Глава 50. Описание Аравии. Характер и определение арабов. Возвышение Магомета. Его наставления. Его бегство из Мекки в Медину. Объявление им войны против неверных. Смерть Магомета. Его характер, частная жизнь, влияние

   После того как я в течение почти шестисот лет следовал за быстро сменявшими друг друга цезарями Константинополя и Германии, теперь возвращаюсь назад, в царствование Ираклия и на восточную границу греческой монархии. В то время, когда империя была истощена до предела войной против Персии, а христианская церковь была расколота и приведена в смятение сектами несториан и монофизитов, Магомет, держа меч в одной руке и Коран в другой, воздвиг свой трон на обломках греческой монархии. Гений арабского пророка, нравы его народа и сущность его религии оказали влияние на упадок и разрушение Восточной империи, и потому мы с интересом останавливаем пристальный взгляд на одном из самых памятных в истории человечества переворотов, который глубоко врезал новые черты в облик народов всего мира^[185].

   Аравийский полуостров занимает свободное пространство между Персией, Сирией, Египтом и Эфиопией; по форме его можно считать огромным неправильным треугольником. Расстояние от самой северной точки – Белеса на Евфрате до противоположного конца – Бабэль-Мандебского пролива и родины ладана – тысяча пятьсот миль. Примерно половине этой длины равна ширина треугольника в его середине: это расстояние от Бассоры до Суэца, от Персидского залива до Красного моря. Боковые стороны треугольника постепенно отходят одна от другой, и его основание – южная сторона, обращенная к Индийскому океану, – имеет в длину тысячу миль. Весь полуостров по площади в четыре раза больше Германии или Франции, но основную его часть по праву клеймят названия «каменистая» и «песчаная». Даже дикие земли Татарии природа засадила высокими деревьями и пышными травами, и одинокий путешественник находит утешение в присутствии рядом растительной жизни. Но мрачные просторы Аравии – это безграничная ровная поверхность песка, которую местами пересекают голые острые скалы; эту пустыню, где нет ни тени, ни укрытия, опаляют мощные прямые лучи жаркого солнца. Ветры, в особенности юго-западные, вместо освежающей прохлады разносят вредные и даже смертоносные испарения. Песчаные холмики, которые они то создают, то развеивают, люди сравнивают с волнами океана; караваны и целые армии погибали, засыпанные песком во время бурь. Блага, которые дает обычная вода, здесь – желанная цель, которую оспаривают друг у друга соперники; дерева так мало, что необходимо особое умение, чтобы сохранять и распространять огонь. В Аравии нет судоходных рек, которые делают почву плодородной и позволяют доставлять в соседние края произведенные этой почвой плоды. Потоки, которые падают с гор, впитывает вечно жаждущая земля; редко встречающиеся растения выносливых пород – тамаринд или акация, которые пускают корни в трещинах скал, питаются ночной росой; то малое количество воды, которое дают скудные дожди, собирают в цистернах и акведуках; колодцы и источники, скрытые в пустыне – ее сокровище, но паломник, идущий в Мекку, и после долгого пути без воды под знойным солнцем чувствует отвращение к вкусу вод, которые текли по сере или соли. Так выглядит климат Аравии в общем виде и без прикрас. Знакомство с этим злом на собственном опыте учит выше ценить любое местное или частичное благо. Тенистой рощи, зеленого пастбища, ручья со свежей водой достаточно, чтобы привлечь колонию оседлых арабов на то счастливое место, которое может дать им и их скоту еду и освежающую прохладу и поощряет их трудолюбие при возделывании пальм и винограда. Возвышенности вдоль берега Индийского океана отличаются большим обилием дерева и воды, воздух менее горяч, вкус плодов нежнее, а животные и люди многочисленнее. Плодородие земли побуждает крестьян возделывать ее и позволяет ей вознаградить их за труды, а два особых дара судьбы – ладан и кофе – в различные эпохи привлекали в эти места купцов со всего мира. По сравнению с остальными землями полуострова этот уединенный край действительно заслуживает название «счастливый», и роскошные краски, которыми его рисуют наше воображение и вымыслы сочинителей, были подсказаны контрастом и защищены расстоянием. Именно для этого земного рая природа приберегла свои самые изысканные дары и свое самое утонченное мастерство. Местным жителям были приписаны два блага, несовместимые одно с другим, – роскошь и невинность, его почва насыщена золотом и драгоценными камнями, земля и море научены издавать запах благовоний. Это деление на песчаную, каменистую и «счастливую», столь привычное для греков и латинян, самим арабам незнакомо, и выглядит в достаточной мере странным и необычным то, что страна, жители и язык которой никогда не менялись, сохранила очень мало следов своей древней географии. Напротив земель Персидского царства лежат приморские округа Бахрейн и Оман. Королевство Йемен занимает территорию – или по меньшей мере часть территории – счастливой Аравии, обширным землям внутри полуострова было дано имя Неджд, а рождение Магомета прославило землю Хиджаз на побережье Красного моря.

   Численность населения определяется количеством средств, необходимых для его существования, и на этом обширном полуострове обитает меньше людей, чем может их жить в небольшой плодородной провинции с развитыми ремеслами. Ихтиофаги, что значит рыбоеды, продолжали бродить вдоль берегов Персидского залива, океана и даже Красного моря в поисках своей постоянно меняющей место пищи. В этом жалком диком состоянии, которое с трудом можно назвать словом «общество», звероподобный человек, не имеющий ни искусств, ни законов, почти лишенный чувств и речи, мало чем отличается от прочих живых существ. Поколения и эпохи могут сменять друг друга в молчании и забвении, и беспомощные дикари не могли увеличить численность своего народа из-за того, что их нужды и занятия позволяли им жить лишь на узкой полосе земли вдоль морских берегов. Но в начале античной эпохи огромное множество арабов выбрались из этой нищеты, а поскольку голая пустыня не могла прокормить народ охотников, они перешли сразу на более высокую ступень развития – к более надежной и изобильной пастушеской жизни. Эта жизнь одинакова у всех племен, которые бродят по пустыне, и в портрете современных бедуинов можно увидеть черты их предков, которые во времена Моисея или Магомета жили в подобных же палатках, водили своих лошадей, овец и верблюдов к тем же родникам и на те же пастбища. Наша власть над полезными животными уменьшает наши труды и увеличивает наше богатство, и арабские пастухи приобрели абсолютную власть над верным другом и полезным рабом. По мнению натуралистов, Аравия – подлинная древнейшая родина лошади, и климат этой страны создает самые лучшие условия для существования хотя и не самой крупной, но самой умной и быстрой породы этих благородных животных. Достоинства берберийской, испанской и английской пород – результат примеси арабской крови. Бедуины окружают заботой и суеверным почитанием свою чистейшую породу и свято хранят память о ее прошлом. Самцов они продают за высокую цену, но самок редко отдают в чужие руки; рождение благородного жеребенка у их племен считается причиной для радости, и они поздравляют друг друга по этому поводу. Этих лошадей выращивают в шатрах вместе с детьми арабов. Близость к людям и нежная забота учат жеребят послушанию и любви к человеку. Они привыкли только к шагу и галопу, их чувства не притупляет слишком частое применение шпор и хлыста; люди берегут их силы для бегства или для погони за врагом, но раньше, чем лошадь успевает почувствовать прикосновение руки или стремени, она уже срывается с места и мчится со скоростью ветра; если же ее друг падает с ее спины при быстром беге, она мгновенно останавливается и ждет, пока он снова сядет в седло. Верблюд в песках Африки и Аравии – священный и драгоценный дар. Это сильное и терпеливое вьючное животное может несколько дней провести в пути без еды и питья; запас воды хранится, как в мешке, в большом горбу, пятом желудке этого животного, чье тело отмечено знаками рабства. Верблюды более крупной породы способны нести на себе груз весом в тысячу фунтов, а более легкие и подвижные дромадеры обгоняют самого быстрого скакуна. Почти все в верблюде – и живом, и мертвом – находит применение у человека: верблюдицы дают много питательного молока, мясо молодых верблюдов нежное и напоминает по вкусу телятину, из мочи добывают ценную соль, навоз служит топливом, когда других видов топлива не хватает, а из длинной шерсти, которая каждый год выпадает и снова отрастает, изготавливают грубую ткань – материал для одежды, мебели и шатров бедуинов. В пору дождей верблюды кормятся редко встречающейся и недостаточной для пропитания травой пустыни; во время летней жары и зимней нужды они перекочевывают к побережью моря, к холмам Йемена или на земли возле Евфрата, и часто доставляют себе опасное удовольствие побывать на берегах Нила или в поселках Сирии и Палестины. Жизнь араба-кочевника опасна и полна бедствий, и хотя иногда он может путем грабежа или обмена приобрести изделия ремесел и промышленности, частный гражданин в Европе обладает более надежной и приятной роскошью, чем самый гордый эмир, который на войне ведет за собой десять тысяч всадников.

   Все же можно заметить одно важнейшее отличие арабских племен от скифских орд: многие из этих племен живут в городах и занимаются торговлей и сельским хозяйством. Часть своего времени и своей изобретательности эти горожане все же посвящают разведению скота; и в мирное, и в военное время они находятся рядом со своими родичами из пустыни, и благодаря полезному общению с ними бедуины удовлетворяли некоторые из своих нужд и знакомились с какими-то элементами искусств и знаний. Среди сорока двух городов Аравии, которые перечисляет Абульфеда, самые древние и многолюдные были расположены в счастливом Йемене. Башни Саны и чудесный резервуар Мераб были построены королями хомеритов, но их светское великолепие затмевали своей пророческой славой Медина и Мекка, расположенные возле Красного моря на расстоянии двухсот семидесяти миль одна от другой. Второй из этих святых городов был известен грекам под именем Макораба; окончание этого слова означало большую величину, но и в пору своего наивысшего процветания Мекка по размеру и количеству населения была не больше Марселя. Ее основатели по какой-то скрытой от нас причине, возможно, из-за суеверия, выбрали для нее самое неблагоприятное место. Они построили свои дома из глины и камня на равнине длиной две мили и шириной одна миля, у подножия трех голых гор. Почва там каменистая, вода даже в священном колодце Земзем горькая или солоноватая, а виноград привозят из садов Тайефа, до которых больше семидесяти миль. Курейшиты – племя, правившее в Мекке, – выделялись среди арабских племен славой и мужеством, но их неблагодарная земля не отвечала урожаями на сельские труды; зато место, где они жили, было благоприятно для торговых дел. Через морской порт Джидда, находившийся от Мекки всего в сорока милях, ее жители без труда поддерживали сообщение с Абиссинией, и это христианское королевство предоставило первое убежище ученикам Магомета. Сокровища Африки доставлялись через полуостров в город Джерра, или Катиф, в Бахрейне; говорят, что этот город был построен изгнанниками-халдеями из каменной соли; оттуда соль вместе с местным жемчугом из Персидского залива переправлялась на плотах к устью Евфрата. Мекка расположена почти на одинаковом расстоянии – месяц пути – между Йеменом справа и Сирией слева. Йемен был зимним, а Сирия – летним местом стоянки караванов, а их своевременное прибытие избавляло города Индии от утомительного и беспокойного плавания по Красному морю. На рынках Саны и Мераба или в гаванях Омана и Адена курейшиты нагружали своих верблюдов драгоценными благовониями, а на ярмарках Басры и Дамаска покупали зерно и ткани; этот прибыльный обмен товаров приносил изобилие и богатство на улицы Мекки, и самые благородные из ее сыновей соединяли с занятием торговца любовь к оружию.

Характер и определение арабов

   И уроженцы Аравии, и чужеземцы восхваляли арабов как народ, который никогда не зависел от других, а ораторы своим искусством полемики превратили это единственное в своем роде прошлое в чудо и благоприятное предзнаменование для потомства Исмаила. Несколько исключений, которые нельзя ни скрыть, ни обойти молчанием, делают такие рассуждения в одинаковой степени неосторожными и излишними. Королевство Йемен было в подчинении сначала у абиссинцев, затем у персов, потом у султанов Египта и, наконец, у турок; священные города Мекка и Медина несколько раз покорялись власти скифского тирана, а римская провинция Аравия охватывала ту самую пустыню, где Исмаил и его сыновья должны были разбивать свои шатры перед лицом своих братьев. И все же эти исключения носят временный или местный характер, а основная часть нации избежала ярма сильнейших монархий. Ни Сезострис, ни Кир, ни Помпей, ни Траян не смогли полностью завоевать Аравию. Нынешние государи Турции могут приказывать ей, но их власть призрачна, и они, гордые, вынуждены искать дружбы у народа, который опасно раздражать и на который бесполезно нападать. Причины арабской свободы становятся очевидны при взгляде на характер арабов и на их страну. За много столетий до Магомета соседи арабов чувствовали на себе их бесстрашие и мужество в виде тяжелых ударов во время наступательных и оборонительных боев. Привычки и дисциплина пастушеской жизни постепенно и незаметно развивают в пастухе добродетели солдата: терпение и способность к напряженной деятельности. Забота о верблюдах и овцах поручена женщинам племени, а воинственные юноши постоянно находятся на коне и под знаменем эмира обучаются владеть луком, дротиком и саблей-скимитаром. Память о долгой независимости – самый надежный залог того, что эта независимость будет вечной, и каждое новое поколение горячо желает доказать свое происхождение от славных предков и сохранить их наследие. Они временно прекращают междоусобную вражду при появлении общего врага, и во время их последней войны против турок караван из Мекки был атакован и разграблен восьмидесятитысячным войском союза арабских племен. Когда они идут в бой, впереди у них – надежда на победу, позади – уверенность в отступлении. Их лошади и верблюды, которые за восемь или десять дней проходят четыреста или пятьсот миль, исчезают при появлении захватчика; тайные родники пустыни не даются ему в руки, когда он их ищет; в итоге его победоносные войска гибнут от жажды, голода и усталости, преследуя невидимого врага, который смеется над их стараниями и отдыхает в безопасности в самом сердце своей безлюдной обжигающей как огонь земли. Оружие и пустыни бедуинов не только охраняют их собственную безопасность, но и ограждают счастливую Аравию, обитатели которой, живущие далеко от войны, изнежились, наслаждаясь благами своей земли и климата. Легионы Рима словно таяли на этой земле, истребляемые болезнью и усталостью, и только с помощью флота он смог довести до успешного конца покорение Йемена. Когда Магомет поднял свое святое знамя, эта земля была провинцией Персидской империи, однако семь князей племени хомеритов продолжали править в горах, и наместник Хосроя чувствовал соблазн забыть о своей далекой родине и своем несчастливом господине. Историки времен Юстиниана описывают тогдашнее положение независимых арабов, которых выгода или привязанности развели по разные стороны в долгом споре стран Востока. Племя гассан имело разрешение разбивать свои шатры на землях Сирии; князья племени хира получили позволение создать город на расстоянии примерно сорок миль к югу от развалин Вавилона. На военной службе они действовали в боях быстро и мужественно, но их дружба продавалась, их обещания были ненадежны, в выборе врагов они проявляли своенравие. Этих варваров-разбойников было легче поднять на войну, чем разоружить, а во время войны, близко узнавая римлян и персов, они научались видеть и презирать прикрытую блеском слабость и Персии, и Рима. Греки называли все арабские племена от Мекки до Евфрата общим именем сарацины – словом, которое каждого христианина учили произносить с ужасом и отвращением.

