Глава четвертая
|
В угнетающе сырой вечер пятницы и апреля 2008 года Дик Фулд поднимался по лестнице казначейства и как раз проходил десятифутовую бронзовую статую Александра Гамильтона1 , возвышающуюся над южным входом. Фулд приехал по личному приглашению Хэнка Полсона на частный ужин по случаю окончания саммита G7 и начала ежегодных весенних совещаний Международного валютного фонда и Всемирного банка. В список гостей входили самые влиятельные экономические государственные деятели и мыслители, в том числе десять руководителей компаний с Уолл-стрит и главы ряда ведущих министерств финансов и центральных банков мира, в том числе Жан-Клод Трише, президент Европейского центрального банка.
Фулд ощущал прилив оптимизма — сейчас было значительно лучше, чем раньше. Уверения Lehman в 4 млрд долларов стабилизировали акции, по крайней мере на данный момент. Рынок рос, основываясь на комментариях Ллойда Бланкфейна, исполнительного директора Goldman Sachs, который на ежегодном собрании своей фирмы решительно заявил, что худшие времена кредитного кризиса, вероятно, закончились. "Больше половины пути мы преодолели", — сказал он. Это не означало, что напряжение в финансовом сообществе было полностью снято. Еще утром Фулд принимал участие в заседании в Федеральном резервном банке Нью-Йорка в центре Манхэттена с Тимом Гайтнером, умоляя его сделать что-нибудь в отношении продавцов вкороткую, которые, как он был убежден, просто перекрывали ему кислород. Эрик Сирри, начальник отдела торговли и рынков Комиссии по ценным бумагам и биржам, неоднократно просил Фулда предоставить доказательства любой незаконной деятельности, умоляя: "Дайте мне хоть что-то, название или что-то еще". Фулд, который считал бывшего профессора Гарвардской школы бизнеса Сирри не имеющим реального опыта фанатом свободного рынка, отвечал, что ничего конкретного ему не известно. Он просто знает то, что знает. Сегодня вечером он, следуя за провожатым по коридорам казначейства, выложенным квадратами черного и белого мрамора, старался выбросить все из головы и расслабиться. Ужин проходил в кассовой комнате казначейства, названной так, потому что до середины 1970-х это было место, где публика обменивала векселя и облигации правительства США на наличные. Зал, открытый в 1869 году, предназначался для укрепления доверия к новым федеральным бумажным деньгам — банкнотам, которые были введены во время Гражданской войны. Сегодня, почти полтора века спустя, вновь ощущался дефицит этого доверия. Фулд всю неделю с нетерпением ждал этого обеда, надеясь поговорить с Полсоном один на один. За последние недели они несколько раз говорили по телефону, но, учитывая, что стояло на кону, личная встреча была необходима. Это дало бы Фулду шанс показать Полсону серьезность его намерений и понять, как действительно оценивается Lehman в Вашингтоне. Среди финансистов, медленно заполнявших зал, Фулд заметил старого товарища Джона Мака, генерального директора Morgan Stanley, — одного из немногих людей в зале, кто определенно понимал, что переживал Фулд. Из всех руководителей Уолл-стрит Фулд был ближе всего с Маком, они дольше всех возглавляли крупные компании и иногда с супругами вместе обедали. Были здесь и другие, которым Фулд остановливался пожать руку, но ко-торых знал хуже, — он не подозревал, что скоро они станут главными фигурами в его жизни. Одним из них был американский банкир Боб Даймонд, который управлял Barclays Capital — инвестиционно-банковским подразделением британского финансового гиганта. Фулд говорил с ним несколько раз, как правило, по поводу пожертвований для его любимых благотворительных организаций. Даймонд был вежлив, но явно холоден, когда Фулд поприветствовал его, возможно, потому что Фулд когда-то пригласил его на кофе, не подозревая, что тот жил в Лондоне, а не в Нью-Йорке, — мелкое упущение, которого Даймонд не забыл. Фулд также кратко поприветствовал регуляторов Даймонда — главу Казначейства Великобритании Алистера Дарлинга и управляющего Банком Англии Мервина Кинга. В целом главные финансисты мира составляли очень узкий круг, хотя в данный момент никто из них не понимал, насколько он на самом деле стал узким. Фулд пробирался через толпу в поисках Полсона, с которым надеялся поговорить до обеда. Но Полсон, одетый в синий костюм, казавшийся на размер больше, чем нужно, заметил Фулда первым. "Вы, ребята, действительно усердно работаете, — сказал он, пожимая тому руку. — Увеличение капитала было верным шагом". — Спасибо, — ответил Фулд, — стараемся". Полсон также поблагодарил за вдумчивый диалог, который был начат между Томом Руссо, главным юрисконсультом, и Риком Ридером, отвечавшим за группу основных глобальных стратегий Lehman, с одной стороны, и заместителем Полсона Бобом Стилом и сенатором