт повторно пожаловался на Миллера графу Ламздорфу: «Его превосходительство молча выслушал и не проявил желания ни оспорить, ни взять на заметку мои замечания». Вице-консул Бенн, противник Миллера, обвинял самого Миллера и его брата, доктора Миллера, в разжигании беспорядков по всей границе. Британские чиновники по ту сторону границы, в Белуджистане, требовали принять меры. В министерстве по делам Индии сэр У. Уорнер заметил, что Бенн не сообщил о Миллере ничего нового. «Разжигание беспорядков входит в обязанности месье Миллера». Он причинял британцам всевозможные неприятности. Протесты англичан принимались с удивлением. «Мы вернулись к обвинению и встретили молчание… Осмелюсь думать, что нам лучше оставить это дело». Прошло несколько месяцев, прежде чем лорд Лансдаун получил полную документацию по делу Мирджаве– Доздаба. Прочитав все бумаги и переписку, Лансдаун понял, насколько слаба в этом деле позиция Британии. Офицеры северо-западной границы действовали по собственной инициативе, поэтому поставили правительство в сложное положение. Сэр Т. Сандерсон, заместитель министра иностранных дел, написал в министерство по делам Индии, что Лансдаун понимает неудовлетворенность офицеров границей, установленной в 1896 г. совместной комиссией. Но эту границу следует уважать, пока она не будет изменена по взаимному согласию. Военная вылазка получила серьезную оценку: «Карта, приложенная к докладу полковника Холдича от 5 апреля 1895 г. … показывает линию в таком виде, как ее установили члены комиссии, и выдвинутые капитаном У. Уэром аргументы в пользу иной интерпретации кажутся лорду Лансдауну едва ли достойными серьезного обсуждения. Его светлость не может не счесть действия капитана У. Уэра по учреждению военного поста по другую сторону проведенной на карте линии без обращения за инструкциями к правительству Индии совершенно непростительными. Его действия послужили причиной большого раздражения и многих подозрений со стороны персидского правительства. Лорда Лансдауна не удивляют замечания, которые ему адресовали при недавних встречах и шах, и великий визирь Персии (когда они в августе 1902 г. посетили Англию) по поводу необходимости строго контролировать британских офицеров, несущих службу по соседству с границей». Гамильтон направил копию письма Сандерсона вице-королю Индии и приложил к нему собственную записку. Керзону надлежало подготовить необходимые инструкции и обеспечить уважение со стороны офицеров существующей границы, установленной совместной комиссией 1896 г., пока она не будет изменена по взаимному согласию заинтересованных правительств. Только одному консулу Миллеру удалось в ходе событий 1902 г. заработать себе репутацию. Если начальству и стало известно о его якобы грубом поведении на обеде у капитана Бенна, то оно было оставлено без последствий. Может быть, его поведение было частью хорошо спланированной кампании по раздражению англичан. Но Миллер был награжден орденом Св. Анны и получил повышение – назначение на пост консула в Кермане. Отступление британцев в споре о Мирджаве и Доздабе стабилизировало ситуацию в Юго-Восточной Персии, но не ослабило соперничества великих держав. Британцы субсидировали вождей местных племен, русские контролировали бельгийскую администрацию таможен. Директор сеистанской таможни Молитор признался Бенну, что его действия были «результатом приказов, полученных от его начальства в Тегеране. Работа здешней таможни подвергается вмешательству русского вице-консула Миллера, которое, если будет продолжаться, дойдет до прямого надзора, что отрицательно скажется на перспективах департамента таможни и на росте британской торговли». Недовольство Молитора Миллером было, возможно, искренним: русский консул не был особенно приятным человеком. Но оно могло быть и уловкой, целью которой было отвести гнев британцев и облегчить всем бельгийцам работу в этом районе, где влияние англичан было очень сильным. Каковы бы ни были чувства Молитора, он действовал в тесном сотрудничестве с русскими; одного из его помощников, Чезари, даже подозревали в том, что он регулярно получает деньги от Миллера. В Персидском заливе британцы не меньше, чем в Сеистане, стремились сохранить монопольное положение. Никто и никогда не выражал империалистическую позицию более ярко и выразительно, чем Дж. Керзон: «Русский порт в Персидском заливе, голубая мечта патриотов с Невы или Волги, внес бы в жизнь Залива, даже в мирное время, элемент беспокойства, нарушил бы установленное с таким трудом равновесие, погубил бы торговлю, которая оценивается во много миллионов фунтов стерлингов, и снова спустил бы с цепи страсти враждующих национальностей, готовых вцепиться друг другу в горло. Пусть Великобритания и Россия сражаются или улаживают свои разногласия где-нибудь в другом месте, но не превращают в арену кровопролитного конфликта мирное поле торговли. Я рассматривал бы уступку любого порта в Персидском заливе России как умышленное оскорбление