Глава 32. Царствование Аркадия. Святой Иоанн Златоуст. Смерть Аркадия и провозглашение его наследником Феодосия младшего. Правление Пульхерии. Превратности судьбы Евдокии
Раздел римского мира между сыновьями Феодосия завершил создание Восточной империи, которая от царствования Аркадия до захвата Константинополя турками просуществовала тысяча пятьдесят восемь лет в постоянном преждевременном упадке. Владыка этой империи принял и упрямо сохранял за собой лишенный всякого содержания и, по сути дела, лживый титул императора римлян и продолжал по наследству именоваться Цезарем и Августом, подчеркивая этим, что является законным преемником первых среди людей, царствовавших над первым среди народов. Константинопольский дворец великолепием соперничал с дворцами Персии, а возможно, даже превосходил их, и в своих красноречивых проповедях Иоанн Златоуст, осуждая пышную роскошь времен царствования Аркадия, на деле прославляет ее. «Император, – говорит Златоуст, – носит на голове либо диадему, либо венец из золота, украшенный драгоценными камнями, стоимость которых невозможно подсчитать. Эти головные уборы и пурпурная одежда, которую он носит, предназначены только для священной особы императора, а его шелковые одежды вышиты золотыми изображениями драконов. Его трон сделан из цельного золота, он появляется на людях всегда в окружении придворных, охраны и свиты. Их копья, щиты, нагрудники, поводья и сбруя коней сделаны либо из золота, либо из похожего на золото материала, а великолепная огромная выпуклость в середине их щитов окружена меньшими выпуклостями, имеющими форму человеческого глаза. Два мула, которые везут колесницу монарха, совершенно белые, и все сияют золотом. Сама колесница из массивного чистого золота вызывает восхищение у зрителей, которые любуются пурпурными занавесками, белоснежным ковром, величиной драгоценных камней и блестящими золотыми пластинами, которые сверкают, покачиваясь от движения колесницы. Изображения императора написаны белой краской по синему фону. Император представлен на них сидящим на троне, рядом с ним – его оружие, кони и охранники, а у ног его – побежденные враги в цепях». Преемники Константина стали постоянно жить в том царственном городе, который этот император воздвиг на границе Европы и Азии. Недостижимые для угроз врагов и, возможно, для жалоб своего народа, они получали как дань произведения всех климатов, и каждый ветер приносил им дары. Их столица была так неприступна, что ее мощь веками успешно бросала вызов захватническим попыткам варваров. Их владения простирались от Адриатики до Тигра, и водный путь от ледяной Скифии до знойной Эфиопии, занимавший двадцать пять дней, пролегал по Восточной империи. Густонаселенные земли этой империи были родиной искусств и учености, роскоши и богатства; и ее жители, которые переняли язык и манеры греков, с некоторой долей правды именовали себя самой просвещенной и цивилизованной частью человечества. Формой правления была чистая и простая монархия; имя РИМСКАЯ РЕСПУБЛИКА, которое так долго поддерживало слабую традицию свободы, стало обозначать только латинские провинции, и константинопольские государи измеряли свое величие по рабской покорности своего народа. Они не знали, как сильно склонность к пассивности ослабляет и притупляет все способности души. Подданные, которые послушно подчинили свою волю приказам всевластного господина, были одинаково не способны охранять свою жизнь и имущество от нападения варваров и защищать свою точку зрения от ужасов суеверия.
В первые пять лет царствования Аркадия управление империей было в руках его камергера, жестокого и алчного евнуха Евтропия. Евтропий был свергнут благодаря восстанию остготов, которых возглавляли Трибигильд и Гайнас, и по наущению императрицы Евдоксии. Восстание было успешно подавлено. Святой Иоанн ЗлатоустПосле смерти ленивого Нектария, который сменил Григория Назианзина, в константинопольской церкви началась смута из-за честолюбия соперничающих кандидатов, которые не стыдились пускать в ход золото или лесть, чтобы получить голоса народа или голос фаворита. Похоже, в этом случае Евтропий отступил от своих обычных правил и сделал выбор честно, руководствуясь только высокими достоинствами чужака-избранника. Незадолго до этого во время поездки по Востоку он восхитился проповедями Иоанна, к чьему имени прибавляли почетное прозвище Златоуст, пресвитера в Антиохии и уроженца этого города. Наместнику Сирии был негласно отправлен соответствующий приказ, а поскольку народ мог не пожелать расстаться со своим любимым проповедником, Иоанна привезли из Антиохии в Константинополь