Джаддом Греггом — с другой. Руссо выступал за план, в котором правительство создает специальное учреждение — то, что Руссо называл предложением "хорошего банка", — чтобы помочь обеспечить дополнительную ликвидность компаниям Уолл-стрит путем обеспечения поддержки для их самых токсичных активов, но встретил сопротивление. Это выглядело бы слишком похожим на еще один выкуп, и Вашингтон не был готов к этому. Пока не был готов. — Я беспокоюсь о многом, — сказал Полсон Фулду, выделяя в новом докладе МВФ то место, где говорилось, что списания, связанные с ипотечными кредитами и недвижимостью, могут составить 945 млрд долларов в течение ближайших двух лет. Он сказал, что также озабочен ошеломляющим размером левереджа — отношением суммы долга к акционерному капиталу, который инвестиционные банки по-прежнему использовали для увеличения доходности капитала. Это создавало огромный риск для системы, жаловался он. Цифры в этой области были действительно тревожными. Левередж Lehman Brothers составлял 30,7 к 1, у Merrill Lynch он был лишь немногим лучше — 26,9 к 1. Полсон знал, что Merrill, как и Lehman, был наводнен проблемными активами, и в собственной балансовой ведомости отметил то, с чем столкнулся новый генеральный директор Merrill Джон Тейн (который был вторым номером Полсона в Goldman). Но левередж и проблемы Merrill не были главной заботой Фулда, его по-прежнему раздражали "медведи", и он еще раз надавил на Полсона, чтобы тот принял меры. Если получится сдержать этих парней, у Lehman и других компаний появится шанс найти опору и привести свои балансы в порядок. Но если необеспеченным продажам по-прежнему позволять расти, общая ситуация будет становиться только много хуже. Будучи бывшим генеральным директором, Полсон мог понять разочарование Фулда. "Медведи" заботятся только о своих прибылях и мало думают об их воздействии на систему. "Я сочувствую, — сказал Полсон. — Если есть нарушители, мы выгоним их из бизнеса". Еще Полсон был обеспокоен тем, что Фулд использовал необеспеченные продажи в качестве предлога, чтобы избежать решения подлинных проблем Lehman. "Вы знаете, что увеличение капитала — только одна из мер, — говорил Полсон. — Этим не кончится". И напомнил, что число потенциальных покупателей Lehman было невелико. — Смотрите, Дик, — продолжил он. — Осталось немного людей, думающих: у меня должно быть подразделение инвестиционной банковской деятельности. Вам пора начать искать альтернативы. Это был не очень тонкий намек, что пора задуматься о продаже всей фирмы. Хотя разговор немного взволновал Фулда, они говорили об этом и раньше, так что он слушал Полсона спокойно. Все заняли свои места, и по мере того, как каждый из ораторов поднимался на трибуну, проблемы экономики вырисовывались все яснее. Кредитный кризис был не только проблемой США, он распространялся по всему миру. Марио Драги, управляющий Центральным банком Италии и бывший партнер Goldman Sachs, откровенно говорил о своих опасениях по поводу глобальных фондов валютных рынков. Жан-Клод Трише сообщил аудитории, что необходимо выработать общие требования к нормативам капитализации — суммы, которую компания была обязана держать под рукой, по сравнению с суммами, которые она имеет право одолжить, — и, что более важно, стандарты левереджей и ликвидности, которые, как он считал, являются более явными индикаторами способности банка противостоять спекулятивной "атаке". Ночью, когда Фулд наконец нашел машину и водителя за пределами здания казначейства, он отправил Руссо и-мейл со своего Blackberry. "Только что закончил ужин с Полсоном", — написал Фулд в 21:52. Несколько ключевых моментов 1 — у нас есть бренд казначейства 2 — им понравилось, что мы увеличили капитал 3 — очень ценю вашу + Рейдеса работу над [sic!] идеями 4 — они хотят убить плохие хеджи [хедж-фонды] + сильно регулировать остальные 5 — они хотят, чтобы все страны G7 приняли МТМ stnds [стандарты переоценки по рынку] стандарты капитализации стандарты, финансового рычага + ликвидности 6 — ХП [Хэнка Полсона] беспокоит положение ML [Merrill Lynch] В целом с пользой. Дик *** Во вторник, 15 апреля, Нил Кашкари и Филипп Свагель спешили мимо Дома охраны здания казначейства к секретарю Хэнку Полсону и Бобу Стилу в черном внедорожнике. Их ждали в Федерезерве в Фогги Боттом в 15:00 — через десять минут, — и они опаздывали. Двое мужчин выглядели странно. Смуглый Кашкари с лысым черепом по-прежнему одевался как инвестиционный банкир, которым недавно являлся, а Свагель, бледный, с темными волосами и в очках, больше походил на хилого правительственного чиновника. Бывший ученый, он держал форму и выглядел моложе 34-летнего коллеги, хотя был на восемь лет старше. Полсон пригласил молодых консультантов на встречу с Беном Бернанке, чтобы они могли