Эта книга находится в разделах

Список книг по данной тематике

Реклама

Эндрю Росс Соркин.   Слишком большие, чтобы рухнуть

Глава третья

2 апреля 2008 года, в среду вечером, взволнованный Тимоти Ф. Гайтнер спустился по эскалатору к главному вестибюлю аэропорта Reagan National в Вашингтоне. Он только что прибыл на шаттле US Airways из Нью-Йорка, и его водителя, который обычно ждал его снаружи зоны безопасности, нигде не было.

— Где он, мать его? — набросился Гайтнер на своего главного помощника Кальвина Митчелла, который прилетел вместе с ним.

Гайтнер, молодой президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, редко выказывал раздражение, но сейчас он был определенно зол. Прошло менее трех недель с тех пор, как он в последний момент заключил сделку, спасая Bear Stearns от банкротства, и завтра утром он должен будет впервые объясняться перед Комитетом Сената по банкам, а заодно и перед всем миром. Нужно, чтобы все шло отлично.

— Никто не отвечает, — пробормотал Митчелл, давя на кнопки телефона в поисках водителя.

Федеральная резервная система обычно высылала за Гайтнером, который уже успел привыкнуть к жизни внутри крупнейшего банка мира, специальную бронированную машину. Его жизнь была распланирована до минуты, что вполне устраивало его пунктуальную, требовательную и абсолютно за-программированную личность. Он прилетел в столицу накануне слушания именно из опасений, что случится что-то вроде накладки с водителем.

По дороге он изучал текст выступления, с которым возился всю неделю. Был один момент, который он хотел донести совершенно однозначно, и он перечитывал соответствующее место снова и снова. По его мнению, Bear Stearns не был просто изолированной проблемой, как, казалось, считали все. Как бы непопулярно ни звучали его слова, он намеревался подчеркнуть, что Bear Stearns — с его высокой долговой нагрузкой, практически ежедневной потребностью занимать для того, чтобы просто оставаться в бизнесе, с его сделками, заключенными с сотнями других учреждений, — был гораздо более серьезной проблемой, стоящей перед всей финансовой системой страны.

"Наиболее важным является системный риск: если такая динамика не ослабнет, результатом будет возросшая вероятность массовых банкротств, тяжелого и затяжного ущерба финансовой системе и в конечном счете экономике в целом, — писал он. — Это не теоретическая угроза, и это не та проблема, которую рынок может решить самостоятельно". Он продолжал работать, пользуясь раскладным столиком, и делал заметки почти до самой посадки самолета.

В течение выходных именно он, а не его начальник Бен Бернанке, как сообщала пресса, был тем, кто удерживал Bear на плаву, сконструировав государственную гарантию на 29 млрд долларов, что наконец убедило Джейми Даймона из JP Morgan взять на себя обязательства фирмы. Гарантия защищала кредиторов Bear и его контрагентов — тысячи инвесторов, которые торговали с фирмой, — предотвращая серьезный удар по мировой финансовой системе. По крайней мере это было то, что Гайтнер хотел рассказать сенаторам.

На слушаниях члены Комитета по банкам не обязательно станут рассматривать ситуацию так же — более вероятно, в отношение Гайтнера они будут настроены скептически, если не открыто враждебно. Они воспринимали сделку Bear как часть серьезного и не обязательно популярного изменения политики. Гайтнер уже бывал предметом язвительной критики, и, учитывая масштаб вмешательства, это должно было повториться. Что, однако, не делало менее возмутительной необходимость выслушивать, как политики бросаются термином "моральный риск", будто они услышали о нем только вчера.

К сожалению, это был не просто хор невежественных и неосведомленных, критически настроенных по отношению к сделке людей. Даже друзья и коллеги, такие как бывший председатель Федрезерва Пол Волкер, сравнивали спасение Bear с печально известным отказом федерального правительства прийти на помощь терпящему финансовое бедствие Нью-Йорку в 1970-е (что было увековечено в классическом заголовке New York Daily News "Форд — городу: 'Умри!'"). Более компетентные оценки были примерно такими: Федеральная резервная система никогда раньше не выделяла кредитов такого огромного размера частному сектору. Почему, собственно, необходимо вмешаться именно в этом случае? В конце концов, под ударом оказались не невинные рабочие, а высокооплачиваемые банкиры, которые приняли на себя слишком высокие риски. Или Гайтнера и, как следствие, американский народ принимают за идиотов?

Сторонники Гайтнера, как правило, были людьми, у которых уже имелись основания быть знакомыми с тяжелым состоянием финансовой отрасли. Ричард Фишер, коллега Гайтнера из Федерального резервного банка Далласа, послал ему и-мейл: "Illegitimi nоn carborundum — не позволь ублюдкам победить себя".

Как бы ему ни хотелось, Гайтнер не намеревался объявлять в Сенате США, что удивлен кризисом. Из своего кабинета на вершине каменной крепости, которая и была Федеральным резервным банком Нью-Йорка, Гайтнер на протяжении многих лет предупреждал, что взрывной рост кредитных производных — различных форм страхования, которые могли купить инвесторы, чтобы защитить себя от банкротства торгового партнера, — способен сделать их более, а не менее уязвимыми из-за возможного эффекта домино. Бум на Уолл-стрит не может продолжаться постоянно, неоднократно утверждал он, и должны быть приняты необходимые меры предосторожности. Он подчеркивал это снова и снова, но разве кто-нибудь слушал? По правде сказать, никто за пределами финансового мира не был особенно обеспокоен тем, что говорил президент Федерального резервного банка Нью-Йорка. Был только Гринспен, Гринспен, Гринспен, прежде чем стал Бернанке, Бернанке, Бернанке.

Стоя в аэропорту, Гайтнер, конечно, чувствовал себя опустошенным, в основном потому, что его водитель не появился. "Может, просто взять такси?" — спросил Митчелл.

Гайтнер — возможно, второй по значимости банкир в стране после Бернанке — встал в очередь из двадцати человек.

Похлопав по карманам, он растерянно посмотрел на Митчелла: "У вас есть наличные?"