быстро и тайно, в почтовой повозке. Двор, духовенство и народ единогласно и без чьей-либо просьбы утвердили выбор священнослужителя, и новый епископ превзошел радостные ожидания общества и как святой, и как оратор. Златоуст родился в знатной и состоятельной семье, в столице Сирии и стараниями любящей матери рос под руководством самых искусных учителей. Искусство красноречия он изучил в школе Либания, и этот знаменитый софист вскоре заметил дарования своего ученика и чистосердечно говорил, что Иоанн заслуживал бы стать его преемником, если бы не был украден христианами. Вскоре набожность побудила Иоанна принять крещение, отказаться от прибыльной и почетной профессии юриста и похоронить себя в пустыне в окрестностях Антиохии, где он шесть лет умерщвлял плотские вожделения суровым покаянием. Болезни заставили его вернуться в общество людей, и Мелетий своим авторитетом направил его дарования на службу церкви. Но и в кругу семьи, и позже на архиепископском престоле Златоуст оставался верен монашеским добродетелям. Большие доходы, которые его предшественники тратили на роскошь, он направил на более достойное дело – создание больниц; и толпа бедняков, живших за счет его благотворительности, предпочитала красноречивые и поучительные речи своего архиепископа развлечениям в театре или цирке. Памятники этого красноречия, которое около двадцати лет восхищало Антиохию и Константинополь, были заботливо сохранены, и обладание примерно тысячей его проповедей и поучений позволило в более поздние времена критикам[122] оценить подлинную величину дарований Златоуста.Они единогласно признают, что этот христианский оратор свободно владел тем изящным и богатым словами стилем речи, которым пользовался; был настолько умен, что скрывал те свои преимущества, которые имел благодаря знанию риторики и философии, владел неистощимым запасом метафор и уподоблений, идей и образов, который позволял ему разнообразить и иллюстрировать примерами самые привычные темы, и удача наделила его умением ставить страсти на службу добродетели и правдиво и вдохновенно, словно с театральных подмостков, раскрывать слушателям глаза на безумство и позор порока. Пастырские труды архиепископа Константинопольского создали ему и постепенно заставили объединиться против него два рода врагов: стремившихся к власти служителей церкви, которые завидовали его успеху, и упорствующих грешников, которые были обижены его упреками. Когда Златоуст с кафедры Святой Софии метал громы против вырождения христиан, стрелы его красноречия были направлены на всю толпу в целом и падали среди людей, не раня и даже не задевая никого в отдельности. Когда он произносил речь против пороков, свойственных лишь богачам, бедняки могли получить от его упреков временное утешение, но многочисленность преступников все же укрывала их от вины, и сам упрек был частично облагорожен тем, что предназначался тому, кто высоко стоит в обществе и наслаждается радостями жизни. Но по мере того, как пирамида становилась выше, она постепенно сужалась до одной точки, и чиновники, министры, любимые евнухи, придворные дамы[123], сама императрица Евдоксия должны были поделить доставшуюся им гораздо большую часть общей вины на гораздо меньшее число преступников. Совесть либо заставляла их опасаться, что слушатели отнесут сказанное лично к ним, либо подтверждала им, что это так, и бесстрашный проповедник приобрел опасное право сделать отвратительными для общества и преступление, и преступника. Тайная вражда двора разжигала недовольство архиепископом константинопольских духовных лиц и монахов, который слишком пылко, усердно и поспешно стал преобразовывать их жизнь. Он с кафедры осудил константинопольских служителей церкви, которые держали в своих домах женщин, выдавая их за служанок или сестер, что постоянно давало повод либо для греха, либо для скандала. Молчаливые одинокие аскеты, удалившиеся от мира, заслуживали самое горячее одобрение Златоуста, но он презирал и клеймил как позор для священного монашеского сана выродившихся монахов, целая толпа которых так часто заполняла столичные улицы ради недостойных целей: удовольствия или выгоды. Этот голос убеждения архиепископ был вынужден усиливать страхом перед властью; по этой причине он осуществлял свои обязанности церковного судьи с пылом, иногда несвободным от пристрастия, и не всегда руководствовался благоразумием. Златоуст был по природе холериком[124]. Он заставлял себя любить своих врагов, как предписывает Евангелие, но оставлял за собой право ненавидеть врагов Бога и церкви, и иногда выражал свои чувства со слишком большой силой и путем моральной