представить конфиденциальную записку, которую подготовили, — памятку, имевшую далекоидущие последствия для все более нестабильной финансовой системы страны. По просьбе Полсона они сформулировали план действий в случае общего финансового кризиса с изложением шагов, которые казначейству, возможно, придется совершить, и новых полномочий, которые для этого потребуются, чтобы предотвратить еще одну Великую депрессию. Они подготовили предложение с провокационным названием "Разбить стекло: план рекапитализации банков". Как пожарная сигнализация за стеклом, план был предназначен для использования только в чрезвычайной ситуации, хотя с каждым днем все больше казалось, что тревога не была учебной. *** Пока внедорожник мчался в офис Бернанке, всегда невозмутимый Кашкари оставался спокойным. После краткого пребывания на посту космического инженера он поступил на работу в инвестиционный банк Goldman Sachs в Сан-Франциско, где никому никогда не нужно было говорить ему о его профессионализме. Он любил встречи с клиентами, проверяя собственное умение торговать. Как Полсон, он был агрессивным парнем из разряда "пацан сказал — пацан сделал". И, как Полсон, порой он следовал принципу "сначала стреляй, потом спрашивай", хотя мало кто сомневался в его интеллектуальной огневой мощи. Кашкари всегда хотел работать в правительстве, и, хотя они с Полсоном виделись до того всего раз, он оставил поздравление в голосовой почте Полсона, когда тот был назначен секретарем Казначейства. На следующий день Полсон удивил его в ответ: "Спасибо. Я хочу, чтобы вы присоединились ко мне в казначействе". Кашкари сразу забронировал билет в Вашингтон и во время полета тщательно репетировал слова, которые собирался сказать Полсону. Они встретились в старом здании Исполнительного комитета, где Полсон остановился, пока Сенат не утвердил его в должность. Кашкари едва успел начать выступление, когда заметил отвлеченное, слегка раздраженное выражение на лице Полсона. Кашкари остановился на полуслове. — Смотрите, вот что я пытаюсь здесь сделать, — сказал Полсон. — Я хочу соединить небольшие команды, которые будут вырабатывать политику, решать всякого рода проблемы, в общем, делать все возможное, чтобы добиться цели. Нормально? Пораженный Кашкари осознал: "Он предлагает мне работу!" Когда они пожали друг другу руки, скрепляя сделку, Полсон вдруг вспомнил о чем-то важном и спросил: "Да, вот еще что: вы республиканец?" К счастью, Кашкари был республиканцем. Полсон отправил его в отдел кадров Белого дома в нескольких кварталах от отеля. Вскоре Кашкари был в команде, и теперь он собирался совершить главный карьерный шаг в своей жизни: провернуть самую большую продажу самому влиятельному человеку мировой экономики. *** Два слова преследовали Бена Бернанке с того момента, как 10 февраля 200б года он стал председателем Федрезерва: "Высокая планка". Естественная реакция, ведь его предшественником был человек, которого известный репортер Washington Post Боб Вудворд назвал "маэстро", — Алан Гринспен, в налогово-бюджетной политике бывший тем, кем был Уоррен Баффет в инвестировании. Гринспен осуществлял руководство Федрезервом в период беспрецедентного процветания, захватывающего повышения цен на рынке, начавшегося при Рейгане и продолжавшегося более двадцати лет. Не то чтобы кто-то из неэкономистов хотя бы примерно понимал, что Гринспен делал или хотя бы говорил большую часть времени. Его туманные публичные выступления обрастали легендами, и это тоже играло ему на руку. Бернанке же, наоборот, большую часть жизни был профессором колледжа, и в тот момент, когда настала пора сменить 80-летнего Гринспена, областью его специализации были Великая депрессия и ошибки Федрезерва 1920-1930 годов. Причины Великой депрессии были Святым Граалем макроэкономики, но широкая публика была уверена, что это не слишком важно для человека, находящегося на ключевом посту в правительстве. Экономические кризисы такого масштаба, казалось, остались в прошлом. Но к лету 2007 года второй золотой век Америки подошел к шокирующему концу, и репутация Гринспена превратилась в руины. Его вера в то, что рынок способен саморегулироваться, вдруг оказалась смертельно близорукой, его таинственные замечания теперь выглядели бредом заблуждавшегося идеолога. Знаток депрессии, Бернанке был скроен иначе, хотя он и разделял мнение Гринспена о свободном рынке. В своем анализе кризиса Бернанке поддерживал взгляды экономистов Милтона Фридмана и Анны Дж. Шварц: их "Монетарная история Соединенных Штатов 1867-1960"2, впервые опубликованная в 1963 году, утверждала, что Федрезерв вызвал Великую депрессию, потому что не сразу "промыл" систему дешевой наличностью, чтобы стимулировать экономику. А последующие усилия оказались слишком слабыми и запоздалыми. При