***

Если бы несколько месяцев назад жизнь Тима Гайтнера просто приняла немного другой оборот, он мог быть генеральным директором Citigroup, а не его регулятором.

6 ноября 2007 года, когда кредитный кризис только начинал наносить удары, Сэнфорд "Сэнди" Вейл, создатель империи Citigroup и один из крупнейших ее частных акционеров, запланировал звонок Гайтнеру на 15:30. Двумя днями ранее, после объявления о рекордных убытках, главный исполнительный директор Citi Чарльз О. Принц III был вынужден уйти в отставку. Вейл, рубаха-парень старой школы, который был известен тем, что распознал и воспитал талант молодого Джейми Даймона, хотел поговорить с Гайтнером о членстве в совете директоров. "Что вы думаете о том, чтобы заняться управлением Citi?" — спросил Вейл.

Гайтнер, уже четыре года работавший президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка, был заинтригован, но моментально осознал конфликт интересов. "Я не подхожу", — почти автоматически ответил он.

Всю следующую неделю он не мог думать ни о чем другом, кроме этой работы, связанных с ней денег и обязанностей. Он обсуждал проблему с женой Кэрол, он думал о предложении, выгуливая собаку по кличке Адоб по Ларчмонту, богатому пригороду в часе езды от Нью-Йорка. По большому счету все было хорошо: он зарабатывал 398 200 долларов в год — огромная сумма для регулятора, но по сравнению с соседями по Мейпл-Хилл-драйв это была средненькая зарплата. Его привычки стоили не так дорого, за исключением ежемесячной стрижки за 80 долларов в спа-салоне Gjoko, но нужно было думать о высшем образовании дочери Элизы, учащейся средней школы, и сына-восьмиклассника Бенджамина, так что деньги, безусловно, не помешали бы.

Наконец он позвонил старому приятелю Роберту Рубину, бывшему секретарю казначейства и главе Citigroup, чтобы убедиться, что не совершает ошибки. Рубин, давний наставник Гайтнера, вежливо сказал, что поддерживает Викрама Пандита на эту должность, и посоветовал Тиму остаться на нынешней работе. Но сам факт того, что кандидатура Гайтнера рассматривалась на столь высокую должность, был важным показателем авторитетности Гайтнера в финансовом мире.

В своей работе в Федрезерве он часто сталкивался с неуважением со стороны Уолл-стрит. Дело в том, что он был не из той породы банкиров центральных банков, с которыми финансовые магнаты традиционно чувствовали себя комфортно. За 95-летнюю историю Федрезерва президентами Федерального резервного банка Нью-Йорка были восемь человек, и каждый из них в прошлом работал на Уолл-стрит как банкир, юрист или экономист. Гайтнер, напротив, был карьерным технократом из казначейства, протеже бывших секретарей казначейства Лоуренса Саммерса и Роберта Рубина. Его авторитет также слегка скомпрометировало то, что в сорок шесть лет он все еще был похож на подростка и не отказывал себе в удовольствии иногда прокатиться на сноуборде или вставить в речь крепкое словечко.

Некоторые вашингтонские чиновники, журналисты и даже банкиры были очарованы Гайтнером, чьи сила и сухое, самоуничижительное остроумие помогли создать образ принимающего политические решения специалиста. Хотя он часто казался невнимательным и отвлекался во время заседаний, Гайтнер дожидался момента, когда все выскажутся, и в нескольких простых выражениях выдавал глубокий анализ дискуссии.

Другие же расценивали эти выступления как попытку утвердиться. Каждый месяц в Федрезерве Нью-Йорка проходил обед для лидеров Уолл-стрит — тех самых людей, за которыми надзирала организация Гайтнера, и каждый месяц Гайтнер сутулился на своем стуле, шаркал ногами, потягивая диетическую колу, и молчал. Он был настолько же непонятен, как и Гринспен, один из его героев, но у него не было того авторитета, особенно перед аудиторией основных игроков Уолл-Стрит.

***

"Да ему двенадцать лет!" — такова была реакция удивленного Питера Дж. Питерсона, бывшего главы Lehman Brothers и соучредителя частной фирмы Blackstone Group, при первой встрече с Гайтнером в январе 2003 года. Питерсон искал замену Уильяму МакДоноу, который уходил в отставку после десяти лет на посту руководителя Федрезерва Нью-Йорка. МакДоноу, обаятельный бывший банкир из Первого национального банка Чикаго, прославился тем, что вызвал руководителей четырнадцати инвестиционных и коммерческих банков в сентябре 1998 года, чтобы организовать ссуду частного сектора в 3,65 млрд долларов для спасения задыхающегося хедж-фонда Long-Term Capital Management.

У Питерсона были проблемы с поиском кандидата — ни один из тех, кому он предлагал работу, не был в ней заинтересован. Двигаясь по списку все ниже, он наткнулся на незнакомое имя Тимоти Гайтнера и назначил ему встречу. На интервью он был смущен мягкой речью Гайтнера, которая почти граничила с бормотанием, а также его худощавостью и кажущейся молодостью.

Ларри Саммерс, который рекомендовал Гайтнера, пытался развеять озабоченность Питерсона. Он сказал, что Гайтнер гораздо жестче, чем кажется, что он "был единственным человеком, который когда-либо работал со мной и мог войти в мой кабинет со словами: 'Ларри, тут ты облажался по полной'".

Эта прямолинейность была родом из детства, проведенного в постоянной адаптации к новым людям и новым обстоятельствам. Гайтнер был сыном кадрового офицера, колесящего по миру, потому что его отец Питер Гайтнер, специалист в области международного развития, работал сначала на Американское агентство по международному развитию, а затем на фонд Форда. К тому времени как Тим поступил в среднюю школу, он успел пожить в Родезии (ныне Зимбабве), Индии и Таиланде. Семья Гайтнеров давно работала на государство. Чарльз Мур, отец его матери, был спичрайтером и советником президента Эйзенхауэра, в то время как его дядя Джонатан Мур работал в Госдепартаменте.