поддержки и в словах и в поступках. По каким-то причинам, связанным со здоровьем или воздержанием, он сохранил прежнее обыкновение есть в одиночестве, и эта негостеприимная привычка[125], которую его враги объясняли гордостью, по меньшей мере питала его недостатки: угрюмость и необщительность. Архиепископ, не имевший возможностей для непринужденной беседы, которая облегчает знание и ведение дел, слепо доверял своему дьякону Серапиону и редко применял свои отвлеченные знания о человеческой натуре к конкретным характерам своих подчиненных или равных себе людей. Зная о чистоте своих намерений и, возможно, чувствуя, как велики его дарования, архиепископ Константинопольский расширял юрисдикцию императорской столицы для того, чтобы иметь возможность расширить область своих пасторских трудов, и поведение, которое непосвященный светский человек объяснял соображениями честолюбия, в глазах самого Златоуста было священным и необходимым долгом. Во время своей поездки по азиатским провинциям он сместил с должностей тринадцать епископов в Лидии и Фригии. И имел неосторожность заявить, что все епископское сословие глубоко поражено симонией и распущенностью[126]. Если эти епископы были невиновны, такое поспешное и несправедливое осуждение должно было привести к вполне обоснованному недовольству. Если же они были виновны, их многочисленные сообщники в преступлениях должны были быстро понять, что их собственная безопасность зависит от поражения архиепископа, и научились изображать его тираном восточной церкви. Этим церковным заговором руководил Феофил, архиепископ Александрии, деятельный и честолюбивый прелат, который с показной пышностью украшал памятники своего правления, выставляя этим напоказ грабительски добытое богатство. Его общая со всеми соплеменниками нелюбовь к возраставшему величию города, который оттеснял его со второго места в христианском мире на третье, была доведена до крайности несколькими личными спорами с самим Златоустом. По частному приглашению императрицы Феофил прибыл в Константинополь с отрядом сильных египетских моряков, чтобы противостоять черни, и со свитой из зависевших от него епископов, которые своими голосами должны были обеспечить ему большинство в соборе. Собор был созван в пригороде Халкедона, насившем прозвище Дуб, где Руфин построил величественную церковь и монастырь, и продолжался то ли четырнадцать дней, то ли четырнадцать заседаний. Один епископ и один дьякон выдвинули обвинения против архиепископа Константинопольского, но сорок семь пунктов этого обвинения были такими легкомысленными или невероятными, что оно может по справедливости считаться искренним и беспримерным похвальным словом Златоусту. Одно за другим были подписаны четыре требования Златоусту явиться на собор, но и после четвертого архиепископ отказался отдать себя или свое доброе имя в руки своих неумолимых врагов. Враги же благоразумно не стали рассматривать ни одно конкретное обвинение, а осудили его за неподчинение, выразившее это в неявке, и поспешно объявили о его смещении с должности. Сразу же после этого участники собора в Дубе обратились к императору с просьбой утвердить и выполнить это решение и при этом милосердно намекнули, что можно было бы обвинить и в государственной измене этого дерзкого проповедника, который оскорблял под именем Иезавели саму императрицу Евдоксию. Один из императорских посланцев грубо арестовал архиепископа, провел через город и после короткого пути по морю высадил Златоуста у входа в Евксинское море, откуда тот меньше чем через два дня был со славой вызван обратно. Верная паства архиепископа в первый момент онемела и оцепенела от изумления, но затем мгновенно и единодушно восстала с неодолимой яростью. Сам Феофил спасся, но толпа его монахов и египетских моряков была безжалостно перерезана на улицах Константинополя. Своевременно произошедшее землетрясение посчитали доказательством того, что Небо на стороне горожан, и мятеж докатился до стен дворца. Императрица под влиянием страха или угрызений совести упала в ноги Аркадию и признала, что безопасность страны можно купить лишь возвращением Златоуста на архиепископскую кафедру. Воды Босфора покрылись бесчисленным количеством кораблей, азиатский и европейский берега были ярко освещены, и победивший народ приветственными криками сопровождал от порта до собора своего архиепископа, который слишком легко согласился вновь приступить к исполнению своих обязанностей до того, как вынесенный ему приговор будет законно отменен властью нового церковного съезда. Не зная об угрожавшей ему опасности или не считая ее серьезной, Златоуст дал волю