Глава 5. Займы, концессии и политическая власть

Взойдя на трон в сорок три года, шах Мозаффар эд-Дин был больным, слабым, добродушным и совершенно необразованным человеком. Он находился под влиянием жен, родственников, астрологов и случайных фаворитов, был так поглощен мелочами повседневного существования, что времени для скучных и непонятных ему государственных дел оставалось немного. Во все свое правление он добивался расположения России, хорошо понимая, что от нее зависит его судьба как монарха. Тем не менее, по первому впечатлению британского посланника в Тегеране, новый шах не «находился под сильным русским влиянием».

Семь месяцев правительство продолжало действовать так, как и при шахе Насреддине. Тот факт, что Амин ос-Солтан 1 мая решительно поддержал Мозаффара эд-Дина, обеспечил ему благодарность нового суверена. Однако новый шах был подвержен влияниям, а противники великого визиря – сильны и деятельны. Их лидер Абдол Хосейн-мирза Фарманфарма не получил поста военного министра, которого давно домогался. Поэтому он стал действовать заодно с Мошен-ханом Моширом од-Дойлы, мирзой Али-ханом Амином од-Дойлы и группой закадычных друзей шаха из Тебриза. Вместе им удалось поколебать шаха, и 24 ноября он лишил поста человека, которому в значительной степени был обязан мирным восшествием на престол^[14].

Амин ос-Солтан сразу отправил гонцов к Дюранду и Бютцову с просьбой к этим дипломатическим миссиям о защите. Обе ответили положительно, что может служить оценкой его искусности как политика. На следующий день оба посланника направились в одном экипаже во дворец, где Бютцов обратился к шаху с призывом обойтись с бывшим великим визирем (премьер-министром) великодушно. Шах не собирался досаждать падшему министру, но у Амина ос-Солтана было много врагов. Самый непримиримый из них, Фарманфарма, организовал, как утверждалось, не одно покушение на его жизнь. Наемные убийцы потерпели неудачу благодаря бдительности двух десятков казаков, которым полковник Косоговский поручил охранять его день и ночь.

Падение Амина ос-Солтана обеспокоило Бютцова, но Дюранд приветствовал перемены. Он нашел новый кабинет «весьма удовлетворительно составленным, имея в виду положение Фарманфармы – военного министра и Мохбера од-Дойлы – министра внутренних дел». «Они, – телеграфировал Дюранд в Лондон, – являются нашими лучшими друзьями в Персии, и оба обладают значительными административными способностями». Особенно по душе британцам пришлось влияние Фарманфармы.

Четырьмя годами ранее капитан П.М. Сайкс из индийской армии впервые встретился с Фарманфармой, назначенным тогда губернатором Кермана. Первая встреча повлекла за собой переписку, новые встречи и дружбу, которая оказалась очень полезной, когда в 1894 г. Фарманфарма был вновь назначен губернатором Кермана, где Сайкс в тот момент был британским консулом. Дипломат писал: «С этого момента мое положение как консула стало весьма завидным: мне достаточно было выразить свои пожелания, как они тут же исполнялись; дружеские отношения его высочества с правительством ее британского величества были очевидными: все чиновники провинций и местные вожди, приезжая в Керман, непременно встречались со мной. Более того, его высочество вложил значительную сумму денег в британские ценные бумаги и накрепко привязан к нашей стороне; он не может ожидать, что в случае нечестной игры наше правительство не конфискует его собственность в Англии».

Фарманфарма играл важную роль в успешном завершении делимитации границы между Персией и Белуджистаном и мог предоставить Англии в этом вопросе как поддержку, так и информацию. Сайкс считал, что «величайшим желанием его высочества является получение английской награды», и рекомендовал пожаловать ему таковую за услуги, оказанные британскому правительству.

Сайкс и Дюранд слишком оптимистично оценивали преимущества, которые должно было дать Британии возвышение Фарманфармы, так как тот быстро настроил против себя русских. Он урезал фонды казачьей бригады и направил 150 конных казаков в Хорасан нести службу в чумном карантине, уменьшив силы бригады до двухсот или двухсот пятидесяти человек и завоевав неумирающую ненависть их командира полковника Косоговского. Хотя Россия не заявила протеста, она, без сомнения, вела закулисную работу с целью свержения могущественного фаворита. Всего за пять месяцев отношение России ко всему новому кабинету, возглавляемому мирзой Али-ханом Амином од-Дойлы, стало откровенно враждебным.

1 апреля 1897 г. в Тебризе произошел инцидент. Армянин, работник русского консульства, был обвинен в «нанесении оскорбления» жене некоего сейида^[15], который заявил по этому поводу гневный протест. Собравшаяся толпа потребовала выдачи предполагаемого преступника. Русское консульство отказалось выдать своего служащего жаждущей крови толпе, которая направилась в армянский квартал и разграбила три-четыре дома. Кое-кто из охваченных паникой армян кинулся искать защиту во французском и русском консульствах. Русский консул проинформировал наследника трона, Мохаммада Али-мирзу, имевшего, как губернатор Азербайджана, резиденцию в Тебризе, что в случае беспорядков он имеет разрешение вызвать русские войска. Британский консул Вуд, согласно инструкции своей дипломатической миссии, должен был убеждать власти поддерживать порядок «и таким образом избегать любого повода к вооруженной интервенции».

Порядок удалось поддержать, тем не менее русский консул сообщил властям о том, что пять тысяч солдат готовы пересечь границу, чтобы «защитить христиан в Тебризе», и потребовал от принца-губернатора фирман, «гарантирующий безопасность всем армянам; компенсацию тем, чьи дома подверглись грабежу; публичное наказание зачинщиков беспорядков». В отсутствие М. Дюранда Мошен-хан Мошир од-Дойлы проконсультировался с поверенным в делах Ч. Гардингом, который посоветовал принять требования русских. Угрожающее поведение России в небольшом инциденте поставило Гардинга в тупик. «Единственное объяснение, которое я могу предложить, – писал он Солсбери, – состоит в том, что оно должно было продемонстрировать доминирующую мощь России в этой приграничной провинции; возможно также, причиной его послужило желание нанести удар по нынешнему правительству, по отношению к которому русские проявляют откровенную враждебность».

Внутренние дела Персии обстояли тем летом неважно. То здесь, то там вспыхивали беспорядки и мелкие мятежи в войсках. Здоровье шаха было настолько слабым, что его смерти ожидали в любой момент. Распространились слухи, что Фарманфарма пытался убедить шаха вместо Мохаммада Али-мирзы объявить законным наследником Насреддина, сына родной сестры Фарманфармы, и обеспечить себе пост регента в случае смерти шаха. Вместе с тем говорили, что шах, очень привязанный к Мохаммаду Али-мирзе, отказался так поступить, в результате чего Фарманфарме пришлось уйти в отставку. Пятью днями позже Ч. Гардинг писал лорду Солсбери: «Другими причинами, вызвавшими падение Фарманфармы, являются невыплата жалованья войскам и то безразличие, с которым он смотрел на повсеместное ограбление солдат вышестоящими офицерами, его вмешательство в назначения, сделанные другими министрами; принимаемые им крупные взятки. За девять месяцев пребывания на посту он получил, говорят, на 100 тыс. фунтов стерлингов взяток, а также присвоил крупную сумму из армейского жалованья… С момента падения садр-и-азама и вступления в должность Фарманфармы миновало девять месяцев. Вначале, благодаря своим тесным отношениям с шахом, он занимал выдающееся положение, но погубил свое положение и будущее из-за недостатка способностей и мастерства управления вкупе с ненасытным аппетитом к интриге и наживе».

Отставка Фарманфармы явилась симптомом глубокого кризиса. Правительство, расходы которого постоянно росли, а доходы падали, находилось на грани банкротства. Ни войска, ни чиновники несколько месяцев не получали жалованья. Стремительно падал авторитет шаха. Когда он попытался удалить Фарманфарму из столицы, назначив его губернатором Мазендерана, Фарманфарма отказался от этого назначения. Шах не смог заставить его уехать и в Фарс, хотя назначение было принято. «Провинция Фарс не имеет ответственного губернатора, – писал Гардинг, – и полученные мной доклады свидетельствуют, что на главных дорогах царит величайший беспорядок, и есть места, где караваны больше не могут проходить».

Правительство было вынуждено занять деньги за рубежом. Были начаты тайные переговоры с фирмой Оппенгейма, действовавшей в Париже, Кельне и Гааге. Посредником был некий доктор Ратуль – живший в Персии поляк-окулист. Персидское правительство хотело получить 40 миллионов франков и готово было в качестве обеспечения заложить таможни Керманшаха и портов Персидского залива. Британский поверенный в делах Ч. Гардинг, узнавший о переговорах 13 октября, известил министерство иностранных дел. 15 октября лорд Солсбери поручил ему напомнить персам о взглядах Британии на контроль над южными таможнями, изложенных в его депеше Ф. Лэсселзу от 22 апреля 1892 г. Гардинг сразу подготовил меморандум и представил его шаху и премьер-министру, потребовав «заверений от его величества в том, что ни при каких обстоятельствах контроль над таможнями Южной Персии не будет передан никакой иностранной державе». Амин од-Дойлы без малейших затруднений дал требуемые заверения. 23 октября Гардинг получил письмо от мирзы Мошен-хана Мошира од-Дойлы, министра иностранных дел: «Вас беспокоили слухи о том, что таможни Южной Персии могут быть переданы под иностранное управление и контроль в качестве гарантии некоего займа. Я пользуюсь случаем уведомить ваше дипломатическое представительство о том, что слух этот не имеет абсолютно никаких оснований, и они никогда не будут переданы под иностранное управление и контроль».

Русский поверенный в делах А. Щеглов, узнавший о переговорах по займу даже позже Гардинга, не пытался скрыть свое раздражение. Он высказал министру иностранных дел упрек в том, что не обратились к русскому правительству, которое готово было бы ссудить Персию деньгами. Щеглов добавил: «Поскольку правительство России и прежде предлагало правительству Персии заем, который покойный шах отклонил, то и в настоящем случае оно имеет преимущественное право; а переговоры сделали сотрудников дипломатического представительства в глазах русского правительства «comme des imbeciles»^[16]».

Щеглов угрожал и посреднику – доктору Ратулю, который был русским подданным. Он убедил французского поверенного в делах телеграфировать своему правительству «о предотвращении выпуска этого займа на французский рынок». Несколько недель спустя Гардинг телеграфировал Солсбери, что переговоры о займе потерпели неудачу, «благодаря, как я слышал, действиям французского правительства, направленным против этой сделки в Париже».

Персидское правительство делало отчаянные попытки достать деньги где-нибудь еще. Обращались к Голландии, но необычное единодушие русской и британской дипломатии сорвало эти попытки. После визита Ч. Гардинга голландское дипломатическое представительство потеряло интерес к этому вопросу. Он докладывал: «Чтобы избежать возможного непонимания в будущем, я объяснил голландскому поверенному в делах взгляды нашего правительства в отношении иностранного контроля над южными таможнями и показал ему текст заверения, полученного от правительства Персии. Он и прежде настоятельно советовал своему правительству не поощрять появление этого займа в Голландии. Он считает, что переговоры, успех которых до сих пор вызывал сомнение, теперь окончатся неудачей».

Против займа начало кампанию духовенство, и не только против займа, но и вообще против кабинета Амина од-Дойлы, который, согласно донесениям Ч. Гардинга, «неоднократно сопротивлялся их попыткам выбить у него деньги» и «показал свое безразличие к их целям и влиянию».

Со времени волнений, приведших к неудаче концессии Рейтера, политическое могущество мулл росло и ширилось. Вне зависимости от того, базировалось ли их рвение на преданности идеалам или на преданности русскому золоту, они яростно противились табачной монополии и внесли огромный вклад в ее падение. Смерть шаха Насреддина, вступление на престол его слабого сына добавили им самоуверенности.

Весной 1897 г. муллы предприняли яростную атаку на Ала од-Дойлы, губернатора Арабистана, потому что из-за него, как они голословно утверждали, умер некий Ага-шейх Мохаммад Али, религиозный деятель из города Шуштар. На самом деле шейх лишь покинул город, но его коллеги твердо решили избавиться от губернатора, намеревавшегося утвердить свою власть. Тегеранское духовенство приняло сторону шуштарской братии и потребовало смерти Ала од-Дойлы. Чтобы разбить единый фронт духовенства, правительство подкупило главного муджахида (высокий духовный сан) Тегерана, хаджи мирзу Хасана Аштиани. Подполковник Г. Пико, британский военный атташе, писал: «Сейид Абдолла Бебехани, муджахид, который поддерживал наше дипломатическое представительство во время табачной монополии и с которым мы по-прежнему в прекрасных отношениях, сменил на посту хаджи мирзу Аштиани и послал ко мне, чтобы узнать взгляды и пожелания нашей дипломатической миссии. Он может уладить это дело, если бы мы только захотели. Из другого источника до меня дошли сведения, что если бы дипломатическая миссия ее величества пожелала беспорядков, то муллы Шуштара точно следовали бы всем нашим инструкциям».

Таким образом, духовенство, подобно правительству, тоже разделилось на две группы: прорусскую и пробританскую.

Ала од-Дойлы пришлось отозвать; однако кабинет Амина од-Дойлы уцелел, отчасти благодаря смягчающему влиянию сейида Абдоллы Бебехани, действовавшего в интересах англичан.

Не ожидая от займа, переговоры о котором вел Амин од-Дойлы, никаких благ, духовенство почувствовало возможность сбросить ненавистного премьер-министра и развязало яростную войну против него и его союзников. В листовках и плакатах их описывали как изменников, продавших свою страну иностранцам и погубивших свою религию. Согласно Ч. Гардингу, видевшему эту ситуацию вблизи и имевшему великолепные источники информации, «в этой кампании муллы пользовались активной поддержкой и содействием русского дипломатического представительства, которое враждебно относилось к предполагаемому займу, не делало тайны из своего желания увидеть падение Амина од-Дойлы и возвращение к власти садри-азама Амина ос-Солтана». Яростно обвиняли евреев в надежде, что погром еще более дискредитирует правительство. Некоторые представители духовенства открыто говорили о своем намерении «насолить правительству и заходили даже так далеко, что обсуждали свержение шаха».

Британцы были согласны с русскими в том, что Персии не следует занимать деньги в Европе, их не привлекала перспектива доминирования духовенства над правительством, и падение Амина од-Дойлы было им не нужно. Ч. Гардинг через личного врача шаха, доктора Эдкока, написал шаху, что, «если он (шах) в настоящий момент не проявит мужество в отношении мулл и не поддержит действующее правительство, это будет означать конец власти его величества и подчинение муллам любого последующего правительства». Гардинг также призывал Амина од-Дойлы твердо придерживаться своей позиции. Он сообщал лорду Солсбери: «Будучи лично знакомым с сейидом Абдоллой… я направил ему послание в том смысле, что, как я слышал, он действует в противоречии с пожеланиями правительства; и что в случае, если его действия приведут к столкновению с властями, я буду не в состоянии ему помочь. Послание это, рад заметить, дало великолепный эффект, так как он, убедившись через одного из своих эмиссаров, что правительство пользуется поддержкой дипломатической миссии ее величества и что этим посланием я намеревался серьезно предупредить его, уже через несколько дней вышел из враждебной группировки мулл».

Правительство набралось храбрости, арестовало нескольких зачинщиков и предотвратило истребление евреев, направив в еврейский квартал города сильный отряд. Однако полностью подавить мулл не удалось. Шах не решился довести дело до открытого столкновения. В то время, как и позже, он предпочитал политику компромиссов и умиротворения. Кризис был только отложен^[17].

Совпадение русских и британских взглядов по вопросу займа не укрылось от внимания персидского правительства. По всей стране нарастала вера в то, что Россия и Британия намеренно разжигают беспорядки в качестве прелюдии к разделению страны. Ходили настойчивые слухи о скором достижении англо-русского взаимопонимания по проблемам Дальнего и Среднего Востока. Слухи эти не были беспочвенными. Осенью 1897 г. царь Николай II провел несколько недель в Вольфсгартене со своим шурином герцогом Гессенским. В один из дней он беседовал с британским поверенным в делах Дж. Бьюкененом об азиатских делах. «Он сказал, что не верит в буферные государства, если они не являются сильными и независимыми; Персия с ее неэффективным и коррумпированным правительством слишком слаба, чтобы с успехом играть эту роль. Территория России и без того ровно настолько велика, чтобы ей можно было управлять, и он не имеет желания приобретать новые земли; но лично он считает, что наши отношения были бы более дружественными и успешными, если бы между нами не стояла Персия».

Несколькими месяцами позже, в январе 1898 г., после того как Россия заняла Порт-Артур, Солсбери дал понять Санкт-Петербургу, что готов к разделу Китая и Оттоманской империи. Эти шаги не имели результата, поскольку «русская дипломатия не хотела связывать себе руки»; но персы, должно быть, дрожали от страха перед последствиями англо-русского сближения.

В конце ноября Амин од-Дойлы вновь пожаловался Гардингу, что русское, французское, голландское и бельгийское дипломатические представительства в Тегеране распугали всех возможных заимодавцев в Европе. А. Щеглов предложил достать деньги в России, однако, как саркастически заметил министр иностранных дел Мошир од-Дойлы, персы не желают «ковать себе новые цепи, имея достаточные доказательства доброжелательных намерений России в отношении Персии в том, что она пресекает всякую тенденцию к развитию страны и воздвигает всевозможные препятствия на пути прогресса и реформ».

Персидские министры спросили Гардинга, нельзя ли занять денег в Лондоне. Мошир од-Дойлы был готов позволить британской дипломатической миссии контролировать расходование полученных в Англии средств. Гардинг ответил, что после мошенничества Малькам-хана Персия не сможет получить деньги на Лондонской бирже. Он указал, что правительство ее величества не может гарантировать заем «без предварительного обращения в парламент и что в Англии все подобные дела оставлены полностью на долю частного предпринимательства и инициативы». Вместо того чтобы пытаться занять денег за границей, Гардинг продолжал читать персам лекцию, шаху следовало бы одолжить правительству собственное золото на сумму 200 тысяч фунтов стерлингов, каковая сумма не превысила бы четверти полной стоимости, в которую оценивали его личную сокровищницу. Амин од-Дойлы признал, что это хорошее предложение, «но сложность в том, что шах чувствует очень сильное нежелание открывать свою сокровищницу, хотя лежащее в ней золото не приносит выгоды абсолютно никому».