Следуя по стопам отца, деда и дяди, Тим Гайтнер отправился в Дартмутский колледж, где специализировался в государственном управлении и исследовании Азии. В начале 1980-х кампус Дартмута был основным полем битвы культурных войн, которые разгорелись с появлением газеты правых "Дартмутский обзор". Газета, которая издавалась известными консервативными писателями Динешем д'Сузой и Лорой Ингрэм, опубликовала ряд провокационных статей, в том числе одну, в которой был приведен список геев, состоящих в Ассоциации студентов колледжа, и другую, выступающую против позитивных действий, написанную якобы в манере негритянского английского. Заглотив наживку, либеральные студенты Дартмута начали протест против газеты. Гайтнер исполнял роль посредника, пытаясь убедить либералов выражать возмущение выпуском собственной газеты.

После окончания колледжа Гайтнер учился в Школе перспективных международных исследований Джона Хопкинса, которую в 1985 году окончил со степенью магистра. В том же году он женился на Кэрол Зонненфельд, своей возлюбленной из Дартмута. Свадьбу отпраздновали в летнем родительском доме на Кейп-Коде, отец был шафером.

Имея рекомендацию декана школы Джона Хопкинса, Гайтнер получил работу в консалтинговой фирме Генри Киссинджера, где вел исследования для книги Киссинджера и произвел очень благоприятное впечатление на бывшего министра иностранных дел. Гайтнер научился эффективно работать в окружении властных людей, не становясь подхалимом, он интуитивно чувствовал, как дать им понять, что он признает их значимость. Затем при поддержке Киссинджера он поступил в казначейство и стал помощником финансового атташе при посольстве США в Токио, где со своей агрессивной конкурентоспособностью стал королем грунтовых теннисных кортов. Именно на теннисных кортах он мог вести неофициальные беседы с корреспондентами крупных изданий Токио, дипломатами и своими японскими коллегами.

Во время поездки в Японию Гайтнер увидел впечатляющие темпы дефляции и разрушительное снижение уровня цен. Именно благодаря работе в Японии он попал в поле зрения Ларри Саммерса, в то время занимавшего пост заместителя секретаря казначейства, который начал продвигать его на все более и более ответственные должности. Во время азиатского финансового и русского рублевого кризисов 1997 и 1998 годов Гайтнер играл теневую роль в "Комитете спасения мира" (по меткому определению Time), помогая найти более юо млрд долларов на поддержку развивающихся стран. Когда были предложены пакеты помощи, Гайтнера вызвали в кабинет Саммерса. Гайтнеру повезло — он был специалистом по той части мира, которая вдруг оказалась жизненно важной. Он также располагал отточенными дипломатическими навыками, которые впервые проявил в Дартмуте, когда он был посредником между Саммерсом, который, как правило, выступал за агрессивное вмешательство, и более осторожным Рубином.

Когда осенью 1997 года почти рухнула экономика Южной Кореи, Гайтнер помог сформировать американский ответ. В День благодарения Гайтнер позвонил Саммерсу домой и спокойно изложил причины, по которым Соединенные Штаты обязаны помочь стабилизировать ситуацию. После долгих дебатов в администрации Клинтона появившийся план — предоставить Сеулу миллиарды долларов сверх 35-миллиардного пакета МВФ и других международных учреждений — походил на первоначальное предложение Гайтнера. В следующем году Гайтнер был назначен заместителем секретаря казначейства по международным делам.

Гайтнер был близок к Саммерсу, которого часто разыгрывал. Не раз, когда Саммерс был в отъезде, Гайтнер переписывал сообщения о нем в новостях, нарочно неправильно цитируя его выступления. Когда Саммерс возвращался в здание казначейства, Гайтнер показывал ему поддельные репортажи, наблюдая, как Саммерс взрывался, угрожая вызвать репортера и потребовать извинений, а потом признавался в шутке. Они стали близкими друзьями, в течение многих лет вместе с коллегами из казначейства занимались во флоридской Академии тенниса, которой руководил Ник Боллетьери, тренер Андре Агасси и Бориса Беккера. Спортивный Гайтнер провел игру, соответствующую его политической активности. "Тим собран, последователен, у него очень хороший удар с отскока", — говорил Ли Сакс, бывший чиновник казначейства.

Когда Клинтон покинул свой пост, Гайтнер стал работать в МВФ, а потом ушел в Федеральный резервный банк Нью-Йорка. И несмотря на то, что он служил в администрации демократов, Гайтнер был рекомендован Питерсоном, республиканцем с хорошими связями.

Пост председателя Федерального резервного банка Нью-Йорка является вторым по влиятельности постом в системе центрального банка страны и подразумевает огромную ответственность. Банк Нью-Йорка — это глаза и уши правительства в финансовой столице страны. Кроме того, на нем лежит ответственность за управление большей частью долга казначейства. Из двенадцати региональных банков Федрезерва банк Нью-Йорка является единственным, чей президент входит в состав комитета1, устанавливающего процентные ставки на постоянной основе. Из-за относительно высокой стоимости жизни в Нью-Йорке годовой оклад президента банка в два раза больше, чем у председателя Федрезерва.

Гайтнер постепенно свыкся с работой в Федеральном резервном банке Нью-Йорка, показав себя вдумчивым сторонником консенсусов. Он усердно работал, чтобы заполнить пробелы в собственных знаниях, изучая рынки производных финансовых инструментов, и в итоге стал скептически относиться к понятию распределения рисков. По его мнению, распределение рисков могло на деле усугубить последствия изначально изолированных проблем, и с этим был не согласен его первый босс в Федрезерве Алан Гринспен.

"Эти изменения, похоже, позволили финансовой системе справляться с более широким спектром потрясений, но они не устранили риск, — сказал он в речи в 2006 году. — Они не остановили склонности рынков к временным паническим маниакальным периодам. Они не исключили возможности краха главного финансового посредника. И они не могут полностью изолировать финансовую систему от последствий такого сбоя".

Гайтнер понимал, что бум на Уолл-стрит захлебнется, и из японского опыта он вынес, что вряд ли это закончится хорошо. Конечно, он не мог знать точно, как и когда это произойдет, никакие исследования и никакая подготовка не позволили бы ему справиться с событиями, которые начались в марте 2008 года.

