Глава 33. Вторжение вандалов в Африку. Святой Августин и осада Гиппона. Разграбление Карфагена. Легенда о семи спящих
Гонорий умер от подагры в 423 году. Его наследником в конечном счете стал Валентиниан III, шестилетний сын Галлы Плацидии и военачальника Констанция (за которого она вышла замуж после смерти Адольфа), двоюродный брат Феодосия Младшего. Плацидия двадцать пять лет правила от имени своего сына. Ее армиями командовали Аэций и Бонифаций, которых Гиббон описывает как «последних римлян». После того как Аэций устроил заговор с целью опорочить Бонифация перед Плацидией, Бонифаций необдуманно предложил союз испанским вандалам и пригласил их переселиться в Африку. Дикий король вандалов Гензерик согласился, и Бонифаций пожалел о своем приглашении, но слишком поздно.
Вторжение вандалов в АфрикуДлинная узкая полоса африканского побережья была полна часто возникавшими на этой земле памятниками римского искусства и римского великолепия, и на отрезке пути от Карфагена до Средиземного моря хорошо виден постепенный рост и того и другого. Любому уму, способному думать, хватит одного простого усилия мысли, чтобы получить ясное представление о плодородии этих земель и о земледелии на них. Этот край был очень густо населен, жители оставляли себе большое количество необходимых для жизни продуктов, а ежегодный экспорт зерна, в особенности пшеницы, был таким регулярным и происходил в таком количестве, что Африка была прозвана общей житницей Рима и человечества. И вот внезапно все семь плодородных провинций от Танжера до Триполи были растоптаны полчищами захватчиков-вандалов, хотя возможно, что народный гнев, религиозный пыл и ораторское искусство с его сгущением красок преувеличивали размер их страсти к разрушению. Война даже при самом благородном ее ведении означает постоянное попрание законов человечности и справедливости, а варварами во время воин руководили те ярость и беззаконие, которые постоянно нарушают мирную общественную жизнь этих любящих домашний уют народов. Вандалы редко отступали перед противником там, где встречали сопротивление, и мстили за смерть своих доблестных земляков, разрушая города, под стенами которых эти земляки погибли. Ко всем своим пленникам без различия возраста, пола или звания захватчики применяли все виды унижения и пыток, чтобы заставить пленных указать, где спрятаны их богатства. Суровость, с которой Гензерик осуществлял свою власть, часто заставляла его в дни войны применять смертную казнь, поскольку он не всегда был хозяином собственных страстей и страстей своих сторонников, к тому же бедствия войны были усилены распущенностью мавров и фанатизмом донатистов. Но меня будет нелегко убедить в том, что вандалы имели обыкновение выкорчевывать с корнем оливы и другие плодовые деревья в стране, где сами собирались поселиться; не могу я поверить и тому, что их обычным военным приемом было убивать огромное множество пленников перед стенами осажденного города только ради того, чтобы заразить воздух и этим вызвать моровую болезнь: они сами должны были бы стать первыми жертвами такой эпидемии[129].Святой Августин и осада ГиппонаБлагородная душа комеса Бонифация мучилась, как на пытке, от величайшего горя, когда он видел разорение, причиной которого стал и быстрый ход которого был не в силах остановить. Побежденный в бою, он отступил в город Царский Гиппон и там немедленно был осажден врагом, который считал именно комеса истинной опорой и твердыней Африки. Гиппон, приморский город-колония, расположенный примерно в двухстах милях к западу от Карфагена, в прошлом приобрел отличительное прозвание Царский оттого, что в нем жили цари Нумидии. Немногие остатки его торговли и многолюдности и теперь сохраняет находящийся на этом месте современный город, который известен в Европе под искаженным именем Бона. Военные труды и тревожные размышления комеса Бонифация облегчал ему поучительной беседой его друг, святой Августин, – облегчал до своей смерти, которая в третий месяц осады мягко освободила святого епископа, свет и опору католической церкви, на семьдесят шестом году жизни от тогдашних и будущих бедствий его страны. Молодость Августина была запятнана пороками и заблуждениями, в которых он с таким искусством исповедуется в своем сочинении, но с момента обращения в христианство и до самой смерти образ жизни епископа Гиппонского был чистым и строго аскетическим, и самой заметной его добродетелью было усердие в борьбе с еретиками всех разновидностей: манихейцами, донатистами и пелагианцами, которым он постоянно противостоял. Когда город, через несколько месяцев после его смерти, был сожжен вандалами, по счастью уцелела библиотека, где хранились его многочисленные сочинения – двести тридцать две отдельные книги на богословские темы, не считая полного толкования Псалтыри и Евангелия и обширного собрания посланий и проповедей. По мнению даже самых беспристрастных критиков, знания Августина были поверхностными и приобретены лишь через латинский язык[130], а что до стиля, его речь, хотя иногда и оживляется красноречивой страстью, обычно затуманена фальшивой и искусственной риторикой. Но Августин обладал сильным, обширным и любящим спорить умом. Он отважно измерял туманные бездны благодати, предопределения, свободной воли и первородного греха. Он построил или восстановил строгую систему христианского учения, а латинская церковь потом поддерживала прочность этой постройки, скрывая тайное нежелание это делать за публичными похвалами[131].