   Рабы своего собственного тирана могут предаваться пустым восторгам по поводу независимости своего народа, но араб свободен лично и до некоторой степени наслаждается благами общественной жизни, не теряя прав, предоставленных ему природой. В каждом племени суеверие, благодарность или удача возвысили какую-то одну семью над равными ей. Титулы «шейх» и «эмир» всегда передаются по наследству внутри этого избранного рода, но порядок наследования определен нечетко и нетвердо, поэтому самого достойного или самого старшего годами из этих знатных родственников предпочитают остальным и дают ему простое, но важное поручение – своим советом улаживать споры и своим примером вести соплеменников за собой, когда необходимо проявить мужество. Даже женщине, если она наделена здравым смыслом и умом, раньше позволялось управлять земляками Зенобии. Кратковременный союз нескольких племен создает армию, их более долгий союз порождает нацию; верховный предводитель, эмир эмиров, чье знамя развевается над их головой, может заслужить у иноземцев имя короля. Если арабские князья злоупотребляют своей властью, они быстро расплачиваются за это бегством своих подданных, которые привыкли к мягкому отеческому правлению. Души этих подданных свободны, их путь ничто не преграждает, пустыня открыта перед ними, так что племена и семьи держатся вместе по взаимному добровольному соглашению. Более нежные и покорные уроженцы Йемена терпели пышность и величие монарха, но если он не мог выйти из своего дворца, не рискуя жизнью, то на деле страной, должно быть, правили знатные люди и обладатели высоких должностей. Города Мекка и Медина по форме, а вернее, по сути представляли собой республики в сердце Азии. Дед Магомета и потомки этого деда в отношениях с другими странами и во внутренних делах выступали как правители своей страны; но они правили, как Перикл в Афинах или семейство Медичи во Флоренции, лишь благодаря тому, что все считали их мудрыми и честными, их влияние делилось на части вместе с имуществом, и скипетр перешел от дядей пророка к младшей ветви племени курейш. По торжественным случаям они созывали народное собрание, и поскольку заставить людей подчиняться можно либо принуждением, либо убеждением, применение древними арабами ораторского искусства и слава, которой пользовались ораторы, является самым явным доказательством свободы арабского общества. Но их простая свобода была совершенно иной, чем тонкая искусственная механика греческой и римской республик, в которых каждый член общины владел неделимой частицей ее гражданских и политических прав. В более простом обществе арабов народ свободен потому, что каждый его сын считает ниже своего достоинства подчиняться воле господина. Его силу укрепляют суровые добродетели: мужество, терпение и воздержанность.

   Любовь к независимости развивает в нем навыки самообладания, а боязнь бесчестия оберегает его от более низких страхов перед болью, опасностью и смертью. В его поведении заметны серьезность и твердость ума; говорит он медленно, убедительно и коротко; он редко смеется, его единственный жест – поглаживать свою бороду, почтенный символ мужества, а ощущение собственной значительности учит его обращаться к равным себе без легкомыслия, к высшим без робости. Свобода сарацин пережила их завоевания: первые халифы были снисходительны к дерзости и фамильярности речи своих подданных и сами убеждали и поучали верующих с кафедры проповедника. Лишь после того, как столица империи была перенесена на берега Тигра, Аббасиды переняли величавые пышные церемонии у византийского и персидского дворов.

   Изучая народы, мы можем увидеть причины, которые делают их врагами или друзьями, сужают или расширяют кругозор общества, смягчают или предельно ожесточают его нравы. Отделейность арабов от остального человечества приучила их смешивать понятия «чужеземец» и «враг», а бедность их страны заставила их поверить в закон, которому они следуют и до сих пор. Они считают, что при дележе земли между народами богатые и плодородные земли достались другим ветвям человеческого рода и что они, потомки изгнанника Исмаила, имеют право обманом или силой вернуть себе часть наследства, которого их несправедливо лишили. Плиний замечает, что арабские племена в равной степени склонны к воровству и торговле. С караванов, которые идут через пустыню, они берут выкуп или же грабят их; соседи этих племен с далеких дней Иова и Сезостриса являются жертвами их алчности. Если бедуин видит издалека одинокого путника, то бешено мчится к нему на коне и громко кричит: «Снимай одежду, твоей тетке (моей жене) нечего надеть!» Если тот охотно подчинится, бедуин сменит гнев на милость; сопротивление же позволит наезднику напасть, и он должен будет искупить собственной кровью ту кровь, которую прольет якобы при законной самозащите. Разбойника, который действует один или с немногими сообщниками, клеймят именем грабителя, но действия многочисленной банды начинают считаться законной и почетной войной. Нрав народа, который так воюет против всего человечества, становится еще более горячим от той легкости, с которой допускаются грабеж, убийства и месть в его собственной среде. В Европе в наше время право вести войну и заключать мир по закону принадлежит малому, а на деле еще меньшему числу уважаемых могущественных властителей; но каждый араб может безнаказанно направить смертоносное копье на своего земляка и даже заслужить за это уважение. Племена объединяет лишь слабое сходство в языке и нравах, и в каждом сообществе верховный выборный правитель бессилен что-либо сделать. По традиции считается, что во времена невежества, то есть до Магомета, было семьсот битв. Вражду усиливала озлоблявшая противников борьба между партиями, и достаточно было прочесть перед слушателями рассказ в прозе или стихах о давней вражде, чтобы разжечь те же страсти у потомков враждовавших племен. В личной жизни каждый человек или по меньшей мере каждая семья были судьями и мстителями в своих делах. Та болезненная чувствительность в вопросах чести, которая заставляет считать оскорбление большим вредом, чем рану, отравляла своим губительным ядом ссоры арабов: честь их женщин и их бород очень легко оскорбить; нескромный поступок или презрительное слово могут быть искуплены лишь кровью обидчика, и в своей непримиримости они настолько терпеливы, что могут ждать случая для мести месяцами или даже годами. Уплата денег или иное возмещение ущерба для искупления убийства была в обычае у варваров во все времена, но в Аравии родственники убитого имеют право выбирать, принять ли им такое извинение или своими руками осуществить возмездие. Изощренная злоба арабов позволяет даже отказаться от головы убийцы, заменить виновного невинным и покарать вместо преступника лучшего и самого выдающегося человека из виновного рода. Если он погибает от их руки, теперь над ними самими нависает угроза возмездия. Кровавый долг растет за счет начисляемых процентов и увеличения основной суммы. Члены каждой из этих двух семей постоянно озлоблены и подозрительны, и случается, что проходит пятьдесят лет, прежде чем счет оказывается полностью уплачен или месть удовлетворена. Эта кровожадность, не знающая ни жалости, ни прощения, однако же, смягчается правилами чести, которые требуют в каждом частном поединке пристойного равенства противников по возрасту и силе, по численности и вооружению. До эпохи Магомета арабы каждый год в течение двух или, возможно, четырех месяцев отмечали праздник, на время которого по законам религии прекращались и военные действия против «чужеземцев», и вражда в собственной среде, и мечи вкладывались в ножны; но существование этого временного перемирия еще больше подчеркивает, насколько привычны были для них безвластие и война.

   Однако дух грабежа и мести смиряло более мирное влияние торговли и книжной учености. Уединенный Аравийский полуостров был со всех сторон окружен самыми цивилизованными народами Древнего мира; торговец – Друг человечества, и караваны каждый год привозили первые семена знаний и вежливости в города и даже в кочевья пустыни. Какова бы ни была родословная арабов, их язык произошел от того же корня, что древнееврейский, сирийский и халдейский языки. Независимость племен видна в различиях между их диалектами, но каждое из них по праву ставит на второе место после своего собственного чистое и легко понятное наречие Мекки. В Аравии, так же как в Греции, язык совершенствовался быстрее, чем нравы, и в ее наречии можно было найти восемьдесят различных названий для меда, двести для змеи, пятьсот для льва, тысячу для меча уже в те времена, когда этот богатый словарь хранился лишь в памяти неграмотного народа. Надписи на монументах хомеритов написаны устаревшими загадочными символами, но куфические буквы, основа нынешнего арабского алфавита, были изобретены на берегах Евфрата, и этому письму как недавнему изобретению обучал жителей Мекки чужеземец, поселившийся в этом городе после рождения Магомета. Грамматика, метрическое стихосложение и риторика были незнакомы вольному красноречию арабов, но их проницательность была остра, воображение богато, ум силен и рассудителен, и их наиболее искусные сочинения были энергичными и действенными обращениями к умам слушателей. Гений и заслуги начинающего одаренного поэта приветствовали его собственное племя и родственные племена. В его честь устраивали торжественный праздник, и женщины, ударявшие в бубны и одетые роскошно, как на свадьбу, хором пели в присутствии своих сыновей и мужей песню о счастье своего родного племени – о том, что теперь появился защитник, который будет мстить за их права, что глашатай возвысил свой голос, чтобы обессмертить их славу. Дальние или враждебные племена собирались на ежегодную ярмарку, которую отменили в своем фанатизме первые мусульмане, и это собрание всей нации должно было вносить свой вклад в смягчение варварских нравов. За тридцать дней на ярмарке обменивались не только товарами, но и стихами, и образцами красноречия. Певцы благородно соперничали друг с другом, оспаривая награду; записи победившего сочинения хранились в архивах князей и эмиров, и мы можем прочесть на нашем собственном языке те семь стихотворений, которые были написаны золотыми буквами и вывешены в храме Мекки. Арабские поэты были историками и моралистами своего времени, и хотя они сочувствовали предрассудкам своих земляков, также вдохновляли и венчали славой их добродетели. Любимой темой их песен был неразрывный союз великодушия и доблести, и когда они клеймили самой злой сатирой презираемый ими народ, то язвительно упрекали его в том, что его мужчины не умеют давать, а женщины не умеют отказывать. То гостеприимство, которое проявлял Авраам и прославлял Гомер, до сих пор существует в кочевьях арабов. Свирепые бедуины, ужас пустыни, без расспросов и без промедления радушно принимают чужеземца, который осмеливается довериться их чести и войти в их шатер. Отношение хозяина к такому гостю доброе и уважительное; гость разделяет богатство или бедность хозяина, а после необходимого отдыха хозяин отпускает его в дальнейший путь со словами благодарности, с благословениями, а иногда и с подарками. Сердце и кошелек шире раскрываются перед нуждой, если это нужда брата или друга, но были случаи героической щедрости, прославленные обществом, когда она, должно быть, вышла за узкие границы сдержанности и опыта. Однажды возник спор о том, кто из граждан Мекки заслужил награду за великодушие, и один за другим были названы трое, которых спорщики считали наиболее достойными. Абдалла, сын Аббаса, находясь в дальней дороге, садился в седло и уже ступил ногой в стремя, когда услышал голос просителя: «О сын дяди посланника Бога, я путешественник и бедствую!» Абдалла тут же спешился и подарил этому паломнику своего верблюда вместе с богатой сбруей и кошелек с четырьмя тысячами золотых монет, оставив себе только меч – то ли из-за собственных достоинств этого оружия, то ли как подарок почитаемого им родственника. Слуга Кайса сообщил другому просителю, что господин спит, но тут же добавил: «Вот кошелек с семью тысячами золотых (это все, что есть в нашем доме) и вот приказ выдать тебе верблюда и раба». Господин, как только проснулся, похвалил и отпустил на свободу своего верного домоправителя, мягко упрекнув его при этом, что тот, оберегая его сон, уменьшил его щедрость. Третий из названных героев, слепой Араба, в час молитвы шел, опираясь на плечи двух рабов. «Увы! – ответил он на просьбу. – Мои сундуки пусты, но ты можешь продать этих двоих. Если ты не принимаешь их, я от них отказываюсь!» Сказав это, он оттолкнул своих молодых слуг и пошел дальше, нащупывая дорогу посохом. Идеальным образцом добродетельного араба был Хатем. Это был отважный и щедрый человек, красноречивый поэт и удачливый разбойник. На его гостеприимных празднествах жарилось по сорок верблюжьих туш. Случалось, что по просьбе умоляющего врага он возвращал и пленников, и захваченную добычу. Его свободные земляки презирали судебные законы, но гордо уступали внезапным порывам жалости и человеколюбия.

Религия арабов

   Религия арабов, так же как религия индийцев, представляла собой поклонение солнцу, луне и неподвижным звездам – древнейший и уместный для них вид суеверия. Небесные светила с их ярким сиянием представляют собой видимый глазу образ Божества; их количество и удаленность открывают взгляду и философа, и даже простолюдина, что такое безграничное пространство; вечность отметила своей печатью эти прочные шары, которые кажутся недоступными ни для повреждения, ни для распада; точность и периодичность их движения может быть приписана действию разума или инстинкта, а их истинное или воображаемое влияние на землю и ее обитателей поощряет напрасную веру в то, что та и другие являются предметами их особой заботы. В Вавилоне существовала и развивалась научная астрономия, но для арабов школой были ясный небосвод и голая равнина. Во время своих ночных переходов они определяли направление по звездам; названия звезд, их положение относительно друг друга и их места на небе в каждый из дней были хорошо знакомы пытливым и набожным бедуинам; опыт научил их делить лунный зодиак на двадцать восемь частей и благословлять созвездия, которые благодатными дождями утоляли жажду пустыни. Верховную власть небесных светил невозможно было распространить за пределы видимого мира, поэтому были необходимы какие-то метафизические силы, которые бы обеспечивали переселение душ и воскресение тел. На могиле умершего оставляли погибать верблюда, который должен был служить своему хозяину в загробной жизни; а то, что арабы вызывали души умерших, означает, что души людей и после смерти наделялись сознанием и могуществом. Я не знаю и не заинтересован знать слепую мифологию этих варваров – сказания о божествах различных местностей, звезд, воздуха и земли, роде и титулах этих божеств, их признаках и кто из них кому подчинялся. Каждое племя, каждая семья, каждый независимый воин создавали и меняли обряды и предмет своего фантастического поклонения; но во все времена народ арабов склонялся перед религией Мекки так же, как перед ее языком. Кааба, действительно древняя, возникла до христианской эры: греческий историк Диодор в своем описании побережья Красного моря упоминает между тамудитами и сабейцами знаменитый храм, самый священный, который почитают все арабы. Льняную или шелковую завесу, которую каждый год заново дарит Каабе турецкий султан, впервые преподнес в дар этому храму набожный король хомеритов, который правил за семь столетий до эпохи Магомета. Дикарям, возможно, было достаточно для религиозных обрядов палатки или пещеры, но позже на ее месте было построено здание из камня и глины; искусство Востока и могущество его монархов вынуждены были ограничивать себя пределами исходной простой конструкции этой постройки. Кааба – четырехугольное здание, окруженное просторной галереей, – представляет собой квадратную часовню длиной двадцать четыре кубита, шириной двадцать три и высотой двадцать семь. Свет проникает внутрь через дверь и окно. Двойную крышу поддерживают три деревянных столба, на ней есть желоб (теперь золотой), по которому стекает дождевая вода; колодец Земзем защищен от случайного загрязнения куполом. Племя курейш с помощью хитрости или силы стало хранителем Каабы. Священная должность ее смотрителя передавалась по наследству из поколения в поколение и наконец перешла к деду Магомета, и потому семья хашимитов, из которой он был родом, была, по мнению ее земляков, в высшей степени почтенной и святой. Территория Мекки имела права святилища, и в последнем месяце каждого года город и храм были переполнены паломниками, которые выстраивались в длинную очередь, чтобы принести свои обеты и дары в дом Бога. Те самые обряды, которые сейчас исполняют правоверные мусульмане, первоначально были изобретены язычниками и служили их суеверию. На почтительном расстоянии паломники сбрасывали с себя одежду, они семь раз торопливым шагом обходили вокруг Каабы и целовали черный камень, семь раз посещали соседние горы и поклонялись им, семь раз бросали камни в долине Мина, а затем, как в наши дни, завершали паломничество принесением в жертву верблюда и овцы и зарыванием своих волос и ногтей в священную землю. Каждое племя либо находило в Каабе, либо помещало в нее своих местных богов, и этот храм был украшен или осквернен тремястами шестьюдесятью идолами, имевшими облик людей, орлов, львов и антилоп. Самым заметным из них была высеченная из красного агата статуя Гебала, державшего в руке семь стрел без наконечников и оперения – орудия и символы гадания и предсказания будущего у язычников. Но эта статуя была памятником прошлого и творением сирийцев. В более грубые времена набожность удовлетворялась столбом или табличкой; кроме того, верующие превращали скалы пустыни в богов или алтари, обтесывая их в форме черного камня Мекки, который справедливо упрекают в языческом происхождении. От Японии до Перу почти повсюду было в ходу жертвоприношение, и верующий выражал свою благодарность или свой страх тем, что уничтожал или потреблял во славу богов их самые ценные дары. Жизнь человека – самый драгоценный дар, который можно отдать богам, чтобы отвратить беду от народа. Алтари Финикии, Египта, Рима и Карфагена осквернялись человеческой кровью. Этот жестокий обычай долгое время существовал и у арабов: в III веке арабское племя думатиан ежегодно приносило в жертву мальчика, а правитель сарацин, который был союзником и солдатом императора Юстиниана, зарезал с благочестивой целью пленника царского происхождения. Отец, который ведет своего сына на смерть к алтарю, совершает самый трудный и самый возвышенный подвиг фанатизма; такая жертва освящена примером святых и героев, совершивших или имевших намерение совершить ее. Отец самого Магомета был обречен на такую участь из-за поспешного обета и с трудом выкуплен за цену, равную стоимости ста верблюдов. Во времена невежества арабы, так же как евреи и египтяне, не употребляли в пищу свинины и делали обрезание^[186] своим сыновьям, когда те достигали половой зрелости. Эти обычаи, не осуждаемые и не предписанные Кораном, перешли по наследству к их потомкам и приверженцам их веры. Некоторые проницательные люди предполагали, что хитрый законодатель Магомет уступил своему народу и позволил ему сохранить привычные предрассудки. Однако проще считать, что он остался верен привычкам и мнениям своей молодости, не предвидя, что обычай, подходящий для климата Мекки, может стать бесполезным или неудобным на берегах Дуная или Волги.