своему религиозному пылу, а может быть, своему озлоблению, в своих речах особенно резко выступал против женских пороков и осудил как языческие те почести, которые были оказаны почти на земле собора Святой Софии статуе императрицы. Его неосмотрительность позволила его врагам разжечь гнев в душе высокомерной Евдоксии сообщением – а может быть, выдумкой – о знаменитой теме для проповеди «Иродиада снова приходит в ярость, Иродиада снова танцует, она снова требует голову Иоанна». Такой дерзкий намек она была не в силах простить ни как женщина, ни как государыня. Короткое обманчивое перемирие было использовано для подготовки более действенных средств, чтобы уничтожить архиепископа и отправить его в опалу. Многочисленный совет восточных прелатов, которых издалека направлял своими советами Феофил, оставил в силе прежний приговор, не выясняя, справедлив ли он. В город был введен отряд солдат-варваров, чтобы подавить возмущение народа. Накануне Пасхи солдаты грубо прервали торжественный обряд крещения, смутив этим тех верующих, которые готовились креститься и стояли обнаженными, и нарушив своим присутствием грозные таинства христианской веры. Церковь Святой Софии и архиепископский престол занял Арсакий. Католики отступили к баням Константина, а затем в поля, но и там их продолжали преследовать и оскорблять гвардейцы, епископы и чиновники. Роковой день второго и окончательного изгнания Златоуста был отмечен большим пожаром, охватившим собор, здание сената и соседние строения; это бедствие считали – без доказательств, но не совсем без основания – местью преследуемой партии. Для Цицерона добровольный уход в изгнание был бы заслугой, если бы его отъезд сохранил мир в республике, но для Златоуста покорность была обязательным к выполнению долгом христианина и подданного. Неуступчивая императрица отказалась прислушаться к смиренной просьбе архиепископа позволить ему жить в Кизике или Никомедии и вместо них назначила Златоусту местом жительства городок Кукусус, затерянный в глуши отрогов гор Тавра, в Малой Армении. Причиной этого была тайная надежда, что архиепископ погибнет за семьдесят дней трудного и опасного пути по провинциям Малой Азии, где ему будут постоянно угрожать нападения враждебных исаврийцев и еще более неумолимая ярость монахов, однако Златоуст приехал к месту своего заключения целым и невредимым. Три года, которые он провел в Кукусусе и соседнем городке Арабиссусе, были последними и самыми славными в его жизни. Отсутствие и гонения освятили изгнанника; недостатки его правления были забыты, но все уста повторяли хвалы его гению и добродетели, и весь христианский мир с почтительным вниманием смотрел на безлюдный клочок голой земли среди гор Тавра. Из своего одиночества архиепископ, чей деятельный ум стал лишь мощнее от несчастий, часто посылал суровые письма в самые отдаленные провинции. Он призывал своих разбросанных по миру сторонников стойко хранить ему верность, торопил уничтожение храмов в Финикии и искоренение ереси на острове Кипр, достигал своими пастырскими заботами до миссий в Персии и Скифии, через своих посланников вел переговоры с римским первосвященником и с императором Гонорием, смело требуя, чтобы решение пристрастного собора было пересмотрено более высоким судом независимого общецерковного совета. Ум прославленного изгнанника оставался свободным, но его пленное тело было беззащитно перед местью его притеснителей, которые злоупотребляли именем и властью Аркадия. Был отправлен приказ немедленно перевезти Златоуста в Питиус, в самый пустынный из пустынных краев. Охранники настолько точно выполняли данные им жестокие указания, что Иоанн, не успев доехать до побережья Евксинского моря, умер в Комане, в провинции Понт, на шестидесятом году жизни. Следующее поколение признало его невиновность и его заслуги. Архиепископы Востока, которые, возможно, краснели от стыда за то, что их предшественники были врагами Златоуста, один за другим благодаря твердости римского первосвященника согласились восстановить честь почитаемого имени Иоанна. Благодаря благочестивым стараниям духовенства и народа Константинополя останки Златоуста через тридцать лет после его смерти были перевезены из безвестной могилы в императорскую столицу. Чтобы принять их, император Феодосии выехал навстречу и проехал до самого Халкедона. Там он упал на гроб и так, простершись ниц, от имени своих виновных родителей, Аркадия и Евдоксии, умолял пострадавшего от них святого простить их. Смерть Аркадия и провозглашение его наследником Феодосия МладшегоОднако есть основания усомниться в том, что какая-либо пятнающая вина могла