Великобритании, как безответственное нарушение статус-кво и как преднамеренную провокацию к войне; я обвинил бы того британского министра, кто допустил такую передачу, в предательстве своей страны». Человек и природа, казалось, сговорились превратить Персидский залив в один из наиболее пустынных и наполненных ужасом регионов мира. Невыносимой жаре, песчаным бурям, насекомым и болезням вполне соответствовали рабство, пиратство, продажность и полное беззаконие. Из записок случайных путешественников и докладов британских чиновников создается впечатление всеобщего развала, беспорядка и насилия. Наиболее могущественный местный правитель персидской части побережья залива Моэзз ос-Салтане, вождь арабов Ка'бы и наследный губернатор Мохаммереха, противился расширению британской торговли, поскольку вслед за ней появлялось все больше персидских чиновников, угрожавших его средневековой автономии. Весной 1897 г. он был убит собственным братом Хаз'алем, который объявил себя шейхом Мохаммереха. Британцы, опасаясь беспорядков, которые поставили бы под угрозу их интересы и английские жизни, направили в реку Карун канонерку, за что получили благодарность шаха. Персидское правительство, демонстрируя понимание фактического положения вещей, телеграфировало братоубийце, права которого на трон под сомнение не ставились, что его главным долгом является «хорошая служба британской торговле». Если Хаз'аль желает заслужить благоволение персидского правительства, он будет «предпринимать такие действия для поддержания мира и безопасности британских торговцев, чтобы они могли телеграфировать британскому поверенному в делах свое удовлетворение вами». Хаз'аль, испытывавший к персидскому правительству мало уважения и еще меньше любви, данный совет принял к сведению, и он сослужил ему хорошую службу. Несколькими годами позже, когда правительство Персии разложилось еще сильнее и вся империя готова была развалиться, в прессе так описывалось положение шейха: «Он богат и успел в действиях против беспокойных племен продемонстрировать свою способность мобилизовать 25 тысяч кавалерии и пехоты. Номинально он является вассалом шаха, обладает персидским титулом, женат на персидской принцессе, использует персидский флаг и старается сохранять хорошие отношения с Тегераном; но он собирает собственные налоги, содержит собственное войско и на практике более чем полунезависим… Он горячий друг британцев и обращается к ним за советом и поддержкой». Хаз'аль почувствовал угрозу для себя, когда Персия, по настоянию России, ввела современное управление таможнями под руководством группы бельгийских экспертов. В январе 1901 г. месье Симэ, таможенный чиновник, приехал из Тегерана для переговоров с шейхом об установлении правительственного контроля над таможнями на территории, находящейся под его юрисдикцией. Прежде шейх Хаз'аль выплачивал Тегерану 60 тысяч туманов в год и брал свои таможни на откуп. Теперь правительство предложило ему 30 тысяч туманов за отказ от этой привилегии и пообещало еще 12–15 тысяч туманов в качестве пенсиона. Когда Хаз'аль не проявил намерения повиноваться Тегерану, британцы поняли сложность ситуации: «Мы не можем не признать, что желание правительства Персии ввести на этой территории свои таможни разумно, его право на это бесспорно; но, исходя из наших торговых интересов, мы имеем право заявить о своей заинтересованности в этом вопросе и выяснить у правительства Персии его планы». Шейх Хаз'аль стоял на своем. Он долго верой и правдой служил британцам. Теперь их очередь поддержать его. Он перечислял услуги, оказанные им в прошлом англичанам: он убрал из Шатт-эль-Араба суда, с помощью которых его брат конкурировал с британской фирмой братьев Линч; он патрулировал Шатт и очистил его от пиратов; но он должен позаботиться о себе и своей семье. Британский вице-консул докладывал из Мохаммереха: «Обстоятельства изменились: сюда часто приезжают русские и французы. Хорошо известно, что в Тегеране Россия всесильна и может делать с правительством Персии что пожелает; если Хаз'аль будет упорствовать в поощрении британской торговли, то русские воспользуются своим влиянием и примут меры для подрыва его власти». Десятью годами ранее персы направили в Мохаммерех Каргозара, агента министерства иностранных дел, а следом за ним агента по паспортам; затем установили карантинную станцию. Британский подполковник С. Кемболл писал А. Гардингу: «Следующим шагом появится таможня. Затем персы, возможно, начнут продавать его земли… Может ли он спокойно сидеть и смотреть, как все это происходит? Он обещал поддерживать нашу торговлю и прислушиваться к нашим советам, однако, если мы ничего для него не сделаем, ему придется попросить нас освободить его от этого обещания. Что же мы посоветуем ему предпринять?» Британский вице-консул в Мохаммерехе, которому приходилось выслушивать жалобы Хаз'аля, сказал, что Британия «никогда не позволит этой стране перейти в руки иностранной державы». С