   Аравия была свободна, и когда захватнические войны или тирания потрясали, подобно бурям, какую-либо из соседних монархий, преследуемые секты бежали в этот счастливый край, где они могли открыто провозглашать то, что думали, и исполнять то, что провозглашали. Религии сабейцев, магов, иудеев и христиан распространились от Персидского залива до Красного моря. Сабейство в далекой древности распространилось по Азии посредством науки халдеев и военной силы ассирийцев. Жрецы и астрономы Вавилона на основе двухтысячелетнего опыта наблюдений вывели вечные законы природы и провидения. Их священные предметы и талисманы созвездий изображали символы семи планет, двенадцати знаков зодиака и двадцати четырех – Северного и Южного полушарий. Каждый из семи дней недели имел своего бога. Молились сабейцы три раза в день и совершали паломничество в храм Луны в Харане. Однако их гибкая религия всегда была готова и учить, и учиться, а потому в отношении сотворения мира, Всемирного потопа и патриархов их предания удивительным образом совпадали с преданиями их пленников-евреев; сабейцы обращались к тайным книгам Адама, Сифа и Еноха, а небольшая примесь Евангелия затем превратила в области Бассоры последних из этих многобожников в христиан святого Иоанна. Маги опрокинули алтари Вавилона, но Александр отомстил мечом за оскорбления сабейцев, Персия более пятисот лет стонала под ярмом чужеземцев, и самые верные ученики Зороастра ушли от заразы идолопоклонства и вместе со своими противниками дышали вольным воздухом пустыни. Первые евреи поселились в Аравии за семьсот лет до смерти Магомета, и гораздо больше евреев было изгнано из Святой земли во время войн, которые вели против них Тит и Адриан. Эти трудолюбивые и изобретательные беглецы стремились обрести свободу и могущество; они строили синагоги в городах и крепости в пустыне, и обращенные ими в иудейскую веру язычники ничем не отличались от детей Израиля, поскольку имели тот же внешний признак – след обрезания. Христианские миссионеры были еще более деятельны и имели больше успеха: католики утверждали, что царят надо всем миром, и притесняемые ими секты одна за другой укрывались за границей Римской империи Маркиониты, и манихейцы распространяли свои фантастические взгляды и непризнанные евангелия. Церкви Йемена и правители Хиры и Гассана придерживались более близкого к истине христианства, которому их обучили якобитские и несторианские епископы. Племенам была предоставлена свобода выбора: каждый араб мог по своей воле выбрать или создать себе религию, и грубое домашнее суеверие смешивалось у него с высоким богословием святых и философов. Ученые иноземцы ввели в религию арабов основной принцип, который сами принимали единогласно, – существование одного верховного Бога, который выше всех властей небесных и земных, но в прошлом часто посылал человечеству откровения через своих ангелов и пророков и который, чтобы оказать милость или совершить правосудие, в нужное время нарушал чудесами законы природы. Наиболее рассудительные из арабов, не поклоняясь ему, все же признавали его могущество и держались за остатки идолопоклонства не по убеждению, а по привычке. Евреи и христиане были «людьми Писания»: Библия уже была переведена на арабский язык, и эти непримиримые враги единодушно признавали истиной Ветхий Завет. В повествовании о еврейских патриархах арабы с удовольствием обнаруживали имена отцов своего народа. Они приветствовали рождение Исмаила и данные ему обещания, чтили Авраама за его веру и добродетель, возводили его родословную – и свою собственную тоже – к первому сотворенному Богом человеку и с одинаковой доверчивостью заучивали чудесные священные слова Писания и мечты или предания еврейских раввинов.

Возвышение Магомета

   Низкое плебейское происхождение Магомета – это неумелая клевета христиан, которая возвышает их противника, вместо того чтобы унизить его. Его происхождение от Исмаила было привилегией его народа или легендой. Хотя начало его родословной было окутано мраком и неясно, Магомет мог назвать много поколений своих истинно знатных предков, поскольку происходил из рода Хашим племени курейш, самого прославленного семейства среди арабов, семьи правителей Мекки и наследственных хранителей Каабы. Дедом Магомета был Абд аль-Муталиб, сын Хашима, богатого и великодушного гражданина, который свои доходы, полученные от торговли, тратил на то, чтобы облегчить страдания своих земляков в пору голода. Мекка, которая кормилась от щедрости отца, была спасена мужеством сына. Царство Йемен находилось в подчинении у христианских правителей Абиссинии; их сюзерен Абраха, возмущенный оскорблением, пожелал отомстить за честь Креста, и священный город арабов заполнили множество слонов и солдат-африканцев. Прозвучало предложение заключить договор, и на первом же приеме у Абрахи дед Магомета попросил вернуть отнятый у него скот. «Почему ты вместо этого не умоляешь меня о милосердии к своему храму, который я грозил уничтожить?» – спросил Абраха. «Потому, – ответил бесстрашный вождь, – что скот принадлежит мне, а Кааба – богам, и они сами защитят свой дом от оскорблений и осквернения». То ли нехватка продовольствия, то ли мужество курейшитов принудили абиссинцев к позорному отступлению; их посрамление было украшено чудом: птицы летели за ними и сбрасывали тучи камней на голову неверных, и память об этом освобождении долго хранилась в названии тех дней – «время слона». Славу Абд аль-Муталиба увенчало семейное счастье: он прожил долгую жизнь длиной сто десять лет и стал отцом шести дочерей и тринадцати сыновей. Самый любимый его сын, Абдаллах, был самым красивым и скромным из арабских юношей, и в сказании говорится, что в первую ночь после его свадьбы с Аминой из благородного рода захритов двести девственниц умерли от ревности и отчаяния. Магомет – точнее, его имя произносится Мохаммед, единственный сын Абдаллаха и Амины, родился в Мекке через четыре года после смерти Юстиниана и через два месяца после поражения абиссинцев, чья победа сделала бы Каабу христианским храмом.

   В раннем детстве он лишился отца, матери и деда; дяди его были многочисленны и сильны, и при дележе наследства сироте достались только пять верблюдов и служанка-эфиопка. Абуталиб, самый уважаемый из его дядей, был руководителем и охраной его юности дома и на чужбине, в дни мира и в дни войны. На двадцать пятом году жизни Магомет поступил на службу к Хадидже, богатой и знатной вдове из Мекки, которая вскоре вознаградила его за верность, отдав ему свою руку и свое состояние. Брачный контракт в простом старинном стиле говорит о любви Магомета и Хадиджи, описывает жениха как лучшего из племени курейш и устанавливает выкуп за невесту в размере двадцати унций золота и двенадцати верблюдов, которых предоставил жениху его щедрый дядя. Этим брачным союзом сын Абдаллаха вернул себе то положение в обществе, которое имели его предки, и рассудительная матрона была довольна его семейными добродетелями, пока он на сороковом году жизни не назвался пророком и не стал проповедовать религию Корана.

   Согласно традиции, которую создали сподвижники и друзья Магомета, он отличался красотой, а красивая внешность – это такой дар, который редко презирают люди, особенно те из них, которым он не достался. Когда он произносил речь, то еще до того, как заговорить, располагал к себе слушателей, будь это многочисленная публика или узкий круг близких ему людей. Слушатели восхищались его гордой осанкой, величавым видом, проницательным взглядом, ласковой улыбкой, гладко расчесанной бородой, выразительностью лица, которое отражало все чувства его души, и его жестами, которые усиливали выразительность речи. В обычной жизни Магомет строжайшим образом соблюдал правила церемонной вежливости, принятые в его стране: его почтительное внимание к богатым и могущественным людям было облагорожено снисходительностью и приветливостью к беднейшим гражданам Мекки; расчетливость и уловки он скрывал за видимой прямотой, и другие принимали его привычную вежливость за проявление личной дружбы или доброты ко всем людям. Его память была вместительной и долго удерживала впечатления, его ум был подвижным и созданным для общественной жизни, воображение – возвышенным, решения – четкими, быстрыми и окончательными. Магомет обладал мужеством и мыслить, и действовать, и хотя его планы могли расширяться постепенно по мере его успехов, первое возникшее у него представление о его божественном призвании отмечено печатью высокого и самобытного гения. Сын Абдаллаха был воспитан среди благороднейшего племени арабов и усвоил чистейший из арабских диалектов; легкость его речи подчеркивалась умением скромно молчать в нужный момент. При таком могучем ораторском даре Магомет был неграмотным варваром: в юности его не обучили читать и писать. Всеобщее невежество избавляло его от упреков и стыда, но круг его жизни был узок, и он был лишен тех зеркал, которые верно отражают ум мудреца или героя для нашего ума. Однако для Магомета были открыты, как книга, природа и человек, и в политических и философских наблюдениях, которые приписаны этому странствующему арабу, нашлось место и для поэтического воображения. Он сравнивает нации и религии мира, обнаруживает слабость персидской и римской монархий, с сожалением и негодованием глядит на упадок современного ему общества и твердо решает объединить под властью одного Бога и одного царя непобедимое мужество и изначальные добродетели арабов. При более внимательном исследовании нам придется предположить, что Магомет во время своих двух поездок в Сирию не был ни при дворах государей, ни в лагерях, ни в храмах Востока, а побывал только на ярмарках Басры и Дамаска, что ему было только тринадцать лет, когда он сопровождал караван своего дяди, а впоследствии обязанности заставляли его возвращаться домой, как только он распродавал товар Хадиджи. Во время этих торопливых поездок взгляд гения, скользя по поверхности, мог разглядеть некоторые вещи, которых не видели его более грубые спутники, и несколько семян знания могли быть брошены в плодородную почву, но незнание сирийского языка мешало ему удовлетворять любопытство, и я не смог увидеть ни в жизнеописании, ни в сочинениях Магомета, чтобы его кругозор выходил далеко за пределы арабского мира. Благочестие и торговля каждый год собирали в Мекке паломников со всех концов этого уединенного мира, и в этом скоплении свободно перемешивавшихся толп рядовой гражданин мог на своем родном языке услышать о политическом положении и характере племен, о религиозной теории и практике евреев и христиан. Полезных чужеземцев можно было уговорить или принудить воспользоваться правом гостеприимства, и враги Магомета обвиняли в тайной помощи ему при составлении Корана еврея, перса и монаха-сирийца, называя их имена. Беседа обогащает ум, но одиночество – школа гения, а единство стиля работы указывает, что она создана рукой одного мастера. Магомет с самой ранней юности предавался религиозному созерцанию: каждый год в месяце Рамадан он покидал объятия Хадиджи, удалялся в пещеру Хира в трех милях от Мекки и там вдали от мира советовался с духом обмана или веры, который живет не в небесах, но в душе пророка. Религия, которую он назвал ислам и проповедовал своей семье и своему народу, состояла из вечной истины и необходимого вымысла, что существует лишь один Бог и Магомет Пророк этого Бога.

   Евреи, защищая свою веру, хвалятся тем, что в те времена, когда ученые народы древности заблуждались и верили в вымыслы многобожия, их собственные простые предки в Палестине продолжали знать и чтить истинного Бога. Моральные свойства Иеговы нелегко примирить с представлениями о человеческой добродетели, его метафизические признаки описаны неясно, но каждая страница Пятикнижия и Книг Пророков свидетельствует о его могуществе, единственность его имени записана на первой скрижали закона, и его святилище никогда не было осквернено никаким видимым образом его невидимой сущности. После разрушения храма веру иудейских изгнанников очистила, закрепила и просветила своей чисто духовной обрядностью синагога, и авторитет Магомета не делает истиной его постоянный упрек, что евреи Мекки и Медины поклонялись Ездре как сыну Бога. Но дети Израиля перестали быть единым народом, а прочие религии мира были виновны – по меньшей мере в глазах пророка – в том, что давали верховному Богу сыновей, дочерей или товарищей. В грубом идолопоклонстве арабов это преступление было видно сразу, сабейцы с трудом могли оправдаться тем, что считали первую планету главной в своей небесной иерархии, а в учении магов борьба двух начал указывает на несовершенство завоевателя. Христиане VII века незаметно вернулись к подобию язычества: в общественных и личных делах они давали обеты останкам и изображениям, которые бесчестили храмы Востока; толпа мучеников, святых и ангелов, которым поклонялся народ, словно облако, закрыла от верующих трон Всемогущего, а еретики-коллиридиане, процветавшие на плодоносной земле Аравии, присвоили Деве Марии имя и почести богини. Тайны Троицы и Воплощения выглядят противоречием единству Бога. На первый взгляд они вводят почитание трех равных богов и превращают человека Иисуса в духовное существо под именем Сына Божьего. Разъяснения православных учителей по этому поводу могут удовлетворить только ум верующего; неумеренное любопытство и религиозный пыл сорвали завесу со святыни, и каждая из восточных сект охотно заявляла, что все, кроме нее, заслуживают упрек в идолопоклонстве и многобожии. Символ веры Магомета не содержит ни сомнительных, ни двусмысленных мест, и Коран является ярчайшим свидетельством единства Бога. Пророк из Мекки отверг почитание идолов и людей, звезд и планет на том разумном основании, что все, что восходит, должно зайти, все, что родилось, должно умереть, все, что может быть повреждено, должно разрушиться и погибнуть. В своем рациональном вдохновении он признавал и чтил Творца Вселенной как бесконечное и вечное существо, не имеющее ни формы, ни места, не возникшее и не имеющее себе подобия, постигаемое нашими самыми тайными мыслями, существующее благодаря необходимости существования, заложенной в его собственной природе, и создающее из себя все нравственные и умственные совершенства. Эти высокие истины, провозглашенные пророком, остаются твердым убеждением его учеников и получили точные метафизические определения у толкователей Корана. Философ-деист мог бы признать своей народную веру магометан, но эта вера, возможно, слишком возвышена для нас в нашем нынешнем состоянии. Что останется у нашего воображения и даже у нашего ума, если мы выбросим из неизвестной субстанции всякое представление о времени и месте, о движении и материи, о чувстве и размышлении. Голос Магомета подтвердил первое правило разума и откровения: его последователей от Индии до Марокко называют единобожниками, а запрет на изображения устранил опасность идолопоклонства. Магометане строго придерживаются учения о вечных предписаниях и абсолютном предопределении, и все они стараются решить трудный вопрос, как примирить то, что Бог заранее знает будущее, со свободой и ответственностью человека, как объяснить, что злу позволено существовать под властью бесконечного могущества и бесконечного добра.

   Бог природы написал о своем существовании на всех своих творениях и записал свой закон в сердце человека. Пророки всех времен ставили или делали вид, что ставят себе задачу напомнить об этом существовании и соблюдать этот закон; щедрый Магомет признал за своими предшественниками тот же дар, который требовал признавать за собой, и цепь вдохновения протянулась от падения Адама до ниспослания Корана. За это время лучами пророческого света были в разной степени наделены сто двадцать четыре тысячи избранных людей, и количество света зависело от добродетели и благодати избранника. Триста тринадцать апостолов были посланы к людям с поручением вернуть свою родину на истинный путь с пути идолопоклонства и порока. Святой Дух продиктовал сто четыре книги, и шесть законодателей, просиявших подобно самым ярким светилам, один за другим принесли человечеству шесть откровений, предписывавших разные обряды, но провозглашавших одну и ту же неизменную религию. Это были Адам, Ной, Авраам, Моисей, Христос и Магомет, и каждый последующий пророк по справедливости считается авторитетнее предыдущих, но каждый, кто отвергает хотя бы одного из них, причисляется к неверным. Сочинения патриархов сохранились лишь в апокрифических копиях греков и сирийцев; Адам своим поведением не заслужил благодарности своих детей, семь наставлений Ноя соблюдает низший и несовершенный разряд приверженцев синагоги, а память Авраама смутно чтят сабейцы в его родной Халдее. Из множества пророков жили и царствовали только Моисей и Христос, и остатки их вдохновенных сочинений собраны в Ветхом и Новом Завете. Полный чудес рассказ о Моисее освящен и украшен в Коране, и пленные евреи втайне чувствовали себя отомщенными, видя, что они внушили свою веру тем народам, над чьими молодыми религиями они смеялись. Что до создателя христианства, то магометане получили от своего пророка наставление относиться к нему с большим и благоговейным почтением. «Поистине Иисус Христос, сын Марии, – пророк Бога и его слово, которое он ниспослал на Марию, и Дух, исходящий от него, почитаемый в этом мире и в будущем, один из тех, кто находится вблизи Бога». Ему щедро, целыми охапками, приписаны чудеса из истинных и апокрифических евангелий, и латинская церковь не постеснялась позаимствовать из Корана непорочное зачатие^[187]его девственной матери.