***

Мэтью Скогин просунул голову в дверь углового кабинета Роберта Стила в казначействе: "Готовы ли вы к очередному раунду расстрельного комитета?"

Стил со вздохом посмотрел на своего старшего советника: "Хорошо, давайте сделаем это".

Утром 3 апреля перед банковским комитетом должны были давать показания Хэнк Полсон, Гайтнер, Бернанке и Кокс, председатель Комиссии но ценным бумагам и биржам, а Алан Шварц из Bear Stearns и Джейми Даймон из JP Morgan должны были появиться позже. Но Полсон находился с безотлагательным официальным визитом в Китае, и его заменит Стил.

Как и Гайтнер, Стил был почти неизвестен за пределами финансового мира, и он рассматривал свое выступление перед банковским комитетом Сената как своего рода шанс. Его сотрудники пытались помочь ему подготовиться традиционным для Вашингтона способом: раунд за раундом играя в "расстрельный комитет". Игра заключалась в том, что персонал выступал в роли определенных законодателей и задавал Стилу вопросы, которые, вероятно, могли быть заданы политиками. Еще это помогало убедиться, что Стил будет отвечать на вопросы настолько четко и ясно, насколько возможно.

Опытный и уверенный оратор, Стил уже выступал перед комитетами Конгресса, но никогда ставки не были столь высоки. Он знал, что в дополнение к жестким вопросам о так называемых выходных Bear, скорее всего, будет поднята и тема Fannie Мае и Freddie Mac — спонсируемых правительством агенств, которые скупали ипотечные кредиты. Эти организации, обвиняемые в раздувании пузыря, десятилетиями были предметом политической и идеологической борьбы, но никогда связанные с ними вопросы
не стояли так жестко, как сегодня.

Из-за коллапса Bear Stearns сенаторы могли даже начать понимать что к чему. Первыми жертвами кредитного кризиса были два хедж-фонда Bear Stearns, которые инвестировали значительные средства в ценные бумаги, обеспеченные субстандартными ипотечными кредитами. Именно эти закладные в настоящее время подрывали доверие на рынке жилья, где доминировали Fannie и Freddie, гарантировав более 40 % всех ипотечных кредитов, большинство из которых стремительно обесценивалось. Это,
в свою очередь, заражало банковское кредитование по всему миру. "Их ценные бумаги словно вода текут между финансовых учреждений", — говорил про них Полсон.

Сообразительный и статный Стил был на самом деле намного лучшим оратором, чем Полсон, и часто затмевал босса, который заикался даже на обычных совещаниях в казначействе. Они знали друг друга с 1976 года, когда Стил пришел на работу в чикагский офис Goldman Sachs после окончания Университета Дьюка. Как и Полсон, Стил происходил из скромной семьи, он рос возле кампуса Университета Дьюка. Его отец обслуживал музыкальные автоматы, а затем продавал страховку, мать неполный день работала в психиатрической лаборатории университета. В Goldman Стил прослыл амбициозным банкиром, восходящей звездой; в 1986 году он переехал в Лондон, чтобы основать филиал для работы на рынке акций и помочь фирме закрепиться в Европе.

Но четыре года назад Стил, состояние которого благодаря партнерству во время IPO Goldman составляло более 100 млн долларов, решил уйти в отставку после работы на нескольких руководящих должностях и не быть следующим в очереди на пост главы банка. Хотя он и планировал триумфальное возвращение в частный сектор, он, как и многие другие выходцы из Goldman, хотел некоторое время посвятить государственной службе, 10 октября 2006 года, заработав репутацию в государственном секторе, в том числе на должности старшего научного сотрудника Школы государственного управления Джона Ф. Кеннеди Гарвардского университета, он принял приглашение Полсона пойти в казначейство в качестве заместителя государственного секретаря по внутренним финансам.

Теперь, когда он входил в конференц-зал со Скогином, чтобы принять участие в последнем раунде "расстрельного комитета", он знал, что его место тут. Коллеги по казначейству Дэвид Насон, глава администрации Джим Уилкинсон и помощник секретаря казначейства по связям с общественностью и директор отдела стратегического планирования Мишель Дэвис уже заняли места напротив.

Все знали, что будет задан животрепещущий вопрос: какую роль правительство играло в переговорах, которые привели к первоначальной цене в два доллара за акцию Bear Stearns? Ни один из сотрудников казначейства понятия не имел, что другие свидетели — Джейми Даймон из JP Morgan и Алан Шварц из Bear — хотели рассказать о том, что произошло на самом деле, во время дачи показаний в тот же день, только позже.

Стил знал, что Полсон настаивал на более низкой цене, которая должна была дать понять: акционеры не могут получать прибыль от государственной помощи. Но никто в казначействе никогда не подтверждал этого, так что для пользы Полсона и всех остальных было бы лучше не признавать то, что произошло на самом деле: 16 марта, в воскресенье, Полсон днем позвонил Даймону и сказал: "Думаю, цена должна быть очень низкой".

Стил знал, что обязан уйти от прямого ответа в ходе слушания. Так было необходимо: на сессиях "расстрельного комитета" и на других заседаниях Дэвис и остальные подчеркнули, что ему нужно постараться не быть втянутым в дебаты по поводу того, была правильной цена в два или десять долларов. Основная идея, на которой он должен был сосредоточиться, — поскольку вовлечены деньги налогоплательщиков, Полсон озабочен тем, чтобы акционеры не получили выгоды. И, что более важно, коллеги призвали Стила твердо настаивать, что казначейство не вело переговоров по сделке Bear. В крайнем случае он должен был перенаправить вопрос к Федрезерву, единственному государственному учреждению, юридически имеющему право участвовать в такой сделке.

Перед началом ролевой игры Насон проинформировал Стила об основных событиях. Он рассказал о некоторых своих последних разговорах с сотрудниками сенатора Ричарда Шелби, старшего республиканца в Банковском комитете Сената. "С Шелби будет трудно", — предупредил Насон.