неопровержимой логикой Хаз'аль ответил, что возможно это и так, но, если англичане позволят персам погубить его, будущее уже «не будет интересовать ни его самого, ни его семью». Конечно, он хотел бы быть лояльным персидскому правительству, но, если на него нападут, что будут делать англичане? Объясняя Гардингу позицию шейха, подполковник С. Кемболл (политический представитель в Персидском заливе и исполняющий обязанности генерального консула в Фарсе и Хузестане) писал, что до сих пор Хаз'алю удавалось не пускать таможенников в Мохаммерех путем подкупа нужных людей; но такое положение вещей не может продолжаться долго, и он уже намекал, что если британцы не помогут, то ему придется «отдаться в руки других», хотя он предпочел бы остаться с британцами. Кемболл знал, что официальная политика Британии не предусматривала помощи шейху в сопротивлении законным требованиям персидского правительства. В то же время он считал, что «недавние события, возможно, побудили правительство его величества пересмотреть свою политику в отношении Персии, в особенности имея в виду британские интересы на юге, сохранение дружественного Мохаммереха может оказаться важным для нас». Кемболл, подобно многим англо-индийским чиновникам, с радостью принял бы сторону любого местного властителя, будь то Хешмат ол-Молк в Сеистане или Хаз'аль в Мохаммерехе, против центрального правительства. Сэр А. Гардинг, сам предпочитавший решительные действия, не был готов зайти так далеко. Он поручил Кемболлу передать Хаз'алю, что надеется нанести визит шейху в Мохаммерехе. Шейху следует «прийти к справедливому соглашению» с персидским правительством по вопросу о таможнях. «Не может идти речи об узурпации или подрыве вашей политической власти над вашими соплеменниками. Будьте терпеливы», – советовал Хаз'алю Гардинг. Британский посланник не был уверен, прислушается ли арабский правитель к его совету. Он прямо спрашивал Кемболла: «Если бы шейх пошел на вооруженное сопротивление персам, сколько человек он смог бы выставить в поле?» Пытаясь удержать Хаз'аля от вооруженного сопротивления правительству, Гардинг искал способ сохранить его в качестве союзника. Он предложил британскому правительству гарантировать Хаз'алю выплаты, которые персидское правительство пообещало ему в качестве компенсации за потерю возможности брать таможни на откуп. Хаз'аль согласился на требования правительства ввести новый таможенный режим, но не решался принять бельгийских управляющих. Британскому вице-консулу в Мохаммерехе казалось, что шейх «сомневается, правильно ли он сделал, что уступил до некоторой степени в вопросе таможен». Он утверждал, что ханы Даштестана и вожди бахтиаров обещали ему поддержку в вооруженном сопротивлении введению персидских таможен. Гардинг продолжал настаивать, что «разумнее прийти к компромиссу, нежели создавать беспорядки, последствия которых невозможно предвидеть». Предложение Гардинга оказать поддержку Хаз'алю было одобрено Дж. Керзоном, считавшим, что река Карун имеет большое значение и что «главная причина нашей слабости в Персии – неспособность поддержать тех вождей и чиновников, которые склонны сотрудничать с нами». Лансдаун разделял взгляды Керзона и Гардинга, но боялся брать на себя какие-либо обязательства. Он считал, что Гардингу следует «сказать, что, пока шейх действует в соответствии с нашими советами и остается верным подданным шаха, он будет пользоваться нашим доверием и поддержкой». Именно такие формулировки приводили в ярость всех, кто имел дело с британскими дипломатами: двусмысленная, противоречивая и обязывающая только одну сторону; а другая оставляет за собой полную свободу судить, соблюдены ли условия сделки. Персидское правительство знало о существовании тесных отношений между шейхом Хаз'алем и британцами. Избежать обсуждения вопроса о таможнях в Мохаммерехе с британским посланником было невозможно. Во время встречи с Амином ос-Солтаном 1 декабря 1902 г. сэр А. Гардинг говорил с грубой откровенностью. Он так описывал этот разговор: «Мне совсем не хотелось ставить под сомнение власть шаха над Мохаммерехом, которую правительство его величества всегда признавало. Наш опыт в Сеистане, однако, был для нас уроком в том, какое воздействие на наши интересы может оказать присутствие русского консула и бельгийских таможенников, которые не всегда ведут себя здраво… На Каруне, как и в Сеистане, у русских нет коммерческих интересов, и недавнее назначение консула могло преследовать только политические цели. Мы твердо настроены не допустить превращения Мохаммереха во второй Сеистан и потому должны дать шейху Хаз'алю понять, что, если бы русские агенты попытались запугать его или оказать на него давление, благодаря своему влиянию в Тегеране, мы готовы были бы поддержать его. Именно из-за угроз такого рода, сделанных русским консулом в Исфахане во время его визита в Мохаммерех, я счел себя обязанным сказать шейху, что наши военно-морские силы в Заливе сильнее русских и могут