В декабре правительство обратилось в Имперский банк Персии с просьбой о займе в 400 тысяч фунтов стерлингов под 5 процентов годовых, предложив в качестве обеспечения таможни Мохаммереха и Керманшаха. Ч. Гардинг подтвердил отчаянную нужду Амина од-Дойлы в деньгах, и Солсбери согласился, что политических возражений против займа нет. Однако банк не спешил выдавать деньги, ведь было известно, что персы продолжают попытки добыть деньги в других местах. Гардинг, зная могущество кошелька, настаивал: «Невозможно преувеличить необходимость для банка, в его собственных интересах, провести этот заем с максимально возможной скоростью». Банк колебался, не зная, что ему можно или необходимо делать. Председатель совета директоров утверждал, что стабильность и долговременность персидских инвестиций вызывает сомнения у публики: сомнения, «которые подогреваются настойчивой враждебностью небольшой, но влиятельной части фондовой биржи, считающей себя пострадавшей в результате действий персидского правительства в отношении предыдущей концессии». Банк был убежден, что предоставление займа соответствует его собственным интересам и «интересам английской торговли и влияния в Персии», но был не в состоянии сделать это из-за противодействия финансовых кругов Англии и Шотландии. Глава банка отмечал: «В этих обстоятельствах Имперский банк Персии может лишь настоятельно, насколько это уместно, просить правительство ее величества гарантировать заем в 400 тыс. ф. ст. (подчеркнуто карандашом в министерстве иностранных дел), каковой суммы, по нашему мнению, будет достаточно для нужд персидского правительства и для которой предложенного обеспечения вполне достаточно». Он понимал, что отказ Персии в ее просьбе «будет иметь в высшей степени отрицательные и далеко идущие последствия» (подчеркнуто в министерстве иностранных дел). Тем не менее банк был способен выдать Персии только небольшую ссуду, если бы ее гарантировало британское правительство. Так существовавший когда-то лотерейный синдикат, обманутый Малькам-ханом, Амином ос-Солтаном и Насреддин-шахом, сводил старые счеты с персидским правительством. Банк известил Персию о требованиях бывшего синдиката – с ним необходимо расплатиться прежде, чем выпускать в Лондоне персидский заем. Персы отказались платить и обратились к бельгийскому посланнику, предложив бельгийцам в качестве обеспечения займа в 40 миллионов франков контроль над таможнями.

Посланник проконсультировался с Гардингом и узнал, что Имперский банк ведет переговоры о таком же займе. Гардинг «объяснил ему взгляды британского правительства в отношении любого иностранного контроля над портовыми таможнями и показал гарантию, полученную от персидского правительства». Посланник заверил Гардинга, «что посоветует министру иностранных дел не предпринимать никаких действий, пока ведутся переговоры с банком». Одного слова британцев было достаточно, чтобы призвать к порядку представителей малых наций, которые не могли даже надеяться вести в Персии какие бы то ни было дела без поддержки одной из двух великих держав. К огорчению Амина од-Дойлы, денег из Брюсселя не поступило.

И снова неудачливый великий визирь обратился к Имперскому банку Персии. Теперь он просил всего 250 тысяч фунтов стерлингов и предлагал в качестве обеспечения таможни Мохаммереха и Керманшаха. «Запрашиваемая сумма невелика, и обеспечение лучше не бывает», – писал Гардинг, настоятельно рекомендуя принять персидское предложение. Банк хотел, чтобы таможни были отданы под контроль европейцев; в противном случае шансы собрать деньги на бирже были бы невелики. 7 марта Амин од-Дойлы написал письмо управляющему Имперским банком, прося назначить агентов для надзора за таможнями. И снова Гардинг настойчиво пишет в Лондон: «Ввиду этой весьма необычной концессии, на которую пошло персидское правительство, не имея до сих пор ничего взамен, я очень надеюсь, что директора банка смогут пойти навстречу пожеланиям персидского правительства и получить выгоду от предложенных им совершенно исключительных преимуществ». Концессия в самом деле была необычайна: впервые Персия готова была передать иностранцам одну из прерогатив своего правительства. Сомнительная честь быть первым из персидских министров, согласившимся на подобное ведение дел, выпала мирзе Али-хану Амину од-Дойлы.

Ожидая ответ на свое обращение, Гардинг сумел добыть у Имперского банка 50 тысяч фунтов стерлингов, чем спас Амина од-Дойлы от бунтов, которые разразились бы на Новруз (Новый год), если бы он не смог заплатить, по крайней мере, некоторым военным и гражданским чиновникам. Таможни Керманшаха и Бушера (последний заменил Мохаммерех из уважения к чувствам его правителя шейха Хаз'аля – британского протеже) сразу же перешли под управление банка. Английский поверенный в делах был удовлетворен и выразил Солсбери надежду, что остаток от 250 тысяч фунтов стерлингов поступит незамедлительно, «с тем чтобы временный контроль, которым банк сейчас пользуется в Бушере и Керманшахе, мог превратиться в нормальное положение дел». В качестве подарка к Новрузу Амин од-Дойлы преподнес своей стране потерю контроля над двумя важными таможнями и помещение в заклад доходов с них.

В середине мая вопрос займа все еще не был окончательно решен. Управляющий Имперским банком Персии Дж. Рабино, обладавший обширным опытом и знанием Среднего Востока, настойчиво поддерживал предоставление займа. В меморандуме, предъявленном британскому военному атташе, Рабино критиковал неверные представления по вопросу займа. В Англии верили, что шах мог бы разрешить финансовый кризис в стране с помощью своей личной сокровищницы; считали, что персам нельзя доверять, поскольку они не платят по долгам, и что британский контроль над таможнями юга приведет к тому, что русские потребуют себе такой же привилегии на севере.

Рабино возражал на это, что шах и прежде использовал собственные деньги для погашения долгов правительства, но не может поступать так до бесконечности. Что же касается нечестности персов, то он с сожалением отмечал «поразительное невежество англичан в отношении Персии». Рабино заявлял, что ему не известна ни одна книга, за исключением книги Керзона, в которой делалась бы попытка беспристрастно взглянуть на Персию и ее народ. Как правило, продолжал он, персы все же платят по своим долгам. Рабино писал полковнику Пико: «Европейская честность и пунктуальность вошли в поговорку, но в значительной степени они обязаны своим существованием многим столетиям действия законодательства, судов или средств принуждения; в общем, честность плюс полисмен поблизости.

Так давайте же отдадим должное персу, который без всех этих стимулов все же выполняет свои денежные обязательства, если угодно, нерегулярно и не в срок, но все же выполняет их, причем без судебной машинерии, которая могла бы заставить его сделать это…

В целом опыт семнадцати лет, проведенных мной в Египте и Персии, говорит о том, что в способности перехитрить ближнего своего лукавый восточный человек, как его самодовольно называют, в подметки не годится европейскому бизнесмену безупречной нравственности»^[18].

Анализируя возможность того, что Россия потребует контроля за северными таможнями, Рабино утверждал, что она не сможет этого сделать, не предоставив предварительно Персии займа. Он не был полностью согласен с точкой зрения, возлагавшей вину за отсутствие прогресса в Персии исключительно на Россию. Британия дала Персии возможность пользоваться преимуществами телеграфа, но так же поступила и Россия. Британия поддерживала экономическое развитие страны, но теперь стабильность Имперского банка оказалась в опасности. Рабино указывал: «Наши соперники, когда небольшой русский банк оказался не в состоянии конкурировать с Имперским банком, не только выкупили это предприятие, но и продолжили его деятельность себе в убыток. Такой образ действий может показаться неблагоразумным, но теперь в Персии существует организация, готовая занять наше место, если разочарованные акционеры решат прекратить дело».

Рабино жаловался, что британское правительство отказалось помочь банку в строительстве дороги от залива к Тегерану, и строительство пришлось бросить после того, как было потрачено 80 тысяч фунтов стерлингов. Россия, с другой стороны, потратила четверть миллиона фунтов стерлингов на дорогу Решт – Тегеран. В заключение он указывал, что «в то время, как мы отказываем Персии в помощи на выгодных для нас условиях, громадное финансовое предприятие в Санкт-Петербурге уже предложило заем на мягких условиях, под обеспечение в виде всех таможен без контроля; деньги должны быть просто переведены в Тегеран. Это предложение разумно и политично, такая операция связана с малым риском и принесет громадную выгоду.

Англия пользуется в Персии огромным влиянием, а банк имеет большую силу на всей территории страны, но и то и другое немедленно возросло бы, если бы мы в критический момент предоставили помощь осмотрительно, но без колебаний. В то же время наш отказ сильно ослабит, если не уничтожит то и другое».

Директора Имперского банка Персии все еще обсуждали эти вопросы со своими друзьями с фондовой биржи, когда русское дипломатическое представительство в Тегеране сделало первые шаги в отношении займа. С русской точки зрения картина выглядела совсем не так, как она нарисована в меморандуме Рабино. Полковник Косоговский считал, что англичане спешат «предложить свои услуги, прилагая все усилия, чтобы не упустить блестящую возможность опутать несчастную Персию своими крепкими сетями подобно тому, как паук опутывает муху». Он изумлялся «невозмутимости и недостаточной энергичности», демонстрируемым Россией. Пока вопрос английского займа стремительно продвигался вперед, русское дипломатическое представительство «снисходило только до пикников в горах». Для Косоговского британские предложения были «хищными», а русское бездействие – непростительным.

Косоговский, солдат до мозга костей, мало доверял дипломатам. Он не знал, что дипломатическое представительство уже предложило Персии 15 миллионов рублей (что равнялось 40 миллионам франков или около 1,6 миллиона фунтов стерлингов) под 5 процентов на шестьдесят пять лет. Как указывал Рабино в своем меморандуме Пико, велись переговоры с Международным коммерческим банком Санкт-Петербурга. Согласно предложению России, доходы со всех таможен должны были поступать в распоряжение банка, который выплачивал бы сам себе процент и ту часть основного долга, срок выплаты которой настал, а остальное передавал в казначейство Персии. В случае, если доходы за какой-либо конкретный год оказались бы недостаточными для долговых платежей, Международный коммерческий банк Санкт-Петербурга получал право установить эффективное управление доходами. Если, несмотря на контроль, платежи по-прежнему не будут поступать надлежащим образом, банк «aura le droit de prendre en main la gestion directe de toutes les douanes»^[19].

В июле Россия получила сильную поддержку бывшего премьер-министра Амина ос-Солтана. Он, чувствуя приближающееся падение ненавистного соперника, решил поторопить это событие в надежде вернуться к власти. Он встретился с полковником Косоговским и попросил его проинформировать русского посланника Кимона Мануиловича Аргиропуло, что он решил предпринять отчаянный шаг: помешать осуществлению предложенного британцами займа. 21 июля русский посланник сообщил Амину ос-Солтану, что Россия приготовила деньги. «Очевидно, – комментировал Косоговский, – в Санкт-Петербурге поняли (неизвестно до какой степени) значение этого займа, поскольку министр финансов Витте предложил посланнику переговорить с персидским правительством о возможности займа в России». Полковник не знал всех условий, предложенных Витте, который использовал петербургский банк в качестве прикрытия, но считал, что они включали доходы со всех таможен, южных и северных, единое управление всеми таможнями и «доходы со всех каспийских рыбных промыслов Персии (в настоящее время хищнически эксплуатируемых Лианозовым)».

Амин ос-Солтан спрашивал, что делать, если англичане начнут оказывать на шаха давление. Косоговский ответил, что у Англии не будет права протестовать, так как деньги дает не правительство, а частный банк. Более того, добавил Косоговский, «русские с самого начала без споров предлагают выпустить акции под восемьдесят пять процентов; можно бы и выше, вплоть до девяноста процентов, но этого не делают, поскольку удерживают часть на взятки; если бы в Персии перестали брать взятки, русские, вероятно, согласились бы выпустить заем под девяносто процентов, а возможно, и выше».

Вновь обретенное влияние Амина ос-Солтана привело к тому, что персидская сторона на переговорах с англичанами по вопросу займа изменила свою позицию. Персия стала просить у Имперского банка 2 миллиона фунтов стерлингов вместо 1,25 миллиона фунтов стерлингов, не предлагая при этом дополнительного обеспечения. Сэр М. Дюранд, вернувшийся в Тегеран после продолжительного отсутствия, приписывал неожиданно возникшие трудности махинациям бывшего великого визиря и его сторонников. Он был прав лишь отчасти.

В 1898 г. русская активность в Персии резко возросла. Двое русских подданных, Ф.Е. Енакиев и А.М. Горяинов, вели переговоры о семилетней концессии на шахты в районе Караджадаха в Азербайджане. Правительство России получило право построить в Энзели набережную и маяк и взимать портовые сборы. В Санкт-Петербурге Министерство финансов под деятельным руководством Витте начало активно вмешиваться в иностранные дела.

Одновременно и отношение России к Великобритании с каждым днем становилось все более негативным. Назначение Дж. Керзона, бывшего заместителя министра иностранных дел, вице-королем Индии было воспринято как вызов. Пресса отреагировала чрезвычайно враждебно. «Новое время» описывало его как члена «наиболее крайней русофобской партии»; автор убеждал своих сограждан «не спускать глаз с действий мистера Керзона» и предупреждал, что в качестве вице-короля Индии он будет продолжать претворять в жизнь теории, которые до сих пор развивал в своих книгах и на страницах газет.

1898 г. выдался для Британской империи нелегким и богатым событиями. Английские войска нанесли поражение дервишам при Омдурмане, отомстив за генерала Гордона^[20], но при Фашоде чуть не ввязались в войну с Францией^[21]. Молодой и горячий кайзер Вильгельм II начал проводить политику соперничества с Британией, он вынудил рейхстаг одобрить амбициозную программу военно-морского строительства, чтобы отвоевать у Британии господство на море. Россия оккупировала Порт-Артур и распространила свое влияние на Маньчжурию, угрожая тем положению Англии в Центральном Китае; увеличила активность в Персии. Проправительственная пресса России с каждым прошедшим месяцем писала об англо-русском конфликте во все более резких тонах. Весной 1899 г. «Новое время» писало: «Всего две силы борются за первенство на обширных просторах Азиатского континента – Россия и Англия. Первая основывает свои притязания на обладании севером Азии, вторая – Индией. Все остальные государства могут быть сильны в различных частях мира, но в Азии они всего лишь чужаки, ищущие свежие рынки для своих товаров и дешевое сырье. Они всего лишь «гости», как называли в Древней Руси торговцев». Взаимопонимание с Англией было бы возможно, если бы два государства имели общие цели, но «какие общие цели в сфере практической политики могут быть в Азии у России и Англии? У Англии, для которой коммерческие интересы важнее обычной гуманности! Не может ли стать общей целью строительство железных дорог через непроходимые дикие пространства, отделяющие наши пределы от пределов Англии? Но, увы, дорога, соединяющая Индию с Центральной Азией, несет английские товары из Индии на российские рынки и привозит к нам в гости холеру и чуму».

Затем «Новое время» писало о Персии, «которую английские политиканы уже поделили – юг подпадает под влияние Англии, север – России. Но все ли возможности России учтены в этом предсказании и достанет ли у Англии сил противостоять нашему влиянию на юге, если оно будет подкреплено тремя-четырьмя сотнями верст железной дороги… Наше влияние в Северной Персии основано на конкретном факте – территориальном соседстве, тогда как претензии Англии на юг базируются на узурпации Персидского залива, никем не признанной. Англия может сколько угодно считать этот залив своим и называть своего резидента в Бушере правителем Залива, но Россия никогда не признает этих притязаний… Военные корабли, как хорошо известно, обладают свойством плавать, и, если они по какой-либо причине покинут Залив, превосходство британского влияния в Южной Персии перестанет быть фактом. Почему же мы позволяем англичанам терроризировать нас этим «фактом» и таким образом влиять на наши взгляды в отношении будущего».

Первым важным успехом России в Тегеране была остановка переговоров между правительством Персии и Имперским банком, вторым – возвращение к власти Амина ос-Солтана, теперь уже откровенного сторонника России. Британская дипломатическая миссия, должно быть, ощущала, как быстро ухудшается ее положение осенью 1898 г. Генерал Т. Гордон, один из директоров Имперского банка Персии, в течение октября и ноября несколько раз разговаривал с великим визирем и докладывал, что тот зависим от финансовой и политической поддержки России. Амин ос-Солтан дал понять, что деньги нужны шаху не только на государственные нужды, но и на поездку в Европу; указывал, что полученная от России помощь означала бы потерю независимости «и, возможно, поглощение страны этим могущественным соседом». Он верил или делал вид, что верит, что у Британии нет подобных планов, «но занятие таможенных постов в Бушере и Керманшахе встревожило многих здравомыслящих персов и заставило их усомниться в истинных намерениях Англии». Поэтому Амин ос-Солтан пришел к выводу, что передача управления таможнями юга спровоцировала Россию и нарушила равновесие в шахском совете. Гордон предположил, что Россия и Англия могли бы совместно дать Персии денег в долг, но Амин ос-Солтан не проявил энтузиазма по поводу этого проекта.

Британцы серьезно встревожились. Между множеством разрозненных фактов начала проявляться причинная связь. Было организовано массовое изъятие вкладов из

Имперского банка Персии; учреждение это чуть не погибло, «не потому, что в банке не было золота, а потому, что золото было в слитках»! Ч. Гардинг сильно разгневался на Дж. Рабино, «поскольку, если бы банку пришлось закрыть двери для клиентов, результат для британского престижа был бы катастрофическим». Британское представительство оказалось не в состоянии получить точную информацию о русско-персидских переговорах по вопросу займа и его условиях. Солсбери задал вопрос персидскому посланнику Ала ос-Салтане, ведет ли его страна переговоры с Россией о займе, и получил ответ, что дело обстоит именно так. Он поручил Дюранду задать вопрос об условиях шаху. Мозаффар эд-Дин направил Солсбери послание: «Вы просите позволения увидеть условия займа, которым я сейчас занимаюсь. Это невозможно, поскольку по этому вопросу до сих пор ведутся переговоры. Однако я ставлю вас в известность, что я не приму никаких предложений, если только их условия не будут более выгодными, чем те, что предлагает Имперский банк Персии… Теперь что касается вашего заявления о том, что вы будете противодействовать любому соглашению, которое передавало бы таможни Южной Персии в руки иностранного государства. Вы делаете такое заявление, насколько я понимаю, потому что доходы с таможен являются обеспечением займа табачной монополии. Я определенно заявляю, что этот факт будет принят во внимание».