Трудно — это мягко сказано. Шелби был сильно недоволен работой Полсона — не только из-за спасения Bear Stearns, но и из-за другого недавнего проекта Полсона: включения в пакет экономических стимулов Буша внесенного всего через несколько дней после спасательной акции положения, поднимавшего максимальную сумму ипотеки, на покупку которой Fannie Мае и Freddie Mac имеют право. В течение нескольких дней Шелби не отвечал на звонки секретаря казначейства, пока наконец Полсон не заорал: "Разве он не знает, что я секретарь казначейства?"

Также было известно, что нужно быть осторожным с пуристом-рыночником, сенатором Джимом Баннингом. "Сенатор Джим Баннинг, республиканец, штат Кентукки, — улыбнулся Стил, когда фотографию Баннинга подняли на "расстрельном комитете". — Делаем ли мы все возможное? Да-да, мы социалисты, и все, что мы делаем, — полная фигня. Спасибо, сенатор".

"Расстрельный комитет" продолжался до последнего, пока Стил не уехал на слушания. Основной задачей сейчас было оградить Стила и казначейство от любых сюрпризов. Сотрудники тщательно проверили утренние газеты, чтобы убедиться, что в них не было новых откровений о Bear Stearns или суровых слов обозревателей, которые могли бы процитировать сенаторы. К счастью, ничего не было.

Стил с помощниками добрался из казначейства на Капитолийский холм в автомобиле казначейства. Зал слушаний в здании Сената США им. Дирксена был полон съемочных групп, устанавливавших оборудование, и фотографов, ставящих свет. Занимая свое место, Стил заметил, что Алан Шварц из Bear Stearns уже прибыл, хотя и не должен был давать показания раньше полудня, и Стил поздоровался с ним. Слева от Стила сидел Гайтнер, справа от него — Кокс, а рядом Бернанке. В одном ряду расположились люди, на которых более чем на кого-либо возлагали надежду на решение мировых финансовых проблем.

***

"Было ли это спасение оправдано тем, что оно предотвращало системный коллапс финансовых рынков, — спросил сенатор Кристофер Додд, демократ от штата Коннектикут и председатель комитета, — или 30 млрд долларов налогоплательщиков стали, как считают некоторые, выкупом для фирмы с Уолл-стрит, в то время как простые смертные борются, чтобы выплачивать свои ипотечные кредиты?"

Обстрел начался почти сразу. Члены комитета резко критиковали надзор регулятора за финансовыми компаниями. И, что важнее, они боялись, что финансирование поглощения Bear Stearns создало опасный прецедент и будет поощрять делать рискованные ставки другие фирмы, уверенные в том, что убыток покроют за счет налогоплательщиков.

Бернанке поспешил разъяснить позицию правительства: "Мы имели в виду защиту американской финансовой системы и американской экономики. Я считаю, что, если бы американцы понимал, что мы пытались защитить экономику, а не кого-то на Уолл-стрит, они бы лучше поняли, почему мы предприняли те действия, которые предприняли".

Потом был задан вопрос, к которому Стил готовился: не секретарь ли казначейства определил цену в два доллара за акцию?

— Ну, сэр, секретарь и другие сотрудники казначейства активно обсуждали проблему в течение этих девяносто шести часов, как вы говорите, — ответил он. — Было много дискуссий. Кроме того, в любой комбинации такого типа есть несколько условий. Думаю, мнение казначейства было двояким.

Вот мысль, которую высказал председатель Бернанке: передача фирмы в надежные руки будет конструктивна для рынка в целом. Кроме того, были привлечены федеральные средства и деньги правительства, это необходимо учитывать. И Полсон предложил свою точку зрения. Звучало мнение, что цена не должна быть очень высокой или должна находиться в нижней части диапазона, учитывая участие государства. Что касается частностей, фактическая цена была договорной — сделка была заключена между Федеральным резервным банком Нью-Йорка и еще двумя сторонами.

В основном Федрезерв, казначейство и Комиссия по ценным бумагам на слушаниях банковского комитета защищались самостоятельно, но в значительной степени защищая выкуп Bear как исключительный акт отчаяния, а не как пример зарождающейся новой политики. В сложившихся условиях такое поведение было разумной реакцией на проблемы очень крупного банка, чей крах подорвал бы всю финансовую систему.

Эти обстоятельства, сказал Гайтнер комитету, немногим отличались от 1907 года или Великой депрессии, после чего еще раз подчеркнул прямую связь между паникой на Уолл-стрит и экономическим здоровьем страны: "В отсутствие сильной политической реакции последствиями будут падение доходов работающих семей, рост затрат по займам на жилье и образование, расходы на повседневную жизнь, пенсионные накопления потеряют в цене и вырастет безработица".

Поэтому они сделали то, что должны были, на благо всей страны, если не мира, сказал Стил. И благодаря их усилиям, заявил он с уверенностью, трещина в дамбе была заделана.

***

Джейми Даймон искал метафору.

Когда он сидел в зале заседаний, через коридор от офиса сенатора Чарльза Шумера, и смотрел утренние слушания на C-SPAN, он продумывал стратегию поведения с главой своего пиар-отдела и проверенным доверенным лицом Джозефом Евангелисти. Как лучше всего объяснить низкую цену, которую он заплатил Bear, чтобы это не выглядело так, будто он получил подарок за счет налогоплательщиков?

— Средний гражданин должен понять, что мы взяли на себя огромный риск, — инструктировал его Евангелисти, когда они рассматривали различные подходы. — Мы должны объяснить это простым английским языком.

В отличие от Стила в своем офисе на Парк-авеню Даймон не занимался ролевыми играми вроде "расстрельного комитета". Вместо этого он решил провести последние минуты в конференц-зале, который "одолжил" ему сотрудник Сената, чтобы Даймону не пришлось ждать в коридоре.

Даймон придумал простую, ясную линию, которая, как ему казалось, лаконично объясняла приобретение Bear Stearns: "Покупка дома — не то же самое, что покупка горящего дома". Этого должно хватить, все поймут.

Он хотел выразить простую мысль: если чиновники Федрезерва и казначейства, возможно, и привлекли пристальное внимание к своим действиям, то он не сделал ничего необычного. Он был обязан защищать интересы не всех налогоплательщиков США, но только тех из них, кто являлся его акционером. Во всяком случае, он был немного обеспокоен тем, что дело Bear создало для них больше проблем, чем оно того стоило.