   И все же Иисус был всего лишь смертным человеком, и в день Страшного суда он будет свидетельствовать и против евреев, которые отвергают его как пророка, и против христиан, которые поклоняются ему как Сыну Бога. Его враги в своей злобе порочили его доброе имя и устроили заговор, чтобы лишить его жизни; но они виновны только в намерении: на кресте его заменил призрак или преступник, а невиновный святой был перенесен на седьмое небо. В течение шестисот лет Евангелие было путем истины и спасения, но христиане постепенно и незаметно забыли и законы, и пример основателя своей веры, и Магомет научился у гностиков обвинять церковь так же, как синагогу, в выбрасывании из священных текстов части строк. Моисей и Христос благочестиво радовались приходу будущего пророка, более могущественного, чем они, и были уверены в его появлении. Евангельское обещание о пришествии Параклита, то есть Духа Святого, было предсказано в имени и исполнено в лице Магомета, величайшего и последнего из посланников Бога.

   Передача идей от человека человеку требует сходства в мыслях и языке этих людей: слова философа будут безрезультатно звучать в ушах крестьянина. Но как мало расстояние между их умами по сравнению с расстоянием между бесконечным и конечным умом, когда слово Бога воспроизводится языком или пером смертного человека. Вдохновение еврейских пророков и апостолов и евангелистов Христа могло совмещаться с работой их собственных разума и памяти, и разнообразие их гениев хорошо заметно по стилю и композиции книг Ветхого и Нового Завета. Но Магомет довольствовался более скромной, однако более высокой ролью простого редактора: по его словам или словам его учеников, Коран никем не сотворен, существует вечно как часть сущности Божества и написан пером из света на скрижали его вечных велений. Копия Корана в виде книги из шелка, украшенной драгоценными камнями, была принесена на самое нижнее небо ангелом Гавриилом, который по представлениям евреев действительно служил посланцем Бога при выполнении важнейших поручений. Этот доверенный гонец и передавал постепенно главы и стихи Корана арабскому пророку. Божья воля не была провозглашена сразу вся в неизменном и полном виде, Магомет сообщал отрывки из Корана в том порядке и в то время, которые выбирал сам. Каждое его откровение соответствует нуждам его политики или страсти, а все противоречия устранены при помощи спасительного правила, что любой текст Священного Писания может быть сокращен или изменен любым последующим отрывком. Слово Бога и его посланника было старательно записано его учениками на пальмовых листьях и бараньих лопатках, и эти страницы, не имевшие ни определенного порядка следования, ни связи между собой, были сложены в домашний сундук и отданы под охрану одной из его жен.

   Через два года после смерти Магомета их объединил в одну священную книгу и издал ее друг и наследник Магомета Абу Бекр. Его создание переработал и исправил халиф Осман в тридцатом году хиджры, но каждая из многочисленных и отличных одна от другой редакций Корана продолжает считаться единым чудесным и недоступным для изменений текстом. Пророк в порыве то ли религиозного восторга, то ли тщеславия называет высокие достоинства своей книги доказательством истинности своего призвания, дерзко бросает вызов и людям и ангелам, предлагая им создать что-либо подобное по красоте хотя бы одной ее странице, и осмеливается утверждать, что лишь один Бог мог продиктовать такие ни с чем не сравнимые строки. Этот аргумент имел величайшую силу для набожных арабов, чьи умы были настроены на веру и религиозный восторг, чьм ушам были сладки музыкальные звуки этих слов и чье невежество не позволяло им сравнивать между собой произведения человеческого гения. Гармония и богатство стиля недоступны европейцу-немусульманину, который имеет дело с переводом; ему не хватит терпения внимательно прочитать этот бесконечный поток несвязных вымыслов, наставлений и декламации, который редко пробуждает чувство или мысль и то припадает к земле, то теряется в небесах. Свойства божества возбуждают и разжигают воображение арабского миссионера, но даже в лучших строках его возвышенный стиль менее красив, чем благородная простота Книги Иова, которая была написана в более древние времена, в той же стране и на том же языке. Если способности человека недостаточны для сочинения Корана, какому высшему разуму должны мы приписать «Илиаду» Гомера или «Филиппики» Демосфена? В каждой религии, если в письменных откровениях ее основателя о чем-то не сказано, этот пробел восполняется описанием его жизни. Все изречения Магомета были уроками истины, все его поступки – примерами добродетели, а его жены и друзья оставили воспоминания об общественной и частной жизни пророка. Через двести лет эта сунна, то есть устное предание, была зафиксирована в письменной форме и освящена трудами аль-Бухари, который отделил семь тысяч двести семьдесят пять истинных преданий от трехсот тысяч более сомнительных или поддельных сообщений. Каждый день этот благочестивый писатель молился в мекканском храме и омывался водой Земзема, страницы его труда по мере их завершения возлагались на кафедру и гробницу апостола, и этот труд был одобрен всеми четырьмя ортодоксальными сектами суннитов.

   Истинность призвания древних пророков – Моисея и Иисуса – была подтверждена множеством величественных и ярких чудес, и жители Мекки и Медины много раз настойчиво требовали, чтобы Магомет предоставил им такое же доказательство своей избранности Богом – заставил спуститься с небес ангела или книгу Его откровений, создал сад в пустыне или зажег пожар в неверующем городе. Каждый раз, когда курейшиты начинают давить на него своими просьбами, он окутывает себя туманом расплывчатых хвастливых слов о видениях и пророческом даре, называет доказательства истинности своего учения, которые оно само содержит в себе, и укрывается под защиту Божьего промысла: Бог не желает посылать знамения и чудеса, поскольку они бы уменьшили заслугу верующих и увеличили вину неверующих. Но смиренный или гневный тон его извинений выдает его, показывая его слабость и беспокойство, и эти скандальные отрывки неоспоримо доказывают подлинность Корана. Последователи Магомета больше, чем он сам, уверены, что он имел дар совершать чудеса, причем их самоуверенность или доверчивость тем больше, чем дальше они находятся от времени и места его духовных подвигов. Они верят или утверждают, что деревья выходили ему навстречу, что камни приветствовали его, что струи воды вырывались из его пальцев, что он кормил голодных, исцелял больных и воскрешал мертвых, что деревянная балка скрипучим голосом говорила с ним, что верблюд жаловался ему, что баранья лопатка предупредила его о положенном в нее яде и что живая и неживая природа были одинаково покорны посланнику Бога. Его сон о ночном полете всерьез описан как настоящее телесное перемещение. Таинственное животное по имени Борак отвезло его из Мекканского храма в Иерусалимский храм; вместе с сопутствовавшим ему Гавриилом он, поднимаясь вверх, прошел одно за другим семь небес и услышал приветствия от патриархов, пророков и ангелов, проходя по местам их обитания. Выше седьмого неба было позволено подняться одному Магомету; он прошел мимо занавеса единства на расстоянии меньше двух выстрелов из лука от трона Бога и почувствовал укол холода в сердце, когда Бог коснулся его плеча своей рукой. После беседы с Богом, которая прошла без церемоний, как разговор близких друзей, хотя и была важной, он спустился обратно в Иерусалим, вновь сел на Борака, возвратился в Мекку и так за десятую часть ночи проделал путь длиной во многие тысячи лет. Согласно другой легенде, посланник Божий во время народного собрания достойно ответил на злобный вызов курейшитов. Своим неодолимым словом он расколол круг движения Луны: эта планета послушно покинула свое место в небе, семь раз облетела вокруг Каабы, приветствовала Магомета на арабском языке, а затем вдруг уменьшилась в размере, скользнула за воротник его рубахи и вылетела через рукав. Эти сказки о чудесах забавляют невежд, но самые серьезные из мусульманских ученых подражают своему учителю в скромности и придерживаются широких взглядов относительно веры в чудеса и толкования этих рассказов. Они могут в нужный момент и к месту сказать, что для религиозной проповеди не было необходимости нарушать гармонию природы, что от религии, у которой символ веры свободен от туманных загадок, можно и не требовать чудес и что меч Магомета имел не меньше силы, чем жезл Моисея.

Наставления Магомета

   Многобожника подавляет и заставляет растеряться разнообразие суеверий: тысячи египетских по происхождению обрядов срослись с основой Моисеева закона, дух Евангелия испарился из театральных зрелищ христианской церкви. Предрассудки, политические соображения или любовь к родине заставили пророка из Мекки освятить обряды арабов и обычай посещать священный камень Каабы. Но сам Магомет предписывал более простое и рациональное благочестие: религиозными обязанностями мусульман были молитва, пост и раздача милостыни, и верующему была дана надежда, что молитва доведет его до середины пути к Богу, пост приведет к двери Божьего дворца, а милостыня позволит войти туда.

   I. Согласно преданию о ночном путешествии, посланник Бога во время своей личной встречи с Ним получил от Него указание обязать своих учеников молиться пятьдесят раз в день. По совету Моисея он попросил уменьшить это слишком тяжелое бремя, и число молитв постепенно было сокращено до пяти, которые читаются без всяких скидок на занятость делами или удовольствиями, на время или место. Верующий молится на рассвете, в полдень, после полудня, вечером и в первую стражу ночи, и даже при нынешнем ослаблении религиозного пыла мусульман наши путешественники получают поучительный урок при виде глубокого смирения и внимания к молитве у турок и персов. Чистота тела – ключ к молитве, и частое умывание рук, лица и тела, с давних времен принятое у арабов, торжественно предписано Кораном, причем в явной форме разрешено заменить воду песком, если ее мало. Слова молитвы и поза, в которой их следует произносить – сидя, стоя или лежа на земле лицом вниз, – предписаны обычаем или авторитетом, но молитва вырывается из уст короткими страстными порывами. Усердие верующих не ослабляет длинная утомительная литургия, и каждый мусульманин сам является для себя священником. Эти деисты отказались от почитания икон, и, чтобы ограничить полет их блуждающего воображения, понадобилось направить их глаза и мысль к кибле – видимой точке на горизонте. Вначале пророк склонялся к тому, чтобы в знак благодарности евреям выбрать для этого Иерусалим, но вскоре он вернулся к более естественному предпочтению, и каждый день пять раз глаза народов в Астрахани, в Фесе, в Дели благочестиво обращаются в сторону святого храма Мекки. И все же все места одинаково чисты для служения Богу, и магометанам все равно, молятся они дома или на улице. Пятница каждой недели (этот день выбран, чтобы отличаться от евреев и христиан) предназначена для полезного дела – общей молитвы; народ собирается в мечети, имам – какой-нибудь почтенный старейшина – поднимается на кафедру, начинает молитву и произносит проповедь. Но в религии магометан нет ни сана священника, ни жертвоприношений, и независимые духом фанатики презрительно смотрят сверху вниз на служителей и рабов суеверия.

   II. Добровольное покаяние аскетов, мука и слава их жизни были ненавистны пророку, который осуждал своих друзей за безрассудный обет отказаться от мяся, женщин и сна и твердо заявил, что он не потерпит монахов в своей религии. Тем не менее он установил ежегодный пост длиной в тридцать дней и строго предписал соблюдать его как средство дисциплины, которая очищает душу и подчиняет тело, и как полезное упражнение в послушании воле Бога и его посланника. В течение месяца Рамадан мусульмане от восхода до заката солнца воздерживаются от еды, питья, женщин, ванн и благовоний, от любой пищи, которая может восстановить их силы, от всех удовольствий, которые могут усладить их чувства. В зависимости от лунного календаря Рамадан попадает то на зимние холода, то на летнюю жару, и терпеливый мученик должен ждать конца долгого знойного дня, не смея утолить свою жажду хотя бы каплей воды. Запрет на употребление вина существовал в некоторых братствах жрецов и отшельников, но лишь один Магомет превратил его в явно произнесенный закон, обязательный для всех, и значительная часть земного шара по его приказу отказалась от этой полезной, хотя и опасной жидкости. Эти тяжелые ограничения, несомненно, переступали развратники и обходили лицемеры, но законодателя, который ввел их в действие, конечно, нельзя обвинить в том, что он приманивал себе последователей с помощью потворства их чувственным желаниям.

   III. Благотворительность мусульман распространяется даже на животных, и в Коране несколько раз предписана, причем не как заслуга, а как обязательный к исполнению долг, помощь нуждающимся и несчастным. Возможно, Магомет – единственный законодатель, который точно определил размер благотворительности: ее объем может быть разным в зависимости от количества и характера имущества, поскольку милостыня может подаваться деньгами, зерном, скотом, плодами или товарами; но мусульманин не исполняет закон, если не отдает для этого десятую часть своего доходя, а если совесть обвиняет его в обмане или вымогательстве, десятая часть увеличивается до пятой с целью возместить ущерб. Благотворительность – опора справедливости, поскольку, если мы обязаны помогать кому-то, это не дает нам причинить ему вред. Пророк может открывать людям тайны небес и будущего, но в своих наставлениях, касающихся морали, он способен лишь повторять уроки собственного сердца.

   Две догмы веры и четыре обязанности верующих ислама защищены наградами и наказаниями, и мысль набожного мусульманина постоянно обращена к Судному дню, последнему дню мира. Пророк не осмелился точно указать время этой ужасной катастрофы, а лишь назвал в туманных изречениях знаки на небесах и на земле – будущие предвестники всеобщего разрушения, при котором все живое будет уничтожено и мир вернется в первоначальный хаос. По звуку трубы возникнут новые миры; ангелы, духи и люди восстанут из мертвых, и души людей вновь соединятся со своими телами. Учение о воскресении из мертвых первыми исповедовали египтяне; они бальзамировали мумии и строили пирамиды для того, чтобы сохранить прежнее жилище души на три тысячи лет. Однако такая попытка не дает полного результата и потому бесполезна. Магомет поступил более философски: он полагается на всемогущество Творца, слово которого может снова вдохнуть жизнь в мертвую глину и собрать вместе бесчисленные атомы, которые уже утеряли и прежнюю форму, и прежнюю внутреннюю природу. Что происходит с душой между смертью и воскресением тела, трудно решить, и даже те, кто самым твердым образом верит в ее нематериальность, не в силах понять, как она может мыслить и действовать без помощи органов чувств.