Амин ос-Солтан выдвинул следующий аргумент: поскольку англичане не хотят дать денег, не остается иного выбора, как только искать их где-нибудь еще. «Запретить это, – говорил он, – было бы все равно что запретить умирающему от жажды пить воду или умирающему от потери крови перевязать раны. Невозможно ожидать, что к подобному запрету прислушаются».

Дюранд предпринял последнюю попытку предотвратить русский заем и предложил Амину ос-Солтану, чтобы Британия и Россия действовали в этом вопросе совместно. Русские давно были настроены против такого варианта и избегали разговоров на эту тему. Шах, не раздумывая, отверг это предложение, рассматривая его «как почти эквивалентное разделу его империи. В этом отношении, по словам садр-и-азама, его взгляды разделяет большинство персов». Двумя днями позже министр иностранных дел Персии откровенно заявил Дюранду, что его правительство разочаровано действиями Англии. Если бы она хотела помочь, то легко убедила бы своих капиталистов одолжить Персии 2 миллиона фунтов стерлингов. Амин ос-Солтан, по словам министра иностранных дел, не верил утверждению Дюранда, «что без гарантий, которые могли бы удовлетворить капиталистов», он не сможет достать денег. Итак, Персия вынуждена была искать дружбы в ином месте. Дюранд обратил внимание на необычный тон министра иностранных дел, тон, который, «как мне показалось, был принят намеренно с целью предупредить меня, что персидское (слово «правительство» в оригинале пропущено, а затем вписано карандашом) не будет больше рассматривать нас как друзей или вести себя дружески по отношению к нам, если мы не найдем для них денег».

Британский посланник не внял предупреждению. Он видел лишь, что великий визирь надеется «испугать нас и тем вынудить к действию». Сделанный Дюрандом анализ ситуации показался ему наивным и ошибочным. Он был убежден, что Амин ос-Солтан готов был бы принять 2 миллиона фунтов стерлингов от Британии даже под страхом вызвать неудовольствие русских. На самом деле было слишком поздно. Британия не смогла бы уже остановить русский заем или заставить Амина ос-Солтана прекратить деятельность в пользу России. Он был слишком многим ей обязан и слишком сильно зависел от ее поддержки в будущем, он никогда не смог бы выпутаться из своих многочисленных обязательств перед ее дипломатическим представительством.

Все осенние месяцы 1899 г. в Тегеране и Санкт-Петербурге быстро шли переговоры о займе. Завеса секретности, за которой Амин ос-Солтан, граф Муравьев и Витте делали свое дело, была такой плотной, что британские дипломаты оставались в неведении. И русские предложения, и персидские контрпредложения просачивались наружу в виде недостоверных слухов.

Окончательные российские условия представил Персии министр иностранных дел России граф Михаил Николаевич Муравьев в своем меморандуме от 14 декабря 1899 г. Персия должна была взять на себя обязательство не занимать денег ни у какой третьей страны до тех пор, пока не будет выплачен русский заем. Немедленно по получении денег по этому займу Персия должна была выплатить все имеющиеся внешние долги. «Персидское правительство обновит предыдущее соглашение и примет на себя обязательство, что в течение еще десяти лет никакое иное правительство, кроме российского, не получит концессии на строительство железных дорог в Персии». Заем будет гарантирован доходами всех таможен, кроме таможен Фарса и портов Персидского залива. Если этих доходов окажется недостаточно, обеспечением займа послужат все остальные доходы персидского правительства. Последнее условие оказалось единственным, отвергнутым шахом. На полях меморандума под подписью Муравьева он написал, что оно должно быть изъято.

Соглашение было подписано в Санкт-Петербурге в январе 1900 г., а 31 января были оглашены некоторые из его положений. Официально это был контракт между правительством Персии, представленным генералом мирзой Реза-ханом Арфа од-Дойлы, чрезвычайным и полномочным послом, и Учетно-ссудным банком (русским банком в Тегеране). Персия занимала 22,5 миллиона рублей под 5 процентов годовых с выплатой в течение семидесяти пяти лет (статья 1). Заем гарантировался доходами всех таможен, кроме таможен Фарса и портов Персидского залива (статья 4). Если ежегодные выплаты Персии станут менее 1 156 288 рублей, банк получит право «ввести эффективный контроль» над деятельностью таможен (статья 6). Если правительство Персии и после этого будет запаздывать с выплатами, банк получит право взять на себя прямое управление всеми персидскими таможнями, кроме таможен Фарса и портов Персидского залива, на следующих условиях:

1. Банк будет отбирать персонал, но весь он будет персидским, за исключением двадцати пяти человек, в отношении которых банк будет полностью свободен в выборе.

2. Банк должен будет придерживаться законных тарифов и не будет иметь права поднимать их без согласия правительства.

3. Правительство Персии получит право контролировать введенное банком управление таможнями.

4. После выплаты административных расходов и платежей по займу остаток дохода будет поступать правительству Персии (статья 7).

Из предоставленных банком средств будет вычтена сумма, которую Персия на данный момент должна Имперскому банку по займу 1892 г. и другим займам. Банк выплатит эти долги (статья 9). Правительство Персии имеет право выплатить заем 1900 г. в любое время после 1 января 1910 г., предупредив об этом не менее чем за шесть месяцев (статья 13). До полного погашения данного займа Персия не будет занимать деньги за границей без предварительного согласования с правительством императорской России, а также не будет снижать тарифы, которые служат обеспечением займа (статья 14).

Это может показаться странным, но оглашение русского займа удивило британское правительство и общественное мнение. Несмотря на то что опасность установления монопольного контроля России над финансами Персии существовала уже более двух лет, ее никто не принимал всерьез. Деловой подход Лондонской фондовой биржи и директоров Имперского банка Персии явно возобладал над государственными соображениями, ясно изложенными в депешах Ч. Гардинга из Тегерана. Россия, напротив, полностью подчинила экономические соображения политическим. Витте или Муравьеву было безразлично, сможет ли Персия вносить регулярные платежи. Не имело значения, будет ли этот заем прибыльным или принесет большие убытки. Важно было получить контроль над финансами Персии, что означало, по существу, контроль над ее правительством.

Теперь, когда было уже поздно, британцы бросились протестовать. Посол в Санкт-Петербурге сэр Ч. Скотт выразил «глубокое изумление» своего правительства тем, что переговоры о займе прошли без консультации с Британией. Граф Муравьев ответил, что имеет очень малое отношение к займу, и предложил Скотту встретиться с Витте. Тот заверил посла, что заем – частное деловое предприятие Учетно-ссудного банка, которым управляет «месье Поляков» и к которому ни Государственный банк, ни Министерство финансов не имеют прямого отношения. Более того, продолжал Витте, Россия в связи с этим займом не искала и не получила никаких политических преимуществ, никакой монополии или исключительных привилегий. Когда же Скотт беспомощно заметил, что Персии запрещено занимать деньги за границей без согласия правительства России, Витте отмел это возражение: Персия может в любой момент выплатить русский долг и будет затем свободна занимать деньги где угодно. Скотт, прекрасно знавший, что каждое утверждение Витте лживо, предпочел промолчать, поскольку перебранка не привела бы ни к чему. Витте был тверд. Скотт писал Солсбери: «Заем подписан и завершен, сиюминутные нужды Персии удовлетворены, поэтому нет оснований для дальнейших переговоров по этому вопросу. Это частный заем, который предоставляет не правительство, и он, кажется, не требует политического рассмотрения».

Невзирая на заверения Витте, русский заем был исключительно политическим предприятием. Поляков и его партнеры не вели переговоров по вопросу займа, да и подобной суммой они бы не рискнули. Учетно-ссудный банк давно уже превратился в отделение Государственного банка на службе С.Ю. Витте, который и был главным архитектором займа. Россия хотела получить и получила немало политических преимуществ. Она стала единственным источником кредитов для Персии, по крайней мере до 1910 г., а это было громадным политическим выигрышем, притом не единственным.

Обещание денег, которым поманили шаха и великого визиря, помогло выторговать у них обещание о продлении «стерилизующего» соглашения по строительству железных дорог. Предвидя окончание моратория, Хомяков, Третьяков и другие предприниматели стряхнули пыль со своих старых планов. Талантливый инженер Палашковский представил в Министерство финансов меморандум в поддержку строительства индо-европейской дороги через Персию. Он откровенно признавал, что от персидской торговли не следует ожидать экономических выгод: «Какой интерес можем мы иметь в торговле с семью или восемью миллионами ленивых оборванцев?.. Задача развития русско-персидской торговли должна отступить… на задний план перед задачей монополизации в руках нашего правительства всех железнодорожных путей сообщения». Палашковский настоятельно рекомендовал строительство линии, которая соединила бы Каспийское море или конечные пункты российских дорог с берегами Индийского океана или Персидского залива. Хомяков и Третьяков ставили перед собой сходную цель.

Русские капиталисты мечтали делать деньги на строительстве железных дорог, причем вне зависимости от экономических, политических или стратегических соображений. Технические сложности при протягивании линии железной дороги по изрезанной земле ожидались громадные, затраты на строительство ошеломляющие, доходы строителей соответственно высокие. Исходя из этого, капиталисты готовы были использовать все возможные аргументы, чтобы убедить правительство начать строительство. Однако министр финансов согласия не давал. Как многие наиболее влиятельные русские политики, Витте был очарован Дальним Востоком, где, он надеялся, можно получать большие прибыли при меньшем риске. Он писал: «По мнению министра финансов, нам следует на некоторое время ограничиться улучшением дорог, предназначенных для колесного транспорта или вьючных животных, которые в настоящее время соединяют экономические центры Персии с границами России и побережьем Каспийского моря». Участие Германии в делах Оттоманской империи и растущая угроза Багдадской железной дороги давало правительству России дополнительный стимул искать продления моратория на строительство железных дорог в Персии.

Министерство иностранных дел поручило К.М. Аргиропуло, русскому посланнику в Тегеране, получить письменное согласие шаха на продление «стерилизующего» соглашения. В своем ежегодном отчете царю за 1899 г. министр иностранных дел утверждал, что «соглашение о предоставлении персидского займа заключено на условиях выполнения наших требований по этому вопросу. Шах поспешил принять наши требования и дал нашему посланнику личное обещание в желательном для нас смысле». Фактически Россия настояла на получении письменного обещания шаха еще до завершения переговоров по займу. Согласие шаха на требования России вызвало со стороны Николая II выражение августейшего удовлетворения, которое было передано Аргиропуло, Амину ос-Солтану и шаху Мозаффару эд-Дину.

Сэр М. Дюранд понимал, что проиграл эту баталию; возможно, и войну в целом. «Русский заем – свершившийся факт, – писал он, – и по крайней мере некоторое время, а возможно, и всегда мы будем нести большие потери от его последствий. Амин ос-Солтан просто продался, и у меня нет сомнений, что он взял на себя большое количество обязательств, которые будут работать против нас». Младший сын шаха Шоа' ос-Салтане написал британскому посланнику, что великий визирь систематически обманывает и вводит в заблуждение его величество, убеждая его в недружественном отношении Англии. «Только будучи под впечатлением, что Россия – его единственная надежда и что финансовая помощь совершенно необходима, его величество с большой неохотой согласился на этот заем». Шоа' ос-Салтане, которому было суждено в недалеком будущем стать близким другом русских, турецким подданным и источником серьезных проблем для своей страны, жаловался, что правительство «находится в руках человека, который больше русский, чем перс» и что «ни один совет из-за границы, переданный по официальным каналам, не может дойти до шаха, если он поступил не из русских источников».

Если М. Дюранд винил в русской победе отчасти себя, то он был безусловно прав. В своих меморандумах начиная с 1895 г. он откровенно писал об опасностях, угрожавших положению Англии в Персии, и предлагал многочисленные меры, которые могли бы исправить положение. Он практически не получал поддержки из Лондона и, по крайней мере до 1899 г., из Индии; и все же его собственные действия были далеко не разумны.

Керзон писал Солсбери: «Ввиду русского mala fides^[22] в отношении персидского займа… подходящий момент для доведения до сведения как русского, так и персидского правительств нашей заинтересованности в Южной Персии. Мы не сможем принять молча ничего, что наносило бы ей ущерб». Однако этот старый политик, больной и усталый, смог только пожаловаться «обиженным тоном» на русский заем генералу мирзе Мохаммад-хану Ала ос-Салтане, персидскому посланнику в Лондоне.

В депеше посланнику в Лондоне Ала ос-Салтане, которую ему было велено показать Солсбери, Амин ос-Солтан объяснял свое поведение и возлагал вину за принятие Персией русского займа на британцев. «Нам кажется, что у нас больше оснований жаловаться, чем у лорда Солсбери», – писал великий визирь. Далее он разъяснял: «По вопросу займа нас не в чем упрекнуть – так сложились обстоятельства, над которыми мы были не властны. Фактически вся вина лежит на их собственных представителях.

Около двух лет мы всячески пытались добиться и даже обращались с мольбами к кому только могли: через британскую дипломатическую миссию, через генерала Гордона, приезжавшего в Тегеран прошлым летом, и мистера Рабино… в надежде получить заем в 60 млн фр., в котором мы нуждались…

Британские представители отнеслись к нашим словам как к не стоящей внимания чепухе и сделали вид, что наши трудности – выдумка. Они считали, что Персия не сможет получить заем на этих условиях в любом другом месте».

Британцы, продолжал он, теперь жалуются на то, что заем был получен без их ведома, но их предупреждали заранее. Они даже вели об этом неофициальные переговоры с русскими в Санкт-Петербурге.

В заключение Амин ос-Солтан облегчил душу, написав о старой обиде на высокомерную манеру поведения сэра М. Дюранда. Этого высокомерия не одобряли даже сотрудники британской дипломатической миссии, а персы никогда бы не простили. Он неоднократно оскорблял даже самого шаха. Амин ос-Солтан писал, что шах однажды сказал ему: «Вы помните, как несколько месяцев назад британский посланник испросил у меня аудиенцию и предстал перед нами с тросточкой в руке и в костюме, в каком можно поехать отдохнуть или прогуляться по рынку. Разве это нормально для посланника – появляться на аудиенции перед сувереном в таком виде? Тот факт, что мы молча сносили все это, служит сильным доказательством нашего огромного желания поддерживать дружеские отношения с правительством ее британского величества».

Даже наиболее оптимистичные британские политики видели, что русский заем Персии нанес удар по положению Британии в этой стране. У русских политиков на этот счет не было сомнений. Неприязнь или даже ненависть к Англии стала одной из главных эмоций российской политической жизни. Крымская война оставила болезненные шрамы. Даже Тургенев и Апухтин могли писать ядовитые антианглийские стихи. Панславянская пропаганда усиливала эти чувства тем, что постоянно подчеркивала протурецкую, и поэтому антихристианскую, политику вероломного Альбиона. Идея похода на Индию не одно десятилетие настойчиво циркулировала в среде крайних националистов и в определенных военных кругах. Преемники Кауфманна и Скобелева мечтали и строили планы. Именно в 1898 г., не раньше, некий капитан В. Лебедев из гренадер гвардии опубликовал работу, озаглавленную «В Индию. Военный, статистический и стратегический набросок. Проект будущей кампании». Лебедев предсказывал оккупацию Герата, Кандагара и Кабула или «создание Русско-Индийской империи, или серии независимых княжеств, или союза государств под сюзеренитетом России, или, наконец, сохранение английского владычества на условиях близкого союза между Россией и Англией». Собственные взгляды Лебедева были относительно умеренными. Он хотел установить протекторат над Афганистаном и территорией к западу от Инда, оставив Англии обладание остальной частью Индии, но с согласия России.

Правые русские газеты внушали враждебность и создавали напряженную атмосферу тем, что вели нескончаемую кампанию против англичан, которых представляли убийцами, декадентами и вообще достойными только презрения. «Московские ведомости» писали: «Англичане вопят: «Русские у ворот Индии», но вопль этот по крайней мере преждевременен. Когда наш правитель прикажет, мы дойдем до этих ворот, но зачем же поднимать тревогу так рано? Поставьте в воротах часовых, но не смейте выходить за ворота и оккупировать Афганистан – наше буферное государство, – или это будет начало конца и «Конец Британии».

Помните, что наша армия едина и как один человек верит в Бога, Царя и Отечество, что люди здоровы, привычны к тропическому климату и отличаются от ваших сифилитичных (именно так!) англичан и толпы аборигенов всевозможных верований и племен».

Даже в работах с претензией на научность можно было прочитать строки вроде следующих: «Они (англичане) грабили прямо, захватывая суда на море и вырезая целые деревни мирных негров и полинезийцев, и грабили опосредованно – продавали опиум, проповедовали свободу торговли, заключали торговые договоры, ратовали за освобождение рабов, бесцеремонно основывали собственные колонии на чужой земле, посылали своих эмиссаров, организовывали рабочие забастовки, находили везде «английские интересы» и т. д. и т. п.»^[23]

Вспыхнувшая в Южной Африке война довела антианглийские настроения до точки кипения. «Санкт-Петербургские ведомости» поместили статью военного журналиста, заявившего, что настало время «нам, используя благоприятный момент, воплотить наши древние мечты и добраться до открытого океана на Ближнем Востоке». Бендер-Аббас и острова Кешм, Ормуз, Ларек и Хенгам должны быть присоединены, как в прошлом году Порт-Артур. Персидское правительство вряд ли будет возражать, «ему слишком нужны деньги, и значительная единовременная выплата и ежегодные субсидии гарантируют успех нашего дела». Если Россия не предпримет никаких действий, Британия, как только будет решен вопрос с Трансваалем, оккупирует острова Персидского залива.

Участие в дискуссии приняли даже умеренные газеты. «Русская мысль» поместила статью за подписью «Старый дипломат», где утверждалось, что Афганистан России не нужен: «В чем нуждается Россия, так это в выходе к Индийскому океану, но естественный для нас путь туда лежал бы не через Афганистан и Индию, а к северному побережью Персидского залива…

России не нужны территориальные приобретения в Персии. Объединение многих миллионов мусульман под властью русского скипетра только помогло бы делу панисламизма. Мы можем добраться до Персидского залива, не посягая на целостность Персии.