Герберте Гувере Федрезерв поступил с точностью до наоборот: сократил денежную массу и задушил экономику. Многим наблюдателям устоявшиеся взгляды Бернанке внушали оптимизм и надежду на то, что он станет независимым председателем Федрезерва — тем, кто не позволит политике вмешиваться в его работу. Кредитный кризис стал для него первым настоящим испытанием. Теперь было важно, в какой степени понимание экономических ошибок 80-летней давности поможет ему справиться с нынешним кризисом. Это была не история, это была реальность. *** Бен Шалом Бернанке родился в 1953 году и вырос в Диллоне, Южная Каролина, — маленьком городке, пропитанном запахом табачных складов. В одиннадцать лет он отправился в Вашингтон для участия в национальном чемпионате правописания 1965 года и выбыл во втором раунде, неправильно написав слово "эдельвейс". С тех пор его занимало, как могла бы сложиться его судьба, если бы фильм "Звуки музыки", в котором звучала песня с этим словом в качестве названия, успел добраться до крошечного Диллона. Бернанке были религиозными евреями в городе консервативных христиан-евангелистов, только-только выходящем из эпохи сегрегации. Его дед Ионас Бернанке, родом из Австрии, переехал в Диллон в начале 1940-х и владел аптекой, в которой работал отец Бена; мать была учительницей. В юности Бен шесть дней в неделю работал официантом в South of Border. туристической кафешке около скоростного шоссе 95. Бернанке самостоятельно освоил математику, потому что в средней школе, в которой он учился, не было такого предмета. Он почти достиг высшего балла в тестах на проверку академических способностей (1590), и на следующий год в Гарварде ему была предложена национальная стипендия. Он с отличием окончил Гарвард по специальности "экономика" и был принят в престижную выпускную программу по экономике в Массачусетский технологический институт. Там он защитил диссертацию о деловом цикле, посвятив ее родителям и своей жене Анне Фридман, студентке колледжа Уэллсли, на которой он женился в 1978 году, на следующих выходных после того, как она завершила обучение. Молодая пара переехала в Калифорнию, где Бернанке преподавал в Школе бизнеса Стэнфордского университета, а его жена поступила в университетскую магистратуру на испанский язык. Шесть лет спустя Бернанке было предоставлено штатное место на экономическом факультете в Принстоне. Ему исполнился 31 год, и он был восходящей звездой, им восхищались за эконометрические исследования, которые использовали статистические методы и компьютерные модели для анализа экономических проблем. По мере того как росла его интеллектуальная репутация, Бернанке также демонстрировал и политические навыки. Как председатель экономического факультета Принстонского университета он доказал свою эффективность при посредничестве в спорах и улаживании конфликтов. Он создал ряд новых программ и нанял на работу многообещающих молодых экономистов, таких как Пол Кругман, который оказался его идеологическим противником. Шесть лет спустя Бернанке был принят на работу на место Гринспена. Вплоть до начала августа 2007 года Бернанке наслаждался пребыванием в Федрезерве, с Анной они запланировали взять отпуск и съездить в Шарлотт, Северная Каролина, а затем в Миртл-Бич, Южная Каролина, чтобы провести время с друзьями и семьей. Прежде чем отправиться на юг, Бернанке должен был позаботиться о намеченном на 7 августа заседании Федерального комитета по открытым рынкам, определявшего политику Федрезерва, который, кроме всего прочего, устанавливал процентные ставки. В этот день, впервые за последнее время, Бернанке и его коллеги признали наличие "рисков для роста", но тем не менее девятый раз подряд решили сохранить базовую процентную ставку Федрезерва неизменной, на уровне 6,25 %. Вместо того чтобы стимулировать экономическую активность путем снижения ставок, комитет решил не менять политику. "Основной политической озабоченностью комитета остается риск того, что инфляция будет не в состоянии оставаться умеренной, как ожидалось3», — объявил Федрезерв. Но не это хотели слышать на Уолл-стрит, потому что озабоченность по поводу задыхающейся экономики заставляла инвесторов требовать снижения ставок. Четыре дня назад финансовый комментатор Джим Крамер в дневном эфире CNBC вспылил, заявив, что Федрезерв "спит", раз не принимает решительных действий. "Они с ума сошли! Они ничего не знают!" — ревел он. Те, кто определял политику Федрезерва, знали, но публично не признавали: пузырь на рынке жилья сдувался, и это негативно отражалось на состоянии кредитных рынков. Дешевые кредиты были топливом экономики, поощряя потребителей накапливать долги — на вторые дома, новые автомобили, ремонт или каникулы. Они также вызвали бум заключений сделок, подобного которому еще не видели: выкуп компаний за счет кредитных средств получал все большее распространение по мере того, как частные фирмы финансировали поглощения многочисленными кредитами; вследствие этого операции становились все более рискованными. Традиционно консервативные институциональные инвесторы типа фондов пожертвований и пенсионных фондов жаждали большей отдачи путем инвестирования в хедж-фонды и частные инвестиционные фонды. Федрезерв сопротивлялся призывам снижать процентные ставки, утверждая, что это лишь подольет масла в огонь. Но через два дня мир изменился. Рано утром 9 августа первым серьезным признаком того, что финансовый мир в опасности, стало заявление крупнейшего банка Франции BNP Paribas об остановке погашений инвесторами своих паев в трех фондах денежного рынка с совокупными активами около 2 млрд долларов. Проблема? Рынки определенных активов, особенно основанных на американских ипотечных кредитах, иссякли, что затруднило оценку действительной стоимости таких активов. "Полное испарение ликвидности в некоторых сегментах рынка секьюритизации США сделало невозможным определить справедливую стоимость активов независимо от их качества или кредитного рейтинга", — объяснил банк. Это был страшный намек на то, что теперь трейдеры воспринимали связанные с ипотечными кредитами активы как зараженные, не пригодные для покупки по любой цене. Европейский центральный банк отреагировал оперативно, направив на денежные рынки почти 95 млрд евро, или 130 млрд долларов, больше, чем после трагедии и сентября. Между тем Countrywide Financial, крупнейший ипотечный кредитор США, предупредил, что "беспрецедентные дисбалансы" на рынках угрожают его финансовому состоянию. Проценты, которые банки брали за кредиты друг другу, быстро взлетели, намного превзойдя официальные курсы Центрального банка. Бернанке было очевидно, что происходит: начиналась паника. Банки и инвесторы, опасаясь заражения "токсичными" активами, накапливали наличность и вовсе отказывались выдавать кредиты. Было неясно, какие банки наиболее поражены субстандартными кредитами, поэтому банк считали виновным, пока не было доказано обратное. По всем признакам паника была как в начале 1930-х — уверенность в мировой финансовой системе быстро сходит на нет, ликвидность испаряется. Вспомнилось известное изречение Уолтера Беджгота из XIX века: "Каждый банкир знает: если ему приходится доказывать, что он достоин кредита, какими бы хорошими ни были его аргументы, значит, доверия ему нет". После того как Бернанке сказал жене, что поездку придется отменить, он вызвал своих советников, а те, кто не смог прийти, находились на телефонной связи. Чиновники Федрезерва начали обзвон, пытаясь узнать, что происходит на рынках и кому может понадобиться помощь. Бернанке приходил в офис ежедневно в семь утра. Через два дня последовал еще один удар. Для Федрезерва слежение за резко меняющимися условиями стало повседневной рутиной. Бернанке провел селекторное совещание с определяющими политику Федрезерва людьми, чтобы обсудить снижение учетной ставки. (Чисто символическая цифра в обычное время, учетная ставка — это то, что Федрезерв берет с банков за кредиты.) В конце концов Федрезерв выступил с заявлением, что предоставляет ликвидность, разрешив банкам давать в залог расширенный набор активов в обмен на наличные деньги, хоть и не в таких масштабах, как европейцы. Это должно было помочь рынкам более или менее нормально функционировать. В заявлении еще раз напоминалось, что банкам доступно "дисконтное окно". Менее чем через неделю Бернанке столкнулся с продолжением потрясений на рынках, изменил решение, понизил учетную ставку на 50 базисных пунктов, до 4,75 %, и намекнул, что возможны сокращения базовой ставки — наиболее мощного инструмента Федрезерва для стимулирования экономики. Несмотря на эти заверения, рынки оставались напряженными и нестабильными. Теперь даже Бернанке стало ясно, что он не смог адекватно оценить серьезность ситуации. Еще 5 июня он заявил, что "на данном этапе проблемы в секторе субстандартного кредитования, по всей видимости, вряд ли серьезно распространятся на финансовую систему в целом". Он считал, что проблема с ипотекой была ограничена ростом ипотечных кредитов заемщикам с плохой кредитной историей. Хотя рынок субстандартных кредитов вырос до 2 трлн долларов, он по-прежнему составлял лишь часть общего ипотечного рынка США размером 14 трлн долларов. Но этот анализ не учитывал ряда других важных факторов, например того, что связь между рынком жилья и финансовой системой осложнялась все более широким использованием экзотических производных финансовых инструментов. Ценные бумаги, доходность и стоимость которых опирались на пул ипотечных кредитов, объединялись, делились и снова объединялись, становясь основой новых