Благодаря мастерству Бонифация и, возможно, невежеству вандалов осада Гиппона растянулась больше чем на четырнадцать месяцев: путь по морю все время был открыт, и когда окрестности города были до последнего предела разорены беззаконным грабежом, голод вынудил осажденных по своей воле отказаться от сопротивления. Плацидия, правительница Запада, остро чувствовала важность Африки и размер угрожающей Африке опасности. Она стала умолять о помощи своего восточного союзника, в результате итальянские флот и армия получили мощное подкрепление под командованием Аспара, которое отправилось к ним по морю из Константинополя. Как только войска обеих империй объединились под командованием Бонифация, он отважно выступил в поход против вандалов. Комес, чья роковая доверчивость нанесла государству рану в жизненно важное место, мог испытывать опасения, когда входил в равеннский дворец, но вскоре его тревогу развеяли улыбки Плацидии. Бонифаций с благодарностью принял звание патриция и должность главнокомандующего римскими армиями, но, должно быть, покраснел от стыда, увидев медали, на которых его изображение соседствовало со словами о победе и символами победы. Высокомерный и коварный Аэций был выведен из себя раскрытием своего обмана, недовольством императрицы и ее явной благосклонностью к его сопернику. Он поспешно вернулся из Галлии в Италию со свитой или, вернее, армией своих сторонников-варваров, и правительство было так слабо, что два полководца решили свой личный спор в кровавом бою. Бонифаций победил, но его противник нанес ему в сражении копьем смертельную рану, от которой комес через несколько дней умер в таком христианском и милосердном состоянии духа, что горячо просил жену, богатую наследницу из Испании, выбрать вторым мужем Аэция. Но Аэций не смог получить никакой немедленной выгоды от великодушия своего умирающего врага: справедливая Плацидия объявила его мятежником. Он пытался оборонять несколько мощных крепостей, построенных в его наследственных владениях, но войска империи вскоре заставили его укрыться в Паннонии, в шатрах верных ему гуннов. Государство лишилось двух своих самых прославленных защитников из-за вражды между ними. Разграбление КарфагенаБыло бы естественно ожидать, что после отступления Бонифация вандалы, не встречая сопротивления, немедленно довершат завоевание Африки. Однако между его уходом из Гиппона и разорением Карфагена прошло восемь лет. За это время честолюбивый Гензерик, по-видимому находившийся на вершине процветания, заключил мирный договор, согласно которому отдавал в заложники своего сына Гуннерика и соглашался оставить западному императору все три Мавретании и не мешать ему владеть ими. Такую умеренность нельзя объяснить справедливостью завоевателя, а значит, она объясняется политическими причинами. Его трон окружили внутренние враги, которые упрекали его низким происхождением и поддерживали законные притязания на власть его племянников, сыновей Гондерика. Правда, этих племянников он принес в жертву своей безопасности, а их мать, вдова покойного короля, была по его приказу сброшена в реку Ампсагу. Но народное недовольство прорывалось наружу частыми и опасными заговорами, и можно предположить, что этот воинственный тиран пролил рукой палача больше вандальской крови, чем проливал на полях сражений. Сотрясавшие Африку конвульсии помогли успеху его нападения, но помешали прочному установлению власти: разнообразные мятежи мавров и германцев, донатистов и католиков постоянно тревожили или ставили под угрозу непрочное царствование завоевателя. По пути в Карфаген он был вынужден отозвать свои войска из западных провинций; морское побережье было беззащитно перед налетами римлян, приплывавших на кораблях из Испании и Италии, а в самом сердце Нумидии хорошо укрепленный материковый город Цирта продолжал упрямо отстаивать свою независимость. Постепенно эти трудности отступили перед твердостью духа, настойчивостью и жестокостью Гензерика, который поочередо применял то мирные, то военные способы для укрепления своего африканского королевства. Он подписывал торжественный договор, надеясь с выгодой для себя определить длительность его действия и момент его нарушения. Усыпляя бдительность своих врагов заверениями в дружбе, он скрывал за этими заявлениями приближение своих войск, и в конце концов Карфаген был внезапно захвачен вандалами через пятьсот восемьдесят пять лет после того, как этот город и его государство были уничтожены Сципионом Младшим.