С учетом исторических и географических условий, Россия успела уже мирно завоевать северную, а Англия южную часть Персии. Соперничество между Россией и Англией до сих пор было мирным, и, если обе стороны стремятся к миру, они вполне могут работать рука об руку в этой полуцивилизованной стране. Если шах признает, что Россия стремится сохранить национальное существование Персии и что «сближение» с таким могущественным государством выгодно; обновит заключенный десять лет назад договор, по которому России было предоставлено исключительное право на строительство железных дорог в Персии, то любые протесты со стороны Англии ни к чему не приведут и мы, не нанося удара, получим какой-нибудь порт в Персидском заливе, подходящий для строительства железной ветки через Персию с севера на юг».

«Старый дипломат», похожий больше на агента железнодорожной строительной компании, считал, что поддержание буферных государств между русскими и английскими владениями в Азии было ошибкой. Если бы Англия предоставила России выход к Персидскому заливу, Россия не стала бы возражать против британской «эксплуатации» Афганистана.

Молодой американский дипломат Хагерман услышал в Санкт-Петербурге множество разговоров о войне, но ему показалось, что это по большей части блеф. Британские неудачи в Южной Африке, писал он, заставили многих русских подумать о том, что произошло бы с Англией, если бы ей противостояла не кучка голландских крестьян, а великая страна, такая, как Россия. Хагерман сделал следующий вывод: «Эти соображения вызвали в определенных кругах здесь сильное стремление к немедленным агрессивным действиям со стороны России против Индии, Персии и Китая, и я считаю, что подобные действия могли бы быть предприняты, если бы на троне был другой император. Но этот ненавидит войну, и я думаю, что Россия ничего не предпримет».

Правительство России относилось к возможности использовать неудачи Британии в Южной Африке для продвижения собственных интересов на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке очень серьезно. В январе 1900 г. министр иностранных дел граф Муравьев представил царю длинный документ, в котором дал анализ ситуации и выдвинул множество политических рекомендаций. Муравьев писал, что за последние полстолетия Англия своей эгоистической политикой настроила против себя чуть ли не все страны континентальной Европы. Используя свое островное положение и мощь военного флота, «англичане сеяли вражду между европейскими и азиатскими народами, непременно извлекая для себя какую-нибудь материальную выгоду». Неудивительно, что новости об английских поражениях в Южной Африке «вызвали всюду чувство морального удовлетворения, чтобы не сказать радости». Чем глубже Британия втягивалась в войну, тем яснее общественное мнение говорило о необходимости воспользоваться удачным моментом. Иностранная пресса преувеличивала неопределенные пожелания русской общественности и писала об обширных планах русских, включавших оккупацию Кабула, Герата, портов Персидского залива и т. п. «Россия, которая считает Англию своим древним и самым опасным соперником, наверняка воспользуется ее трудностями и нанесет ей серьезный удар в Центральной Азии или на Дальнем Востоке». Такие выводы, величаво заявлял Муравьев, никак не основаны на русских традициях. Россия много раз вступала в войну «ради защиты угнетенных народов той же веры», но никогда не руководствовалась собственным интересом и не пыталась использовать несчастья соседей с выгодой для себя. Трудности Англии привели к тому, что другие европейские страны ищут свою выгоду; пора России рассмотреть вопрос, не следует ли ей тоже воспользоваться благоприятными обстоятельствами для решения определенных политических проблем.

Говоря об остальных великих державах, Муравьев отмечал, что Соединенные Штаты определенно и открыто отказываются участвовать в каком-либо союзе. Франция, где все еще помнили Фашоду, добилась выгодных соглашений с Британией по старым спорам в отношении Китая, в частности по Шанхаю. Есть основания предполагать, что Италия получила обещание британской поддержки своих планов в Северной Африке. Австро-Венгрия не конфликтует с Британией. Император Германии решил остаться нейтральным, несмотря на пробурские настроения в своей стране. Таким образом, каждая великая держава занимается заключением собственных сделок. России не удалось найти союзников против Британии. Какие же цели ей преследовать?

Пресса упоминала Средиземноморье, Черное море и Персидский залив; но Муравьев считал, что России следует оккупировать Босфор только в случае, если появится опасность его захвата другим государством. Обращаясь к Персии, он привел обзор политики России в этой стране за последнее время. По вопросу железных дорог высказался в поддержку «стерилизующего» соглашения, поскольку железные дороги помогли бы наводнению Северной Персии продукцией британской промышленности. Имея в виду желание Британии закрепиться на берегах Персидского залива, не следует ли России предпринять такие меры: 1) оккупация какого-либо порта в Персидском заливе, 2) формальное заявление в том смысле, что Россия не потерпит никакого нарушения территориальной целостности Персии, или 3) дружеское соглашение с Британией о разделе Персии на сферы влияния? Муравьев отверг первую возможность, поскольку порт в Персидском заливе невозможно защитить. Открытое заявление о том, что Россия не потерпит нарушения территориальной целостности Персии, могло бы «до некоторой степени смягчить экспансионистские намерения Англии, особенно теперь, когда все ее силы и внимание» сосредоточены на Африканском континенте. «Однако наше обещание в любой момент вступиться за территориальные права Персии наложило бы на нас весьма тяжелую обязанность содержания на нашей границе войск в постоянной боевой готовности и, во всяком случае, лишило бы нас свободы действий на севере Персии, где в настоящий момент мы являемся единственными и полновластными хозяевами». Соглашение же с Британией о разделе Персии не только «противоречило бы традициям русской политики», но вызвало бы в Тегеране в высшей степени вредные толки, не принеся при этом России никакой практической пользы. Фактически разделение Персии на сферы влияния отдало бы России север, а Британии юг; «но, как было сказано выше, север Персии находится в руках России и совершенно недоступен для иностранцев; признав официально право Британии действовать односторонне на юге, где ее влияние далеко не полно, мы раньше времени добровольно воздвигнем барьер нашему дальнейшему вероятному продвижению за пределы северных провинций Персии».

Муравьев пишет в напыщенном и путаном стиле, но намерения его просты и очевидны. Россия никоим образом не должна создавать препятствий для своего дальнейшего продвижения на юг Персии. Наиболее эффективно бороться с британцами на земле Персии можно путем поощрения русского предпринимательства, строительства дорог в Россию, развития судоходства на Каспии, модернизации гавани в Энзели, почтового и телеграфного сообщения. Недавний заем дал России мощный инструмент усиления ее экономического положения и «политического обаяния в Персии».

Муравьев привел конкретные предложения: следует остановить султана в намерении укрепить Босфор и предотвратить выдачу концессий в провинциях на побережье Черного моря. Британское правительство следует поставить в известность, что Россия намеревается установить прямые отношения с Афганистаном. Затем следует направить в Кабул дипломатическую миссию. Одновременно России следует продолжать приводить туркестанские и закаспийские войска в состояние боевой готовности. Муравьев отмечал: «Подобные меры всегда производят сильное впечатление на британское правительство, понимающее уязвимость своих граничащих с Россией владений и слабость своего владычества над свободолюбивыми индийскими племенами, чья враждебность по отношению к Англии должна, по всей вероятности, увеличиться после ее неудачной войны в Трансваале».

России следует ускорить железнодорожные разведочные работы в Персии и начать строительство линий в Закавказье, которые позже послужат связкой к системе железных дорог Персии. Она должна ускорить строительство линии Оренбург – Ташкент «из-за особо важного политического, стратегического и коммерческого значения этой дороги». Ей следует поощрять развитие русских промышленных и коммерческих предприятий в Персии, продвигать строительство шоссейных дорог, которые, по мнению Военного министерства, имеют величайшее стратегическое значение, и развивать каспийское рыболовство вкупе с почтовым и телеграфным сообщением.

России следует продолжать усиление войск в Амурском военном округе и на Квантунском полуострове, следует развивать и оснащать Порт-Артур, а также построить железную дорогу через Квантун. Нельзя упускать из виду, что для поддержания мощи на Тихом океане России необходим сильный военный флот.

Меморандум Муравьева был передан в министерства военно-морского флота, военное и финансов. Адмирал П.П. Тыртов был настроен пессимистически: жаль, что «Россия ничего не получает от нынешней сложной для Англии ситуации», в то время как все остальные державы значительно выигрывают. Одна лишь Россия вынуждена оставаться лицом к лицу с Англией, как и раньше. Любое ослабление Англии выгодно России, но Муравьев не предложил никаких действий, кроме установления непосредственных отношений с Афганистаном и попытки не дать Турции укрепить Босфор. Тыртов согласился с Муравьевым в том, что далекие военно-морские базы бесполезны, но имел в виду базы в Персидском заливе. Его собственные интересы были обращены на Дальний Восток: ему нужна была военно-морская база в Корее.

Генерал Алексей Николаевич Куропаткин начал свой комментарий с горячей декларации: «Я признаю решительную военную оккупацию Босфора наиболее важной задачей России в нынешнем двадцатом веке… Перед этой задачей все остальные задачи, перечисленные в меморандуме, имеют относительно небольшое значение в ближайший исторический период». Куропаткин в основном согласился с Муравьевым по Персии, но считал, что рано или поздно России придется достигнуть соглашение с Британией. Он счел своим долгом предупредить, что военные не могут поддержать переговоры с Англией в отношении Персии, пока не завершено строительство железной дороги, соединяющей Центральную Россию со Средней Азией. Как и Тыртов, Куропаткин излагал собственные мысли под видом критики документа Муравьева.

Министр финансов С.Ю. Витте указал, что предложенные Муравьевым меры потребуют больших денег. Сибирская железная дорога, линия через Маньчжурию на Владивосток, Южно-Маньчжурская линия, линия Оренбург– Ташкент или Уральск – Чарджуй^[24], оккупация Порт-Артура и оборона оккупированных территорий – все это важные, но дорогостоящие задачи. Повышенное напряжение производительных сил народа – единственного источника богатств – ослабит Россию, даже если тут и там будут достигнуты частные успехи. Расширение вооруженных сил в Средней Азии потребует дополнительные средства, нужные в другом месте; спровоцирует Британию на увеличение ее военной силы. Таким образом, даже если Россия увеличит свою мощь, она не станет сильнее других держав.

В отношении Персии Витте, которого значительно больше, чем Куропаткина или Тыртова, интересовала эта страна, написал, что его министерство уже рассматривает строительство шоссейных дорог и помощь в развитии русских предприятий. В заключение Витте бросил Муравьеву вызов – предложил выполнить намеченное исключительно средствами дипломатии: «Конечно, сложно создать что-нибудь без денег; но в сфере политики многое может быть достигнуто с помощью искусства дипломатии, что и доказывает министерство, вверенное вашему превосходительству».

Царь, за которым в области внешней политики оставалось последнее слово, был в нерешительности. Слабый и эгоистичный, Николай иногда видел себя великим властителем, способствующим установлению вселенского мира, а иногда – завоевателем мира. В 1898 г., исходя из жестокой необходимости, он защищал дело мира и разоружения; все время своего правления он мечтал о завоеваниях и не испытывал угрызений совести, начиная войну. Его военный министр генерал Куропаткин записал в своем дневнике: «Я сказал Витте, что у нашего суверена в голове грандиозные планы: присоединить Маньчжурию к России, готовить захват Россией Кореи. Он мечтает взять под свой скипетр и Тибет тоже. Он хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но также и Дарданеллы»^[25]. Царь, согласно Куропаткину, считал, что его министры не дают ему возможности реализовать свои мечты, потому что они не в состоянии понять, что принесло бы выгоду и славу России.

В конце концов победила осторожность. Муравьев был убежденным империалистом, но авантюристом не был. Он прозондировал французов по вопросу, присоединятся ли они к России против Британии. Т. Делькассе проявил интерес, но пожелал гарантий безопасности от Германии. Берлин был не против принять участие, если бы Санкт-Петербург и Париж вместе с ним дали взаимные гарантии нерушимости владений друг друга. В Европе Россия ничего не добилась. В Азии она действовала в одиночку. Усилив войска в Туркестане и Закаспии, в феврале Россия проинформировала Британию, что коммерческие нужды и территориальное соседство больше не позволяют ей воздерживаться от прямых политических отношений с Афганистаном. Русские войска к этому моменту уже были сконцентрированы на афганской границе. Британия, одинокая и крепко увязшая в Южной Африке, склонилась перед неизбежностью. Мир был сохранен.

Усиление активности России в Персии, явное с момента смерти Насреддин-шаха, беспокоило многих английских государственных деятелей, но больше всего вице-короля Индии Дж. Керзона. Он был хорошо информирован о персидских делах, усердно изучал эту страну и написал о ней книгу в двух томах, которую никому не удалось превзойти. Он также был открытым и убежденным империалистом. «Справедливо или нет, – говорил он своим последователям в 1893 г., – но мне кажется, что продолжение существования этой страны прочно связано с поддержанием и расширением Британской империи». В ярких, образных выражениях он гордо объявил себя убежденным и ярым сторонником нового империализма. Когда в отдаленном будущем Великобритания предстанет перед судом истории, по каким критериям, спрашивал он, будут ее судить? …Ее будут судить не за достижения в области внутреннего законодательства, а по тем следам, которые она оставила на народах, религиях и нравственности всего мира.

Назначение Керзона в Индию русская пресса встретила как вызов России в Центральной Азии и на Среднем Востоке. В данном случае пресса была права. Меньше чем через год пребывания на посту вице-короля Керзон направил в кабинет министров длинный меморандум по Персии. Он указывал, что в Британии не существует ясного понимания принципов, на которых могла бы основываться политика в отношении Персии. Персия в упадке, писал он, и от исчезновения ее спасает соперничество двух великих держав, которые являются подлинными властителями ее судьбы.

Керзон отмечал: «Нация и правительство, подобные персидским, долго могут балансировать на грани полного исчезновения из-за отсутствия импульса, способного столкнуть их за грань. Однако в конце концов толчок бывает получен, причем часто случайно, и расшатанная и без того конструкция рушится, оставляя после себя невосстановимые руины».

Британские интересы в Персии, писал Керзон, делятся на три категории: коммерческие, политические и стратегические. Последние имеют для правительства Индии величайшее значение, но он не рассматривает установление протектората или защиту какой-либо части владений шаха силой оружия. Далее Керзон предполагал: «Мы можем представить себе обстоятельства, при которых правительства как Индии, так и метрополии могли бы однажды почувствовать искушение отступить от принципа сдержанности. При этом мы оказались бы вынуждены нести бремя, для которого наши плечи пока еще не готовы; и это в вопросе, где ставкой являются жизненные интересы империи. В настоящее время наши амбиции ограничены обеспечением безопасности уже построенного нами. Еще важнее предотвратить подрыв или захват наших позиций другими, результатом чего стало бы не только значительное их усиление, но и определенное ослабление нас самих».

По мнению Керзона, география и история предоставили России доминирующую роль в Северной Персии. Британии лучше всего сконцентрировать усилия на центральной и южной ее частях. Именно там она сделала наибольшие вложения в торговлю, судоходство, дороги и телеграфы, и именно туда направлен ее основной стратегический интерес. Керзон детально рассмотрел недавние усилия России по проникновению в Центральную и Южную Персию, на побережье Персидского залива, и сделал следующий вывод: «Насколько тяжким ни казалось бы нам в настоящих обстоятельствах финансовое и военное бремя, вызываемое все увеличивающейся близостью Российской державы к северным и северо-западным границам Индии от Памира до Герата, нельзя без сильнейшей тревоги рассматривать перспективу русского соседства в Восточной или Южной Персии, неизбежным следствием которого должно стать громадное увеличение этого бремени».

Британия и Россия неоднократно заявляли о своем намерении поддержать целостность и независимость Персии, но Керзон видел реальность: «В пределах номинальных целостности и независимости возможно так много нарушений обоих категорий, что мелкими, почти незаметными шажками они переходят в область конституциональной фикции, где могут давать оправдание спекуляциям юристов еще долго после того, как на них перестанут обращать внимание политики».

В прошлом англичане часто надеялись на восстановление Персии под совместным покровительством двух великих держав. Но эта политика была отвергнута сэром М. Дюрандом в его меморандуме (сентябрь 1895 г.). Керзон был согласен с этим: «Реформирование Персии с помощью сотрудничества между Россией и нами невозможно; нельзя отрицать, что Россия заинтересована не в реформировании Персии, а в ее упадке; в основе ее устремлений лежит представление о том, что эта страна и этот народ по врожденной своей слабости упадут ей прямо в руки, поэтому любую политику, которая может привести к усилению страны и к оживлению ее народа, следует пресекать». Если Россия не намерена сотрудничать в восстановлении Персии, то нельзя ли побудить ее к разделу страны на сферы интересов, что было сделано великими державами в Китае в отношении железнодорожных концессий? Но разделение принесло бы и преимущества, и недостатки. Как можно разделить страну, где провести линию? Как быть с Тегераном, который расположен на севере и попадет в сферу интересов России, что превратит шаха в марионетку, а Северную Персию в проконсульство? Керзон так видел перспективу: «В дальнейшем такое разделение могло бы повлечь за собой окончательный распад Персидского королевства. Даже если это не привело бы к образованию русского и британского протекторатов на юге и севере, то, во всяком случае, могло бы повлечь за собой выбор новой столицы и правление в Персии не одного, а двух или нескольких персидских принцев».

Более того, в этом случае Россия смогла бы достичь Персидского залива. Тем не менее, Керзон выразил мнение, что «эксперимент по достижению взаимопонимания с Россией в отношении будущих сфер интересов… стоит проделать в интересах самой Персии и в интересах гармонии между двумя великими державами, от взаимоотношений которых, можно сказать, зависит мир в Азии».

Далее Керзон приводит конкретные рекомендации по действиям Британии и Индии в Персии: увеличение консульского аппарата, продолжение военно-морских визитов в порты Персидского залива, улучшение организации телеграфной службы и т. п. Глобальный вопрос «в отношении шагов, необходимых в дальнейшем для обеспечения безопасности британских и индийских интересов в так называемой Британской сфере в Персии» он оставил правительству в Лондоне.

Персия давно уже занимала в сознании Керзона важное место. Весной и летом 1899 г., когда всю Британию тревожили события в Южной Африке, он писал: «Я был бы рад, если бы мог перенести хоть немного неуместной озабоченности делами в Трансваале на Персию и Персидский залив и заставить людей дома понять, что каждый месяц, и тем более каждый год, проведенный в бездействии, усиливает опасность, которая вскоре окажется у наших дверей».