Несмотря на его публичное смирение, Даймон хорошо понимал, каким переворотом для него стало дело Bear. По крайней мере финансовые СМИ рассматривали приобретение Bear как крайне выгодную сделку. Они всегда писали о нем чуть больше, чем должно, и представляли его как знаменитого крохобора — руководителя, который бы отменил подписку офиса на газеты для сокращения расходов, — а не настоящим финансовым провидцем. Сейчас, когда JP Morgan неожиданно стала самой значимой компанией в банковском бизнесе, Даймона начали рассматривать как реинкарнацию Джона Пирпонта Моргана, финансиста XIX века, который помог погасить кризис 1907 года.

Даймон, писала New York Times, "неожиданно стал наиболее обсуждаемым и, возможно, обладающим самой большой властью банкиром в современном мире". Для Wall Street Journal он "быстро становится банкиром последней инстанции на Уолл-стрит". A Barron's предпочли воскликнуть: "Да здравствует Джейми Даймон!"

С той лестью, что на него изливалась, перспектива выступить на сегодняшнем слушании почти заставляла Даймона чувствовать головокружение. В то время как большинство руководителей боялись предстать перед Конгрессом — Алан Д. Шварц из Bear Stearns потратил дни, разбирая с мощным адвокатом Робертом С. Беннеттом в Вашингтоне свои показания, — Даймон считал первый шанс дать показания знаком признания.

В ночь перед слушаниями он позвонил родителям, чтобы убедиться, что они увидят его по телевизору.

***

Успех Джейми Даймона не стал сюрпризом, так как Джейми все-таки был банкиром в третьем поколении. Его дед иммигрировал в Нью-Йорк из Смирны, Греция, сменил фамилию с Пападиметриу на Даймон и стал брокером — не слишком почетная профессия в то время. Отец Джейми Теодор — со своей будущей женой Темис они встретились за игрой в бутылочку, когда обоим было по 12 лет, — тоже был брокером, причем очень успешным. Теодор преуспел настолько, что смог переехать с семьей из Квинса в квартиру на Парк-авеню, где вырастил Джейми и его братьев Питера и Теда. Однажды, когда Джейми было девять, его отец спросил сыновей, чем они хотели бы заняться, когда вырастут. Старший, Питер, сказал, что хотел бы стать врачом. Тед, близнец Джейми, ответил, что не знает. А Джейми уверенно заявил: "Хочу быть богатым".

После окончания школы Браунинга на манхэттенском Ист-Сайде Джейми изучал психологию и экономику в университете Тафта; позже, в Гарвардской школе бизнеса, он заработал репутацию надменного и умного человека. Всего через несколько недель первого осеннего семестра на вступительной лекции профессор разбирал исследование по управлению цепочками поставок на примере кооператива по продаже клюквы. В середине выступления Даймон встал и прервал его: "Я думаю, вы не правы!" Профессор опешил, а Даймон вышел вперед и написал решение проблемы питания на доске. Даймон был прав, смущенно признал профессор.

Проработав лето в Goldman Sachs, Даймон попросил карьерного совета у дородного, жующего сигары специалиста по заключению сделок Сэнди Вейла. Семья Джейми стала близка Вейлам в середине 1970-х после покупки брокерской фирмы Сэнди Shearson Хэммилл, где отец Даймона был главным брокером. Обучаясь в университете Тафта, Даймон даже написал доклад о поглощении Hayden Stone Shearson, который его мать продемонстрировала Вейлу. Вейл был впечатлен.

— Могу я показать доклад людям из Hayden? — спросил Вейл Даймона.

— Конечно, — ответил Даймон. — А можно я поработаю у вас летом? — Вейл был счастлив оказать услугу.

После окончания Гарвардской школы бизнеса Даймон получил предложения от Goldman Sachs, Morgan Stanley и Lehman Brothers. Вейл пригласил Даймона в свою квартиру в верхней части Ист-Сайда и тоже сделал предложение: пост собственного помощника в American Express, где Вейл тогда занимал должность топ-менеджера после того, как продал Shearson почти за 1 млрд долларов. "Я не буду платить вам много, — сказал Вейл 25-летнему Даймону, — но вы многому научитесь, и мы повеселимся". Даймон купился.

Работа Вейла и Даймона в одной компании оказалась непродолжительной. Хотя Вейл когда-то хвастался, что "евреи планируют захват American Express", он по-прежнему оказался подавлен иерархией WASP2 не имея возможности заключать сделки от своего имени. Все чаще встречая сопротивление коллег и совета директоров, он ушел с поста президента American Express в 1985 году. Даймона, чьи таланты были замечены генеральным директором Джеймсом Робинсоном, попросили остаться. Даймон находился на той стадии, когда многие в его положении, возможно, предпочли бы безопасность: его жена только что родила их первенца. Но он решил остаться с Вейлом, несмотря на то что тот пока не выбрал следующий проект и занимал небольшой офис. Шли месяцы. Наблюдая, как Вейл отсыпается на диване в офисе после обедов с мартини, Даймон стал задаваться вопросом, не сделал ли он неверную ставку. Казалось, Вейл никак не мог стартовать, и Даймон задумался, не выдохся ли его наставник.

Но, когда почти сразу после неудавшегося поглощения Вейлом Bank of America с ним и Даймоном связались два руководителя Commercial Credit, субстандартного ипотечного кредитора из Балтимора, относительно покупки их материнской компании, Вейл вложил в дело 6 млн долларов собственных средств (Даймон инвестировал 425 тыс.), и компания была передана с Вейлом в качестве руководителя. Даймон назначил себя операционным директором и начал истово сокращать расходы. Подтянутый и финансово оздоровленный Commercial Credit превратился в краеугольный камень новой финансовой империи, которую построили Вейл и Даймон спустя более чем сто поглощений (или приобретений). В 1988 году с приобретением Рrіmеrіса, материнской компании брокерской фирмы Smith Barney, за 1,65 млрд долларов пара получила обратный билет на Уолл-стрит. А в 1993-м последовала покупка Shearson у American Express за 1,2 млрд долларов.