   За воссоединением душ с телами последует окончательный суд над человечеством, и пророк, копируя представления египтян, очень точно воспроизводит процедуры и даже медлительность и постепенность действий земного суда. Нетерпимые в вопросах религии противники Магомета упрекают его за то, что он даже им дает надежду на спасение, за провозглашенную им величайшую ересь, что каждый человек, который верит в Бога и творит добрые дела, может в последний день ожидать милостивого приговора. Такое разумное неразличение по вере плохо сочетается с фанатизмом, к тому же невероятно, чтобы посланец небес так уменьшил значимость и необходимость собственного откровения. В Коране вера в Бога неотделима от веры в Магомета, добрые дела – это дела, предписанные им, и упомянутые два признака людей подразумевают исповедание ислама, принять который приглашаются в равной мере все народы и секты. Иноверцы же за духовную слепоту, даже если она оправдана незнанием и увенчана добродетелью, будут наказаны вечными муками, и слезы, которые Магомет пролил на могиле своей матери, за которую не имел права молиться, представляют нам ярчайший контраст человечности и религиозного пыла. Всех неверных ждет одинаковая судьба: степень их виновности и наказания определяется убедительностью отвергнутых доказательств и размером совершенных ошибок. Вечные жилища христиан, евреев, сабейцев, магов и язычников расположены в бездне одно под другим, а самый нижний ад предназначен для неверующих лицемеров, которые прикрываются личиной веры. После того как подавляющее большинство людей будут осуждены за свои убеждения, только истинно верующих будут судить по их делам. Добро и зло каждого мусульманина будут взвешены на весах – то ли в прямом, то ли в иносказательном смысле этих слов, – и причиненный другому ущерб можно будет возмещать необычным способом: обидчик должен будет заплатить определенное количество своих добрых дел тому, кому причинил вред. Если же у обидчика нет никакой моральной собственности, к весу его грехов добавляется соответствующая их тяжести доля недостатков пострадавшего. В зависимости от того, что перевесит – провинности или добродетели, – будет вынесен приговор, и все без исключения пройдут по тонкому, как острое лезвие, и опасному мосту, перекинутому над пропастью; невиновный, идущий по стопам Магомета, со славой войдет в ворота рая, а виновный упадет в первую и самую мягкую из семи адских преисподних. Срок искупления грехов будет разным – от девятисот до семи тысяч лет, но пророк разумно пообещал, что все его ученики, каковы бы ни были их грехи, будут спасены своей верой и его заступничеством от вечного проклятия. Неудивительно, что суеверие действует с особой силой на страхи своих последователей, ведь человеческое воображение рисует бедствия загробной жизни с большей силой, чем загробное блаженство. Из двух простых элементов – тьмы и огня – мы можем создать чувство боли, которое может быть усилено в бесчисленное количество раз мыслью о том, что оно будет длиться бесконечно. Но эта же самая мысль о бесконечной длительности действует противоположным образом, когда речь идет об удовольствии, и слишком многие из наших нынешних удовольствий возникают благодаря избавлению от зла или сравнению со злом. Естественно, что арабский пророк долго и с восторгом описывает райские рощи, фонтаны и реки, но вместо того, чтобы наделить благословенных жителей рая большим вкусом к гармонии и науке, беседе и дружбе, он напрасно прославляет жемчуга и алмазы, шелковые одежды, мраморные дворцы, золотые блюда, прекрасные вина, изысканные лакомства, многочисленных слуг и все виды дорогостоящей чувственной роскоши, которая невыносимо надоедает своему обладателю даже за короткий срок этой земной жизни. Для любого верующего, даже самого последнего из них, будут созданы семьдесят две гурии, что значит «черноокие», – девушки ослепительной красоты, в расцвете юности, девственно непорочные и невероятно чувственные, минута удовольствия будет продолжаться тысячу лет, и мужская сила счастливца будет увеличена в сто раз, чтобы он был достоин своего счастья. Несмотря на предрассудок невежественного большинства, врата небес будут открыты для людей обоих полов, но Магомет не указал, какие мужчины будут спутниками женщин-избранниц, поскольку не хотел ни пробуждать ревность в их нынешних мужьях, ни нарушать их счастье перспективой вечного супружества. Образ плотского рая вызвал негодование, а может быть, зависть у монахов; они произносили красивые речи против нечистой религии Магомета, и его скромные защитники вынуждены были неловко оправдываться словами о переносном смысле и аллегориях. Но более здравомыслящая и последовательная партия не стыдится понимать слова Корана буквально: воскресение плоти будет бесполезным, если ей не будет возвращено обладание и возможность пользоваться ее самыми драгоценными способностями, и единство чувственного и духовного наслаждения необходимо, чтобы стало полным счастье двойного животного, совершенного человека. И все же радости магометанского рая не ограничиваются роскошью и удовлетворением вожделений: пророк явным образом заявил, что все низшие виды счастья будут забыты и презрены святыми и мучениками, которым будет дано блаженство созерцать Бога.

Бегство Магомета из Мекки в Медину

   Первой и самой трудной победой Магомета было завоевание душ своей жены, своего слуги, своего ученика и своего друга – самой трудной потому, что он предстал как пророк перед теми, кто лучше всех знал его недостатки как человека. И все же Хадиджа верила словам своего мужа и дорожила его славой, послушный и любящий Зейд соблазнился возможностью получить свободу, прославленный Али, сын Абу Талиба, принял учение своего двоюродного брата с горячностью молодого героя, а богатство, умеренность и правдивость Абу Бекра укрепили религию пророка, чьим наследником ему суждено было стать. Он убедил десять самых уважаемых граждан Мекки негласно брать уроки ислама. Они подчинились голосу разума и религиозного рвения, произнесли основной символ веры: «Есть лишь один Бог, и Магомет – пророк Бога», и за свою веру еще в этой жизни получили награду: богатство и почести, командование армиями и управление царствами. Три года были тихо потрачены на приобретение четырнадцати последователей – первых плодов проповеди Магомета. На четвертый год он начал пророческое служение: твердо решив принести своей семье свет божественной истины, он приготовил угощение – сообщают, что оно состояло из ягненка и чаши молока, – и пригласил на беседу сорок гостей из рода Хашим. «Друзья и родственники, – сказал им Магомет. – Я предлагаю вам, и я один могу предложить, самый драгоценный дар – сокровища этого и будущего миров. Бог повелел мне позвать вас на службу ему. Кто из вас понесет вместе со мной мое бремя? Кто из вас будет моим товарищем и визирем?» Никто не ответил, пока эту тишину изумления, сомнения и презрения не нарушил нетерпеливый и мужественный Али, подросток неполных четырнадцати лет. «О, пророк, этот человек – я. Любому, кто пойдет против тебя, я выбью зубы, вырву глаза, переломаю ноги, распорю живот. О, пророк, я буду твоим визирем над ними». Магомет с восторгом принял это предложение, а гости иронически посоветовали Абу Талибу слушаться сына как старшего по чину. Отец Али заговорил более серьезным тоном и посоветовал племяннику отказаться от невыполнимого замысла. «Побереги свои увещания для другого случая, – ответил своему дяде и благодетелю бесстрашный фанатик. – Если бы они положили мне на правую ладонь солнце, а на левую луну, и тогда бы они не заставили меня свернуть с моего пути». Десять лет Магомет упорно продолжал свое дело, и религия, которая потом охватила Восток и Запад, медленно делала первые шаги за стенами Мекки. Все же Магомет мог с удовлетворением видеть, как растет его юная община единобожников, которые почитали его как пророка и которых он в нужное время питал духовной пищей Корана. Количество его последователей можно приблизительно оценить по числу тех из них, кто бежал в Эфиопию в седьмой год его пророчества, а их было восемьдесят три мужчины и восемнадцать женглин. Партию Магомета укрепило своевременное обращение в ислам его дяди Хамзы и сурового несгибаемого Омара, который стал отстаивать дело ислама с тем же усердием, с которым до этого старался уничтожить эту веру. Магомет был милосерден не только к племени курейш и не только к жителям Мекки: во время торжественных праздников, в дни паломничества он приходил в Каабу, заговаривал с приезжими из всех племен и настойчиво, в частных беседах и в публичных выступлениях, убеждал их верить лишь в одного Бога и поклоняться лишь этому Богу. Сознавая свою правоту и свою слабость, он провозглашал свободу вероисповедания и отрицал насилие в делах религии, но призывал арабов к покаянию и заклинал их вспомнить о древних идолопоклонниках из племен ад и самуд, которых Божье правосудие стерло с лица земли.

   Жители Мекки из-за суеверия и зависти упорствовали в неверии. Старейшины города, дяди пророка, относились с подчеркнутым презрением к самонадеянной дерзости сироты, посмевшего реформировать свою родину. На благочестивые речи Магомета в Каабе Абу Талиб отвечал громкими криками: «Жители города и паломники, не слушайте этого искусителя, не прислушивайтесь к его нечестивым нововведениям! Храните верность Аль-Аат и Аль-Уззе!» Тем не менее сын Абдаллаха был дорог престарелому вождю, и дядя защищал своего племянника и его доброе имя от нападений курейшитов, которые давно завидовали семье Хашим из-за ее первенствующего положения. Своей злобе они придали религиозный вид. Во времена Иова арабский наместник наказывал за непочтение к богам как за преступление. Магомет был виновен в том, что покинул богов своего народа и отрицал их существование. Но в Мекке была такая политическая свобода, что предводители курейшитов вместо того, чтобы выдвинуть обвинение против преступника, должны были применить убеждение или насилие. Они много раз обращались к Абу Талибу с упреками и угрозами. «Твой племянник порочит нашу религию, он обвиняет наших мудрых предков в невежестве и глупости; поскорее заставь его замолчать, чтобы он не поднял смуту в городе. Если он будет упорствовать, мы поднимем свои мечи на него и его сторонников, и ты будешь виновен в той крови, которая прольется». Авторитет Абу Талиба и его умеренность не дали религиозным партиям перейти к насилию, но самые беспомощные и самые робкие из учеников пророка бежали в Эфиопию, а сам пророк укрывался в различных хорошо укрепленных убежищах в городе и других местах страны. Поскольку его семья по-прежнему поддерживала его, остальная часть племени курейш дала обязательство порвать всякие отношения с детьми Хашима – ничего у них не покупать и не продавать им, не брать от них жен и не давать им в жены своих женщин до тех пор, пока они не отдадут Магомета на суд богов. Это решение было вывешено в Каабе, чтобы его увидели глаза всего арабского народа. Послы курейшитов преследовали изгнанников-мусульман в глубине Африки; курейшиты осадили пророка и его самых верных сторонников, лишили их доступа к воде и разжигали взаимную вражду воюющих сторон местью за причинение вреда и нанесение оскорблений. Непрочное перемирие восстановило видимость согласия и продержалось до тех пор, пока смерть Абу Талиба не отдала Магомета на милость врагов как раз в то время, когда кончина верной и великодушной Хадиджи лишила его домашнего уюта. Верховную власть в мекканской республике унаследовал Абу Суфьян, глава клана Омейя. Этот усердный почитатель идолов и смертельный враг рода Хашим созвал собрание курейшитов и их союзников, чтобы решить судьбу посланника Бога. Тюрьма довела бы его до отчаяния и только усилила бы его религиозное исступление; изгнание красноречивого и популярного фанатика распространило бы смуту на провинции Аравии. Его приговорили к смерти, и было решено, что его сердце пронзят несколько мечей – по одному от каждого племени, чтобы разделить между ними вину за его кровь и не опасаться мести хашимитов. Ангел или лазутчик раскрыл заговор курейшитов, и у Магомета оставался лишь один выход – бегство. Глубокой ночью вместе со своим другом Абу Бекром он тихо скрылся из своего дома. Убийцы следили за домом, стоя у двери, но их ввела в заблуждение фигура Али, который спал на кровати пророка, накрытый его зеленой одеждой. Курейшиты пощадили преданного своей религии юного героя, но несколько стихотворений Али, сохранившихся до сих пор, представляют нам интересную картину его чувств: смесь тревоги, нежной любви и надежды на Бога. Три дня Магомет и его спутник скрывались в пещере Саур на расстоянии одной лиги от Мекки, и в конце вечера каждого дня сын и дочь Абу Бекра тайно снабжали их едой и новостями. Старательные курейшиты обыскивали все пригодные для укрытия места поблизости от города и подошли к входу в эту пещеру, но считается, что божье провидение с помощью паучьей сети и гнезда голубя убедило их, будто в этом месте людей нет, раз ничто не потревожено. «Нас только двое», – дрожа от страха, сказал Абу Бекр. «Есть еще третий – сам Бог», – ответил пророк. Еще до того, как пыл преследователей угас, два беглеца вышли из пещеры и сели на верблюдов. По дороге в Медину их остановили посланцы курейшитов, но беглецы откупились мольбами и обещанием подарков. В этот судьбоносный момент взмах арабского копья мог изменить историю мира. Бегство пророка из Мекки в Медину – хиджра – стало памятной в истории точкой отсчета новой эпохи, и теперь, когда прошло почти двенадцать веков, она по-прежнему служит началом лунного года у магометанских народов.

   Религия Корана могла бы погибнуть в колыбели, если бы Медина не приняла с верой и почетом святых изгоев из Мекки. Город, который теперь называется Медина, что значит «большой город», до того, как был освящен тем, что в нем стоял престол пророка, звался Ясриб. Им владели – каждое своей частью – два племени, хариджиты и авситы, наследственная вражда между которыми вспыхивала вновь при малейшем поводе. Евреи, имевшие там два поселения и хвалившиеся, что они из рода священнослужителей, были их скромными союзниками; не обращая арабов в свою веру, евреи привили им вкус к науке и религии, за что Медину стали называть Городом книги. Некоторые из самых знатных граждан Медины во время паломничества к Каабе обратились в ислам под влиянием проповедей Магомета; вернувшись оттуда, они стали распространять дома веру в Бога и его пророка; так возник новый союз, который утвердили их послы на двух тайных ночных встречах на холме в окрестностях Мекки. Во время первой из них десять хариджитов и два авсита, объединенные верой и любовью, провозгласили от имени своих жен, своих детей и своих отсутствующих собратьев, что те всегда будут исповедовать веру Корана и соблюдать его предписания. Вторая встреча была заключением политического союза и стала тем семенем, из которого родилась сарацинская империя. Семьдесят три мужчины и две женщины из Медины имели торжественное совещание с Магометом, его родственниками и его учениками и связали себя друг с другом взаимной клятвой верности. Они пообещали от имени своего города, что, если Магомет будет изгнан, они примут его как союзника, будут подчиняться ему как предводителю и станут защищать его до конца, как своих жен и детей. «Но если ваша родина призовет вас обратно, вы не покинете своих новых союзников?» – с лестной для Магомета тревогой спросили они. «Теперь у нас все общее: ваша кровь – это моя кровь, ваше поражение – мое поражение. Мы связаны друг с другом узами чести и выгоды. Я ваш друг и враг ваших врагов», – с улыбкой ответил пророк. «Но если мы будем убиты на вашей службе, какова будет наша награда?» – воскликнули посланцы Медины. «РАЙ», – ответил пророк. «Протяни же свою руку». Он протянул руку, и они повторили клятву верности союзу и дружбе. Их договор утвердил народ, который единодушно принял ислам; жители Медины радовались изгнанию посланника Бога, но боялись за него, зная, что он в опасности, и нетерпеливо ждали его прибытия. Быстро проделав опасный путь вдоль побережья, он остановился в Кобе, в двух милях от Медины, и через шестнадцать дней после бегства из Мекки въехал в Медину. Пятьсот горожан вышли навстречу Магомету; громко звучали приветствия ему, заверения в верности и преданности новой вере. Магомет был верхом на верблюдице; его голову прикрывал зонт, и вместо отсутствовавшего знамени перед ним был развернут тюрбан. Самые отважные из его учеников, которых разбросала по миру буря, собрались вокруг него, и мусульман стали различать по их неодинаковым, хотя и равноценным заслугам: тем, кто был из Мекки, дали название «мухаджиры», что значит «беженцы», тем, кто из Медины, – «ансары», что значит «помощники». Чтобы истребить зависть еще в зародыше, Магомет принял разумное решение связать своих главных сторонников попарно правами и обязанностями братьев; для Али не нашлось равного, и тогда пророк ласково произнес, что сам будет спутником и братом этого благородного юноши. Замысел оказался удачным: побратимы помнили о своем святом братстве в дни мира и в дни войны, а две партии благородно соперничали в мужестве и верности. Всего лишь один раз это согласие было нарушено случайной ссорой: какой-то патриот Медины стал ругать приезжих чужаков за наглость, но даже намек на возможность их изгнания был выслушан с отвращением, и родной сын оскорбителя с величайшей охотой предложил положить к ногам посланника Бога голову своего отца.

   Со времени своего переселения в Медину Магомет стал правителем и священнослужителем, и было грехом жаловаться кому-либо на решение судьи, которому подсказывала его приговоры премудрость Бога. Он то ли получил в дар, то ли купил небольшой участок земли, который достался по наследству двум сиротам. На этом избранном месте он построил дом и мечеть, которые в своей грубой простоте были более достойны почтения, чем дворцы и храмы ассирийских халифов. На его печати, которая была то ли золотой, то ли серебряной, значился титул «посланник Бога»; молясь и проповедуя на еженедельных собраниях, он опирался на обрубок ствола пальмы и уже давно позволил себе пользоваться грубой деревянной кафедрой. На седьмом году его правления тысяча пятьсот вооруженных мусульман в боевом строю повторили свою клятву верности, а их вождь – свои заверения в том, что им обеспечена защита до смерти последнего члена их «партии» или до ее роспуска. В этом же лагере посол из Мекки был изумлен вниманием верующих к словам и внешнему виду пророка и тем, с какой жадностью они подбирали его слюну, его упавший на землю волос, грязную воду после его омовений, словно во всем этом была какая-то часть его пророческих достоинств. «Я видел хосроев Персии и цезарей Рима, но никогда не видел царя среди его подданных, подобного Магомету среди его спутников». Жар религиозного воодушевления действует сильнее и заключает в себе больше правды, чем холодное официальное раболепие придворных.