Из тех развалин поднялся новый город, получивший звание колонии, и хотя Карфаген мог уступать Константинополю с его привилегиями императорской столицы, уступал, возможно, и торговой Александрии или пышной Антиохии, он все же сохранял второе место среди городов Запада как Рим африканского мира (если использовать стиль того времени). Эта богатая и обильная метрополия в своем зависимом состоянии имела облик процветающего государства. В Карфагене хранились изделия, оружие и казна шести провинций. Гражданские должности были выстроены в четкую систему подчиненности снизу вверх – от прокураторов улиц и кварталов города через несколько ступеней иерархии до суда высшего должностного лица – проконсула, который по своему положению и достоинству был подобен консулам древнего Рима. Для обучения африканской молодежи были созданы гимнасии; в городе преподавались на греческом и латинском языках гуманитарные науки и хорошие манеры, грамматика, риторика и философия. Все здания Карфагена были единообразными и величественными. Внутри столицы была посажена тенистая роща; новый порт, безопасная и просторная гавань обслуживали торговые операции жителей города и чужеземцев, в цирках и театрах устраивались великолепные игры почти на глазах у варваров. Репутация карфагенцев была ниже, чем слава их страны, и полное упрека выражение «слово пунийца» по-прежнему применялось к ненадежным клятвам этих коварных хитрецов. Привычки торговли и злоупотребление роскошью испортили их нравы, и два их гнусных греха – нечестивое презрение к монахам и бесстыдное занятие различными видами извращенной похоти – вызывают пылкий благочестивый гнев Сальвиана, одного из тогдашних проповедников[132]. Король вандалов сурово преобразовывал порочные нравы этого сладострастного народа, и древняя, благородная, прямодушная свобода Карфагена была превращена Гензериком в позорное рабство. Король, позволив своим буйным войскам удовлетворить гнев и алчность, ввел более упорядоченную систему грабежа и угнетения: объявил указ, по которому все горожане должны были без обмана и без задержки сдать королевским офицерам свое золото, серебро, а также ценную мебель и украшения. Любая попытка утаить часть имущества считалась государственной изменой и каралась смертью. Земли проконсульской провинции – так назывался округ, в состав которого входили ближайшие окрестности Карфагена, – были точно измерены и поделены между варварами, а сам завоеватель взял себе во владение плодородную местность Бизациум и соседние с ней части Нумидии и Гетулии. Гензерик, вполне естественно, должен был ненавидеть тех, кому причинил ущерб, и потому знать и сенаторы Карфагена страдали от зависти и злобы короля. Всех, кто отказывался принять позорные условия, согласиться на которые им запрещали честь и религия, тиран-арианин обрекал на вечное изгнание. Рим, Италия и провинции Востока заполонила толпа изгнанников, беженцев и чистосердечных пленников, которые просили народ о сострадании. Благосклонные письма Теодорета сохранили для нас имена и историю несчастий Целестиана и Марии. Этот сирийский епископ оплакивает несчастье Целестиана, в прошлом знатного и состоятельного карфагенского сенатора, который оказался вынужден вместе с женой, семьей и слугами, как нищий, просить себе пропитание в чужой стране, и в то же время хвалит этого изгнанника-христианина за покорность судьбе и за философский склад души, который позволил Целестиану под гнетом таких бедствий испытывать большее счастье, чем обычно приносят человеку богатство и процветание. История Марии, дочери знаменитого своей роскошью Эвдемона, необычна и интересна. При разграблении Карфагена эта девушка была куплена у вандалов какими-то сирийскими купцами, которые потом продали ее на своей родине как рабыню. Служанка Марии, оказавшаяся с ней на одном корабле, продолжала уважать свою госпожу, которую судьба уравняла с ней в рабской доле, и оказывала дочери Эвдемона из благодарности и любви те услуги, которых Мария раньше требовала от нее как от прислуги, обязанной повиноваться. Это необычное поведение было замечено, выяснилось истинное положение Марии в обществе, и она была выкуплена из рабства, а поскольку епископ Цирруса был тогда в отъезде, ее выкупили несколько великодушных солдат из гарнизона. Щедрый Теодорет дал ей достойное содержание, и Мария десять месяцев жила среди дьяконес местной церкви, пока не получила неожиданное известие о том, что ее отец, уцелевший при разорении Карфагена, занимает теперь почетную должность в одной из западных провинций. Благочестивый епископ поддержал нетерпеливое желание дочери скорее соединиться с отцом: в письме, сохранившемся до наших дней, Теодорет рекомендует Марию епископу приморского города Эги провинции Киликия, в который приплывали на ежегодную ярмарку корабли с Запада, с крайней настойчивостью просит, чтобы его собрат по сану обращался с этой девицей бережно, как положено по ее происхождению, и поручил ее попечению таких надежных купцов, которые посчитали бы для себя достаточной платой возможность вернуть в объятия скорбящего отца дочь, которую тот уже не надеется найти. Легенда о Семи СпящихСреди преданий церковной истории мне хочется выделить памятное сказание о Семи Спящих, действие которого происходит в годы правления Феодосия Младшего и завоевания Африки вандалами.