перейти по наследству от Аркадия к его преемнику. Евдоксия, молодая и красивая женщина, давала волю своим страстям и презирала мужа. Комес Иоанн пользовался по меньшей мере дружеским доверием императрицы, и народ называл его истинным отцом Феодосия Младшего. Однако благочестивый муж воспринял рождение сына как самое благое предзнаменование и самую высокую честь для себя, своей семьи и восточного мира; и в знак беспримерного благоволения царственный младенец получил титулы цезаря и августа. Меньше чем через четыре года после этого Евдоксия умерла в расцвете лет от последствий выкидыша, и эта безвременная смерть не дала сбыться пророчеству одного святого епископа, который ранее осмелился среди всеобщей радости предсказать, что императрица увидит долгое и счастливое царствование своего славного сына. Католики приветствовали правосудие Неба, которое отомстило за преследование святого Златоуста, и, возможно, император был единственным человеком, который искренне оплакивал высокомерную и алчную Евдоксию. Его такое огромное семейное несчастье ранило глубже, чем бедствия народа Восточной империи: разгул исаврийских разбойников, которые доходили в своих набегах от Понта до Палестины и безнаказанность которых говорила о слабости правительства; а также землетрясения, пожары, голод и нашествия саранчи, которые недовольный народ тоже был склонен объяснять неспособностью монарха править. В конце концов, на тридцать первом году жизни, процарствовав (если можно употребить это слово в таком малоподходящем случае) тринадцать лет три месяца и пятнадцать дней, Аркадий умер в константинопольском дворце. Описать его характер нет возможности, потому что в огромном количестве материала, который его эпоха предоставляет историку, оказалось невозможно обнаружить ни одного поступка, который этот сын великого Феодосия совершил бы действительно сам.Правда, историк Прокопий осветил ум умирающего императора лучом человечного благоразумия или небесной мудрости. Аркадий, с тревогой глядя в будущее, осознавал беспомощность своего сына Феодосия, которому было тогда не больше семи лет, опасность борьбы партий в годы несовершеннолетия сына и стремление персидского монарха Иездигерда возвыситься. Вместо того чтобы передать честолюбивому подданному часть верховной власти, которая бы соблазняла его нарушить верность, Аркадий отважно воззвал к великодушию царя – в своем торжественном завещании передал скипетр Восточной империи в руки самого Иездигерда. Государь-опекун принял эту почетную обязанность и исполнял ее с беспримерной верностью, так что Феодосия в детстве защищали оружие Персии и решения ее советов. Таков необычный рассказ Прокопия, и Агатий не оспаривает его правдивость, хотя осмеливается не согласиться с его оценкой и поставить под сомнение мудрость императора-христианина, который так безрассудно, хотя и так удачно, доверил своего сына и свои владения чужеземцу, сопернику и язычнику, которому неизвестно, насколько можно было верить. Через сто пятьдесят лет после смерти Аркадия этот политический вопрос мог обсуждаться при дворе Юстиниана, но благоразумный историк не станет исследовать уместность завещания Аркадия, пока не докажет существование этого завещания. Поскольку оно не имеет себе подобных в мировой истории, мы можем обоснованно потребовать, чтобы оно подтверждалось единодушным и ясным по смыслу свидетельством современников. Странная новизна такого поступка, которая вызывает у нас недоверие, должна была привлечь их внимание, и их всеобщее молчание уничтожает безосновательную традицию, возникшую в более позднее время. По римскому законодательству, если его положения можно перенести с частного имущества на государство как владение, император Го-норий должен был стать опекуном своего племянника по крайней мере до четырнадцатого года его жизни. Но слабость Гонория и бедствия, происходившие в его царствование, не позволяли ему предъявить такое требование, хотя оно и было естественным. И выгоды, и пристрастия двух монархий разделили их настолько, что Константинополь охотнее повиновался бы приказам персидского двора, чем итальянского. При государе, чья слабость скрыта внешними признаками взрослости и сдержанности, даже самые ничтожные любимцы могут втайне оспаривать один пред другим власть во дворце и диктовать покорным провинциям приказы повелителя, которого они направляют и презирают. Но министры ребенка, который не в состоянии обеспечить их царским именем, узаконивающим их действия, должны приобретать и осуществлять самостоятельную власть. Высшие чины государства и армии, назначенные на должности до смерти Аркадия, образовали