В разгар африканских неприятностей мало кто из членов кабинета министров был готов присоединиться к взглядам вице-короля Индии, и меньше всех лорд Дж. Гамильтон, министр по делам Индии.

Прочитав меморандум, Гамильтон написал Керзону частным образом, что все его аргументы основаны на предположении, что «в определенных условиях нам придется применить силу, чтобы поддержать наши позиции в этой стране (Персии)». Сможет ли Британия прибегнуть к силе и одержать в Персии победу? Гамильтон считал, что нет.

Керзон начал терять терпение. С самого своего прибытия в Индию он постоянно пытался предостеречь правительство. Лондон не обращает внимания на его предостережения, и он начинает вещать как пророк Страшного суда: «Однажды произойдет катастрофа, тогда мои депеши будут опубликованы, и я буду оправдан в могиле. Не это важно для меня. Я жажду увидеть предвидение, широту взглядов, способность предсказать завтрашнее зло вместо бесконечной путаницы со злом сегодняшним».

Шли месяцы, а министерство по делам Индии хранило непонятное молчание. Вице-король наблюдал, как русские дают Персии монопольный заем, назначают консулов в новые районы и даже бороздят тихие воды Персидского залива. 16 марта 1900 г. он телеграммой напомнил лорду Дж. Гамильтону о том, что уже шесть месяцев ожидает ответа на свой меморандум. Пришло время «ясно объяснить правительству Персии кое-что о природе и масштабах интересов Великобритании и Индии в Южной Персии». В саркастическом тоне он добавил: «Предполагая, конечно, что их поддержание входит в наши намерения».

У. Ли Уорнер, заместитель министра по делам Индии, написал официальную записку с предложением некоторых возможных действий. Англичане, утверждал он, могли бы ограничить свою сферу влияния и удовлетвориться заливом к югу от Бушера. Он полагал: «Это оставило бы России и Германии некоторую свободу действий на севере Залива. Что касается той части Залива, интерес к которой мы намерены заявить, я предложил бы сообщить Персии о нашем желании видеть ее независимость нерушимой и добавить, что в случае, если, вопреки нашим желаниям, ей будет угрожать продвижение зоны русского контроля на море к Бушеру или ниже, мы вынуждены будем принять превентивные меры. Конечно, Персия может сказать: «Если вы заинтересованы в нашей независимости, присоединитесь к нам в нападении на Россию», но нам не следует оставлять возможность для подобного заявления. Мы всерьез заинтересованы в независимости Персии и со своей стороны не начнем захватывать ее по кусочкам. Если Персия все же начнет поддаваться, мы оставляем за собой право на вето и оккупацию». Поразительный новый элемент в этом отрывке – готовность поступиться монополией в Персидском заливе, признать за Россией и Германией определенные права в его северной части – решительный отход от традиционной британской позиции. У. Ли Уорнер был не одинок в своих взглядах. К этому моменту проявилась резкая разница во взглядах между сторонниками жесткости и защитниками примирения, активными империалистами и теми, кто считал, что Британия, в лучшем случае, может лишь удержать уже имеющиеся владения.

Лорд Дж. Гамильтон, министр по делам Индии, принадлежал к небольшой, но все более влиятельной группе, придерживавшейся второй точки зрения. Его столкновение с вице-королем Индии, открытым и убежденным империалистом, было неизбежно. Получив телеграмму Керзона от 16 марта и записку У. Ли Уорнера, Гамильтон составил меморандум, предназначенный, очевидно, для циркуляции в самом министерстве по делам Индии. Этот примечательный документ заслуживает того, чтобы привести из него длинную цитату: «В нашей постоянной борьбе против роста русского влияния в Турции, Китае и Персии мы в последнее время не признавали в достаточной степени изменившиеся условия, в которых происходит это соперничество. Когда Россия аннексирует территорию, она ухитряется так искусно и решительно ассимилировать поглощенную территорию, что та за короткое время становится надежной ступенькой для новых шагов. Главная база наших операций – море. Мы остаемся на месте – Россия уверенно движется вперед. Наше влияние сохраняется – русское растет. Мы разрабатываем политику, укрепляющую независимость страны, которую хотим сохранить, – Россия приобретает определяющую позицию возле столицы страны, после чего суверенная независимость используется только для того, чтобы под прикрытием концессий и монополий отдать ей фактический контроль над значительной частью страны… Нашего влияния в Северной Персии больше не существует. Что бы мы ни делали, Россия может аннексировать эту часть Персии, и мы не сможем эффективно помешать этому. Будем ли мы играть в ту же игру в Южной Персии с вероятностью того же результата в будущем? Туманная политика, опирающаяся по большей части на блеф, должна потерпеть поражение, столкнувшись с ясными целями, опирающимися на превосходящую материальную силу».

Обращаясь в прошлое, Гамильтон видит основу успехов Англии в ее способности сконцентрировать такие военно-морские силы, которым не могла бы противостоять ни одна нация. Железные дороги дали возможность другим пользоваться на суше теми же преимуществами, какими британцы привыкли пользоваться на море. Англичане не смогли адаптировать свою политику к новым условиям. Они постоянно простирают свои интересы на большее количество территорий, чем могут поглотить, использовать или защитить. Как следствие их приобретения, даже если в теории признаются, на практике игнорируются. Англия в данный момент пользуется монополией на торговлю в Персидском заливе, однако можно ли сохранить эту монополию? Имеет ли Англия право «сказать, что цивилизованный мир должен быть лишен преимуществ железнодорожного доступа к Персидскому заливу только потому, что это подвергнет опасности монополию на морские перевозки, которой мы там обладаем»? Может ли Англия запретить остальным общаться с Персией потому, что Персия граничит с Белуджистаном, а Белуджистан – с Индией? Нужно повернуться к фактам лицом. У Британии есть интересы в Персидском заливе и в Восточной Персии; преимущественное право аннексировать эти территории, если Персия развалится. Она не может позволить Бендер-Аббасу или какому-нибудь порту восточнее этого города превратиться в угольную базу для иностранного военного флота. Англия могла бы даже претендовать на Бушер. Гамильтон рассматривает ситуацию с разных сторон: «Давайте сконцентрируем наше внимание на том, что жизненно важно для нас, что мы можем удержать, и не будем мешать Германии вступить в этот регион. Не поощряя Россию в ее намерении приобрести порт в Заливе, не будем основывать свою политику на предположении, что мы должны и можем бесконечно удерживать ее от достижения этой цели. Если мы заявим более определенно, чего хотим и чего Россия не должна делать, мы можем ускорить распространение русского влияния за пределами той зоны, на которую мы имеем все права, но при этом мы избежим двойной опасности – знать, что мы придерживаемся политики, которая не только обречена пасть, но в процессе этого падения еще объединяет против нас другие нации».

Основные положения Гамильтона не сумели одержать верх, однако их взяли на вооружение люди, определявшие внешнюю политику Британии в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне.

Керзон получил ответ Гамильтона на свой меморандум от сентября 1899 г. только в июле 1900 г. В основном Гамильтон повторил и усилил точку зрения, изложенную в его внутриминистерском меморандуме, датированном 3 апреля 1900 г. Россия уже выиграла Северную Персию и доминирует на большей части остальной территории страны благодаря своему географическому положению. Что же до залива, то Гамильтон привлекал внимание вице-короля к событиям… «которые успели уже изменить теорию неоспоримого преимущества, как военно-морского, так и коммерческого», на которую ссылался Керзон в своем меморандуме от сентября 1899 г. Следовало учитывать реальность: «Франция недавно утвердила свое право на совместный протекторат над Маскатом… Германия заинтересована в развитии железнодорожных предприятий, и ее агенты в последнее время зачастили в Кувейт. Русские корабли заходили в Бендер-Аббас и на прилегающие острова, так же как и в другие порты Залива. Таким и многими иными путями то неоспоримое положение, которое ранее было утверждено и поддерживалось нами, пострадало даже в самом Заливе».

Гамильтон не видел смысла в переговорах с Россией о разграничении сфер интересов в Персии. Русские могут сообщить об этом шаху, который воспримет это как показатель готовности британцев к разделу его владений. Однако правительство предприняло некоторые меры для защиты британских интересов на юге. 15 апреля 1899 г. лорд Солсбери проинформировал персидское правительство, «что с интересами Британской империи несовместимо, чтобы какая-либо европейская держава осуществляла контроль или юрисдикцию над портами Персидского залива». Более того, 20 марта 1900 г. персам напомнили об их письменном обещании от 23 октября 1897 г., что южные таможни «никогда не будут помещены под иностранный надзор или контроль». В заключение Гамильтон писал: «За развитием событий в Персии будут тщательно наблюдать со всей возможной бдительностью. Хотя в настоящее время правительство не предполагает предпринимать никаких отступлений от нынешнего образа действий, оно признает, что обстоятельства там могут измениться и будет необходимо изменить действия и меры, нужные для защиты интересов Индии в Персии».

Вице-король и правительство Индии определенно потерпели поражение, но Керзон был не из тех, кто легко признает поражение. В официальной депеше от 6 сентября 1900 г. он выражает несогласие с утверждением, что положение России на севере позволяет ей «доминировать и угрожать Персии в целом». От имени правительства Индии он пишет: «Мы считаем, что степень, до которой ей позволяется делать это, до сих пор зависит больше от действий правительства ее величества, чем от ее собственных». В частных письмах Керзон был еще более выразителен. Он был готов, если Россия нанесет удар на севере, нанести ответный удар на юге. «Я сразу же послал бы войска, захватил и удержал Бендер-Аббас, Бушер или Мохаммерех или все три эти города. Это расставило бы все на свои места». Военному министру Бродрику Керзон писал, что все проблемы Британии объясняются тем, что «много лет ни один британский министр не удосужился заглянуть на год вперед». Не было ни предвидения, ни политики. «У вас и сейчас нет их в отношении Китая, Персии, Марокко, Египта или любого другого места в мире». Лорд Солсбери, утверждал Керзон, мастер управляться с настоящим, но будущее для него – проклятие. Солсбери, должно быть, уже успел надоесть ученый, но слишком горячий вице-король, по поводу которого он язвительно заметил: «Он хочет, чтобы я вел переговоры с Россией так, как будто за моей спиной 500 тысяч человек, а у меня их нет».

Бродрик отвечал на выпады Керзона: «Вы можете говорить, что это бездействие – предвестник будущих проблем; однако, если бы вы были здесь, я сомневаюсь, что вы дали бы Франции, Германии и России шанс сойтись хоть на чем-нибудь, даже если бы это был Маскат, Кувейт или Бендер-Аббас. Не обижайтесь на меня за эти слова; я, как вы знаете, новой школы, и меня иногда угнетает ненужная инерция; но ваши взгляды, которые хорошо известны, беспокоят Балфура (первого лорда казначейства, который вскоре должен был сменить Солсбери на посту премьер-министра) и остальных; и высказываются они не менее язвительно, чем вы сами, поскольку времена нынче трудные».

И стремление Керзона к жесткой политике, и уныние Гамильтона перед лицом русских достижений в Персии могли бок о бок уживаться в сознании одного человека. С. Спринг-Райс, секретарь британской дипломатической миссии в Тегеране, ясно понимал в 1899 г., что Персия разваливается. «Урожай убран с полей, – писал он, – но цена на хлеб остается высокой… Люди озлоблены; поговаривают о том, чтобы ограбить Имперский банк с целью привлечь внимание правительства». Новый губернатор отрезал уши трем пекарям, и это ненадолго снизило цены на хлеб. Преследовали евреев, но и это оказалось неэффективным. «Между Персией и революцией стоит казачий полк с русскими офицерами, но им не платят, и денег нет, платить нечем».

Спринг-Райс знал, что в Англии идут разговоры о разделе Персии. У живущих в Тегеране европейцев, так же как и у персов, эта идея вызывала смех. Россия, казалось, вовсе не хотела аннексировать какую бы то ни было часть Персии. Дипломат отмечал: «Однако если она чего-то хочет, то хочет целиком. Персия – это путь, по которому она намеревается добраться до моря, а один конец дороги бесполезен без другого. Все здесь говорят: «России нужно все, а не часть, и невозможно договориться с ней, чтобы она остановилась хоть где-нибудь». Она посылает агентов на юг и изо всех сил пользуется своим влиянием. Где бы ни обнаружился враг британского могущества и торговли, с ним обязательно связан русский агент».

Но Россия не торопилась. Она не хотела оккупировать север, опасаясь британской оккупации юга, чтобы не получилось так, что, «пока она открывает одну дверь, мы запрем другую». Наилучшей политикой для России, считал Райс, является «постепенная подготовка почвы, развал Персии и предотвращение улучшения ситуации в Персии. Им нужно дождаться момента, когда Англия будет занята в другом месте, и внезапно ударить».

Спринг-Райсу казалось, что Британия не сможет защитить свои интересы; что в то время, как Россия действует, она ограничится лишь декларациями. Что же до Персии, «здешнее правительство настолько плохо, коррумпировано и безнадежно дезорганизовано, что народ почти приветствовал бы иноземного правителя – по крайней мере, первое время». Британия ничего не смогла бы сделать для спасения ситуации.

«Когда превосходство одной державы над другой настолько очевидно, как в данном случае превосходство России над Англией, лучше всего честно признать его. Это не придется по нраву газетам или, скажем, министерству иностранных дел, но безопаснее придерживаться фактов. Порядок в Тегеране поддерживают русский полковник и его по-русски выученное войско с помощью ружей, выданных царем, и советов, на которые не скупятся русские. Финансы на время приведены в порядок с помощью русского займа. Зерно привозят в голодающий город по русским дорогам. Мы ничего не сделали и ничего не дали, а значит, не можем ожидать, что что-нибудь получим. Будет ли лорд Солсбери настаивать на том, чтобы в персидскую армию набирали английских офицеров? Даст ли парламент Персии два миллиона или, может быть, проголосует за миллион на дорогу от моря на север? Нет, поскольку такие действия не принесут прибыли».

Дебаты по персидской политике продолжались еще несколько лет. Однако весной и летом 1900 г. их заслонили непосредственные опасности, угрожавшие положению Британии в Азии. Слухи о передвижениях русских войск подтвердила и британская военная разведка, ее глава сэр Д. Арда утверждал, что «предположения о том, что Россия выиграет от наших неприятностей в Южной Африке, к настоящему времени полностью оправдались». Он проинформировал кабинет министров, что на афганской границе сконцентрированы войска численностью от шестидесяти до ста пятидесяти тысяч человек. Д. Арда указывал: «Это перемещение войск невозможно интерпретировать иначе как угрозу, намеренно сделанную в момент, когда мы меньше всего способны ответить на нее… Это демонстрация высокомерия со стороны могущественной фракции военных авантюристов, которые имеют столь большое влияние на политику России, и она вполне соответствует возможности, предоставленной нашим военным положением, исправление которого должно занимать в настоящее время все наше внимание».

Сэр Ч. Скотт, британский посол в Санкт-Петербурге, считал, что к этим слухам о перемещениях войск нельзя относиться легкомысленно. «Военная партия» очень могущественна и «со времен Крымской войны никогда не была столь враждебна к Англии», как в этот момент. Ничто не вызвало бы такой поддержки, «по крайней мере, в той части русской армии, которая расквартирована в Закаспии и на Кавказе, чем решение императора воспользоваться нашими нынешними затруднениями и двинуться на юг, на территорию Афганистана или Персии». Ходят слухи, доносил посол, что заводы военного снаряжения в Коломне и Мытищах получили к следующей весне большие заказы от Военного министерства; британские торговцы отмечают необычно большое перемещение войск через Каспийское море.

Визит в Персидский залив русской канонерки «Гиляк» породил еще большее возбуждение в Индии и Лондоне. Керзон запросил у правительства инструкции для военно-морского флота «на случай высадки русских и либо поднятия их флага, либо попытки оккупации». Вице-король предлагал, чтобы в этом случае старший морской офицер региона заявил русским протест; если протест не будет удовлетворен, следует оккупировать острова Ормуз, Кешм или любые другие, которые военные моряки сочтут подходящими для размещения базы. Солсбери попросил адмиралтейство выдать такие инструкции старшему морскому офицеру в Персидском заливе. Военные моряки должны были держать эти инструкции в абсолютном секрете и не начинать никаких действий, пока русские не предпримут шаги, «ясно показывающие намерение осуществить оккупацию или поднять русский флаг на персидской земле». Русские войска не высадились в Персидском заливе и не пересекли персидскую или афганскую границу. Новые земли Россия искала для себя на Дальнем Востоке. Она решила бороться с Британией в Персии иными, не военными средствами.

Денег, занятых шахом у России в 1900 г., хватило всего на несколько месяцев. В начале 1901 г. персидское правительство снова находилось на грани банкротства. В марте Амин ос-Солтан обратился в Имперский банк Персии за ссудой в 200 тысяч фунтов стерлингов. Сэр А. Гардинг, преемник Дюранда на посту британского посланника в Тегеране, настойчиво рекомендовал своему правительству дать банку возможность ссудить требуемую сумму перечислением на его счет в Лондоне 200 тысяч фунтов стерлингов и разрешения на выдачу этой суммы Персии в виде ссуды. Британское правительство не нашло возможным субсидировать предложенную ссуду. Но в отличие от своего ответа в 1899 г. оно пообещало признать обязывающими любые действия, которые могло предпринять персидское правительство для обеспечения этого займа.

С самого начала переговоры между Амином ос-Солтаном и Гардингом приняли уже знакомый оборот. Имперский банк беспокоился по поводу своего устава, запрещавшего выдавать в качестве ссуды больше трети его полного капитала. Министерство иностранных дел жаловалось на невозможность гарантировать этот заем. Посланник в Тегеране настаивал, что деньги нужно найти. Амин ос-Солтан повторял, что ему необходимы средства. А русские выжидали.

Великий визирь понимал, что еще один большой заем, полученный от России, вызвал бы протест и еще глубже толкнул бы его страну в сжимающиеся объятия северного соседа. Он хотел уравновесить положение, взяв ссуду у Имперского банка, который, являясь персидским предприятием, мог ссужать деньги правительству, не нарушая ограничительных условий русского займа 1900 г. Он просил ссудить деньги под 8, а не под 12 процентов годовых. Гардинг ответил, что Персия и сама заинтересована в поддержке банка. Если банк разорится, Россия станет финансовым монополистом и Персия окажется полностью в ее власти.