быть задействованы для поддержания статус-кво, в котором равно заинтересованы и мы, и он». Заявление Гардинга, очищенное от дипломатической шелухи, означало, что Мохаммерех и нижний Карун были практически выведены из-под суверенитета Персии и взяты под протекцию Британии. Амин ос-Солтан сказал Гардингу, что шах был бы расстроен, если бы он доложил его величеству об этом разговоре. Великий визирь не смог удержаться от соблазна переложить вину за рост русского влияния на самих британцев. Эта «недружественная политика», проводившаяся во времена предшественника Гардинга, «и отказ британского правительства оказать Персии финансовую помощь, невзирая на настойчивые представления самого сэра М. Дюранда», поставили правительство Персии в положение, на которое англичане сегодня жалуются. Несколько позже шейх Хаз'аль снова спросил, защитят ли его британцы против попыток иностранных держав (шаха он не боялся) свергнуть его. Гардинг ответил, что если бы Мохаммерех подвергся нападению, «мы вмешались бы, если бы вы действовали в соответствии с нашими советами, и наш флот, сильнейший в Заливе, был бы задействован, чтобы предотвратить любые силовые акции против вас». Первые попытки проникновения России в Персидский залив имели место летом 1899 г. 4 июня трое русских, консул в Исфахане и двое казаков, прибыли из Шираза в Бушер. Британский политический резидент телеграфировал Гардингу, что целью их визита является осмотр острова Ормуз «как возможной угольной базы». Русский консул в Исфахане князь Дабижа, отпрыск молдавской фамилии, осевшей в России в 1812 г., принадлежал к той же школе активных империалистов, что и Миллер. По мнению Гардинга, Дабижа и его казаки представляли собой лишь острие опасной вражеской силы. Он телеграфировал политическому резиденту в Бушере: «Вам следует внимательно следить за его передвижением и за передвижением других русских в портах Залива. Можете быть совершенно уверены, что Россия и Франция действуют заодно». Ссылка Гардинга на Францию обусловлена тем, что Дабижа в Бушере был гостем французского вице-консула, однако к тому времени активность французов в Персидском заливе беспокоила британцев уже пять лет. В 1894 г. Франция открыла консульство в Маскате. Ее консул Оттави бегло говорил по-арабски и был способным дипломатом (для британцев «интриганом»). Он настроил правителя Омана шейха сейида Файсаля против британцев и добился у него права организовать там французскую угольную базу. Когда же британцы подняли этот вопрос в Париже, министр иностранных дел Т. Делькассе заявил, что ничего об этом не знает. В 1899 г. правительство Индии поручило политическому резиденту в Персидском заливе полковнику М. Миду добиться от султана, чтобы концессия на угольную базу была отозвана. Мид отправился в Маскат в сопровождении адмирала Дугласа на корабле «Энтерпрайз», флагмане восточноиндийской эскадры. Султан отказался выслушать требования Мида, тогда адмирал Дуглас дал ему знать, что «если он в назначенное время не явится на флагман и не согласится на все британские требования, то он начнет бомбардировку дворца султана, стоящего у кромки воды. Султан явился. Это был конец французской угольной базы». На протяжении всего пребывания на юге князь Дабижа был окружен британскими шпионами, которые наблюдали за каждым его движением и подслушивали его разговоры. Докладывали, что он попросил некоего купца Ага Мохаммада Шафи, которого британцы преследовали в судебном порядке за мошенничество и который отсидел по их настоянию срок в тюрьме, построить дом на окраине Бушера для русского консула, который вскоре должен прибыть. В Мохаммерехе с Дабижей обошлись в высшей степени бесцеремонно. Его поместили в карантин под предлогом того, что Бушер, куда он прибыл морем, объявлен чумной зоной. Дабижа яростно протестовал, «заявляя, что в Бушере нет чумы, и требовал предъявить документы, дающие на это право, от шаха или садр-и-азама». Зная, что карантин ему предписан английским доктором, Дабижа дал этому инциденту политическую оценку. Проведя там несколько дней, он высказал угрозу самовольно покинуть карантинную станцию и отправиться вверх по Каруну. Поскольку применять силу для удержания его под карантином сочли неразумным, глава Мохаммереха шейх Хаз'аль дал паровой катер, чтобы доставить его в Ахваз, договорившись при этом, что он не будет сноситься с берегом в течение оставшегося срока карантина. Англичане поступили своевольно, заключив Дабижу буквально под стражу, а русский консул был любопытен и надменен. Он заметил, что шейх – «слуга англичан и что британский консул является подлинным губернатором; в подтверждение добавил, что британский консул в Бушере предлагал ему дать рекомендательное письмо к шейху Хаз'алю, но он отказался». Британский консул в Бушере не предлагал ему ничего подобного, но это не беспокоило Дабижу. Встретившись с Хаз'алем, Дабижа сказал ему, что Россия намеревается иметь в заливе порт, но Англия ставит ей палки в колеса. Британские