инвестиционных продуктов, известных как облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (CDO). Способ, которым компании типа JP Morgan и Lehman Brothers ведут дела, теперь мало походил на традиционные способы ведения банковского бизнеса. Банки больше не выдавали кредитов и не держали их на своем балансе. Теперь кредитование — это возникновение, создание первого звена в цепочке секьюритизации, которая распределяет риск кредитования между десятками, если не сотнями и тысячами участников. Хотя секьюритизация предположительно ведет к уменьшению рисков и повышению ликвидности, на самом деле многие организации и инвесторы оказываются связанными. Муниципальный пенсионный фонд Норвегии мог вкладываться в низко-качественные ипотечные кредиты из Калифорнии, не подозревая этого. К тому же многие финансовые компании занимали значительные суммы под залог таких бумаг, используя левередж для увеличения доходности капитала. Это только усугубило ситуацию, когда залоги начали падать в цене. У регуляторов по всему миру были проблемы с пониманием, каким образом все взаимосвязано. Гринспен позже признал, что даже он не понимал того, что происходит. "У меня довольно серьезное математическое образование, — сказал он два года спустя после ухода из Федрезерва. — Но некоторые инструменты, входившие в CDO, ставили меня в тупик. Я не понимал, что они делают и как получили такую отдачу от промежуточного финансирования и размещения траншей CDO. Но если не понимаю я, хотя у меня был доступ к паре сотен докторов наук, то как поймет остальной мир? Это повергло меня в недоумение". Он был не одинок. Даже руководители банков, продающих эти продукты, понимали не лучше. *** Дверь кабинета председателя распахнулась, и Бернанке тепло встретил группу из казначейства. Как и Свагель, он все еще старался вести себя так, как было принято в академических кругах, к тому же у него был необычайно большой для экономиста опыт по части ведения светской беседы. Он пригласил Полсона и его команду в кабинет, где все расположились вокруг небольшого журнального столика. Кроме ожидаемых терминалов Bloomberg у Бернанке на видном месте стола лежала кепка Washington Nationals4. Через несколько минут Свагель вынул из папки и осторожно передал Бернанке десять страниц плана "Разбить стекло". Кашкари посмотрел на коллег, ища поддержки, и заговорил. "Я думаю, мы все прекрасно осознаем пределы того, что можем делать в рамках закона. Как получить полномочия, чтобы предотвратить коллапс? — Бернанке кивнул, и Кашкари продолжил: — В общем, как вы знаете, мы в казначействе в сотрудничестве с Федрезервом последние несколько месяцев изучали множество вариантов и, думаю, разработали основную схему. Я имею в виду, разработали то, что сможем достать с полки, если почувствуем, что оказались на пороге коллапса, хаоса. Достать, представить в Конгрессе и сказать: 'Вот наш план'". Кашкари посмотрел на Бернанке, который внимательно изучал текст, сосредоточившись на ключевом моменте плана: "Казначейство купит на аукционных торгах у финансовых учреждений ценные бумаги на сумму 500 млрд долларов. Определение стоимости неоднородных ценных бумаг окажется самой сложной задачей. Казначейство будет платить претенденту своими вновь выпущенными ценными бумагами, а не наличными. Такой обмен активами устранит необходимость стерилизации (денежной массы) со стороны Федрезерва. Казначейство будет нанимать частные управляющие компании для работы с портфелями, чтобы максимально увеличить стоимость для налогоплательщиков и со временем (потенциально — до десяти лет) произвести расчеты". Бернанке, тщательно взвешивая каждое слово, спросил, откуда взялась цифра 500 млрд. — Мы сделали приблизительную оценку объема токсичных активов, скажем, 1 трлн, — объяснил Кашкари. — Но нам не надо скупать все токсичные активы, чтобы заметно изменить ситуацию. Поэтому речь идет, скажем, о половине. Но, возможно, боо млрд долларов — более реалистичная сумма. Пока Бернанке изучал доклад, Кашкари и Свагель расслабились, наслаждаясь моментом: они инструктировали Хранителя Храма, как часто называли Федрезерв. Инструкции касались того, что может стать историческим спасением банковской системы. Государственного вмешательства такого масштаба не осуществлялось, наверное, лет пятьдесят, спасение кооперативных банков в конце 1980-х было незначительным всплеском по сравнению с обсуждавшейся сегодня волной. Если план "Разбить стекло" пройдет утверждение Конгрессом — этим они займутся позже, — у них уже будут подробные инструкции того, как казначейство назначит Федеральный резервный банк Нью-Йорка ведущим аукционов токсичных активов Уолл-стрит. Вместе они будут привлекать квалифицированных инвесторов частного сектора для управления закупленными правительством