Втайне от Гардинга Амин ос-Солтан еще в мае начал переговоры с Россией о новом займе. Однако при этом он встретился с серьезными проблемами, так как России не понравилась концессия, выданная недавно на юге страны одному англичанину. Сама по себе покупка у шаха еще одной концессии иностранцем не могла вызвать у правительства России беспокойство. Не проходило и года, чтобы та или иная привилегия не была отдана в обмен на звонкую монету^[26]. И все же то, каким образом была выдана именно эта концессия, и сам ее характер вызвали гнев русского правительства, в первую очередь его министра финансов Витте.

В 1892 г. Ж. де Морган, французский археолог, опубликовал в «Les Annales des Mines»^[27] работу, в которой утверждал, что в Юго-Западной Персии есть запасы нефти. Э. Котт, бывший агент барона де Рейтера в Тегеране, привлек к выкладкам Моргана внимание генерала Кетабчи-хана, генерального представителя Персии на Парижской выставке 1900 г. Последний обратился к сэру Г. Вулфу, который представил его У. д'Арси, англичанину, сделавшему состояние на австралийском золоте. Д'Арси направил Кетабчи-хана, Котта и Альфреда М. Мариотта, бывшего французского дипломата, а теперь агента д'Арси, в Тегеран для переговоров по вопросу нефтяной концессии. Эта троица была снабжена рекомендательным письмом к британскому посланнику, написанным Г. Вулфом. Мариотт, Котт и Кетабчи-хан использовали те же методы, что и прочие охотники за концессиями в Тегеране: подкуп и политическое давление. Обращаясь к сэру А. Гардингу с просьбой использовать свое влияние для продвижения ходатайства д'Арси, Мариотт откровенно сказал ему, что предполагается предложить определенное количество акций будущей нефтяной компании персидскому премьер-министру^[28]. Гардинг понимал потенциальную важность этого предприятия, однако сильно сомневался в его шансах на успех: «Если сбудутся надежды концессионеров и будет обнаружена нефть, как уверены их агенты, в достаточных количествах, чтобы конкурировать с Баку, концессия эта может быть чревата важными экономическими и, конечно, политическими последствиями. Однако земля Персии, содержит она нефть или нет, за последние годы оказалась усыпана обломками такого количества оптимистических планов коммерческого и политического возрождения, что было бы опрометчиво пытаться предсказать будущее этого новейшего предприятия».

Вскоре после начала переговоров между представителями д'Арси и правительством Персии Гардинг «воспользовался возможностью, поскольку дело шло о судьбе важного английского предприятия, и поведал атабег-иазаму (новый, более высокий титул, пожалованный Мозаффаром эд-Дин-шахом Амину ос-Солтану) о своем убеждении, что крупные британские инвестиции в Персии принесли бы этой стране большую выгоду». Амин ос-Солтан ответил, что он все время поддерживал этот проект, и пообещал «сделать все возможное для продвижения этого и всех прочих британских коммерческих проектов».

Амин ос-Солтан был так заинтересован в концессии, что держал всю операцию под строжайшим секретом, «ибо было известно, что если русская дипломатическая миссия узнает о проекте, то попытается пресечь его реализацию, и ей это почти наверняка удастся».

Гардинг в своих мемуарах рассказывает забавную историю о том, как Амин ос-Солтан, желая обезопасить себя от гнева своего друга, русского посланника Аргиропуло, предложил Гардингу подготовить письмо, в котором излагались бы основные факты, касающиеся предполагаемой концессии. Оно было передано в русское дипломатическое представительство в момент, когда его секретарь-востоковед, Стриттер, уехал в короткий отпуск. Поскольку никто больше в представительстве не мог прочесть написанное по-персидски (в начертании шекастех) письмо, несколько дней русский посланник не заявлял протеста, дав тем самым персидскому правительству достаточно времени для подписания контракта. В конце концов сам Амин ос-Солтан сообщил эту новость несчастному Аргиропуло. Русский посланник был убежден в прорусских настроениях Амина ос-Солтана, поэтому попытался объяснить Санкт-Петербургу действия великого визиря в самом благоприятном свете. Амином ос-Солтаном, писал он, «вне всякого сомнения, руководило желание смягчить недовольство англичан его действиями и добиться прекращения их участия в направленных против него интригах… потакая англичанам, он, вероятно, рассчитывал устранить противодействие А. Гардинга, хотя и косвенное, коммерческому соглашению с Россией и побудить его простить суровость таможенных правил, введенных в Южной Персии».

Министерство иностранных дел России отреагировало гневно и грубо. Аргиропуло получил инструкции: дать понять Амину ос-Солтану, что «пока он у власти, повторение чего-либо подобного не получит прощения у правительства империи». Несколькими месяцами позже Е.К. Грубе, управляющий Русским банком и агент Витте в Тегеране, телеграфировал, что д'Арси, чтобы получить эту концессию, истратил на взятки 50 тысяч туманов. Это, по мнению Грубе, объясняло, «почему Амин ос-Солтан не только с легкостью уступил британскому давлению, не стал искать помощи у России, но и скрыл от русских сам факт переговоров с представителями английского концессионера».

Контракт «между правительством его императорского величества шаха Персии, с одной стороны, и Уильямом Ноксом д'Арси, независимым предпринимателем, проживающим в Лондоне по адресу Гросвенор-сквер, 42 (далее именуемым Концессионер), с другой стороны», давал последнему «особое и эксклюзивное право искать, добывать, использовать, перерабатывать, готовить к продаже, вывозить и продавать природный газ, нефть, асфальт и озокерит на всей территории Персидской империи сроком на шестьдесят лет с даты заключения настоящего контракта».

Концессионер получал эксклюзивное право прокладывать трубопроводы (статья 2), причем трассу прокладки определяли концессионер и его инженеры (статья 5). Чрезвычайное значение имела статья 6^[29].

Статья 9 давала концессионеру право сформировать одну или более компаний для использования концессии. Статья 10 уточняла, что в течение месяца после образования первой из таких компаний концессионер должен уплатить правительству Персии 20 тысяч фунтов стерлингов наличными и 20 тысяч фунтов стерлингов оплаченными акциями первой компании. «Он будет также ежегодно выплачивать указанному правительству сумму, равную 16 % суммарной годовой прибыли любой компании или компаний, которые могут быть сформированы в соответствии с указанной статьей».

Компания будет нанимать персидских рабочих, однако технический персонал может быть и иностранным (статья 12). Концессия потеряет силу, если первая из разрешенных в статье 9 компаний не будет сформирована в течение двух лет с даты первоначального соглашения (статья 16). Конфликты и споры между договаривающимися сторонами будут передаваться на суд двух арбитров, одного из которых выберет компания, а другого – правительство Персии, и высшего арбитра, выбранного двумя арбитрами. «Решение арбитров или, в случае их несогласия, высшего арбитра, будет окончательным».

Так выглядел контракт, который в результате оказался одним из наиболее значительных документов XX в. Его последующая судьба, обширный промышленный комплекс, которому он положил начало; яростная ненависть, которую он возбудил; конфликты, которые повлек за собой, – всего этого не могли даже представить себе подписавшие его люди. В городе, удаленном от мировых центров власти, в обстановке почти полной секретности они сыграли свои роли в драме, о значении которой могли только смутно догадываться.

Нефтяные дельцы России, с которыми был тесно связан управляющий Учетно-ссудным банком в Тегеране Е.К. Грубе, с тревогой ждали, не потеряют ли они монопольный, а потому очень выгодный, рынок сбыта. Российские нефтепродукты начали появляться в Персии в 70-х гг. XIX в. Всего за несколько лет русские полностью завоевали рынок благодаря легкости и дешевизне, с которыми их продукция доставлялась из Баку. Высокие акцизные налоги на продукты переработки нефти заставляли русских производителей экспортировать сырую нефть, которую многочисленные персидские нефтеперерабатывающие заводики превращали в высококачественный керосин. Под давлением иностранной конкуренции правительство России после 1896 г. начало возвращать налоги на экспортируемый в Персию керосин, сделав таким образом возможным значительное уменьшение цен. Хотя к 1900 г. Россия на персидском керосиновом рынке была почти монополистом, нефти туда продавалось немного. В 1901 г. Россия продала на экспорт всего 95 079 017 пудов (примерно 1 557 489 тонн нефтепродуктов, из которых только 34 991 тонна ушла в Персию).

Россия продавала нефтепродукты и за пределы Персии. Журнал нефтяной индустрии «Нефтяное дело» писал, что в 1901 г. 90 процентов использовавшегося в Индии керосина были русского происхождения. Более того, Индия служила основной транзитной базой для русских нефтяных поставок на Дальний Восток. Даже Южная Персия снабжалась керосином через Бомбей. Подобная структура сбыта объясняет интерес, проявленный русскими нефтяниками к строительству трубопровода к заливу через Персию. Первый проект трубопровода появился практически одновременно с рождением русской нефтяной промышленности. В 1884 г. инженер С.Е. Палашковский, продвигавший железнодорожные и другие проекты на Кавказе и в Персии, предложил построить трубопровод от Каспийского моря к Персидскому заливу. Он утверждал, что за первый же год работы такой трубопровод принес бы 10 миллионов рублей прибыли, а в дальнейшем приносил бы по 100 миллионов рублей ежегодно. Палашковский настолько «заболел» Персидским заливом, что согласен был забыть даже про Константинополь: «Не проще ли, оставив Константинополь ревнивому наблюдению наших европейских друзей, повернуться туда, где цель наша одновременно расположена ближе и более легко достижима? В Турции нам приходится иметь дело со всей Европой, а в Персии, где мы можем легко добраться до океана в Оманском заливе, нам придется иметь дело с одной только Англией».

В феврале 1884 г. особое совещание министров (Россия в то время не имела кабинета министров в знакомом нам смысле, и ее министры редко встречались) обсудило этот проект и решило оставить его «без последствий». Все министры сошлись во мнении, что русское правительство не может взять на себя ответственность за предприятие на иностранной территории «без уверенности в постоянных симпатиях к нему со стороны персидского правительства».

Новости о концессии д'Арси вызвали в Санкт-Петербурге немедленную и резкую реакцию. Угроза конкуренции Британии возникла в тот момент, когда нефтяная промышленность России переживала кризис. В январе 1901 г. цена сырой нефти в Баку начала катастрофически падать. Если средняя цена в 1900 г. составила 15,7 копейки за пуд (пуд равнялся сорока фунтам, или 16,3 кг), то в 1901 г. – всего 8,11. Падение продолжалось, в 1902 г. средняя цена составила 6,72, а минимальная цена в январе 1902 г. была 4,6 копейки за пуд. Согласно великолепному анализу Б.В. Ананьича, одной из причин падения цен была неспособность российских производителей нефти конкурировать на мировых рынках из-за некачественных и дорогих средств транспортировки. Нефть приходилось везти из Баку в Батум по железной дороге, а оттуда кораблями через Суэцкий канал в Индию или на Дальний Восток.

Новый проект трубопровода был подан царю в августе 1901 г. В проекте утверждалось, что стоимость транспортировки одного пуда нефти из Баку до Индии, даже при условии существования трубопровода Баку – Батум, должна дойти до 17 копеек; тогда как при перекачке нефти через Персию эта цена не должна превысить 6 копеек. Трубопровод до залива должен был обеспечить России «блестящее положение» и освободить ее от тревоги перед любой конкуренцией. Политические аспекты проблемы также не были забыты. Ананьич писал: «Прокладка и эксплуатация керосинового трубопровода в любом случае привели бы к образованию в Персидском заливе реальных русских коммерческих интересов, которые ни одна держава не имела бы права игнорировать… и привели бы к росту нашего влияния в Персии и на побережье Индийского океана».

Николай II объявил предложение по трубопроводу «вопросом огромного значения, который требует серьезных размышлений». Размышлял Витте. Он запросил мнение Ламздорфа о том, есть ли политические причины, мешающие получить для Учетно-ссудного банка концессию на трубопровод от Каспия до Персидского залива. Витте был при этом настолько нетерпелив, что поручил своему агенту в Тегеране Грубе действовать еще до того, как Ламздорф успел проинформировать Аргиропуло.

Идея приобретения опорного пункта на побережье Персидского залива очень нравилась Витте, который давно надеялся разрушить английскую монополию в этом вопросе. Всего за несколько месяцев до того, как встал вопрос о трубопроводе, он создал комитет по торговле в Персидском заливе. В комитет входили: директор департамента морской торговли министерства финансов Конкевич; представитель военного министерства генерал-майор Демьянович; представитель биржевого комитета Московской фондовой биржи, ведущий московский купец Александр Найденов; представители биржевых комитетов Санкт-Петербурга и Одессы и др. Комитет рекомендовал организовать регулярное пароходное сообщение между Одессой, Бушером и Басрой с субсидией в 3 рубля за милю, иначе такая линия оказалась бы убыточной^[30].

Комитет также рекомендовал открыть в Бушере консульство и банк. Охранять их должны были русские солдаты и военное судно, постоянно базирующееся в Персидском заливе. Эти рекомендации были приняты к действию. Теперь Витте должен был предпринять новые решительные шаги, чтобы утвердить Россию в заливе.

Торопливость Витте, его опора только на собственных агентов и недостаточная координация действий с министерством иностранных дел привели к некоторой враждебности между Грубе и Аргиропуло. Сэр А. Гардинг писал:

«Месье Грубе склонен разговаривать немного слишком откровенно; я считаю, что сознание важности занимаемого им здесь политического положения, равного положению русского посланника, заставляет его преувеличивать собственное влияние; однако рискну предположить, что на высказанные им взгляды стоит обратить внимание, поскольку они, вероятно, отражают сознание месье де Витте».

То, что Грубе приравнивал свой статус к статусу посланника, должно быть, казалось оскорбительным Аргиропуло, сдержанному дипломату старой школы^[31]. Трения между ними возникли сразу же по прибытии Грубе в Тегеран в начале 1901 г. Однако посланник быстро понял, что его собственный начальник граф Ламздорф тоже находится под влиянием Витте и что для него было бы опасно противиться Грубе. Исходя из этого, он стал сотрудничать с ним до такой степени, что даже передавал информацию управляющему банком раньше, чем направлял ее в Министерство иностранных дел.

Вначале Аргиропуло был против проекта трубопровода на том основании, что его строительство имело бы серьезные политические последствия; что линия была бы дорогой и ее невозможно было бы защитить «от действий добровольного или наемного злодея, который темной ночью в пустынном месте подложил бы под трубу небольшой заряд динамита или взрывчатки». Витте не оценил осторожности Аргиропуло. В письме Ламздорфу он выразил сожаление, что «подобная концессия выдана англичанам втайне от нашего посланника». Продолжая атаку, Витте писал: «Очевидно, англичане, добиваясь получения недавней концессии на разработку нефтяных богатств Персии, не придерживались мнения, высказанного тайным советником Аргиропуло, и не боялись политических последствий прокладки трубопровода через Персию, поскольку иначе они не стали бы так настойчиво добиваться этой концессии и в конце концов не получили бы ее».

Аргиропуло не был готов сражаться против министра финансов. Каковы бы ни были его личные чувства, с этого момента он безотказно сотрудничал с Грубе.

Кампания за концессию на трубопровод была связана с вопросом займа. В сентябре 1901 г., когда нужда Амина ос-Солтана в деньгах, необходимых для выплаты жалованья государственным чиновникам и поездки шаха в Европу, приобрела остроту, Грубе выразил готовность достать 10 миллионов рублей. Россия ставила условия: заключение нового торгового договора, исключение британского влияния на тегеранский монетный двор и выдача Учетно-ссудному банку концессии на строительство трубопровода. Все три условия были трудновыполнимыми из-за неизбежного сопротивления британцев, и все же Амин ос-Солтан понимал, что придется согласиться. Обманув русских в деле с нефтяной концессией д'Арси, он вынужден был отдать им что-то, чтобы вернуть себе расположение России. Цена была высока, но платить должна была страна, а не Амин ос-Солтан.

Узнав о русско-персидских переговорах, сэр А. Гардинг направил великому визирю записку, в которой указывал: «Внезапное решение взять заем у России произведет в Лондоне, к сожалению, плохое впечатление. Особенно прискорбно, что подтверждение условий предыдущего займа может еще на два года продлить полную финансовую зависимость Персии от России, усилить нарушение равновесия и равенства влияния двух держав, на которое мы имеем полное право жаловаться».

Гардинг приложил все усилия, чтобы предотвратить дальнейшее усиление русского контроля над финансами Персии. 5 октября 1901 г. он задал Аргиропуло вопрос о переговорах по вопросу займа и услышал в ответ, что никаких подобных переговоров не ведется и что русский посланник даже не писал об этом в Санкт-Петербург. Пытаясь вывести его на чистую воду, Гардинг высказал предположение, что, возможно, получение займа от России определяется поведением Персии в отношении тарифов. Аргиропуло ответил отрицательно и заявил, что эти два вопроса совершенно не связаны между собой и что тарифы не имеют с займами ничего общего.

Первое событие, открыто демонстрирующее принятие Персией трех российских условий, произошло 10 октября 1901 г.: бельгийский финансовый советник при персидском правительстве Энгельс официально уведомил начальника монетного двора Маклина (британского подданного) о том, что управляющим монетным двором назначен он, Энгельс^[32]. Энгельс попросил Маклина зайти к нему тринадцатого октября и «передать различные бумаги, связанные с этим учреждением». Сэр А. Гардинг, подозревая политические интриги, посоветовал Маклину действовать осторожно, поскольку его могут вынудить уйти в отставку с поста. Совет оказался излишним. Во время краткой встречи Энгельс вручил Маклину письмо от великого визиря с увольнением и сообщил о том, что в ответ на представления России решено предоставить Российскому банку исключительное право на добычу серебра для правительства Персии»

Узнав от Маклина, как с ним обошлись, Гардинг пришел в ярость. В тот же день он нанес визит великому визирю, говорил очень резко и заявил, что «рассматривает это увольнение английского чиновника на основании единственно его национальности как пощечину правительству ее величества» и себе самому как представителю Англии. Гардинг отметил: «Хотя шах обладает полным законным правом увольнять тех своих слуг, которых ему угодно, политическое положение Англии и России по отношению к Персии превращает отношение персидского правительства к чиновникам той и другой страны на персидской службе в (до некоторой степени) политический вопрос. Персидский народ рассматривает это отношение как критерий взглядов и намерений правительства в области внешней политики. Я, по крайней мере, имел право ожидать, чтобы пересмотр взглядов, если он происходит, проводился бы тактично и со вниманием к людям. Шаху не пришло бы в голову, хотя теоретически он имеет на это право, уволить таким образом из персидской армии русского казачьего офицера».