карантинные станции на островах Ормуз и Кешм созданы «с намерением укрепить их», но Россия на это никогда не согласится. Жители северных провинций счастливы, «и муджахиды предлагали России взять северные провинции Персии под свою протекцию». Британские опасения подкреплялись требованиями в русской прессе получить порт в Персидском заливе, лучше всего в Бендер-Аббасе. Мало какие угрозы могли произвести на англичан впечатление, в особенности на тех, кто волей судьбы был тесно связан с Индией. Для таких англичан Персидский залив всегда был «нашим морем», а любое иностранное вторжение – нарушением прав, купленных столетиями труда и кровопролития. Один из них писал: «Почти три сотни лет наш флаг развевается над его водами… Он развевался в Оманском заливе еще до того, как из Плимута отплыл «Мэйфлауэр». Мы приносили жертвы, сражались, торговали и правили во всех узких морях Среднего Востока. Бесчисленными жертвами крови и золота, неколебимой доблестью наших моряков, одинокими забытыми могилами на этих пылающих берегах, достоинством и сдержанностью нашего правления мы трижды заслужили право сохранить наше первенство нетронутым». В разгар бурской войны, в которой увязли британские войска, в Персидском заливе появились русские корабли. Один из них, канонерка «Гиляк», тихо вошел в бухту Бендер-Аббаса 14 февраля 1900 г. Британское адмиралтейство наблюдало за русскими. Если бы они подняли на берегу флаг, начали подготовку к созданию базы, высадили войска или попытались овладеть портом, британский старший морской офицер заявил бы протест. Если бы его протест не был удовлетворен, он должен был «поднять британский флаг на Ормузе, Хенгаме или Кешме». Капитан «Гиляка» запросил угля, три сотни тонн, заказанные из Бомбея русскими властями. Уголь доставили, но «Гиляк» не мог принять на борт так много. После этого капитан начал переговоры с местным губернатором, чтобы оставить часть угля в Бендер-Аббасе, сделав из него русскую угольную базу. «Гиляк» отплыл, оставив двадцать пять тонн угля. «Это, похоже, только начало и находится в замечательном противоречии с заверениями Муравьева», – телеграфировал Керзон. В министерстве по делам Индии к телеграмме вице-короля была подколота никем не подписанная записка, в которой говорилось: «Я считаю, что нам следует остановить это. – И ниже: – Нам нужно продемонстрировать, что мы намереваемся отстаивать свои интересы в Бендер-Аббасе, если персы продают его». Местный губернатор отказал русским в разрешении на складирование угля. Действительно ли у него «появились здоровые подозрения», как пишет английский комментатор, или он был испуган нежданным появлением британского корабля «Помона», проявившего «интерес к происходящему», но он решил, что безопаснее оказать сопротивление далекой России, чем Британии, наблюдающей за ним через прицелы орудий «Помоны». «Гиляк» зашел еще в несколько портов залива и удалился на всех парах, оставив британцев в ожидании прихода других кораблей для основания базы в Бендер-Аббасе. В это время велась активная переписка между министерством иностранных дел, министерством по делам Индии, адмиралтейством, правительством Индии, британским посланником в Тегеране и резидентом в Персидском заливе. Изучались политические симпатии прибрежных шейхов, с которыми можно было бы договориться через голову персидского правительства. Исследовались подходящие для военно-морских баз места на некоторых островах, планировались новые телеграфные линии. Для воплощения этих планов не было сделано никаких шагов, что объясняется бюрократической инерцией и временным затишьем после короткого шторма, вызванного Дабижей и «Гиляком». Князь Дабижа вернулся в залив в марте 1901 г. в связи с ожидавшимся прибытием в Бушер русского торгового судна «Корнилов». Он начал переговоры о покупке дома для русского консульства. Снова телеграфные провода между Лондоном, Тегераном, Персидским заливом и Индией раскалились от посланий, инструкций и предупреждений. Снова русская пресса принялась бить в боевые барабаны, вызывая ясное и зловещее для англичан эхо в Париже. «Journal des Debats» писал, что англичане усиливают свои позиции: строят новые угольные базы, вмешиваются в дела местных правителей, интригуют в Неджде, Кувейте и Йемене и укрепляют свое владычество в Белуджистане. Русские тоже не сидели сложа руки. Они открыли консульства в Басре и Бушере и наладили пароходное сообщение между Одессой и портами залива. «Journal des Debats» сетовал, что французы не принимают участие в этой деятельности. «Новое время» приветствовало приход Франции в залив. «Нам непросто вести борьбу против англичан, которые до сих пор были всемогущи в этих местах; мы с радостью приветствуем нашего доброго друга и союзника, который, действуя с нами заодно, получит такие же выгоды». Действительно, русская активность в заливе резко усилилась весной и летом 1901 г. Средствами закрепления здесь русского присутствия служили торговля, судоходство и новые