Репутация Даймона росла вместе с репутацией Вейла. Они были командой: Вейл — стратег и переговорщик, Даймон, младше его более чем на двадцать лет, — ходячий калькулятор и ас операционной деятельности. Их отношения вышли за рамки "наставник — ученик" на какой-то другой уровень, больше напоминающий отношения долгие годы находящейся в неспокойном браке пары. В кабинетах Рrіmеrіса в центре Манхэттена председатель и главный финансовый директор яростно спорили, их голоса были слышны в коридорах. В ходе встреч Даймон закатывал глаза всякий раз, когда думал, что Сэнди сморозил глупость.

— Ты чертов придурок! — орал Вейл.

— Нет, это ты чертов придурок! — кричал в ответ Даймон.

К 1996 году, после сделки на 4 млрд долларов, отданных за Travelers, компании нужен был человек, который бы управлял операциями с объединенными активами. Вейл настойчиво давил на Даймона, чтобы продвинуть свою дочь Джессику Библиович, 37-летнюю управляющую фондами взаимных инвестиций Smith Barney. Даймон и Библиович знали друг друга еще подростками, но она не считалась управляющим высокого полета, и у него были сомнения в том, чтобы доверить ей столь ответственную работу. Топ-менеджер отвел Даймона в сторону. "Повысь ее, — велел он. — Иначе ты погубишь себя". Но это не убедило Даймона, и он заявил Вейлу и остальным, что она не готова, а в очереди стоят более опытные руководители.

На следующий год Библиович объявила, что покидает компанию. Она не винила Даймона за его решение, а старалась подчеркнуть положительные аспекты ее отставки, говоря отцу: "Теперь мы снова можем быть папой и дочкой". Но Вейл был в ярости, их отношения с Даймоном уже никогда не восстановились, теперь в них была напряженность, которая росла по мере стремительного расширения компании. В 1997 году Travelers приобрела Salomon, и Вейл сделал британца Деррика Могана, который помог Salomon Brothers пережить скандал с казначейскими векселями, исполнительным содиректором Salomon Smith Barney наряду с Даймоном. Разделение власти было логично, но вызывало недовольство Даймона.

Ситуация обострилась после 83-миллиардного слияния с Citicorp — сделки, которая переписала правила финансовой системы США, поскольку последние барьеры между коммерческими и инвестиционными банками периода Великой депрессии, введенные законом Гласса — Стиголла в 1933 году, были стерты законопроектом, внесенным республиканским сенатором Филом Граммом от штата Техас и республиканским конгрессменом Джимом Личем от штата Айова. Даймон неустанно работал, чтобы довести сделку до конца, но, когда пришло время разделить восемнадцать мест в совете объединенной компании между Travelers и Citicorp, он не обнаружил себя в списке. Он был назначен президентом компании, но ему напрямую отчитывался только один человек — финансовый директор Хайди Миллер.

Ситуация стала невыносимой через несколько дней после того, как новая Citigroup сообщила разочаровывающие результаты третьего квартала — результат летних потрясений, когда Россия объявила дефолт, а хедж-фонд Long-Term Capital Management почти рухнул. На выходные запланировали четырехдневную конференцию руководителей на курорте Гринбрир в Западной Вирджинии, кульминацией которой стали ужин и танцы. Около полуночи несколько пар все еще танцевали. Стив Блэк, один из ближайших союзников Даймона в Smith Barney, пригласил на танец жену Могана — этот жест был задуман как что-то вроде поднесения оливковой ветви, учитывая вражду фракций в компании. Но Дерик Моган не ответил взаимностью, оставив жену Блэка стоять в одиночестве на танцплощадке. Взбешенный Блэк подошел к Могану.

— Достаточно того, как вы обращаетесь со мной, — заорал он.
— Но я не позволю так обращаться с моей женой! — он с трудом сдерживался, чтобы не ударить Могана. — Где стоишь, там и ляжешь!

Даймон попытался вмешаться, догнав Могана, когда тот собирался покинуть зал: "Я хочу задать вам простой вопрос. Вы либо хотели оскорбить жену Блэка, либо нет. Так как?"

Моган ничего не ответил и отвернулся, чтобы уйти. Возмущенный, Даймон схватил его и развернул к себе, оторвав пуговицу на его пиджаке.

— Никогда не смейте поворачиваться ко мне спиной, когда я говорю! — крикнул он.

Когда Вейл узнал об инциденте, он счел его неуместным. Через неделю он и его содиректор Джон Рид вызвали Даймона в корпоративный комплекс в Армонке, Нью-Йорк, и попросили уйти в отставку.

Это оказалось худшим и одновременно лучшим, что могло случиться с Даймоном. Как и Вейл после ухода из American Express, он не торопился с поиском новой работы, отказавшись от ряда предложений, в том числе, как сообщалось, от розничного интернет-магазина Amazon. Даймон мало что понимал за пределами банковского дела и ждал на своем поле, пока наконец не принял высший пост в Bank One — банке второго эшелона, чикагском "винегрете" из различных бизнесов. Это была искомая стартовая площадка, и он принялся за рационализацию деятельности банка и исправ-ление баланса, пока в 2004 году не смог совершить сделку с JP Morgan, поставившую его в очередь на звание преемника Уильяма Гаррисона в качестве генерального директора.

Когда-то самая высокомерная компания Уолл-стрит, JP Morgan превращалась в середняка по мере того, как возвышались ее конкуренты. Даймон привел свою команду "урезателей расходов" и экспертов по интеграции и начал работу. Зарплаты менеджеров банка были сокращены. Тренажерные залы закрыты. Телефонные линии в ванных комнатах ликвидированы. Отменены ежедневные свежие цветы. Руководители напрягались, когда Даймон вытаскивал из нагрудного кармана рукописный листок бумаги, который служил его ежедневником. На одной стороне были перечислены проблемы, которые ему нужно было решить в этот день, на другой — то, что он называл "люди, которые мне должны".