активами. Затем ФРБ Нью-Йорка проведет первый из десяти еженедельных аукционов, покупая за 50 млрд долларов привязанные к ипотеке активы. Была надежда, что аукционы позволят правительству получить оптимальную цену. Десять выбранных управляющих активами по десять лет будут работать с 50 млрд долларов каждый. Кашкари знал, что план был очень сложным, но утверждал, что стоит рискнуть, так как развитие событий оставляло мало шансов на "мягкую посадку". Требовались решительные действия. "Законопроект должен предусматривать выдачу казначейству временных полномочий на покупку ценных бумаг, а также финансирование, — сказал он, — и необходимо повысить потолок долга, потому что у нас есть только 400 млрд долларов до текущего предела. Но, поскольку мы будем так много брать из частного сектора, программа потребует немного в плане повышения государственных расходов: например, не будет заметного увеличения штата казначейства. Мы также должны помнить об ограничениях. Только американские финансовые учреждения будут иметь право так поменять активы. И никаких хедж-фондов или иностранных банков". Затем Кашкари кратко изложил то, что он и его коллеги из казначейства рассматривали в качестве плюсов и минусов своего предложения. Первый и самый важный момент состоял в том, что, если правительство начнет действовать, банки будут продолжать кредитование, но не так безответственно. Ведь именно это в первую очередь привело к кризису. Основным аргументом против такого предложения было то, что план создавал "моральный риск". Другими словами, люди, которые делали безрассудные ставки, из-за чего первоначально и возникли проблемы, будут избавлены от каких-либо финансовых потерь. Затем два работника казначейства представили альтернативные подходы, из которых они выделили четыре: • правительство продает страховку банкам, чтобы защитить их от дальнейшего падения стоимости их токсичных активов; • Федеральная резервная система выдает банкам кредиты без права досрочного погашения, как это было при поглощении Bear Stearns JP Morgan; • Федеральное жилищное управление рефинансирует ипотечные кредиты в индивидуальном порядке; • казначейство непосредственно вкладывает средства в банки. Слушая, Бернанке поглаживал бороду и понимающе улыбался. Встреча завершилась без какой-либо резолюции, но было решено отложить план до тех пор, пока он не понадобится. Кашкари был доволен — председатель принял его гораздо лучше, чем его собственный босс Хэнк Полсон, когда Кашкари впервые решил проверить его на предмет вмешательства в финансовые рынки. Приближенные Полсона в казначействе слышали, как Кашкари ворвался в его кабинет поздним мартовским вечером, застав секретаря казначейства в необычайно хорошем настроении, беседующим со своим начальником администрации Джимом Уилкинсоном. — Хэнк, я хочу поговорить о выкупах, — прервал их Кашкари. — О чем вы? Убирайтесь вон, — раздраженно ответил Полсон. — Слушайте, мы все твердим о том, как нам добиться того, чтобы получить необходимые полномочия, чтобы действительно принимать меры, да? Так вот, у нас должны быть какие-то записи, показывающие, что мы пытались. Следующий президент придет и скажет: "Вот те шаги, которые должны были быть предприняты, но прежняя администрация не желала или не смогла их предпринять, бла-бла-бла". Вы знаете, что это значит? Следующий президент решит эту проблему без нас. Обама! Обама решит эту проблему без нас! При упоминании того, что Обама использует кризис так, как Рональд Рейган использовал иранское противостояние в конце 1970-х, Полсон рассмеялся. Он указал на Кашкари. — Ха! "Обама решит проблему без нас!" — сказал Полсон. — Да неужели? Убирайтесь вон. *** Апрельским вечером серо-розовые облака на лондонском небе только начали темнеть, когда зазвонил телефон Боба Даймонда, исполнительного директора Barclays Capital. Даймонд как раз оттачивал навыки в гольфе, находясь в офисе в корпоративном анклаве банка в Canary Wharf, процветающем финансовом районе восточного Лондона, известном как Квадратная Миля. Десяток мячей для гольфа были разбросаны вокруг лунки, которую Даймонд прорезал в ковре. А стены кабинета украшали памятные сувениры Boston Red Sox5 — не просто для того, чтобы поиздеваться над нью-йоркцами, которых здесь бывало много, но и потому, что Даймонд, коренной житель Новой Англии, был преданным болельщиком Sox. Даймонд не любил, когда драгоценный отдых прерывали, но в данном случае он был счастлив отложить клюшку и ответить. Звонил его друг Боб Стил, с которым он только что мельком виделся в недавней поездке в Вашингтон на ужин в здании казначейства. Они сблизились после того, как в 2005 году одновременно вошли в совет директоров Barclays. Они приехали из разных уголков страны и происходили из различных сфер бизнеса — Стил