аристократию, и это могло бы зародить в их умах мысль о создании свободной республики, и управление Восточной империей, к счастью, оказалось в руках префекта Антемия, который, как наиболее даровитый из равных себе, надолго занял среди них главенствующее положение. Малолетний император остался цел, и это служит доказательством высоких достоинств Антемия и его честности. Улдин с его грозным полчищем варваров разбил свой лагерь в самом центре Фракии. Он гордо отверг все предложенные условия договора и, указав на восходящее солнце, заявил римским послам, что гунны остановят свой завоевательный поход лишь там, где кончается путь этого светила. Но уход союзников, которых удалось тайно убедить в справедливости и щедрости министров империи, заставил Улдина вернуться за Дунай. Племя скирров, замыкавшее строй его войска, было истреблено почти полностью, и многие тысячи пленных были проданы в разные места Азии, где они своим рабским трудом возделывали поля. Народ империи торжествовал победу, и в это время Константинополь был защищен новой мощной стеной, охватывавшей более обширную территорию. Те же бдительность и забота были проявлены при восстановлении укреплений в городах Иллирии, и был составлен хорошо продуманный план, осуществление которого обеспечило бы империи господство над Дунаем, – в течение семи лет создать на этой реке постоянный флот из двухсот пятидесяти военных судов. Правление ПульхерииНо римляне уже так давно привыкли жить под властью монарха, что первый из императорской семьи, даже женщина, у кого имелось хоть сколько-нибудь мужества или дарований, мог занять пустовавший трон Феодосия. Пульхерия, сестра молодого императора, которая была всего на два года старше его, в возрасте шестнадцати лет получила титул августы. Хотя иногда при выборе любимцев ее разум затуманивали каприз или интрига, она продолжала управлять Восточной империей примерно сорок лет – в те долгие годы, пока ее брат был несовершеннолетним, а после его смерти от своего имени и от имени номинального мужа Марциана. То ли из благоразумия, то ли из религиозных соображений она дала обет безбрачия, и, несмотря на некоторые сомнения в целомудрии Пульхерии, это решение, о котором она сообщила своим сестрам Аркадии и Марине, было прославлено христианским миром как высочайший подвиг благочестия. В присутствии духовенства и народа все три дочери Аркадия посвятили свою девственность Богу, и их торжественный обет был написан на золотой, украшенной драгоценными камнями табличке, которую они публично поднесли в дар великой церкви Константинополя. Их дворец был превращен в монастырь, за его святой порог был строго запрещен доступ всем мужчинам, кроме их духовников, людей святых, которые забыли о различии между полами. Пульхерия, две ее сестры и избранная свита из благородных девиц образовали религиозную общину, то есть отказались от суетной роскоши в нарядах, питались простой пищей и помалу, часто постились, часть своего времени употребляли на вышивание, несколько часов дня и ночи проводили в молитвах и пении псалмов. Благочестие христианской девственницы было украшено религиозным усердием и щедростью императрицы. Церковная история описывает великолепные церкви, построенные на деньги Пульхерии во всех провинциях Востока, созданные ею благотворительные фонды для приезжих и бедняков, щедрые пожертвования монашеским общинам, чтобы те могли существовать постоянно, и деятельную суровость, с которой она подавляла ереси Нестория и Евтихия. Считалось, что такие добродетели заслуживают человеку особую милость божества, и святой императрице были посланы видения и откровения об останках мучеников и о событиях будущего[127]. Однако благочестие Пульхерии никогда не отвлекало ее внимания от земных дел, и она следила за ними неустанно. Похоже, из всех потомков великого Феодосия она одна унаследовала хотя бы часть его мужской твердости духа и дарований. Изящество и легкость, с которыми она научилась владеть как греческим, так и латинским языком, Пульхерия охотно применяла, пользуясь разнообразными случаями, чтобы высказаться на словах или письменно по поводу дел общества. Ее рассуждения были зрелыми и взвешенными, а действия – быстрыми и решительными. Бесшумно вращая колесо правительства, она скромно объясняла гениальностью императора долгий срок и спокойствие его царствования. Правда, в последние годы его мирной жизни Европа страдала от оружия Аттилы, но более обширные азиатские провинции империи продолжали наслаждаться постоянным и полным покоем. Феодосии Младший никогда не сталкивался с постыдной необходимостью выйти на бой с мятежным подданным и наказать его; и поскольку мы не можем прославить правление Пульхерии как сильное, мы, возможно, могли бы похвалить его за мягкость и за процветание страны.