Магомет объявляет войну против неверных

   В естественном состоянии каждый человек имеет право защищать с оружием в руках себя и свое имущество, отражать и даже упреждать действия своих врагов, когда они применяют насилие, и расширять эти свои военные операции настолько, чтобы в разумной степени получить удовлетворение и осуществить возмездие. В свободном обществе арабов долг подданного и гражданина имел мало сдерживающей силы, и Магомет, мирно выполнявший свое призвание нести людям добро, был разорен и изгнан с родины своими несправедливыми земляками. Выбор независимого народа поднял беглеца из Мекки на высшую ступень власти – сделал верховным правителем, и он по справедливости получил право заключать союзы и вести наступательные и оборонительные войны. Несовершенные человеческие права были дополнены и вооружены могучей силой божественной власти: мединский пророк меняет тон и в своих новых откровениях становится более яростным и кровожадным, а это доказывает, что его прежняя умеренность была порождена слабостью. Он испробовал и исчерпал средства убеждения; теперь время снисхождения прошло, и он получил указание свыше распространять свою религию мечом, уничтожать памятники идолопоклонства и преследовать неверующие народы земли, не считаясь со святостью дней или месяцев. Те кровожадные наставления, которые так много раз повторяются в Коране, по уверению его автора, есть и в Пятикнижии, и в Евангелии. Однако мягкий тон Евангелия может служить разъяснением к неоднозначному евангельскому изречению, что Иисус принес на землю не мир, но меч: его добродетели – терпение и смирение – не следует смешивать с набожной нетерпимостью государей и епископов, которые опозорили имя его учеников. Магомет, ведя религиозную войну, скорее мог следовать примеру Моисея или судей и царей Израиля. Законы войны у древних евреев были еще суровее, чем у арабского законодателя^[188]. Впереди евреев шел лично сам Бог воинств.

   Если какой-то город сопротивлялся и отвечал на их вызов, они вырезали там всех мужчин без исключения. Семь народов Ханаана были обречены на уничтожение, и ни раскаяние, ни обращение в иудейскую веру не смогли бы спасти их от неизбежной участи: ни одно существо на их земле не должно было остаться в живых. Врагам же Магомета было честно предложено выбрать дружбу, покорность или бой. Если они обращались в ислам, то получали доступ ко всем материальным и духовным благам, которые имели первые ученики, и шли под тем же знаменем в поход ради распространения веры, которую приняли. Милосердие пророка определялось его выгодой, но все же он редко топтал поверженного врага, и, кажется, дал обещание, что наименее виновным его подданным-немусульманам будет позволено сохранить их религиозные обряды или по меньшей мере их несовершенную веру, если они станут платить за это налог. В первые месяцы своего правления он давал своему войску уроки ведения священной войны и разворачивал свое белое знамя перед воротами Медины. Воинственный посланник Бога лично сражался с врагами во время девяти боев и осад; он и его помощники за десять лет осуществили пятьдесят военных операций. Арабы продолжали совмещать торговлю и разбой, и мелкие походы для защиты своего каравана или нападения на чужой караван постепенно подготовили его войска к завоеванию Аравии. Распределение добычи определялось божьим законом: всю ее аккуратно складывали в общую копилку. Пятую часть золота и серебра, пленников и скота, движимого и недвижимого имущества пророк предназначал для дел веры и благотворительности, остальное делилось поровну между солдатами, которые одержали победу или охраняли лагерь, при этом доля убитого доставалась по наследству его вдове и сиротам, а для того, чтобы увеличить численность конницы, конных воинов поощряли, выделяя им две доли – для самого воина и для его лошади. В войско старались завлечь странствующих арабских воинов, и они со всех сторон собирались под знамя религии и грабежа. Посланник Бога освятил отступление от правил, которое они себе позволяли, – позволил брать пленных женщин в жены и наложницы: наслаждение богатством и красотой было слабым подобием радостей, приготовленных в раю для доблестных мучеников за веру. «Меч, – говорил Магомет, – это ключ от небес и ада; капля крови, пролитая за дело Бога, или ночь, проведенная в строю, ценнее, чем два месяца поста или молитвы. Кем бы ни был павший в бою, его грехи прощаются. В день суда его раны будут сверкать как киноварь и благоухать как мускус, а вместо потерянных конечностей ему будут даны крылья ангелов и херувимов». Бесстрашные души арабов воспламенялись восторгом, картина невидимого мира глубоко отпечатывалась в их воображении, и смерть, которую они всегда презирали, становилась для них предметом надежды и желания. Коран провозглашает в самом абсолютном виде принципы судьбы и предопределения, которые угасили бы изобретательность и добродетель, если бы поступками людей всегда управляли их отвлеченные верования. И все же влияние этих принципов во все времена увеличивало мужество сарацин и турок. Первые товарищи Магомета шли в бой без страха, веря, что опасности нет там, где нет удачи, что, если им суждено умереть, они умрут и в своей постели, если же нет, то останутся невредимы и среди вражеских дротиков.

   Возможно, курейшитам было бы достаточно бегства Магомета, если бы их не побуждала к действию и не тревожила месть врага, который мог перекрыть им их торговый путь в Сирию, куда они ездили через земли Медины и через них же возвращались обратно. Абу Суфьян сам вместе с тридцатью или сорока сторонниками повел туда богатый караван из тысячи верблюдов; удача или ловкость помогли ему в этом походе, и он не был замечен бдительным Магометом; но вождь курейшитов узнал, что святые грабители ждут в засаде его возвращения. Он отправил гонца к своим собратьям в Мекку, и боязнь потерять свою торговлю и продовольствие заставила их поспешно выслать ему на помощь военные силы города. Священная банда Магомета состояла из трехсот тринадцати мусульман, из которых семьдесят семь были беженцы, а остальные – помощники. Они по очереди ехали верхом на верблюдах, которых было семьдесят (ясрибские верблюды были грозными на войне); но лишь двое смогли выехать в поход на конях: так бедны были первые ученики Магомета. В плодородной и прославленной долине Бадр, на расстоянии трех переходов от Медины, пророк получил от своих разведчиков известие, что с одной стороны приближается ожидаемый караван, а с другой наступают курейшиты – сто конников и восемьсот пятьдесят пехотинцев. После короткого совещания он пожертвовал возможным богатством ради славы и мести, и его воины выкопали неглубокие траншеи, чтобы защитить себя и ручей со свежей водой, который тек через долину. «Боже! – воскликнул он, когда многочисленные курейшиты спускались с гор. – Если эти люди будут уничтожены, кто будет почитать тебя на земле? Смелей, дети мои, плотнее сдвиньте ряды; выпускайте стрелы, и этот день будет нашим». Сказав это, он вместе с Абу Бекром поднялся на трон или кафедру и сразу же попросил прийти на помощь архангела Гавриила и три тысячи ангелов. Во время сражения он непрерывно вглядывался в поле боя; когда мусульмане заколебались и противник стал их теснить, пророк быстро спустился с трона, сел на своего коня и бросил в воздух горсть песка со словами: «Пусть их лица покроются смущением». Обе армии слышали его подобный грому голос и увидели в своем воображении воинов-ангелов; курейшиты дрогнули и побежали; семьдесят их храбрейших воинов были убиты, и семьдесят пленных украсили собой первую победу мусульман. Мертвые тела курейшитов были раздеты и подверглись оскорблениям, два самых упрямых пленника были наказаны смертью, а выкуп, полученный за остальных – четыре тысячи драхм серебра, – в какой-то степени заменил ускользнувший караван. Но напрасно верблюды Абу Суфьяна нащупывали себе новый путь через пустыню и вдоль Евфрата: усердие мусульман позволило им перехватить этот караван, и добыча, видимо, была велика, поскольку доля посланника, ее пятая часть, составила двадцать тысяч драхм. Раздраженный таким уроном для города и для себя лично, Абу Суфьян собрал войско из трех тысяч человек, среди которых семьсот были в доспехах и двести на конях. Три тысячи верблюдов шли с ним в поход. Его жена Хинда и с ней пятнадцать благородных женщин из Мекки непрерывно били в бубны, воодушевляя войска и умножая величие Хубала, самого популярного божества Каабы. Знамя Бога и Магомета поднимали девятьсот пятьдесят мусульман. Разница в численности вызывала не больше тревоги, чем на поле Бадр, но дерзкая уверенность курейшитов в победе оказалась сильнее, чем божественный дар и человеческие чувства посланника Бога. Второе сражение произошло на горе Оход, в шести милях к северу от Медины. Курейшиты приближались, выстроившись полумесяцем; на правом крыле их войска конницу возглавлял Халед, самый свирепый и удачливый из арабских воинов. Войска Магомета умело выбрали себе место на пологом склоне, пятьдесят лучников защищали их сзади. В центре сила их удара позволила им отразить атаку идолопоклонников и прорвать строй противника, но, преследуя врага, они потеряли преимущество, которое давал им рельеф местности, лучники покинули свой пост, мусульмане соблазнились добычей, перестали слушаться своего полководца и нарушили строй. Неустрашимый Халед, поворачивая свою конницу, чтобы обойти их сбоку и сзади, громко крикнул, что Магомет убит. На самом же деле он был ранен в лицо дротиком, и два его зуба были расколоты камнем. И все же среди сумятицы и бедствия Магомет упрекал неверных в том, что они убивают пророка, и благословлял дружескую руку, которая остановила его кровь и отвела его в безопасное место. Семьдесят мучеников умерли за грехи своего народа; по словам посланника Бога, они умерли попарно: каждый брат обнимал безжизненное тело своего товарища. Их тела были изуродованы бесчеловечными женщинами Мекки, и жена Абу Суфьяна надкусила внутренности Хамзы, дяди Магомета. Мекканцы могли прославлять свое суеверие и утолять свою ярость, но вскоре мусульмане вновь собрались вместе на поле боя, а у курейшитов не хватило сил или мужества на осаду Медины. Поход на Медину был предпринят в следующем году, и тогда на нее напала десятитысячная вражеская армия. Этому третьему походу дают несколько названий – по народам, которые выступали под знаменем Абу Суфьяна и по рву, который был выкопан перед Мединой и лагерем трех тысяч мусульман. Магомет благоразумно уклонился от общего сражения; Али отличился доблестью в единоборствах, и война тянулась двадцать дней, пока союз осаждавших не распался окончательно. Буря с ветром, дождем и градом перевернула их шатры; хитрый противник раздувал ссоры между ними, и курейшиты, покинутые своими союзниками, потеряли надежду на то, чтобы опрокинуть трон или остановить завоевания своего непобедимого изгнанника.

   Первоначальный выбор Иерусалима в качестве киблы для молитвы показывает, что вначале Магомет был склонен оказывать предпочтение евреям, и с точки зрения земной выгоды для них было бы счастьем, если бы они признали арабского пророка надеждой Израиля и обещанным Мессией. Их упорное нежелание это сделать превратило дружбу в неугасимую ненависть, и после этого Магомет до последнего мгновения своей жизни неумолимо преследовал этот несчастный народ, а как посланник Бога и завоеватель одновременно он преследовал евреев в обоих мирах – на этом свете и на том. Еврейское^[189] племя кайнука жило в Медине под защитой ее народа. Магомет воспользовался случайным столкновением и потребовал от кайнукитов, чтобы они либо приняли его веру, либо сразились с ним в бою. «Увы, – трепеща от страха, ответили евреи, – мы не умеем владеть оружием, но мы остаемся верны вере и обрядам наших отцов. Почему ты вынуждаешь нас к законной защите?» Неравная борьба закончилась через пятнадцать дней, и Магомет крайне неохотно уступил настойчивым просьбам своих союзников, но согласился сохранить жизнь пленникам. Однако их богатства были конфискованы, их оружие стало приносить больше успеха в руках мусульман, и община из семисот несчастных изгнанников, которых выгнали с родины вместе с женами и детьми, отправилась на границу Сирии умолять об убежище. Надириты были более виновны, поскольку замышляли убить пророка во время дружеской встречи. Он осадил их замок, находившийся в трех милях от Медины, но своей решимостью защищаться до конца надириты заслужили почетную капитуляцию: гарнизону замка было разрешено уйти с воинскими почестями, сопровождая отступление игрой на трубах и барабанах. Евреи добавили огня в костер войны курейшитов и сами присоединились к ним. Как только народы отступили ото рва, Магомет, не снимая с себя доспехов, в тот же день выступил в поход, чтобы истребить враждебное племя евреев. После двадцати пяти дней сопротивления каину киты сдались на милость победителя. Они верили в заступничество своих давних союзников из Медины, но должны были бы знать, что фанатизм стирает в душах все человеческие чувства. Почтенный старейшина, которого они попросили быть судьей, произнес им смертный приговор. Семьсот евреев были выведены в цепях на рыночную площадь города; они спустились живыми в могилу, приготовленную для их казни и похорон, и посланник Бога, не моргнув и глазом, наблюдал за тем, как резали, словно скот на бойне, его беспомощных врагов. Их овцы и верблюды достались в наследство мусульманам. Триста кирас, пятьсот пик и тысяча дротиков составили самую полезную часть добычи. Центром еврейской власти в Аравии был богатый город Хайбар, находившийся на расстоянии шести дней пути к северо-востоку от Медины. Его окрестности, островок плодородной земли посреди пустыни, были густо усеяны плантациями и стадами скота и защищены восемью замками, среди которых несколько считались неприступными. Силы Магомета состояли из двухсот конников и тысячи четырехсот пехотинцев; в продолжение восьми тяжелых осад, проведенных по всем правилам одна за другой, на их долю выпали опасности, усталость и голод. Посланник Бога возрождал в своих учениках мужество и веру, ставя им в пример Али, которому он присвоил почетное прозвище Меч Бога. Возможно, мы должны верить тому, что иудейский воин гигантского роста был рассечен по пояс ударом его неодолимого скимитара, но мы не можем похвалить за скромность красивую легенду, согласно которой он сорвал с петель створку крепостных ворот и защищался этим тяжелым щитом, держа его в левой руке^[190].

   Лишившись замков, город Хайбар покорился ярму. Вождь побежденного племени был подвергнут пыткам в присутствии Магомета: у пленника хотели вырвать признание о том, где он прячет свои сокровища. Пастухи и земледельцы в награду за свое трудолюбие получили хрупкое перемирие: им было разрешено до тех пор, пока будет угодно завоевателю, приумножать свое имущество с тем условием, что половина плодов этого труда будет идти ему, а половина им. В годы правления Омара хайбарских евреев переселили в Сирию, и халиф Омар утверждал при этом, что выполняет завещание своего владыки, который перед смертью предписал, чтобы в его родной Аравии была лишь одна вера – истинная.

   Каждый день глаза Магомета пять раз смотрели в сторону Мекки; самые святые и могучие чувства звали его вернуться завоевателем в тот город и тот храм, откуда он был изгнан. Кааба возникала перед ним в мечтах и снах. Один такой ничего не значивший сон был переведен на язык видений и пророчества; Магомет развернул священное знамя, и с уст Божьего посланника слишком рано слетело необдуманное обещание успеха.

   Его поездка из Медины в Мекку была обставлена как мирное и торжественное паломничество. Впереди процессии шли семьдесят верблюдов, выбранных и украшенных для принесения в жертву; пророк ничем не нарушал святость мекканской земли и отпустил своих пленных без выкупа в знак своего милосердия и благочестия. Но как только Магомет спустился на равнину и до Мекки остался всего день пути, он воскликнул: «Они оделись в шкуры тигров!» Курейшиты, многочисленные и решительно настроенные, преградили ему путь, и арабы-разбойники из пустыни могли бы покинуть или предать вождя, за которым пошли в надежде на добычу. Неустрашимый фанатик превратился в хладнокровного осторожного политика. Он воздержался от упоминания в договоре своего титула «посланник Бога», заключил с курейшитами перемирие на десять лет, обязался возвращать обратно беглецов из Мекки, которые примут его веру, и лишь настоял на том, чтобы ему в течение следующего года было дано скромное право входить в Мекку как другу и оставаться в ней три дня для совершения обрядов паломничества. Стыд и печаль, словно тень облака, накрыли отступавших, и разочарованные мусульмане могли бы по праву винить в неудаче пророка, который так часто уверял, что их явно ждет успех. Но при виде Мекки к паломникам вернулись вера и надежда. Они вложили мечи в ножны и семь раз, ступая по следам посланника Бога, обошли Каабу; курейшиты отошли к горам, и Магомет, совершив обычное жертвоприношение, на четвертый день покинул город. Народ получил от него урок набожности, враждебные ему вожди почувствовали суеверный страх, разделились на партии или уступили обольщению; тогда же Халид и с ним Амр, будущие завоеватели Сирии и Египта, очень удачно выбрали время и покинули гибнущее дело язычества. Сила Магомета возросла за счет подчинившихся ему арабских племен; он собрал десять тысяч воинов для завоевания Мекки, а идолопоклонников, как более слабую партию, легко было признать виновными в нарушении перемирия. Воодушевление и дисциплинированность ускоряли шаг выступивших в поход и помогли сохранить их продвижение в тайне до тех пор, пока яркое пламя десяти тысяч костров не сообщило изумленным курейшитам о намерениях, приближении и неодолимой могли их врага. Высокомерный Абу Суфьян вручил противнику ключи от города, полюбовался разнообразием оружия и знамен у войск, которые прошли мимо него парадным строем, увидел, что сын Абдаллаха приобрел могущественное царство, и под мечом Омара признал, что Магомет – посланник истинного Бога. Возвращение Мария и Суллы было запятнано кровью римлян, месть же Магомета возбуждалась религиозной верой, и его пострадавшим от мекканцев сторонникам очень хотелось выполнить или даже опередить своими действиями приказ о кровавой бойне. Но вместо того, чтобы дать волю их и своим страстям^[191], победивший изгнанник простил мекканским партиям их вину и объединил их.