из Дархема, Северная Каролина, работал в Goldman и занимался акциями; Даймонд из Спрингфилда, штат Массачусетс, был специалистом по биржевым операциям с облигациями в Morgan Stanley и Credit Suisse. Но они нашли общий язык: выходцы из среднего класса, они самостоятельно окончили колледжи. В последние годы их карьеры шли почти параллельно: и Стил, и Даймонд, как янки при дворе королевы Елизаветы, произвели довольно сильное впечатление в Лондоне. К Стилу успех пришел, когда Goldman начал торговые операции европейскими акциями — об этом подвиге не забывал Хэнк Полсон, бывший начальник Стила. В свою очередь Даймонд превратил небольшой инвестиционный банк с примерно 3 тыс. сотрудников в один из основных центров силы Лондона, где в настоящее время работает 15 тыс. человек. А на Barclays Capital теперь приходится около четверти прибыли банка. После того как Стил вышел из состава совета директоров Barclays и последовал за Полсоном в казначейство, коллеги остались настолько близкими друзьями, что, если один звонил, второй всегда брал трубку. — Слушайте, у меня тут мозговой штурм, — сказал Стил, поздоровавшись с Даймондом несколько сухо, — и, ну, надо наметить планы для различных сценариев. В общем, у меня вопрос. Непривычно отстраненный тон Стила удивил Даймонда, который спросил: "Это официальное дело, Боб?" — Нет-нет, я никого не представляю, — заверил Стил. — Рынки немного успокоились, но я пытаюсь понять: что если станет еще хуже и мы доберемся до определенного уровня... Короче, ну, все может случиться. — Ладно, давайте. Стил перевел дыхание и спросил: "Есть ли цена, по которой вы были бы заинтересованы купить Lehman} Если да, то что вам может понадобиться от нас?" На мгновение Даймонд потерял дар речи, он понял, что казначейство пытается разработать план на случай, если Lehman окажется в ситуации Bear Stearns. Как давний знакомый Стила он знал, что тот был прагматиком и не стал бы зря мутить воду. — У меня нет ответа, но я собираюсь подумать об этом, — осторожно ответил Даймонд. — Да, подумайте, — сказал Стил. — Никогда не говори "никогда", — добавил Даймонд, и оба рассмеялись. Даймонд всегда отвечал так, когда журналисты спрашивали его о возможных приобретениях, но он впервые так ответил Стилу. Стил отлично знал о желании Barclays Capital увеличить свое присутствие в США, эту мечту Даймонд почти не прятал в рукаве костюма от Saville Row. Хотя он с нуля построил крупный инвестиционный банк, который гремел в Лондоне, он всегда мечтал стать крупным игроком на Уоллстрит. Его неустанное стремление к этой цели объясняло, например, почему в 1992 году Даймонд так внезапно покинул Morgan Stanley и ушел в Credit Suisse First Boston, прихватив из отдела торговых операций большую часть соглашений о покупке ценных бумаг с последующим выкупом, что разозлило Джона Мака. Четыре года спустя Даймонд перешел в BZW, на чьих руинах основал Barclays Capital. Lehman был логичным кандидатом на слияние в том случае, если Даймонд, его начальство и совет в Лондоне хотели, чтобы Barclays стал центром силы краткосрочных кредитов в Нью-Йорке. Даймонд знал: пока Дик Фулд стоит во главе, это будет дорогая покупка. А еще он понимал, что такие возможности на дороге не валяются. Зато на Уолл-стрит не знали, что Barclays рассматривает еще одну сделку: Даймонд вел переговоры с UBS о покупке его инвестиционно-банковской франшизы и на этой неделе планировал лететь в Цюрих. Теперь он поделился со Стилом, но предупредил, что переговоры с UBS предварительные и последнее, в чем нуждался Даймонд, — утечка информации. Потому что всегда есть вероятность, что дело ничем не кончится. В любом случае Lehman был из другой лиги. Такую покупку будет непросто продать совету директоров, который все еще не пришел в себя после проигрыша дорогостоящей торговой войны за голландский банк ABN AMRO несколько месяцев назад. Но Lehman был четвертым по величине инвестиционным домом США. Если банк можно будет купить с хорошей скидкой, то стоит серьезно подумать о такой перспективе серьезно, да? — Да, — ответил Даймонд Стилу, — здесь определенно есть над чем подумать. 1 Александр Гамильтон (1755/1757-1804) — американский государственный деятель, глава Партии федералистов с момента ее появления, первый министр финансов США, автор ускоренного торгово-промышленного развития страны. 2 Для этих опасений имелись веские основания, поскольку продолжительный рост цен на сырье грозил вылиться в потребительскую инфляцию. 3 Washington Nationals — профессиональная бейсбольная команда из Вашингтона. 4 Washington Nationals — профессиональная бейсбольная команда из Вашингтона. 5 Профессиональная бейсбольная команда из Бостона, штат Массачусетс, выступающая в Главной лиге бейсбола, победитель мировой серии 2007 года. |
загрузка...