Когда император Деций преследовал христиан, семь знатных юношей из города Эфеса укрылись в просторной пещере – пустоте в боку одной из окрестных гор. Там они должны были погибнуть по воле тирана, который отдал приказ наглухо заложить вход в пещеру огромными камнями. Беглецы сразу после этого погрузились в глубокий сон, который чудесным образом продлился сто восемьдесят семь лет, не повредив жизненные силы спящих. После этого рабы Адолия – владельца горы, получившего эту землю по наследству, вынули камни, закрывавшие вход, чтобы использовать их как материал для какой-то сельской постройки. Солнечный луч ворвался в пещеру, и Семи Спящим было позволено проснуться. После сна, который, как они думали, продолжался лишь несколько часов, они почувствовали голод и решили, что один из них, по имени Ямвлих, тайком вернется в город и купит товарищам хлеба. Этот юноша (если его можно так назвать) не узнал свой родной край, когда-то так хорошо ему знакомый, и еще больше удивился, когда увидел большой крест, победоносно возвышавшийся над главными воротами Эфеса. Его необычная одежда и старинная речь озадачили булочника, которому он предложил старинную монету Деция как действующие деньги империи. Ямвлиха заподозрили в укрывательстве клада, схватили и отвели к судье. Вопросы, которые они стали задавать один другому, привели к удивительному открытию: прошло почти два века с тех пор, как Ямвлих и его друзья спаслись от гнева тирана-язычника. Епископ Эфеса, духовенство, должностные лица, народ и, как сказано в предании, сам император Феодосии поспешили к Семи Спящим в пещеру; Спящие благословили своих гостей, рассказали им о своей судьбе и, закончив рассказ, в то же мгновение тихо умерли. Возникновение этой чудесной сказки нельзя объяснить благочестивым обманом и доверчивостью современных греков, поскольку следы традиции, которая дала ей начало, можно было обнаружить меньше чем через полвека после времени, когда предположительно произошло чудо. Иоанн из Саруга, сирийский епископ, который родился всего через два года после смерти Феодосия Младшего, посвятил одну из своих проповедей восхвалению юношей из Эфеса. Сказание о них до того, как окончился VI век, было переведено с сирийского языка на латынь стараниями Григория Турского. Восточные церкви, враждующие между собой, с одинаковым почтением относятся к памяти Семи Спящих, и их имена вписаны как прославляемые в римский, абиссинский и русский календари. Слава о них распространилась и за пределы христианского мира. Этот популярный рассказ, который Магомет, возможно, узнал, когда пригонял своих верблюдов на сирийские ярмарки, включен как божественное откровение в Коран[133]. Рассказ о Семи Спящих стал известен мусульманам от Бенгалии до Африки и был принят и украшен народами, исповедующими религию Магомета, а некоторые следы похожей на него традиции были обнаружены на дальней окраине Скандинавии[134]. Такая легко возникавшая и всеобщая вера, столь характерная для человеческого разума, объясняется, возможно, собственными достоинствами сказания. Мы движемся от молодости к старости, не замечая медленного, но безостановочного изменения жизни людей, и даже при знакомстве с более крупными отрезками истории наше воображение привыкло с помощью непрерывной цепи причин и следствий соединять самые далекие во времени перевороты. Но если бы временной промежуток между двумя памятными эпохами мог быть в один миг уничтожен, если бы можно было после минуты сна, растянувшейся на двести лет, открыть новый мир глазам зрителя, который еще хранит яркие и свежие воспоминания о мире старом, его изумление и его мысли стали бы приятной темой для философского романа. И невозможно выбрать лучший отрезок времени для такого сюжета, чем двести лет, прошедшие от царствования Деция до царствования Феодосия Младшего. За это время правительство переселилось из Рима в новый город на берегах Фракийского Боспора, а злоупотребление воинской силой уступило место искусственной системе послушного и церемонного рабства. На троне гонителя христиан Деция успели сменить один другого многие государи-христиане канонического толка, которые искоренили веру в вымышленных богов древности, и благочестивый христианский народ времени Феодосия нетерпеливо желал возвеличить святых и мучеников католической веры, поместив их на алтари вместо Дианы и Геркулеса. Единая Римская империя разделилась на части, ее народ посрамлен и повержен в прах, и армии неизвестных варваров, явившихся с ледяного Севера, как победители установили свое правление над самыми прекрасными провинциями Европы и Африки. |
загрузка...