Римский мир был глубоко заинтересован в том, какое образование получит его повелитель. Распорядок учебы и упражнений был составлен умело. Лучшие учителя Восточной империи – преподаватели военных дисциплин: верховой езды и стрельбы из лука – и гуманитарных наук: грамматики, риторики и философии – старались привлечь внимание царственного ученика, и во дворец были допущены несколько знатных юношей, которые должны были дружеским соревнованием увеличивать усердие молодого государя. Пульхерия сама и в одиночку обучала брата важному искусству править, но давала такие наставления, которые позволяют усомниться в ее одаренности или чистоте намерений. Она учила его держаться важно и величаво, ходить, поддерживая рукой одежду, и садиться на трон таким образом, который достоин великого государя, удерживаться от смеха, выслушивать других снисходительно и давать им подходящие ответы, придавать лицу по очереди то серьезное, то спокойное выражение, – одним словом, с изяществом и достоинством изображать римского императора. Но Феодосия никогда не побуждали к тому, чтобы он нес на своих плечах тяжесть и славу великого имени, и вместо того, чтобы стремиться подражать предкам, он опустился в слабости еще ниже своих отца и дяди (если мы можем взять на себя смелость измерить степень бессилия). Аркадию и Гонорию помогал оберегавший их заботливый родитель, чьи уроки подкреплялись авторитетом и примером. Но государь, имевший несчастье родиться в пурпуре, остается незнаком с голосом истины, и сын Аркадия был обречен проводить свое вечное детство в окружении одной лишь раболепной свиты из женщин и евнухов. Большой запас свободного времени, который он приобретал, пренебрегая основными обязанностями своего высокого сана, император тратил на праздные развлечения и бесполезную учебу. Охота была единственным требовавшим движения занятием, которое могло выманить Феодосия за стены дворца, но он очень усердно, иногда даже в полночь при свете лампы, занимался механическими занятиями: рисованием красками и резьбой. За изящество почерка, которое он проявил при переписывании религиозных книг, этот римский император получил необычное прозвище Каллиграф. Отгороженный от мира непроницаемым занавесом, Феодосии доверял тем, кого любил, а любил он тех, кто привык забавлять его и льстить ему в часы его праздности. Поскольку он никогда даже не просматривал бумаги, которые подавали ему на подпись, от его имени часто совершались несправедливые дела, в высшей степени противные его натуре. Сам император был целомудрен, умерен, щедр и милостив, но эти качества, которые заслуживают, имея добродетели, только если их поддерживает мужество и регулирует сдержанность, редко бывали полезны для человечества, а иногда оказывались губительны. Ум Феодосия, изнеженный царским образованием, был подавлен отвратительным суеверием: император постился, пел псалмы, слепо принимал на веру чудеса и религиозные учения, которыми постоянно подпитывалась его вера. Феодосии старательно чтил умерших и живых святых католической церкви, а однажды отказывался есть до тех пор, пока наглец монах, отлучивший своего государя от церкви, не снизошел до него и не излечил духовную рану, которую сам нанес. Превратности судьбы ЕвдокииРассказ о том, как прекрасная и добродетельная девица из семьи частных лиц попадает на императорский престол, можно было бы посчитать невероятным вымыслом романиста, если бы брак Феодосия не подтверждал в этом случае правоту романов.Знаменитая Атенаис научилась от своего отца Леонтия греческой религии и наукам греков. Леонтий, афинский философ, был такого высокого мнения о своих современниках, что разделил имущество между двоими сыновьями, а дочери завещал лишь небольшое наследство – сто золотых монет, поскольку был твердо уверен, что красота и достоинства будут ей достаточной долей наследства. Вскоре зависть и скупость братьев вынудили Атенаис искать убежища в Константинополе и броситься к ногам Пульхерии с некоторой надеждой на ее справедливость или благосклонность. Рассудительная принцесса выслушала красноречивую жалобу дочери философа Леонтия и втайне наметила ее в жены императору, который в то время достиг уже двадцатого года своей жизни. Пульхерия легко пробудила в брате любопытство, заинтересовав его описанием красот Атенаис: большие глаза, красивая форма носа, светлый цвет лица, золотистые локоны, стройная фигура, изящные движения, понятливый ум, усовершенствованный учебой, и