Амин ос-Солтан, конечно, не питал иллюзий относительно того, что все факты дела Маклина известны Гардингу; и все же он утверждал, что Россия не имеет к увольнению англичанина никакого отношения. Правительство поступило таким образом из-за жалоб торговцев на неудовлетворительное состояние монетной системы. Русское дипломатическое представительство и банк тоже жаловались на большое количество треснувших монет в обращении. Амин ос-Солтан показал Гардингу письмо от торговцев, но тот посчитал, что оно «оплачено русскими деньгами».

В тот же день Гардинг спросил Аргиропуло, не будет ли дана Российскому банку монополия на чеканку денег. Аргиропуло ответил, что ему неизвестно и он не верит, что Грубе на это рассчитывает. Гардинг теперь считал, что Энгельс «проявил неосторожность» и «невольно выдал договоренность, которую месье де Витте поручил Грубе заключить с персидским правительством», но которая формально пока не имела места. Бельгийский финансовый администратор не был столь скрытен, как русские дипломаты; но, даже без его заявления Маклину, у британских дипломатов было достаточно данных, чтобы догадаться об остальном. Все в Тегеране поняли, что происходит. Увольнение английского управляющего монетным двором было воспринято как моральная победа России, «показывающая, что финансовые потребности великого визиря заставили его капитулировать перед Россией». Гардинг усвоил свой первый урок: «С этого момента… я начал понимать, что там, где дело касается интересов России, я не могу полагаться на великого визиря; что шах, остающийся всего лишь пожилым ребенком, тоже ненадежная опора и что сама персидская монархия представляет собой старую, плохо управляемую вотчину. Она готова сдаться хоть сейчас той иностранной державе, которая предложит больше или сильнее всех напугает ее дегенеративных и беззащитных правителей».

Британская дипломатия в Персии по-прежнему терпела неудачи. Великий визирь не говорил Гардингу всей правды и обращал мало внимания на английские представления и протесты. Аргиропуло изображал полное неведение. Бельгийские финансовые советники, недавно приглашенные персидским правительством, почувствовали закат британского могущества в Тегеране и наладили дружеские, даже близкие отношения с русскими. Лорд Лансдаун, преемник Солсбери в министерстве иностранных дел, решил обратиться непосредственно в Санкт-Петербург и поручил Ч. Гардингу, служившему ранее в Тегеране, предложить русскому министру иностранных дел графу Ламздорфу, чтобы две державы совместно предоставили Персии заем.

На первый запрос Ч. Гардинга о переговорах в отношении русско-персидского займа Ламздорф ответил, что такие переговоры не проводятся. Перед лицом явных доказательств он пообещал спросить у Витте, правдивы ли эти факты. Эта комедия тянулась неделю за неделей. 2 ноября Ламздорф сказал Ч. Гардингу, что «месье Витте ответил, что персидское правительство, в один из периодически повторяющихся моментов отчаянной нищеты, обратилось с просьбой о займе. Он пошел навстречу этой просьбе. Российский банк начал переговоры с правительством Персии и даже выдал небольшую сумму в качестве аванса».

Граф Ламздорф добавил, что попенял Витте за тайные от него переговоры. Далее он сказал, что упомянул в разговоре с Витте британское предложение о предоставлении совместного займа, но что «ввиду настоящего состояния переговоров обсуждать этот вопрос практического смысла не имеет». Ламздорф отказался раскрыть размер предполагаемого займа или его условия, признав в то же время, что переговоры завершены. На следующий день он отказался от своих слов и заявил, что переговоры все еще продолжаются.

3 ноября во время встречи с Ламздорфом Ч. Гардинг выразился значительно откровеннее, чем прежде. Ламздорф сделал несколько лицемерных заявлений по поводу независимости Персии и указал на «тот факт, что персидское правительство вполне добровольно могло обратиться к России с просьбой о займе». В ответ Гардинг спросил: «Разве не справедливо будет сказать, что независимость Персии была нарушена, когда одна иностранная держава позволила себе в момент финансовой необходимости вырвать у правительства Персии концессии, которые наносят вред не только интересам Персии, но и интересам некоторых иностранных правительств. Я упомянул недавние переговоры по тарифам и сказал, что, очень вероятно, агенты месье Витте в Персии угрожали персидскому правительству. Они намекали, что Россия придержит дальнейшую финансовую помощь Персии, если в пользу российских коммерческих предприятий не будут выданы концессии в форме установления больших таможенных пошлин на предметы импорта, такие, как индийский чай и т. п., причем это противоречит интересам Персии и других держав».

Ламздорф отрицал изложенные факты и продолжал утверждать, что связи между пересмотром персидских таможенных тарифов и переговорами по займу не существует. Ч. Гардинг оказался после разговора с Ламздорфом в том же положении, что и сэр А. Гардинг – после разговора с Аргиропуло.

Получив отпор в Санкт-Петербурге, англичане возобновили свою атаку в Тегеране. А. Гардинг определил, что персидскому правительству необходимы 1,2 миллиона фунтов стерлингов или даже 1 500 000 фунтов стерлингов на следующие нужды:

Бюджетный дефицит за 1901 г. 300 тысяч фунтов стерлингов.

Долг Имперскому банку Персии 216 тысяч фунтов стерлингов.

Долг Российскому банку по ссудам, полученным в августе и сентябре, 150 тысяч фунтов стерлингов.

Стоимость предстоящей поездки шаха в Европу 300 тысяч фунтов стерлингов.

Строительство дороги Казвин – Тебриз – Джульфа 250 тысяч фунтов стерлингов.

Он также узнал, что переговоры с Россией о займе не завершены, отчасти из-за сопротивления шаха требованию России о концессии на строительство дороги Казвин – Тебриз – Джульфа.

Русские и прежде несколько раз обращались к персам с просьбой о предоставлении этой концессии. Шах несколько лет назад обещал, что Персия сама построит эту дорогу в течение пяти лет; в противном случае Россия получит эту концессию. Теперь условленное время почти закончилось, и русские требовали исполнения обещания. А. Гардинг уговаривал Амина ос-Солтана отдать концессию, чтобы не занимать у России деньги на строительство дороги в оставшееся время. Но шах изо всех сил сражался против предоставления иностранцам дополнительных привилегий. Гардинг был удивлен: «Я не могу понять упрямство шаха в этом вопросе. Может быть, он чувствует, что дать русским право строительства дороги через Азербайджан означает предоставить им опасную концессию; в то же время отчуждение на бумаге какого-нибудь нового источника дохода может остаться неизвестным его подданным. Возможно, он разделяет мнение, которое я слышал из других источников, что дорога эта, если ее построят русские, будет сконструирована таким образом, чтобы ее было легко превратить в легкую военную железную дорогу»^[33].

Британское предложение о предоставлении совместного англо-российского займа не на шутку встревожило шаха и великого визиря. Последний признался А. Гардингу, «что самым ужасным для Персии, по его мнению, будет день, когда российское и британское правительства придут к соглашению». Более того, шах и Амин ос-Солтан, очевидно, боялись, что русским не понравится, что они обсуждали заем с англичанами. Если шах и боялся чего-нибудь больше, чем гнева русских, так это того, что ему совсем не дадут займа и оставят без денег. «Англичане сами отказывают мне в какой-либо помощи и пытаются помешать мне получить эту помощь от других!» – постоянно жаловался он в те напряженные дни. Мозаффар эд-Дин был полностью поглощен планами своего тура по Европе, он постоянно ворчал на Амина ос-Солтана и требовал денег, без которых поездка не могла состояться. «Когда я иду, – говорил великий визирь, – во дворец, я слышу, как его величество смеется и разговаривает с придворными; но стоит мне войти, и у всех делаются длинные лица; шах принимает траурный вид, говорит, что этим утром в его моче обнаружено еще больше белка, что просто преступно не давать ему возможность поехать в Контрексвилль и что он желает услышать последние новости о займе».

Хотя А. Гардинг неоднократно разочаровывался в Амине ос-Солтане, тем не менее он отлично понимал трудность положения великого визиря. Чтобы вырваться из-под влияния России, нужно было достать достаточно денег для шаха. А. Гардинг пытался преодолеть апатию и менталитет сбалансированного бюджета, правившие в Лондоне. Мощнейшую поддержку он получал от вице-короля Индии.

Керзон поздно узнал о переговорах с Россией о новом займе. В отличие от Лондона он был готов сделать все возможное, чтобы предотвратить новые долги Персии перед Россией. Находясь в сложных финансовых обстоятельствах, правительство Индии, тем не менее, нашло бы для этого деньги. 1 октября 1901 г. Керзон телеграфировал в министерство по делам Индии: «Мы не только готовы дать 500 тыс. ф. ст. и можем сделать это без проблем, но считаем, что появившаяся возможность имеет величайшее политическое значение и упустить ее нельзя». 8 ноября он направил в министерство по делам Индии просьбу переслать ему копии всех депеш министерства иностранных дел, направленных посланнику в Тегеран, чтобы держать его полностью в курсе дела. Сэр У. Уорнер, заместитель госсекретаря, постоянно расходился во мнениях с вице-королем. На этот раз он тоже считал, что слишком дорого отправлять копию каждой депеши в Индию телеграфом, да и безопасность переписки может при этом пострадать. Но лорд Джордж Гамильтон своей властью изменил решение своего бережливого подчиненного. В нижней части листа, на котором У. Уорнер защищал интересы казначея его величества, он подписал: «Я считаю, что вице-король должен получать эти телеграммы, но только через нас».

Предложение вице-короля было переправлено в Тегеран А. Гардингу, и 7 ноября он сообщил о нем Амину ос-Солтану. Первым делом великий визирь спросил, не нарушит ли британский заем контракт о русском займе 1900 г., в котором Персия обязалась не занимать деньги из других источников, по крайней мере, до 1910 г. Гардинг ответил, что, по его мнению, в соглашении 1900 г. под иностранными займами «понимается продажа персидских ценных бумаг публике на открытом рынке». Запрещены именно такие займы, а не та операция, которую предлагает Британия: прямой правительственный заем Персии. Амин ос-Солтан нервничал, но пообещал проконсультироваться с шахом и сообщить ответ его величества в тот же день.

Ответ Мозаффара эд-Дина, доставленный самим великим визирем, заключался в том, что британскому правительству прекрасно известно: контракт по займу 1900 г. запрещает Персии занимать деньги за границей, кроме России.

Далее в ответе говорилось:

«Шах должен получить заверения, что принятие предложенной ссуды не противоречит этим обязательствам. Если персидское правительство сможет получить такие заверения непосредственно от России или если правительство ее величества сможет получить их для персидского правительства, они будут рады обсудить с британской стороной подобное соглашение, так как оно выгодно. Но без гарантий на этот счет риск серьезного конфликта с Россией слишком велик».

Смысл ответа персов был таков: если вы хотите, чтобы мы занимали у вас, а не у русских, защитите нас от их гнева. А. Гардинг согласился.

Последовал долгий разговор, во время которого Амин ос-Солтан напомнил британскому посланнику, что именно отказ Англии заставил его в 1899 г. искать помощи у России. Тогда был уничтожен баланс равного влияния двух великих держав.

Гардинг сообщал в Лондон: «Величайшим желанием Амина-ос-Солтана является восстановить этот баланс в интересах Персии, но он не может делать это с риском поссориться с Россией, которая обвинит Персию в нарушении взятых обязательств. Россия – сосед Персии, у них огромная общая граница от Армении до Афганистана, и Россия, если ее действительно оскорбить, может навредить Персии тысячей разных способов».

Поскольку британский посол в Санкт-Петербурге с его предложением совместного англо-русского займа ничего не добился, англичане сделали Персии одностороннее предложение. А. Гардинг 20 ноября 1901 г. написал Амину ос-Солтану, что он уполномочен проинформировать его высочество о готовности британского правительства выделить Персии сумму, «не превышающую полмиллиона фунтов, из доходов Индии, сроком на десять лет (или меньше, по соглашению) под обеспечение таможен Фарса и побережья Персидского залива». Гардинг далее указал: «Поскольку эти таможни исключены из операций по русскому займу 1900 г., они могут быть переданы для этой цели без противоречия с контрактом между Персией и русским банком и без уменьшения обеспечения займа последнего». В отношении желания Персии, чтобы Британия получила согласие России на предложенный заем, Гардинг отметил: «Хотя британское правительство всегда радо обсудить с Россией условия совместной ссуды Персии, оно «не считает своим долгом запрашивать согласие русского правительства в отношении соглашения, в котором само это правительство не принимает участие». В заключение Гардинг написал, что не будет возражать, если с его меморандумом будет ознакомлено русское правительство, поскольку персидское правительство «считает необходимым получить согласие последнего на принятие предложенного британского займа».

А. Гардинг понимал, что Аргиропуло с порога отказал бы Амину ос-Солтану в любой просьбе помочь получить согласие русского правительства на британский заем. Чтобы подтолкнуть русского посланника к нужным действиям, Гардинг разработал хитроумный план. Шах должен послать за Аргиропуло и Гардингом и, «попросив сперва Гардинга сформулировать его предложение (чтобы предотвратить всякое непонимание), предложить затем месье Аргиропуло получить согласие русского правительства». Гардинг понимал, что его план слишком сложный для Мозаффара эд-Дин-шаха, который вряд ли примет на себя роль, уготованную ему британским посланником. Месье Ж. Наус, бельгийский финансовый эксперт на службе персидского правительства, сказал, услышав подробности плана, что старый шах выполнил бы его, но нынешний для этого слишком застенчивый и нервный. Русская дипломатическая миссия немедленно получила информацию о плане Гардинга от самого Науса, утверждавшего, что британский посланник пытался заставить его уговорить шаха пригласить обоих посланников и попросить, чтобы они обратились к своим правительствам с просьбой предоставить Персии совместный заем. По версии Науса (в том виде, в каком она была передана в Санкт-Петербург), Гардинг сказал ему, что «хочет, чтобы шах выступил с предложением совместных действий Англии и России в Персии». Неудивительно, что план Гардинга в версии Науса или, скорее, версия Науса в русском пересказе отличалась от версии самого Гардинга. Удивительно тем не менее, что британский посланник доверился бельгийцу, который к тому моменту приобрел репутацию друга России.

События последующих нескольких дней отвечали ожиданиям Гардинга. Амин ос-Солтан показал записку Гардинга Аргиропуло, который отказался передавать ее в Санкт-Петербург. Управляющий Российским банком Е.К. Грубе передал текст записки телеграммой Витте, и тот ответил, что предложенная Британией ссуда «является займом иностранного правительства, и он не разрешит персидскому правительству принять ее». Однако Витте пообещал завершить тянувшиеся уже несколько месяцев переговоры и предоставить Персии заем на тех же условиях, что в 1900 г. Грубе докладывал, что великий визирь убедил шаха отказаться от предложения британского правительства, поскольку его контроль над южными таможнями привел бы к осложнениям с Россией. Именно этого добивался Гардинг с целью принудить Россию согласиться на раздел Персии на сферы влияния и фактическое уничтожение власти шаха.

Ожидая решения Персии, А. Гардинг обсудил с Амином ос-Солтаном еще несколько вопросов: одни из них касались новых тарифов, другие – Сеистана. Несколько последних месяцев Персия обсуждала с Россией изменение тарифов. На конкретный вопрос о предложенных условиях нового соглашения Амин ос-Солтан ответил уклончиво, сказав, что новые тарифы «окажутся очень выгодными» для Британии.

Второй вопрос касался Сеистана. До британцев дошли слухи о том, что шах намеревается предложить доходы с этой стратегически важной провинции в качестве обеспечения нового русского займа. А. Гардинг потребовал у персидского правительства формальное заявление, подписанное шахом, в том смысле, что доходы с Сеистана никогда не будут «отчуждены в пользу иностранной державы». 28 ноября Амин ос-Солтан спросил, зачем Лансдауну такие гарантии. Гардинг объяснил, «что странное положение относительно России, в которое соглашения по займам поставили Персию, делает естественными с нашей стороны требования особого обеспечения наших собственных интересов, на тот случай, если они вдруг окажутся в опасности быть заложенными или принесенными в жертву в качестве платы за очередную порцию русской финансовой помощи. Более того, это было бы защитой и для Персии, поскольку обезопасило бы ее от подобного риска, сделав возможным сослаться на предыдущие соглашения с нами. Что же касается независимости, то декларация, о которой я просил, никоим образом ее не затрагивает».

Язвительные слова Гардинга, которые явно задели чувства великого визиря, привели к краху. Как М. Дюранд в 1899 г. и Р. Томсон двадцатью годами раньше, он срывал свое плохое настроение на персах, потому что они подчинялись России. Но что он или его предшественники сделали для того, чтобы поддержать персов в критические моменты? Персы долго балансировали, как на канате, между двумя державами. В 1901 г. глупо было бы полагаться на британскую помощь или защиту. Амин ос-Солтан, человек эгоистичный и продажный, делал все, чтобы продлить существование своей страны, выпрашивая и покупая для нее несколько лет внешней независимости. Персия была еще жива, по крайней мере формально, и, если сохранить ее жизнь можно было только ценой британских интересов, – тем хуже для британских интересов.

Проходили недели, ответа на британское предложение ссуды все не было. А. Гардинг, должно быть, чувствовал, что предложение будет отвергнуто. Он убеждал Лансдауна пойти на прямые переговоры с Россией, потому что «мы можем обсуждать этот вопрос с Россией на равных, а Персия не может». Ему был преподан еще один урок: «Я убежден, что финансовые вопросы важнее всех остальных, когда имеешь дело с таким коррумпированным и расточительным правительством, как это; поэтому я рассматриваю возвращение нам права давать Персии деньги в долг как необходимое условие любого успеха или сохранения нашего положения здесь, как достижение, за которое стоит заплатить концессиями и рисками достаточно дорого. Как только такое право будет восстановлено, все остальное появится: в настоящее время мы занимаемся бесплодным делом. Рассуждения, доводы, интересы их страны в будущем – ничто для персидских министров. Они понимают только две вещи – силу и деньги. С помощью последних мы можем делать с ними все, что угодно; но деньги надо давать, а не торговаться. Если бы мы пожелали так организовать наше предложение, что его можно было принять, не вступая в противоречие с их обязательствами перед русскими, – в этом случае мы выиграли бы это дело. Однако, как вы говорите, министерство по делам Индии и казначейство не хотят смотреть на это дело с точки зрения «кто не рискует, тот не выигрывает», и мы должны радоваться тому, что сделали предложение, которое показало персам, что они все же могут обратиться к нам в случае крайней нужды».