консульства. Генеральный консул Британии в Санкт-Петербурге Мичел докладывал, что по приказу великого князя Александра Михайловича летом 1900 г. в Персидский залив для изучения торговли в тамошних портах был направлен штатный журналист «Нового времени» Сыромятников, подписывавший свои материалы псевдонимом Сигма. После возвращения он представил Витте доклад, в котором утверждалось, что там имеется потенциальный рынок для русского сахара. В то время в заливе продавался только французский сахар, причем низкого качества. Имелся также рынок для керосина, хлопковых и шерстяных изделий, зерновых спиртов и т. д. Для торговли, однако, была бы необходима пароходная линия, которую пришлось бы субсидировать правительству, иначе она не смогла бы конкурировать с британцами. Следует также открывать русские банки и консульства. Наконец, Сыромятников рекомендовал постоянно держать в заливе русский военный корабль и организовать угольные базы в Бушере и Басре. Плавание старого торгового судна «Корнилов», которое вызвало горячее одобрение парижской прессы, возбудило надежды в Санкт-Петербурге и испугало англичан, оказалось бедным событиями и неприбыльным. В октябре «Корнилов» зашел в Бендер-Аббас и выгрузил 5 тысяч ящиков керосина. В Ленге он выгрузил три тюка хлопковых изделий, в Бушере 12 тысяч ящиков керосина и 100 ящиков стеклянной посуды. Затем он зашел в Басру, вернулся в Ленге и ушел из залива, увозя 4,6 тысячи мешков табака для Бейрута, 60 ящиков камеди для Одессы и Лондона, 17 тюков хлопка для Одессы и 2 ящика опиума для Александрии. Этим и ограничился оборот русской торговли в заливе в 1901 г. Открытие русских консульств в портах залива было более простым делом. Консул в Басре Адамов получал детальные инструкции от посла в Константинополе, старого мастера средневосточной дипломатии, бывшего директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел, а до этого посланника в Тегеране, убежденного англофоба И.А. Зиновьева. В своем исследовании английских деяний «Зиновьев подчеркивал, что Россия не может оставаться равнодушной к английским интригам в этом регионе, поэтому необходимо всеми способами бороться против английского политического и экономического доминирования в зоне Персидского залива». Вид русских кораблей и консульств в Персидском заливе заставил Керзона возобновить его старую баталию с Уайтхоллом. 7 ноября 1901 г. он направил в Лондон депешу, в которой ссылался на свои меморандумы от 21 сентября 1899 г. и от 6 сентября 1900 г. «Последующие события, – писал он от имени правительства Индии, – более чем подтвердили прогнозы, высказанные в нашем письме, и придали дополнительный вес нашей просьбе ясно и четко сформулировать британскую политику в отношении этой страны». Керзон перечисляет преимущества, полученные в последнее время Россией. События последних двух лет укрепили его убежденность в том, что «вопрос Персии и Персидского залива вот-вот превратится в «критическую точку» центральноазиатской политики». Обратившись непосредственно к заливу, вице-король писал: «Мы считаем, что последние сто лет поддержание главенства британского влияния в Южной Персии и Персидском заливе было само собой разумеющимся для британской государственности; хотя нельзя отвергнуть коммерческую конкуренцию других держав или законно противодействовать ей, все же нельзя допустить создание в этой части мира чужих политических интересов из-за серьезного ущерба для интересов Индии и, следовательно, Великобритании. Мы не знаем ни одного ответственного государственного деятеля, который не подписался бы под этим заявлением». Переходя к фронтальной атаке на лорда Гамильтона и некоторых высокопоставленных чиновников министерства по делам Индии, Керзон утверждал: «В последнее время мы наблюдаем признаки готовности некоторых кругов отойти от этой позиции и считать, что политическое первенство, завоеванное Великобританией в этом регионе ценой огромных затрат энергии и средств, может безнаказанно оспорить кто угодно, и мы можем спокойно им поделиться». Правительство Индии, снова заверяет Керзон, не имеет возражений против предоставления России коммерческого доступа к Персидскому заливу по железной дороге или иным путем, но «приобретение русским правительством политических прав в этом регионе было бы серьезной опасностью для Индийской империи; мы надеемся, что подобная идея или предложение будут, как и прежде, встречать энергичное противодействие со стороны правительства его величества». Меморандум Керзона был распространен в министерстве по делам Индии и кабинете министров вместе с длинной запиской Гамильтона, обвинявшего вице-короля в том, что он не в состоянии предложить практические меры, которые могли бы быть реализованы в Персии. В свою очередь, увлекшись обобщениями, Гамильтон утверждал: «Наши претензии и политика в этой стране основываются на уходящем порядке вещей, а продвижение России базируется на современных силах и средствах, которые становятся все