   Его войско, разделившись на три части, вступило в город. Двадцать восемь жителей Мекки были зарублены мечом Халида, одиннадцать мужчин и шесть женщин приговорил к смерти сам Магомет, но при этом он упрекнул своего помощника за жестокость, и несколько самых упрямых жертв остались жить благодаря его милосердию или его презрению. Вожди курейшитов распростерлись на земле у его ног. «Какого милосердия вы можете ожидать от человека, которому причинили вред?» – «Мы полагаемся на великодушие нашего родственника». – «И полагаетесь не напрасно. Уходите! Вы в безопасности, вы свободны!» Народ Мекки заслужил себе прощение принятием ислама, после семи лет изгнания беглец-миссионер был возведен на престол государя и пророка своей родной страны. Но триста шестьдесят идолов Каабы были с позором разбиты, дом Бога был очищен от скверны и украшен; для примера будущим поколениям посланник Бога снова исполнил обязанности паломника, и на вечные времена был принят закон, что ни один немусульманин не смеет ступить ногой на землю священного города Мекки.

   Завоевание Мекки прекратило колебания с верой и подчинением у арабских племен, которые, в лад с переменами судьбы, то покорялись военной силе и красноречию пророка, то не обращали на них внимания. Для бедуинов и теперь характерно безразличие к обрядам и отвлеченным мнениям, и они могли признать учение Корана так же нетвердо, как теперь соблюдают. Но все же оставалось небольшое число упрямцев, продолжавших держаться религии и свободы своих предков, и Хонаинская война справедливо получила прозвище от идолов, которых Магомет дал обет уничтожить, а союзники из Таифа торжественно поклялись защитить. Четыре тысячи язычников скрытно и быстро двинулись в поход, чтобы застать завоевателя врасплох. Они жалели и презирали курейшитов за сонную беспечность, но зависели от воли, а возможно, и от помощи этого народа, который так недавно отрекся от своих богов и склонился под ярмо их врага. Пророк развернул знамена Медины и Мекки; толпа бедуинов увеличила силу и численность его армии, и двенадцать тысяч мусульман заранее возомнили себя непобедимыми, что было безрассудно и греховно. Они спустились в долину Хонаин, не приняв мер предосторожности, а высоты вокруг оказались заняты лучниками и пращниками союзных племен; многочисленность мусульман не могла быть использована, их дисциплина была нарушена, их мужество сменилось ошеломляющим ужасом, и курейшиты улыбались, видя неизбежность их уничтожения. Пророк, сидевший на своем белом муле, оказался в тесном кольце врагов; он попытался броситься на их копья, чтобы умереть славной смертью, но десять человек из числа его верных спутников загородили его своим оружием и своей грудью, и трое из них упали мертвыми у его ног. «Мои братья! – раз за разом с печалью и негодованием кричал пророк. – Я сын Абдаллаха, я посланник истины! О люди, будьте тверды в вере! О Боже, пошли свою помощь!» Его дядя Аббас, который, подобно героям Гомера, славился необыкновенно громким голосом, перечислял дары и обещания Бога, и звук его слов раздавался по всей долине. Бежавшие мусульмане со всех сторон вернулись под святое знамя, и Магомет с удовольствием увидел, что костер битвы запылал снова. Его поведение и пример помогли мусульманам переломить ход боя, и позже пророк побудил свои победившие войска безжалостно отомстить виновникам их позора. С Хонаинского поля он без промедления повел свои войска на осаду Таифа, мощной крепости, находившейся на расстоянии шестидесяти миль к юго-востоку от Мекки и окруженной плодородными землями, на которых посреди Аравийской пустыни росли сирийские фрукты. Дружественное племя, знакомое (не знаю откуда) с искусством ведения осады, прислало ему тараны и боевые машины, а с ними – отряд из пятисот механиков. Но напрасно Магомет предложил свободу таифским рабам, напрасно он, нарушив свои собственные законы, истребил фруктовые деревья, напрасно его землекопы рыли землю, напрасно его войска штурмовали крепость через пролом. После двадцати дней осады пророк подал сигнал к отступлению, но отступал он под песню о победе веры и показывал, как он молится о раскаянии и спасении неверующих жителей этого города. Добыча, захваченная в этом удачном походе, составила шесть тысяч пленных, двадцать четыре тысячи верблюдов, сорок тысяч овец и четыре тысячи унций серебра. Одно племя, сражавшееся в Хонаине, выкупило своих пленных сородичей тем, что принесло в жертву своих идолов, но Магомет возместил эту потерю тем, что отдал воинам свою пятую часть добычи и пожелал иметь ради их блага столько голов скота, сколько есть деревьев в области Тихама. Вместо того чтобы наказать курейшитов за их недружелюбие, пророк постарался «укоротить им языки» (его собственное выражение), то есть добиться их любви щедростью, одаривая курейшитов больше, чем другие племена. Одному только Абу Суфьяну были подарены триста верблюдов и двадцать унций серебра, и Мекка искренне поверила в выгодную религию Корана.

   Беженцы и помощники стали жаловаться, что они несли бремя трудов, а теперь, в пору победы, ими пренебрегают. «Увы! – умело ответил их предводитель. – Стерпите то, что я успокоил этих недавних врагов, этих ненадежных сторонников, подарив им временные блага. Вашей заботе я доверяю свою жизнь и свою судьбу. Вы мои спутники в изгнании, в моем царстве, в моем раю». Послы Таифа, боявшиеся новой осады, пошли за ним следом. «Посланник Бога, предоставь нам перемирие на три года и на это время потерпи наши прежние обряды!» – «Ни одного месяца, ни одного часа!» – «По крайней мере, избавь нас от обязанности молиться». – «Без молитвы вера ничего не стоит!» Они молча покорились. Их храмы были разрушены, и этот же приговор об уничтожении был исполнен и над всеми идолами Аравии. На берегах Красного моря и Персидского залива военачальников Магомета встречал приветственными криками верный народ, и послов, преклонявших колени перед троном пророка в Медине, было так же много, как зрелых фиников, падающих с пальмы (это арабская поговорка). Арабская нация покорилась Богу и скипетру Магомета. Ненавистное название «дань» было отменено, нужды религии удовлетворялись за счет нерегулярных или приносимых против воли пожертвований. В последнем паломничестве пророка его сопровождали сто четырнадцать тысяч мусульман.

   Когда Ираклий возвращался победителем с войны против Персии, он беседовал в Эмесе с одним из тех послов Магомета, которые приглашали государей и народы мира принять ислам. На этом основании арабы в своем религиозном усердии предположили, что император христиан тайно перешел в ислам, а греки в своем тщеславии выдумали личный приезд правителя Медины, который получил от щедрого государя богатое земельное владение и безопасное убежище в провинции Сирия. Однако дружба Ираклия и Магомета продолжалась недолго: новая вера не угасила, а, наоборот, разожгла в сарацинах алчность, и убийство посланника стало достойным предлогом для вторжения трех тысяч солдат в Палестину – область, расположенную к востоку от Иордана. Священное знамя было доверено Зейду, и таковы были дисциплина или религиозное воодушевление в растущей и возвышающейся секте, что самые родовитые вожди без малейшего недовольства служили под началом у раба пророка. В случае его смерти заменить его во главе войска должен был сначала Джафар, а после него Абдаллах, а если бы на войне погибли все трое, войскам было разрешено самим выбрать себе полководца. И все три вождя были убиты в бою в долине Мута – первом сражении, когда мусульмане испытали свою доблесть в схватке с иноземным врагом. Зейд пал как солдат в первых рядах воинов; смерть Джафара была героической и памятной: он лишился правой руки и перехватил знамя левой, ему отрубили и левую руку, тогда он сжал знамя кровоточащими обрубками и держал, пока не упал на землю, покрытый пятьюдесятью славными ранами. «Вперед! – крикнул Абдаллах, который занял освободившееся место. – Идите вперед без сомнений: или победа, или рай будут наши!» Дротик римлянина сделал этот выбор за Абдаллаха, но падавшее знамя подхватил Халид, обращенный из Мекки. Девять мечей сломалось в его руке, но его доблесть выдержала и отбросила назад превосходящие силы христиан. На ночном совете в лагере он был выбран командующим, на следующий день его умелые маневры обеспечили сарацинам то ли победу, то ли отступление, и Халид знаменит среди своих собратьев по вере и среди своих врагов под славным прозвищем Меч Бога. Магомет, выступая с кафедры проповедника, с пророческим исступлением описывал венцы блаженных мучеников, но когда рядом не было посторонних, он не мог сдержать естественных человеческих чувств. Кто-то застал его плачущим над дочерью Зейда. «Что я вижу?» – спросил этот изумленный и потрясенный приверженец пророка. «Ты видишь, как друг оплакивает потерю своего самого верного друга», – ответил посланник Бога. После завоевания Мекки верховный правитель Аравии сделал вид, что должен опередить Ираклия, который готовится к войне, и торжественно провозгласил войну против римлян, не пытаясь скрыть трудности и опасности предпринятого дела. Мусульмане в этот раз не имели охоты воевать и ссылались на нехватку денег, коней или продовольствия, на то, что было время сбора урожая, и на невыносимую летнюю жару. «В аду еще жарче», – сказал на это разгневанный пророк. Он посчитал ниже своего достоинства принуждать отказавшихся к службе, но по возвращении дал урок наиболее виновным, отлучив их от сообщества верующих на пятьдесят дней. Их дезертирство сделало ценнее заслуги Абу Бекра, Османа и тех верных спутников, которые предложили пророку свою жизнь и свое богатство. Магомет повел в поход под своим знаменем десять тысяч конников и двадцать тысяч пехотинцев. Тяготы похода были действительно тяжелыми: к усталости и жажде добавились обжигающие и заразные ветры пустыни. Десять человек ехали по очереди на одном верблюде, и воины дошли до постыдной необходимости пить мочу этих полезных животных. Пройдя половину дороги, в десяти днях пути от Медины и в десяти же от Дамаска они отдохнули возле рощи и родника Табук. Магомет отказался продолжать поход дальше, заявив, что удовлетворен мирными намерениями императора Восточной империи, но более вероятно, что он устрашился военной мощи Ираклия. Однако деятельный и бесстрашный Халид сеял вокруг ужас перед именем пророка, и тот принял изъявления покорности у племен и городов на территории от Евфрата до Айлы в верхней части Красного моря. Магомет охотно предоставил своим христианским подданным гарантии личной безопасности, свободу торговли, право собственности на их товары и терпимость к их религиозным обрядам. Слабость не позволила их арабским собратьям по вере сопротивляться честолюбивым намерениям Магомета, ученики Иисуса были дороги врагу евреев, а завоевателю было выгодно предложить достойную капитуляцию самой могущественной религии на земле.

Смерть Магомета

   До шестидесяти трех лет у Магомета доставало сил, чтобы справляться с физическим и духовным утомлением при осуществлении его призвания. Его эпилептические припадки – нелепая клевета греков, и они вызывали бы скорее жалость к нему, чем отвращение. Но он всерьез верил, что был отравлен в Хайбаре еврейкой, желавшей ему отомстить. В течение четырех лет здоровье пророка постепенно ухудшалось, и его недуги усиливались; но смертельной для него стала четырнадцатидневная лихорадка, которая раз за разом по частям отнимала у него разум. Когда пророк понял, что находится в опасности, он дал своим братьям по вере урок смирения, то ли порожденного добродетелью, то ли вызванного покаянием. «Если здесь есть кто-то, кого я несправедливо наказал поркой, я готов подставить собственную спину под плеть возмездия. Опорочил ли я доброе имя кого-либо из мусульман? Пусть он торжественно провозгласит мои провинности перед собранием верующих. У кого-то отняли его товары? Я возмещу долг и проценты по нему из того немногого, чем владею». – «Да, – ответил чей-то голос из толпы, – я должен получить три драхмы серебра». Магомет выслушал эту жалобу, удовлетворил просьбу и поблагодарил своего кредитора за то, что тот обвинил его еще на этом свете, а не в Судный день. Пророк с умеренностью и твердостью встречал приближавшуюся к нему смерть: он освободил своих рабов (семнадцать мужчин, согласно списку имен, и одиннадцать женщин), до мельчайших подробностей определил порядок своих похорон и удерживал от жалобы своих плачущих друзей, давая им мирное благословение. До третьего дня перед смертью он регулярно выполнял свои обязанности на общей молитве, затем поручил молиться вместо себя Абу Бекру. Казалось, что этим выбором он указал на своего давнего и верного друга как на наследника, но Магомет, чтобы не рисковать и не порождать зависть, благоразумно отказался от более ясного выражения своей воли. В какой-то момент, когда его умственные способности уже явно ослабли, он потребовал перо и чернила, желая написать, или, точнее, продиктовать божественную книгу, сумму и завершение всех его откровений. Среди присутствовавших в комнате начался спор о том, следует ли позволять ему уменьшить авторитет Корана, и пророк был должен с упреком указать своим ученикам, что их горячность неприлична. Если можно сколько-нибудь верить преданиям, которые восходят к его женам и спутникам, Магомет до последних минут жизни, находясь в кругу своей семьи, сохранял достоинство посланника Бога и горячую веру набожного человека. Пророк описывал явления ему Гавриила, навсегда прощавшегося с землей, и выражал глубокую веру не только в милосердие, но и благосклонность к себе Верховного Существа. В беседе с близкими он еще раньше говорил, что имеет особую привилегию: ангелу смерти не позволено забрать его душу, не попросив у него перед этим почтительно разрешения. Эта просьба была удовлетворена, и тут же началась агония Магомета. Он лежал на постланном на полу ковре, прислонив голову к коленям Айши, своей самой любимой жены, и терял сознание от сильнейшей боли; придя в себя, поднял взгляд вверх, к потолку, затем спокойно и четко, хотя голос прерывался от слабости, произнес последние слова: «О Боже! Прости мои грехи… Да, я ухожу… к моим согражданам, туда, вверх» – и тихо умер. По такому скорбному случаю был отложен поход для завоевания Сирии; армия остановилась у ворот Медины, и вожди собрались вокруг своего умирающего повелителя. Город, а точнее, дом пророка наполнился громкой печалью и безмолвным отчаянием. Один лишь фанатизм светил слабым лучом надежды и утешения. «Как он может быть мертвым – он, наш свидетель, наш заступник, наш посредник у Бога? Видит Бог, он не умер: он, как Моисей и Иисус, находится в святом трансе и скоро вернется к своему верному народу». Люди не желали верить свидетельству собственных чувств; Омар вынул из ножен свой меч-скимитар и стал грозить, что отрубит голову всем неверным, которые посмеют утверждать, что пророк больше не существует. Эту смуту успокоил своим влиянием и своей умеренностью Абу Бекр. «Магомету вы поклоняетесь или Богу Магомета? – спросил он у Омара и у толпы. – Бог Магомета живет вечно, но посланник Бога был смертен, как мы, и, как предсказал он сам, его постигла общая судьба всех смертных». Пророк был благочестиво похоронен своими ближайшими родственниками на том месте, где скончался. Смерть и погребение Магомета сделали Медину святой, и бесчисленные паломники часто на пути в Мекку по своему добровольному выбору сворачивают в сторону, чтобы отдать поклон простому памятнику на могиле пророка.