К 2008 году JP Morgan Chase стал тем, чем не был Citigroup, — банком, который помогал строить Даймон. JP Morgan использовал масштаб в свою пользу, отказываясь от лишних операций и осуществляя перекрестные продажи закладных на расчетные счета клиентов и наоборот. Даймон, параноик по природе, понимал тонкости практически каждого аспекта банковского дела (в отличие от многих других генеральных директоров), а также снижал риск. Прибыль буквально выдавливалась из каждой части компании. А когда начал распространяться кредитный кризис, Даймон показал себя гораздо более разумным, чем его конкуренты. Банк использовал меньший финансовый рычаг для повышения прибыли и не участвовал в играх с забалансовыми счетами. И в то время, как другие банки начали серьезно спотыкаться после схлопывания рынка низкокачественных ипотечных кредитов, JР Morgan остался сильным и устойчивым. Действительно, за месяц до того, как разразилась паника по поводу Bear Stearns, Даймон хвастался "крепким балансом" своей фирмы на конференции инвесторов. "Крепость бухгалтерского баланса означает (sic!) ликвидность и то, что мы действительно можем проверить его на прочность, — сказал он. — Это ставит нас в очень хорошее положение на будущее. Я не знаю, появятся ли у нас другие возможности. По моему опыту, именно такие обстоятельства, как сегодня, дают шанс, но они не обязательно предоставят его прямо сейчас".

Шанс представился раньше, чем он ожидал.

***

В четверг 13 марта Даймон, его жена и три их дочери отмечали его 52-й день рождения за ужином в греческом ресторане Аvrа на 48-й Ист-стрит. Сотовый телефон Даймона, которым он пользовался только для разговоров с семьей и чрезвычайных ситуаций в компании, зазвонил в начале ужина, около 18:00. Раздраженный Даймон снял трубку.

— Джейми, у нас серьезная проблема, — сказал Гэри Парр, банкир Lazard, представлявшего Bear Stearns. — Вы можете поговорить с Аланом?

Взволнованный Даймон вышел на улицу. Слухи о Bear ходили в течение нескольких недель, но звонок означал, что положение было более серьезным, чем он полагал. Через несколько минут перезвонил Алан Шварц, исполнительный директор Bear Stearns, и сказал, что его фирма осталась без наличных и нуждается в помощи.

— Сколько? — испуганно спросил Даймон, пытаясь сохранять спокойствие.

— Может быть, до 30 млрд.

Даймон присвистнул — это было много, слишком много. Он ответил, что постарается помочь, и сразу позвонил Гайтнеру. JP Morgan не в состоянии найти столько наличных так быстро, сказал Даймон Гайтнеру, но компания готова стать частью решения проблемы.

На следующий день Федрезерв направил кредит через JP Morgan в Bear Stearns, который решил проблему с ликвидностью, и дал фирме двадцать восемь дней для того, чтобы подготовить продажу. При этом ни Федрезерв, ни казначейство не хотели, чтобы ситуация оставалась нерешенной так долго, и в выходные они призвали Даймона поглотить Bear. После того как команда из трех сотен человек JР Morgan переместилась в офис Bear, они донесли свои выводы до Даймона и его руководства.

К утру воскресенья Даймон уже знал достаточно. Он сказал Гайтнеру, что JР Morgan собирается выйти из сделки: проблемы с балансом Bear были слишком глубоки и практически непредсказуемы. Но Гайтнер не принял его уход и надавил на него, чтобы услышать его условия, которые сделали бы сделку приемлемой. Наконец они пришли к соглашению о 30 млрд долларов кредита под залог сомнительного Bear, оставив JP Morgan ответственность за первый 1 млрд долларов убытков.

***

Неудивительно, что эти окончательные переговоры вызвали повышенный интерес банковского комитета Сената. Не слишком ли жесткие условия правительству за счет налогоплательщика выдвинула JР Morgan, понимая, какими рычагами располагает?

Речь Даймона, выглядевшего почти царственно с его серебряными волосами и безукоризненно отглаженными белыми манжетами, едва выглядывающими из рукавов пиджака, звучала ни извинительно, ни оборонительно, когда он описывал события, приведшие к сделке с Bear. "Это не было переговорной позицией, — спокойно заявил он. — Это была сущая правда". Из доклада Даймона становилось ясно, что они с Гайтнером — хорошие парни, которые спасли ситуацию, когда шансов почти не было. "Я могу с уверенностью сказать, — заявил он членам комитета, — что, если частные и государственные стороны, выступавшие сегодня перед вами, не сотрудничали бы замечательным образом для предотвращения падения Bear Stearns, у нас у всех сейчас были бы гораздо более серьезные проблемы".

В конце концов в тот день на слушаниях не случилось ни увольнений, ни ставших легендарными реплик, ничего героического. Но этот день представил американской публике персонажей, которых она отлично узнает в течение следующих шести месяцев, а также дал редкую возможность соприкоснуться с узким кругом игроков, возглавляющих мир высоких финансов, каким бы шатким он ни был. Сенаторы были далеки от того, чтобы составить собственное мнение о сделке с Bear, насколько она на самом деле необходима и действительно ли это решило проблему или просто перенесло расплату?

Из всех членов банковского комитета Баннинг с его уклоном в свободный рынок был наиболее критически настроен и, пожалуй, оказался самым проницательным. "Я очень обеспокоен провалом Bear Stearns, — сказал он, — и мне не нравится идея Федрезерва быть вовлеченным в спасение этой компании... Это социализм, по крайней мере меня так учили. И что произойдет, если Merrill, Lehman или кто-то вроде них будет следующим?"




1 Комитет по открытым рынкам, заседающий каждые шесть недель.
2 WASP — белые англосаксонские протестанты. Распространенное клише, которое появилось в середине XX века. До массовой иммиграции соответствовало понятию "стопроцентный американец". Чаще всего к WASP относят потомков первой волны иммиграции XVII-XVIII веков.
загрузка...
Другие книги по данной тематике

Николас Хаггер.
Синдикат. История создания тайного мирового правительства и методы его воздействия на всемирную политику и экономику

Борис Башилов.
Масоны и заговор декабристов

Энтони Саттон.
Уолл-стрит и большевистская революция

Александр Фурсенко.
Династия Рокфеллеров
e-mail: historylib@yandex.ru