мощнее». Он снова повторил свое мнение, что развитие сети железных дорог изменило баланс сил на Среднем Востоке в пользу России. «Те силы на севере, которые поддерживают Россию, – военные, дипломатические и финансовые – прибывают, наши же находятся на ущербе. Русская дипломатия настолько уверена, что время на ее стороне, что ведет очень осмотрительную и осторожную игру, не давая нам никакой возможности остановить их продвижение угрозой войны, даже если бы мы того пожелали». Сама независимость Персии, продолжал Гамильтон, превратилась для русских в инструмент для получения концессий и монополий: «Очевидно, что до тех пор, пока мы будем цепляться за старую политику и методы, признавать и поддерживать несуществующую независимость, наше положение будет становиться все хуже и хуже. Мы не сможем ни обеспечить Персии свободу действий, ни защитить наши интересы». Гамильтон не согласился с предложением Керзона направить Персии предупреждение: не предоставлять России никаких концессий или привилегий, которые могли бы представлять опасность для британских интересов в Южной Персии; но предложить что-либо конкретное он не смог. Доведенная до логического конца, его позиция требовала бы полного ухода из Персии и Персидского залива. Гамильтон был подвержен пессимизму, нередкому в английских политиках. Его взгляды разделяли в большей степени деятели оппозиции, чем коллеги по кабинету министров. Взгляды лорда Лансдауна больше соответствовали взглядам Керзона; он не признавал, что Англия настолько слаба, как полагал Гамильтон. Как и Керзону, ему трудно было поверить в «неизбежное» продвижение России. Когда в марте 1899 г. сэр А. Годли, заместитель министра по делам Индии, разделявший многие взгляды Гамильтона и Уорнера, упомянул о «неизбежном» в письме к Керзону, вице-король Индии ответил, что подобные замечания рождают в его сознании ужас. «В своих рассуждениях вы отталкиваетесь от того, что рассматриваете как неизбежное; в современной политике часто можно встретить подобные аргументы… Я соглашусь признать, что непреодолимый рок собирается ввести Россию в Персидский залив, не раньше, чем признаю, что с той же неизбежностью она окажется в Кабуле или Константинополе. К югу от определенной линии в Азии ее будущее зависит скорее от наших намерений, нежели от ее собственных возможностей». Лансдаун одобрил бы подобный язык. Когда пришел его черед говорить, его голос звучал более умеренно, чем голос вице-короля, но отражал, скорее, мысли Керзона, чем Гамильтона. 5 мая 1903 г. в палате лордов лорд Лансдаун заявил, что британская политика заключается в развитии и защите британской торговли в Персидском заливе. Усилия Британии, сказал он, не направлены на исключение законной торговли других государств; но «мы должны рассматривать создание военно-морской базы или укрепленного порта в Персидском заливе любой другой державой как серьезную угрозу британским интересам, мы должны противодействовать ей всеми возможными средствами». Керзон воспринял эти слова с облегчением. 14 мая 1903 г. он написал своему оппоненту и начальнику Дж. Гамильтону: «Вы можете судить, какое удовлетворение я испытал, когда… прочитал заявление британского министра иностранных дел в парламенте, что Великобритания ни при каких обстоятельствах не потерпит создания военно-морской базы в Персидском заливе любой из иностранных держав. Это именно то, за что я ратовал в своей книге одиннадцать лет назад словами, которые позже стали знаменитыми; это то, в чем я убеждал и о чем умолял последние четыре года в десятках писем вам… так что, если в конце этих дискуссий я обнаруживаю, что точка зрения, которую я защищал, наконец одержала верх в самых высших кругах, я не могу не испытывать ощущение личной победы». Русский посол в Лондоне, «непривычный к подобной прямоте высказываний британских государственных деятелей по деликатным вопросам», говорил с Лансдауном через день после знаменитой декларации последнего и отрицал всякое желание со стороны России основать в Персидском заливе военно-морскую базу. Но он отказался вступить в дискуссию по вопросу о взаимопонимании между Британией и Россией по персидскому вопросу, выразив сомнение в том, что «пришло время для подобной дискуссии или для рассмотрения соглашения, по которому были бы формально признаны сферы влияния двух стран». Дж. Керзон не был человеком, который мог молча наслаждаться своим звездным часом. Декларацию Лансдауна в палате лордов («нашу доктрину Монро на Среднем Востоке») следовало драматически подать, чтобы сделать ее убедительной как для друзей, так и для врагов. Он решает совершить тур по Персидскому заливу, посетить его порты и продемонстрировать могущество британского военно-морского флота. Сэр А. Гардинг получил из министерства иностранных дел инструкцию, в которой говорилось, что «было бы ошибкой рассматривать путешествие вице-короля как угрозу кому бы то ни было; это выражение дружеского интереса, который мы проявляем к персидским