Характер и частная жизнь Магомета

   Можно было бы ожидать, что я, завершая рассказ о жизни Магомета, взвесил бы его недостатки и добродетели и решил, какое имя – подвижника веры или обманщика – более подходит этому выдающемуся человеку. Даже если бы я откровенно беседовал с сыном Абдаллаха, решение этой задачи было бы трудным и уверенности в успехе не было бы; а на расстоянии двенадцати веков я лишь смутно различаю его тень в облаке молитвенных благовоний. Притом, если бы я смог точно нарисовать его портрет в какую-то минуту, этот мгновенный облик не был бы одинаково похож на одинокого человека с горы Хира, на проповедника из Мекки и на завоевателя Аравии. Похоже, что этот творец великого переворота от природы был склонен к набожности и созерцанию. Как только женитьба избавила его от бедности, он стал избегать путей честолюбия и скупости; до сорока лет он жил в невинности, и умри он тогда, его имя было бы забыто. Единство Бога – идея, в высшей степени отвечающая духу природы и разума, а немного побеседовав с евреями и христианами, он должен был научиться презрению и ненависти к идолопоклонству Мекки. Любой человек и гражданин посчитал бы своим долгом распространить на своей родине учение, спасающее души, и избавить ее от власти греха и заблуждения; в мощном деятельном уме, непрерывно занятом одним и тем же предметом, всеобщая обязанность превратилась бы в собственное призвание; горячие уверения рассудка или воображения в этом случае ощущались бы как вдохновение, посланное Небом; восторги и видения угасили бы работу ума, и интуитивное чувство, невидимый руководитель, было бы описано в облике ангела Божьего и наделено его признаками. Путь от восторженного воодушевления до обмана опасен и скользок; демон Сократа является памятным в истории примером того, как мудрый человек может обманывать себя, как хороший человек может обманывать других, как совесть человека может спать, когда он находится посередине между самообманом и сознательным обманом, смешивая эти два состояния. Тот, кто милосерден, может верить, что первоначально Магометом руководила чистая и подлинная любовь к людям, но миссионер – человек, и потому не может нежно любить упрямых неверующих людей, которые не признают законность его справедливых требований, с презрением отвергают его доводы и ищут его гибели. Если он и в состоянии простить своих личных врагов, он имеет законное право ненавидеть врагов Бога. В душе Магомета пылали суровые чувства – гордость и жажда мести, когда он, подобно пророку из Ниневии, горевал о бегстве приговоренных им мятежников. Несправедливость Мекки и решение Медины превратили гражданина в государя, смиренного проповедника – в предводителя армий; но его меч был освящен примером святых, и тот самый Бог, который карает греховный мир моровой язвой и землетрясениями, мог ради обращения его людей в веру или ради возмездия пробудить в своих служителях воинскую отвагу. Занимаясь делами государственного правления, Магомет был должен поневоле смягчить строгость фанатизма, в какой-то степени приспосабливаться к предрассудкам и страстям своих сторонников и использовать даже пороки людей для спасения их душ. Обман и коварство, жестокость и несправедливость часто служат делу распространения веры, и Магомет приказывал убить или одобрял убийство евреев и идолопоклонников, которые ушли живыми с поля боя. Повторяясь, такие поступки постепенно должны были запятнать душу Магомета, и влияние таких личных привычек едва ли могло быть компенсировано общественными и личными добродетелями, которые были необходимы для поддержания доброго имени пророка среди его последователей и друзей. В последние годы жизни его преобладающей страстью было властолюбие, и политик предположит, что Магомет в глубине души насмешливо улыбался (победоносный обманщик!) при мысли о своей прежней восторженной вере и о доверчивости своих приверженцев^[192].

   Философ же укажет на то, что их доверчивость и собственный успех должны были укреплять в Магомете уверенность в божественности его призвания, что его выгода и религия были неразрывно связаны и что он мог успокаивать свою совесть тем, что он единственный освобожден Богом от необходимости соблюдать и ясно определенные законы, и правила морали. Если Магомет сохранял какие-то остатки изначальной чистоты своей души, то его грехи можно считать свидетельством его искренности. Даже у завоевателя и священнослужителя я могу неожиданно обнаружить слово или поступок, проникнутый неподдельной человечностью, и закон Магомета, запрещавший при продаже пленных разлучать матерей с их детьми, может отсрочить или смягчить приговор историка.

   Здравый смысл Магомета подсказал ему презрение к царской роскоши; посланник Бога выполнял мелкие обязанности по дому: подметал пол, доил овец и собственными руками чистил свои башмаки и свою шерстяную одежду. Магомет, который с пренебрежением относился к покаянию и заслугам отшельников, без усилий и без похвальбы соблюдал аскетическую суровость в пище, как полагалось арабу и солдату. В торжественных случаях он устраивал для своих спутников пиршество и принимал их с сельским гостеприимным изобилием. Но в обычные дни в очаге пророка могли много недель подряд не зажигать огня. Магомет подкреплял собственным примером запрет на употребление вина, утолял голод небольшим количеством ячменного хлеба, любил вкус молока и меда, но обычной его пищей были финики и вода. Благовония и женщины были единственными чувственными удовольствиями, которых требовала его природа и не запрещала его религия, и Магомет уверял, что эти невинные радости усиливают его религиозный пыл. Жаркий климат горячит кровь арабов, и античные авторы отмечали их склонность к сладострастию. Гражданские и религиозные законы Корана внесли порядок в эту любовную невоздержанность. Кровосмесительные союзы были осуждены, число жен, которых ранее позволялось иметь сколько угодно, было сокращено до четырех законных супруг или наложниц, при этом были справедливо определены права тех и других и в супружеской жизни, и в отношении приданого, свобода развода не поощрялась, за супружескую неверность полагалась смертная казнь, а за блуд и мужчину, и женщину наказывали сотней ударов бича. Таковы были спокойные и логичные установления законодателя; но в частной жизни Магомет давал волю своему мужскому вожделению и злоупотреблял своим правом пророка. Специальное откровение освободило его от законов, которые он установил для своего народа, все женщины без ограничений были отданы на служение его желаниям, и эта единственная в своем роде привилегия вызывала у благочестивых мусульман больше зависти, чем возмущения бесстыдством, и больше почтения к пророку, чем зависти. Если мы вспомним семьсот жен и триста наложниц царя Соломона, то должны будем восхвалить умеренность араба, который имел не более семнадцати или даже пятнадцати жен. Из них историки перечисляют по именам одиннадцать, которые имели в Медине каждая свой дом. Эти дома стояли вокруг дома пророка, и жены по очереди наслаждались его супружеской близостью. Довольно странно то, что все они были вдовами, за исключением одной Айши, дочери Абу Бекра. Она, несомненно, была девственницей, поскольку Магомет провел с ней первую брачную ночь, когда ей было всего девять лет (так рано созревают для любви девушки в этом климате). Юность, красота и ум Айши подняли ее на первое место среди жен: пророк любил ее и доверял ей, и после его смерти дочь Абу Бекра долгое время почитали как мать верующих. Ее поведение было двусмысленным и несдержанным: однажды во время ночного перехода Айша случайно отстала от каравана, а утром вернулась на стоянку вместе с мужчиной. Магомет по своему характеру был склонен к ревности, но божественное откровение убедило его в невиновности Айши. Он наказал ее обвинителей и издал закон о мире в доме, по которому ни одну женщину нельзя было осудить за нарушение супружеской верности, если не было четырех свидетелей-мужчин, видевших ее во время преступления. В случаях с Зайнаб, женой Зейда, и Марией, пленницей-египтянкой, влюбленный пророк забыл о своем добром имени. В доме Зейда, своего вольноотпущенника и приемного сына, он увидел Зайнаб в просторной нижней одежде, заметил красоту жены Зейда и стал изливаться в речах относительно благочестия и желания. Услужливый или благодарный вольноотпущенник понял намек и без колебаний отступил перед любовью своего благодетеля. Но поскольку существовавшие между ними отношения сына и отца вызывали некоторые сомнения и скандал, архангел Гавриил спустился с небес, чтобы подтвердить законность случившегося, расторгнуть усыновление и ласково упрекнуть пророка за неверие в снисходительность его Бога. Одна из его жен, Хафна^[193], дочь Омара, застала пророка в своей собственной постели в объятиях его пленницы-египтянки; жена обещала сохранить это в тайне и простить его, а он поклялся, что откажется от владения Марией. Обе стороны забыли свои обещания. Тогда Гавриил вновь спустился с небес и принес главу из Корана, которая освобождала пророка от клятвы и содержала наставление, что ему следует наслаждаться без ограничений его пленницами и наложницами, не прислушиваясь к крикам жен. В укромном убежище он тридцать дней наедине с Марией усердно выполнял повеления архангела. Утолив свою любовь и жажду мести, он созвал своих жен, которых было одиннадцать, упрекнул их в непослушании и несдержанности и угрожал им разводом в этом мире и в мире загробном – а это была страшная угроза, поскольку женщины, побывавшие на ложе пророка, навсегда теряли надежду на вторичный брак. Возможно, непостоянство Магомета можно отчасти извинить тем, что он, по преданию, был одарен невероятной мужской силой – то ли природной, то ли сверхъестественной^[194].

   Посланник Бога один обладал мужской силой тридцати сыновей Адама и мог бы соперничать с греческим Геркулесом в его тринадцатом подвиге^[195].

   Более серьезным и достойным объяснением может быть его верность Хадидже. В течение двадцати четырех лет их брака молодой муж не использовал свое право на многоженство, и гордость или любовь этой почтенной матроны никогда не страдала от соседства с соперницей. После ее смерти Магомет поместил ее среди четырех совершенных женщин – вместе с сестрой Моисея, матерью Иисуса и своей самой любимой дочерью Фатимой. «Разве она не была старой? – с наглостью расцветающей юности и красоты спросила Айша. – Разве Бог не дал тебе вместо нее другую, лучше?» – «Нет, клянусь Богом! – в порыве искренней благодарности сказал Магомет. – Лучшей быть не может! Она верила в меня, когда люди меня презирали, она облегчала мои нужды, когда я был беден и мир преследовал меня».



   Несмотря на свое многоженство, Магомет не оставил наследника. В 655-м или 656 году его зять Али стал военачальником правоверных, но его потомки не удержали власть.

Влияние Магомета

   Таланты Магомета заслуживают нашей похвалы, но возможно, что его успех вызывает у нас слишком большое восхищение. Нас удивляет, что огромное множество людей приняло учение и восприняло чувства красноречивого фанатика? Это же обольщение много раз повторяли христианские еретики со времен апостолов до дней реформаторов. Кажется невероятным, что частный гражданин овладел мечом и скипетром владык, подчинил себе свою родину и силой своего победоносного оружия создал монархию? Среди быстро сменявших одна другую династий Восточной империи сто удачливых захватчиков престола поднялись наверх из более низкого происхождения, преодолели более тяжелые препятствия, приобрели больше власти и завоевали больше земли. Магомет одновременно обладал даром проповедовать и даром сражаться, и соединение этих противоположных способностей, увеличивавшее его достоинства, способствовало его успеху: сила и убеждение, энтузиазм и страх, постоянно влияя друг на друга, приобретали непреодолимую силу, перед которой падали все преграды. Его голос звал арабов к свободе и победе, к оружию и за добычей, к удовлетворению их любимых страстей в этом мире и в мире ином; ограничения, которые он устанавливал, были необходимы для того, чтобы внушить людям веру в пророка и добиться от них повиновения, и единственным препятствием для его успеха был его разумный символ веры, который утверждает единственность и совершенство Бога. Не распространение его религии, а ее постоянство должны вызывать у нас изумление: тот чистый и совершенный след, который он оставил на земле Мекки и Медины, по прошествии двенадцати веков сохраняется неизменным у индийских, африканских и турецких последователей Корана. Если бы христианские апостолы, святой Петр или святой Павел, смогли вернуться в Ватикан, они, возможно, спросили бы, какому богу поклоняются с такими загадочными церемониями в этом великолепном храме. В Оксфорде или Женеве они удивились бы меньше, но все же им, может быть, пришлось бы внимательно прочитать катехизис церкви и изучить канонические мнения комментаторов о своих собственных сочинениях и о словах своего Господа. А турецкий собор Святой Софии представляет собой в более крупном и пышнее украшенном виде то скромное святилище, которое Магомет воздвиг в Медине собственными руками. Магометане все без исключения устояли перед соблазном низвести предмет своей веры и религиозного поклонения до уровня человеческих чувств и воображения. «Я верую в единого Бога, и Магомет – посланник Бога» – таков простой и неизменный символ веры ислама. Образ Божества живет лишь в умах верующих, и облик Бога никогда не был унижен никаким видимым его изображением. Почести, которые оказывают пророку, никогда не выходили за пределы, положенные человеческой добродетели. Предписания пророка, до сих пор живущие в умах его учеников, удержали и удерживают их благодарность ему в границах разума и религии. Правда, почитатели Али объявили священной память этого героя, его жены и его детей, а некоторые персидские богословы утверждают, будто божественная сущность воплощалась в имамах, но их суеверие повсеместно осуждено суннитами, и нечестивость этих сект послужила своевременным предостережением против почитания святых и мучеников. Метафизические вопросы о свойствах Бога и свободе человека обсуждались в магометанских школах так же, как в христианских, но у магометан они никогда не разжигали страсти народа и не нарушали спокойствие государства. Причиной этого важного различия, видимо, является то, что в одном случае власть царя отделена от власти верховного священнослужителя, а в другом они объединены. Для халифов, наследников пророка и верховных военачальников правоверных, было выгодно карать любые религиозные нововведения и охлаждать пыл их сторонников: у мусульман нет духовного сословия с его дисциплиной и честолюбивыми претензиями в материальной и духовной областях; духовными наставниками и высшими авторитетами в области религии у них являются мудрые знатоки закона. Мусульмане от Атлантики до Ганга признают Коран основой не только своего богословия, но также своего гражданского и уголовного правосудия, и законы, которые регулируют поступки людей и отношения собственности, охраняются безошибочной и неизменной волей Бога. На практике такое рабское следование религии иногда создает неудобства: неграмотный законодатель часто руководствовался собственными предрассудками и предрассудками своей родины, а правила, установленные в Аравийской пустыне, могут плохо подходить для богатства и многолюдия Исфагана или Константинополя. В таких случаях кади почтительно кладет священную книгу себе на голову и заменяет ее текст его умелым толкованием, более сообразным с принципами справедливости, нравами и политикой его времени.

   Полезное или вредное влияние Магомета на счастье народа – наименее важная сторона его жизни. Даже самые озлобленные и самые суеверные из его христианских и еврейских врагов, несомненно, признают, что он взял на себя поручение, которого не получал, ради того, чтобы распространить полезное учение, уступающее в совершенстве только их собственной вере. Он же благочестиво взял за основу своей религии истинность и святость их более ранних откровений, добродетели основателей их религий и совершенные этими основателями чудеса. Аравийские идолы были разбиты перед престолом Бога, кровь принесенных в жертву людей была искуплена молитвами, постом и милостыней – похвальными или безвредными способами набожных людей угодить Богу, а награды и наказания, положенные в загробной жизни, описаны у него в образах, лучше всего подходящих для невежественного и чувственного поколения. Возможно, Магомет не имел нужных способностей, чтобы создать моральную систему и политическое устройство для своих земляков, но он распространял среди мусульман правила благотворительности и дружбы, советовал им быть добродетельными в общественной жизни, своими законами и наставлениями гасил жажду мести и не давал притеснять вдов и сирот. Вера и повиновение пророку объединяли враждовавшие между собой племена, их отвага и сила, которые до этого растрачивались без пользы в междоусобных спорах, были мощной рукой направлены против иноземного врага. Если бы этот толчок был не так силен, Аравия могла бы, свободная сама и грозная для других, процветать под властью своих родных монархов, которые сменяли бы друг друга. Но из-за быстроты завоеваний и огромного размера завоеванных земель она лишилась своей верховной власти. Арабские колонисты широко расселились по Востоку и Западу, и их кровь смешалась с кровью их новообращенных единоверцев и пленников. Престол халифов в правление четвертого из них был перенесен из Мекки в долину Дамаска и на берега Тигра; священные города были осквернены нечестивой войной, Аравия оказалась под жестокой властью подданного, возможно, чужеземца, и кочевники пустыни, проснувшись от сна о власти, вернулись к своей прежней одинокой независимости.