Наконец 7 января 1902 г. Амин ос-Солтан сказал А. Гардингу, что Витте не позволяет Персии занимать деньги у Англии и требует, в качестве условия предоставления Россией займа, право на строительство трубопровода через Персию. Гардинг сразу же заявил, что это противоречило бы статье 6 концессии д'Арси, в которой говорилось, что «имперское правительство Персии не будет предоставлять никакому иному лицу права на строительство трубопровода к южным рекам или южному побережью Персии». Амин ос-Солтан сказал, что Витте консультировался со своими юристами, которые заверили его в том, что статья 6 не запрещает строительства трубопровода к заливу «для удобства транзита нефти, добытой за пределами Персии». Гардинг замечает, что «великий визирь с большой горечью говорил о том, как месье де Витте обошелся с персидским правительством. Он уже устал, по его словам, от трудностей, препятствий и новых требований, которые постоянно выдвигает этот министр». Официальное письмо, отвергающее британское предложение о займе, было доставлено в миссию 8 января. Оно было датировано 5 декабря 1901 г. Шах выражал свою благодарность за любезное предложение помощи, «однако, в соответствии с контрактом с Российским банком о займе 1900 г., персидскому правительству запрещено в течение 10 лет занимать деньги за рубежом без согласия России. Правительство России на запрос о таком согласии ответило отказом, поэтому персидское правительство не имеет возможности принять это предложение. Несомненно, британское правительство не допустит, чтобы на этом основании возникли какие-либо сложности, наносящие ущерб дружеским отношениям между двумя странами, Персией и Россией».

Амин ос-Солтан отказался предоставить информацию о предполагаемом пересмотре тарифов. Но он смягчил удар, включив в отдельную записку параграф, касающийся требования Гардинга о гарантиях, что внутренние доходы с Сеистана не будут «переданы никакому иному правительству или его подданным». Шах, писал Амин ос-Солтан, «был весьма изумлен этим требованием, поскольку персидское правительство никогда не имело и не имеет таких намерений и считает, что в формальных письменных гарантиях нет необходимости, предоставление таких гарантий не соответствует достоинству независимого суверена». Таким образом, Персия фактически согласилась с требованием Англии в отношении доходов с Сеистана, хотя для вида и отвергла его, избегая нанести России оскорбление.

А. Гардинг мало что мог сделать, чтобы улучшить положение Британии в Тегеране. Он пользовался поддержкой Лансдауна, но министр иностранных дел признавался, что ему тоже не удалось найти денег для Персии. «Казначейство встретило нас абсолютным non-possumus^[34], – писал он, и дальше: – Министерство по делам Индии отнеслось с подозрением, их невозможно было заставить двигаться быстрее, чем с половинной скоростью». В январе 1902 г. Гардинг сделал еще одну попытку побудить собственное правительство к действию: «Я должен проинформировать правительство его величества, что положение дел здесь в высшей степени неудовлетворительно и даже опасно для британских интересов; что распад Персии продолжается с огромной скоростью. Если мы хотим, чтобы эта страна, включая северное побережье Персидского залива и юго-западную сухопутную границу с нашей Индийской империей, вдоль которой русские могут зайти к Афганистану с фланга, не превратилась в зависимую от России территорию во всем, кроме названия, мы должны быть готовы не только рисковать деньгами, предоставляя ссуды под недостаточное обеспечение, но и тратить их в расчете на политический, а не финансовый доход».

Гардинг сравнивал власть России над правительством Персии с властью парламента в Британии: «Подобно нашему парламенту в XVII в., месье де Витте, предоставляя средства, требует от шаха, в качестве предварительного условия, «загладить обиды», другими словами, предоставить России еще какое-нибудь политическое преимущество. Этот рычаг в настоящий момент используется им без колебаний и милосердия с целью вырвать у Персии нелепую концессию на трубопроводы к Персидскому заливу. Эта концессия, вероятно, никогда не будет реализована, но послужит, тем не менее, поводом наводнить Южную Персию геодезистами, инженерами и охранными подразделениями казаков и подготовить завуалированную военную оккупацию».

Гардинг не терял надежды. Предполагаемый визит шаха в Европу мог дать Британии возможность спасти свое положение в Тегеране. Шах, возможно, «освободится от зловещего влияния России», финансовые круги в Сити, «возможно, помогут освободить Персию от ее финансовых обязательств», а сам Гардинг получит возможность улучшить личные отношения с шахом во время его пребывания в Англии. Гардинга очень беспокоили колебания правительства, стоит ли принимать шаха сразу после коронации Эдуарда VII. Перенос поездки на лето 1903 г. оскорбил бы этого обидчивого правителя. Более того, «русское влияние за это время могло бы стать настолько сильным, что ситуацию, которую сегодня можно исправить, оказалось бы гораздо сложнее исправить через год».

Престиж Британии в Тегеране упал очень низко. Все чувствовали, что второй русский заем превратил бы Персию, подобно Бухаре, в зависимую страну. Многие персы «не могли понять безразличия Британии к ее собственным интересам», ее новой роли молчаливого наблюдателя за наступлением России. Мохтар ос-Салтане, бывший шеф полиции, сказал вице-консулу Грэму, что пришло время энергичных действий: «Вам следует вдохнуть мужество в шаха, поскольку своего у него нет. Швырнуть камень. Разбудить его, ибо он спит. Пора… Сделайте открытое представление, что новый заем у России означает связывание Персии по рукам и ногам – ведь приносится в жертву его собственная независимость».

В Санкт-Петербурге британский посол сэр Ч. Скотт продолжал делать свои утомительные заявления по вопросу займа. Он выражал Ламздорфу свое удивление тем, что Россия не хочет позволить Персии взять в долг у Британии; спрашивал, на каком основании она так поступает. Ламздорф обещал поговорить с Витте. Скотт докладывал, что он указал «русскому правительству, что из полученных нами докладов видно, как используется затруднительное положение Персии; дополнительные условия к контракту по займу с правительством Персии рассчитаны на то, чтобы поставить Персию в положение полной зависимости от России и подчиненности ей. Едва ли это совместимо с заверениями, которыми постоянно обмениваются наши правительства, и с выраженным графом Ламздорфом желанием уважать полную свободу действий в этом государстве».

Ламздорф терпеливо выслушал все это, сделал несколько спокойных возражений и сменил тему разговора.

К середине января 1902 г. были решены все вопросы относительно русского займа, кроме одного. Осталось решить вопрос с трубопроводом. Сочетание политических и экономических причин заставляло Витте настаивать на получении этой концессии. Трубопровод через Персию позволил бы России закрепиться в заливе. Насосные станции, ремонтные склады и прочие сооружения вдоль трубопровода необходимо было бы охранять, и это оправдало бы размещение русских войск по всей стране. Выиграла бы и бакинская нефтяная промышленность, сильно пострадавшая в последние годы от своего самого мощного конкурента «Стандард ойл», вытеснявшего русские нефтепродукты с европейского и азиатского рынков. В меморандуме, поданном министру сельского хозяйства и государственного имущества, бакинские нефтепромышленники горько жаловались на свои беды: положение нефтеперерабатывающей промышленности в Баку в конце 1901 г. настолько ухудшилось, что многие заводы вынуждены были уменьшить или даже прекратить выпуск продукции. Трубопровод к Персидскому заливу снизил бы цену транспортировки и снова сделал бы русские нефтепродукты конкурентоспособными.

В Тегеране переговоры вели Грубе и Аргиропуло, последний при этом играл подчиненную роль. 4 февраля 1902 г. Грубе телеграфировал в Санкт-Петербург, что Амин ос-Солтан согласился на концессию. Неделей позже шах выразил свое согласие с условием, что правительство России возьмет на себя ответственность за нарушение концессии д'Арси. Амин ос-Солтан понимал, что британцы увидели бы в концессии на трубопровод посягательство на права д'Арси.

За несколько недель до этого д'Арси получил мнение королевского советника мистера Кракенторпа: «Сооружение Россией предполагаемого трубопровода из Баку к Персидскому заливу без разрешения мистера д'Арси было бы незаконным вмешательством в исключительное право, предоставленное ему концессией». Сэр А. Гардинг проинформировал об этом Амина ос-Солтана. В разговоре с персидским премьер-министром он указал, что его главное возражение против русских требований носит политический характер: «Как бизнес-схема это абсурдно и не может окупиться; вероятно, эта линия никогда не будет проложена. Но она даст концессионерам предлог для посылки множества инженеров и геодезистов (в сопровождении небольших подразделений казаков для обеспечения их безопасности) на побережье Персидского залива. Если у них возникнут проблемы с местным населением, то появится предлог для завуалированной военной оккупации».

Гардинг далее объяснил, что концессия д'Арси дает Персии хороший предлог, чтобы отвергнуть русские требования. Британское правительство и парламент «сознают важность происходящих в Персии событий», не хотелось бы настроить их враждебно перед приближающейся поездкой шаха в Англию.

Амин ос-Солтан признался Гардингу, что настойчиво просит Санкт-Петербург отказаться от требования концессии на трубопровод. Он чувствовал, что граф Ламздорф разделяет мнение о том, что Персии следует предоставить заем, не настаивая на концессии, но российский министр иностранных дел «недостаточно силен, чтобы взять верх над месье де Витте, который, очевидно, имеет в этих вопросах сильное влияние на императора». Великий визирь предположил, что британский посол в Санкт-Петербурге «мог бы найти возможность показать его императорскому величеству, что нецелесообразно делать ее принятие sine qua non^[35] займа. В свое время он сказал русскому правительству: если это условие останется в силе, переговоры придется прекратить; но шах и придворные настаивали на получении денег на европейскую поездку; поэтому, возможно, он вынужден будет согласиться».

Хотя, по видимости, Амин ос-Солтан уже согласился, он все еще пытался блокировать концессию, используя англичан в качестве щита. Гардинг ухватился за эту возможность, пообещал передать просьбу персов лорду Лансдауну и предложил поднять этот вопрос в разговоре с Аргиропуло. Амин ос-Солтан не хотел, чтобы русский посланник узнал, что он работает против России, поэтому отверг предложение.

Получив от Лансдауна инструкции, сэр Ч. Скотт, британский посол в России, нанес визит Ламздорфу и сказал ему, что статья 6 концессии д'Арси обязывает персидское правительство не предоставлять никакой иной стороне право на строительство трубопроводов к южным рекам или Персидскому заливу. Ламздорф, как обычно, обещал поставить этот вопрос перед Витте и заметил, что в отношении интерпретации статьи 6 были сомнения. Скотт возразил, что у британского правительства сомнений нет и ему неизвестно, чтобы они были у персов. На этом разговор закончился. Ламздорф снова ушел от вопроса. Скотт доложил в министерство иностранных дел, что персидскому посланнику в Санкт-Петербурге тоже не удалось ничего сделать. Витте лично вел переговоры, в то время как Ламздорф только повторял, что «не хочет вмешиваться в дела месье де Витте».

Аргиропуло подтвердил, «что месье де Витте категорически отказывается предоставить Персии какую бы то ни было финансовую помощь, если не будет разрешено строительство запрошенного трубопровода к Персидскому заливу, и что граф Ламздорф не в силах изменить это решение». Когда два года назад Персия нуждалась в деньгах, сказал он, «и Англия, и Франция отказались помочь ей», но «Россия великодушно пришла ей на помощь». Уже после этого Персия отдала Англии телеграфную линию в Белуджистане и нефтяную монополию. Теперь Россия представила «весьма невинную и умеренную» просьбу, и все же персидское правительство не хочет ее удовлетворить. Сам трубопровод, возможно, будет построен через много лет, если вообще будет построен, «но месье де Витте придает большое значение обещанию, что такая концессия будет предоставлена, это обещание послужит доказательством доброй воли со стороны персидского правительства». Амин ос-Солтан выразил страх перед неудовольствием британцев и «настойчиво просил от имени шаха и по его поручению облегчить условия займа, отложив на время решение по трубопроводу».

Витте, который фактически взял на себя функции министра иностранных дел, не обратил внимания на представление Ч. Скотта от 13 февраля 1902 г. Он посоветовал Ламздорфу проинформировать британского посла о том, что эту концессию «запрашивает частное учреждение, Учетно-ссудный банк Персии; поэтому правительство России не в состоянии дать исчерпывающих объяснений по ее содержанию; однако, насколько известно министерству иностранных дел, эта концессия имеет отношение исключительно к экспорту и транзиту российской нефти и не может нарушить права д'Арси, который, согласно смыслу его соглашения с правительством Персии, приобрел монополию только в отношении местной нефти».

Такого рода меморандум был передан британскому послу.

17 февраля Витте принял окончательное решение идти вперед. Было вычислено, что трубопровод с годовой производительностью 60 миллионов пудов можно построить за четыре года. Трубопровод до Бушера будет стоить 80 миллионов рублей (около 8 миллионов фунтов стерлингов или 40 миллионов долларов), до Индийского океана – 110 миллионов рублей. Проект окупится в течение двадцати лет. На транспортировке будет получена огромная экономия. Нефть, перекачиваемая по трубам через Персию, на Дальнем Востоке будет продаваться на 14,5 копейки дешевле нефти, перевозимой через Суэцкий канал, даже если трубопровод будет действовать только в половину своей мощности. Таким образом, Россия получит огромное преимущество перед своими конкурентами.

Текст соглашения был подготовлен в Санкт-Петербурге к концу февраля. В нем оговаривалось, что в течение первых двух лет концессия будет оставаться в секрете, и никаких работ проводиться не будет. Через два года концессионер, Учетно-ссудный банк Персии, должен сообщить персидскому правительству, намеревается ли он реализовывать проект. Начиная с этой даты банку дается три года, чтобы начать строительство, и пятнадцать лет, чтобы закончить его. Текст соглашения был составлен в общих выражениях: он даже не определял, в каком пункте южного побережья Персии должен закончиться трубопровод. 1 марта Витте одобрил его и направил Грубе для передачи великому визирю.

Грубе делал все возможное, чтобы получить для Витте эту концессию. Он использовал все средства убеждения, чтобы привлечь персидских государственных деятелей на свою сторону. 25 февраля он срочно телеграфировал в Санкт-Петербург, что «английский концессионер южного трубопровода… выплачивал до 50 тыс. туманов». Грубе просил у Витте разрешения «обещать такое же вознаграждение», если концессия будет предоставлена. Витте ответил: «Можете обещать 50 тысяч туманов».

26 февраля, втайне от Грубе, Амин ос-Солтан получил сообщение от персидского посланника в Санкт-Петербурге. Он сообщал, что Россия готова предоставить заем и без удовлетворения ее требований по трубопроводу. В своей статье «Россия и концессия д'Арси» Б.В. Ананьич, имевший доступ к русским архивам, обращает внимание на то, что очень сложно определить, каким образом и где персидский посланник добыл такую информацию. «Вряд ли он мог получить ее в Министерстве финансов. Наиболее вероятно, что она поступила из Министерства иностранных дел». Ананьич считает, что Ламздорф отказался от мысли о трубопроводе через Персию, и указывает на письмо Ламздорфа Витте от 15/28 февраля 1902 г., в котором он предупреждал министра финансов, что, ввиду британского вмешательства, следует учитывать «вероятность того, что мы согласимся облегчить некоторые из условий займа и даже заменить в будущем вышеупомянутую концессию на какие-либо иные условия».

Русско-персидские переговоры по трубопроводу продолжались до начала марта, когда Грубе и Аргиропуло стало известно, что д'Арси предложил правительству Персии частный заем. Первоначально А. Гардинг 31 января передал предложение о займе в 100 тысяч фунтов стерлингов. К концу февраля д'Арси готов был дать 300 тысяч фунтов стерлингов, и великий визирь воспользовался этим предложением, чтобы заставить Витте отказаться от требований по концессии. Давление на министра финансов в тот момент, вероятно, было огромно. Он должен был не только иметь дело с сэром Ч. Скоттом и персами, но и противостоять Ламздорфу, который забыл свою обычную покладистость и настаивал на предоставлении Персии займа без предоставления концессии на трубопровод. Известие о предложении д'Арси решило дело. «Месье де Витте, опасаясь, что персидское правительство может занять денег из английских источников и ускользнуть из его рук, отозвал свое требование о трубопроводе к Персидскому заливу».

Сумма, предложенная д'Арси, была в три с лишним раза меньше суммы, предложенной Россией. Кроме того, занять деньги у английского концерна было бы политически опасно, имея в виду настроение Витте, поэтому Амин ос-Солтан принял от России заем в 10 миллионов рублей под 5 процентов годовых с выплатой в течение семидесяти пяти лет. Если бы Персия не смогла вносить регулярные платежи, Россия имела бы право взять на себя управление таможнями, кроме таможен Фарса и Персидского залива.

Шестьдесят с лишним лет спустя после этих дипломатических баталий 1899–1902 гг. трудно решить, кто в конце концов остался победителем. Заем января 1900 г. был величайшим достижением Витте, который получил контроль над финансами Персии и, в значительной степени, над ее правительством. Концессия д'Арси, инициированная как частное предприятие, дала британцам возможность для ответного удара. Несмотря на безразличие или даже враждебность министерства по делам Индии, А. Гардинг (при поддержке вице-короля Индии) не дал Витте закрепиться на побережье Персидского залива. Ананьич писал, что отказ России от концессии по трубопроводу и подтверждение английской концессии «были одними из первых поражений экономической политики Витте в Персии накануне Русско-японской войны; и русскому правительству потребовалось всего несколько лет, чтобы полностью осознать все значение этого поражения».

Если победителя определить сложно, то по поводу проигравшего никаких сомнений не остается. Когда весной 1902 г. Мозаффар эд-Дин-шах оставил свою страну и выехал в Европу, Персия находилась в худшем состоянии, чем во время правления любого из его каджарских предшественников.