делам, и наших сложившихся отношений с султаном Маската и вождями западного побережья Персидского залива». Гардинг проинформировал персидского министра иностранных дел мирзу Насролла-хана Мошира од-Дойлы о предполагаемом визите. Он надеялся, что вице-короля надлежащим образом встретят в персидских портах и что персидское правительство увидит в этом визите «свежее доказательство решимости британского правительства защищать свои права и интересы, которые совпадают с интересами его величества шаха». Шах и его министры, однако, не увидели визит Керзона в таком свете. Для них он оказался мероприятием тревожным и беспокойным. Русские, без сомнения, устроят контрдемонстрацию… на прием высокого гостя и его свиты будут затрачены большие средства… возможно, придется давать какие-то обещания или отказываться их давать, настраивая против себя одну или другую из великих держав… Мозаффар эд-Дин и Амин ос-Солтан предпочли бы, чтобы их оставили в покое. Керзон путешествовал по заливу в ноябре – декабре 1903 г. с большим размахом. Флотилия, состоящая из парохода «Гардинг», четырех крейсеров и нескольких судов меньшего размера, шла от порта к порту, изумляя арабских шейхов и убеждая их в могуществе Британии. Однако на персидской стороне залива дела пошли не столь хорошо. Сэр А. Гардинг, сопровождавший вице-короля на протяжении большей части путешествия, договорился, что персидское правительство примет Керзона в Бендер-Аббасе и Бушере. Ала од-Дойлы, губернатор Фарса, умолял исключить Бендер-Аббас. Он не дал никаких объяснений, но расстояние от Шираза до Бендер-Аббаса, тяготы путешествия и громадные расходы на переезд губернатора, большого церемониального штата и гвардии оказались достаточны для объяснения его нежелания ехать. Керзон согласился, чтобы его встретили при высадке в Бушере, но отказался расположиться в резиденции персидского правительства. Последовала долгая склока по поводу того, должен ли Ала од-Дойлы первым нанести визит Керзону в резиденцию вице-короля или вице-король должен первым посетить губернатора в его резиденции. Еще одна сложность возникла с орудийным салютом. Керзону полагался тридцать один залп. Ала од-Дойлы просил себе равных почестей, но британский адмирал, который должен был произвести салют, отказался дать ему больше девятнадцати залпов. 2 декабря сверкающая армада вошла в гавань Бушера. Керзон планировал высадиться, проследовать в британскую резиденцию и там принять Ала од-Дойлы. Последний отказался, заявив, что оказал бы вице-королю уважение как гостю и нанес ему визит, если бы тот остановился в персидской резиденции. Поэтому Керзону следует первым нанести визит губернатору. Из Тегерана Ала од-Дой-лы получил приказ твердо стоять на своем. Переговоры продолжались весь день. Британская военная эскадра стояла на якоре, а Керзон бушевал, обвиняя персов в оскорблении представителя его британского величества. На следующий день вице-король Индии отплыл, так и не сойдя на берег в Бушере. Его визит в Персию потерпел полное фиаско. Английские писатели, утверждавшие, что это «триумфальное путешествие» подняло престиж Британии, либо были плохо информированы, либо предавались пустым мечтаниям. Встреча Керзона с сэром А. Гардингом дала им возможность обсудить британскую политику и обнаружить, что их мнения во многом совпадают, но по некоторым важным пунктам расходятся, в частности по вопросу о средствах достижения желательных для обоих целей. Огромным недостатком Керзона была его надменная манера поведения. Он сам был чувствителен к каждой мелочи, но безразличен к чувствам других людей. Вряд ли могут возникнуть сомнения в его симпатиях к Персии, которую он знал лучше многих европейцев; но он упрекал Гардинга в том, что тот был «слишком вежлив и дипломатичен с персами, обращался с лживыми азиатами так, как если бы они были европейскими государственными деятелями». Керзон считал, что с персами следует обращаться «с откровенной и даже грубой прямотой», которую он использовал с правителями Афганистана и Непала. Гардинг увидел просчет в логике Керзона: «Он забывает, что в Индии ему не приходится иметь дело с активной конкуренцией русских дипломатов, не говоря уже о французах и немцах, ни один из которых не упускает случая влезть в водоворот персидской политики». В логике Керзона был и другой просчет, которого Гардинг не увидел: «Грубая прямота» заставляла персов ненавидеть англичан столь же искренне, как они ненавидели русских, других мастеров «грубой прямоты». Что чувствовали персы, не имело значения ни для одной из держав в 1903 г., но пятнадцать лет спустя должно было приобрести громадное значение. Персия, которую хорошо знал и к благополучию которой не был равнодушен Керзон, увидит в нем врага; и, когда его мечта о Персии под защитой Британии, Персии благополучной и мирной, готова будет воплотиться в действительность, Персия поднимется и разобьет эту мечту, а самого Керзона обречет на унижение и болезненное поражение. |
загрузка...