добродетель, выдержавшая испытание бедствиями. Феодосии получил разрешение посмотреть на афинскую девственницу, скрываясь за занавесом в комнате сестры, и этот скромный юноша в первую же минуту заявил о своей чистой и почтительной любви к молодой афинянке. Свадьба государя была отпразднована среди приветствий от жителей столицы и населения провинций. Атенаис, которую легко убедили отказаться от ошибочной веры язычников, получила при крещении имя Евдокия, но осторожная Пульхерия присвоила ей титул августы, лишь когда жена Феодосия подтвердила свою плодовитость рождением дочери, и эта дочь пятнадцать лет спустя стала супругой императора Западной империи. Братья Евдокии были вызваны ко двору императора и подчинились приказу не без тревоги. Но Евдокия смогла легко простить их за жестокость, которая обернулась для нее такой удачей, и потому дала волю сестринской любви или, возможно, тщеславию – назначила их консулами и префектами. Среди дворцовой роскоши она продолжала заниматься теми сложными искусствами, которые помогли ей возвыситься, и мудро ставила свой талант на службу религии и мужу. Евдокия составила стихотворное переложение первых восьми книг Ветхого Завета, а также пророчеств Даниила и Захарии, сложила центон[128] из стихов Гомера, посвященный жизни и чудесам Христа, житие святого Киприана и сочинила хвалебное слово в честь побед Феодосия над Персией. Ее сочинениям рукоплескали раболепные и суеверные современники, но к ним отнеслись без презрения и чистосердечные беспристрастные критики. Нежное чувство к ней императора не ослабло с годами, и после свадьбы дочери Евдокия получила позволение исполнить обет, данный в знак благодарности, – совершить торжественное паломничество в Иерусалим. Ее путь по Восточной империи был обставлен с такой пышностью, которая может показаться несовместимой с христианским смирением: она произнесла красивую речь перед сенатом Антиохии с золотого трона, украшенного драгоценными камнями, объявила о своем царском намерении расширить стены этого города, пожертвовала двести фунтов золота на восстановление городских бань и приняла от антиохийцев статуи, которые были изготовлены ими в знак благодарности по указу городских властей. В Святой земле она превзошла щедростью великую Елену и по размеру милостыни, и по основанным на ее пожертвования благочестивым учреждениям. Хотя государственная казна могла обеднеть от этой чрезмерной щедрости, императрица могла быть искренне довольна своей поездкой: она вернулась в Константинополь с цепями святого Петра, правой рукой святого Стефана и неоспоримо подлинным изображением Пресвятой Девы, которое было написано святым Лукой. Но это паломничество стало роковым для славы Евдокии. Пресытившись пустыми почестями и, возможно, забыв о своих обязательствах перед Пульхерией, она стала честолюбиво стремиться к тому, чтобы управлять Восточной империей. Жизнь дворца омрачилась женской враждой, но сестра Феодосия имела больше власти, и это в конце концов решило исход борьбы в ее пользу. Казнь начальника канцелярии Паулина и опала Сира, префекта претория Восточной империи, убедили народ, что благосклонности Евдокии недостаточно даже для защиты ее ближайших друзей, а необычная красота Паулина стала причиной слухов, что его преступлением была удача в любви. Как только императрица увидела, что навсегда потеряла любовь Феодосия, она попросила позволения удалиться в Иерусалим и жить там в одиночестве. Разрешение она получила, но ревнивый Феодосии и мстительная Пульхерия не оставили ее в покое и в этом последнем убежище: комес доместиков Сатурнин был направлен к ней, чтобы покарать смертью двух служителей церкви, ее самых любимых слуг. Евдокия тотчас же отомстила за них, убив комеса. Ярость, которой она дала волю в этом вызывающем подозрения случае, казалась оправданием для суровости Феодосия: императрица была лишена положенных ее сану почестей и этим опозорена перед всем миром – может быть, несправедливо. Остаток жизни – около шестнадцати лет – Евдокия провела в изгнании и в молитвах. Приближение старости, смерть Феодосия, несчастья ее единственной дочери, которая стала пленницей и была увезена из Рима в Карфаген, и общество святых палестинских монахов постепенно упрочили религиозный настрой ее души. Испытав все возможные в человеческой жизни перемены, дочь философа Леонтия умерла в Иерусалиме на шестьдесят девятом году жизни, заявив перед смертью, что никогда не нарушала законов невинности и дружбы. Война с Персией не была доведена до конца и принесла мир, который продолжался восемьдесят лет. Армения была разделена между персами и римлянами. |
загрузка...